"Шестое чувство" - читать интересную книгу автора (Вентворт Патриция)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Меада Андервуд проснулась словно от толчка. Ее разбудил какой-то шорох, легкий шум, но что это было на самом деле, она не поняла; шорох прервал ее сновидение, в котором она с удовольствием прогуливалась с Жилем Армтажом, с умершим Жилем. Но во сне Жиль не был мертвым, наоборот, он был живым и страстным мужчиной.

Она прислушалась к разбудившему ее звуку, ей было горько и досадно оттого, что она проснулась. Пожалуй, впервые в ее сновидениях Жиль находился так близко от нее. Иногда во сне он окликал ее жалобным голосом, мучительно отдававшемся в ее сердце, иногда он ей что-то шептал, но что она не умела разобрать, хотя в последнем сне слов не было вообще, а было только ощущение глубокого полного наслаждения.

И вот ее разбудили. Едва они снова обрели друг друга, как она проснулась и снова его потеряла. Меада присела в постели и прислушалась. Такое с ней случалось уже в третий раз, когда она вот так просыпалась посреди ночи от какого-то тревожащего ее сон шума. Сейчас не было ничего слышно. Ее пробудившееся сознание не имел о никакого представления о том, что же это могло быть. Ветер? Но ночь стояла тихая. Проехавший автомобиль, уханье совы, ударившаяся об окно летучая мышь, или кто-то, крадучись, ходил, неужели в квартире над ней… Она отвергла один вариант за другим. Машина вряд ли бы ее потревожила. Да и на уханье совы это совсем не было похоже. И уж точно не летучая мышь. Где это слыхано, чтобы летучие мыши бились о стекло? Дом был старый, и перекрытия в нем были толстыми и прочными, не пропускавшими ни один звук снаружи, к тому же в квартире наверху никто никогда не шумел.

Невольно она повернулась к окну. Тусклый свет почти скрытой за облаками луны едва пробивался сквозь окно. Лунный свет напоминал собой занавес, накинутый на ночное небо, на деревья, кроны которых густели напротив, на два старых могучих вяза, которые сохранились еще с тех времен, когда здесь проходила живая изгородь из деревьев, граница сада, а вместо ее дома было открытое поле. Меада подошла к окну и посмотрела на улицу. Старинный оконный переплет, слишком тяжелый, и поэтому открываемый с помощью специального рычага, был открыт так широко, как только можно. Иначе говоря, верхняя половина окна была опущена вниз прямо за нижнюю вторую часть, поэтому на легкую дымку по ту сторону окна Меаде приходилось смотреть сквозь два толстых оконных стекла.

Она взялась за рычаг и приподняла оба стекла. Теперь Меаде ничто не мешало выглянуть наружу. Но дымка, как была, так и осталась, белая, смешанная со светом почти неразличимой луны и совершенно непроницаемая. Невозможно было что-либо разглядеть. Перегнувшись через подоконник, она вслушалась, тоже ничего. Тихая туманная ночь, прячущаяся в облаках луна, сонный дом и только одна разбуженная Меада Андервуд, вырванная из своих счастливых сновидений в обыденный мир, где нет уже больше Жиля Армтажа.

Она встала на колени у окна, оперлась локтями о подоконник и отдалась своим грустным и горьким воспоминаниям. Она проснулась, она потеряла Жиля во сне, потому что была трусихой, потому что у нее издерганные нервы, и все из-за того кораблекрушения, которое произошло три месяца тому назад посредине Атлантического океана и до сих пор эхом отдавалось в ее душе. Ей давно уже следовало бы успокоиться от случившегося и выздороветь. Ей хотелось работать, много работать, до устали, чтобы не слышать этих ночных звуков, чтобы не выглядывать по ночам из окна. Ее сломанные ребра уже больше не давали о себе знать, рука тоже срослась, но сердечная рана заживала дольше всего. Нет, она вовсе не собиралась умирать вслед за Жилем. Да, он погиб, тогда как она, очнувшись на больничной койке, поняла, что уцелела, а также узнала, что его больше нет в живых.

Меада продолжала стоять на коленях, собираясь стоически преодолеть накатывающий очередной приступ депрессии: «Ничего, скоро я смогу снова работать, и тогда мне станет легче. Глядишь, там что-нибудь да подвернется. Сейчас я полдня занимаюсь этими пакетами, но это лучше, чем ничего. Все так добры ко мне, даже тетя Мейбл, почему я недолюбливала ее раньше, а она оказалась такой доброй. Впрочем, будет намного лучше, если мне удастся уехать отсюда, чтобы не видеть сопереживающих лиц и не слышать слов сочувствия».

Туман холодком повеял на ее лицо, грудь, обнаженные руки. Туман покрыл ее глаза словно пеленой. Ей вспомнился плач Мэри Гамильтон: «Они связали путами мои члены, чтобы не дать взглянуть на него мертвого». Ужасно! Должно быть, такое состояние очень походило на ту ночь, когда утонул Жиль. Дрожь пробежала по всему ее телу, от головы до пят. Меада заставила себя перестать думать об этом и поднялась с колен. Сколько раз она твердила себе: «Не стоит оглядываться назад, не надо вспоминать о прошедшем». Если наглухо запереться, отгородиться от прошлого, то оно не достанет тебя. Все прошло, все кончено, все забыто. Кто может снова и снова оживлять тени прошлого, кроме тебя самой, той самой предательницы, которая тайком крадется, чтобы открыть запор на дверях и впустить врага – свое прошлое – внутрь себя самой. Нет, у нее нет предателей внутри себя. Ей только надо следить, все ли заперто, и подождать, пока враг не устанет и не исчезнет прочь.

Она снова легла в постель. Ее окружала ночная тишина. Странно, но в таком огромном доме, с таким количеством жильцов не раздавалось ни звука, ни малейшего шороха, который свидетельствовал бы о том, что дом обитаем.

Но был ли дом обитаем, кто знает. Ведь когда люди спят, то где они находятся? Только не в том месте, где лежат их бесчувственные и неподвижные тела. Где была сама Меада до того, как проснулась? Она прогуливалась вместе с Жилем…

Закрытая дверь воспоминаний опять отворилась. И она снова проникла туда, за нее. «Не думай о себе. Ты не должна думать о себе! Слышишь, не должна. Думай о жильцах этого дома, но только не о себе и не о Жиле… О, боже, Жиль…»

Дом, жильцы.

Дом Ванделера, четырехэтажное здание с каменным цоколем, который когда-то стоял на поле, опоясанном тропинкой подле живой изгороди. В то время Путней был всего лишь деревушкой, и только потом Лондон, разрастаясь, поглотил ее целиком. Большой квадратный дом, лишившись своих земельных угодий, теперь был поделен на отдельные квартиры. В прошлом здесь жил и рисовал старый Джозеф Ванделер, которого считали английским Винтерхалтером. Конечно, он соперничал с этим прославленным придворным живописцем по тому, сколько раз он изображал принца Альберта, королеву Викторию, а также детей, маленьких принцев и принцесс. Он рисовал мистера Гладстона и лорда Джона Рассела, он рисовал Диззи и Пэма, герцога Веллингтона и архиепископа Кентерберийского. Его кисть изображала всех прекрасных дам своего времени, причем делала их еще более красивыми, а также превращала в прекрасные и интересные лица вполне заурядные. Тактичный живописец, радушный хозяин, любезный друг, он своим ремеслом проложил путь к славе, богатству и к сердцу богатой невесты.

Дом Ванделера почтили своим присутствием даже члены королевской семьи, тогда в подсвечниках горели тысяча свечей, пять тысяч роз украшали бальный зал. Теперь же там, где раньше размещались величественные, роскошно отделанные покои, располагались квартиры, по две на каждом этаже, всего восемь квартир, а цокольный этаж переделан под вспомогательные помещения – котельную, кладовые и жилье привратника. Огромная кухня уже больше не заставлялась обильными дымящимися блюдами, поскольку необходимость в этом отпала. Вместо этого, каждая квартира имела скромное подобие кухни, в которой тесно располагались раковина, электрическая кухонная плита и несколько удобно расположенных шкафов. Роскошная парадная лестница, устланная ковром, уступила свое место лифту и узкой, холодной лестнице, которая вела вверх от одного этажа к другому, рядом с лифтовой шахтой.

Меаде Андервуд все это было хорошо известно и знакомо. Мысленно она начала перебирать жильцов и квартиры. Все-таки это было лучше, чем просто считать овечек. В овечках было так мало привлекательного, что вряд ли они помогли удержать ее сознание от проникновения за ту самую закрытую и запертую дверь. Люди интересовали ее больше. Итак, Меада принялась последовательно в уме перебирать жильцов и считать их.

Она начала с самого низа. В полуподвальном помещении жил старина Белл, Джемс Белл, старина Джимми Белл, привратник. Он ютился в теплом и душном помещении, располагавшемся между котельной и кладовыми. Старый весельчак, Джимми Белл, с лицом, напоминающим сморщенное яблоко, с яркими голубыми глазами.

«Доброе утро, мисс Андервуд. О, да, сегодня ясная погода. Да нет, дождь вряд ли пойдет, ничто его не предвещает. Да, скорее всего, сегодня опять весь день будет светить солнце».

Квартира № 1, в ней живет мисс Мередит, ее выносят посидеть на улицу в кресле наподобие ванны, всю закутанную в шали. Как это ужасно, быть ничем более, как грудой, укутанной шалями. Лучше быть бедной и несчастливой или вообще быть никем, чем вести такую жизнь, забыв, что вообще означает собой жизнь. Пусть лучше сердце разорвется от боли по погибшему любовнику, чем вообще забыть, что такое любовь. Меада отмахнулась от этих мыслей. Мисс Крейн обладала мягким покладистым характером, была компаньонкой мисс Мередит. Она любила поболтать, носила большие круглые очки на круглом бледном лице. Мисс Пакер, напротив, обладала угрюмым характером, ни с кем не перебросится даже словом. Это горничная мисс Мередит. Вот так они выглядели все три обитательницы первой квартиры, сейчас они, разумеется, спали. Меаде стало любопытно, мисс Пакер, горничная, она и во сне держит рот крепко сжатым или все-таки приоткрывает его.

В другой квартире на первом этаже жили миссис и мисс Лемминг. Вспомнив этих женщин, она сразу же испытала чувство жалости к Агнесс Лемминг, бывшей почти в услужении у своей себялюбивой матери. Она не выглядела такой простоватой, если бы уделяла больше внимание своей внешности. Однако новые наряды, завивка и укладка волос, уход за кожей лица – всем этим занималась, и весьма успешно, ее мать, которая изо всех сил старалась поддерживать свою былую красоту и добивалась своего – уложенные прекрасные седые волосы, еще красивые глаза, и, в самом деле, великолепно сохранившаяся фигура. Бедняжка Агнесс, у нее была такая милая улыбка, но что проку с того? Она целыми днями занималась домашней работой, а также успевала бегать по городу, выполняя бесконечные поручения матери.

«Жаль, что эти поручения пока не привели ее к какому-либо знакомству. Это дало бы Агнесс шанс из рабыни превратиться в человека. Думаю, что ей должно быть лет тридцать пять».

Номер 3, квартира Андервудов. Сейчас в ней проживали она сама, тетя Мейбл и горничная Айви Лорд, в скромной узкой спаленке. Дядя Годфри находился где-то на Севере. Меаде нравился дядя Годфри, спокойный, вежливый, скромный, – командир авиационного звена, награжденный крестом «Залетные боевые заслуги». Трудно было понять, почему он женился на тете Мейбл? Они так не подходили друг к другу. Возможно, все произошло потому, что он был застенчив, а она избавила его от необходимости признаться в любви. Но, как бы там ни было, они прожили вместе шестнадцать лет и не чаяли души друг в друге. Странная все-таки штука жизнь.

Напротив, в квартире № 4, жила мисс Гарсайд, почтенная, одинокая особа, с выраженным чувством собственного достоинства. «Слишком много о себе мнит», говоря языком тети Мейбл. «Кто она вообще такая?» Мисс Гарсайд – это мисс Гарсайд. Она происходила из очень образованной семьи, и все та же тетя Мейбл характеризовала ее как особу с излишне «заумными» вкусами. И ее фигура, и ее идеи были одни и те же, первая неизменна, вторые непоколебимы. Ее глаза, которыми она смотрела мимо своих соседей, вполне возможно созерцали звезды. Меада подумала, что она в любое время могла быть где угодно, но не дома. Любопытно, где сейчас находится мисс Гарсайд.

О мистере и миссис Уиллард из номера 5 рассказывать было легче всего. Меада легко представляла его спокойно спящим на безукоризненно гладком постельном белье. Конечно, перед сном он снял свои очки, но во всем прочем спящий Уиллард ничем не отличался от бодрствующего; даже в пижаме он ухитрялся оставаться щеголеватым, с прилизанной прической и с противогазом под рукой. Из всех людей, живших в доме, как, во всяком случае, казалось Меаде, он вряд ли видел сны. Да и зачем государственному служащему видеть сны? Разве ему это нужно?

Миссис Уиллард спала в другой, но точно такой же кровати, при этом их постели разделял спальный столик. Днем обе кровати накрывались розовыми из искусственного шелка покрывалами, украшенными довольно-таки уродливой вышивкой из синих и пурпурных цветов, которые могли так цвести лишь в воображении декоратора. Ночью покрывала аккуратно сворачивали и клали в сторону. Мистер Уиллард всегда следил за этим.

Зато его жене вовсе не была свойственна аккуратность. Ее волосы вроде перестали быть каштанового цвета, хотя от невзгод еще не превратились в седые, густые и даже лохматые, они торчали у нее в разные стороны. Говорила она как простая жительница Лондона, носила самые непритязательные наряды, но при этом она была красавицей. К женщинам она обращалась просто – «Дорогуша», и с какой стати вам это было не понять. Интересно, куда она уносилась в своих сновидениях? Меада полагала, что там была детская комната, полная ребятишек: в детской кроватке лежала какая-то крошка, близнецы в одинаковых комбинезонах, чумазые, весело играющие первоклассники, девочка с длинной чудесной косой… Но у миссис Уиллард не было никаких детей, и никогда не было. Бедная миссис Уиллард.

Напротив, в квартире № 6, жил мистер Дрейк. Он частенько возвращался домой очень поздно. Можно было услышать, как хрустит под его ногами гравий перед домом. Меаде было любопытно, пришел ли он домой или тоже уже видит сладкие сны. Интересно, что мог видеть во сне мистер Дрейк? Человек с необычной внешностью, черные брови, как у Мефистофеля, очень густые и жесткие на вид серые волосы. Никто не знал, чем он занимался и куда уходил, когда его не бывало в квартире. Когда она встречалась с ним в лифте, он вел себя очень вежливо и предупредительно, но никогда не позволял себе никаких вольностей. Миссис Уиллард считала, что его гложет внутренняя печаль.

Квартира № 7 на последнем этаже была заперта. Семья Спунеров находилась в отъезде. Мистер Спунер бросил свои дела на складе, кажется, с шерстью. У него была дородная фигура, облаченная в неподходящий костюм цвета хаки; все время живой, веселый, любящий пошутить и поговорить о своей «милой женушке». Миссис Спунер, очень молоденькая, хорошенькая и суетливая, старающаяся, даже очень старающаяся, быть очаровательной. Меада иногда заходила к ней. Возможно, в своих снах она уносилась в те далекие времена, которые безвозвратно миновали: небольшой приятный кружок людей, легкая болтовня за партией в бридж, новое платье, новая шляпка, совместное с Чарли посещение картинной галереи и возвращение домой к скромному, домашнему ужину – вот такой привычный и ограниченный круг интересов; но все, чего ей так хотелось обрести, сейчас нельзя было найти нигде, кроме как во сне.

Восьмая квартира, последняя. Мисс Карола Роланд, актриса с театральным псевдонимом. Интересно, какое у нее было настоящее имя. Только не Карола и не Роланд – это не вызывало никаких сомнений. Какой бы дерзкой и красивой она ни была в детстве девочкой и какой бы у нее ни был тогда цвет волос, сейчас, в двадцать лет с лишним, она была ослепительной блондинкой и, видимо, такой же дерзкой и такой же красивой.

Меада постепенно засыпала. Карола Роланд ослепительно хороша, интересно, почему она живет здесь, глупо с ее стороны… зачем ей оставаться тут, странно, почему она сюда переехала… интересно, что она видит в снах, брильянты и шампанское, пузырьки, поднимающиеся кверху в наполненных золотистых бокалах… пузыри, поднимающиеся к поверхности моря… кораблекрушение… Меада опять вернулась в своих мыслях к прежнему.

В соседней комнате слышалось тяжелое дыхание миссис Андервуд, ее волосы рассыпались по подушке, лицо намазано кремом, ее плечи подпирают три огромные подушки, окно у нее открыто сверху, как было открыто окно раньше у Меады. Лунный свет клубился возле двойных окон. Он покрывал, словно занавес проем в окне. Что-то двигалось в тумане, прокрадывалось через ничем не прикрытый оконный проем. Послышался легкий скрип, как будто чья-то рука приподняла раму из двойных окон. Затем раздался другой звук, более слабый, едва слышный. Но никто не проснулся, никто ничего не услышал. Что-то легкое, вроде листа с дерева, скользнуло на пол через окно и осталось лежать. Тень прошла дальше, миновала окно Меады, открытое снизу. Никаких прикосновений рукой, ничего, кроме гладкого, холодного стекла вверху и пустого зазора внизу.

Двигаясь без всякой спешки, но и не медля, тень скользнула мимо. Она мелькнула в окне и исчезла. Больше никаких шорохов.

Меада пребывала в своих сновидениях, но в них уже не было места для Жиля. Все покрывал мрак. Она блуждала во мраке, тщетно и отчаянно пытаясь найти возлюбленного.