"Ленинград действует. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Лукницкий Павел Николаевич)
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГОРОД СТАНОВИТСЯ НА ЗИМОВКУ
СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ.
СОБРАНИЕ В ФИЛАРМОНИИ.
ВО ВСЕВОЛОЖСКИЙ РАЙОН
ХОЗЯЙСТВО ТЕЛЕФОННОЙ СТАНЦИИ.
ХОЗЯЙСТВО СТРОИТЕЛЬСТВА No 5
В ДЕРЕВНЕ КУЙВОРА
В ДЕРЕВНЕ СЕЛЬЦЫ.
ТВОРЧЕСКАЯ РАБОТА.
ДВА СЛОВА О БЮРОКРАТАХ
НАСТРОЕНИЕ НАШЕ
… Опять малярия, – ломит, крутит. С трудом заставляю себя встать. Был вчера у врача, говорит: «Лежать». Черта с два!
И я доволен, что не послушался врача! Вот только что…
… Небо – в тучах, а воздух свежий, будто весенний. Тьма – кромешная. Тороплюсь в гостиницу «Москва». Впереди, уже знаю, патруль, а время – без десяти минут полночь, а хождение по городу разрешается до 24-х часов… На улице Горького у телеграфа наталкиваюсь на груду сваленных «зимних» дров. Сзади – ночной, пустой, случайный двухэтажный троллейбус проплывает, обгоняя, как пакетбот в океанской ночи, – залит огнями. Но это только в такой тьме кажется, что он залит: тусклые синеватые лампочки за стеклами да узкий лучик, пропущенный сквозь щелочку прикрытой фары… А все-таки – свет!
И вот я в своем гостиничном номере. Скинул шинель. Можно даже, как в мирное время, принять теплый душ!..
У меня здесь уже совсем ощущение дома, жаль только, что дом этот – одинокий, холостяцкий и потому грустный.
Я вернулся домой с Седьмой симфонии из Большого зала консерватории.
Прослушал Седьмую с закрытыми глазами и наслаждался музыкой: Ленинград, поля сражений этой войны, зима, пережитая мною в блокаде, – возникали с конкретной, зрительной ощутимостью передо мной в звуках этой прекрасной симфонии.
Конечно, я не всю ее равно ощутил, моментами внимание ослаблялось и тема переставала конкретизироваться: надо было прослушать симфонию эту и еще раз, и два, чтоб осознать и запомнить всю. Но в основном все дошло до меня с предельной представимостью. И – первая (лучшая, по-моему!) часть, где стихия музыки была мирной, спокойной, и где – потом – начались волнения войны и механическое, деревянное постукивание темы приближения врага к городу, и нарастание тревоги, напряжения, гнева. И затем многозвучный, разросшийся до болезненного томления шквал налета, схватки, отпора нашего. Я видел маршевые колонны народного ополчения, и взрывы фугасных бомб, и бьющие в лунные небеса настойчивые, нестрашащиеся зенитки, и море огня… Такая патетика боя, от которой пальцы мои сжимали ручки кресла… И отраженный удар врага, и наступление тишины…
На этом закончилась первая часть.
После антракта – вторая, третья и четвертая части шли без перерывов. Тут были и оцепенение зимы, и торможение всего движущегося и дышащего, и то небывало ясное, лунное небо заметенного снегами, примолкшего города, какое я никогда не забуду. Дальше я ждал некоего «дане макабр», но его не оказалось. Шостакович почему-то не дал его, только в одном месте наметилась эта тема и сразу исчезла. И вот тут я потерял нить понимания и нашел ее не сразу.
Снова началась патетика. Столкновение стихий, волна нашего контрнаступления; слышалось, как громада вражеского нашествия откатилась, мне представилось отступление врага от Москвы или, может быть, другое – какое еще предстоит гитлеровцам, – от стен Ленинграда? Гибнущие в снегах наполеоновские солдаты? Во всяком случае – героизм побеждающей нашей армии!..
И симфония оборвалась для меня неожиданно…
Трудно, конечно, словами передать то, что я понимал и чувствовал Одно могу сказать: на фронте и в Ленинграде я часто думал о том, как эта война будет претворена когда-нибудь в художественных образах? И спасибо Шостаковичу, – я узнал это еще до окончания войны! Свидетелю, очевидцу, современнику кипящей сейчас войны, Седьмая была мне так близка, так понятна! Будто я заскочил на десять лет вперед и погрузился в образы уже легендарного времени!
Конечно, это – исключительное произведение композитора, которое будет живым и спустя века!
Странно было оказаться в обстановке консерватории (первый раз за эту войну): мрамор лестниц, яркий электрический свет в зале, публика – та, «довоенная», какую, казалось, уже никогда не увидишь! Было, пожалуй, только гораздо больше военных, чем в прежние, мирные времена. В публике я заметил и десятка два американских летчиков в их непривычной для нас форме.
Знакомых в толпе я не встретил, а зал был полон. Сидел я во втором ряду и скучал по близким, и казалось мне большой несправедливостью, что вот же сотни людей сидят здесь с родными и близкими, а я – одинок…
В Москве – переполненной людьми и теперь уже совсем не «фронтовой» – скучаю по Ленинграду, по его удивительно чистым, отвергнувшим все личное, не боящимся ни лишений, ни самой смерти людям… А ведь и там у меня не осталось никого из моих близких. Но там – родными стали все люди города, и чувства одиночества я никогда не испытывал, и никогда не бывало мне там так тоскливо, как здесь Я здесь все ощущаю иначе. Размышления мои о войне здесь особенно пространственны и остры.
Одиночество миллионов разлученных людей – вот что такое война! Это массовое томление людей, оторванных от своих жен, мужей, детей, ходит черным ветром по странам, по душам. И свист этого ветра я слышу ежеминутно, от него не спрячешь ушей, а выдерживать его непрерывно, вот уже полтора почти года, жить под него – слишком трудно. Человеку нужны воля и выдержка: противостоять давлению этого ветра, вытерпеть этот свист!
Стремлюсь скорей в Ленинград, вопреки всем отговорам (даже руководителя ТАСС) и множеству соблазнительных, но воспринимаемых как «лукавые» предложений Москвы Я знаю: так стремятся «домой» все нечаянно командированные сюда ленинградцы, все фронтовики, которые решили быть в родном городе – что бы там ни происходило! – до конца блокады!..
Сегодня в филармонии состоялось торжественное собрание актива Куйбышевского района. Обсуждались итоги работ по подготовке к зиме. Полным светом сияли четыре передних люстры. За столом президиума, покрытым лиловым бархатом и уставленным цветами в горшках, заняли свои места секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Кузнецов, председатель исполкома Ленгорсовета П. С. Попков, первый секретарь Куйбышевского райкома партии Лизунов и другие партийные руководители, представители интеллигенции, отличившиеся в труде сотрудники жилищного управления, управхозы, домохозяйки, рабочие и работницы. Зал был полон.
В большой речи председатель райисполкома Пудов рассказал о работе по подготовке жилищ к зиме.
К 18 августа, когда были объявлены условия соцсоревнования, из пятисот двадцати девяти домов района – шестидесяти тысяч комнат – вода подавалась лишь в тринадцати домах. Остальные пользовались только уличными и дворовыми водоразборами. Триста пятьдесят подвалов были залиты водой, в некоторых домах вода проникла в первые этажи. Чтобы сделать ремонт в короткий срок, требовалось триста пятьдесят водопроводчиков, а было их в районе всего семьдесят четыре. Требовалось двадцать тысяч метров водопроводных труб.
Были организованы бригады по отогреву без перекапывания улиц, и особенно потому, что было бы преступно разрывать асфальтированные улицы. Очищено одиннадцать километров уличных магистралей, на эту работу понадобилось пятнадцать тысяч человеко-дней. Отремонтировано четыреста шестьдесят строений…
А ремонт кровли! В Ленинграде нет ни одного дома, где крыши не оказались бы продырявлены осколками немецких или наших зенитных снарядов. Нужно было найти не меньше ста кровельщиков, а нашлось четырнадцать. Требовалось триста тонн кровельного железа, а его почти не было, – пришлась заменять его специально пропитанной мешковиной. Таковы цифры.
Сегодня утром я беседовал с третьим секретарем Куйбышевского райкома партии С. И. Глазуновым. Из этой беседы и из речей, произнесенных на собрании, я узнал, как удалось организовать и провести всю эту огромную в условиях блокады работу.
В этом трудном деле райкому партии помог опыт весенних работ, когда после Страшной зимы необходимость заставила очистить дома, дворы и улицы от снега, от льда, от всех отбросов и нечистот. В каждое хозяйство тогда райком дал политорганизатора: «Твоя партийная обязанность по дому – поднять дух людей, мобилизовать народ!»
Умершие и умиравшие от голода, истощенные люди лежали в домах. Умерших нужно было похоронить. Живых, а точнее, полуживых людей – ободрить, вывести на работу. Только само население, какими бы слабыми ни были люди, могло совершить этот подвиг гигантского труда.
 |
Работа после бомбежки – расчистка набережной.
Этот подвиг ленинградцы совершили. Результаты его всем известны.
И теперь снова политорганизаторы были прикреплены к каждому дому. В осенней кампании политорганизаторами в числе других стали сто инженеров, врачей, различных специалистов из технической интеллигенции. Опять пошла широкая политмассовая работа, выпускались «Боевые листки», в них сообщались имена и фамилии лучших работников, излагался опыт их работы. Во всех домах был создан актив из числа жильцов. Все работающие в городе промышленные предприятия были призваны помогать населению материалами и личным участием своих специалистов.
Откуда было взять материалы? Фанеру, олифу, краски, кровельное железо, батареи центрального отопления, смолу, – да мало ли что еще? Придумывали, изобретали заменители, брали кое-что из разбомбленных, разбитых артиллерией домов: проволоку, кирпич, трубы, железо, плиты. Обрабатывали деревянные перекрытия суперфосфатами, заготовляли дрова, использовали для пропитки рваные одеяла, мешковину и другие «внутренние ресурсы»… Работали главным образом женщины, многие никогда прежде не занимались физическим трудом…
Пудов сообщает цифры: план работ выполнен районом на 98, 6 процента. Четыреста шестьдесят строений отремонтированы. Все крыши починены. За два с половиной месяца восстановлено 12 873 водопроводных и канализационных стояка. Их общая протяженность – сто тридцать километров. Только для прачечных отремонтировано около тридцати километров труб…
После собрания в зале филармонии был концерт. В нем участвовали Горин-Горяинов, Исакова, Иордан, Васильев, Пельтцер, Нечаев, Михайлов, Вениаминов, Чернявская, Легков, Астафьева, Свидерский, Гербек и Сахновская…
На всех площадях, во всех уголках Ленинграда – огороды, везде кипит необычная для города сельскохозяйственная работа. По всем улицам Ленинграда движется транспорт, нагруженный картофелем, капустой и прочими овощами. Трамваи, грузовики, ручные тележки подвозят этот драгоценный в блокадное наше время груз к магазинам и складам… Откуда, из каких, не занятых немцами окрестностей Ленинграда его везут? Кто и как трудится в пригородных хозяйствах? Как осуществляется руководство огромной заготовительной работой, происходящей часто под артиллерийским обстрелом и под бомбежками?
Вместе с заведующим райземотделом Куйбышевского района И. П. Прозоровым и агрономом райзо Н. Г. Жежелем я выехал на грузовике в пригородные хозяйства, расположенные во Всеволожском районе. Летели «белые мухи» – первые снежинки наступающей зимы. Мы мчались через Охту к Пороховым и Колтушской возвышенности, минуя разбираемые на дрова дома (в Ленинграде разрешено разобрать на дрова пять тысяч деревянных домов!), минуя поля, огороды – вязкие, серые, предзимние, уже почти сплошь оголенные. Только кое-где виднеется отличная, неснятая капуста. Это там, где для нее пока не нашли хранилищ или транспорта. Но такие клочки полей – редки.
Прозоров – седой человек с энергичным, здоровым, исхудалым лицом. Он семнадцать лет был на военной службе, участвовал как связист в трех войнах – империалистической, гражданской и финской.
Жежель – немолодой, худощавый, как все ленинградцы, спокойный, внимательный к собеседнику человек. Он старший научный сотрудник Сельскохозяйственной академии, доцент двух вузов, участник многих научно-исследовательских экспедиций – почвенно-ботанических и геологических. Теперь вместе со своею женой Еленой Ивановной Пантелеевой, аспирантом Пушкинского сельскохозяйственного института, и двухлетним ребенком он живет во Всеволожском районе, – жена его работает там агрономом в пригородных хозяйствах. Жежеля и его жену давно зовут в тыл, но они ни за что не хотят оставить Ленинград.
– Знаете, я избороздил весь Советский Союз, но такого энтузиазма и таких интенсивных приемов в агротехнике, как у нас в это лето, я нигде никогда не встречал! А ведь все, чего мы добились, сделано людьми, которые никогда не касались земли!
Всю дорогу Жежель рассказывал мне о работе в пригородных хозяйствах тех учреждений, которые расположены в Куйбышевском районе Ленинграда и ныне подведомственных не представимому в мирное время городскому райземотделу. О том, как весной и в начале лета служащие городских учреждений, ставшие рабочими пригородных хозяйств, питались там главным образом лебедой, одуванчиком, крапивой, корнями лопуха и разными другими травами, и о том, что из нескольких тысяч человек никто не умер, а теперь, когда овощи выращены, – все поправились, стали вполне здоровыми, окрепли физически, бодры духом…
Первую остановку мы сделали в деревне Хирвости – в подсобном хозяйстве телефонной станции. Нас встретил директор хозяйства Семен Петрович Сорокоумов, показывал собранную с обработанных ручным трудом пяти гектаров капусту: «савойскую», и «славу», и «брауншвейгскую» (ее, как «уплотнитель», сажали позже). С этих гектаров собрано восемьдесят тонн капусты. А всего под овощами было одиннадцать гектаров, с них собрано сто шестьдесят тонн овощей, в том числе корнеплодов шестьдесят шесть, картофеля двенадцать тонн. На трех гектарах вызрели овес и горох, они еще не обмолочены.
Работники хозяйства не только сами питались все лето овощами. Урожаем, выращенным здесь, обеспечены на зиму все рабочие и служащие Ленинградской телефонной станции. Каждый из них получает и будет получать до весны по триста граммов в день. А коллектив станции – две тысячи человек, – значит, всего шестьсот килограммов в день. Кроме того, много овощей сдано в общий городской фонд.
Весь штат подсобного хозяйства (обслуживающий персонал и охрана) – шестьдесят пять человек. А во время посевной кампании доходил до девяноста человек; да было четыре воскресника, на которые, сверх постоянного персонала, приезжали в среднем по сто человек.
… Идем по полям бригад. Двадцатичетырехлетняя телефонистка Надежда Ратникова знакомит меня с девушками своей молодежной бригады. Кроме всего прочего бригада сумела заготовить две тонны и сто двадцать килограммов дикорастущих трав. Порезали и сдали эту траву – пойдет рабочим Ленинграда на котловое питание. Надежда Ратникова была беспартийной, – здесь, став бригадиром, вступила в партию…
Проходим дальше – в бригаду Наталии Сергеевны Трифоненковой. В этой молодежной бригаде работает девять девушек. Все они телефонистки. В ватных брюках и куртках, в шапках-ушанках или в теплых платках, они работают весело, но, видно, очень утомлены. Наташа, увязая в земле по щиколотку в своих резиновых сапогах, водит нас по грядкам, деловито рассказывает:
– Спервоначально работаем! У меня в бригаде никто не знал сельскохозяйственных работ, не знали, как лопату взять в руки. А когда вышли на поле – смешно было смотреть. Я одной девушке метр грядки прогоню, показываю, потом – другой. Мне-то не трудно, потому что до четырнадцати лет я на сельскохозяйственной работе была. Берешь рассаду в руки: «Вот так сажайте, вот так луночку делайте!»
Приехали мы сюда двадцатого мая, все не оборудовано, пустой домик. Сами питались крапивой, лебедой и по полкило хлеба. Здесь по карточкам не дают, и в город не побежишь: как сели на крапиву, так до первого июля на ней и прожили… А сейчас у нас есть столовая, сами хозяйствуем. И у каждой свой огород, у меня лично на своих двадцати пяти метрах и капуста, и турнепс, редька, огурцы… Тары вот нет, банок нет – солить не во что! Капуста как бы не сгнила… Пробовали даже из свеклы патоку делать. Получилось! Но только слишком много свеклы надо!
– А как урожай, хороший?
– Располагать, что хороший урожай будет?.. Трудно говорить, потому что во второй половине июля картошку сажали… А зиму нынешнюю – можно прожить. Проживем! Только расчетливо надо жить, строго по норме прибавляя к пайку!..
Мы на минуту заходим в ветхий дачный домишко, в комнату Наташи Трифоненковой. Опрятно, чисто, стоят три кровати, на подоконниках – горшки со зреющими помидорами и с цветами: ноготки, васильки, настурции. В банке плавает японская золотая рыбка – вуалехвостка. На туалетной тумбочке дозревают в ящике кабачки. А на стене карта Советского Союза с воткнутыми флажками там, где идут бои. А рядом плакат с изображением овощей, надпись: «Наш долг собрать…» – и аккуратная колонка цифр.
Садясь в машину, Прозоров говорит:
– Трифоненкова пользуется большим авторитетом в бригаде!..
Деревня Янино. Хозяйство Народного комиссариата путей сообщения. Капуста на полях не убрана. Спутники мои пробирают директора. Тот:
– Некуда складывать! Снять могу в один день, а нельзя чтобы снятая на поле лежала.
Прозоров сердится:
– Снять сегодня же! Завтра пригоню машины. Столько трудов положено, нельзя допустить, чтобы хоть грамм испортился!
Директор, Петр Петрович Петров – мужчина здоровый, его краснощекое лицо налито жизненными соками, как хорошо вызревший помидор, тем более гладкий, что ни одного волоска на его лысой голове нет – только усики, четко подчеркивающие его голубые глаза Одет Петров в узковатый для него ватник, кепку носит набекрень, на догах – крепкие, словно чугунные сапоги. Он еще не в летах, ему только сорок три года, а опыт у него большой: работал в домах отдыха в Сиверской и в колхозах Ярославской области. – Ты морковку всю отвез?
– Всю…
И, помолчав, говорит:
– Бежал бы с этой работы!
– Какой же ты коммунист?
Петров смеется:
– Так я же и не бегу!.. Но когда клюют и клюют…
– За морковку, – говорит Прозоров, – я вас занесу на красную доску.
И оборачивается ко мне:
– Собрали морковки двадцать две тонны с га. А нормально считалось всегда десять – двенадцать. Хороший уход, дали земле все, что нужно – удобрения своевременно, прополку, разрыхление… А хозяйства других районов собрали всего по пять-шесть тонн.
– Народ у нас – ленинградцы! – усмехается Петров. – Рабочих пятьдесят – пятьдесят два на поле, летом было человек восемьдесят – девяносто, и все же это раза в три-четыре меньше, чем надо. По нормам обкома партии (а они жесткие!) полагалось человек двести. У нас работают девушки, а из мужчин – всего четыре-пять взрослых, остальные все – подростки… А девушки кто? Заводские работницы, в сельском хозяйстве ничего не понимали. Все были дистрофиками, а сейчас – одна одной краснее!.. Вот, товарищ Прозоров, помидоры у нас погибли. Ах, за помидоры я бы убил!.. И положил я на печку, в белье, всего штук сто…
– А почему погибли?
– Посажены были на песке. А культура – требовательная. Не хватает силы удобрить и прополоть!..
… Жежель – в сером демисезонном пальто, в засаленной рыжей кепке, в рыжем свитере под пиджаком – шагает через грядки, направляясь к крепкому дому конторы. Лицо у него сухое, с горбинкою на носу, глаза серые, зоркие… Перешагивает через грядки, наклоняется над кочнами капусты, тщательно разглядывает каждый кочан.
За Жежелем в плаще и фуражке энергично шагает Иван Пименович Прозоров. Останавливаются, считают: столько-то овощей направили в город, здесь начиная с июля давали всем по полкило в день…
– Поэтому все и здоровые стали такие! – замечает Петров.
Идем по полям, в лучшую бригаду – двадцатишестилетней украинки Кати Ульяновой, беседуем со всеми семью девушками этой бригады о том, как вручную, брошенными ржавыми финскими серпами они за полтора дня сжали 1, 20 гектара овса, и как по колено в воде на болоте косили сено и собрали его восемнадцать тонн, и носили к дороге на граблях, на вилах метров за семьсот… Косили двадцать дней, начиная с 1 августа…
Когда ехали сюда, я с машины увидел холм – он один торчал неиспользованный среди бескрайних обработанных полей.
– Почему? – спросил я.
– Не хватило рук!..
И Жежель заводит разговор о том, что этот холм надо освоить под зябь. Половина земли в хозяйстве под зябь уже вспахана – трактором. А малые участки – лошадьми: в хозяйстве есть четыре лошади…
И едем мы из деревни Янино в Красную Горку, оттуда в деревню Куйвора. И я узнаю, что Красногорский сельсовет объединяет двадцать два подсобных хозяйства, что девять других, находящихся на территории сельсовета подсобных хозяйств принадлежат госпиталям и управляются военным аппаратом и что есть еще у сельсовета пять действующих колхозов, в которых работают старые колхозники, – только осталось их мало…
Мы устали и голодны. В деревню Куйвора шлепали по грязи, осматривали хозяйство Управления культурно-бытового строительства Ленсовета, которое прежде строило школы, детские дома и сады, ясли, театры, больницы, а ныне занимается оборонными работами. Один из прорабов управления – техник-строитель, ныне директор подсобного хозяйства. Зовут его Андрей Андреевич Зубенин. Он встречает нас в ватнике, в гимнастерке с синими петлицами и эмблемой технических войск. Он – длиннолицый, большеносый, под носом – реденькие усики, в его волосах проблескивает сединка, орбиты его глаз глубоки, а большая нижняя губа – оттопырена. У него необычно длинные пальцы рук, с крупными ровными ногтями.
Он стремился на фронт, но его вызвали в штаб полка, приказали: «Выезжай заниматься сельским хозяйством, таков приказ партии и правительства». Возражать он не мог – выехал. Когда приехал со своими двенадцатью людьми сюда, здесь в домах и канавах лежали трупы. Трупами было завалено и все кладбище, – еще лежал снег.
– Жизни здесь не было. Постепенно сами очищали, и захоронили сами. Тридцать восемь трупов я вывез. Не было и дороги к деревне. Не знали мы, где под снегом дороги, где колодец, – мертвая деревня была. Тропку единую проложили и начали тут работать… Когда начали землю пахать, было у нас две дистрофических лошади, и сами были дистрофиками. Потом трактор нам дали, пришлось конный плуг приспосабливать к трактору. Смонтировали здесь колхозно-дождевую установку (КД), до пуска ее приспособили пожарную помпу и начали поливать все поголовно – надо было во что бы то ни стало спасти овощи!
… И вот я на полях хозяйства, беседую с его комендантом – работающим здесь фоторепортером ленинградского отделения ТАСС Михаилом Антоновичем Мицкевичем, который, если надо, и рубит капусту и полет: каждому служащему хозяйства было задано прополоть двадцать пять соток огородных культур, независимо от должности.
И – с вдовой недавно убитого в 81-м гаубичном полку полкового комиссара Клавдией Михайловной Селезневой, – она рабочая в засольном цехе, солит овощи.
И – со стенографисткой Ниной Васильевной Подушко, украинкой, бывшей секретаршей начальника управления, а теперь бригадиром засольного цеха. Она жена сменного инженера Ленинградской городской водопроводной станции. Ее бригада выполняет норму на сто двадцать процентов: режут бузу для закваски, вшестером за смену нарезают до трех с половиной тонн – последнее время на приспособленной для того соломорезке, а еще недавно – сечками…
Беседую и с другими людьми: стекольщиком, сторожем Е. А. Смольской, по образованию техником; с бывшей домохозяйкой, а теперь бригадиром парникового хозяйства Е. К. Бейдун и с агрономом Н. Ф. Барановым из Пушкинского сельскохозяйственного института…
Интеллигенция Ленинграда в блокаде достойна имени своего гордого города!..
За вчерашний день мы объездили и обошли пешком с полдюжины пригородных хозяйств. Впечатлений и записей у меня много. Оставив Прозорова в подсобном хозяйстве треста столовых, в Красной Горке, мы прошли сюда вдвоем с Жежелем последние четыре километра бывшей лесной дорогой, – «бывшей» потому, что весь лес за лето вырублен, торчат только отдельные сосны. И казалось, что мы одни среди красивых, темных холмов.
Но мы знали: все вокруг насыщено землянками и блиндажами, в которых живут красноармейцы вновь формируемой 67-й армии, которая включит в свой состав части Невской оперативной группы и, пополнившись другими частями, займет ее место на правобережье Невы. О том, что здесь множество землянок и блиндажей, мы только знали, а заметить в темноте решительно ничего было нельзя.
Топая по грязи и пробираясь обочинами по мокрой, жухлой траве, по косогорам, и беседуя о прошлой голодной зиме, из которой оба едва выкарабкались, мы, предельно усталые, добрели наконец до дома Жежеля и вошли в его обжитую комнату. Нас встретила жена Н. Г. Жежеля Елена Ивановна – худощавая, миловидная ленинградка. Она сразу стала кормить нас капустным супом и жиденькой пшенной кашей.
Проголодав в Ленинграде блокадную зиму, спасая от смерти ребенка и мужа, который уже не вставал, Елена Ивановна пошла на службу, работала в Ленинграде милиционером. Поздней весной ее отпустили на работу по специальности, она стала агрономом подсобного хозяйства треста No 40 и там добилась перевыполнения плана: вместо двадцати восьми назначенных по плану гектаров были засеяны все земли хозяйства – сорок один гектар.
Комната Жежеля и Пантелеевой в колхозной избе чистенькая, оклеенная синими, дорогими, с серебряными блестками обоями; на полках и столах – книги, городские вещицы, самовар, патефон. На стенах под потолком сушатся пучки укропа, сельдерея, ботвы, рябина…
В соседней комнате, где русская печь и на стене коптилка, где на полу спали три пущенных ею ночевать связиста-красноармейца из дивизии Донскова, Елена Ивановна застелила мне кровать, положив две чистых простыни, подушку и одеяло. Я спал, как «дома», которого у меня нет, в тепле и чистоте.
А утром играл с Юрой, – он оказался забавным, смышленым ребенком, знающим названия всех овощей. На все вопросы он уверенно отвечает «да», а когда просит, например, хлеба с маслом и в масле ему отказывают, сокрушенно повторяет «нет?» и успокоенно ест сухой черный хлеб. Вчера отец привез ему из города бутерброд с красной икрой. Эту икру он назвал «рябиной», потому что рябину знает, а икры еще никогда не пробовал.
Зимой он съедал все, что могли достать для него и для себя родители, – свою еду они отдавали ему.
А сами едва не умерли, когда у них – в феврале и в марте – были украдены продкарточки.
– Понимаете, были моменты, когда, любя его больше собственной жизни, отдавая ему последнее, я его почти ненавидел!.. Поймите меня правильно, ведь это общая наша, ленинградская трагедия! Но все-таки мы выходили его, смотрите: нормальный ребенок!
Сегодня утром, чтобы составить себе картину работы пригородного хозяйства треста No 40, я обошел его поля, беседовал со многими бригадирами, звеньевыми, служащими и рабочими.
Все бригадиры и звеньевые живут между собой в дружбе; чем и как могут, помогают один другому. Такой же дружбой сплочена с ними Елена Ивановна, работники хозяйства для нее – родная семья, все личные дела рабочие идут решать к ней, – в этом я убедился вчера же вечером: народ до ночи, как говорится, валом валил к ней в дом… Сама она день и ночь на полях…
А работать приходится в восемнадцати, а то и в двенадцати километрах от передовой линии фронта, это только у нас, в Ленинграде, может называться тылом. Боевая обстановка возникала не раз и здесь.
В то время когда на полях хозяйства рабочие занимались массовой уборкой урожая, в двенадцати километрах от них, на Неве, шли ожесточенные бои. И вот, к примеру, над свекловичным полем, где шла массовая уборка урожая, в воздухе разыгрался бой между десятками самолетов. Это было 30 сентября. На свекловичном поле работали и бригады с других полей, школьники, шести-семилетние ребята из детского сада вместе с педагогами, бойцы батальона выздоравливающих, пришедшие помогать.
Несмотря на стрельбу близких зенитных батарей, на опасность от падающих осколков, никто, вопреки приказанию, с поля не ушел, кроме детей.
Хозяйство треста No 40 – на первом месте среди тридцати одного хозяйства Куйбышевского района. О нем писали в передовице «Ленинградской правды»; его отмечал в своих приказах Ленгорисполком и благодарил, при присуждении знамени, П. С. Попков.
Всего в хозяйстве собрано триста с лишком тонн овощей. Сдали госпоставки и себе оставили часть урожая, которой для полутора тысяч человек хватит примерно на восемь месяцев… Зима им теперь не страшна!..
Обедал у Н. Г. Жежеля: пшенная «супо-каша», квашеная капуста на второе и немного вареной картошки – все, конечно, без масла.
Н. Г. Жежель подсчитал:
Средний урожай с гектара овощей (всяких) в Ленинграде – восемь тонн. Заготовлено по Ленинграду примерно пятьдесят шесть – шестьдесят тысяч тонн.
Выдавать населению будут по триста граммов овощей в день.
Если рассчитывать только на овощи, то их нужно съесть три килограмма в сутки, чтоб в организм поступило достаточное количество белков и углеводов. Но ведь, конечно, нужны и жиры. Хуже всего дело обстоит с жирами…
Сейчас – три часа дня. После обеда у Жежеля покидаю гостеприимных хозяев, мой курс – на Ленинград…
Писателями Ленинграда сделано большое дело: вышел (еще 15 сентября подписан к печати) первый номер иллюстрированного литературно-художественного журнала «Ленинград».
В условиях блокады создать прекрасно оформленный, отпечатанный на хорошей бумаге двухнедельник большого формата с тиражом в 15 000 экземпляров!
Уже сам по себе факт этот – примечательный и удивительный – демонстрирует величайшее презрение ленинградцев к осаждающим город гитлеровцам!
Члены редколлегии журнала – А. Прокофьев, А. Голубева и В. Саянов (он же – ответственный секретарь).
В номере рассказы, стихи, статьи, очерки Вс. Вишневского, Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Шефнера, Н. Брауна, В. Инбер, А. Крона, Е. Рывиной, записи Б. Лихарева о партизанском крае (где он недавно побывал) и много другого.
В Гослитиздате выпущен 1 – 2 номер журнала «Звезда», выход которого блокадная зима прервала только на недолгое время. В «Звезде» почти все те же знакомые имена, да еще стихи О. Берггольц, В. Лившица, А. Решетова, рассказы Тоболякова, пьеса М. Тевелева о балтийцах-моряках и статья бригадного комиссара К. П. Кулика – начальника Политуправления Ленфронта.
Издательства Ленинграда уже выпустили в этом году и выпускают в ближайшее время ряд книг наших писателей и поэтов. Это книжки Н. Тихонова, А. Прокофьева, В. Инбер, О. Берггольц. Это поэма «Ночь накануне бессмертия» И. Авраменко, это ряд сборников (в которые входят и мои фронтовые очерки) и многие другие книжки. Сборники, составленные писателями и военными журналистами, вышли и выходят в отделении Военного издательства, под маркою ПУЛФ (Политуправления Ленинградского фронта) и в Военно-морском издательстве.
Вс. Вишневский, В. Азаров и А. Крон пишут на балтийском материале пьесу, которую будет ставить театр Музыкальной комедии (единственный работающий сейчас в городе театр), – премьера этой пьесы[51] состоится 7 ноября в помещении Большого драматического театра имени Пушкина.
Писатели и журналисты Ленинграда работают много, энергично, честно и хорошо. Так же работают и художники.
Первая выставка Союза художников была открыта в самый тяжелый месяц блокады – в январе этого года, когда, казалось, жизнь в городе совсем замерла. Картины и скульптуры, выставленные тогда, казались (да и были на самом деле) дерзким вызовом всей гитлеровской Германии, рассчитывавшей именно в то время насмерть удушить голодом наш город. Не было хлеба, по были эти картины, и они помогали посетителям выставки воспрянуть духом, согревали души замерзавших, физически обессиленных людей.
В марте выставка была расширена – многие художники, работавшие в городе, в военных частях, на Балтике и на Ладоге, в авиации, дали свои новые полотна. В мае появилось немало картин, посвященных действиям партизан.
На выставке (недавно отправленной в Москву) было представлено сорок два художника. Репродукции лучших картин недавно выпущены серией открыток. Они дороги сердцам ленинградцев и раскупаются прямо-таки с восторгом.
Художественные открытки эти лежат сейчас передо мною на столе в «Астории», и, вглядываясь в них, я знаю: после войны все они станут одной из самых больших исторических ценностей в музеях нашего города…
Композиторы, музыканты наши работают с такой же, заслуживающей бессмертного признания энергией, с удивительным, не знаемым прежде людьми искусства, я бы сказал, – гордым и мстительным – вдохновением…
Какой нищетою духа, каким ничтожеством мысли надо обладать, чтобы рассчитывать, как это делают гитлеровские генералы, сломить, победить и покорить нас, русских людей, ленинградцев!..
Конечно, условия для работы у большинства еще очень трудные…
Трудны они и у меня. Положение с питанием – скверное. Никаких «академических», «писательских», «подарочных» и т. п. пайков я не имею (конечно, только потому, что я – не прикрепленный никуда «фронтовой бродяга»!). Почти три месяца, со дня отъезда из редакции армейской газеты «Ленинский путь», мне в скитаниях моих не выдаются и командирский паек и обмундирование: не состою в штатах никакой воинской части. ТАСС – учреждение «гражданское» – не удосужился схлопотать мне такой паек (как это для своих спецвоенкоров сделали «Правда», «Красная звезда», «Известия», «Ленинградская правда» и другие газеты). Особенно далек от всякого довольствия я теперь, став спецвоенкором всесоюзного ТАСС: ленинградское отделение ТАСС «обижено» на меня и за мою критику в Москве его работы, и за нынешнюю независимость от него. Центральное (московское) руководство ТАСС должно бы действовать через ГлавПУРККА, но оно, конечно, не понимает истинного положения с питанием в Ленинграде и не знает здешних строжайших законов, обусловливающих его распределение. Потому мои телеграммы в ТАСС – безрезультатны. Питаюсь по обычному аттестату (в частях, или по талончикам в Доме Красной Армии) раз в сутки, да и то обновление аттестата сопряжено с исключительными трудностями. Когда, особенно в конце каждого месяца, я предъявляю его в какое-нибудь тыловое АХО, то рискую лишиться его совсем. «Тассовский корреспондент? А что за воинская часть – ТАСС? Не воинская? Ну, пусть там вас и кормят!» – «Но я же старший командир! В кадрах ГлавПУРККА!..» – «Значит, туда и обращайтесь, а мы при чем?..»
Чем «тыловее», чем дальше от пуль АХО – тем холоднее, тем беспощадней «ахойский» бюрократизм!
Самый страшный бюрократизм я видел в интендантстве Комендантского управления в Москве. У меня сохранилось командировочное предписание в Москву. На нем – двадцать московских штампиков и подписей! Не лучше дело и в наших городских АХО и, например, Дома Красной Армии.
В передовых частях – куда проще! Там котловое довольствие, там добрый армейский котелок, а для гостя – черпак улыбчивого старшины всегда размашист!.. Но ведь то – на «передке», где всякий счет и всякий расчет ведутся по единому слову все на свете испытавшего боевого командира и совсем по другим – человеколюбивым, товарищеским, фронтовым законам!
Ничего! Когда пойдем вперед на Берлин – и положение с питанием станет иным, и многим буквоедским «аховцам» придется тоже трепать подметки! На победном шаге самый дотошный крючкотвор научится любить и уважать людей!
Все эти дни испытываю чувство голода, – был сытым только в двухдневной поездке по пригородным хозяйствам. Не «полагается» мне и зимнего обмундирования. Нет даже мыла и табака. В «Астории» – ни отопления, ни света. С трудом добыл «летучую мышь», но керосин? Пойди-ка добудь его! Да и некогда заниматься «бытом».
Последнее время чувствую, что от недоедания и холода ослабел физически. Поднимаюсь по лестницам с трудом, с одышкой. Хожу медленно, останавливаясь.
Но работаю по-прежнему напряженно. За эти дни отправил в ТАСС шесть больших корреспонденции, пишу брошюру для Политуправления. Сколько еще нужно сделать!
Обстрелы города – каждый день. Сильны и часты. Просто скучно о них записывать. Вчера, когда шел в ДКА, надо мной на улице Чайковского полетели стекла, снаряд грохнул рядом, другие – подальше.
Сейчас, ночью, вернувшись в «Асторию», разговаривал с ее администратором – молодой еще женщиной, с чуть подкрашенными ресницами.
– Я иду по лестнице, – говорила она, – и песни пою. Меня спрашивают: «Галина Алексеевна, что вы такая веселая?» А я и сама не знаю. Обстрел идет, а я иду и песню пою. Раньше я вообще никогда утром не напевала, – знаете, говорят, с утра нехорошо петь. Да раньше я вообще такой не была… Жила хорошо, а плакала часто, от чего только я не плакала! А теперь мне смешно даже подумать – теперь я никогда не плачу. Казалось бы, странно это, ведь я чего только не пережила за этот год, чего только не испытала! И самое большее, что я потеряла, – потеряла близкого, самого близкого мне человека… И вообще мне казалось, что я не переживу всего этого. А теперь я ко всему готова. Думаю: жива я, чего же мне печалиться? Суждено будет умереть – умру, а не боюсь я смерти теперь. Раньше страшно было даже подумать, что могу умереть! Теперь – ничего не страшно. И какая бы бомбежка или обстрел ни были, я в убежище не бегу. «Стоит еще беспокоиться! – думаю – Утомлять себя!» Вот вчера, знаете, сильный обстрел был, а я пришла домой после дежурства, разделась, легла в постель и так сладко заснула! А ведь в начале войны бегала в убежище, беспокоилась!..
Как изменилось за последнее время настроение ленинградцев! Уже никто не говорит теперь об угрозе штурма. Я слушал выступления партийных руководителей и представителей военного командования на больших городских собраниях, а три дня назад на торжественном вечере в ДКА, посвященном героям Сталинградского фронта. Не об опасности штурма речь! Наша бдительная готовность ни на минуту не ослабевает и не должна ослабевать. Военное обучение в городе продолжается. Но прямая опасность (во всяком случае, на ближайшее время) схлынула! Все зависит теперь от положения на юге. Там напряжение – крайнее!.. Воронеж, Новороссийск, Туапсе, Минеральные воды и Пятигорск, бои под Моздоком, немцы подбираются к Грозному, углубляются в Кавказские горы, стремятся к Баку…
А узел событий – в самом Сталинграде. На город, на Волгу ежедневно сыплются многие десятки тысяч бомб и снарядов, тысячи танков штурмуют дымящиеся руины. Но защитники города держатся, прижатые этими окровавленными руинами к издырявленному берегу кипящей, горящей Волги. И как держатся!.. «За Волгой для нас земли нет!..»
Замирает сердце мое в каждодневных мыслях об этих людях, в изучении утренних и вечерних («… продолжаются упорные бои…») сводок. Но темп наступления немцев резко снизился. Они продвигаются в сутки уже не на километры и даже не на сотни метров, а на метры!.. Как и все ленинградцы, верю: наши воины выстоят!
Не зря в печати промелькнули слова: «Разгромить немцев под Сталинградом!..» Что-то новое – бодрое, обнадеживающее – чувствуется!.. Не зря в недавнем обращении к ленинградцам по радио защитников Сталинграда сказано: «В трудный момент перед нами был пример Ленинграда, мы учились у вас. Ваш великий пример вдохновляет!..»
Мы сорвали штурм города Ленина. Верю: сорвут и они!.. Мы – я уже это знаю – готовимся к решительному новому наступлению… А они?..
Секретарь горкома партии А. Кузнецов, выступая в филармонии, сказал (я записал дословно):
– Враг недавно создал большую группировку из тех дивизий, что действовали под Севастополем. Но благодаря синявинской операции и действиям войск Ленинградского фронта – эта группировка разбита. И недалек тот час, когда наши войска получат приказ: прорвать кольцо блокады…
Эти слова встречены были овацией.
Три дня назад в большом зале ДКА о том же говорил командир 45-й гвардейской дивизии полковник А. А. Краснов.
Тонус ленинградцев нынче высок. Гигантскими усилиями готовя свой город к зиме: заготовляя топливо, заполняя овощами хранилища, заканчивая ремонт жилищ, – люди сейчас работают уверенно и спокойно.
Как придирчивый хозяин наблюдает за каждым уголком своего дома, как врач мерит пульс на руке выздоравливающего больного, так я хочу знать каждый день все, что делается в моем Ленинграде. Он сейчас – исполинский, живой организм, одержимый страстью: встать на обе ноги и, забыв о ранах своих, размахнуться и уж так отдубасить врага, чтоб тому неповадно было вновь подкрадываться к нам поволчьи!..
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |