"Спутники Волкодава" - читать интересную книгу автора (Молитвин Павел)1Перечитав заключительные строфы поэмы, Менучер поморщился и отложил в сторону последний листок. Бумага, изготовленная по рецепту, составленному еще Аситахом, была недурна: плотная, белая, не бумага – загляденье. Новый каллиграф, подаренный шаду халисунским послом, тоже потрудился на славу – изысканная вязь саккаремского письма ласкала глаз, а вкус, с которым была прорисована каждая буквица, равно как и твердость руки писавшего, напоминали работу золотых дел мастера. Все было прекрасно, все, за исключением самой поэмы. На этот раз сладкозвучные соловьи, благоухающие розы, закаты, рассветы и любовные стенания показались Менучеру настолько бледными, фальшивыми и неуклюжими, что оставалось удивляться, как он не заметил этого раньше? Неужели авторский восторг способен до такой степени опьянить человека? Истинно говорят мономатанцы: "Только рожденная тобой мышь может показаться слоном"! Менучер гадливо поморщился и потянулся к сложенным на низком столике листкам. Рука с хищно скрюченными пальцами на мгновение замерла, и тут венценосный шад Саккарема услышал негромкий стук. Поднял голову и увидел лежащую на полу стрелу. Криво улыбаясь, он встал с разбросанных по низкому дивану подушек. Подобрал стрелу, мельком подумав, что наконечник хоть и тупой, а отметину на инкрустированном полу все же оставил, и, развернув обмотанное вокруг древка послание, поднес к глазам. – Ага, любопытно, – пробормотал он себе под нос, мгновенно забывая о неудавшейся поэме. Сложил записку и сунул за широкий шелковый кушак, кинул стрелу в сад, откуда она только что прилетела, и, притворив витражные рамы, трижды позвонил в серебряный колокольчик. Придворный маг – мудрец и советник – появился так быстро, словно стоял за дверями и ждал, когда шад призовет его пред светлые очи. Это был тщедушный, среднего роста человечек лет сорока с выкаченными рыбьими глазами и огромным клювообразным носом. Этот-то нос, тянувший, казалось, к земле и заставлявший сутулиться своего носителя, вкупе с крупными и длинными, чуть не до колен руками придавали невзрачной фигуре Азерги что-то комическое, однако знавшие советника не понаслышке уверяли, что внешностью тот обладает вовсе не шутовской, а зловещей. Во всяком случае, шуток по этому поводу Менучеру слышать не доводилось, и он замечал, что даже неугомонная уличная ребятня не позволяла себе дерзких выкриков в адрес одетого в черный с серебряным шитьем халат и такой же тюрбан мага. – Приветствую тебя, венценосный шад! – проговорил Азерги, склоняясь в церемонном поклоне. Голос у него был сильный, но удивительно скрипучий. На базаре он был бы слышен сквозь любой гвалт, во дворце же подобному карканью было не место, и, обладай таким голосом кто-нибудь другой, Менучер быстро бы с ним распрощался. Однако Азерги был полезен и, что, вероятно, еще важнее, повелитель Саккарема в глубине души побаивался своего советника и вынужден был прощать ему прегрешения значительно более существенные, чем царапающий слух голос. – На этот раз мне повезло. Тебя не пришлось отрывать от ученых занятий или каких-либо иных важных дел. Похоже, ты сам шел ко мне. С какими же вестями? – Менучер подошел к столу с инкрустированной драгоценными камнями столешнице и запустил руку в вазу с засахаренными фруктами. – К сожалению, вести, принесенные мной, нельзя назвать радостными или утешительными. Халисунцы совершили очередной набег на твои владения, и, чтобы отогнать их, потребовалась помощь войск, стоящих в Кайване. Пираты разорили одну из деревушек в Белой бухте, а в верхнем течении Сиронга продолжают бесчинствовать разбойники. – Та-ак… – Менучер круто обернулся и на мгновение встретился глазами с холодным, изучающим взглядом Азерги, который поспешно склонил голову. – Все как обычно. Скорей бы прибыл нардарский конис! Если, отдав ему в жены Дильбэр, удастся обезопасить северо-запад Саккарема, хотя бы одной заботой станет меньше. Впрочем, подозреваю, распутная сестрица еще ухитрится попортить мне кровь. – Марий Лаур появится в Мельсине со дня на день. Я уже распорядился начать подготовку к торжествам. Кстати, в городе третий день дожидаются аудиенции торговцы из Мономатаны и привезенные ими ткани… – Пригласи их отобедать со мной. И, кстати, – Менучер голосом выделил это слово и невольно коснулся пальцами пояса, за который была спрятана записка, – почему ты не сообщил мне, что Торгум Хум, вместо того чтобы охранять побережье от пиратских набегов, находится в столице? Почему он взят под стражу и препровожден в дворцовую тюрьму? – Шад вперил в мага гневный немигающий взгляд. Тонкие губы Азерги зазмеились в улыбке, которую лишь при очень сильном желании можно было назвать подобострастной. – Венценосный, мысли твои денно и нощно заняты заботами о благе Саккарема. От тебя не ускользает ни одна мелочь, ты ведаешь обо всем, что происходит в стране… Лицо Менучера исказила гримаса отвращения. Когда Азерги начинал изрекать льстивые слова, шаду казалось, что голос его становился еще противнее, чем обычно, и неизменно возникало чувство, будто маг втайне потешается над своим господином. – Ты не ответил на мой вопрос! Торгум Хум – один из лучших военачальников моего отца, а ты осмелился арестовать его, даже не известив меня о своем намерении! – Венценосный шад работал над новой поэмой, и я не посмел отрывать его от возвышенных трудов ради столь очевидного дела, как арест предателя. О том, что береговая охрана несет службу из рук вон плохо, свидетельствуют постоянные нападения пиратов, и одной из причин ее бездействия является, безусловно, неспособность или нежелание Торгума Хума должным образом отправлять свои обязанности. Я давно уже докладывал тебе об этом, о венценосный… – И я, помнится, запретил тебе трогать Торгума! – Я свято придерживался твоих указаний, но обстоятельства изменились. Известно ли тебе, мой шад, что в числе заговорщиков, поддерживавших казненного нами в прошлом месяце Бизара, был младший брат Торгума Хума – Тайлар Хум? Причастность его к мятежу подтвердили на пытке несколько злодеев, но он, к несчастью, сумел скрыться. Уж не считаешь ли ты, о солнцеликий, что Торгум ничего не знал о замыслах младшего брата? – Проклятье! Никто не хочет служить мне верой и правдой! Заговоры плодятся в Саккареме как черви в гнилом мясе! Самые верные, самые лучшие на поверку оказываются ядовитыми гадами, которые, отогревшись на моей груди, готовы вонзить мне в горло свои смертоносные зубы! О Богиня! О Боги-Близнецы, смилуйтесь надо мной! – Менучер схватился за голову и забегал по залу. – Бизар, Ганглас, Тайлар! А теперь еще и Торгум?!. Ведь я помню, как в детстве сидел у него на коленях! Он – опора опор! Нет, не могу поверить! Веди меня к нему! Я хочу сам говорить с ним и собственными глазами убедиться в его измене, собственными ушами услышать изменнические речи! – Изволь. – Низко кланяясь, Азерги распахнул перед разъяренным шадом резную дверь. Маг знал, что легче всего развеять подозрения Менучера, направив их в нужное русло. Чтобы избежать наговоров "доброжелателей", он, подкупив осведомителей шада, передавал ему через них доносы на самого себя и, разумеется, всякий раз без труда доказывал их несостоятельность. Обвинение Торгума было продумано до мелочей, старые пытошные листы с показаниями, нужным образом подобранные и подправленные, дожидались своего часа; прямых и косвенных свидетельств его измены хватало, чтобы послать на плаху не одного, а целую сотню человек. И все же, распахивая перед Менучером бесконечную череду дверей, советник чувствовал легкое беспокойство за исход затеянного дела. Венценосному шаду еще только должно было исполниться тридцать лет, и, несмотря на себялюбие, самоуверенность и чудовищную подозрительность, в нем порой вспыхивала юношеская жажда справедливости, и он, во внезапном озарении, мог единым движением разорвать паутину лжи, старательно и со знанием дела сплетенную Азерги и его помощниками. Будучи человеком осмотрительным, советник считал, что в данном случае не стоит всецело полагаться на свидетелей, пытошные листы и умение палачей заставить своих подопечных давать нужные показания – уж кто-кто, а Торгум и под пыткой останется Торгумом. Нет, все это годилось для тех, кто помельче и похлипче. Все это еще будет пущено в ход, чтобы уничтожить опору опор, но для начала надобно изловчиться и устроить так, чтобы полководец в разговоре с Менучером сам возбудил гнев и недоверие шада. Потому-то Менучер, войдя в камеру, увидел Торгума не висящим на дыбе, исполосованным бичами, изрезанным хитрыми пытошными ножичками, истыканным раскаленным железом, а чинно и привольно восседавшим на лавке перед чисто выскобленным столом, на котором стояли кувшин с вином и деревянные блюда с лепешками и фруктами. – Да продлятся дни венценосного шада! – произнес узник при виде Менучера, поднимаясь со скамьи во весь свой немалый рост. Густой глубокий голос наполнил каменный мешок, и шад припомнил, как этими же словами приветствовал его Торгум перед строем береговой стражи. Вот только салютовал он ему тогда не звоном кандалов, а добрым мечом, о котором уже теперь сложено немало песен и легенд. – Здравствуй, опора опор. – Менучер огляделся, ища глазами, куда бы сесть, и тут же по знаку Азерги два дюжих тюремщика втащили в камеру высокое кресло, которое держали в застенке специально для подобных случаев. Маг неуловимым движением извлек откуда-то из-за спины золотой стаканчик и поставил перед Менучером. Хотел плеснуть в него из протянутой тюремщиком серебряной фляги, но шад потянулся и сам налил себе вина из стоявшего перед узником глиняного кувшина. – Не отравой ли тебя мой добрый маг потчует? – Он понюхал вино, пригубил из стаканчика, и тонкие брови его поползли вверх: – "Солнечная лоза" нардарских виноградников? Ей же ей, Азерги, не думал я, что ты балуешь душегубцев лучшим вином из моих погребов! Стоявший за креслом шада маг пожал плечами, полагая, что, чем меньше он будет говорить, тем лучше. Декорации подобраны с присущей ему скрупулезностью, герои настроены как музыкальные инструменты и, если он хоть сколько-то разбирается в людях, предназначенные им роли сыграют без его помощи. – Не пристало тебе называть меня душегубцем, венценосный шад! А что до вина, так едва ли я выпил его на твоей службе столько, сколько пролил своей и чужой крови, – спокойно промолвил Торгуй, опускаясь на скамью и придвигая к себе грубую глиняную чашку. По круглому, перечеркнутому узенькой полоской черных усов лицу шада пробежала тень. – Ты, верно, догадываешься, что не за верную службу тебя сюда заключили? Да и увидеть тебя я ожидал не вино распивающим, а на дыбе хрипящим – Азерги обычно времени даром не тратит. Ну да оно и к лучшему, что он за тебя пока не взялся. Расскажи, чем тебе служба честная не по душе? Зачем с братом своим и прочими злодеями извести меня задумал? Мало тебе славы, денег? Или дурь на старости лет в голову ударила? – Поздно мне дурить. Поздно и козни против тебя, венценосный, строить. Не знаю я за собой иной вины, кроме заботы о земле нашей. – Но брал ведь у пиратов отступное? Брал? Повинись, прощу, со всяким может статься – все мы люди, человеки, – настаивал Менучер. – Не брал. Не для кого мне казну копить. Всех, кроме брата меньшого, пережил, – сурово ответствовал бывший полководец. – И что со всяким может статься – ложь! С тем, кто честь имеет, – не станется. – А в заговор честь твоя не помешала вступить? Против меня злоумышлять за бесчестье для себя не почел? – Клевете веришь, наветы злобные повторяешь, шад. Ни с кем из врагов твоих переписки не вел, слов изменных не говорил. Зря нашептываниям веру даешь, не может столько предателей в стране уродиться, сколько ты за один последний год изыскать сумел. Без смысла головы сечешь, страх и ненависть вокруг себя сеешь. Коли подозреваешь кого – устрой суд прилюдный, а так вот, втихаря, по застенкам пытать – не к лицу тебе. Ты ведь законный владыка земли нашей, не самозванец, не узурпатор, которому каждого шороха страшиться надобно. – Но-но! Много воли берешь поучать меня! Ты в своих грехах наперед повинись, а потом уж с советами лезь! – прервал его Менучер. – Не мое дело советы тебе давать, на то у тебя помудрее головы есть. Я молчать привык да дело исполнять. Молчал бы и впредь, так ведь скольких людей ты уже извел! Мореходов опытных осталось – раз-два и обчелся. Командиров воинских вовсе по пальцам перебрать можно. Издали-то не все мне видать было, но после того как дорогой сюда стражей твоих послушал, – волосы дыбом встают. Ужели верно, что "беркутов" ты распустил? Панцирный отряд Гангласовой кавалерии от охраны халисунской границы отрешил?.. – С корнем надо измену рвать, не то сгинет страна! Повинились твои "беркуты" под пыткой, теперь кости их по столбам вдоль Кавирской дороги воронье клюет. Ты не о них, о себе печалься! Докажи, что чист передо мною, а зубы нечего заговаривать! – Чудно говоришь! Вину доказать можно – на то свидетели есть, улики, ухищрения всякие. А чистоту?.. – Вот и все вы так! Друг за дружку горой, а себя обелить не можете! – Зачем тужиться, если загодя виновным признан? Доходили до меня слухи, будто в Мельсине ныне за усердную службу и беззаветную верность каленым железом, кнутом да палаческим топором вместо червонного золота жалуют. Не верил, а зря, видно. – Крупное, иссеченное шрамами лицо Торгума, несмотря на горькие слова, слетавшие с губ, не отражало никаких чувств. Бесстрашный воин был скверным царедворцем, но не глупцом и, конечно же знал, какая участь постигла его старых друзей и соратников. Он не надеялся на пощаду и еще меньше рассчитывал, что сумеет убедить шада прекратить кровопролитие, однако сделать такую попытку считал необходимым – если не ради себя, то хотя бы ради страны, рубежи которой оберегал многие годы. – От кого же слыхал ты, что шад Саккарема злодей-кровопийца? Уж не от брата ли своего Тайлара? – вкрадчиво поинтересовался Менучер. – Или от Бизара и его приспешников? – До придворных твоих мне дела нет, как нет веры и словам и делам их. Но Ганглас и его панцирная кавалерия столько раз железной стеной вставали перед халисунскими полчищами, жаждущими завладеть богатствами страны нашей, что верю я ему как себе самому. Казнив его, лишил ты армию сердца ее. Крамаль, Фурдак, Лесисах – чем не угодили тебе славные эти хранители границ? Разве тем, что хребты не слишком гибкие имели? – неторопливо ворочая слова, словно тяжкие камни, проговорил старый воин. – Значит, ты веришь им? Значит, они невиновны, и я казнил их, чтобы утолить свою ненасытную жажду крови? – Менучер стиснул в руке золотой стаканчик, словно намереваясь запустить им в собеседника. – Хранители границ не могли предать Саккарем, – терпеливо повторил Торгам. – Они не могли сговориться ни с кочевниками из Вечной Степи, ни с халисунцами. Они, как и я, доносили тебе, что войска твои содержатся впроголодь, крепости разрушаются, флот ветшает. Веру предков забыли ради заморских Богов-Близнецов. А налоги по-прежнему год от года растут, народ Саккарема нищает. Эти слова ты называешь изменническими? На торных дорогах и проезжих трактах хозяйничают разбойники-урлаки, при одном упоминании о которых разбегаются отряды посланных тобой стражников. Ибо они голодны, а командуют ими трусы, озабоченные лишь тем, как бы набить собственную мошну. – Торгум поднял седую голову, и впервые в глазах его сверкнуло пламя гнева. – Разве не известно тебе обо всем этом? Почему же называешь ты людей, обратившихся к тебе со словами тревоги и предостережения, предателями и изменниками? Почему пытаешь и рубишь головы тех, кто хочет отвратить тебя от пропасти, в которую катишься ты вместе с благословенным Саккаремом? Видно, и впрямь отвернулась от нас Богиня, коли незрячими стали очи венценосного шада, а уши его не слышат слов правды, не внемлют крикам горя народного. – Ты лжешь! Ты в лицо мне насмехаешься, проклятый мятежник! – Менучер вскочил на ноги и затрясся, будто в приступе лихорадки. – Не хуже тебя известно мне о бедах родины! Не меньше твоего болит по ней душа моя! Но ведь это твой брат поддерживал Бизара! Это твоя береговая стража позволяет пиратам жечь и грабить приморские деревни и города! Легко обвинять меня, но разве это я упустил эскадру Кривого Меора, когда она оказалась заперта в бухте Лакра? Нет, это ты, ты упустил ее! Ты и твои люди вступили в сговор с кровавым пиратом, дав возможность его кораблям уйти в море! – Шад с размаху швырнул стакан в Торгума, но воин чуть отклонил голову, и золотая посудина смялась, ударившись о каменную стену темницы. – Корабли береговой стражи проводят больше времени в доках, чем на плаву. Они слишком стары и тихоходны… – Молчи! Молчи, иначе я собственными руками вырву тебе глаза! Ты получил три прекрасных корабля! Три, и что же? Они сгорели! Сгорели, ни разу не участвовав в бою! И после этого ты смеешь!.. – Мой шад! Нас предали! Я писал тебе… – начал подниматься из-за стола Торгум. – Да! Да, это было предательство! Я закрывал глаза, я не хотел верить, что ты, ты – опора опор, столько лет служивший моему отцу, мог!.. – В горле Менучера забулькало, и он бросился на пленника, норовя вцепиться ему в лицо скрюченными пальцами. – Твой брат!.. Письмо!.. – Клянусь Богиней, ты не прав! Опомнись! – Торгум отшатнулся от шада. – Я не видел брата уже три года, а писем от него не получал и того больше! – Врешь! Врешь ты и твоя Богиня! Разве это не она наслала мор на мой народ?! Разве не жрецы Богов-Близнецов пришли нам на помощь в Черный Год?! Азерги! Казнить! Казнить этого мерзавца немедленно! Зови стражу, тюремщиков, палачей! Я хочу видеть, как из груди предателя вырвут его поганое сердце!.. – Мой шад, скоро тебе некого будет звать. От тебя сбегут даже палачи. – Увидев за спиной мага заполнивших коридор стражников, Торгум выхватил из-за пояса Менучера кинжал и по самую крестовину вогнал себе в грудь. – Бедный Саккарем… – прошептал он и стал медленно сползать по стене. – Отлично, – пробормотал Азерги. – Умение слушать собеседника – редкий дар, и, к счастью, обладают им очень и очень немногие. |
||
|