"Маленькая торговка прозой" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)8Ах так? И как ты собираешься взяться за это дело, утешать Клару, милейший? Ты ведь меньше, чем кто бы то ни было, желал этого брака, у тебя есть что ей сказать? Ну-ка поделись... Глубокое облегчение, которое ты чувствуешь помимо своей воли (а ты его чувствуешь, Бенжамен, ну, признайся, там, в самой глубине?), как ты надеешься спрятать его от Клары? Свои басни можешь оставить при себе – они на потребу разве что бездарным писакам, вроде того верзилы... здесь другое дело, здесь – боль, настоящая, перерастающая саму себя, этому нет названия, плевок свыше и с дьявольской (прости, Господи!) точностью! Этот Сент-Ивер! Умер бы по-простому, какой-нибудь сердечный приступ в день свадьбы, переизбыток счастья в области правого желудочка, пресыщенность души, загнулся бы от несварения, с блаженной улыбкой на устах, куда проще!.. А теперь как выкручиваться? Они ведь на совесть постарались, мерзавцы; в печку будущего родственничка! Пытки по всем правилам зверского этикета, и самое ужасное: единственного утешения – уверенности в том, что его последние мысли были о ней, – и того Кларе не осталось... Его последняя мысль была о том, чтобы все это кончилось, да и предпоследняя тоже, чтобы все это прекратилось, чтобы они его добили наконец. Эти сволочи не по доброте же душевной такое сотворили, а?.. И ты еще собираешься утешать Клару? Клару, которая по возвращении с треклятой свадьбы заперлась в своей каптерке, совсем одна, при красном свете проявочной лампы вызывает к жизни своего мученика, сейчас, когда весь дом спит или делает вид, что спит; полагаю, это ее способ пройти с ним до конца, понять, что он пережил, примкнуть к нему, чтобы разделить его страдания, ведь он был там совершенно один, все это время, пока... всеми покинутый, один как перст, как камень в безлюдной пустыне... потому что именно в этом и заключается любая пытка: не только причинить боль, но и, прежде всего, привести человека в такое уныние, чтобы он забыл о роде людском, потерял с ним всякую связь, оставить его в оглушающей пустоте; и может быть, Сент-Иверу было так одиноко, что даже смерть не спасла бы его... Так ты идешь утешать Клару, которой пришлось испить эту чашу по капле нынешней красной ночью... сколько времени прошло после ухода Амара? – Справишься, сынок? – Справлюсь, Амар. – Что делать Ясмине? – Пусть возьмет платье, отдаст его кому-нибудь, пусть делает с ним все что хочет... – Хорошо, сынок. Что делать Хадушу? – Вернуть «шамбор» и... пусть извинит меня за этот балаган. – Хорошо, сынок. Что делать мне? – Амар... – Да, сынок? – Амар, спасибо. – Забудь, сынок, Знаю, знаю, но кое-что проходит все же быстрее, чем этот бесконечный акт проявки... Детей уложили, свет погасили, замученные простыни на моей кровати, красная лампочка в фотостудии... И когда Клара появится при свете дня, останется ли у нее в душе хоть одно живое место, куда положить мое утешение? И ты думаешь, что сможешь что-то взрастить в ее безжизненной пустыне, Малоссен? Да от твоего задорного оптимизма просто тошнит... Немного родственного участия и – хоп! Все станет на свои места: так что ли? Признайся, от одной мысли об этом ты словно язык проглотил. И чем хуже тебе будет, тем лучше: нет? Не отпирайся... Ты ведь так хотел оставить ее себе, свою сестренку, и теперь, когда она здесь, – что же, она зря осталась?.. И все в таком духе, до самого утра, до этого несчастного телефонного звонка. – Алло! (Скрипучее повизгивание: Королева Забо.) Она так орала: я решил, что лучше присесть. – На полтона ниже, Ваше Величество, у меня здесь все спят. – В такой-то час? В самом деле, уже десять часов и Жюли уже ушла. – Я за всю ночь глаз не сомкнул, Ваше Величество, подумал, что сейчас еще рано. – Бессонница – это выдумки сачков, Малоссен, мы всю жизнь только и делаем, что спим. Ну вот, как всегда... она знает, как втянуть в разговор: главное начать, а там – слово за слово... Но сегодня утром я не расположен к словесным дуэлям. – Мне кажется, мы уже все друг другу сказали: разве нет? – Не все, Малоссен, я хочу добавить еще кое-что. – Что же? – Соболезнования. Бог мой, соболезнования, ну конечно... Придется давиться этими соболезнованиями в придачу. Но постойте, откуда она об этом узнала? – Смерть, Малоссен, не нуждается в погонщиках. Газетные сороки! У меня с утра уже целая кипа на столе. Решительно никакого желания трепаться с ней по телефону. – А кроме ошеломляющих проявлений вашей скорби, что-нибудь еще? – Извинения, Малоссен. (Что? Не понял...) – Я должна извиниться перед вами. Сдается мне, она впервые произносит эти слова. Мое немое изумление вполне оправдано. – Я вас выставила сгоряча и хочу извиниться. Лусса мне все рассказал по возвращении. По поводу вашей сестры, я имею в виду. Эта свадьба, она вас изводила... («Она вас изводила...») – Вы были на грани, Малоссен, а я еще никого не увольняла из-за нервного срыва. – Вы меня не увольняли, я сам ушел. – Почти как с моста кидаются, понимаю. – Я принял это решение по зрелом размышлении! – В вашем случае зрелость ни при чем, мой мальчик, вам вообще можно не опасаться червоточин; так что ваше решение... (И все по новой...) – В вашем возрасте вы должны были бы знать, что по зрелом размышлении люди не увольняются, а уходят с выходным пособием, так-то, Малоссен! – Хорошо, Ваше Величество, двухгодичный оклад, согласны? – Вот еще! Гроша не получите. Я вам другое предлагаю. Первое правило: никогда не принимать предложения Королевы Забо. – Послушайте... – Нет, это вы послушайте, Малоссен, мы теряем время. Прежде всего, вот что: каждый раз, как вы от меня удаляетесь – в прошлом году этот ваш дурацкий больничный лист или позавчера вечером ваше не менее дурацкое заявление, – вы постоянно оказываетесь жертвой этих чертовых обстоятельств, в бесконечном круговороте всяческих несчастий, так? (Если с этой точки зрения – точно так, надо признаться...) – Случайность, Ваше Величество. – Ерунда! Наплевав на издательство «Тальон», вы выпадаете из гнезда и пикируете без парашюта. Забавно, гнездо вместо издательства. При слове «издатель» сначала представляешь бесконечные коридоры, повороты, ступени, подвалы, чердаки, замысловатый перегонный аппарат творчества: на входе – автор, горящий нетерпением воплотить свои новейшие идеи, на выходе – груды томов, пылящихся на заброшенном складе, где-нибудь в захолустной церквушке, пропахшей мышами. – Вы слушаете, Малоссен? Так. Теперь второе. Я допускаю, что вам расхотелось быть козлом отпущения. Не спала всю ночь, но, в конце концов, я согласилась: не можете же вы вечно подставляться за других; вы – ни приверженец христианской морали, ни мазохист, вы даже почти ничего с этого не имеете. Итак, я предлагаю вам нечто совсем другое. И тут я сам полез в петлю: – Что же, Ваше Величество, что еще вы можете мне предложить? Нет! Конечно, я не пожалел перца для этой фразы, щедро сдобрил иронией, немного постного безразличия; но ее этим не прошибешь. Она испустила победный клич: – Любовь, мой мальчик! Я предлагаю вам любовь! (Какая еще любовь? У меня есть Жюли, у меня есть дети, Джулиус, наконец...) – Поймите меня правильно, мой мальчик, я не имею в виду ни плотскую связь, ни родство душ, которые ваш тонкий шарм притягивает со всех сторон, как магнит, я говорю о любви с большой буквы «Л», я дарю вам любовь всего мира! Да она смеется! Я так и слышу ее смех между строк, но сами слова, она это серьезно. Что-то в ней сидит, в Королеве Забо, и это что-то меня убеждает. (Любовь с большой буквы «Л» – Подозрительность с большой буквы «П».) – Ну, что вы об этом думаете? Сразу перейти от злобы к любви, это ли не удача? – Мне бы сейчас кофейку, Ваше Величество, хорошего кофе по-турецки, можно даже с маленькой «к», и покрепче. – Приходите, угощу! В этом приглашении – нетерпение рыбака, у которого запрыгал поплавок. – Сожалею, Ваше Величество, но первый сегодняшний кофе ждет меня у комиссара полиции. Сегодня утром, ровно в одиннадцать, у него в управлении. И я не врал. Но прежде чем предстать перед комиссаром Аннелизом, я спустился к детям, сварил себе свой кофе, в своем кофейнике – турецкий, с длинным носиком, мне его давным-давно еще привез Стожилкович из его родного села Имоцкое. Что, интересно, он там сейчас делает, в Сентиверской тюрьме, неужели так и корпит над переводом Вергилия, а? Дядюшка Стож? Сдается мне, этот мятеж заключенных и убийство начальника должны были докатиться и до его пристанища убогого стихоплета каким-нибудь странным эхом. Дать пене подняться, снять с огня, опять нагреть до золотисто-бурой шапки и вновь снять и ждать, пока, она сдуется, так три раза: кофе по-восточному. После того как гуща осядет илом на дне чашки, пить не торопясь, чуть пригубил – и достаточно. Протянуть выпитую чашку Терезе, она опрокидывает ее на блюдце и читает в расплывающейся жиже, что должно случиться в предстоящий день. – Тебе сегодня сделают два предложения, Бенжамен, нужно принять одно и отвергнуть другое. Жереми и Малыш в школе, Жюли шляется одной Жюли известно где, Тянь пошел гулять с Верден на Пер-Лашез. Остались Тереза со своими звездами и Клара... – Тереза, а Клара? – У себя, Бенжамен. Ясмина вернулась. Кто сказал, что арабский – гортанный язык, пересохший голос пустыни, песок на зубах? Арабский – это воркование голубя, доносящееся издалека журчание фонтанов. Ясмина воркует: « – Джулиус, идешь? Превосходный Джулиус сторожил всю ночь под дверью фотостудии. Но теперь дежурство окончено, Клара уснула. Превосходный Джулиус встает и идет за мной. Нижняя челюсть вырвана и свисает на грудь. Верхняя, с разреженным забором поломанных зубов, зияет в одиночестве на первых полосах утренних газет. Правый глаз, как подвеска, раскачивается у входа в эту пещеру. ДИРЕКТОР ОБРАЗЦОВО-ПОКАЗАТЕЛЬНОЙ ТЮРЬМЫ РАСТЕРЗАН СВОИМИ ЗАКЛЮЧЕННЫМИ. Кости вывернутого наизнанку тела царапают воздух. ЖЕРТВА СОБСТВЕННОГО ПРИМИРЕНЧЕСТВА? Ноги сломаны в коленях: дохлый кузнечик. АМНИСТИЯ? ВЫ ХОТЕЛИ АМНИСТИИ? Мягкого белого локона больше нет: сняли скальп. ХУЖЕ, ЧЕМ УБИЙЦЫ! И все это в цвете... пресловутая четырехцветная печать, прогресс, одним словом! СЧАСТЛИВЫЙ УГОЛОК ОКАЗАЛСЯ ПРИСТАНИЩЕМ ЗЛОБЫ. Это мнение толпы в метро, у них есть свое мнение, жалкое стадо баранов, и все дружно поддакивают. Они недоумевают. Как такое могло случиться? Неужели подобное возможно? В такие дни у людей в метро вместо лиц – кричащие заголовки. (пел голос Ясмины) (Так пела Ясмина, и голос ее напоминал журчание ручьев, струящихся в глубине подземных скал.) |
||
|