"Посредник" - читать интересную книгу автора (Перумов Ник)

Глава первая САША

Утро – было самым обыкновенным. Ленинградским, тo есть, пардон, уже санкт-петербургским. Тоскливая мгла да приветливо-тяжелый мокрый туман. Сию специфическую взвесь “вода в воздухе” московские синоптики, не стесняясь, именуют “морось”. Из тысяч радиоточек на кухнях – отдельных и коммунальных – энергичная Регина Кубасова радостно оповестила земляков о “переменной облачности” и “влажности воздуха сто процентов”. Деланно веселые ди-джеи Европы-плюс” и “Радио-роке” вскрыли первые утренние баночки “джин-тоника”. Последовали стандартно-плоские шутки насчет погоды. На “вертушках закрутились “November rain” и запыленный хит Серова “Мадонна”.

– Валера, блин, что за формализм? – Леня Свирченко стоял, опершись о стол и нависая над лейтенантом Дрягиным всей своей сотней кило накачанных мышц, упакованных в серую милицейскую форму.

Из Лени получилась бы неплохая реклама “Сникерсу” если только приодеть соответствующе. – “Скорая” когда прозвонилась? Семь сорок пять, правильно? Моих всего четверть часа осталось. Ну, подумай, если мне сейчас на труп ехать, наверняка к Людке опоздаю… Опять скандал… И все из-за тебя, питекантропа… Валер, дело-то пустяковое – документы есть, насилия явно никакого… Родственникам сообщили… Бабульке девяносто лет. Гуляла, присела на скамейку, ну и дала дуба…

– Слушай, свали, а, Шварценеггер. – Лейтенант безжалостно прервал Ленины мольбы. Достал из кармана пачку “Беломора”. – И прочти наконец, Аллахом тебя молю, “Двенадцать стульев”.

– При чем тут стулья? – К книгам Леня Свирченко доверия не питал. Бог весть, как оценили в школе знания лейтенанта Свирченко по предмету “литература”, но каждый его рапорт вызывал в отделении бурю неподдельного восторга. Перлы же типа “неопознанный труп слесаря Селезенкина” давно и прочно заняли свое место в милицейском фольклоре.

– Да при том. Это еще Ильф и Петров популярно объяснили, что не может старушка “дуба дать”. – Усталое Валерино лицо на секунду скрылось в облаке дыма. – Ты ведь, Свирченко, на юрфак у нас вроде как собираешься? Так это там на вступительных экзаменах спрашивают.

В небольшом уютном садике на Петроградской невыспавшийся врач “скорой”, нащупав в кармане пачку сигарет, в очередной раз мысленно похвалил себя за то, что, уходя из дома, сообразил надеть теплый свитер жены.

– Поехали, Веня, – сказал он водителю, пожалуй, слишком бодро.

Он зачем-то еще раз обернулся к скамейке. И что его так проняло? Накатывало странное чувство, давно уже не испытываемая смесь ужаса и отчаяния. Как нелепо… Маленькая аккуратная старушка сжимала платочек уже окоченевшими пальцами. “Надо бы положить ее, что ли?” Врач с трудом отвел взгляд от умершей, пытаясь стряхнуть наваждение.

Резко хлопнула дверца. “Скорая” развернулась и осторожно поползла к воротам парка, увозя так и оставшегося безымянным врача. Оксана Сергеевна Людецкая осталась сидеть на берегу пруда. Привычные к угощению утки несколько раз подплывали к берегу, ожидая булки. Их совершенно не интересовало, каким уже отлетевшим в небытие мыслям улыбается мертвая женщина.

Часа через два хроменький сторож принес простыню. Крупная фигура и мрачное лицо лейтенанта Свирченко к вопросам не сильно располагали, поэтому гуляющие в саду мамаши обходили белую фигуру на скамейке стороной, а сотрудники института просто ускоряли шаг, настороженно косясь на угрюмого милиционера. Труп увезли лишь в половине восьмого вечера. Мышцы лица разгладились, рот приоткрылся. Никто уже не увидел так поразившую врача улыбку.

Саша ехал домой. Вытянув ноги между двух корзин с дачными дарами, он сперва попытался поразгадывать кроссворд, но утро понедельника и рывки электрички совершенно не располагали ни к мыслям, ни к писанию. “Хорошо, что не взял цветов”, – рассеянно порадовался Саша. Дарья Николаевна, бывшая теща, долго и настойчиво ходила за ним по участку, предлагая нарезать гладиолусов.

Через полчаса народу в электричке набралось уже порядочно, и хотя езды оставалось от силы десять минут, то тут, то там начали потихоньку переругиваться. Благо тема была одна: затянувшийся ремонт в метро. Почти треть бывшей Кировско-Выборгской линии по выходным была закрыта. Дачники недоумевали, но покорно толклись на Финляндском вокзале, в два раза переплачивая за проезд. Жильцы ближайших домов около закрытых станций ворчали, но изобретательно пользовались наземным транспортом и выходили, направляясь в гости, за два-три часа до назначенного времени. Поражало удивительное равнодушие (что можно так долго ремонтировать в метро на таком здоровенном отрезке?) и несокрушимая вера (раз делают, значит, так надо!).

Рядом сидели друг напротив друга девушка и парень. Девушка сразу же достала из сумочки громадную косметичку и зеркальце. Долго и сосредоточенно красила губы. “Равнодушный вурдалак, – подумал Саша, украдкой наблюдая результат. – Моя бы воля – у всех их краски эти дурацкие поотбирал бы. А то вместо Фредди Крюгера в “Кошмаре на улице Вязов” сниматься могут”.

Несмотря на отчужденность, с которой каждый из них занимался своими делами, было ясно, что это молодожены. Уж больно ярко сверкали новенькие обручальные кольца. Встречаются такие милые пары, при первом же взгляде так и представляешь их в свадебных нарядах. Кажется, все предназначение этих людей – надеть ослепительно белое платье с ворохом фаты, новехонькую “тройку” от “Версаче” и, прижимая к груди цветочный веник, ослепительно улыбнуться в камеру со ступенек Дворца бракосочетаний.

Отвратительно заныло сердце. Саша резко отвернулся к окну. Лес за стеклом исчез. Мелькающие снаружи сосны заслонила гримаса усталой ненависти, с которой Лена обычно встречала его с работы или принимала утренние ласки. Нет, сколько ни проживи он на свете, никогда ему, наверное, не смириться и не понять, как могла его золотоволосая тростинка-Аленушка так быстро превратиться в здоровущую крашеную рыжую бабу. А два года назад она торжествующе ткнула Саше в лицо паспорт с только что оттиснутым штампом.

– Все! Свободна! – Эффектно крутанулась, мазнув широким шелковым рукавом по щеке, и ушла прочь походкой манекенщицы, точнее, жалкой на нее претензией.

Да пропади все пропадом! В тот момент от злости и отчаяния Саша был готов ее убить. Хорошо, вовремя вспомнил о школьном драмкружке. Лена часто упоминала какую-то роковую героиню в своем неотразимом исполнении. Конечно, не свободе своей мнимой она радовалась, просто фразу красивую заранее приготовила да блузкой новой заодно похвасталась.

Перед “выходом из электрички Саша еще раз мельком глянул на молодую пару, словно извиняясь за свои мрачные мысли. Откуда же все-таки взялось это дурацкое утреннее настроение? Тридцатилетнего Александра Юрьевича Самойлова можно было смело назвать человеком, не верящим в тринадцатые числа, черных кошек, предчувствия и предсказания… Разве только ироничную усмешку мог вызвать у Саши вкрадчивый голос дежурного астролога или жуткая история соседки (“…она его вот так в руку взяла, сжала, а кольцо и почернело!..”).

Но как только жетон метро исчез в прорези автомата, Саша сразу вспомнил сегодняшние ночные кошмары на душной веранде в окружении злобных последних комаров. Да, да, снилось под утро что-то связанное с поездами и тоннелями. Даже не пытаясь вспомнить подробнее, он тряхнул головой и прошел по платформе к первому вагону. Приснилось, ну и фиг с ним. Вообще не надо, наверное, было ездить на дачу. Как любой городской житель, Саша трудно переносил обилие свежего воздуха и чистую колодезную воду. На работе мужики каждый раз сопровождали его отъезд дурацкими шуточками. Ну еще бы, добровольно переться в гости к родителям бывшей жены! Забыл, что ли, как после развода вся команда заново собирала ему весь домашний скарб, вплоть до чашек и вилок?

– Ты там как, с Ленкиными новыми хахалями не сталкиваешься? – ехидно интересовался моторист Гоша, человек темный и неделикатный… – Поздновато ты, брат, с тещей подружился…

Сашу и самого всегда удивляло, почему во всей большой и дружной семье Лены единственным несовместимым с ним человеком оказалась именно она, его жена.

Толпа, вывалившаяся из электрички, быстро заполняла вагоны метро, привычно пихаясь корзинами и тележками. Чей-то лохматый букет таки шмякнуло дверями, и под негодующие крики старушки поезд тронулся. Саша решил немного переждать и отошел в сторонку. В последнее время ему очень нравилось, стоя у первого вагона, смотреть на экран телевизора в начале платформы. Немного полюбовавшись своей спортивной фигурой, он отвлекся на крупную даму в спортивном костюме. Мадам с каменным лицом запихивала в сумку абрикосового пуделя. Надпись на ее черной необъятной футболке гласила по-английски: “Я убила Дороти Кляйн”. “Правильно, тетка, – подумал Саша, – чего с этой Дороти церемониться!”

“На прибывающий поезд посадки нет, отойдите от края платформы”, – казенно забубнило в уши. На экране хорошо было видно, как послушно отступил народ.

Логичный окружающий мир вдруг покачнулся и стремительно куда-то ухнул, потому что совершенно трезвый, здравомыслящий человек, Александр Юрьевич Самойлов, механик-моторист рыболовного судна, отчетливо увидел, как его двойник на экране не повторил Сашины два шага назад, а, наоборот, придвинулся к самому краю платформы. Покачнулся на носках. Взмахнул руками. И рухнул прямо под грохочущий поезд. От удара тело неуклюже развернуло, мелькнуло белое пятно лица, ботинок отлетел, весело покатились яблоки.

Только через полчаса Саша заставил себя все-таки войти в вагон. И лишь на “Пушкинской” обнаружил, что забыл свои корзины на платформе, а сам сидит с занемевшей шеей, уставившись на рекламу сигарет. Оказывается, какая-то боевого вида старуха уже давно шипела у него над ухом нелестные эпитеты в адрес “молодых жлобов”. Саша опомнился и вскочил.

Видно, присевший перекурить на минутку в непролазных джунглях небритый красавец прочно засел в башке, – подавая пятерку в окошечко ларька, Саша автоматически произнес:

– Пачку “Кэмела”.

Продавец Леха, уж года два без напоминания продававший Сане “Беломор”, чуть не по пояс высунулся из ларька:

– Чего шикуешь, Саня? Сейнер продал? Чертовщина, померещившаяся в метро, окончательно отступила, Саша облегченно рассмеялся:

– Тьфу, Леха, да охренел уже от этой рекламы. Четыре пачки, как всегда, – и сразу же пожалел об оставленных в метро яблоках.

– Че, бухнул вчера? – понимающе подмигнул продавец.

– Да, поддали немного с тестем.

Ну вот, парой слов с простым человеком перекинулся, и сразу на душе теплей. Привычно лавируя среди машин, объезжавших площадь, Саша с видом горнолыжника, прошедшего трассу, вошел в общагу. Официально, конечно, здесь жили рыбфлотовцы, но вот до сих пор никто не видел на борту ни одного из тех веселых носатых ребят, что деловито сновали туда-сюда через проходную.

– Самойлов! Самойлов! – донеслось ему вдогонку из вахтерской будки. – Тебе мать звонила!

Во взгляде Саши, когда он обернулся, не было не то что сыновней почтительности, но даже и любопытства.

– Ну?

– Просила передать – бабка твоя померла.

В метро Саша не поехал. Хватит с него тогдашнего наваждения. Лучше уж на трамвае – пусть кружным путем, пусть долго, зато по поверхности. Вагон громыхал по узким улочкам Петроградской, нудно переругивались пассажиры, потом какой-то жлоб с мутной ксивой якобы контролера терроризировал весь вагон, отлавливая безбилетников. Судя по тому, что мимо Саши он прошел, даже не повернув головы, а прицепился к какому-то хилому очкарику студенческого вида, “удостоверение “контролера” имело такое же отношение к трамвайно-троллейбусному управлению, как его небритая рожа с квадратной челюстью – к конкурсу красоты.

Внутри у Саши было совсем смутно. Как же так? Бабушка Оксана… совсем недавно была такой… такой резвой – для своих лет. Ничем не болела. Никогда ни на что не жаловалась. Все, что ни делается, – к лучшему. Ежели горевать начать, то до смерти не остановишься. Денег не хватает только тем, кто не знает, куда их девать. Такая вот бабушка…

Собственно, она не была Саше бабушкой. Мать отчима. Но вот относилась к нему так, словно он – родной, с пеленок вынянченный внук. Сашина мать Оксану Сергеевну на дух не переносила, за глаза именовала не иначе как “сушеный мымроид” и откровенно ждала, когда та наконец помрет, чтобы наложить лапу на отличную двухкомнатную квартиру в роскошном месте. Самый конец Кировского, окна на сад, большая кухня и прочие прелести. Саша невольно поморщился, вспомнив, как мать с Иркой начинали мечтать: “Вот помрет мымра эта… квартиру продадим… или сдадим за немереные баксы…” Саша в таких случаях весь наливался темной кровью, и дело кончалось очередным скандалом с битьем посуды и киданием тарелок в голову дражайшего чада – то есть его.

Теперь он запоздало корил себя, что редко заходил к бабушке. Сейчас, в соответствии с инструкциями матери, ему, единственному, у кого были ключи, предстояло отыскать бабкино завещание. Если таковое, конечно, было. Мать не сомневалась, что его нет. Квартира приватизированная, они – ближайшие родственники… Саша сплюнул с досады.

Он миновал вычурный, с лепниной по потолку подъезд. Слева в стене еще сохранился беспомощно распахнутый рот наполовину заложенного кирпичом камина. Казалось, какой-то замурованный в стену великан еще продолжает безнадежно взывать о помощи.

Когда-то это был красивый подъезд. С мозаичны-. f ми рисунками на лестничных площадках и витражами \ в окнах. На ступеньках еще кое-где сохранились бронзовые колечки – в них вставляли прутья, прижимавшие к лестнице ковер. Да, а галоши обитатели этого подъезда наверняка снимали в самом низу…

Потемневшие от времени перила с чугунными литыми решетками, словно на невских мостках. Высоченные потолки. Им под стать и двери – тоже высокие, двустворчатые, с несколькими филенками, обитые Понизу латунными листами… Кое-где даже остались совсем-совсем темные медные таблички. “Действительный тайный советник…” – дальше Саша разобрать никогда не мог, как ни старался. Уцелело несколько старых-престарых звонков – когда поворачиваешь ручку, внутри звякает колокольчик. У бабушки Оксаны тоже был такой.

Да, богатый это был дом, и люди в нем жили тоже небедные. Богема. Литераторы, адвокаты, известные врачи и инженеры… А потом все изменилось. И теперь дорогие филенчатые двери вместо темного лака покрывала безобразная коричневая краска, косяки испятнала шрапнель бесчисленных звонков, под и над которыми чьи-то руки вкривь и вкось поналяпывали бумажки с фамилиями жильцов. На иных дверях звонков было меньше, но тогда каждый сопровождался целой инструкцией типа “Ивановым – один звонок, Петровым – два, Сидоровым – три… Михаиловым – девять, Медведевым – десять”.

Дверь бабушки Оксаны отличалась от прочих только одним звонком. Это была единственная отдельная квартира на всей лестнице. Аккуратная такая дверь, с половичком и миской для бродячих кошек. Под стать хозяйке.

Саша достал ключи. Ему очень не хотелось входить внутрь. Туда, в аккуратный, столь же вожделенный для матери и Ирки двухкомнатный рай, где все как при жизни бабушки: лежат ее рукоделия, ее толстые журналы (несмотря ни на что, она выписывала “Новый мир”, не мыслила себя без этой серо-голубой обложки), ее книги… Все, все осталось – а человека уже нет.

Мягко щелкнул замок. Прихожая. Все в полном порядке. Аккуратно выстроилась тщательно вычищенная обувь, которую больше ни разу не наденет. На вешалке – пальто и зонтик, они тоже больше никогда не пригодятся хозяйке.

Саша осторожно разулся. Никто не посмотрел бы на него неодобрительно, если бы он вперся в комнаты, не сняв ботинки, но сделать такое казалось кощунством.

В гостиной, как и в прихожей, царила идеальная чистота и порядок. Бабушка Оксана явно не собиралась умирать, она даже не думала о смерти. Наоборот. Редкого жизнелюбия была старушка.

“Тяжкий грех на житье свое жаловаться”, – частенько говаривала она. Ничем вроде бы не болела. Сердце нормальное для ее лет. Никаких внутренних болезней врачи у нее тоже как будто не находили… Однако же вот присела Оксана Сергеевна на скамеечку у пруда… и умерла.

Собственно говоря, Саше нужно было только одно – убедиться в отсутствии завещания и забрать документы бабушки Оксаны. Все. Мать и Ирка не сомневались в том, что квартира отойдет им, и уже намеревались закатить по поводу кончины ненавистной метро-владелицы ха-а-ароший банкет. При одной мысли об этом Сашу передернуло. Не-ет, на такой банкет его и арканом не затащишь.

В гостиной было много интересного. Например, пара здоровенных напольных ваз – бабушка Оксана утверждала, что они принадлежали еще ее деду и стояли в их доме на Большом проспекте. На стене Саша заметил и свой подарок – небольшой японский пейзажик с непременной Фудзи.

Между окон замерло старинное бюро красного дерева. Бог весть, как уцелело оно в блокадные годы, не пошло на дрова. Бабушка Оксана хранила в нем все свои документы.

Саша открыл небольшую, туго набитую бумагами шкатулку.

Паспорт. Пенсионная книжка… Стоп, а это еще что такое?

Сколотые скрепкой, там лежали две бумаги. Одна – сугубо официальная, с какими-то сиреневыми печатями и подписями. Другая – исписанная четким и красивым бабушкиным почерком.

Инстинкт советского человека заставил Сашу прежде всего взглянуть на официальный документ. Это оказалось завещание. Надежды матери и Ирки рушились в прах – квартира оказалась приватизирована и завещана. Отнюдь не им, ближайшим родственникам. А некоему Игорю Валерьевичу Поплавскому.

Саша как стоял, так и сел. Какой такой Поплавский? Какое такое завещание? Ничего не понимаю… Взгляд Саши невольно упал на вторую бумагу. Это оказалось письмо, и было оно адресовано ему лично.

“Сашенька!

Увы, мой милый, раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет на свете. Знаю, мой хороший, что Тебе будет больнее всех.

Ненавижу и не верю старикам, которые на вопрос: проживи вы жизнь заново, что бы вы сделали по-иному? – гордо отвечают: “Ничего!” Всегда есть что изменить и что исправить. Мне тоже. Невозможно, скажешь ты?

Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что для меня это оказалось возможно. И это – великое счастье.

Верю, милый, что ты понял бы меня, поэтому поверь просто так, как верил мне всегда. Игорь Валерьевич Поплавский – близкий мне и очень порядочный человек. Да, мой дорогой, я всегда говорила, что квартира эта – твоя. Но Игорь Валерьевич сделал для меня столько, что я не могла его не отблагодарить. Поверь и прости. Твоя бабушка была очень счастлива. Очень. Как только может быть счастлив человек.

Письмо это – только для тебя. Что скажут остальные – мне все равно. А вот если бы ты рассердился, мне было бы больно”.

Саша несколько раз осмотрел завещание. Все правильно… Поплавский Игорь Валерьевич. Чин чином…