"Война по понедельникам (сборник)" - читать интересную книгу автора (Первушин Антон)ПОНЕДЕЛЬНИК ЧЕТВЕРТЫЙ11 мая 1992 года (год Обезьяны) Основной вектор реальности CELT-167.09.Z Он коснулся кончиками пальцев гладкой зеркальной поверхности ворот, и створки легко разошлись, пропуская Вячеслава во двор. Двор замка был широк и совершенно пуст. Здесь вполне можно было бы устроить парад, смотр войск и тому подобное, если бы кому-нибудь в этом пустом мертвом мире понадобилось по странной причуде держать войска. Даже Вячеславу-прим, несмотря на его склонность к разного рода помпезным забавам, это показалось излишним. Он предпочел жить здесь в одиночестве — этакий добровольно ушедший от мирской «суеты сует» в тишину и благодать отшельничества гордый, независимый, и великолепный в свой гордости и независимости лорд. «Позер, — думал о нем Вячеслав, шагая через двор. — Неужели и я где-то в глубине души поддерживаю некую позу? Не хочется верить. Но ведь он — это я, а я — это он. Как все сложно, хотя пора уже и привыкнуть…» Да, пора бы уже и привыкнуть. А ведь не думалось, что так далеко все зайдет, даже когда Вячеслав замкнул первое и далеко не последнее в своей жизни хронокольцо, похитив у более молодого биологически двойника Джулика и отправившись с вновь обретенным другом в будущее сразу на миллиард лет, надеясь увидеть закат планеты Земля, ее старость, сравнить реальность со знаменитым описанием Уэллса: « Парадные двери, ведущие во внутренние помещения замка, скрывали за собой герметичный тамбур со сложной вентиляционной системой — среда замка была более привычна для человеческого организма, и Вячеслав-прим позаботился о том, чтобы ни грана ядовитого наружного воздуха не попало внутрь. Дело в том, что порой ему нравилось в нарушение своего гордого одиночества пригласить в гости какого-нибудь экзотического персонажа из мира людей. Рядом с парадной дверью на высоте человеческого роста был врезан обыкновенный электрический звонок. Вид этого звонка в который уже раз позабавил Вячеслава: прекрасная иллюстрация на тему твеновского «Янки при дворе короля Артура» — круглая кнопка электрического звонка на стене величественного, в готическом стиле замка. Красев протянул руку и нажал на кнопку. — Ага! — прогремел через полминуты усиленный скрытыми динамиками голос. — К нам, оказывается, гости пожаловали. И нетрудно догадаться, кто же именно из гостей. — Нетрудно, — согласился Вячеслав. — Кто же еще может заявиться к тебе без приглашения? — Что ж, проходи. Гостям, даже незваным, всегда мы рады. «Позер, — улыбаясь, думал Вячеслав, заходя в тамбур. — Какой же все-таки позер. О себе говорит не иначе, как во множественном числе. У кого-то из юмористов было: „мы“ могут позволить говорить о себе лишь короли, да беременные женщины. Король! Хотя если вдуматься, каждого из нас действительно много: какой хвост из разных „тебя“ тянется за любым человеком из прошлого». Дверь за его спиной закрылась, с характерным чмоканьем сработала система герметизации; загудели компрессоры, заполняя тамбур воздухом далекой отсюда реальности. Вячеслав-прим славно потрудился, построив здесь, на золотой планете, свой «высокий замок». Наконец состав воздушной среды в тамбуре изменился настолько, что ничем теперь не отличался от принятого за норму в IS-реальностях, и дверь во внутренние покои открылась с веселым мелодичным перезвоном. Вячеслав шагнул через порог. Он привычно миновал импровизированный вестибюль, за ним — целую анфиладу комнат, освещенных мягким рассеянным светом, наполненных тончайшими арматами незнакомых цветов и мелодиями — у каждой комнаты своя. Он встал на бегущую бесшумно дорожку, и она понесла его по бесконечной галерее мимо знакомых и незнакомых картин, мимо знакомых и незнакомых скульптур и скульптурных групп, мимо чего-то вообще для человека ХХ века непредставимого, изваянного с использованием технологии голографических проекций и изощренной компьютерной графики. «Кроме всего прочего, — думал Вячеслав, оглядываясь вокруг, — мой разлюбезный двойник — еще и сибаритствующий эстет. Хотя, конечно, в присутствии вкуса ему не откажешь». Дорожка, приобретенная, по всей видимости где-то в самом начале XXI века, вынесла Вячеслава к приемному кабинету, обставленному хозяином замка с подчеркнутой скромностью. Красев уже бывал здесь и, войдя в кабинет, отметил, как мало изменилась обстановка за последние семь лет биологического времени (чего не скажешь, например, о галерее, которая всегда поражала новизной размещенных там экспозиций). Все тот же широкий, просто необъятный, стол; мягкие и чертовски удобные кресла из ни на что не похожего и теплого на ощупь материала; сияющие золотом тиснения книги в добротных переплетах на стеллаже от потолка до пола; на столе — компактный, но до невозможности вместительный компьютер n-го поколения на биопроцессоре, позаимствованный хозяином из середины XXI века. Вячеслав-прим использовал этот компьютер для разных целей. Но главной называл компьютерные игры производства все того же XXI века, которыми, вроде бы, не на шутку увлекался. Красев считал это его увлечение пустым времяпрепровождением. «Ты же почти бог, — сказал он ему как-то. — В твоих силах отправиться в любое время и в любое место, принять участие в сколь угодно острых конфликтах в любой роли и на любом уровне. Зачем тебе этот эрзац реальности?». В ответ Вячеслав-прим снял с полки книгу самого Красева («Подозрение», издательство «Советский писатель», 1987 год) и спросил, небрежно пошелестев страницами: «А тебе зачем Сегодня компьютер был выключен. Из стереодинамиков не доносились звуки виртуальной стрельбы и математически выверенных взрывов. Вячеслав-прим дожидался своего двойника, сидя в одном из кресел, потягивая из высокого бокала изумрудного цвета напиток и раскрыв на коленях толстенный том какой-то энциклопедии. Кажется, это был «Брокгауз и Ефрон». — Здравствуй, тезка, — сказал ему Красев. — О, Господи! — вырвалось у Вячелава-прим. — Будь мы всего-навсего тезками, я умер бы от счастья. Садись, не стой в дверях. Вячеслав, воспользовавшись приглашением, уселся, вытянул из кармана пачку сигарет. Он привычно махнул сигаретой в воздухе и кончик ее тут же задымился: еще одна благоприобретенная способность — концентрировать в точке пространства сколь угодно большую энергию, сродни пирокинезу. Затянулся, стряхнул пепел на пол. Здесь это можно было делать безбоязненно: пол, необыкновенное покрытие из каких-то умопомрачительно комфортных времен, быстро и бесшумно поглощал любую дрянь. — Тебе не нравится моя компания? — спросил Красев своего двойника. — Любопытный факт. Надо будет запомнить. — Нравится — не нравится, что за вопрос? Но если ты ставишь его таким образом, то изволь: кому понравится, что где-то по свету бродит этакая совесть в штанах, и никуда от нее не убежать и не скрыться. А главное, что сделать с этой самой совестью ничего нельзя, а если бы и представилась такая возможность, стало бы ее жалко: как-никак один-единственный близкий человек на целую Вселенную. — Мне лестно, — признался Вячеслав. — Продолжай в том же духе — суд это учтет. — Вот-вот, сначала: «суд это учтет», а потом выдашь по полной программе: какой я плохой, какой я сякой. Дроблю реальности, не проводя референдума; сталкиваю миры, не подумав о последствиях; порчу девок, не испросив на то твоего персонального согласия. Давай. Начинай. — О дроблении реальностей и порче девок мы поговорим в другой раз. А сейчас, если ты все-таки настаиваешь на беспристрастном судилище, я выступлю в привычном амплуа ходячей совести и спрошу: что сделал ты с КОЗАПом?.. — Как ты сказал? — Вячеслав-прим изобразил недоумение. — КО-ЗАП? — Корпус Защиты Понедельников. — А-а, ты этих коммунистических проходимцев, оказывается, имеешь в виду. А то я успел испугаться, что совершил нечто такое, о чем и сам не помню… — Короче, твоя работа? — Допустим, моя. Но даже в таком случае неужели у тебя найдется чем меня попрекнуть? — Значит, твоя? — Зануда ты, товарищ Красев. Не найти для беседы темы повеселей? — Ответь честно. Вячеслав-прим вздохнул. — Я не понимаю, Слава, чего ты о них так печешься? Они изначально были обречены. Хотя, конечно, об этом не догадывались. Время при всей своей податливости не терпит насильственного обращения с собой, не тебе это объяснять. И чем дольше они занимались бредовой игрой в защиту понедельников, тем быстрее приближали свой собственный конец. И я надеюсь — я не знаю, что там с ними произошло, — но надеюсь, они получили по заслугам. И теперь уж точно прослежу за тем, чтобы подобное явление никогда не повторилось. — С какой непринужденностью ты об этом говоришь. Ведь это были люди, Вячеслав, сотни тысяч, миллионы живых людей. А теперь их нет. — Люди?! — Вячеслав-прим даже привстал, уронив том энциклопедии на пол. — После всего ты еще называешь их людьми? Ты что, никогда ничего не слышал о методах Корпуса?.. «Да, и не только слышал, но и видел, испытал на собственной шкуре», — думал Вячеслав, наблюдая, как наливается кровью праведного гнева лицо двойника. Промелькнуло, трепеща, ожившее воспоминание. Вернулась на долю секунды, как при приступе дежа вю, вся совокупность давних ощущений: свобода, веселость, азарт, когда невыносимо захотелось чисто мальчишеской выходки, придуманной и лелеемой с момента прочтения «Архипелага ГУЛАГ», проснулось желание сыграть пару циничных (тогда он не понимал, И ведь какая же ты все-таки был тогда скотина: пошел на это, твердо зная, что ничего тебе не грозит — даже девять граммов свинца в затылок не страшны, разве что в плане острой, но непродолжительной боли. И не задумался хотя бы на минуту, а что грозит тем, с кем решил ты сыграть злую циничную шутку? Не задумался… А суть шутки заключалась в следующем. Отправляется новоиспеченный путешественник по времени в сорок девятый, скажем, год. Берет в Москве билет до Владивостока и, расположившись в купе идущего через всю страну поезда, быстренько знакомится с пассажирами и, не хмурясь, не оглядываясь через плечо и ничуть не понижая голоса, начинает травить забористые анекдоты из жизни Сталина и компании. Ты даже не подумал тогда, что тебя вполне могут принять за сексота-провокатора, и тут же легко, без малейших угрызений совести заложить — и что в таком случае станется с твоим удовлетворением от изобретательно сконструированной хохмы? Тебе очень хотелось посмотреть на то, как вытянутся лица попутчиков — нет, какая ты все-таки был скотина, нашел удовольствие — наслаждаться чужим страхом. И ведь почти шагнул за эту черту, предвкушал уже эмоциональный подъем, возбуждение от осознания себя Повелителем Миров, Олимпийским Божеством, стоящим над людьми, над моралью, над любой авторитарнейшей властью. Но вмешался Корпус, и это остановило тебя. …Он купил билет, устроился в купе, он дождался, когда попутчики сначала робко, затем увереннее начали знакомиться друг с другом. Завязался уже скучный разговор о каком-то прокатном стане и социалистических обязательствах, и Вячеслав открыл было рот, чтобы наконец всласть повеселиться, как вдруг дверь купе рывком отъехала в сторону, и очередь, выпущенная без прицела из ручного пулемета, швырнула, разбросала пассажиров; и в ту же секунду мир вокруг — Вячеслав воспринимал это сквозь пелену болевого шока — стал сминаться, скручиваться в жгут; и поплыли, обесцвечиваясь на глазах, углы измерений; и солнечный свет за окнами вагона померк и скоро погас совсем. Кто-то успел пронзительно крикнуть, но крик этот неожиданно огрубел, растянулся тягуче и басовито, как голос певца на пластинке, если остановить проигрываемый диск. Из переделки Вячеслава вытащила Нормаль. Так Красев познакомился с Темной Стороной Времени. Так он познакомился с тактикой Корпуса. А тактика была проста и даже изящна в своей простоте. Вячеслав-прим очень правильно заметил: «Время при всей своей податливости не терпит насилия». Потому достаточно решительным способом устранить в момент образования новой реальности причину, благодаря которой новая реальность получила шанс реализоваться, как Время само собой отторгнет новообразовавшуюся альветвь в пустоту и мрак Темной Стороны. Два лика Времени, два свойства: легко порождать новые реальности и так же легко убивать их. Хронос, пожирающий своих детей. Понятно, что для выполнения подобной задачи Корпусу требуются смертники — заведомые камикадзе, которые умеют только убивать и умирать вместе со своими жертвами, которых легко отправить умирать во имя Идеи. И Корпус воспитывал таких людей; целую школу Корректоров для этого организовал. Да, тактика была проста и даже изящна. — …Семьдесят лет, — красноречиво разглагольствовал между тем двойник, — семьдесят лет они истребляли свой собственный народ; семьдесят лет занимались производством дерьма и производством дерьма в квадрате; породили самое бездуховное общество в мире, и вместо того чтобы успокоиться наконец, с энтузиазмом некрофилов занялись защитой этого своего квадратного дерьма от каких-либо посягательств. Организовали для этого целый Корпус, воспитали миллион киборгов, не заметив даже, с какой легкостью докатились в славном этом деле до примитивного фашизма. И после всего этого ты приходишь ко мне и, рыдая в голос, призываешь поплакаться и покаяться, пожалеть эту банду? А они кого-нибудь когда-нибудь жалели? Знаешь, Вячеслав, раньше я не понимал фразеологического оборота «интеллигентские сопли». А сегодня, после твоих заявок, начинаю понимать. — Я знаю, как ты до них добрался, — сообщил Красев бесстрастно, словно его и не касалось вдохновенное обращение Вячеслава-прим. — Я сам обдумывал такую возможность. Чисто теоретически, конечно. При наших с тобой способностях подобный план вполне осуществим… Кстати, давно хотел тебя спросить: когда ты обращаешься к своему нормализованному подсознанию, какое имя ты используешь? — Нормаль, — не стал скрывать двойник, хотя и несколько обиженный невниманием к его патетическому монологу, — а что? — И в этом, как того следовало ожидать, мы с тобой совпадаем… Так вот, пришла мне в голову с час назад интересная мысль. Если я сумел до такого вполне законченного плана низвержения Корпуса додуматься, то тебе сам бог велел. А принципиальная разница между нами в том, что я только обдумываю подобные идеи, ты же — всегда готов действовать. — А что за план? — жадно поинтересовался Вячеслав-прим. — Ну-ну, продолжаем, значит, наши игры? — Красев старался изобразить сарказм, но не слишком хорошо это у него получилось. — Ты ведь наверняка понимаешь, что я имею в виду. Ну бог с тобой, иначе мы тут просидим столетие, переливая из пустого в порожнее. А план прост. Если нельзя никак «добраться» до КОЗАП из основного вектора; значит, нужно зайти с другой стороны — через «Эталон»… — Через «Эталон»? Любопытно. — Может быть, ты еще и не знаешь, что это такое? Ладно, расскажу. Как известно, Большой Компьютер Корпуса прослеживает состояние понедельников контролируемого вектора, сравнивая их с состояниями в особой эталонной реальности, после чего, интерполируя положения изменений вектора, выдает указания сектору коррекции. Изменив состояние эталона, описывающего некий ключевой момент истории Корпуса, ты таким образом заставил БК заслать корректоров в основной вектор и в результате Корпус уничтожил сам себя. Далее все происходит быстро и красиво: Корпус рассыпается в пыль, вектор дробится, ты победил, справедливость торжествует, благодарные потомки и так далее и тому подобное. Так все было? — Очень неплохо, — оценил задумку Вячеслав-прим. — Для писателя твоего уровня — очень неплохо. Ну допустим, я все это проделал. А что дальше? «Вот теперь будь внимателен, — сказал себе Красев. — Сейчас он дрогнет». — Но ты допустил ошибку, Слава. Незначительную на первый взгляд и, к счастью ли, к несчастью, вполне поправимую. Все зависит от того, как скоро ты постараешься ошибку эту исправить. — Ты меня, признаться, заинтриговал. Что же это за ошибка? — Ты ведь знаешь, что Корпус — это замкнутое на себя кольцо времени. Лишь поэтому ему удавалось так долго сохранять стабильность. А с этими кольцами всегда одно и то же: пытаешься их разорвать, ошибешься на секунду или микрон, упустишь из виду неприметное звено, и смотришь, а оно уже восстановилось, регенерировало. — Не понимаю, — медленно произнес двойник. — Что ты хочешь этим сказать? «Вот ты почти себя и выдал, — устало подумал Вячеслав. — Купился на элементарный блеф. И теперь я тебя дожму. Но без спешки, разговор нам предстоит еще долгий». — Я хочу сказать, что ты упустил важное звено — ты упустил основателя Корпуса… Пауза. — Это невозможно, — произнес Вячеслав-прим наконец. — Основателем Корпуса был Сталин. Я забросил его… — он остановился, внимательно посмотрел на Красева, улыбнулся. — Поймал меня, да? Молодец! Хотя не будем исключать и возможности того, что я действительно ошибся. Тогда, выходит, ты решил мне помочь? Но почему, при твоей-то щепетильности?.. Хотя ладно, так ты скажешь мне имя основателя Корпуса? — Тебе понравилось убивать? Двойник поморщился. — Запомни, дорогой мой тезка, — он выделил, пародируя, обращение, — за свою жизнь, в отличие от любимых тобою лейтенантов Корпуса, я не убил ни единого человека. Но зарекаться не буду. Если меня вынудят, то… сам понимаешь. — И ты думаешь, после сказанного, я буду тебе помогать? — искренне удивился Красев. В ответ Вячеслав-прим спокойно пожал плечами. — Но ведь и мешать не будешь, а выследить мерзавца я сумею сам… — и пока Красев соображал, что бы это значило, его двойник откинулся в кресле и, глядя своей копии в глаза, отчетливо произнес: — Крибле-крабле-бумс!.. Опора под Вячеславом вдруг исчезла, пропал пол, мир провалился куда-то в одно мгновение, и Красев полетел вниз, в темноту, успев услышать слабый отчаянный возглас Нормали. Красева потащило по темному туннелю, бросая от стены к стене, переворачивая в полете. Он закричал, вызывая Нормаль, но не получил ответа. А потом все вокруг заполнил белый ослепительный свет… 11 сентября 1967 года (год Овцы) КОЗАП — сектор «База данных» В Корпусе к Максиму относились с плохо скрываемым пренебрежением. Не улучшило положение и то, что Максиму было присвоено звание лейтенанта Корпуса, выдана новенькая с иголочки форма (которая ему, кстати, понравилась, вполне отвечая его представлениям о том, как должна выглядеть и сидеть современная офицерская форма), а также — маленький пластиковый квадратик, перечеркнутый по одной из диагоналей тремя красными линиями, высший приоритет допуска, подтвержденный самим Главнокомандующим Корпуса. Максима легко определяли по акценту: в КОЗАПе выработался свой особый выговор; легко определяли по тому, с каким веселым любопытством он оглядывался вокруг, никак не мог привыкнуть к необычному интерьеру; определяли по его вопросам невпопад и по незнанию элементарных вещей, а главное — по неумению держаться с тем достоинством и осознанием собственной нужности общему делу, с каким привыкли держаться все солдаты Корпуса: от рядового до генерала. Сам же характер пренебрежения объяснялся элементарно тем, что в Корпусе прекрасно знали: если человек взят из Времени, значит, он не принадлежит к Великой Эпохе, которую Корпус призван был защищать от посягательств (подобные изъятия были запрещены, иначе само существование КОЗАПа теряло смысл). А раз этот посторонний, этот иждивенец, даже и наделенный столь высокими полномочиями, прибыл из какого-то другого времени (а любое другое время априори означает деградацию, забвение идеалов Октября), следовательно, и особо считаться с ним, отпрыском враждебных и призрачных столетий, не стоит. Разумом Максим соглашался с подобным положением вещей: нигде не любят перебежчиков, но порой ему было горько от ощущения полного своего одиночества среди, казалось бы, единомышленников и потенциально Однако самоуничижением Максим занимался совершенно напрасно. От самого его присутствия здесь зависело существование Корпуса в целом, но он пока этого не понимал. Знание и понимание пришли позже. Одиночество Максима в Корпусе усугублялось еще и тем, что ему пришлось расстаться со своим новым другом, полковником Игорем Валентиновичем. «Я ухожу, — заявил как-то полковник. Теперь ты вполне самостоятелен. А у меня еще много дел». «Когда вы вернетесь?» — спросил Максим, застигнутый этим сообщением врасплох. «Скорее всего, никогда», — ответил полковник после паузы. Максим расстроился. Совершенно искренне. Он уже полагал, что нашел себе наконец собрата по духу, по идее, старшего товарища. «Неужели мы никогда не встретимся? — робко спросил он. — Я рассчитывал лучше познакомиться с вами». «Не расстраивайся, — сказал на это полковник. — Наше знакомство еще только начинается». Так они разошлись. Так они В повседневные обязанности Максима входило усвоение информации. Не обучение, а именно усвоение. Каждое утро в десять ноль-ноль по биологическому времени Корпуса он, миновав со своей карточкой ОСОБЫХ ПОЛНОМОЧИЙ четыре (!) контрольно-пропускных пункта, оборудованных сложнейшей аппаратурой для идентификации, проходил в небольшую и совершенно изолированную комнату. Здесь стояло одно-единственное кресло, на подлокотнике которого имелось специальное крепление для шлема. Максим садился в кресло, надевал шлем, нажимал кнопку и отправлялся в очередное путешествие. На встроенные в шлем очки проецировалось трехмерное цветное изображение некоего искусственного пространства, представляющего собой визуальное воплощение всего огромного массива информации, накопленного Большим Компьютером Корпуса. Нечуждый в своем векторе миру информационных технологий Максим знал, что называется подобная система «Базой данных в виртуальной реальности». Он помнил, конечно, что для России и в 1998 году эта технология была редкостной и необычайно дорогой диковиной. Но Корпус, чье влияние простиралось на целый вектор, не испытывал дефицита в технологиях будущего. Пользоваться базой данных было одно удовольствие, особенно для Максима: с его уровнем допуска, с его высшим приоритетом, здесь не было запретных уголков. Первоначально Максим не понимал, что же от него требуется, что нужно искать, на что обращать особое внимание. Игорь Валентинович его успокоил: «Просто прогуливайся. Смотри вокруг, читай что покажется интересным». И Максим прогуливался. Перемещая двумя пальцами встроенный в подлокотник миниатюрный джойстик, он бродил по коридорам, выполненным в строгой, но не лишенной определенного изящества графике, под ярко вспыхивающими надписями типа: «Архив Службы информационного обеспечения», «Массивы Отдела социологического прогнозирования», «База данных сектора „Эталон“. Изменения в базе данных исключены!». Максим штудировал непонятные ему отчеты, инструкции и рекомендации, приказы и доклады, расшифровки стенограмм заседаний Военного Трибунала, распоряжения Главнокомандующего, списки награжденных и разжалованных; знакомился с техническими описаниями и спецификациями на оборудование; не без смущения просматривал личную переписку — необъятный массив; подробно изучал уставы и летопись Корпуса, выяснив, например, что КОЗАП существует вот уже более трех столетий биологического времени — весомый срок. Самыми интересными, самыми впечатляющими оказались для Максима сухо без эмоций написанные рапорты о выполненных заданиях. Ребята дрались, ребята дрались не на жизнь, а на смерть. И за суконным лаконизмом очередного рапорта Максиму мерещилось ослепительное сияние Подвига, поистине героического самозабвенного поступка во имя Идеи, во имя Великой Эпохи. Великая Эпоха существовала в истории мира; она существовала вопреки жестокости и прагматизму Вселенной; одним своим существованием она доказывала всем и каждому, что есть еще один путь, кроме серого безвыходного кружения по спиралям Истории, и хотя коротка была эта эпоха, короче вспышки — более прекрасной, более благородной эпохи не было на пути человечества. И ради этого стоило жить. Ради этого стоило драться. Бесцельное, казалось, блуждание по лабиринтам базы данных пошло Максиму на пользу. Очень скоро он стал хорошо представлять организационную структуру Корпуса, его иерархию, назначение секторов и служб. Все было здесь упорядочено, подчинено требованиям целесообразности и результативности. Накладок, ошибок, сбоев почти не происходило, а если вдруг и случалось что-то подобное, бойцы Корпуса слаженно и быстро тушили не успевающий набрать силу «пожар». Не могло здесь идти и речи о таких чрезвычайно злободневных проблемах родной Максиму реальности, как межнациональный конфликт, сегрегация национальных меньшинств: у солдата Корпуса имелся только один повод для претензий к другому солдату, в случае если этот другой недобросовестно относился к исполнению своих прямых обязанностей. Однако и тут прецеденты случались крайне редко, и обычно после разговора с опытнейшими психологами из особого отдела замеченный в этом проступке возвращался к работе с удвоенным рвением. Здесь никогда никто не слышал таких слов, как «коррупция», «проституция», «наркобизнес» и «мафия бессмертна». Здесь не было развязной шпаны; здесь не было «хозяев жизни», разъезжающих на шикарных «лимузинах» и поплевывающих на нищих жалких старушек, пересчитывающих каждый медяк до пенсии; здесь не было места лжи; здесь не было места предательству. Здесь был коммунизм, здесь был мир мечты Максима. И к его несчастью, Максим был чужаком здесь. Он надеялся, что неприязнь когда-нибудь пройдет; что когда-нибудь и его назовут своим, но всерьез говорить об этом было пока рано. Максим чувствовал себя очарованным укладом жизни в Корпусе. Как-то раз он задался вопросом, а почему, собственно, Корпус при всем его могуществе, при всех своих неисчислимых ресурсах как в личном составе, так и в боевой технике не поможет другим эпохам достичь похожего уровня, такого же наиболее разумного из всех возможных жизнеустройств. Ответ сыскался быстро. В банке данных служб технического обеспечения Сектора «Коррекция». Ответ удручал и не оставлял камня на камне от надежд на скорый и эффективный экспорт коммунистической революции в страны и эпохи. А проблема заключалась в природе Времени. Дело в том, что образовать новую реальность в потоке Времени достаточно легко: вносишь некое изменение в уже существующий вектор внешним воздействием, и вектор немедленно выпускает боковую альветвь. Нет препятствий и для того, чтобы приложением определенных мощностей поддержать стабильность альветви, не дать ей скользнуть в небытие на Темную Сторону Времени, «отсохнуть», или войти в чреватое взаимной аннигиляцией соприкосновение с другой альтернативной ветвью. Однако совсем невозможно прогнозировать, как будут развиваться события в этой новой реальности, приведет ли в конце концов внешнее воздействие к долгожданному результату. Если нет, придется снова вводить поправки, удерживать в равновесном состоянии все новое количество альветвей, и все это до тех пор, пока число альветвей на промежуток времени не достигнет критического и не произойдет так называемый хроноколлапс, когда разом будут выброшены в ничто все новообразовавшиеся альветви на участке, а то и пострадает сам вектор, что в данном случае недопустимо по вполне понятной причине. Время терпит совершаемое над ним насилие, пока насилие это находится в допустимых пределах. Шаг за предел — и вселенская катастрофа. Гораздо проще и надежнее поддерживать в неприкосновенности отдельно взятую эпоху. Это тоже в некоторой степени противоречит природе Времени, но пока все в пределах допустимого и существованию Корпуса ничто не угрожает. Несколько позже, обратившись к архивам, Максим обнаружил, что есть и еще одна причина, из-за которой Корпус никогда не предпринимал попыток заняться экспортом своего образа жизни. Такой причиной стала воля Вождя. Когда-то, еще на заре теоретических разработок, Вождь сказал, медленно и весомо выговаривая слова: «Что там будэт в будущэм нас нэ интэрэсуэт. Главноэ, чтобы Всерьез заинтересовавшись историей КОЗАПа, Максим, перерыв горы информации, сделал поразительное открытие. Суть открытия заключалась в следующем. Действительно стабильным образованием в рамках Хроноса является замкнутое само на себя кольцо или петля (если более точно — аналог петли Мебиуса в четырехмерном пространстве, топологи называют его бутылкой Клейна). В сущности, само Древо Времени — это тоже петля, только бесконечно большого радиуса. Нарушить стабильность петли очень трудно. Терминатору из американского фильма это, например, не удалось. Целостность петли часто бывает неявной, особенно если петля имеет естественное происхождение (флюктуация поля Хроноса). Кроме всего прочего такие петли могут находить широкое применение для обновления устаревающего оборудования или для ускоренной подготовки личного состава. В Корпусе это делалось так. В специальную камеру, образующую петлевой поток локального времени, укладывается, к примеру, новенький автомат Калашникова. Через шестьдесят секунд тот же автомат вынимается из камеры. Теперь в камере находится сколь угодно много автоматов Калашникова. Достаточно сместить выход из петли по ее звеньям на секунду назад — и вот перед вами снова новенький в смазке и готовый к бою АКМ. Безусловно, все в природе подчинено фундаментальным законам физики. В частности, великому закону сохранения энергии. Столь очевидное нарушение его принципов Максима, инженера по специальности, поначалу сбивало с толку. Однако более глубокое изучение вопроса показало, что нарушения нет. Здесь подходит сравнение с атомной бомбой. Мощность первоначального тротилового заряда несопоставима с мощностью получаемого в итоге атомного взрыва. Энергия, уходящая на структурирование маленькой петли, несопоставима с энергией самого Хроноса. А результат здесь — любое количество автоматов Калашникова в любое время дня и ночи. Таким вот устойчивым, непрерывно подпитываемым энергией Времени, образованием являлся и сам Корпус. Теоретически внешним воздействием из него можно было извлечь до девяноста процентов целостности, но он тут же восстанавливался, регенерировал, если оставалась целой образующая его петля. И вот однажды Максим с ошеломляющей ясностью понял, кто же является незаменимым составляющим и скрепляющим элементом этой петли. Он нашел подтверждение своему открытию в самом глухом уголке архива; он понял наконец смысл загадочных слов Игоря Валентиновича, смысл его оговорок и недоговорок, природу его необыкновенной проницательности. Он, Максим, новичок, чужак, новоиспеченный лейтенант, и блестящий полковник Корпуса — одно и то же лицо. Они оба — растянутая во времени петля, основа существования Корпуса. И ему суждено явиться в засекреченную «шарашку» под Москвой, когда работы попытаются свернуть под предлогом смерти Вождя; ему суждено подсказать верное решение физикам и ему же суждено отыскать потом себя в будущем, оберечь от всех невзгод, от непреклонных преследователей из враждебных эпох и привести сюда, в Корпус, замыкая петлю. Он, Максим, и никто иной своими руками создаст мир мечты, еще один путь человечества. Какая миссия может быть достойней? И когда волнение улеглось, когда Максим успокоился, взял себя в руки, он почувствовал, что по-настоящему счастлив. Счастлив как никогда за свою короткую скучную жизнь… Ради этого стоило жить. Ради этого стоило драться… 11 сентября 1967 года (год Овцы) Основной вектор реальности ISTA-19.19.М Статья называлась «Эпигоны мечты, или Никто не уйдет обиженным?». Автор — некто Ю.Легкоступов. Имя это ничего Игорю не говорило. Но Серж Гашарти должно быть где-то уже встречал публикации упомянутого автора, потому что немедленно вцепился в газету и теперь внимательно ее читал. С любопытством Игорь следил за тем, как его Ведущий быстро пробегает печатные строки глазами и чуть заметно кивает время от времени. Игорь не понимал пока, откуда у Гашарти такой интерес к статье, написанной заведомым противником Клуба в духе нового широкомасштабного наступления на идеологическом фронте. Где гарантия, спрашивал автор статьи, что так называемый Клуб Альтруистов (ниже их достоинства, видно, писать просто «Клуб Альтруистов» — всегда пишут с приставкой «так называемый») сумеет отыскать среди двух тысяч известных реальностей ту, которая одна только и подходит конкретному индивидууму, обратившемуся в представительство так называемого Клуба с прошением о миграции? И сам же почти без перехода отвечал: нет и не может быть такой гарантии! Не означает ли это, продолжал Ю.Легкоступов, что члены так называемого Клуба Альтруистов своими безответственными заявлениями вселяют в граждан нашей страны ничем не подкрепленную надежду на лучший мир, лучшую жизнь? Такое уже было в нашей истории — вспомните «культурную» революцию, устроенную Плехановым и его приспешниками — и мы с вами прекрасно помним, чем все это закончилось. И далее: почему до сих пор, несмотря на многочисленные запросы со стороны общественного движения «АнтиКА», так называемый Клуб Альтруистов не предоставил статистические данные по случаям отказов на прошения о миграции? Опасаетесь подмочить репутацию, господа Альтруисты?! И последний вопрос, на который мы давно дожидаемся ответа: кто вас финансирует, кто финансирует это неприкрытое издевательство над чувствами и надеждами наших сограждан? — Да, — резюмировал Серж, откладывая наконец газету. — Новый этап. Поумнели, черти! Дошло, что кавалерийским наскоком не возьмешь. Раньше-то как было? «Кто нам сказал, что под видом так называемого Клуба и тому подобное в нашем мире не бесчинствует свора бандитов, гангстеров, продающих доверившихся им людей в рабство другим мирам?» — процитировал Гашарти, умело пародируя пафос анонимного автора. — «Куда смотрит наше правительство? Куда смотрят общественные организации? Куда смотрит наша хваленая интеллигенция? Запретить! Арестовать! „Пятую колонну“ разоблачить и заклеймить! Ввести поправку в Конституцию! Чтобы раз и навсегда и на веки вечные!» Всего пять лет назад их называли «изоляционистами», теперь вот — «общественное движение „АнтиКА“… Поумнели. Не позволяют себе бездарных частушек на рифму: „ШавКА-МурКА“. Бить научились метче, передергивать изящнее; вместо высокого слога и лозунгов — претензия на рассудительность и здравый смысл. Правда, этот вот Легкоступов пока молод, впадает в митинговщину, но в конце концов не все потеряно: подрастет и задаст нам перцу, вот увидишь… И знаешь, Игорек, если уж совсем откровенно, иногда читаю их прессу и ловлю себя на мысли: жаль что эти ребята не с нами. Поумнели. И метко, как метко стали бить… Игорь восхищенно слушал. Очень ему нравилось, когда Серж заводился, становясь, словно по мановению волшебной палочки блестящим оратором, Цицероном — так слушать его, казалось, можно бесконечно. Но было у Ведущего Гашарти и еще одно неоспоримое достоинство: он всегда знал, где и когда нужно остановиться. Вот и сейчас он оборвал свою вдохновенную речь на полувыдохе, лукаво улыбаясь, взглянул на внимающего Игоря и предложил: — А не испить ли нам кофею? — С удовольствием, — отозвался Игорь смиренно, хотя и несколько разочарованно. — А потом я научу тебя играть в «съешку», — заявил Серж, уходя на кухню. Игорь встал и прошелся по комнате, остановился у окна. За окном шел дождь. И уже совсем стемнело. Перед коттеджем рос вяз; силуэт дерева на фоне размытого света далеких огней казался силуэтом причудливого существа из сказки или из невероятно отдаленной реальности. Там, за вязом, скрытая сумраком, тянулась присыпанная песком дорожка; она выходила к высокой ограде, вдоль которой прохаживались ребята в непривычном и в первое время смешившем Игоря облачении подразделения полиции, выделенного мэром Питерполиса для защиты представительства КА от возможных выходок экстремистов-изоляционистов. А еще дальше — прятались от дождя в походных палатках активисты Казачьей Рады, сорвавшиеся с насиженных мест защищать Отечество от «чудищ из иной реальности» и не осознавших еще всю бесполезность своего пребывания здесь. По утрам они громко перекрикивались, варили себе завтрак в походном котле и тренировались в искусстве владения шашкой. Игорь несколько раз ходил смотреть на это зрелище и простосердечно восхищался, наблюдая, с каким искусством усатые мужики и совсем еще безусые мальчишки управляются с этим большим и остро заточенным лезвием. Один из казаков, высокий и седовласый, показался Игорю очень на кого-то похожим. Он пытался вспомнить, на кого, но происхождение этих воспоминаний находилось в той области его памяти, которую психотерапевты реабилитационного центра сочли необходимым временно заблокировать. Поэтому вспомнить ему не удалось, но смутный осадок в душе остался, и Бабаев больше на бесплатные представления не ходил. Игорь отошел от окна и направился на кухню взглянуть, как там справляется Серж с кофеваркой. Тот справлялся с присущим ему изяществом. — Вот объясни мне, Серж, — Игорь невольно копировал разговорную манеру своего Ведущего, — откуда все это идет? Вот это неприятие деятельности Клуба откуда? — Всегда готов ответить на любой твой вопрос, даже на самый трудный, — ни на секунду не отвлекаясь от кофеварки, сказал Серж. — А это, замечу, трудный вопрос. Хороший вопрос. Видишь ли, Игорек, тебе вот нелегко, должно быть, представить, ведь ты молод и не отягощен предрассудками, что далеко не все люди питают к нам добрые чувства. Но все-таки попытайся представить: вот живет человек, ничего не подозревая о существовании параллельных реальностей, ничего не зная, кроме своего собственного ограниченного до предела мирка; он привык жить в рамках своего мира, приспособился к его требованиям, приноровился к его условностям. И вдруг являемся мы, никому неизвестный Клуб Альтруистов, причем, являемся совершенно неожиданно, из воздуха, в прямом смысле, и заявляем, что единственная наша цель — это совершенно безвозмездно, без всякого злого умысла, одаривать счастьем всех встречных-поперечных. У такого вот человека сразу возникают подозрения: как это так, откуда, почему о вас ничего раньше слышно не было, так ли уж искренни ваши намерения, не вешаете ли вы нам очередную лапшу на уши? Ну, ты все это должен помнить по статьям и подборкам писем читателей в газету. Но главное — недоверие к нам и даже отторжение вызывает какая идея? Действующий альтруист! Вот что это такое? Будь мы просто альтруистами, размышляй мы о своем альтруизме по грязным пивным, забегаловкам, не предлагай конкретных решений — было бы понятно, и для всех в порядке вещей; нас бы просто не замечали. Альтруисты? Все мы, господа, в некотором смысле альтруисты! Существуют и более мелкие, более приземленные мотивы у тех, кто не желает нас принимать. Например, зависть к нашему богатству и к нашей щедрости. Страх перед возможностью ослабления собственной власти: ведь не исключено, что наше появление в этом мире пошатнуло не одно высокое кресло. Любая реальность, Игорек, — это по большому счету совершенно автономная система; ничтожное воздействие извне приводит к нарушению установленного равновесия, и как следствие негативную реакцию на это вот нарушение. Никому не нравится жить в эпоху переоценки ценностей, переосмысления опыта, накопленного поколениями. Поэтому пока люди не осознают всех выгод для мира, в котором они живут, для себя лично в нарушении пресловутого равновесия, поддержки от них не жди. Ну как, я понятно изъясняюсь? Игорь кивнул, подтвердив, что объяснение Сержа он принимает. Но тут же заметил: — Но вот я слышал, будто бы Клубу Альтруистов с каждой новой реальностью все труднее и труднее вживаться в нее; сила отторжения нарастает по мере удаления от альфа-вектора; некоторые реальности, чего раньше не было, вообще отказывают Клубу в праве открывать свои представительства на их территории. Это ведь факт? Не пустые слухи? Серж взглянул на Игоря, и Бабаев увидел, как сползла с его лица улыбка, а лицо Сержа посуровело, черты стали жестче, что ли. — Это не слухи, — Серж снова обратил свое внимание на кофеварку и вовремя: горячий напиток чуть не выплеснулся черным фонтанчиком на плиту. — Да, это факт. А мы принимаем факты такими, какие они есть, а не такими, какими нам хотелось бы их видеть. Поступать иначе — проиграть сражение, еще не начав его. Надеюсь, ты согласен с данной тезой? Игорь послушно кивнул. Серж снял кофеварку и выключил плиту. Лицо его продолжало оставаться сумрачным. И даже тон голоса Сержа изменился — исчезла веселая беззаботность. Игорь успел пожалеть, что вообще задал этот вопрос: таким он Сержа еще не видел. Хорошо начавшийся вечер мог оказаться безнадежно испорченным. Но делать нечего, сказанного не воротишь, и оставалось только надеяться, что проблема не столь тяжела, чтобы надолго подавить природную жизнерадостность альтруиста Гашарти. — По поводу лавинообразного нарастания изоляционистских тенденций при удалении от альфа-вектора в Клубе не существует единого мнения, — заявил наконец Серж. — Наибольшее количество приверженцев имеет теория перманентного накопления альтернатив. Согласно этой теории, все дело в том, что при движении от альфа-вектора встречающиеся нам на пути миры все больше отличаются от нашего. И точка разветвления, нас связующая, отстоит дальше и дальше во времени. Сумма различий между этносами увеличивается, и идеи, принятые за основу мировоззрения в реальностях, близких к нашей, оказываются совершенно неприемлемыми в реальностях, достаточно удаленных. Очень правдоподобно. Но есть и еще одна теория, пользующаяся, впрочем, несколько меньшей популярностью. Однако категоричный отказ учитывать ее стал бы для нас не меньшей ошибкой, чем, например, всеобщее и параноидальное ей следование. Посылки именно этой теории вынуждают нас принимать ряд не слишком популярных мер по охране представительств; сюда же входят различные процедуры административно-бюрократического толка, о которых ты, думаю, уже наслышан… — Гашарти помолчал, он разливал горячий кофе по чашкам, потом поставил к ним на маленький серебряный поднос сахарницу и корзиночку с печеньем. — А суть этой второй теории в том, — продолжал он, поманив Игоря за собой из кухни, — что допускается существование миров-антиподов, то есть реальностей, которые по своим основным чертам не имеют ничего общего, скорее они даже противоположны друг другу. Но при том они обладают особым взаимным притяжением… Здесь дурно попахивает мистикой, ты заметил? А я все-таки считаю себя материалистом, и поэтому мне ближе первая теория: пустые домыслы — не моя стезя. Но и возразить трудно: а вдруг да существует такой мир… — Не понимаю, — пожал плечами Игорь. — Допустим, он существует, этот мир-антипод. Какой нам от его существования вред? И как он может… — Ты просто не уловил главного, — перебил Гашарти нетерпеливо (это не являлось признаком невежливости, просто Серж схватывал идею гораздо раньше, чем порой успевал ее высказать Игорек). — Мир и мир-антипод — Но разве счастье — это не одно и то же во всех мирах? Принцип ведь прост: счастье для каждого, и пусть никто не уйдет обиженным, — как и автор статьи Бабаев процитировал главный лозунг Клуба Альтруистов. — Хотелось бы, Игорек, чтобы это было так, но миров много, а понятий счастья — еще больше. Мы, Альтруисты, если ты заметил, исповедуем принцип выбора. Пусть человек сам выберет себе счастье, в прикладном смысле — мир, где, как ему кажется, он будет счастлив. Мы предоставляем человеку возможность выбора. Но в мире-антиподе могут думать совсем наоборот, а именно: если мы сами сумели добиться стабильности, процветания, значит, наш путь наиболее правильный; он ведет к всеобщему счастью. Вывод отсюда делается такой: возьмем-ка мы с десяток миров и переделаем их по своему образу и подобию, то-то все обрадуются и заживут счастливо. Ни о какой возможности выбора, заметь, здесь речи не идет. Разные «мелочи» в счет не принимаются. Ну-ка, все к счастью, ша-агом арш! — Теперь понятно, — признал Бабаев. — Значит, неприятие наших идей объясняется постепенным сближением с миром-антиподом? — Именно так, — подтвердил Гашарти. — А что будет, если мы все-таки когда-нибудь встретимся с ними? — Здесь трудно прогнозировать, — медленно произнес Гашарти. — Возможно, мы сумеем договориться, провести, так сказать, демаркационную линию. Наш Совет по крайней мере постарается сделать все для этого. Но может получиться и так, что антиподы вообще не захотят вести каких-либо переговоров. И тогда… — Серж замолчал, нахмурившись. — Неужели война? — не вытерпел Игорь. — Все-таки нет, наверное, — Гашарти задумчиво покачал головой. — Нас и антиподов разделяют, заметь, тысячи миров, тысячи реальностей, а допустить войну на своей территории вряд ли хоть одна из всех этих реальностей согласится. Но в любом случае, сколь не гипотетична и мистична предлагаемая теория, к возможной встрече мы должны быть готовы. И мы, заметь, готовы. Серж снова замолчал, но ненадолго, потом встряхнул головой, словно отгоняя мрачные мысли, улыбнулся и с хитрой искоркой в глазах посмотрел на Игоря. — Что-то совсем мы сегодня с тобой, — заявил он. — Вселенской тоски только здесь не хватало. Так можно весь вечер испортить. Давай-ка лучше партию в «съешку». — Давай, — повеселел Игорь. Серж давно собирался научить Бабаева правилам этой игры, но до этого, без сомнения, ответственного мероприятия все как-то не доходили руки. Гашарти отправился в свои апартаменты и скоро принес пластмассовую коробку, в которой свернутым в трубочку лежало игровое поле и хранился комплект разноцветных фишек. — Рассказываю правила, — говорил Серж, разворачивая на столике круглое игровое поле. Поле выглядело как правильная спираль из трех витков; каждый из полувитков был окрашен в свой цвет. Кроме того игровое поле было разбито на клеточки; спираль накладывалась на них, и в каждом витке соответственно клеток было меньше, чем в предыдущем. — У тебя и у меня по двадцать семь фишек. Выберем вот эти: синие и желтые. Из них, заметь, по три «съешки». Отличить их просто… Гашарти перевернул, подбросив на ладони, одну из фишек. Оказалось, плоская сторона фишки была окрашена не в черный, как у большинства других, а в темно-фиолетовый цвет. Глядя на фишки сверху, из положения для игры, заметить разницу было невозможно. — …Когда ты расставляешь фишки на поле, нужно запомнить, где находятся твои «съешки», не раскрывая, естественно, этого секрета противнику. Цель игры — или слопать все мои фишки, или суметь довести все свои до центра спирали — вот здесь красные клеточки. Заметь, и то, и другое сделать очень непросто. — В начале игры, — продолжал объяснять Гашарти, — фишки выставляются здесь, здесь и здесь по девять штук на каждом из первых трех полувитков. Потом мы поочередно бросаем два кубика. Сумма выпавших очков дает тебе право ходить фишками на соответствующее число клеток как по вертикали, так и по горизонтали в пределах витка. В любой момент ты имеешь право заявить, что «открываешь съешку», демонстрируешь ее мне, после чего объявленная «съешка» проходит в три раза большее количество клеток, чем обычная фишка при той же сумме набранных очков. Но преждевременно «открывать съешку» теорией игры не рекомендуется. По той простой причине, что если я, заметь, побью ее «закрытой», необъявленной, то на полувитке, где это произойдет, снимаются с поля все мои фишки. Понимаешь? — Ага, — кивнул Игорек. — Что еще? — В основном, все. Приступим? — Поехали. Бросив кубики, они разыграли право первого хода. Затем минут десять играли молча. Сержу в игре везло. Ему выпадало большее количество очков. Он опережал Игоря почти на целый виток. Одна из фишек Бабаева отставала от фишки Сержа на шесть клеток, и у него как раз на кубиках выпали «двойка» и «четверка». Игорек передвинул свою фишку и протянул руку, чтобы снять с поля фишку Сержа. — Стой-ка, — сказал Гашарти и ловко поймал Игоря за запястье, потом сам перевернул фишку. — Попался, — заявил он, улыбаясь до ушей. Снизу фишка имела темно-фиолетовую окраску. Игорь в один момент лишился пяти своих фигурок. Но особо не расстроился, потому что сам процесс игры доставлял ему большое удовольствие. Тем более через пару ходов и сам Серж попался на точно такой же трюк. — Ай-ай-ай, — пробормотал он, качая головой. — А слона я не заметил. Игра продолжалась. — Серж, — обратился к своему наставнику Игорек, — ты не мог бы рассказать мне о своем мире? О той реальности, откуда ты родом? — Могу, — кивнул Серж, бросая в очередной раз кубики и задумчиво наблюдая, как они катятся, выпало «одиннадцать», и Гашарти улыбнулся. — Происхождения, Игорек, я более чем благородного. Мне посчастливилось родиться в том самом легендарном мире, где появилось и набрало силу движение Альтруистов. В мире Альфа. — Правда?! — не поверил Игорь. — Правда?! — передразнил его Гашарти со смехом. — Да, из того самого мира. О-о, далекого отсюда, но незабываемого. Моя родина… — Расскажи мне о нем, — потребовал Бабаев. — Да тебе на курсах адаптации и так должны были все про него обсказать. С подробностями. — Всегда интереснее услышать подробности от человека, который оттуда родом. И ты — первый такой. Вот если бы я знал раньше… — Ну не знал — теперь знаешь. А нового к тому, что тебе известно, я вряд ли сумею добавить. Голографические слайды тебе показывали, учебные фильмы там, да? О чудесах нашего света ты тоже наслышан. О культуре, геополитике и жизненном укладе этносов — тем более. Технологию видел и изучал в действии. А люди, они везде — люди, что тут добавишь? — Ты хотя бы попытайся, Серж, — настаивал Игорь. — Нам ведь давали информацию и только. Статистика, диаграммы, голая цифирь. Пусть даже не очень у тебя получится. Я ведь ничего толком не видел. Реабилитационный центр, представительство, ну вот еще Питерполис… Расскажи. — Уговорил, — сдался Серж. — Кстати, твой ход… Он потер подбородок. — И что же рассказать тебе, с чего начать?.. Ну скажем, развилка, благодаря которой появился мир Альтруистов, находится в тысяча восемьсот двенадцатом году по христианскому летосчислению. Наполеон в нашей версии победил, сумел удержаться в Москве. И европейская часть России превратилась во французский протекторат… Хотя да, историю Альтруистов после войны двенадцатого года ты лучше меня теперь знаешь… Или вот, погоди… Видишь ли, тридцатилетие в качестве протектората оказались не таким уж и мрачным периодом для истории России, как это принято думать в иных, избежавших подобного пути развития, реальностях. Во-первых, отмена крепостного права. Во-вторых, выборы в Конвент Управителей, как основа демократической традиции. В-третьих, переворот сорок четвертого года и двухлетняя война за независимость восстановили национальные ценности русских, национальную гордость уже на новой морально-этической основе. Опять же тайные общества, появившиеся, как фактор Сопротивления, и одно из этих обществ, Клуб Альтруистов, объединившее в своем составе лучших людей эпохи. Они возглавили правительство периода Реконструкции. Князь Трубецкой, первый президент… — Серж спохватился. — Вот снова я, — с досадой сказал он. — Хочется рассказать что-нибудь свое, новое, а получаются одни трескучие фразы. Сплошной цитатник из учебника истории для малолетних да недоразвитых. Тебе еще меня слушать не надоело? Тебе ведь, небось, ощущения подавай? Игорь кивнул. Он понимал, как трудно Гашарти подобрать верные слова, но на самом деле ему было интересно все, что бы тот не сказал; а как помочь ему, он и не думал. Однако Серж сам нашел нужную интонацию. — Вот представь, — сказал он медленно, — ты выходишь ранним утром из коттеджа… где-нибудь под прибалтийскими соснами; вдыхаешь чистый воздух, вглядываешься в расцветающий над бором восход, ощущаешь покой, умиротворенность огромного мира. И ты знаешь, кому и чему мир этот обязан своим покоем. И вот именно в такие моменты, когда чувства обострены, когда особую индивидуальную значимость приобретает это знание; когда приходит желание привнести умиротворенность и покой в другие вселенные — вот именно в такие минуты можно почувствовать ритм, добрую пульсацию реальности Альтруистов, осознать его великое предназначение… Игорь мечтательно улыбался, слушая Сержа. Да, ему это нравилось. Он пока не имел возможности с чем-нибудь сравнить чудное видение, кратко представленное Сержем; он не мог сравнить его даже с видениями из своего прошлого: усилиями психотерапевтов они были закрыты для Игоря. Но ему не нужно было сравнивать, реальность Альтруистов устраивала его и такой, какая она есть, без всяких сопоставлений с чем-то иным: худшим или даже, может быть, лучшим в этой Вселенной. Они с Сержем в молчании доиграли партию в «съешку». Гашарти выиграл и сразу поинтересовался: — Еще по одной? Партия-реванш? Вдруг да повезет тебе сегодня… — В чем я глубоко сомневаюсь, — отозвался Игорь весело: поражение его не расстроило. — Давай местами поменяемся, — предложил Гашарти. Но начать новую партию они не успели. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату шагнул незнакомец в черном дождевике. Он откинул капюшон, под которым оказались копна длинных ярко-рыжих волос, черные мохнатые брови, бледное лицо и огромные зеркальные очки, полностью скрывавшие глаза. С дождевика текло. При каждом шаге с ботинок незнакомца летели ошметки грязи — прямо на желтый пушистый ковер. Серж, выпустив игральные кубики, вскочил: — — Да, это я. Голос незнакомца Игорю определил для себя как «предельно низкий». Гашарти со странным выражением лица оглянулся на Бабаева, потом снова повернулся к незнакомцу: — Ты рехнулся. Есть же установленный порядок. Ты не должен был… — Они у меня на хвосте, — раздраженно перебил его незнакомец. — Я едва ушел. Секундная пауза. — Ты уверен, что это Незнакомец вдруг дернулся всем телом, но тут же замер, опустив руки. — Поздно, — сказал он. — Теперь поздно. Дверь распахнулась во второй раз, и в комнату проникли затянутые в черное фигуры. Гашарти пружинисто прыгнул им навстречу. Но пришельцы оказались проворнее. В воздухе мелькнула сталь, и Серж оступился, рухнул, схватившись за горло, хрипя, судорожно задергался на ковре, а потом вдруг разом затих. Все произошло настолько быстро, что Игорь ничего не успел понять. Он даже не успел испугаться. Он сидел в кресле и, оцепенев, наблюдал, как умирает его наставник, его друг, Серж Гашарти. — Сволочи, мать ва… — только и успел выдохнуть рыжий незнакомец, перед тем, как его ударили короткой дубинкой, и он кулем свалился на пол. — Вырубите третьего, — приказал злой, звенящий от напряжения, но несомненно женский голос, и перед Игорьком возникло скрытое черной маской лицо. Последнее, что Бабаев увидел, был стремительно приближающийся, заслоняющий собой весь мир, всю Вселенную, ярко-желтый ворс ковра. 11 сентября 1967 года (год Овцы) Основной вектор реальности ISTS-63.18.К — Откуда это у тебя? — спросила она. — Ерунда, — пробормотал Михаил, поворачиваясь на бок. Она осторожно коснулась кончиками пальцев старого шрама у него на груди и очень ласково погладила это место. Михаил вспомнил: хмурое до промозглости утро; дуэльная площадка на заднем дворе училища — сразу направо от турников и полосы препятствий; крытый фургончик неотложки; скучающие санитары в синих халатах; молчаливые серьезные секунданты (кто же был моим секундантом? — а-а, помню: Резо, барон Балканский, из Серебряного Пояса — где он интересно? где он теперь?..); и еще: два офицера-преподавателя и гвардииподполковник фон Саломатов, дуэль-мастер; и в руках у этого последнего футляр; он идет к ним, напружиненно ступая по асфальту; он останавливается, глядя куда-то в пространство над головой Михаила, произносит привычно обязательную формулу: «Господа, у вас есть еще возможность помириться. Подайте друг другу руки и закончим с этим делом». «Нет», — говорит Константин твердо. «Нет», — вторит ему Михаил. Глупые злые мальчишки… — Ерунда, — сказал он Вере с неопределенной интонацией. — Память о детских играх. Вера приподнялась на локте. — Странные у тебя были игры, — сказала она тихо и очень печально. Он постарался улыбнуться и положил руку ей на бедро: — А какие у тебя были игры? Она помолчала. — Игры… игры… Как давно это было… В другом времени… В другом мире… В другой жизни… …Дуэль-мастер открывает футляр. Внутри на мягком бархате лежат две рапиры: простые, без украшений. «В таком случае, господа, поторопитесь», — говорит дуэль-мастер, давая тем самым понять, что они сегодня не последние, что сегодня есть еще желающие свести счеты, и они ждут своей очереди. «Мы быстро», — отвечает Константин… — К несчастью, — сказал Михаил, и Вера отметила, что голос его стал внезапно сухим, и как бы даже ломким, — к несчастью, мы имеем возможность жить в разных мирах и в разные времена, но жизнь у нас все равно только одна. Вера перевернулась на живот, и Михаил увидел на ее ресницах слезы. Еще секунда, и он понял: она уткнется лицом в подушку и… — Будут Он быстро обнял ее за плечи, привлек. — Не думай об этом, — зашептал горячо. — Не нужно думать об этом. Так устроен мир. И все мы что-то находим, и что-то теряем. Таково положение вещей, такова природа вещей, и изменить ее — не в силах человека… И знаешь, я счастлив, я действительно счастлив, пусть и прозвучит это кощунством, но я счастлив, что судьба свела нас, что мы встретились… любимая моя, родная моя… …Они выходят в центр площадки, становятся друг напротив друга, салютуют друг другу рапирами. А потом Михаил отводит согнутую левую руку назад, за пояс и делает первый выпад… Вера тихо плакала, а он гладил ее плечо, думая о том, что поступает, мягко говоря, несправедливо, ставя на чаши одних весов потерю Верой семьи, друзей, родного мира и приобретение ею… кого, тебя?.. самовлюбленный поручик, эгоист-имперец до мозга костей, вот ты кто — и это единственная и самая правильная твоя характеристика. Барон Приамурский, как же!.. А еще он подумал, что потери и для него, и для Веры не закончились; они только начинаются… О том же думала и Вера. И плача (он не мог догадаться, что оплакивает она сегодня не старые и зарубцевавшиеся уже во многом раны — оплакивает она будущее), Вера произнесла одно слово: — Мобилизация, — сказала она. — Я знаю, — сказал он. — Я получил предписание сегодня утром. …Константин делает неуловимое для глаза движение кистью руки, и Михаила обжигает боль. На распоротой белой сорочке проступает багровое пятно. Но он ждал этой боли, он приготовился к ней, потому что эта «ошибка» была частью его холодно продуманного плана. В то же мгновение он делает резкий выпад снизу вверх, и острый клинок рвет Константину печень… — Я получу предписание завтра, — сказала она, и слезы вновь покатились по ее лицу. — Мы больше не встретимся… — сказала она. — Мы никогда больше не встретимся… Война… Он подумал, что она права. Война в Платиновом Поясе смажет судьбы миллионов людей. Как кисть бездарного штукатура смазывает порой краски на картине гения. Война легко оборвет миллионы тонких и спутанных жизненных нитей. Время войны — всегда время потерь. Он подумал, что она права. Однако вслух сказал иное: — Мы встретимся, любимая моя. Отныне нам суждено быть вместе. Мы встретимся. Главное — верить, и мы встретимся… — Главное — верить, — прошептала она. — Я буду верить. Я буду ждать. Я буду искать тебя, Михаил. Не исчезай, не исчезай, пожалуйста. — Мы встретимся, любимая моя, — он целовал ее в губы, в нос, в глаза, утирал ей слезы, как малому ребенку, и снова целовал. — Я найду тебя, я вернусь к тебе… …Константин всхлипнул. Мгновенно побледнел. Его рапира вывалилась из ослабевших пальцев и покатилась, звеня, по асфальту дуэльной площадки. Потом он рухнул на колени и простоял так еще секунду, зажимая рану руками. Тяжело дыша, чувствуя, как быстро намокает кровью сорочка на груди, Михаил стоял над ним и смотрел, как Константин (вчера еще — друг, лучший друг, почти брат, а сегодня — кто?) умирает у его ног. К ним с возгласами бежали секунданты, и санитары разворачивали уже складные носилки, а он стоял и смотрел. На широко открытые тускнеющие глаза. На помертвевшее серое лицо. На сбившиеся мокрые от пота волосы. На сгибающееся в судороге тело. На темные, почти черные капли крови. На смерть. Глупые злые мальчишки… ВОСКРЕСЕНЬЕ 10 мая 1992 года (год Обезьяны) Основной вектор реальности PAST— ?. ?. ? Подобной встряски Вячеслав Красев не испытывал давно. После того, как пол в резиденции двойника выскользнул у него из-под ног, Красева закрутило, как в водовороте. В один момент были ввергнуты в шок все органы чувств. В том числе, и новоприобретенные. Вячеслав ослеп, оглох, был лишен обоняния, осязания и чувства времени. В какой-то момент Красев подумал, что вот он и умер, однако сам факт того, что эта мысль пришла ему в голову, утверждал обратное. Нормаль не отзывалась на призывы помочь, хоть как-то оценить ситуацию и шансы выбраться из переделки живым. И вот когда Вячеслав отчаялся вернуться в мир привычных ощущений, реальность взрывоподобной комбинацией цветов, запахов, шумов, болей обрушилась на него. Он лежал на спине, чувствуя, как что-то твердое и острое упирается ему в бок и смотрел в вечернее небо. Точнее ему показалось, что оно вечернее. Небо это выглядело непривычным для человеческих глаз: матово-оранжевое, расчерченное тонкими, похожими на инверсионные следы, полосами — облаков? Полосатое небо. Что за бредовая фантазия? «Нормаль!» — позвал Вячеслав в первую очередь. Нет ответа. «Нормаль!» «Где я?». Такой ответ от Нормали касательно местонахождения Вячеслав получал впервые. Чудеса продолжаются, подумал он. Пора привыкать. Заладила! Помогая себе руками, Красев сел. Огляделся. Пейзажик был ничего себе, необыкновенный пейзажик. Вячеслав сидел на целой груде обломков, но не бетона или кирпича, а какого-то невиданного раньше полупрозрачного материала, твердого и легкого, как оргстекло. Груда эта была навалена прямо посередине длинного проспекта, обозначенного справа и слева высотными зданиями примечательной архитектуры: усеченные конусы одинаковой высоты и диаметра в основании. Здания эти, как понял Вячеслав, были построены из того же самого полупрозрачного материала и казались невесомыми сюрреальными призраками на фоне матово-оранжевого неба. Как артефакты внеземной цивилизации выглядели они. Но при всем при том одного первого взгляда на мегаполис было достаточно, чтобы понять: совсем недавно здесь бушевала война. Некогда совершенно гладкие стены небоскребов были изъязвлены меткими попаданиями; почти за каждой трещиной и выбоиной зияли пустоты внутренних помещений. Проспект был усыпан обломками — обломки громоздились, образовывая мощные завалы вроде того, на вершине которого сидел Вячеслав… И везде, куда не кинь взгляд, среди завалов целехонькая с виду или, напротив, обгоревшая до основания, стояла брошенной боевая техника. Торчали стволы тяжелых орудий: по три-четыре — на одну поворотную часть; валялись пустые конусообразные гильзы; закрепленные в треножниках стояли странного вида «пушчонки» — детища от внебрачной связи мушкета с гранатометом. Красев попытался встать, чтобы охватить взглядом всю панораму целиком, но оступился, упал, скользя по обломкам, больно ударился локтем. Наконец все-таки сумел подняться на ноги, потирая ушибленное место, и тут же увидел костюм. Да, это был костюм. Какие сомнения? Блестящая серебром эластичная пара: куртка с высоким воротником, штанины, каждая заканчивается широкой мягкой повязкой под ступню. Две руки, две ноги, одна голова, одно туловище — гуманоиды. «Это обнадеживает, — подумал Вячеслав. — С гуманоидами всегда найдем общий язык». Красев обратился к Нормали: «Выходит, я не так уж и далеко от IS-направления?» Сегодня Нормаль в ударе. Ни одного толкового ответа за последние полчаса. Куда же все-таки любимый двойник исхитрился меня забросить? Тьфу ты!.. А костюм, между прочим, к месту. Вячеслав критически оглядел себя: мятый джемпер, поношенные джинсы — для сей реальности явно не подойдет. Он быстро разделся, машинально засунул свою одежду под обломок средних размеров и несколько минут потратил на то, чтобы напялить на себя серебристую пару. Ботинки решил пока оставить на ногах: эластичная подвязка совершенно не защищала ступни от мелких осколков. А так, в общем, костюм пришелся впору: не казался коротким, но и не висел мешком на животе или под мышками. Экипировавшись подобным образом, Вячеслав еще раз огляделся вокруг. — Люди! — позвал он громко. — Хозяева! Есть кто дома?! Никто не отозвался в ответ. В мире царили разруха и запустение. Лишь легкий ветер прошелестел над проспектом, закрутил пылевой буранчик, коснулся разгоряченного лица. Красев пошел по проспекту, обходя завалы и рассматривая по ходу движения боевую технику. Первое, что сразу бросилось ему в глаза — то, что все вооружение, представленное здесь, было склепано на скорую руку. Словно конструкторы, а за ними — техники и рабочие, так спешили выпустить готовый скорострельный продукт, что забыли совершенно и думать о каких-либо удобствах для личного состава потенциальных боевых расчетов. Нелепо расположенные седалища; подвижные части не прикрыты кожухами; очевидное отсутствие противооткатных устройств. Не думали они, судя по всему, и о долговечности своих металлических уродцев: часто Вячеславу попадались орудия с разорванными стволами, а порой можно было увидеть шестерни передаточных механизмов со срезанными подчистую зубцами. Общее впечатление: свалка устаревшей, давно снятой с вооружения техники — ничего иного и на ум не приходит. Но судя по всему, это было не так, технику использовали, и использовали сравнительно недавно, потому что кроме прочего Вячеслав нашел здесь целый склад костюмов, расположенных весьма примечательно для обыкновенного склада. Костюмы, подобные тому, который носил теперь он сам, были везде, куда не посмотри: на «седалищах» тяжелых машин, внизу у колес, у треножников, среди конических гильз и обломков. И вид этих костюмов, пустых, в изобилии разбросанных по проспекту, заставлял особо задуматься, а что здесь, собственно, произошло? Результат применения абсолютного оружия? Полное истребление армий противника при сохранении всех материальных ценностей? Но где тогда завоеватели, оккупанты? Или полное истребление оказалось взаимным? «Нормаль, где я?». Учудил двойник, учудил. Кто бы мог ожидать такое? И как это у тебя получилось, хоть убей, не пойму! Вячеславу не оставалось ничего другого, как продолжать путь в выбранном наобум направлении, вдоль по проспекту. Однако не успел он пройти еще и десятка шагов, как наткнулся на первое тело. Абсолютным оружием здесь и не пахло. Пахло здесь смертью. Смертью мучительной, страшной и, скорее всего, бессмысленной, как большинство смертей в любом далеко не лучшем из миров. Совсем недавно на этом месте полыхало пламя. Стена здания рядом оплавилась, оплыла. Потеки застыли почерневшими причудливыми надолбами. Орудия в зоне минувшего пожара были искорежены до состояния окончательной недееспособности: груда железа в окалине. И вот среди всего этого Красев увидел человека. Тот был недвижим, в обгоревшем костюме, сам весь черный, похожий скорее на извлеченную из-под обломков сгоревшего дома куклу, но все-таки человек — лежал ничком, раскинув руки, и голова его, не голова — головешка, была повернута под неестественным углом к туловищу. Вячеслав, осторожно ступая, обошел мертвеца, и обнаружил, что у того не хватает ног. Точнее, ноги были, но полупрозрачный материал стен, деформируясь под воздействием чудовищно высоких температур, залил ноги человека по ягодицы и теперь составлял с ним единое целое, как постамент поверженного на землю памятника. Вячеслав почувствовал дурноту, отвернулся. Такое-то у них абсолютное оружие!.. Человек. И здесь тоже люди и здесь тоже человеки. И убивают они друг друга, как принято у людей. Как только у них и принято. «Если хочешь уйти от войны, — подумал Вячеслав отрешенно, лучший способ — построить себе замок над золотыми равнинами в мире, где нет больше ни одного человека, кроме тебя самого!.. Иногда, мой дорогой тезка, я тебе завидую». Красев глубоко подышал носом. Человек. Если оставить в сторонке философию, то что нам дает присутствие здесь, в этом мире, человека? А это нам дает, что все-таки мы находимся где-то в пределах IS-направления, согласно реестру Координационного Центра торговых связей между реальностями, 2564-го года издания. Но тогда почему я до сих пор ничего не знаю о существовании подобной альветви? И откуда, кстати, узнал о ее существовании двойник? «Где уж тебе, — подумал Красев устало. — Обломанный ты мой костыль». Вячеслав двинулся дальше и за полчаса бесцельных перемещений по разрушенному городу получил возможность лицезреть сотни пустых костюмов и десятки новых тел. «Они же совсем не умеют воевать», — очень скоро понял Красев. Подобный вывод напрашивался сам собой. Кто-то из этого множества славных вояк отличился, например, тем, что не успел пригнуться от летящих осколков; кто-то нашел свою смерть под колесами неповоротливых металлических мастодонтов, склепанных из броневых листов опять же, судя по всему, на очень скорую руку; один из встреченных так, вообще, просто оступился и упал вниз головой с высоко поднятой платформы; как следствие — сломал шею. Вячеслав, сам не понимая зачем, перевернул этого последнего на спину и долго разглядывал мальчишеское перепачканное кровью лицо с мертвыми пустыми глазами и открытым в немом крике ртом. Они не умели воевать. Красев осторожно прикрыл мальчишке глаза, постоял еще минуту над телом и пошел дальше. Еще через полчаса (небо к тому времени приобрело темно-лиловый оттенок) он повстречал наконец живых. Миновав очередной завал, остановился от неожиданности. Они шли ему навстречу. Двое. В стерильно белых одеждах до пят — что-то среднее между сутаной и более привычным халатом. За ними на небольшой высоте над землей летела мерно гудящая платформа. Выступающие части ее блестели хромированным покрытием. Принцип работы двигателя платформы был Вячеславу, мягко говоря, не ясен, но зато ее назначение — более чем. На платформе были свалены искалеченные тела погибших. Значит, это могильщики. Могильщики не сразу заметили Вячеслава. Остановились над очередным мертвецом; при этом платформа, как послушное, хорошо выдрессированное животное, скользнула к ним в обход препятствий и неподвижно зависла, дожидаясь, когда на нее обратят внимание. Могильщики подняли тело — Вячеслав заметил, что на руках у них перчатки — и положили на платформу рядом с другими. Работали молча, согласованно. И так же молча и согласованно двинулись дальше. От них шел запах. Красев, втянув воздух через ноздри, уловил его. Уже знакомый запах смерти. Печальная, страшная, но необходимая работа для мира, где идет война. Наконец один из них, с белыми, как у альбиноса, волосами поднял глаза и увидел Красева. Он издал невнятное восклицание и толкнул своего напарника. Тот дернулся и тоже поднял глаза. Немая сцена. Вячеслав, не медля более, зашагал к ним. Он подумал, что в ботинках покажется им очень странным: оба могильщика оказались босы и, видно, здесь такая традиция — но теперь было уже поздно исправлять ошибку. Он остановился, не дойдя пяти шагов, и продемонстрировал могильщикам раскрытые пустые ладони — общечеловеческий жест. И те, кажется, поняли. — Ахто-тат-ла-то, — произнес гортанно тот беловолосый, который первым заметил Вячеслава. Должно быть, вопрос. Хотя никакого подобия вопросительной интонации Вячеслав не уловил. Ну наконец-то! Хоть какая от тебя помощь. Сейчас Нормаль должна перебрать известные ей корневые лингвистические системы основных гуманоидных векторов, выбрать «близлежащие», провести линейную интерполяцию и подключиться в режиме «переводчика». Кстати, таким манером есть шанс заодно определиться и со своим местоположением в пространстве-времени. Ага, кажется, готово. Вполне естественный вопрос. «Нормаль, теперь ты можешь сказать, где я нахожусь?» Та-ак, если и теперь недостаточно… «Я готов говорить с ними. Как лучше ответить на первый вопрос?» Дело пошло быстрее. Нормаль подсказывала Вячеславу целые фразы; он повторял их вслух, одновременно получая приблизительный перевод произносимых слов. Диалог завязался. — Кто ты такой? — Я путешественник. Я прибыл издалека. — Да, это видно по твоему произношению. — Что здесь произошло? — Ты не знаешь о войне? Могильщики переглянулись. — Я прибыл издалека. — Разве есть в мире место, где не знают о войне? Ты обманываешь. То, что Вячеслава обвинили во лжи, не слишком ему понравилось. Кто знает, «Нормаль, что будет, если я расскажу им правду?» Иногда Вячеслава, как всякого нормального человека, раздражала самоуверенность, с какой Нормаль определяла (с точностью до третьего знака после запятой!) вероятность неблагоприятного исхода для Красева при принятии им того или иного решения. Ну в самом деле, ну откуда можно знать с подобной точностью, что произойдет, если он расскажет этим вот странным могильщикам всю подлинную историю Путешественника по Времени? Быт этноса, проявляющий себя в архитектуре, в манере поведения, конечно же, многое может дать для анализа такой хитроумной системе, как нормализованное подсознание, но разве все однозначно, что скрывается за бытом и манерой поведения? Вспомним-ка Японию конца двадцатого века. Ну ладно, другого выхода нет, поверим Нормали на слово и скажем правду. — Я прибыл издалека, — повторился Вячеслав и пояснил: — Я прибыл из другого времени. Могильщики вновь переглянулись. — Из Вчера? «Нормаль, я не понимаю. Что значит „из Вчера“? Опять двадцать пять! Придется разбираться самому. — Я не понял вас. Почему «из Вчера»? Тут в разговор вмешался второй до того момента предпочитавший помалкивать могильщик. — Он не может быть из Вчера. Вчера знают о войне. — Откуда ты знаешь, что знают Вчера? — осведомился у него первый. — Они передают информацию. Они чистят сектора. Они знают. Как можно не знать? — он сделал вполне характерный по-человечески жест, ткнув указательным пальцем в сторону одного из полуразрушенных небоскребов. — Это верно, — согласился первый. — Но тогда откуда он? Из Завтра? — На нем военная одежда Завтрашнего. — Значит, он из Завтра. «Какой-то у них занудно-выхолощенный разговор получается, — думал Вячеслав, следя за перипетиями диалога. Впрочем, здесь, скорее всего, сказывается несовершенство перевода. Линейная интерполяция — она и есть линейная интерполяция. Кстати, а что такое в их речи означает „Вчера“, „Завтра“, „военная одежда Завтрашнего“? Ощущение, будто они вкладывают какой-то особый смысл в эти временные наречия. Не тот смысл, который привык, скажем, вкладывать я. Ох уж эта мне семантика с семиотикой — беда и проблема любого литератора». Могильщики продолжали свой спор. — На нем военная одежда Завтрашнего. — Значит, он из Завтра. — Если он из Завтра, он должен знать о войне. — Может быть, он обманывает. — Зачем ему обманывать? — Значит, у него есть интерес. — Какой интерес в мире, разрушаемом Сферами? — Ты — абсурд. Посмотри на его ноги. Вячеслав, хотя и знал, что там увидит, но и сам невольно опустил глаза и посмотрел на свои ноги. На ногах были ботинки. Ну вот добрались наконец и до обуви. Да-а, тут уже не выкрутиться. Улика налицо. Какая воспоследует реакция? Второй могильщик резко отшатнулся. Платформа за спиной дернулась ему в ритм. — Ты — Сфера?! Красев почувствовал себя не слишком уютно. Нормаль разъяснить смысл понятия «Сфера» не удосужилась. Могильщики — тем более. Но совершенно очевидно, что к Сферам последние относятся с опаской. И это либо некая «конкурирующая организация», либо некий противник, ведущий в этой реальности войну на уничтожение. Очень щекотливая ситуация обрисовалась. И если в своем мире Вячеслав Красев, благодаря новоприобретенным способностям, непринужденно избежал бы любой потенциальной угрозы, до Хроноколлапса включительно, то здесь, где даже Нормаль на прямо поставленные вопросы отвечает без заметной уверенности, он случайно и так же непринужденно мог неосторожным словом или действием спровоцировать конфликт и, как результат, вызвать непосредственную угрозу для своей жизни. Впрочем, первый могильщик не стал дожидаться оправданий от Вячеслава. Он повернулся к своему напарнику и, уперев руки в бока, безапелляционно заявил: — Ты — абсурд абсурдов. Сфера — это Сфера, а он — человек. Красев, впрочем, решил, что самое время и ему вставить пару словечек. — Простите меня, — сказал он. — Я не умею хорошо по-вашему говорить. Я только понял, что вы принимаете меня за другого. Но я не Сфера, я действительно человек. Только прибыл я не из завтра или вчера, я прибыл из будущего, из очень далекого будущего, если вы понимаете о чем я хочу вам сказать. Теперь и первый могильщик отшатнулся в сторону так, что, оступившись, чуть не упал. «Нормаль, ты уверена, что перевела все правильно, о будущем?» Час от часу не легче, успел подумать Вячеслав, осознав, что допустил-таки некую ошибку, спровоцировав конфликт. Но в ту же секунду могильщики без предупреждения проделали непонятную Красеву последовательность манипуляций. Они взялись за руки (причем, первый повернулся к Вячеславу спиной), глядя в глаза друг другу, присели на корточки, подняв сплетенные руки вверх и затянули длинную песнь, сопровождаемую невнятными подвываниями. Или, что вполне возможно, длинную молитву. «Если, конечно, мне приходится наблюдать отправление религиозного обряда, — подумал Красев обеспокоенно, — а не ритуал по изгнанию демона». «Нормаль, где перевод?» «С какой же тогда имеет?» «И в банке нет?» Последний ответ Нормаль дала как обычно сухо, но в самом его построении Вячеслав уловил некий оттенок язвительности, что для Нормали было, в общем-то, нехарактерно. «Красев в Стране Чудес», — подумал он о себе с усмешкой. Минут через пять могильщики, завершив свою песнь (или молитву?) громким совместным урчанием, наконец успокоились, встали к Вячеславу лицом и в полный рост, зачем-то спрятали за спиной руки и, кажется, не смея более поднять на него глаз, повели хором то, что Красев поименовал для себя ОБРАЩЕНИЕМ: — О, пришедший из Будущего! Прости абсурдов за непонимание. Из-за него мы нарушили Установление и задавали тебе вопросы. Ты волен выбрать любое наказание для абсурдов. Но в оправдание себе мы скажем лишь, что не имели в том интереса. Абсурды осознают свою вину. Абсурды ждут твоего решения. Так, нам все-таки повезло с тобой, Нормаль. Нам придется выступить в роли не местного дьявола, но местного божества, и это радует. Такое положение, как я понимаю, позволяет нам задавать вопросы без риска быть неправильно истолкованными. «Нормаль, что ты думаешь по поводу?» «Будет тебе сейчас море информации. Успевай только переваривать». — Я не буду вас наказывать, — заявил Красев могильщикам. — Я принимаю ваше оправдание. Но вы должны будете ответить на мои вопросы. Вы согласны? — Да, пришедший из Будущего. Мы будем отвечать на твои вопросы. — Кто вы такие? — с ходу взял быка за рога Красев. — Мы трупоеды, — ( Многословный ответ, но далеко не исчерпывающий. Скорее, с ним вопросов даже прибавилось. Ну-ну, чем дальше в лес, тем больше дров. Попробуем выяснить главное. — Кто такие Сферы? Почему они ведут войну? Объяснения могильщиков, последовавшие за этим, оказались еще более пространны и еще более невнятны. Однако кое-что не без помощи ожившей Нормали с ее комментариями Вячеслав для себя уяснил. Выводы из уясненного ошеломляли. Выводы из уясненного заставляли Красева задуматься, а так ли уж верна картина мира, те представления о природе пространства-времени, которые он для себя считал устоявшимися, пересмотру не подлежащими. Даже при описании в своих романах самых необыкновенных миров, когда прозаик Красев пускал в ход не только личный опыт от посещения той или иной альветви, но и давал вволю погулять своей личной фантазии — даже в том случае не решился бы он описать подобную реальность. Во-первых, потому, что никогда не понимал основ мировоззрения солипсистов. А здесь был рай для настоящего солипсиста. Во-вторых, потому, что всегда полагал нелепой философию субъективных идеалистов. А здесь тот же Беркли очень быстро стал бы общепризнанным авторитетом, спорить с которым бесполезно, потому что он всегда и во всем прав. Но самое интересное — мир, в котором волею двойника очутился Красев, был создан искусственно, а это уже ни в какие ворота не лезло. И создан, между прочим, не абстрактным Демиургом, а вполне конкретными людьми. Случилось это, как понял Вячеслав, невообразимо давно. Местное человечество уверенной поступью вошло в Золотую Эру мирного сосуществования, сбалансированной экономики и потрепанной, но как-то сохраненной экологии. Все было хорошо, оставалась одна проблема — демографическая. Меры по регулированию рождаемости запоздали. Мегаполисы росли, как грибы. До возможности космической экспансии здесь не додумались в силу различных исторически сложившихся причин. Человечество нашло более простой (так им казалось!) выход из положения. Оно разделилось на семь равных частей и каждая из этих частей получила право пользоваться одним из дней недели. Но и только одним. Решение проблемы было как-то связано с умелым использованием волновой природы хронотока. Обнаружилась также некая связь между ним и биотоками живых организмов. Ученые нащупали ниточку между Временем и материальной основой гештальта. По сути, они выявили то, что, по словам Всадников, являлось жизненной квинтэссенцией Времени. И в результате действительно замечательных разработок в этом направлении им удалось достигнуть существующего в векторе положения вещей. Каждые сутки ровно в полночь одно человечество на планете по мановению ока сменялось другим. Они жили каждый в своем дне: в Понедельнике, во Вторнике, в Среде и так далее по семидневному циклу, никогда не встречаясь друг с другом. Но тесно сотрудничая. Дело в том, что эффект не распространялся на неживые объекты или объекты низшей организации. Поэтому между Днями действовали торговые, деловые, юридические, гражданские и прочие иные соглашения, обеспечивающие приемлемое сосуществование семи цивилизаций на одной общей для всех территории. Кроме прочего, действовал Закон, обязывающий человечества Дней обмениваться информацией. Конечно, не обходилось без недоразумений. Конечно, не обходилось без эксцессов. Конечно, не обходилось без разногласий и официальных нот. Но все это было решаемо, все это в конце концов улаживалось. Люди привыкли жить в мире. Война началась не по вине людей. Сферы… Поначалу Вячеслав долго не мог понять, кто или что имеется в виду. Объяснения могильщиков не слишком помогли делу. В конце концов, он выяснил, что Сферы — это не организация и не нация, Сферы — это вообще не люди, Сферы — это Сферы. Судя по всему, они пришли извне. Откуда? Точно неизвестно. Куда? В Понедельник, в Завтра. Что они представляют собой — тоже неизвестно. Конечные цели Сфер? Нет ясности в этом вопросе. Но из-за Сфер началась война. Война идет по Понедельникам, а остальным Дням приходится хоронить мертвецов. Сферы… Сферы… Что-то было знакомое для Вячеслава в этом образе бездушных всепроникающих сфер. Что-то очень знакомое… Он не сумел поймать ускользающий образ-воспоминание и обратился к Нормали за помощью. Ну конечно! Все сразу встало на свои места. Всадники! Ведь он сам, Вячеслав Красев, когда-то называл их Сферами. Всадники… Научная миссия Всадников. Теперь он мог только посочувствовать местному человечеству. Оно сделало поразительное открытие, связанное с природой Времени. Этим оно спасло себя от последствий демографического взрыва, но и этим же оно привлекло к себе внимание Всадников, могущественных бесчеловечных властителей и охранителей Времени. Всадников никогда не интересовали дела людей, никогда не волновали проблемы человеческой этики или морали. Привлечь к себе их внимание было опасно, очень опасно, потому что никогда нельзя было предсказать, чем это внимание обернется. Красеву когда-то повезло. Всадники проявили желание Красев мог только посочувствовать миру Дней. Против Всадников нет защиты. Не придумано. И не будет никогда придумано. К тому же местное человечество, судя по примитивной, склепанной на скорую руку бронетехнике, давно уже разучилось правильно воевать. Но в конце концов они обретут опыт, вспомнят хорошо забытое старое: чего-чего, а как делать оружие, человек быстро вспоминает. Но что-либо существенное противопоставить силе Всадников они все равно не смогут. Красев мог бы дать местному человечеству совет. Он мог бы сказать им: сидите, ребята, и не рыпайтесь. Пережидайте, как непогоду. Но догадывался, что вряд ли его слова возымеют хоть какое-то действие, даже в случае если его посчитают настоящим божеством и тут же на месте канонизируют. Да и не хотелось давать ему такого совета, потому что будучи все-таки плоть от крови существом человеческим он понимал их, понимал их желание защитить свой мир, свою жизнь от бесцеремонного вторжения. Однако и задерживаться здесь он не видел для себя особой необходимости. Теперь он знал, как сумел его двойник, давно с пристальным вниманием наблюдавший за деятельностью Всадников на Светлой Стороне Времени, отправить его сюда, в странный непривычный мир Дней. И главное — Вячеслав теперь знал, как ему отсюда выбраться. Ведь эффект перехода не распространяется на неживые объекты и объекты низшей организации, не так ли? Вячеслав, глядя на ожидающих его дальнейших вопросов могильщиков, на платформу с мертвыми телами, задумчиво кивнул. Ему не хотелось снова умирать, но это был единственный выход. |
||
|