"Только тишина" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

5.

Старая гидроэлектростанция в Западных Карпатах. Белая лента пенобетона, перекрывающая крутые склоны ущелья. Выше — спокойная поверхность, в зеркале которой отражаются паруса, синие, белые, желтые, оранжевые. Ниже, очень низко, поблескивающая на солнце как ртуть нитка горной реки.

Когда-то я побывал там, с кем — не помню. Долго стоял, опершись о широкую балюстраду, и смотрел вниз. И знал, что способен простоять так часами.

Серебрянная нитка превратилась в ревущий от сдерживаемой мощи, распирающий от сдерживаемой мощи, распирающий края долины поток. На белую преграду упала тень от низко зависших, тяжелых, грязных облаков. Тут и там через нее перехлестывали потоки мутно-желтой воды. В порывах ветра показывались пенистые гривы. Сквозь рев бури прорвался другой звук, виблирующий, напряженный до предела. Земля задрожала, и неожиданно облака пробила стена водяной пыли, в которой крутились каменные блоки, элементы конструкций, танцующие провода и крыши зданий. На долю секунды эта дрожащая громада замерла в неподвижности, заслоняя от наблюдателей остатки солнечного света, после чего неторопливым движением накренилась и рухнула в долину. Я не подумал о бегстве. Когда первые брызги водяной лавины упали на меня, я все же решился на отчаянное усилие, пытаясь бессознательным движением заслонить лицо и глаза. И закричал.

И вскочил на ноги. Сделал два-три шага к центру кабины, не понимая, где я. Потребовалось немало секунд, чтобы заметить горящую ровным, молочным светом лампочку над центральным экраном связи.

Исчез образ превратившейся в поток реки. Остался ее грохот. Мне казалось, что стены базы содрогаются от него — теперь он доносился снаружи — словно через минуту ей предстояло разделить участь той плотины.

Как и стоял, в одних плавках, я схватил со стола излучатель и метнулся к дверям. Споткнулся о порог и пролетел вперед головой через весь тамбур. Врезался плечом в косяк и с трудом удержал равновесие. Сражаясь с замком, вызвал автомат.

Дерево, растущее прямо напротив входа, стояло неподвижно. Листьев его не касалось ни слабейшее дуновение. И у остальных — тоже. У всех деревьев, которые я по очереди обводил взглядом.

Небо в вышине чистое, как стекло цвета граната. С миллионами подмигивающих огоньков. Ни одного облака. Ни следа движения в обступившей базу чаще.

Автомат выскользнул из тени о остановился возле меня. Я услышал тихое гудение его подрагивающих антенн. Читая, едва различимая нота.

И только тут я понял что вокруг царит идеальная, совершенная тишина. Без того, что сопутствовало ей на протяжении дня, то есть без птиц, лягушек, шелеста листьев.

Безумие. Я простоял так добрые десять минут, прежде чем пришел в себя. Меня заливал пот, словно я и в самом деле только что избегнул опасности. Тело дрожало. Я еле держался на ногах.

Ночь. Обыкновенная ночь, полная звезд. И тишина. Полная тишины. Столь всеобъемлющей, что ей уже не хватало места.

Ноги подгибались. Я пошарил рукой, нащупал пальцами манипулятор автомата и, не отпуская его, опустился на землю.

Шли минуты. Я сидел, глядя на звезды и ни о чем не думая. Меня охватило противоестественное, чуть ли маниакальное спокойствие. Я представил, как засну здесь и очнусь, мокрый от росы, с первыми лучами солнца.

Услышал стук крови в висках. И сердце. А также звук, показавшийся мне знакомым. Я напряг все внимание, чтобы определить его.

Колокола. Далекие, но звучащие со всех сторон. Колокола. Тишина. Колокола.

Я с трудом пошевелился. Тело казалось потерявшим осязание, одеревеневшим. Самое главное — войти в ритм, — подумал я. Это же так просто. Существует время суток, обязанности, которые я должен выполнять, стимуляторы, сон… Надо разложить все это по полочкам. Приспособиться. Нет, не то. По-просту войти в ритм. И не позволять от него отклоняться.

Закрывая двери, я прикинул, не запрограммировать ли излучатели на случай чьих-то визитов. Чьих угодно визитов.

— Нет, — вслух ответил я. — Нет, — повторил уже мысленно. Это значило бы признать состояние угрозы. Запереться от тишины? Ерунда. Я — не истерикующая дамочка, выведенная из равновесия отсутствием людей, к которым она так привыкла. Единственное, что я могу сделать, это отыскать ритм. Все уместить в один-единственный цикл.

Я разработал своеобразный распорядок. Базу покидал в строго определенное время и только затем, чтобы проверить посты или с вершины купола осмотреть прилегающую территорию.

Данные, записанные в информационных приставках автоматов, окружающих базу, наилучшим образом свидетельствовали о авторах проекта равновесия биосферы. За три дня датчики один-единственный раз зарегистрировали исчезающий след радиоактивности в воздухе. И то я не мог иметь уверенности, какая доля этого приходится на «заботу» излучателя моего собственного «телохранителя». Поверхность стала практически чистой. Воды также, по крайней мере — грунтовые. Проект биологической реставрации протекал даже быстрее, чем придвидели Онеска и ему подобные. Может, оказалось бы достаточно пятидесяти лет? Шестидесяти? В конце концов, могу я внести корректировку. Достаточно заглянуть в нишу гибернатора и отыскать в ее глубине скрытые датчики аварийной аппаратуры. Не пройдет и десяти минут, как голубоватый купол, охватывающий десятки миллионов человек, исчезнет. А через два-три часа город оживет. Сперва появится шум. Какое-то время он будет нарастать, пока не перейдет в протяжный вой, словно бы газа, выпускаемого под большим давлением. Потом над крышами домов начнет скапливаться синеватая мгла. Контуры дорог и стартовых площадок размажутся, не пройдет и половины суток, как направляющиеся к городу видеть будут только неопределенное, уходящее высоко вверх облако. Однако же прежде, чем это случится, мой автомат-стражник обнаружит присутствие визитеров. И что я им скажу?

— Видите, какая тут красота? — пробормотал я вслух. — Зелень, птички поют… заходите, пойдем прогуляемся…

— Бред какой-то, — произнес я чуть погодя и поднялся. — Еще немного и —отправлюсь… на охоту.

Я невольно покосился в направлении регистрирующей приставки. И уловил движение в контрольном окошке.

Я отодвинул кресло, в котором уже какое-то время блаженствовал, и нацелился на главный пульт. Уставился на зеленые цифры, медленно и бесконечно меняющиеся на фоне белого, поблескивающего окружения. Вот вам разговор ракет на пути к звездам. Из которого не возникает ничего более, кроме как перемещения определенных показателей к верхней части экрана. По крайней мере, на ближайшие годы. И в любом из бесконечно малых величин этого срока о Земле заботятся люди. Спят, как и те, к кому они намерены вернуться. Удастся ли им? Посмотрим. При условии, что я выполню свое дело до конца. Это значит, к примеру, что перестану рассуждать вслух. А потом пойду и посмотрю, стоят ли деревья на том месте, что и вчера.

Какое-то время я еще глядел на сигналы телеметрии кораблей, ушедших от Земли на несколько парсеков, после чего забрался в скафандр, проверил состояние его энергоресурсов, сунул за пояс излучатель и двинулся к выходу.

Сегодня в воздухе ощущалось больше жизни. Ветви и даже крупные сучья мягко сгибались под напором ветра, после чего распрямлялись, покачивая листьями. На краю поляны, в высокой траве передвигались более темные пятна, напоминающие листы полупрозрачной фольги. По небу проплывали редкие, крупные и светлые облака. Лес был полон солнечных бликов, словно по нему танцевали бесчисленные, развешанные на ветвях зеркальные осколки.

Я не слышал ни скрежета корней, трущихся друг о друга, ни шороха листьев. Не слышал шума ветра в верхушках деревьев, в траве. Я слышал колокола.

Если бы я даже неведомо как долго искал определения этому звуку, несущемуся над территорией парка, проникающему в каждый закуток моей нервной системы, пронзающему звукоизолирующие прокладки базы, мне на ум пришло бы одно только слово. Колокола.

Я прижал обе ладони к ушам. Шум остался, разве что немного утратил свой металлический привкус. Я простоял некоторое время неподвижно, потом заткнул оба уха пальцами.

К вечеру сделалось горячее. Ветер набрал силу и бился порой о стены базы с яростью крупного, рассвирепевшего зверя. Любопытно. В который раз, размышляя о звуках снаружи, мне приходили на ум звери. Или колокола.

Не помешало бы возродить по ленте звучание подлинных колоколов, наигранное в горах во время фольклорного представления или какого другого праздника. Впрочем, не обязательно колоколов. Послушать что-либо, что не было бы отголоском собственных шагов, болтовней с самим собой, тишиной этой со всем, чем она дает знать о своем присутствии.

На базе нет никаких приемников, кроме запрограммированных на определенные каналы. Ничего удивительного. На земном шаре не отыскать радио или головизионную станцию, которая не молчала бы вот уже двадцать лет. Что бы, собственно, я смог сделать с этим приемниками, даже если бы проектировщики подумали, что они придут мне в голову?

Можно ли обеспечить запас головизионных фильмов на двадцать лет? Таких, чтобы не свихнуться от их навязчивого повторения, уподобившись Дон Кихоту? Если именно потому они не установили здесь ни одного динамика, не говоря уже о проекторах?

Я подумал, что мог бы навесить город и запастись какими-либо лентами. Чем-нибудь, от чего бы я не одурел в одночасье. Бахом, к примеру. Или певцом пустоты Костовым с его «Коперниковыми Сюитами».

Собственно, а почему бы этого и не сделать? Пока что я справляюсь не наихудшим образом. К концу подходит третья неделя дежурства. Не достаточно ли для первой попытки.

Я пойду в город. И без того рано или поздно мне пришлось бы на это решиться. Заглянуть в Централь. Прибрать кабинет Тарроусена, чтобы тот не поломал ног, когда вернется.

В ту ночь мне долго ничего не снилось. Я проспал долго и проснулся отдохнувшим как никогда. Ветер стих. Снаружи не доносилось ни звука.

Перед выходом я переключил аппаратуру связи на запись. Проверил наличие ленты на бобинах регистрирующей приставки и готовность излучателей. После некоторых размышлений прихватил с собой запасной передатчик, на тот случай, если мне придет в голову оставить один из них на каком-нибудь дереве.

Дорога с холмов заняла не более получаса. У конца проделанной тропки я невольно остановился, чтобы кинуть взгляд на то место, где оставленный на собственное усмотрение автомат расправился с каким-то действительным или мнимым агрессором.

Вчерашний вечер сделал свое. Черное пятно пепелища приобрело серый цвет. Тут и там пробивались на нем пятна свежей зелени. На основании этого я мог сделать определенные выводы касательно того первого круга возле города.

Я постоял минутку, прислушиваясь, не раздастся ли между деревьями голос, свидетельствующий на наличие еще одного кандидата на сожжение заживо. Но здесь, внизу, даже птиц не было. Иголки, которые я задевал при ходьбе, издавали шелест, возвращающийся громким эхом. В низкой траве не могла скрыться бы и ящерица.

Я ни разу не подумал о гибернаторе. Сегодня я туда не загляну, хотя он уже недалеко. Громадная гора из голубоватого, мутного стекла. Какое-то время я продолжал идти в его направлении, чтобы попасть в город той же дорогой, что и первый раз. Миновал наружную эстакаду, перескочил пути и осмотрелся. Место я запомнил достаточно хорошо. И все же потребовалось определенное время, прежде чем на заленом ковре я смог обнаружить круг слегка желтого цвета и поросший отдельными травинками.

Я остановился.

Если в первый раз еще могли проявляться сомнения относительно происхождения пятна черной копоти, то по крайней мере теперь все становилось понятно. Фотонный излучатель с ограниченным полем действия. Значит, именно здесь, где я стоял, несколько недель назад я узрел бы своего предшественника. Или один из его автоматов. Но не думаю, чтобы он рассылал их направо-налево, сам удобно устроившись в кресле, перед экранами. Впрочем, он же сам сказал мне об этом. Как и о том, что это не доставляет ему удовольствия. Охота.

Он отправился в город. Так же, как и я. Добрался до этого места и увидел или услышал что-то, с чем смог разобраться одним-единственным способом. А потом? Наверно, постоял какое-то время, размышляя, как мог дойти до жизни такой. Добрался до города. Если — а я имел право так считать — он провел какое-то время вне Земли или даже вне Системы, то не миновал Централи. Дошел до ворот…

Я вздрогнул. Мой взгляд скользнул в сторону белых, блестящих в дневном свете построек.

Застал ли он ворота открытыми? Или тоже пустился в диспуты со сторожевым автоматом, в результате чего…

Чепуха. Этого бы не сделал никто, имеющий отношение к Централи. Никто в здравом разуме.

Прекрасно. Все сочетается, как в старинной головоломке. Кроме одного. Кто-то все-таки это сделал.

Существует способ, чтобы в этом удостовериться. Блок аварийной сигнализации снабжен тестером, с помощью которого можно в любую минуту включить аппаратуру гибернатора его базы. Это предусмотрено на тот случай, если дела зайдут настолько далеко, что один человек окажется не в состоянии с ними справиться.

Я мотнул головой и быстро двинулся вперед. Не позволю этой тишине делать из меня дурака. Мог ли кто-либо, человек это или зверь, пройти незамеченным мимо моих сторожевых автоматов, пока я спал? Не запрограммировали ли их с мыслью именно о такой возможности? Достаточно припомнить глаза Марто, когда тот окрестил себя старым ослом. Если он был ослом когда-либо в жизни, то уж определенно не в тот момент. И он знал об этом. Понял, что перестарался. Что испортил нам последнюю минуту. Потому и принялся оправдываться. Но не до конца. Глаза его не просили прощения.

Надо мной вырастал город, как налепленный на горизонт макет. Спиральная эстакада, переходящая на первом уровне в ленту кругового эскалатора, находилась в нескольких метрах. Я подумал, что это занятие не из худших — вот так бродить по магистралям. Уже довольно давно колокола молчали. Было попросту тихо.

Неожиданно позади себя я услышал глухой стук. Словно кто-то топнул, не очень громко, но специально, чтобы обратить на себя внимание.

Я повернулся как на пружине. Рука скользнула к излучателю. Пальцы сомкнулись на ребристой рукояти.

Из-за ближайшего виадука выскочила серна. Промчалась неуклюжими прыжками несколько сотен метров, обернулась, высоко вскидывая ноги и постукивая копытцами, и наконец застыла как вкопанная. Я ясно различал ее черные ноздри, большие, поблескивающие глаза, уставившиеся на меня с выражением явной заинтересованности.

Моя рука скользнула вдоль тела. Я перевел дыхание. И произнес:

— А тебе казалось, что ты — один…

Мой голос прозвучал глухо. Серна присела на задние ноги, подпрыгнула, совершив в воздухе почти полный оборот, и исчезла за углом. Я какое-то время прислушивался, но из-за виадука не донеслось больше ни звука.

Я поправил ремень, на котором висел излучатель, и пошел своим путем.

На третий уровень я поднялся без помех. Огибая центр города, боковыми переходами направился прямо в сторону парка, окружающего Централь.

Я ожидал этого. Чего-то в таком духе. Нелепость, но это было так. В определенном смысле у меня даже появился повод для удовлетворения. Угроза тишины стала реальной. Теперь я не должен был пугаться одного только ее воздействия на мою нервную систему. Я стоял перед закрытыми главными воротами и чувствовал себя возродившимся. Это было то, чего мне не хватало. Реальности.

От брошенного в кусты автомата не осталось и следа. Дикая зелень, окружающая павильоны, производила впечатление тщательно ухоженной и недавно политой.

Я сделал шаг вперед и коснулся замка. Ворота распахнулись легко, беззвучно. Я шел по прибранной алее вдоль комплекса с ощущением мальчишки, который забрался в чужой сад и теперь ожидает, что вот-вот выскочит хозяин с палкой в руке.

Двери главного павильона оказали не больше сопротивления, чем ворота. Я поднялся наверх и остановился перед входом в кабинет Тарроусена. Проверил замок. Он был установлен солидно, без спешки. Так и должно быть. Мне не потребовалось выламывать его, чтобы догадаться, как выглядит помещение изнутри.

Искать мне там было нечего. Я вернулся той же самой дорогой, которой и пришел. Миновал машины, тесно уставленные на площадке, с которой были убраны малейшие крохи мусора, и покинул территорию Централи. Не оглядываясь, направился в направлении ближайшего из торговых центров.

Я выбрал самый простой аппарат с лазерным единичным усилитерем размером со спичку и четыре кассеты. В сумме сорок с чем-то часов записи. И только тут припомнил, что не прихватил с собой визитных карточек. Мне захотелось смеяться. Обо всем подумал. Только не о покупках. Промышленные и продовольственные конвейеры были мне нужны, как мертвому кадило. А платить так или иначе надо. Во всем городе я отыскал бы один, от силы два магазина принимающие заказы непросредственно, отпечатанными на миниатюрных пластиковых жетонах. Уже десятки лет привился обычай расплачиваться визитными карточками с закодированным адресом и номером счета.

Я нажал клавиши с номером выбранных товаров и довольно долго провозился с автоматом, выдающим покупки. Бесполезно. Даже если бы я отыскал контакт и включил конвейер, все равно бы ничего не получил. Оставалось только развалить стеклянную стенку, отделяющую выставочные залы от складских помещений. Но, в конце концов, не для того меня здесь оставили, чтобы я обкрадывал универмаги. И демонтировал автоматы.

Ну, что ж. Останемся при своих колоколах. По крайней мере мне не придется тащить их на вершину самого высокого холма в Парке Огней. Они придут ко мне сами, не ожидая приглашения.

Я поглядел на небо. Чистая, безмятежная голубизна. Над взгорьями уже отмеченная фиолетовым. День понемногу близился к концу. Пора возвращаться.

Когда я спустился на луг, то почувствовал, что становится прохладно. Город лежал в стабильной климатической зоне. Но за двадцать лет агрегаты, парящие на орбите, имели право разрегулироваться. Или просто изменяли цикл.

Я ускорил шаги. Старался не оглядываться, не смотреть по сторонам. Словно надеялся, что идя таким манером, якобы погруженный в свои мысли, спровоцирую кого-нибудь, кто захотел этим воспользоваться. Рано или поздно, но мне придется выяснить, что же здесь творится на самом деле. Разумеется, если я намерен выполнить свои обязанности. Достойно состариться. Выжить.

Тропинка оказалась в тени. Ее окончание светилось впереди и наверху словно повещенная над дорогой лампа. Слева и справа на расстоянии нескольких сантиметров тянулись стены словно ножом обрезанной растительности. Порой ветви поднимались выше моей головы, и тогда передо мной оказывался только мрачный туннель с отдаленным огоньком в перспективе.

Я почувствовал голод. Коснулся кармашка на груди и нашарил твердую таблетку концентрата. Но там ее и оставил. Через десять минут буду на месте.

Сзади донесся какой-то отзвук, внезапный шелест листьев. Я обернулся. Просека была пуста. Лужайка с редко растущими деревьями уже исчезла во мраке. Я видел только зелень, вдали еще осещенную солнечными лучами.

Я пошел чуточку быстрее. Чувствовал холодный воздух в груди, старался дышать ритмично, но удавалось мне это с трудом. Ничего странного. Целый день на ногах. И без надежды на камелек в каком-нибудь позабытом людьми убежище.

Снова зашелестело. Я сказал себе, что там ничего нет. Что поворачиваться не стоит.

Я глубоко вздохнул и услышал глухой стук, сразу же за спиной. Не выдержал. Оперся о стену просеки и оглянулся.

На тропинке стоял крупный олень. Голова его была поднята вверх и выдвинута вперед, рога лежали на спине

Я усмехнулся. Ну, ясно, зверушки. Никогда в жизни не видел человека, разумеется. Не знают, чего от него ожидать.

Я присмотрелся к его ноздрям, глазам, напряженной как лук шее. Меня поразило что-то ненатуральное в движении головы, в неестественно выпрямленных ногах. В то же мгновение голова наклонилась вперед одним коротким рывком, я увидел нацеленные на меня концы разветвленных рогов. Олень рванулся вперед. Без грации и пружинистости, отличающих крупных животных. Он словно скользил по земле с молниеносно нарастающим ускорением.

Когда я надавил на курок, он был не далее, чем в двадцати метрах. Вспышка ослепила меня. Раздалось протяжное шипение.

Я отступил на несколько шагов. Машинально надвинул на голову шлем, загерметизировал шов. Надел перчатки. Поправил энергобатарею, которая неожиданно начала казаться тяжелой. Все это я проделывал неспеша, словно преодолевая сопротивление окружившей меня сгущающейся жидкости. И только потом двинулся в сторону выжженного на тропинке круга, покрытого свежей копотью.

В лесу царила полнейшая тишина. Птицы смолкли. Ветви деревьев застыли неподвижно. Идя, я стряхивал с них как бы хлопья черного снега. Облачка пара, в которые концентрировалось мое дыхание, стали более отчетливыми. Но мне уже не было холодно.

Я перебросил излучатель через плечо и выдвинул из кармана антеннки анализаторов. Мне не пришлось слишком низко наклоняться. Я уже знал, каким это будет на ощупь.

Соединил контакты. Таблиц я с собой не взял, но помнил достаточно, чтобы разобраться в цифрах, которые начали выскакивать в миниатюрном окошке. Немного органических соединений и металл. Вероятнее всего, обыкновенное железо.

— Сказка о железном волке, — произнес я вслух и тут же поправился: — Олене. По сути дела, то на то и выходит. Теперь ты знаешь, о какой охоте шла речь. С чем и можешь себя поздравить. Осталось только взять рога и повесить над дверью…

Я отвернулся и неторопливо зашагал вниз. До базы добрался через неполные пятнадцать минут. И не услышал ни малейшего звука, который привлек бы мое внимание. Впрочем, я ничего и не ожидал. Не прислушивался. На сегодня с меня было довольно.

Я закрыл за собой люк и тщательно проверил замок. Принял душ, чуток слишком горячий. Сердце громко стучало. Я с удовольствием смотрел на парящую воду, стекающую по покрасневшей коже, под которой все еще ощущал холод, словно там образовались кристаллики льда.

Съел запоздалый обед, внимательно просмотрел записи за день и вытянулся в кресле. Спать мне не хотелось. Но я и не думал ни о чем.

Первые дни колокола оставались снаружи. Не могу сказать, когда их низкий, модулированный голос, скорее ощутимый, чем слышимый, заполнил кабину. Впрочем, это не играло никакой роли.

Я вспомнил о кассетах с записями, которые мне не удавалось взять в магазине. Пожал плечами.

— Может, споем? — предложил себе. — Вот так… — и издал несколько неопределенных звуков. Замолчал.

Чуть погодя заметил:

— Если уж тебе охота валять дурака, то делай это по крайней мере со вкусом.

Я попробовал засвистеть. И обнаружил, что губы пересохли, словно после многодневного перехода через пустыню.

Началась четвертая неделя моей вахты. Оставалось девятнадцать лет, одиннадцать месяцев и шесть дней. Нет, пять. Мой взгляд скользнул в направлении матовой металлической пластины, встроенной между поверхностью пультов и экранами. Я мог бы отмечать на ней пройденные дни. Еще один фактор. Ускорение ритма. Минимальное, но о других вообще трудно думать.

Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что могло бы послужить вместо мела. Не обязательно белого. Лучше — бронзового. Или темно-красного.

Безумие. Стоит мне раз начать, и я днями не ограничусь. Начну отмечать часы, потом минуты…

Я вообразил человека, стоящего перед пультом с мелком в руке и поглядывающего на циферблат. Услышал его голос. «Одна» — движение руки; «вторая» — новая черточка; «третья»…

Это был мой голос.

Безумие.

Я встал и принялся расхаживать по кабине. Присутствующий в воздухе звук сделался несколько сильнее. Примешалось неуловимое басовое гудение, словно от удаленных на десятки километров старинных сирен.

Металл. Железо, от которого остаются порхающие хлопья сажи. Неорганическая эволюция. Оставляешь в лесу моток стальной проволоки и отправляешься спать. А через двадцать лет встаешь, берешь ружье и возвращаешься с шикарными рогами.

— Олень, — сообщил я с гордостью. — Бык прямо чудо. Добрые триста килограммов живого веса.

Живого?

— Это тишина, — мой голос прозвучал более твердо. Словно бы я знал, что все зависит от того лишь, смогу ли я кого-либо убедить, что это и на самом деле только тишина. — Тишина, — повторил я. — Остальное — сказочки про железного волка. Колокола. Бычки. Шумы по ночам. Отсчет минут. Хорошо, хоть олень. Хорошо, что не гномик в островерхой шапочке. С длинной, седой бородой, плавно загибающейся к низу. Стоит на тропинке и грозит пальчиком. А когда подойдешь, то окажется, что вместо гномика — один пепел от только что погасшего костра.

Я остановился. Рассуждая логически, железных оленей не бывает. Тот, которого я встретил, являлся частью тишины. Как птицы или колокола. Безумие.

Не задумываясь о том, что делаю, я вернулся в тамбур и снял с полки брошенный туда ручной анализатор. Его окошко было чистым. Я стер данные после прочтения. Разве, что их там никогда не было.

Я взвесил на ладони плоский, дискобразный аппаратик и вернул на то место, где он лежал. Вернулся в кабину и задержался у прохода в нишу, возле диагностического устройства. Пробежал взглядом по его темным, слепым экранам, по рядам индикаторов.

— Нет, — заявил твердо. — Нет.

Я не ощущал усталости. Мышцы мои послушны. Я говорю: «пойду посмотрю, осталась ли еще та запись в окошке анализатора» — и действительно иду. Мой рассудок функционирует нормально. Навязывает свою волю всему телу.

Олень, черные круги, балаган в Централи, который неожиданно исчезает — все это временные отклонения. Железных зверей не бывает. Никогда их не было на этой планете. И за ее пределами тоже. Нет ни малейшей причины, чтобы они появились и за двадцать лет размножились.

Вопрос этот следует считать закрытым.

— А теперь, — сказал я, — неплохо бы снова послушать музыку…

Прошел месяц, а металлическая полоса под экранами оставалась чистой. Выпало несколько дождливых дней. Я проверил параметры и пришел к выводу, что программу орбитальных климатических станций изменили. Циклы наступали с разной периодичностью. Очевидно, пытались воссоздать точную копию природной циркуляции воды в атмосфере.

Болото, образовавшееся между базой и полянкой на вершине холма, подступило к самым стенам строения. Тишина пополнилась новой составляющей: кваканьем лягушек.

Однажды, возвращаясь с обхода наблюдательных пунктов, я задержался в нескольких десятках метров перед каменистой пирамидой и глазами альпиниста принялся прикидывать маршрут. Прямо из травы вырастала массивная, бронзового цвета глыба, собственно — небольшая, наклонная скала. Выше шел узкий карниз, упирающийся в косо срезанную поверхность. Со всем этим я справился бы за несколько минут. Неприятности начинались выше, где осыпь мелких каменных обломков ожидала единственного прикосновения ноги, чтобы скатиться вниз. Все же, когда-нибудь я попробую. Даже если в результате этой забавы загрохочу оттуда, то там не больше двенадцати метров.

Я закрыл глаза. Борясь с охватившим меня раздражением, простоял какое-то время, после чего быстрым шагом направился ко входу. В углублении, ведущем к тамбуру, остановился и нашарил переключатель. Когда я открыл глаза, не было уже ни скалы, ни карниза, ни каменной осыпи. На солнце ярко блестел светлый, словно отполированный овал купола.

Я тщательно вгляделся, словно хотел раз и навсегда запечатлеть в памяти его форму и размеры.

— Показать тебе еще что-нибудь? — процедил сквозь стиснутые зубы. — Не волнуйся. Фантоматические проекторы я перепрограммирую. Это я могу для тебя сделать. Скажи только, что бы тебе хотелось увидеть? Сам решай…

— Ладно, ладно… — добавил я, когда эхо моего голоса затерялось среди деревьев. — Это не обязательно сегодня. Можешь подумать. Я к твоим услугам. Каждый раз, как у тебя появится желание побродить по скалам или вытащить какой-нибудь автомат из кустов.

Поверхность купола угасла под надвинувшимся скалам. Я вошел внутрь. Зажег все лампы, открыл бутылку концентрата и, припав к ней губами, двинулся к пульту. Врубил главный контрольный экран гибернатора и переключил запись на цифровые данные.

Даже самый незначительный непредвиденный факт не нарушал покоя людей, ожидающих во сне, пока время загладит последствия их любопытствующего нетерпения. Может, не совсем их, но значения это не имело. Детство — не только привилегия. Энергия поступала непрерывным потоком, питая генераторы и криогенные агрегаты, благодаря которым сон миллиардов людей был одновременно их путешествием во времени.

А как иначе определить состояние, когда человек разминулся с процессом старения своей среды обитания, опережая этот процесс или, наоборот, отставая от него?

— Отчаянный игрок, — произнес я с полным ртом. — Даешь сорок лет форы своей биосфере. Сам позволил другим побеспокоиться о полных двух десятилетиях. Ты — как флюгер. Раз — туда, раз — сюда. И единственное тебе оправдание, что ни на что не имеешь влияния.

Я глотнул и добавил:

— А тех даже дождик не промочит…

Металлических оленей нет. Все это было иллюзией, порожденной тишиной. А если не было? Почему в таком случае напали на меня, пренебрегнув миллионами беззащитных существ, покоящихся в гибернаторе?

— Опять начал? — поинтересовался.

И признался чуть погодя:

— Ты прав. Те миллионы — вовсе не беззащитны. Ты — другое дело. Те, кто выпустил на тебя того оленя, располагают временем. Массой времени. Но их серые клеточки работают неважно.

— Хочешь сказать: «не так, как твои?» Не обольщайся.

— Не стану портить тебе настроение на ночь. Может, опять услышишь какие-нибудь шорохи — и тогда придется побегать?

— Заткнись, — рявкнул я.

Быстро подошел к пульту. Регистрирующая приставка остановилась. Если уж необходимо, чтобы я заглушал сам себя, то те стоит, по крайней мере, доставлять этим радости другим.

Я вернулся на центр кабины и развалился в кресле.

Тишина. Словно кто-то открыл все трубы органов. Но о мехах позабыл.

День был погожий, но в воздухе сохранялась влага. Контуры города вырисовывались на расстоянии руки.

Как я и предполагал, не оставалось никакого следа от круга. Ни черного, ни бурого. Не было ни отпечатков копыт на тропинке, ни чего-либо в том же духе. Не было ничего, кроме зелени и атмосферы, сквозь которую чуть ли не проступала чернота космоса.

Я шел прямо, как по ниточке, в направлении зданий. Иллюзии там или не иллюзии, но я должен иметь уверенность. Прогуляться немножко подальше. Обойти если не весь, то по крайней мере значительную часть гибернатора. Разумеется, не пешком. Ночевать вне базы мне противопоказано. Даже если бы мне вздумалось остановиться на привал у ног спящей принцессы.

Уже вчера мне пришло это в голову. Довольно стирать подошвы. Позади Централи расположена транспортная база. По идее, она предназначена для штабистов, инспектирующих полигоны. На самом же деле им таким образом предоставлена возможность поглядеть на те остроконечные, многотонные махины, с вершины которых человек с таким безразличием, и даже снисходительностью взирает на пустыни и скалы чужих планет.

Сад перед Централью я преодолел чуть ли не бегом. Вошел за ограду, после чего свернул на боковую тропинку, под прямым углом отходящую от главной аллеи. Миновал участок павильонов и через несколько минут оказался перед длинным ангаром, оборудованным мощными подъемниками и транспортерами.

Все входы здесь оказались наглухо запертыми. Механизмы не действовали, мне потребовалось приложить немало сил, чтобы открыть одну из туннельных камер, в которой содержались экспедиционные аппараты среднего радиуса действия, типа «Поверхность — атмосфера — поверхность». Именно такое название фигурировало в инструкциях, которых никто не читал. «Средний радиус» в условиях исследования неизвестных планет либо астероидов на Земле становился практически неограниченным. Но ведь эти фотоленты на воздушной подушке и строились не с мыслью о Земле. Кроме нормальных излучателей, каждый из них был оборудован автоматически управляемым ускорителем антипротонов. Могло показаться странным, что люди, прежде чем отправиться в спальню, не побеспокоились заперать этот ангар наглухо. Поскольку проявили достаточно предусмотрительности, чтобы превратить мою базу на вершине холма в нагромождение валунов. Другое тело, что конструкцию и транспортное оборудование этого ангара знали только пилоты. А их, мне кажется, сочли неопасными.

Со склада в подземном бункере я прихватил лазерные запалы и запустил реактор. Остановился на наклонном подъездном пути и подал сигнал.

Из туннельного бокса донеслось шипение, вскоре перешедшее в нарастающий грохот. Повалил дым. Рев усилился, стены здания задрожали.

Я почувствовал неожиданное облегчение. Мои мышцы расслабились, плечи опустились, напряжение, в котором я, сам того не осознавая, провел последние дни, схлынуло, оставляя благодушие и ленивый шум крови в висках. Я опустился на колени. Выбросил перед собой обе руки и перенес на них всю тяжесть тела. Я улыбался. Я чувствовал, что глаза у меня закрываются, словно сутки пришлось обходиться без сна.

Вернулся мой мир. Мир пилота. Через минуту все стихнет. Двигатель «папочки», как мы называли между собой эти машины, работает бесшумно. Только запуск двигателей производится на химическом топливе.

Дым редел. Из пасти туннеля выдвинулся плоский лоб бронированного жука. Я не мог понять, какого дьявола я надрывался до сегодняшнего дня. Что значат все эти писки, щебетания и колокола перед звуком заводимых агрегатов.

На борту машины виднелась надпись «ПАП 25». «Папочка». Я подошел и похлопал шершавый, зеленоватый панцырь. Взобрался по тарелкоподобным ступеням и занял место за пультом. Снял блокировку и тронулся, с места набирая скорость. Резко развернулся, чуть ли не на месте, нацеливаясь в сторону площадки перед главным павильоном, и открыл главные дюзы. Аппарат рванулся. Перегрузка вдавила меня в кресло, какое-то мгновение я видел перед собой только небо, несколько выцветшее, еще затеманненое слегка последними клубами дыма.

Я выскочил на дорогу, сбив заодно какие-то цветы, выросшие на повороте, пролетел по короткой, широкой аллее, миновал ворота, чуть не свалив их, и оказался на улице. Добавил скорости. Выдавливаемый из открытой башенки воздух заглушал рычание двигателей. За собой я оставлял резонирующее под мостами, передающееся от улицы к улице эхо. Ощущал на лице нарастающие волнами удары ветра, чуть ли не видел их, расступающиеся передо мной, пробуждающие в дальних районах стеклянные фасады зданий, конструкции тротуаров, двигатели эскалаторов. Дрожь прокатилась по всему этому колоссу, выстроенному из прямоугольных блоков, соединенных миллионами коммуникационных нитей, среди которых и протекала людская жизнь.

Я услышал под собой грохот, словно ехал по толстому стальному листу, переброшенному через пропасть, образующую своеобразный резонансный объем. Я свернул, не зная о том, что эта полоса отведена для пешеходов. Тротуар, разумеется, был неподвижен. Несущие дюзы «папочки» стучали по его тонкой поверхности, рассчитанной на перемещение равномерно распределенного людского веса. Я подумал, выдержит ли он, и еще немного добавил скорости. Мне захотелось смеяться. С грохотом, от которого содрогались несущие конструкции виадука, я промчался над главной магистралью и по ближайшему пандусу свернул к узеньким удочкам промышленного района. Тут никто не ездил, люди останавливали машины у ближайших путепроводов, немногочисленные прохожие пользовались эскалаторами и тротуарами. Я двигался по туннелю, стены складов и магазинов по обе стороны вздрагивали, опять зазвенело стекло, ему вторили установленные внутри помещений металлические полки и стеллажи. Мне вздумалось запеть. Мой голос тонул в лавине звуков. Я поудобнее расположился в кресле, широко раскрыл рот и выкрикивал какие-то обрывки мелодий, песенок, отдельные слова, лишенные связи и смысла. Когда в конце улочки замаячила белая полоса перекрестка, я притормозил, но самую малость, свернул, добрался до ближайшей параллельной улицы, повернул на нее, и вновь помчался мимо гулом отзывающихся просторных залов, все еще горланя, и все еще не слыша собственного голоса. Длилось это достаточно долго, пока горло окончательно не вышло из повиновения. Я задохнулся и замолчал. Дал сигнал автоматическому пилоту и перевел управление на него. Установил направление, после чего опустил спинку кресла чуть ли не до горизонтального положения. Заложил руки за голову и уставился в голубизну. Наконец, хоть что-то, что наверняка не было тишиной. Что-то реальное. Живое.

Не знаю, когда «папочка» вынес меня из города. Сориентировался только когда небо несколько потемнело. Сперва я подумал об облаке, но день был погожим, как никогда.

Я поднялся. Спинка кресла последовала за мной спиной. Улыбка с моего лица исчезла. Я инстинктивно склонился над пультом. Взял управление на себя и затормозил. Пролетел еще несколько десятков метров, оставляя за собой широкую полосу поваленной травы, и остановился.

Эта полукруглая гора передо мной, выстроенная из мутного, голубоватого стекла, тоже являлась действительностью. Но она относилась к тишине.

Двигатели смолкли.

Я перевел рукоять в положение «готовность». Из корпуса поднялись защитные стеклянные плиты, наглухо закрывая башенку. Уголком глаза я заметил раскрывающиеся вдоль бортов амбразуры ускорителя, излучателей, рефлекторов анализаторов и антенн. Были ли те черные круги лишь плодом моего воображения или нет, но силовые поля, окружающие гибернатор, существовали на самом деле. И мне приходилось считаться с их наличием, если я сам не желаю превратиться в облачко сажи.

Я выпрямился в кресле, уперся взглядом в равнину, в то ее место, где она соприкасалась с наружным защитным полем, и тронулся с места.

Я проделал порядка ста восьмидесяти километров. Слева от меня тянулась нигде не нарушенная, полупрозрачная стена, мнимо прямая. Изгиб ее был заметен только вверху, у вершины, где соединялись поля, образующие силовой зонтик. Город находился теперь по другую сторону полусферы. Передо мной, насколько хватало глаз, протянулась лишь сочная, изредка отмеченная пятнами более высокой травы, равнина. Как я и надеялся — ни следа чьего-либо присутствия вблизи гибернатора. Не говоря уже о кое-как загашенных кострах.

Когда я преодолел следующие сорок километров, на горизонте начали вырисовываться холмы. Я возвратился к Парку Огней, но на этот раз не со стороны города, а с юга, где парк уже переходил в карликовый лес, покрывающий всхолмленный, неопрятный район. Точнее, так было когда-то. Теперь и здесь тянулся массив деревьев, переплетенных в неразрушимом, плотном объятии.

Не меняя скорости, я ехал до тех пор, пока сквозь полупрозрачную для солнечных лучей броню купола, а точнее — через ее боковой овал, не заметил размазанные очертания города. Тогда я отодвинулся на несколько метров от шеренги наружных эмитторов и остановился.

Я свое сделал. Поступил согласно железному правилу исследователя. Любое сомнение, если уж оно появилось, должно быть разрешено.

Ни человек, ни какие-либо животные не атаковали гибернатора. Указатели потребления мощности говорили правду. Ни разу, ни на долю секунды, генераторам не приходилось увеличивать нагрузку, чтобы избежать опасности. Чтобы уничтожить существо или предмет, оказавшиеся подозрительно близко от силового поля.

Какое-то время я сидел неподвижно. Потом, не без сомнений, потянулся к пульту и раскрыл кабину. Воздух был неподвижен. Тишина.

Я двинулся вперед. Пролетел еще сотню метров в направлении леса и остановил двигатели. Инстинктивно надавил клавишу пеленгационного сигнала, как делал тысячу раз на чужих планетах, провел рукой по карманам, проверяя, на месте ли аппаратура, и спрыгнул на траву. До сих пор я не задумывался, как поступлю с «папочкой» по завершении прогулки вокруг гибернатора. Чтобы все шло, как положено, я должен был бы вернуть его на место. Дабы не переполошились, встав с постелей. Или же спрятать его в лесу, вблизи базы. На всякий случай.

Время для этого всегда найдется. А пока с тем же успехом он может простоять и тут.

Перевые дверевья виднелись на расстоянии, не превышающем пятидесяти метров. Я шел в их направлении без каких-либо особых намерений. Мне пришло в голову, что можно было бы прогуляться немного дальше, дойти до холмов и по ним вернуться на базу. Таким способом я лучше бы познакомился с районом, примыкающим к моей каменной пирамиде.

Я вспомнил, как безрассудно мчался по городским улицам. Пожал плечами и ускорил шаг. Лучше уж это, чем металлические олени. Или альпинизм по несуществующим скалам.

Я прошел между несколькими пышно разросшимися кустами и вступил под сень деревьев. Я понимал, что меня ожидает там, впереди. Пот первопроходца, борьба с колючим подлеском, болота. Но путешествие на «папочке» вокруг гибернатора заняло не больше трех часов. До вечера было далеко. А спешить мне некуда.

Позади себя я услышал какой-то звук. Он доносился из-за рощицы высоких буков. Я остановился. По соседству, как на зло, не росло ни одного дерева, за стволом которого я мог бы поискать убежище. Самый близкий древесный гигант отстоял на десяток метров.

Звук повторился. И прозвучал, вроде бы, ближе. И, если бы я не знал, что такое невозможно, я мог бы поклясться, что это — зов человека. Может, и не зов. Скорее — покрикивание, как это делают дети, сбегая с крутого склона. Немного со страху, а немного для демонстрации малолетских фантазий.

Сам не понимая, что делаю, я напрягся и, сколько было воздуха в легких, завопил в направлении леса. Это не был какой-либо артикулированный звук, это не было словом. Я еще не успел закрыть рот, как пришел в себя.

Эхо моего голоса еще бежало вдоль холмов, когда совсем рядом со мной послышался шепот:

— Эй…

Я оцепенел. Бесконечно медленно провел взглядом по ближайшим зарослям.

— Эй…

Я чуть подался вперед. Мышцы напряглись.

— Не двигайся! — прошипел голос. Словам сопутствовал шелест, словно кто-то менял положение на более удобное.

— Выйди, — произнес я негромко.

То, что происходило, меня не касалось непосредственно. Словно я просматривал запись, смещенную во времени. Доходящий до меня голос не ассоциировался у меня ни с одним из людей. Я не смог бы вообразить себе ни мужчину, ни женщину, говорящих таким образом.

— Нет. Я хочу только, чтобы ты знал. Запомни. Есть кто-то, кто нуждается в твоей помощи. И не один. Но помни: ты никого не встречал. С тобой никто не разговаривал. Слушай. В лесу…

Шелест. Секундная тишина. И неожиданный треск, словно перепуганный зверь сорвался с места. Топот ног, несущийся с горы, что-то массивное продралось сквозь кустарник, и между двумя буками напротив меня появилась фигура человека. Мужчины.

Я закрыл глаза. На мгновение. Меньше, чем на мгновение.

Тишина.

Снова зашелестело. Я успел заметить только быстрое движение, бегство — и пространство между деревьями вновь оказалось пустым.

Уже на бегу я прижал к бедру рукоять излучателя. Коротко крикнул. Но ответа и не ждал. Домчался до места, где кто-то, кто не мог существовать, стоял еще секунду назад, и наослепь бросился к лесу.

— Стой! — проревел я. — Вижу тебя!

Никого.

Я пробежал еще несколько шагов и остановился. Молчание.

Шли секунды. Минуты. Я напряг слух, шаря глазами по ближайшим зарослям. Ничего.

Я простоял так, взвешивая на ладони корпус излучателя, минут, наверно, с десять. Потом успокоился. Глубоко вздохнул.

Что это было? Серна, если смотреть на нее снизу, если она займет определенное положение, может, на худой конец, походить на фигуру человека. При соответственном освещении. И тогда, когда кто-то готов увидеть скорее человека, чем серну.

Заблудившийся автомат, который бросил свою работу по консервации коммуникационных линий и отправился в лес по грибочки? Чепуха.

— Человек, — произнес я. — Что-то новенькое.

Да. Только это «что-то» существовало на самом деле. Собиралось со мной о том, о сем побеседовать. Но не успело. Тут не может быть речи о галлюцинации. Не сегодня, когда я на несколько часов расстался с тишиной.

С чего это вздумал кричать? Ведь мог бы заполучить его. В худшем случае — в виде черного круга на траве. Не «его». То, что выдавало себя за человека. И неорганические элементы тоже?

Я могу рассуждать так часами. Неделями. Чтобы прочесать лес как следует, потребовалась бы не неделя, а год. Даже если бы я привел в действие всех «папочек», укрытых в туннельных боксах позади Централи. А результат будет тот же, как если бы я вздумал отыскать ракету, заблудившуюся за пределами Системы.

Не в этом ли с самого начала было дело? Почему я его предупредил? Причем, раньше, чем сообразил это? Или — боялся, что и теперь — только тишина? Уже тогда боялся?

Бред.

Я пробормотал что-то и опустил излучатель. Еще немного постоял и повернулся потом в сторону недавно брошенной машины. Поезжу еще немножко. Хотя бы назло тому голосу, который взывал к моей помощи для тех, кого не существует.

До сумерков оставалось не больше трех часов. Я решил провести замеры. Меня об этом не просили. Но и не предупреждали, чтобы я этого не делал.

На глубину в шесть сантиметров почва была практически свободна от токсичных соединений. На след детергентов я наткнулся только при бурении. Сперва шел чистый слой, и вовсе не такой тоненький, как получалось из разработок институтов прогнозирования. И только под ним я отыскал то, что хотел. Словно некогда взорвался поблизости гигантский склад, на котором хранились всевозможные яды, производные фенола, ДДТ и все такое прочее, пригодное для травления, выжигания, убиения и изничтожения. Но так будет только через несколько сотен лет. Не через восемьдесят.

Наличие этой пакости не имело практического значения. Материковые породы уравновесились, успокоились, и вероятность того, что глубинные слои выдавит наружу, равнялось нулю. Уже сейчас. Через шестьдесят лет можно будет разводить грядки прямо на земле. Если на то пошло, то свой план «равновесия биосферы» они рассчитали с изрядным запасом. Это и понятно. Все прогностики и специалисты по адаптационным процессам уже столько лет пугали людей призраком гибели, стоящей на пороге, что теперь им было просто не выговорить, сколько же лет на самом деле потребуется на регенерацию. Четверть века? Несерьезно как-то.

Я остановился на середине поросшего редким лесом склона. Развернул назад кабину. Перед глазами — зеленые полянки, несколько деревьев, уже потемневшие из-за заката городские стены и гаснущая голубизна.

Я проверил аппаратуру связи и выстрелил зонд. Указатель загрязнения атмосферы дрогнул и засветился неярким огоньком. Стрелка лениво поплыла по шкале. Не дальше, чем на долю деления.

Я смотрел на ее резкие, спазматические подрагивания и позабыл о данных, транслируемых сверху. Ну, узнал бы я, что воздух чист. Может, в верхних слоях, где перемещаются крупные атмосферные массы, датчик и засек бы следы выхлопов древних, дофотонных кораблей.

Неожиданно меня поразила некая мысль. Я замер. Руки расслабились. Пальцы соскользнули с пульта.

Вода и почва чисты, верно? То же самое — с атмосферой. Прекрасно.

Ну и как в таком случае определить то, чем я сейчас занимаюсь? Дело не в количестве. В пропорциях. В процентах или даже в долях процентов. Я могу допустить еще не одну глупость. Но не предательство.

Этот дым, при химическом запуске двигателей и генераторов. Открытые дюзы во время бешенной гонки по городу. Теперь — зонд. А до этого — красный свертячок на корпусе излучателя. Зараженный круг земли.

Что я тут, собственно, делаю?

— Лучше спроси, — пробормотал я, — что ты еще наделаешь?

Ответить нетрудно.

Я неторопливо проверил вмонтированную в скафандр аппаратуру, скользнул глазами по индикаторам и выскочил из кабины. Отошел на несколько шагов и задействовал передатчик. Автопилот отреагировал немедленно. «ПАП 25» попятился назад и под пронзительный треск ломающихся ветвей протиснулся в середину огромного, буйно разросшегося скопления кустарника.

Я дистанционно запер кабину, выключил двигатели и остановил реактор. Восцарилась тишина. Подлинная и абсолютная.

— Колокола тебе надоели? — вслух поинтересовался я. — Все это — тишина. Ты выбился из ритма. И ничего больше.

— Ну, твое здоровье, — сказал я, поднимая бокал. Подождал, пока маленькая стрелка скроется под большой, и сделал глоток. Почувствовал холод в желудке. По телу прошла дрожь.

— Что ж, с этим мы разобрались… — пробормотал я. Отставил бокал и принялся его разглядывать.

Он мне обошелся в месяц трудоемкой возни. Бокал я изготовил из единого куска бронзового дерева. Он и выглядел как кусок ствола, выдолбленный изнутри и описающийся на очищенный от коры сук. Я наполнил его водой и таким вот образом попрощался с прошедшим годом.

Таким было мое второе Рождество на этом холе. Первое, после полных двенадцати месяцев. Уже кое-что.

Я поднялся, взял «бокал» и швырнул его в утилизатор. На всякий случай, чтобы мне не взбрело в голову поставить его на полочку и лишить себя таким образом занятия на следующий год.

— Прошу: музыка! — обратился я к колоколам. Те не смогли отказать.

Я развлекался что надо. В моем распоряжении били сирены, ревуны, колокола и органы. Когда они въедались мне в печенку, я приказывал им играть. Это не всегда помогало. Но на этот раз все обстояло как надо. Я приветствовал Новый Год. Когда наступает этот праздник праздников, то бьют во все колокола, оставшиеся с тех пор, когда музыка их означало нечто большее, чем просто звук. Может, в них самих сохранилось что-то от тех давних лет?

— Ладно, перестань, — махнул я рукой. — Новый же Год.

И вспомнил кое о чем. Быстро вернулся к утилизатору, но от моего бокала уже осталась только горстка белой пыли.

— Ничего не поделаешь, — я обернулся к экранам и развел руками. — За тех, кто в пространстве, выпьем в следующий раз.

Ряды зеленоватых, неярко светящихся огоньков ответили подмигиванием. Я кивнул.

— Отлично, — сказал им. — Этого я от вас и ожидал.

Я постоял какое-то время посреди кабины, поглядывая на ванную. Потом шевельнул плечами и повалился в кресло.

Весной начались дожди. Тем не менее, я надолго покидал базу. Брал с собой автомат. Пока я копался в регистрационных блоках наблюдательных постов, он стоял рядом со мной с излучателем, готовым к выстрелу.

Однажды я переключил запись на фонию. Пустил в движение барабан. Отошел на несколько шагов и спрятался за дерево.

Колокола смолкли. Неожиданно сделалось пусто. В следующую долю секунды поляна ожила.

Искрение на стыках проводов, в зоне досягаемости приемника. Постукивание старых световодов с изношенными лазерными головками. Зернышки песка, сыплющиеся на мамбрану.

Так разговаривают звезды. Той единственной, самой близкой, не удается перекричать остальные. Частички излучения говорят о многом. Мой компьютер, к примеру, знает, что об этом думать. Из какофонии сигналов он нечасто выберет один-единственный звук, одно-единственное прикосновение, чтобы запечатлеть полученную информацию в своей памяти. Из этого получится неплохая книженция. За двадцать лет — несколько. Да пусть хоть даже и одна. Год прослушивания — это слишком много даже для хорошо выспавшихся людей. Я могу спокойно пускать эту музыку, не заботясь, что в записи образуется пропуск. И без того в эту приставку никто не заглянет.

Я ничего не собираюсь выяснить. Меня не касается, на каком году появились эти гости, чьи голоса я слышал. Они ничего не способны дать мне, кроме голосов.

Я почувствовал, как мышцы расслабляются. Перевел дыхание. Оперся спиной о ствол дерева и обрел глазами свою полянку.

Она изменилась. Зелень стала ярче. Глубже проникали солнечные блики, лаская поросли мха и высокой травы, образующей плотный ковер. Я вообразил, что впервые коснулся ногой этой планеты, что еще слышу потрескивание остывающих дюз ракеты.

— Видишь, — сказал я. — Выглядит это вот так. И любой согласится, что приспособиться можно.

Я смочил губы языком и сглотнул слюну. Горло у меня щипало, словно я сутки не пил. Я спрятал лицо в ладонях и како-то время простоял так. Не знаю, когда мои пальцы поползли вверх и заткнули уши.

Тишина. Даже теперь. Ее голоса уже проникли ко мне внутрь. Циркулируют по моим венам и оплетают нервные волокна. И не так-то легко мне от них избавиться. Например, вслушиваясь в излучение звезд.

Провоцировать эти голоса — тактическая ошибка. Кто знает, что я еще натворю.

— Пусть себе звонят, — сказал я. Слова вязли у меня в горле. Я откашлялся и добавил:

— Бредятина.

Не отнимая рук от ушей, я направился к базе. Перешел полянку, обогнул болотце, уже поросшее высокой травой, и вышел на просеку, расчищенную несколько дней назад.

— Бредятина, — повторил я вслух. — Тебе следует завести метроном. Раз-два, побудка. Три-четыре: связь. Пять-шесть: обед. Тогда, быть может, у тебя пропадет желание прятаться за деревьями, чтобы подслушивать звезды. Ритм. Ты опять выбился из ритма.

Высоко вскидывая ноги и чеканя шаг, словно на парадном марше, я вступил в шлюз. Скинул с себя все, что мог, и забрался под душ.

— Делириум, — ворчал я, устраиваясь в своем кресле. — Отправление. Я передозировался этой тишиной. Она — почище, чем морфин. Учти это. Стоит запатентовать.

Наверно с того дня я начал слышать метроном. Слышать — не то слово. Я ощущал его ритм в приливах тишины. Поскольку она накатывалась приливами. Несмотря на то, что постоянно играли все те же пищалки. И колокола, на единой ноте. Я представил себе движения его маятника, и разбегающиеся волны, которые остаются от лодки, когда гребешь одним веслом.

Той зимой выпал снег. Миллиметры, но при трехградусном морозе лес побелел. День выдался ни хмурый, ни облачный. Голубизну пятнали клочья рваных облаков, но свет, падающий на землю, был резким, слепящим. Я вошел в лес вблизи того места, где три года назад оставил похищенного из Централи «папочку», и свернул к началу просеки. Каждую неделю я отваживался на такую многочасовую прогулку.

На пути у меня оказался старый бук, растущий несколько в стороне от других деревьев. Когда я был уже близко, от его темного ствола словно бы отделился другой. Выглядело так, словно дерево сместилось на несколько сантиметров.

Не целясь, я нажал на курок. Услышал пронзительное шипение и более громкий, чем звук вылетающих лучей, топот. Промелькнуло что-то черное. Долей секунды позже я утратил способность к зрению, ослепленный более яркой, чем солнце, вспышкой. Невозможно, чтобы что-то, находящееся за этим буком, смогло убежать. Чтобы осталось в живых.

Дерево пылало. Я стоял — и ничего не делал. Когда до меня докатилась первая волна жара, отступил на несколько шагов.

Замерзшие соки проявили себя внезапно. Раздался треск, словно взорвали скалу, и ствол дерева раскололся на три огромные лучины, демонстрируя бело-желтую сердцевину. Или, может, то был отблеск огня. Пламя било вверх на высоту в несколько десятков метров, я не смог бы выдумать ничего лучше, если бы надумал проинформировать кого-либо о моем присутствии на этом лесистом склоне.

Минуты шли. Я все так же стоял, ничего не предпринимая, прикрыв глаза, вслушиваясь в треск — словно каштаны поджариваются на огне. Наконец объятое пламенем дерево наклонилось, на какое-то мгновение зависло в воздухе, и потом рухнуло, взметнув в небо фонтан огня. Мне в лицо ударил дым, перемешанный с пеплом и крохотными угольками. Я резко отвернулся, покачал головой и, покинув пожарище, направился в сторону просеки.

Я обернулся лишь перед самым входом на базу. Перспектива прорубленной в зарослях дороги была пуста. Только высоко в небе виднелось тающее на глазах бурое облако.

— Сигнал бунта, — сообщил я несколькими минутами позже, уже сидя в кресле перед пультом. — Подождем первого отряда.

И попытался рассмеяться. Вызвал звук — словно стронулся с места веками не работающий механизм — и замолчал.

В стенах купола зародился высокий, вибрирующий звук. Я ничего не сделал, дабы перестать его слышать. Даже не пошевелился.

Это только тишина.

Прошло с полчаса. Я обнаружил, что у меня по лбу текут струйки пота. Ладони оказались влажными. Рубашка липла к телу.

Я встал, сбросил с себя, хватая воздух, одежду. Забрался в ванную и пустил душ. Вода казалась тепловатой. Становилось душно. Мне на грудь навалилась какая-то тяжесть, дышать сделалось физическим мучением. Я — как был мокрый — влетел в кабину, не закрыв воду. От меня шел пар. Чувствовал я себя словно в теплице, полной влаголюбивых растений, привыкших жить в болотах. Невольно коснулся рукой шеи, словно собирался распустить галстук. Температура быстро росла, я начал задыхаться.

В неожиданном прозрении, уже чуть ли не теряя сознание, я сообразил, что оказался жертвой катастрофы. Взрыв реактора? Без малейшего сигнала со стороны аварийной аппаратуры?

Лес. Лес горит. Занялся от того дерева. Когда это было? Год назад? Вчера?

Все сходится. Только что. Да, это лес. Меня предупреждали, чтобы я был с ним поосторожнее. Кто? Какая разница. Может, во сне? Неважно.

Я почувствовал прилив сил. Необходимо вызвать автоматы. Пусть покажут, на что они способны.

Я сорвался с места. Как был, голый, выскочил в тамбур. Рванул дверь. Промчался несколько метров по просеке, поскользнулся и упал лицом на заросли колючего кустарника. Боли не почувствовал. Мне на кажу упало что-то белое. Пепел.

Я зашипел и, раздирая ладони, отполз назад. Сверху опять что-то полетело.

Снег, разумеется.

Я закрыл глаза. Изо всех сил стиснул зубы. Пальцы мои впились в лицо. Челюсти свела судорога, я начал дрожать, колотясь всем телом о лед, на котором лежал.

Широко раскрыл глаза. Ночь. Темно. На расстоянии вытянутой руки — заснеженные корни деревьев. Луна. Неподвижные тени. Декорация, а не ночь.

Только декорации бывают такими тихими.

Мышцы одеревенели. Я поднялся и немного подождал. Отошли. Можно идти.

Еще от входа я услышал шум воды в ванной. Отворачивая лицо от зеркала, сразу же потащился под душ.

— Сумасшествие, — выдавил, когда успокоилось дыхание. — Сущее сумасшествие.