"Полюс Лорда" - читать интересную книгу автора (Муравьев Петр Александрович)ГЛАВА 13Как-то на неделе, вернувшись с обеда, я нашел на столе красную телефонную записку. Звонила Салли; небольшой квадратик наверху – «перезвонить!» – был перечеркнут, а ниже была приписка: «спешно!» Я сразу подумал об отце: в последнее время он постоянно недомогал, в большой мере по своей вине, так как, несмотря на запреты врача, продолжал много курить, да и выпивал лишнее. Салли, видимо, дежурила у телефона; когда я позвонил, она сразу сняла трубку. – Алекс, с отцом плохо! – зашептала она. – Что случилось? – Удар!… Сперва сердце, а потом паралич! – И что же, что с ним сейчас? – Отвезли в больницу. Я только что оттуда. Ты приедешь? – Конечно, сейчас же выезжаю. И не волнуйся, хорошо? Этот короткий разговор помог Салли оправиться, и она уже более спокойно ответила: – Да, да, не буду и… я заеду за тобой на станцию. Через полчаса я мчался автобусом на север. День был хмурый – вот-вот задождит. Легкая серая мгла закрывала даль, дорога казалась грязнее, чем обычно, и на нее выплывали за поворотами затерявшиеся среди неяркой зелени домики. Мне было тоскливо, как и прочим пассажирам, – об этом свидетельствовали их скучающие лица. Да и шофер был человек невеселый, на вопросы отвечал неохотно, ежеминутно тянул носом и вытирал салфеткой основательно облысевший череп. От нечего делать я считал секунды между проносящимися мимо столбами: четыре, три, шесть, опять четыре; некоторые столбы были поставлены чаще, и это сбивало с толку. На проводах сидели воробьи – самые скучные и никчемные воробьи, каких мне когда-либо приходилось видеть. Их предки, подумал я, были жизнерадостней, так как при конной тяге у них находилось на дороге много полезных занятий. Салли ожидала меня у автобусной остановки. За ее улыбкой я почувствовал тревогу. – Ты обедал? – спросила она и, услышав, что обедал, прибавила: – Тогда заедем домой на кофе! Это – по дороге, а в больницу еще рано. Мне всегда казалось, что отец ничего не добавляет к обстановке и к самой атмосфере в доме. Он как-то не сживался с местом и вещами, хотя непрестанно грезил всяческими улучшениями. У него не было ни любимого угла, ни кресла, а кабинетом он пользовался больше для представительства. Да и его общество часто меня тяготило. Теперь, неожиданно, я остро ощутил его отсутствие: в доме было пусто, вещи и мебель стали плоскими, а Салли, хозяйничавшая за столом, показалась мне совсем маленькой и затерянной. Окна покрылись мелкими каплями дождя. Салли зажгла лампу, и мы принялись за кофе. – Ты говорила с доктором? – спросил я. – Да, он объяснил, что началось с сердца, а потом произошел разрыв кровеносных сосудов в мозгу. Я плохо поняла. Ты с ним сам поговори, хорошо? – Конечно. Еще через четверть часа мы садились в машину. Дождь усилился, воздух потемнел, и только мокрая крыша светлела на фоне серого неба. Ехали недолго; вскоре увидели впереди белый корпус больницы. – Нам влево, – тихо обронила моя спутница. В приемной стояла тишина; несколько человек сидели в креслах и на диване. Кафельный пол блестел. Справа, возле лампы, возился на полу ребенок, и хоть делал он это тихо, мать, молодая женщина с печальным лицом, рассеянно его одергивала. Мы взяли пропуска и поднялись на второй этаж. Там было оживленней: бегала прислуга, пересмеивались молоденькие сестры. Высокий худой старик, в больничном халате, бродил по коридору, стуча костылями и заглядывая во все двери. Пахло лекарствами, свежим бельем и застоявшимся с обеда воздухом. – Как мой муж? – тихо, в сторону, спросила Салли у сестры, и та, сверкнув на меня глазами, так же тихо ответила: – Ничего, он, кажется, в сознании. Салли сунула ей что-то в руку. – Не спит? – Думаю, нет. Проходите! Мы вошли в небольшую комнату с одной кроватью, скрывавшейся, за пластиковой занавеской. Здесь было полутемно; в окна с полуопущенными жалюзи скупо проникал свет. Мы подошли к постели. Отец лежал на спине с открытыми, устремленными в потолок глазами. Одеяло, с выглядывающей из-под него простыней, было скомкано на животе, рубаха расстегнута, открыв светлую полоску на груди, давно не знавшей загара. Он явно нас не видел. – Эй! – прошептала Салли и склонилась над лежащим. Отец не реагировал, и она повторила громче: – Эй! Прошло с полминуты, прежде чем ее голос дошел до сознания больного; голова его дрогнула и чуть повернулась в нашу сторону. Глаза не отрывались от потолка. Салли нежно погладила его по волосам. – Узнаешь? Теперь глаза медленно, с трудом, двинулись по потолку, пока не остановились на Салли, потом на мне. – Здравствуй, отец! – сказал я негромко. Он долго рассматривал меня, что-то соображая, и затем, совершенно неожиданно, произнес: – Черт!… – и слегка улыбнулся. – Как ты себя чувствуешь? – спросил я. Отец отвечал с трудом и не сразу: – Ничего… о'кей… вот только голова… – И вдруг болезненно застонал; лицо сморщилось в гримасе, нижняя губа вытянулась вперед, закрыв верхнюю, веки опустились. Заглянувшая в комнату сестра заторопила нас: – Лучше уходите! По-видимому, еще рано! Доктора прождали около часу. Он опоздал и теперь торопился с обходом больных. На наши вопросы рассеянно отвечал: – Ничего не могу сказать. Думаю, паралич временный. Вопрос теперь – как поведет себя сердце. Будем надеяться… – И еще что-то в этом роде. На обратном пути Салли плакала; я утешал ее как мог. К концу недели отец пришел в себя. Голос у него был тихий, да и весь он ослаб и теперь лежал бледный и осунувшийся. Но речью овладел. Когда Салли вышла из комнаты, он обратился ко мне: – Теперь ты должен перейти к нам в фирму, Алекс! Ханс хороший работник, но положиться на него полностью нельзя. Мне нужен в деле свой человек! Хорошо? Я ожидал этого, и ответ – положительный ответ – у меня был готов заранее. Вместо этого я сказал другое: – Хорошо, только при одном условии. – Каком? – удивился отец. – Мы возьмем Кестлера! Мои слова были для него неожиданностью; он так и застыл с раскрытым ртом. А я добавил твердо: – Иначе я не могу! Отец продолжал изумленно смотреть на меня, затем отвернулся и долго лежал, ничего не говоря. Потом, не оборачиваясь, зло и капризно буркнул: – Бери! – И больше не проронил ни слова. Не откладывая, я сообщил нашему шефу, что покидаю службу. Ларри выслушал молча и только под конец сказал: – Что ж, очень жаль, но это так понятно. – И пожелал мне успеха. Затем я рассказал о предстоящей перемене Майку. Он был искренне огорчен и долго смотрел мне в рот, словно надеясь, что мое сообщение обернется шуткой. Поняв, однако, что это всерьез, он сокрушенно вздохнул: – Мне будет чертовски тебя не хватать, Коротыш. – А я, чтобы его утешить, отвечал: – Ничего, Майк, как только дело разрастется, я предложу тебе пост вице-президента! Хоть я и передал новость «под секретом», весть о моем уходе облетела за четверть часа весь отдел. Ко мне потянулись визитеры. Вид у них был таинственный и непроницаемый. Они подолгу что-то мычали и каверзно, обиняками, старались выудить у меня признание. Поначалу эта игра меня забавляла, потом надоела. Когда Джо, явно сконфуженный, что новость дошла до него не в первую очередь, вошел ко мне с таким видом, будто нес на себе бремя вселенной, я сказал: – Это верно, Джо, я ухожу. – Куда же вы? – Заменю отца в нашем предприятии. – И, конечно, того? – Он отсчитал пальцами воображаемые банкноты. – Конечно, того! Вообще, в эти дни я многому научился. Говорят, что друзья познаются в беде. Это верно, но только наполовину. Они познаются и в удаче, и даже полнее познаются, потому что тут-то и приоткрываются сложные тайники души. Зависть, ревность, опасения быть забытым – вот что может в корне подточить самую прочную связь, когда на долю счастливца выпадет неожиданный успех. Я невольно задумался над этим, наблюдая поведение Майка. Он больше ко мне не забегал, как бывало, а при встречах здоровался с подчеркнутой любезностью, совсем неуместной в наших отношениях. Когда я зашел к нему, он поднялся с кресла и, театрально поклонившись, приветствовал меня: – А, господин президент! Я не выдержал. – Послушай, Майк, – сказал я, – не моя вина и не моя заслуга, что так получилось, понимаешь?! – И так как с лица у него все еще не сходила ироническая улыбка, я прибавил: – Ты будешь последний осел, если сию минуту не прекратишь эти обезьяньи штучки! Майк застыл на месте, потом лицо его прояснилось, он беспомощно развел руками: – Я думал, что ты… что ты сам теперь не захочешь! – растерянно залепетал он. – Ничего не я, и… все остается по-старому, слышишь? – Я протянул ему руку… Возможно, что я не преминул бы отметить в памяти и прочие интересные наблюдения, если бы меня тогда не занимало другое. Дорис, наверное, уже знала о моем уходе, но внешне в поведении ее ничего не изменилось. Это равнодушие я переживал почти болезненно, оно заслонило собой все остальное: и болезнь отца, и мою дальнейшую карьеру, и мое участие в организации Брута. Когда он позвонил мне, чтобы сообщить о благополучном исходе второй акции, я выслушал его равнодушно, будто это меня вообще не касалось. Вот уже дважды я заходил к Дорис, придумывая разные предлоги, но каждый раз уходил от нее обескураженный. ■ Дни стали плоскими, как листы бумаги: смотришь – как будто все как нужно, а повернешь ребром – и нет ничего. «Что ж, – думал я, – может быть, и к лучшему; уйду и позабуду, вычеркну из памяти!» Но какой-то внутренний голос упорно нашептывал, что ничего не позабуду и не вычеркну. Дня за четыре до моего ухода со службы Брут сообщил, что акция номер три назначена на завтра. Я удивился, потому что совещание состоялось всего лишь накануне. По-видимому, все удалось подготовить раньше, чем предполагалось. – На этот раз вы участвуете! – сказал Брут и тут же указал время и место встречи. Я принял назначение спокойно, оно не вызвало во мне ни любопытства, ни тревоги. Ничто сейчас не занимало меня; все мои помыслы и чувства были сосредоточены на одном – на предстоящей разлуке с Дорис. Я был настолько захвачен этим, что за весь последующий день едва ли вообще подумал о том, что предстоит мне вечером. В половине одиннадцатого я сошел с сабвея на условленной станции. Кругом было пусто, и я сразу увидел Билла. Вместе мы поднялись на улицу и здесь стали поджидать Стэна. Он подъехал в крытом грузовичке и, подобрав нас, двинулся дальше. Минут через двадцать мы очутились в глухом и грязном районе города. Улицы здесь были безлюдны, дома уже погрузились в темноту. Только в нескольких окнах горел свет. Вскоре мы остановились у большого старого дома. Стэн выключил мотор, открыл окно и с минуту прислушивался. Чувствовалось, что он не новичок в подобных делах. – Все о'кей, – сказал он и вылез из кабины; мы увидели перед собой громадного верзилу – росту по крайней мере шесть с половиной футов, с широченными, как у боксера, плечами. Уличный фонарь был неподалеку, и я успел рассмотреть его лицо: низкий лоб, совершенно исковерканный нос и глубокий шрам, идущий от уха к подбородку. Глаза были маленькие и круглые, как у обезьяны. И телосложением он больше походил на гориллу – короткошеий, сутулый, на кривых пружинистых ногах – совсем как его описал Поль. Он оглядел нас и сказал: – Ты пойдешь со мной! – это мне, а затем Биллу: – А ты сиди за рулем! В случае чего – отчаливай, а потом вали назад! Понятно? – И он подтолкнул Билла к машине. Вдвоем мы вошли в здание. В вестибюле было темно. Стэн вынул продолговатый предмет и протянул мне. – Это, – сказал он, – на всякий случай. Если придется, бей сильно, сверху или по затылку, а то лбы у этих сволочей как у буйволов! Я кивнул и взял предмет, оказавшийся отрезом железной трубы, зашитым в тряпку. Мы стали подниматься по лестнице, пока не достигли четвертого этажа. Я шел сзади, чувствуя, что у меня подгибаются коленки и стучат зубы. Подойдя к одной из дверей, Стэн дважды постучал, затем, подождав, стукнул еще. За дверью послышались шаги. – Отойди в сторону… и спрячь трубу! – прошептал мой партнер так, что я отпрыгнул на три шага. Дверь приоткрылась, и кто-то в щелку спросил Стэна, что ему нужно. – Это ты, Элмер? – ответил тот вопросом и тут же, торопясь, прибавил: – Есть товар, по хорошей цене… – И вынул из кармана плоский сверток. На какое-то время воцарилось молчание; тот, за дверью, колебался. Но вот дверь открылась, и Стэн исчез за ней. Замок щелкнул, затем сразу послышался глухой удар, какая-то возня, легкий вскрик, еще удар и еще крик, но уже послабее… Не успел я опомниться, как увидел в дверях Стэна, а рядом с ним другого человека, который стоял в довольно необычной позе, перекошенный в плечах, с бессильно поникшей головой. Стэн шагнул через порог, его спутник проделал то же. В следующий момент я заметил, что левая рука человека перекинута за шею Стэна и крепко притянута вниз левой рукой того. Правой Стэн поддерживал свою жертву под мышку. Вот человек что-то промычал и с усилием поднял голову – я тотчас узнал Карсона. – Двигайся! – скомандовал Стэн, и я послушно стал спускаться по лестнице, а он за мной, неся повисшего у него на шее человека. Легкое мычание не прекращалось. Через минуту мы были на улице. Стэн поднял Карсона и, подойдя к машине, сбросил его на дно грузовика. – Полезайте туда оба! – продолжал распоряжаться он. – Там веревки, скрутите ему руки за спиной, да покрепче! Мы с Биллом едва успели залезть внутрь, когда машина тронулась. Билл засветил карманный фонарик и, найдя веревку, бросил мне. – Вы вяжите, а я посвечу, – сказал он. Я принялся за дело, но, хотя лежащий не оказывал сопротивления, у меня ничего не клеилось: руки дрожали, веревка спадала, да и вообще я плохо себе представлял, как это делается. К тому же, когда свет от фонаря упал на лицо пленника, я заметил, что правый его глаз полузакрыт, надбровная дуга выросла в огромную черную шишку, а из уха струится кровь. Мне стало дурно, и я выронил веревку. Тогда Билл передал мне фонарь. – Помогите перевернуть его на живот! – сказал он. Мы начали возиться над телом, но тело вдруг стало корчиться и подниматься на колени. – Ударьте его! – вскрикнул Билл прерывающимся голосом. Я выхватил палицу, но опустить ее на голову Карсона не мог. – Ударьте вы! – почти взмолился я и направил на Билла фонарь. Все, что я увидел, были широко открытые, полные ужаса глаза. А к этому времени жертва наша уже привстала на колени и, опершись на руки и мыча, раскачивала головой. – Валите его! – взвизгнул Билл и бросился на Карсона. За ним бросился я. Мы без труда повалили его и кое-как связали. В это время машина остановилась. Еще через мгновение мы услышали голос шофера: – Как там у вас? – Все о'кей! – ответил Билл. – Тогда давайте его сюда! И уберите к черту фонарь! Бестолково суетясь, мы потащили тело к выходу. Стэн подхватил его снизу и уж совсем было взвалил себе на плечи, когда неожиданно то, что было телом, ожило, вырвалось и сделало несколько шагов в сторону. В мгновение ока Стэн настиг беглеца. Послышались удары: один, другой, затем глубокий клокочущий хрип, и вот уже Стэн опять понес на себе мешкообразную ношу. Вполуоборот он грубо крикнул мне: – Чего стал? Иди за мною! Только сейчас я заметил, где мы находимся. В темноте вырисовывались контуры недостроенного здания. Там и здесь возвышались горы песка и щебня, валялись кучи досок и брошенные как попало строительные балки. Странный шум доносился из-под земли. Спотыкаясь и оступаясь, я побежал за Стэном; он уже входил в черную дыру, оставленную для дверей. По тому, как уверенно он шагал, можно было подумать, что у него кошачьи глаза. – Куда мы идем? – спросил я, с трудом нагнав его. Верзила не ответил. Еще через несколько шагов я заметил проникавший откуда-то снизу тусклый свет. Мы остановились перед лестницей, ведущей в погреб. Стэн скомандовал: Он был прав: вскоре я больно ударился об один, затем зацепился за другой. То же произошло с моим спутником. Мы стали. – Эй, Том! – крикнул Стэн. – Ты здесь, Том?! – Ему пришлось еще немало покричать, прежде чем внизу послышались шаги и чей-то голос пролаял в темноту: – Это ты, Стэн? – Я! Иди посвети, а то мы здесь как рыбы на крючьях! Узкая полоска света вынырнула из-за угла и ударила нам в глаза. Тот, кто держал фонарь, некоторое время внимательно нас рассматривал. – Что случилось? Или у вас своего фонаря нет? – спросил он. – Фонаря! – передразнил его мой спутник. – Ты вот потащи эту тушу, да еще с таким помощничком, так будешь знать! Свети сюда, видишь, что застряли! Через полминуты мы высвободились из мышеловки и двинулись дальше по коридору. Я терялся в догадках: зачем мы здесь очутились? Набравшись храбрости, я нарочито грубо спросил: – Какого черта мы сюда приперлись? Такой язык, видимо, был более понятен этим парням. Оба засмеялись, а Том отвечал: – Здесь семейная усыпальница для вашего клиента! – И опять захохотал. Мы завернули за угол и очутились в низком сыром помещении. Первое, что бросилось мне в глаза, была бетономешалка; большой серый барабан медленно вращался, издавая скрежет. У стены слева заметно выделялось продолговатое бетонное возвышение, полое внутри. – Что, готов? – Том кивнул в сторону тела, которое мы опустили на пол. – Готов! Куда его? – Ты что, ослеп? – А, вот это! Прекрасный саркофаг, только как же это… – Не твоя забота. Это только фундамент для аппаратуры, понимаешь? – Что ж, мне наплевать. Так, значит, кладем? – Бери его!… Постой, карманы обыскал? В тот же миг оба бросились к телу. Кошелька не оказалось, зато с пальца Карсона удалось снять кольцо. Стэн спрятал его в карман, сказав: – Кольцо я переделаю. – А я? – Не жадничай, ты свое получишь… Они еще препирались между собой, а я стоял в стороне, медленно, против воли, осознавая значение происходящего. Тяжелый сырой запах заполнял помещение; блики света от коптящего фонаря уныло перемежались тенями, шатающимися стенам. Тело человека продолжало недвижно лежать на полу. – А ну, берись! – услышал я голос Стэна; он нагнулся и подхватил тело под мышки. В тот же момент третий участник действия направился к. вращающемуся барабану. Пока мы вдвоем укладывали тело, лицом вниз, в «саркофаг» – значение. этого слова только сейчас дошло до меня, – Том подкатил ближе бетономешалку и наладил желоб На момент остановился, что-то соображая. – Хорошо было бы его утрамбовать, – пробор мотал он. Стэн выпучил свиные глазки. – То есть как это? – Воздуху в нем много, бетон может осесть, – Сказав это, Том влез в бетонную коробку и, переминаясь с ноги на ногу, принялся «утрамбовывать» тело. Послышались хлюпающие звуки, откуда-то кажется из ушей, а может, и рта, побежали темные ручейки. Я чувствовал, что холодею от ужаса и отвращения – Он жив! Он жив!… – начал было я, да так к не закончил: голова Карсона дернулась, пальцы связанных за спиной рук зашевелились. Я схватил Стэна за рукав. – Так нельзя, понимаете! Он жив! Стэн грубо вырвал руку. – Не нравится, так тяпни его еще раз! На, бери! – И он протянул мне палицу. – Я не могу… не хочу! – слабо отвечал я, отступая. – Тогда заткнись, сосунок, а не то я тебя… – Он угрожающе шагнул в мою сторону… – Да ну вас! – услышал я голос Тома. Он вылез из ниши и подошел к нам. – Счеты будете сводить на улице! – И затем, ухмыльнувшись, добавил: – Второго саркофага у меня не припасено! Стэн утих и отвернулся, а наш хозяин подошел к машине и повернул поочередно два рычага. Серая густая масса хлынула по желобу. Я стоял поодаль и не видел того, что лежало внизу, но по физиономиям этих двоих мог заключить, что происходит. Вот Том вздохнул и, почесав в голове, что-то удовлетворенно буркнул и вынул из-за пазухи плоскую бутыль. – Да будет ему легка дорога в ад! – сострил он и принялся тянуть из бутылки, не спуская глаз с заполняющейся коробки. Затем передал бутыль Стэну. Еще через две минуты все было готово. Том выключил мешалку и, выровняв по краям образовавшуюся призму, обратился к нам: – А теперь смывайтесь, да без шума! – Без тебя знаем! – огрызнулся Стэн и направился к лестнице; я за ним. Выходя из здания, я старался не смотреть по сторонам, чтобы не запомнить места. Я ни о чем не думал; думать было страшно, к тому же я был истощен душевно и физически. Скорее вон отсюда, скорее домой! Я стучал зубами, уверяя себя, что это от холода. Билла мы застали в состоянии возбуждения. – Все о'кей? – обратился он к Стэну, но тот вместо ответа скомандовал: – Полезайте оба назад! – Это зачем? – неуверенно запротестовал Билл; он, видимо, основательно продрог – ночь выдалась холодная. – А затем, чтобы нас не заметили вместе, вот зачем! – ответил Стэн и полез в кабину. Мы тронулись. Некоторое время Билл молчал, потом не выдержал. – Как это произошло? – тихо спросил он. Я не отвечал. – Алекс! – Он слегка тронул меня за рукав. – Оставьте меня в покое! – почти закричал я. – В следующий раз я останусь в машине, а вы пойдете ассистировать нашему «шефу», тогда и узнаете! Билл удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. В полном безмолвии мы доехали до города. Утром я проснулся в половине двенадцатого. Меня знобило. Я позвонил на службу и сказался больным, а сам выпил кофе и снова улегся. Просыпался несколько раз – сперва в два часа, потом около трех, окончательно проснулся к четырем. Озноб не отпускал, и я, накинув халат, расположился в кресле. Хотел было ни о чем не думать, но из этого ничего не вышло. Кто это сказал, что можно ни о чем не думать. В последнее время я все более убеждаюсь, что это простая игра слов. Можно не сознавать, что думаешь, но не думать нельзя, потому что мысль – часть жизненного процесса, замедление которого привело бы к гибельным последствиям. Здесь и приходит на помощь подсознание, и мысль переключается туда и там работает вхолостую, как работает в коробке скоростей отключенная зубчатка. – Вхолостую ли? – Это не я сказал, хотя вопрос и придуман мною. – А почему бы и нет? – отвечаю я вопросом же, зная на этот раз, что говорю я. – А потому, – подхватывает кто-то спрятавшийся рядом, – что там могут быть и иные колесики, такие, что приводятся в движение ремнями… – Ремнями? – смеюсь я. – В коробке скоростей нет ремней. Это знает ребенок. В пустом стакане, что стоит передо мной, что-то слабо мерцает. Теперь я догадываюсь, откуда доносится голос. Вот он опять: – Зачем же непременно скоростей? Да и коробка здесь ни при чем, разве что в самом отвлеченном смысле. А ремни бог знает откуда тянутся – из пространства. – Вы это насчет астрологии? – усмехаюсь я. – Не придирайтесь! А впрочем, может быть, и астрологии. Интерес к этой штуке в наши дни немалый. Видали, сколько книг об этом? Во! – Стакан развел руками. Мне становится не по себе: как же так, стакан и… руки? – А подсознание, как с подсознанием? – спрашиваю я. – Ах, какой нетерпеливый! Ну, да ладно: ремни-то не только в пространстве, но и во времени… – Не понимаю. – Гм! Я ведь тоже не ученый. Как бы это попроще? Слыхали о такой штуке – атавизм? – Странный вопрос, конечно, слыхал. Так значит… – Вот именно! – одобрительно закивал стакан… Или нет, на этот раз не стакан. В кресле напротив расположился другой, кого я, странным образом, не удосужился до сих пор рассмотреть. Теперь увидел: это – Брут. – Когда вы пришли? – спросил я. Он удивленно взглянул на меня. – То есть как это? Ведь вы сами мне отворили! – Не помню. – Вы нездоровы? – Ерунда! Говорите! Ну, об этом самом – атавизме. Брут пожал плечами. – Так я сказал, – продолжал он, – что эволюция человека и заключается в освобождении подсознания от власти обезьяньего прошлого. Беда лишь в том, что некоторым это не дается. – И их, следовательно, нужно «изолировать»? – усмехнулся я. Брут помолчал, что-то обдумывая, потом нехотя отвечал: – Вы это знаете не хуже моего. Мы ведь этим и заняты, к этому и стремимся, не так ли? – В глазах у него я прочел внимательный вопрос. – Брут… Почему вы не спросите о вчерашнем? – Я все знаю. – Все ли? – Думаю, все. – Сказав это, мой гость вытянулся в кресле. – У вас всех нервы не в порядке. – Хороши нервы, – снова усмехнулся я. – Вы, значит, полагаете, что живого человеку можно… – Я не успел договорить, Брут нетерпеливо перебил меня: – Ничего не полагаю, а только уверен, что вам померещилось! – Он близко наклонился ко мне и повторил: – Померещилось, понимаете? Брут не отпускал моих глаз, держал их в плену своим холодным взглядом. Впервые я прочел в его лице что-то похожее на брезгливость. А он продолжал: – Даже если и был жив, то был без сознания! Я чувствовал, что мне самому хочется этому поверить. Я отвечал: – Пожалуй, что так… – Тогда в чем дело? Послушайте, Алекс, ведь это не детская игра, мы не можем поддаваться сантиментам! Довольно того, что у нас с Полем осложнения! И опять я, парализованный его взглядом, пролепетал: – Но этот Стэн! Это же зверь! Брут встал и прошелся взад и вперед. Потом остановился передо мной. – Опять вы за свое: «зверь! зверь!» – совсем как Поль. А подумали ли вы, что этот «зверь» – единственный, кто делает настоящую работу? Ну, скажите по совести, согласились ли бы вы занять его место? – И так как я медлил с ответом, Брут продолжал: – У нас нет выхода. Приходится мириться с некоторыми отклонениями. Я сделал было протестующий жест, но Брут опередил меня: – Не беспокойтесь, я уже говорил со Стэном, и это больше не повторится! – Он замолк и опять прошелся по комнате. Затем стал прощаться. Я проводил его до двери. Уже переступив порог, он обернулся ко мне. – Меня беспокоит Поль, – сказал он. – Боюсь, как бы он не наделал глупостей. – Зачем же привлекли его в организацию? Вместо ответа Брут положил мне руку на плечо. – Поговорите с ним при случае, – это может предупредить неприятные последствия, – сказал он тихо и многозначительно и, не дожидаясь ответа, зашагал к лифту. |
||
|