"Повесть об исходе и суете" - читать интересную книгу автора (Джин Нодар)

3. За угол – в США

Начальные же мгновения в Америке намекнули мне, что новое состоит из узнаваемого.

В аэропорту мне сообщили, будто я стал тем, кем родился, – беженцем. Это сообщение было сделано мелким дискантом, принадлежавшим грузному и краснощёкому мужчине, еле умещавшемуся в стеклянной будке паспортного контроля.

– Беженец? – переспросил я с наслаждением, но поскольку в английском языке главное – интонация, а я тогда знал только слова, вопрос мой прозвучал как протест: "Беженец?!"

– Да, это такой статус, – пояснила будка, рассматривая мои бумажки. – Не пугайся: беженцы имеют тут все свободы. Им даже платят за то, что прибежали!

– Великая страна! – согласился я. – Родина Марка Твена!

– Родина чего, говоришь?

– Писателя Твена! Так учили в школе нас всех! – и я кивнул на очередь из толпившихся за мной растерянных соотечественников.

– А мы тут к писателям не очень: их много и, главное, каждый строчит по-разному… Что хочет… А хотят они часто не того, чего следует хотеть, а совсем другого…

– У нас их называют «мозгодавами», – вставил я. – Писателей и философов… «Мозгодавами» и «мозгососами»!

– Прекрасно называют! – отозвалась будка. – Они только мешают жить… А о чём, кстати, пишет этот Твен?

Я переглянулся с женой и ответил:

– Обо всём. А ещё о свободе… Но уже не пишет…

– Правильно: это уже не модно… И вообще я люблю когда не пишут, – скривилась будка. – А о дискриминации тоже писал?

– Нет, просто о свободе. Америка, говорил, великая страна, потому что американцы придумали – раз, два, три – три главные в мире ценности. Первая, кажется, – свобода слова…

– Верно, – согласилась будка с Твеном, – так и есть, но это опасно: не все этой свободой правильно пользуются.

– Правда? – удивился я. – А вторая, мол, ценность – это свобода мышления.

– Тоже правильно! – согласилась будка. – Мышление, я тебе прямо скажу, очень важно для жизни. И вообще… Хотя это тоже опасно…

Я не знал как среагировать – и вернулся к Твену:

– А третья мудрость, сказал этот Твен, – это, мол, свобода от первых двух.

– А вот это клевета! – содрогнулась будка.

Жена шепнула мне испуганно, что из-за Твена нас могут не впустить в Америку, и я поверил ей, поскольку красная краска на щеках паспортного контроля побежала вниз, к массивной шее.

– Как, говорите, его зовут, – Марк? – рыкнул он и, кольнув меня недобрым взглядом, записал это имя в блокнот.

– Марк, – качнул я головой, сердясь на классика. – Хотел бы я послушать этого, извините, фраера, если б он жил в России! Но ему, видите ли, повезло: родился в Америке.

Будочник поднял глаза – в этот раз в знак одобрения:

– У нас тут рождается немало говна! А патриоты – вот они, смотри какая к нам очередь! Настоящие американцы – даже стыдно сказать – рождаются в России. Вместо Марка родиться тут следовало вам!

– Лично мне или всем нам? – поинтересовался я.

– Всем! – кивнул он на очередь. – И тебе тоже.

– Мне нельзя было, потому что моя мать – когда рожала меня – настояла, чтобы я родился недалеко от неё.

Будочник оторвался от документов и улыбнулся:

– Попросил бы родить тебя кого-нибудь ещё!

– У каждого свои дела, – рассудил я. – К тому же, всем кроме матерей на нас плевать, из-за чего они нас и рожают…

Жена тоже рассмеялась, поскольку, судя по выражению лица в будке, недопущение в Америку нам уже не грозило.

– Милости просим за угол – в США! – воскликнула будка и вернула документы.