"Загадка Рафаэля" - читать интересную книгу автора (Пирс Йен)

ГЛАВА 4

И лишь через несколько дней начали просачиваться слухи, что маленький безымянный человечек являлся представителем министерства финансов Италии. Поговаривали, что правительство выдало ему карт-бланш и поручило выкупить картину за любые деньги. Эта новость, в свою очередь, послужила поводом для разговоров. Как всякое государственное учреждение музеи субсидируются из бюджета. Поэтому директор Национального музея Италии вместе с кураторами других музеев Европы на всех аукционах стоял в сторонке, сгорая от зависти и злости, вынужденный наблюдать, как бесценные работы одна за другой уходят в руки толстосумов, ничего не смыслящих в искусстве. Но, несмотря на многие недостатки, этот человек считал сохранение культурного богатства Италии своим гражданским долгом и без устали обивал пороги кабинетов чиновников всех уровней, упрашивая их выделить дополнительные средства на приобретение национальных произведений искусства. В конце концов ему удалось убедить правительство в необходимости увеличения ассигнований на культуру, и когда на аукцион выставили «Елизавету», он потребовал выполнения обещаний.

Вполне естественно, что этому событию сопутствовало некое движение в запутанной сети интриг итальянского правительства. Покупка «Елизаветы» лишний раз продемонстрировала политику в действии. То, как легко нечистый на руку английский делец сумел похитить картину у государства и Ватикана и обошел все законы, препятствующие вывозу ценностей из страны, высветило беспомощность итальянского правительства, а также некомпетентность музейных историков и искусствоведов.

Сразу припомнили скандал, предшествовавший образованию управления под руководством Боттандо. В конце концов правительству пришлось уступить яростному давлению сограждан и отправить на аукцион своего представителя, наделив его беспрецедентными полномочиями. Это был смелый шаг, учитывая тот факт, что оппозиционная коммунистическая партия мгновенно использовала ситуацию в свою пользу, указав не менее десятка способов более рачительного расходования средств, выделенных на покупку картины. Другие партии начали помещать в газетах полемические статьи о бюджетном дефиците и о том, что страна не может ввязываться в подобные авантюры.

Но расчет правительства, и в особенности министра культуры, оказался верным. Министр культуры заявил, что правительство не посчитается ни с какими расходами для защиты национального достояния. Он сказал, что если уж Италия не сумела уберечь это великое произведение, то теперь она обязана сделать все, чтобы получить его обратно. И если это стоит денег, что ж: ради сохранения культурного наследия Италии придется чем-то пожертвовать. Речь министра принесла ему популярность, рейтинговые опросы показывали, что он сумел затронуть патриотические чувства сограждан. Ведь, помимо всего прочего, существует некое особое удовольствие от обладания самой ценной картиной в мире, не говоря уж о том, что итальянцам в кои-то веки удалось выйти победителями в честной финансовой борьбе с японцами и американцами. За пределами страны этот жест также заслужил одобрение. Руководители национальных музеев ставили его в пример правительству своих стран; некоторые газеты начали называть министра культуры — человека весьма скромного административного таланта и небольшого ума — воплощением дальновидного и динамичного политика, который мог бы с успехом занять пост премьер-министра.

Понятно, что это не снискало ему любви действующего главы государства. Министра спасло только то, что правящий кабинет в результате его активности приобрел значительно больше, нежели потерял, — правительству удалось продемонстрировать народу свой высокий культурный уровень, гибкость и даже некоторую эффективность выбранного политического курса. Причем первое качество в Италии считается едва ли не более важным, чем все остальные. Приняв все вышесказанное во внимание, премьер-министр решил повременить с отставкой министра культуры, взяв, однако, на заметку, что этого господина нельзя оставлять без присмотра, иначе не успеешь оглянуться, как он вновь попытается прыгнуть выше своей головы.

Возвращение картины на родину обставили с не меньшей помпой, чем официальный визит главы государства. После аукциона картина месяц оставалась в Лондоне, пока эксперты проверяли ее на подлинность, и лишь затем самолет доставил ее в аэропорт Фьюмичино. Там картину поместили в бронированный автомобиль, и процессия, возглавляемая мотоциклистами, двинулась в сторону Национального музея. В бронированных автомобилях не было никакой необходимости, но мнения Боттандо, управление которого вместе с регулярными войсками отвечало за охрану картины, никто не спрашивал. «Красные бригады» [3], эти городские партизаны семидесятых, уже несколько лет не давали о себе знать, но министр культуры не желал рисковать.

В Национальном музее «Елизавету» приняли как величайшую драгоценность. Для нее освободили целый зал и на расстоянии трех метров протянули заградительную веревку, чтобы посетители взирали на нее в почтительном отдалении. В зале царил мягкий полумрак, и лишь одну лампу направили прямо на портрет. Музейные работники признавались своим друзьям, да и не только им, что считают этот ход чересчур мелодраматичным — старым рисункам, таким, как, например, «Мадонна» Леонардо в Национальной лондонской галерее, свет действительно может повредить, но картины, написанные маслом, более устойчивы к свету и прекрасно сохраняются при естественном освещении. Тем не менее дизайнеры добились нужного им эффекта, сумев создать вокруг «Елизаветы» атмосферу почти священного трепета. Посетители, входя в зал, начинали говорить тихо, что еще больше усиливало впечатление от портрета.

Но все эти театральные приемы отошли на второй план, когда встал вопрос о безопасности. Сотрудники музея и полицейские еще не забыли, как несколько лет назад некий сумасшедший пытался разбить молотком «Пьету» [4] Микеланджело в соборе Святого Петра; за последние годы от рук маньяков пострадало непростительно много картин: одни из них были изрезаны в куски ножами, другие испещрены пулевыми отверстиями. Как правило, эти акты вандализма совершали непризнанные таланты, снедаемые завистью к давно почившим гениальным художникам, слава которых на столетия пережила их. Один сумасшедший даже провозгласил себя архангелом Гавриилом. Поэтому практически ни у кого не вызывало сомнений, что «Елизавета» непременно привлечет к себе внимание подобных неуравновешенных личностей.

Посетители хлынули непрерывным потоком. За первые несколько месяцев доход музея увеличился вдвое. Поход в Национальный музей стал едва ли не обязательным мероприятием не только для туристов, которые раньше обходили музей стороной из-за его удаленности от центра, но и для жителей Рима. Были распроданы тысячи открыток и футболок с изображением Елизаветы ди Лагуна, а одна международная компания, специализирующаяся на выпуске печенья, заплатила целое состояние за право поместить ее лицо на упаковке своей продукции. Плата за вход в музей выросла в несколько раз, и директор доложил правительству, что если популярность картины сохранится на прежнем уровне, то за четыре года она сможет полностью окупить затраченные на нее деньги.

С возвращением картины в страну для Боттандо и его помощницы начался один из самых беспокойных периодов в их карьере. Охранные мероприятия, контроль за передвижением известных мошенников и неотпускающая мысль «как бы чего не вышло» приковали их к рабочим местам.

Боттандо, смотревший на все глазами старого полицейского, знающего, что бюджет его невелик, а спрос с него огромен, пребывал в лихорадочном состоянии. Он отлично понимал, что для его отдела эта картина — бомба замедленного действия. Если с ней что-нибудь случится, то ответственность, мячиком прокатившись по членам правительства, падет прямо на него.

Поэтому он, не откладывая, приступил к построению защиты. Он не был политиком и тем более циником, но не был также и дураком. Многолетний стаж работы под эгидой министерства обороны дал ему такой опыт выживания, по сравнению с которым настоящая война показалась бы весьма интеллигентным и цивилизованным занятием. Долгими часами Боттандо корпел над отчетами, выверяя каждое слово, завалил весь стол черновиками служебных записок и потратил уйму времени, водя обедать тщательно отобранных чиновников и политиков.

Нельзя сказать, чтобы результат полностью его удовлетворил, но все же это было лучше, чем ничего. Он добился увеличения охраны «Елизаветы» и использовал ее как средство увеличить бюджет собственного управления. Штат охраны Национального музея также увеличился вдвое. Для Боттандо это означало, что до тех пор, пока картина висит на стене, его управление за нее не отвечает.

Это уже обеспечивало некоторую безопасность, но Боттандо, привыкший за годы службы отовсюду ждать беды, продолжал беспокоиться, потому что официально никакого документа, снимающего с него ответственность, не существовало. И особенно потому, что в лице кавалера Марко Оттавио Марио ди Бруно ди Томмазо, аристократичного директора Национального музея, он имел дело с прирожденным политиканом. Даже в парламенте едва ли удалось бы найти столь тонкого дипломата. Томмазо, прошляпивший картину и вернувший ее потом за сумасшедшие деньги, сумел обернуть свой промах в настоящий триумф. Без сомнения, впечатляющие способности.

Справедливость этого мнения Боттандо вспоминал сейчас, разговаривая с директором на приеме, устроенном для избранного круга в честь возвращения картины в страну. Здесь собралось немалое количество членов правительственного кабинета со своими прихлебателями, музейная братия, один случайно оказавшийся профессор и несколько журналистов, чтобы мероприятие попало в газеты. По части написания блестящих отчетов о своей успешной деятельности Томмазо, безусловно, превзошел Боттандо, и его вирши часто украшали страницы итальянских газет.

— А вы, оказывается, любите риск? Не боитесь подпускать к столь ценному приобретению этих сомнительных типов? — Боттандо презрительно махнул рукой в сторону министра юстиции и генерала армии, которые с сигаретами в руках вперились в картину.

Томмазо тихо простонал:

— А что мне делать? Не могу же я запретить курить самому премьер-министру! Судя по некоторым признакам, минут через десять они покинут наше общество. Нам пришлось отключить пожарную сигнализацию, не то их залило бы водой из разбрызгивателей. Не могу сказать, что меня это радует. Но вот вы тоже здесь. А что вы можете сделать? Они настояли, чтобы я включил полный свет. — Он пожал плечами.

Беседа продлилась еще несколько минут, после чего Томмазо вежливо ускользнул уделять внимание другим гостям. Он всегда так делал. Каждый гость мог рассчитывать на свои пять минут светской беседы. Томмазо был идеальным хозяином; просто Боттандо не хотелось, чтобы он так явно заставлял его чувствовать это. Он был со всеми любезен, всех помнил по имени и обязательно вспоминал какую-нибудь деталь из предыдущего разговора, чтобы дать понять, как ценит компанию собеседника. Боттандо его ненавидел. Ненавидел тем более, что тот преподнес ему весьма неприятный сюрприз.

Состоится еще одно совместное заседание, сказал он. Бог ты мой, разве уже не достаточно было заседаний? Он сказал, что сотрудники музея и полиции должны вместе обсудить организацию охраны музея: Боттандо возглавит ее со стороны полиции, а Антонио Ферраро, начальник отдела скульптуры, будет председателем от музейной стороны. Определенно, это была идея Ферраро. Спасибо ему. Если бы Боттандо услышал об этом раньше, то зарубил бы идею на корню. Но Томмазо обошел его, заручился поддержкой вышестоящего начальства и лишь после этого поставил Боттандо перед фактом.

Правда заключалась в том, что музейная система безопасности не менялась очень давно и действительно нуждалась в серьезной реорганизации. Но еще одна встреча ничего бы не решила, да и не для того она затевалась. Просто Томмазо хотел снять с себя часть ответственности на тот случай, если произойдет какая-нибудь неприятность.

Антонио Ферраро беседовал с кем-то в другом конце комнаты. Высокий, широкоплечий, мужественный, с шапкой темных волос, так плотно прилегавших к голове, что казалось, они прижаты сеточкой для волос. Речистый собеседник, из тех, что норовят прервать тебя на полуслове, чтобы с энтузиазмом продолжить собственное повествование. Лет тридцати пяти, с неизменной саркастической усмешкой на губах, Ферраро обладал острым умом и взрывным характером. Неудивительно, что они с Томмазо не ладят — оба привыкли командовать и ни один не желал примириться с подчиненной ролью. «Может, удастся заменить его на встрече кем-нибудь более сговорчивым?» — размышлял Боттандо.

— Ты хмуришься, — услышал он голос рядом, — из чего я делаю вывод, что ты разговаривал с нашим обожаемым шефом.

Боттандо обернулся, и на его лице впервые за весь вечер появилась улыбка. Энрико Спелло был неофициальным заместителем директора музея, и Боттандо относился к нему скорее с приязнью, чем наоборот.

— Ты как всегда прав. Как ты догадался?

— Очень просто. Я выгляжу точно так же после разговора с Томмазо.

— Ну, с тобой все понятно. Он твой начальник, и ты имеешь право его не любить. Но со мной-то он всегда очень любезен.

— Конечно, он и со мной любезен. Даже когда урезает бюджет моего отдела на двадцать пять процентов.

— Он сделал это? Когда?

— О, около года назад. Считает, что этруски интересны только археологам и антикварам. Ему нужна броская экспозиция, которая привлекла бы множество людей. Ты же знаешь, какой он показушник, наш Томмазо. Представляешь, взял деньги у моего отдела, чтобы повесить дорогие бежевые шторы в зале западного искусства!

— Он сократил бюджет только твоего отдела? — спросил Боттандо.

— Нет, но мне не повезло больше всех. Наш друг даже частично утратил из-за этого поступка свою популярность. — Он криво улыбнулся.

Боттандо стало жаль его. Настоящий энтузиаст, готовый умереть, копаясь в музейной пыли, он жил, дышал и спал с мыслью о культуре этрусков. Никто лучше Спелло не знал историю этого загадочного народа. Сейчас вместо таких энтузиастов в музей пришли администраторы и дельцы, думающие только о том, как бы заработать побольше денег. Маленький, круглый, эксцентрично одетый Спелло казался чужеродным элементом на их фоне.

— А я и не знал, что у него была здесь популярность, — заметил Боттандо.

— Да, в общем, и не было. Впрочем, ему все равно. У него столько денег, что он может обойтись и без нашей любви.

Брови Боттандо поползли вверх.

— В самом деле? Я не знал.

Спелло бросил на него быстрый взгляд.

— И ты называешь себя полицейским? Мне казалось, ты должен знать все. Говорят, ему досталось большое наследство, но мне-то известно: оно не принесет ему счастья. Можешь поверить мне на слово: в один прекрасный день его найдут зарезанным в собственном кабинете, и у тебя окажется толпа подозреваемых.

— С кого посоветуешь начать?

— Ну, — задумчиво начал Спелло, — я надеюсь, ты окажешь мне честь, назначив главным подозреваемым. Потом можно заняться ребятами из зала неитальянского барокко — он загнал их в крошечный аттик, где их не найдет ни одна живая душа. Импрессионистам не понравилось решение директора объединить их с залом реализма, а ребятам из зала стекла претит объединение с дизайном серебра времен Империи. В общем, настоящее осиное гнездо. Приходи к нам в столовую, послушай: там только и говорят о его выходках — как теперешних, так и прошлых.

— Да-а?.. И что же, например, из прошлого приходит тебе на ум? — поинтересовался Боттандо.

Он любил сплетни и чувствовал, что Спелло не прочь рассказать ему какой-то анекдот. Кроме того, ему было неприятно, что он ничего не знал о богатстве Томмазо.

— Ах, ну вот хотя бы «дело Корреджио». Было это в шестидесятых, когда наш друг служил хранителем картин в Тревизо. Хороший музей, традиционная стартовая площадка для тех, «кому самой судьбой предназначено достигнуть вершины славы». Будучи амбициозным и агрессивным молодым человеком, Томмазо начал скупать картины за рубежом, забирая деньги из других статей бюджета.

Томмазо накупил десятки картин, завоевав себе репутацию предприимчивого администратора. Он вообще любит покупать картины, наш Томмазо, возможно, ты уже заметил. Так вот, он сумел настроить против себя всех сотрудников музея, но его это не волновало… Его ждали более великие дела.

И тут он сделал неверный шаг. За крупную сумму он купил Корреджио и выставил его в галерее. Вдруг начали роиться слухи. Вышла статья, в которой утверждалось, что, судя по стилю мазков, картина поддельная. Через некоторое время появились другие свидетельства того, что это всего лишь копия. Вот как начинал наш общий друг. К счастью, Томмазо удалось вернуть картину продавцу, коим являлся небезызвестный тебе Эдвард Бирнес. Скандал удалось замять: Томмазо уговорил директора галереи — мягкого, наивного человека — принять огонь на себя, и его отправили в отставку. Томмазо, якобы из лояльности, ушел сам. Ушел в никуда, но ненадолго: вскоре он вернулся и снова начал карабкаться к звездам. И вот он уже здесь, на нашем небосклоне.

Со стороны может показаться, что у нас тут очень дружная семья, — добавил Спелло, оглядывая поредевшую комнату, — но если б ты только знал, какая буря недовольства зреет в этих внешне спокойных стенах. Стоит нашему другу сделать один неверный шаг, и выстроится очередь в полкилометра жаждущих порвать ему глотку.