"Учитель (Евангелие от Иосифа)" - читать интересную книгу автора (Джин Нодар)2. Право на доброту даёт власть…Придя к этому выводу, я открутил в кабине стеклянную раму и обратился к шофёру: – Митрохин! Почему молчишь? – Я не Митрохин, товарищ Сталин, – ответили мне, – я, извините, Крылов. Правильно, это был не Митрохин. Затылки у людей выглядят не просто глупо, а хуже. Одинаково. Почему, наверное, их и расстреливают в затылок. Затылков не стесняются. – А почему ты не Митрохин? – удивился я, ибо моя память была в другом месте. – Товарищ Сталин, вы – когда вышли из театра – сели сперва к нему, а потом – когда отъехали – перебрались ко мне. – А кто у Митрохина? – спросил я. – Товарищ Власик. Извините: не товарищ, а генерал Власик, товарищ Сталин. – Жалко Митрохина, – ответил я. – Власик опять воняет чесноком. Крылов не нашёл что ответить, – только повёл затылком. – А ты, Крылов, любишь чеснок? – Люблю, товарищ Сталин. Чеснок я считаю вкусным продуктом. Но кушаю редко. Если рядом народа нет. – Молодец! Чеснок надо кушать только, если его народ вокруг тебя кушает. – Так точно, товарищ Сталин! – А если народ не кушает, а ты всё равно кушаешь, получается, ты решил, что народ не заслуживает того, чтобы не кушать чеснок… Правильно? – Правильно, товарищ Сталин! Тут я ещё раз вспомнил лейбовы слова, будто народ дерьмо, но стены можно возводить и из дерьма. А это неправильно. Во-первых, народ не дерьмо. Человек – да, а народ – нет. А во-вторых, из дерьма стены не поставишь: подсохнет и обвалится… Ещё раз вспомнилась и Надя. Услышал сперва смех. Мелкий и звонкий, как если рассыпать жемчуг на мраморный пол. Потом увидел её зубы, цветом тоже походившие на жемчуг. А потом – её груди, гладкие и крепкие, как круглые медовые дыни. И – запах: тоже как от сладкой дыни. В сердце снова поднялось такое ощущение, словно его уже вырезали… Всё было бы по-другому, если бы Надя была жива и сидела в зале. Всё было бы не так глупо. В Северной Корее проживает 10 миллионов человек. А делегат оттуда огласил, что текст поздравления подписали 16 миллионов. Но если кого-нибудь любишь и этот человек живой и тоже тебя любит, – ничего глупым не кажется. Даже сам он. А Надя глупая была. Глупых, кстати, я иногда больше люблю. Они ближе к природе. – Крылов, – произнёс я, – а в природе, по-твоему, есть ум? Крылов, видимо, придавил ногой тормоз, и машина споткнулась. Он снова обернул ко мне лицо, и в полутьме я разглядел на нём ужас. Тот, который не оставляет в человеке ни мыслей, ни слов. Неумение думать приносит не блаженство, а ужас. Хотя ужас, как и безумие, есть форма невинности. И ещё я подумал, что в лицо стрелять нельзя. Это как стрелять в душу. – Не бойся, Крылов, – улыбнулся я. – Я спросил от усталости. Можешь не отвечать. Крылов тоже улыбнулся, но нерешительно, как если бы не верил в значение своего лица. – Я, товарищ Сталин, честно скажу: никогда я особо о природе и не думал, – ответил он, отвернувшись к рулю. – Я в основном о машине – она хитрее. Но природа, по-моему, бывает не умной, а доброй. Или, наоборот, недоброй. Это правильно? – Всё бывает правильным, Крылов! – согласился я. – Право на доброту даёт власть, а у природы она есть… – Так точно, товарищ Сталин, – обрадовался водитель и резко подбавил газу. Снежинки, которым – сцепившись друг с другом – удалось прильнуть к окну, сорвались и затерялись в ровном хороводе пурги. Я приспустил стекло – убедиться, что ни свиста, ни завывания по-прежнему не было. Белый ветер кружил и рыскал в пространстве с беззвучным отчаянием. Как продрогший волк. Город, однако, с его бесчисленными щелями остался позади, и в открытом поле по обе стороны шоссе хищнику укрыться было негде. Пытаясь убежать от смерти, он метался из стороны в сторону, подпрыгивал на месте и увязал в рыхлом снегу. Боль в моей правой ноге скаталась теперь в пылающий шарик между щиколотками… |
||
|