"Русский угол Оклахомы" - читать интересную книгу автора (Питерс Джефф)

Глава 5. ВИНСЕНТ КРОКЕТ. В ПОИСКАХ ЕНОТОВОЙ ШКУРЫ

Крис так тепло говорил о своем приятеле, что Лысый Мак заочно начал мне нравиться. Но нравился он мне только до тех пор, пока я его не увидел.

Один мой знакомый, дакота Громкий Шаг, когда-то учил меня, что у всех индейцев одинаковые лица, потому что они живут одинаковой жизнью, — жизнью своего племени. А у белых все лица разные, потому что каждый живет сам по себе. Он имел в виду, конечно, не разрез глаз и не длину мочки. Он говорил о том, что написано на человеческом лице.

На лице этого Лысого Мака было написано, что он тут не просто самый главный, а вообще единственный человек. Он глянул на меня с покровительственным презрением, а Джуда, похоже, даже не заметил.

Он уехал с Крисом, а мы с индейцем остались ждать эту копушу Энни. Наконец она вывалилась из дверей лавки с охапкой свертков и коробок. Мы переглянулись — и не тронулись с места. Она сама дотащила гору подарков до коновязи и скомандовала:

— Грузите все на своих лошадей! Скорее, а то рассыплется! Красный Орех, ну что ты смотришь?

Индеец неторопливо подошел к ней и подхватил падающую коробку.

— Тебе, Белая Сойка, надо было ехать на фургоне, — сказал он.

— Ну что ты ворчишь? Ты же сам знаешь, сколько там женщин и стариков, я никого не могу обидеть. Разделим поклажу на трех лошадей, ничего страшного, — говорила она, разбирая свои подарки на три неравные кучи.

— Что? — не выдержал я. — Мы поедем, как бродячие торговцы, по уши в коробках?

Джуд уже терпеливо обвязывал свои коробки длинным шнуром, но я не собирался плясать под дудку девчонки. Мой нож безжалостно расправился с разноцветными ленточками, и все эти гребешки, чашки и ремешки прекрасно разместились в свободной седельной сумке, а пару зеркал в металлической оправе я сунул в карманы жилета.

Энни молча собрала пустые коробки, обвязала их и подвесила к своему седлу.

Я понимал ее. Даже пустая коробка может стать прекрасным подарком для людей, которые живут под открытым небом и которые из-за своей бедности и гордости не заглядывают в галантерейную лавку.

Но ехать через открытую местность с таким грузом было вопиющим безрассудством. Энни Белая Сойка, наверно, не знала, как часто грабят людей даже в больших городах, где на каждом углу маячит полицейский.

Она поскакала впереди, мы с Джудом потрусили сзади, и его коробки смешно гремели в такт копытам.

— Почему она назвала тебя Красным Орехом?

— Это мое имя.

— А Джуд?

— Лукас назвал при крещении.

— Так ты крещеный?

— Мы все здесь крещеные.

Красный Орех… Наверно, так назвал его отец, когда увидел новорожденного сына, красного и сморщенного. А Белая Сойка — это уже не имя, а прозвище, которое получает каждый белый, кто входит в круг индейцев. Мои шайены называли меня «Человек — Повелитель Винчестера», причем не из желания подольститься, а просто чтобы указать на мою функцию в племени, я был у них кем-то вроде инструктора по стрелковому делу.

Пыля вслед за Энни по дороге, я размышлял об индейских именах. Когда-то я пытался объяснить Громкому Шагу, что имена белых людей тоже что-то обозначают. Белый человек получает обычно имя своего небесного покровителя. Меня, к примеру, назвали в честь святого Винсента, и он теперь все время за мной присматривает, иногда помогает, чаще просто предостерегает. Но Громкий Шаг не мог понять, что такое «небесный покровитель». Зато ему был понятен смысл имени его отца, которого звали Собачий Пес, «Шунка Блока» на языке сиу, а у меня в голове для такого понимания чего-то не хватало.

И тогда Громкий Шаг рассказал мне замечательную историю. Один из самых прославленных вождей народа сиу звался Бешеный Конь. Это был великий воин, непобедимый в бою. Белые смогли убить его, заманив на переговоры. Пятеро человек повисли на нем, часовой несколько раз ударил в спину штыком. Говорили, что пуля не брала Бешеного Коня. На лице его был заметный шрам, и шрам этот был как раз от пули. Когда-то в него стреляли с нескольких шагов, но он выжил. А стрелял в него индеец с очень интересным именем… Да, это была красивая история. Бешеный Конь, молодой и уже прославленный в боях и охоте, должен был стать вождем племени оглала. Но, на беду свою, влюбился в чужую жену. Бешеный Конь увез ее с собой в стойбище своих друзей. Ревнивый муж выследил их и догнал. Он подошел к костру, где в кругу друзей сидел Бешеный Конь с украденной женщиной. Он выстрелил в Бешеного Коня и увел жену с собой. Бешеный Конь остался жив, но теперь его уже не могли избрать вождем. И он стал только военачальником. А имя того индейца, который стрелял в него, было Нет Воды.

Нет Воды! Наверняка он однажды отказался поделиться водой. Может быть, я рассуждаю в манере другого индейца, которого звали Сам Знаю, но для меня этот Нет Воды уже навсегда останется жадным и мстительным типом. Кстати, говорят, что стрелял-то он все-таки не из-за ревности, а за деньги. Белые заплатили ему за голову молодого вождя, но, как оказалось, поторопились. Сомневаюсь, что Нет Воды вернул им неустойку.

Шахтерский поселок давно скрылся за холмами, когда мы свернули с дороги на широкую тропу, протоптанную в траве. Слева и справа от нас теперь высились длинные валы бурой комковатой глины, иногда попадались кучи полусгнившего мусора, среди которого можно было разглядеть то сломанную тачку, то ржавую лопату, стертую до самого черенка. Я догадался, что мы приближаемся к месту, которое называлось «старым карьером». Скоро в воздухе появился еле уловимый запах гари, и я насторожился. Никогда не мог похвастаться особо чутким носом, но я все же отличаю вкусный дымок полевой кухни от тоскливого запаха сгоревшего мусора.

Джуд, видно, подумал о том же, о чем и я. Он резко повернул мустанга и взлетел на глинистый вал, чтобы из-под ладони оглядеть прерию. Я направил Бронко за ним. Сверху было видно поляну между высокими мескитовыми деревьями, стоявшими полукольцом. На траве темнели округлые пятна, оставленные стоявшими здесь типи9. Белая зола кружилась вьюжной спиралью над остывшим кострищем.

— Это сюда мы везли подарки? — спросил я.

— Темный Бык ушел, — сказал Джуд.

— Они не могли уйти далеко, — сказала Энни. — Мы догоним их.

Когда большая индейская семья снимается с места зимней стоянки, ей трудно исчезнуть бесследно. И мы поскакали по широкой и хорошо заметной полосе следов, оставленных на траве и в песке. Меня немного тревожило то, что впереди, между холмами иногда поблескивала река, и следы направлялись определенно в ее сторону. Не знаю, как переправлялись они, но для нас переправа стала бы тяжелым испытанием. Если придется пускать коней вплавь, то Энни придется распрощаться со своими коробками.

Я немного беспокоился, немного злорадствовал. Но на берегу реки нас поджидали совсем иные трудности.

Широкая цепочка следов внезапно разрослась во все стороны, словно все, кто шел к реке, вдруг разбрелись поодиночке. Одни пошли направо, другие налево, третьи повернули назад, а четвертые шагнули прямо в реку.

Энни остановилась, растерянно вертя головой по сторонам:

— Что здесь случилось?

— Ничего не случилось, — пояснил Джуд.

— Ничего, — согласился я. — Если не считать того, что Темный Бык решил оторваться от погони.

Это было, наверно, похоже на лабиринт. Племя разбежалось, как осколки гранаты. Но я понимал, что, в отличие от гранаты, все эти следы обязательно где-то соединятся. Индейцы знали точку сбора, а мы — нет. И выйти в нее мы могли только одним способом — терпеливо и внимательно двигаясь по любому из следов. Но по какому?

— Налево? Направо? — спросил я у Джуда.

— Налево каменный холм, — ответил команчеро.

Понятно. Каменистая плоскость не хранит следов, особенно если преследуемые не забудут об этом позаботиться.

— Назад тоже бесполезно идти, там поселок, — сказала Энни. — Там будет слишком много чужих следов. И никто не подскажет, куда они ушли. Только запутают еще больше.

— Впереди — река, — подвел я итог нашего военного совета. — Остается один путь. Двигаемся направо вдоль реки.

Через полчаса мы дошли до еще теплых углей небольшого костра. Наверно, это был сигнальный костер: обгоревшие сучья лежали на ровном месте, не было никаких камней, чтобы поставить на них чайник, не было и ни одной дырки в земле, оставленной костровыми рогатинами. К тому же ни один из следов не отклонился в сторону и не кружил на месте, как это бывает даже на коротких остановках.

— Идут на Косой Брод, — уверенно заявил Джуд, мельком глянув на угли.

Я снова оглядел остатки костра и на этот раз заметил то, что проглядел поначалу. Обугленные сучья были положены в золу уже после того, как костер догорел. Длинный сук лежал параллельно реке, а короткий пересекал его под острым углом. Это был знак для тех, кто идет следом. Знак, понятный только своим.

Река в этом месте была не слишком широка, но изобиловала скрытыми ямами, о чем красноречиво говорили воронки, бегущие среди оливковой ряби и белых гребешков. Джуд первым направил своего мустанга в воду и показал рукой на белый валун, высившийся на другом берегу значительно правее.

— Держите на него! Энни, не смотри на воду!

— Спасибо за совет, — негромко проворчала девчонка в ответ и подтянула коробки повыше, придерживая их одной рукой.

Мы долго пробирались по песчаной косой отмели, и я тоже не смотрел на воду, потому что непрерывно вертел головой, оглядывая берега. Каждый раз, когда приходится долго пересекать открытое пространство, чувствуешь себя движущейся мишенью. Конечно, если в тебя уже целятся, ты вряд ли успеешь увернуться от выстрела. Но я по себе знал, как неудобно стрелять в мишень, которая вертит головой и в любой момент может обнаружить стрелка. Стрелку в таком случае приходится не только целиться, но и скрываться. А когда делаешь два дела одновременно, все получается не так, как хотелось бы.

Команчеро знал это не хуже меня. Переправляясь через длинный брод, он держал карабин на бедре стволом вверх. А как только выбрался на берег, остановил коня вплотную под валуном, защитив свой левый бок.

— Кайова собираются у скалы Белого Мула, — сказал Джуд, когда мы с Энни подъехали к нему. — Там раньше собирались на летние праздники. За ними едут чужие.

— Где это написано? — спросил я.

— На земле.

Он опустил карабин и стволом показал на втоптанный в песок огрызок тонкой сигары.

— Наверно, у Темного Быка есть повод для праздника, — сказала Энни. — Это было бы прекрасно. Хорошо, что у нас много подарков. Но плохо, что они нас не отпустят сразу. Отец будет беспокоиться. Поехали скорее, Красный Орех, почему ты стоишь?

— Дальше поедем так, — сказал Джуд. — Я первый, вы двое — сзади. Если остановлюсь, вы тоже стоите. Если поворачиваюсь и убегаю, вы тоже убегаете и не ждете меня.

— Понятно, — кивнул я.

— К чему такие сложности? — сказала Энни недовольно. — Мы здесь ездили тысячу раз безо всяких предосторожностей! Нам надо спешить.

Джуд, не ответив, ускакал вперед.

— Это называется «боевой дозор», — сказал я.

— Он просто любит командовать белыми, — ответила Энни. — Да, отец знал, кого послать со мной…

Она тронулась с места, я пристроился сбоку, но она возмутилась:

— Держитесь сзади, мистер Крокет! Терпеть не могу, когда ко мне прижимаются!

Так мы проехали еще несколько миль, пока Джуд не остановился и не подозвал нас жестом. Тропа вела к тому, что здесь называют «гребенкой» — к череде невысоких, вытянутых холмов, оголенных наверху и опушенных сухим кустарником внизу.

— Уже близко, — сказал команчеро.

Мы поднялись на первый холм, и с его высоты стало видно, как изменился вид прерии на этом берегу. Все пространство было покрыто пятнами густого и высокого темно-зеленого кустарника, а между ними просвечивала безжизненная оранжевая земля. Если обычную степь часто хочется сравнить с морем, то здесь перед нами лежало, скорее, болото.

— Похоже, они прошли совсем недавно, — сказал я и спешился, чтобы пощупать след, оставшийся на склоне холма.

Не успел я сделать и двух шагов, как что-то со страшной силой ударило меня в бок. И сразу время пошло по-другому. Сначала мне показалось, что это злой мустанг индейца исподтишка лягнул меня — недаром он так косился, когда на поворотах я приближался к нему слишком тесно. Потом я сообразил, что мустанг стоит слева, а удар я получил справа. Но почему тогда я падаю не в сторону, а вперед? Бурая земля в белых «прозрачных» известковых потеках стремительно приближалась к моим глазам, и я покрепче сжал карабин, чтобы не потерять его, когда буду катиться вниз по склону. Земля все еще приближалась, когда я услышал далекий треск винтовочного выстрела. Я еще успел подумать, что это охотники на бизонов заготавливают мясо для шахтеров. Ноги мои подогнулись, и я повалился набок, перекатился по склону, прижимая карабин к груди, и застрял в сухом кустарнике.

Я не закрывал глаза ни на секунду, но не видел пока ничего, кроме комьев земли и голых сучьев. Где-то далеко послышался топот убегающего коня, потом проскакало еще несколько лошадей. Кто-то кричал: «Догоним, догоним, с грузом ему не уйти!»

Мне не хотелось подниматься. Я знал, что как только пошевелюсь, мне будет очень больно. Так и вышло. Вся правая сторона груди моментально налилась свинцовой тяжестью боли, от которой меня всего скрючило, и я чуть не закричал. Но крови нигде не было, и обе руки были целы, хотя что-то хрустело под мышкой при каждом движении. Ноги казались ватными, но я все же смог встать на колени. Большего добиться не удалось, и я стал выбираться из куста, стоя на коленях и держа карабин у плеча.

Слева были слышны чужие голоса, и я направился налево. Шаг за шагом, закусив губу, чтобы не застонать от боли, я на коленях обогнул куст и увидел, что чертовы коробки свое дело сделали.

Энни лежала на земле лицом вниз. Она лежала неподвижно, но я сразу понял, что она жива: убитые не держат руки на затылке, придавив шляпу к голове. Ее лошадь стояла рядом, возмущенно мотая головой и пытаясь выдернуть поводья из рук неизвестного оборванца в грязной дырявой шляпе. Второй бандит срывал коробки, привязанные к седлу.

— Сходи проверь того, которого я ссадил! — крикнул ему хозяин дырявой шляпы.

— Ага! Больно ты умный, Хряк. Я уйду, а ты пока набьешь свои карманы? Сам ссадил, сам и проверяй!

Он отбросил очередную коробку и возмущенно заорал:

— Да они все пустые! Ты, придурок, на кой черт ты везешь столько пустых коробок?!

Потрясая картонкой, он подскочил к Энни и пнул ее в плечо. Она встрепенулась, и шляпа свалилась с ее головы, открыв длинную косу, уложенную кольцом.

— Что за дьявол! Ты девка? Переодетая девка! Эй, Хряк, все не так и плохо!

Он заблуждался. Для них обоих все было плохо, очень плохо. Никогда еще мне не приходилось стрелять, стоя на коленях. Можно было бы и лечь поудобнее, времени хватало, но я не был уверен, что после стрельбы смогу самостоятельно подняться. Стоять на коленях было больно и неудобно, к тому же меня все время тянуло согнуться вправо и потереть больное место. Боль добавляла злости, а злость мешала целиться. Но я не промазал. Первый выстрел достался тому, кто стоял над Энни. Он схватился за живот, скрючился и, шатаясь, отступил от нее. Второму я попал в грудь, он рухнул на спину, широко раскинув руки, и его шляпа покатилась по земле. В это время первый еще стоял на ногах и силился вскинуть револьвер. Я выстрелил в него еще раз, и он опустился на колени. Он сгибался и разгибался, выкрикивая короткие ругательства, изо рта у него летели брызги крови и пена. Его рука все-таки поднялась в мою сторону, но я успел четвертым выстрелом попасть в лоб. Он опрокинулся набок и, наконец, затих.

Пока я стрелял, Энни подобрала шляпу и, извиваясь, как ящерица, быстро-быстро подползла ко мне и спряталась за спиной.

Я не торопился вставать и показываться из-за куста.

— Сколько их? — шепнул я.

— Есть еще двое, — почти беззвучно произнесла она. — Поскакали за Джудом. Они скоро вернутся.

— Вряд ли.

— У него быстрый конь. Они не догонят его. И вернутся, — упрямо повторила она чуть громче.

До нас донеслись выстрелы — один, второй и, после паузы, третий. Все были сделаны из одного и того же оружия. Это была не перестрелка, а расстрел. Я встал, тяжело опираясь на карабин, как старик на клюку.

— Они не вернутся, потому что они его догнали, — сказал я. — Пойду, покажусь ему, чтобы не беспокоился.

Редкий охотник способен удержаться от преследования убегающей добычи. На этой человеческой слабости и сыграл сейчас хитрый команчеро. Он не стал вступать в бой с бандитами, пока они прятались в засаде. Но стоило им выскочить на открытое пространство, да еще и вытянуться в цепь, как из охотников они превратились в дичь. Ему оставалось только подыскать подходящее место, чтобы неожиданно остановиться и перебить их поодиночке.

Выбравшись на лысый гребень холма, где мой Бронко как ни в чем не бывало выщипывал последние чахлые травинки, я огляделся и помахал своей шляпой, хотя вокруг не было видно ни души. Если, конечно, не считать двух лошадей, которые растерянно стояли вдалеке, над телами своих хозяев, невидимых в густой траве.

— Давай, вылезай на свет! — крикнул я. — Для тебя есть работа!

— Какая еще работа?

Он оказался быстрее, чем я ожидал, — его голова выглянула из-за куста в двадцати шагах от меня.

— Коробки собирать, — сказал я, смеясь и задыхаясь от боли в боку. — Они разбросали наши драгоценные коробки!

Снизу донеслось ворчание Энни:

— Без вас управлюсь, работнички…

Она хорошо держалась. Правда, ей понадобилось на пару минут скрыться за кустами, чтобы поправить кое-какие детали одежды.

Мне приходилось видеть, как ведут себя люди перед лицом смертельной опасности. И должен признать, что почти все держатся достойно, хотя бы поначалу. Гораздо тяжелее сохранить достоинство, когда опасность миновала. Страх, загнанный гордостью в глубину сознания, вырывается наружу, как пружина из сломавшегося механизма. И часто вырывается вместе со всем, что ему попадается на пути. Помню, как меня самого, например, вырвало, когда я впервые зарезал человека. Перед этим мы с ним минуты две возились в зловонной болотной жиже, и его нож был длиннее, мне было страшно, однако мой желудок вел себя достойно. Но, когда я наклонился, чтобы отмыть руки от его черной крови, меня вывернуло наизнанку, и кажется, я утопил в этом болоте даже косточки тех вишен, которые глотал в детстве. А некоторые достойные бойцы признавались, что страдают поносом после каждого боя, поэтому в бой лучше идти натощак.

Не знаю, каким способом Энни справилась со своими чувствами, но из-за кустов она появилась побледневшая и усталая. Она молча подбирала свои коробки с земли, равнодушно перешагивая через убитых. Ее словоохотливый братец хвастался, что у них и кладбища нет, потому что в их краях никто еще не умирал. Но на эту девчонку вид покойников явно не производил особенного впечатления.

Вместе с Джудом мы осмотрели их. Наши трофеи оказались небогатыми. Четырнадцать долларов бумажками, шесть серебром, старая винтовка системы «Генри», немного патронов… Револьверы бандитов были покрыты ржавчиной, а подметки обвязаны проволокой.

— Бродяги, — заключил Джуд.

— Посмотри, сколько грязи в стволе винтовки. Удивительно, как им удалось в меня попасть.

— Они попали в тебя? Я думал, ты притворяешься, Ты слишком хорошо падал, — сказал мне Джуд. — Как настоящий мертвец. Но ни один индеец не поверил бы тебе, как эти бродяги.

— Я что-то сделал не так?

— Убитые не прижимают к себе ружье. И с них всегда слетает шляпа.

— Спасибо за науку. Ты тоже здорово убегал, — ответил я. — Но только несчастные бродяги могли клюнуть на такую уловку.

Джуд помог мне стянуть рубаху, чтобы осмотреть рану, но никакой раны не было. На ребрах густо краснел четкий круг, величиной с блюдце. Точнее, величиной с зеркальце, которое лежало в моем жилете и которое было разбито винтовочной пулей. Полированная жестяная оправа сохранила небольшую продолговатую вмятину от пули.

— Жалко. Хорошее было зеркало, — сказал Джуд. — А что это за шрамы у тебя на спине?

— Кошка оцарапала.

Индеец оглянулся на Энни и, убедившись, что та поглощена своим багажом, задрал свою клетчатую рубаху и повернулся ко мне спиной.

— Видишь?

— Вижу.

Четыре грубых рваных рубца извивались над его лопатками. Он заправил рубашку в брюки и сказал:

— Я впервые вижу белого, который был на Пляске Солнца. Твои шрамы еще розовые. Когда это было?

— Давно. Полтора года назад. А у тебя?

— Последний раз пять лет назад, — сказал индеец. — С тех пор наша семья ни разу не собиралась на Пляску Солнца.

Наконец, мы смогли снова тронуться, отыскав хорошо заметный след откочевавшей семьи Темного Быка. Теперь Энни не лезла вперед, а смирно держалась между нами. Она все еще была чуть бледнее, чем до встречи с бродягами, но ее короткий нос гордо задирался кверху.

— Я все слышала, — сказала она. — Пуля попала вам в грудь, мистер Крокет?

— Увы, она попала в зеркало и изрядно его подпортила.

— Вы чуть было не погибли из-за меня.

— Наоборот. Из-за вас я остался жив. Ведь это ваше зеркало остановило пулю.

— Но ведь вас могли убить! — сердито настаивала Энни.

— Но ведь не смогли. Выходит, не о чем и говорить.

— Тебя не могли убить при дневном свете, — сказал Джуд. — Кто был на Пляске Солнца, того можно убить только ночью.

— Что это за Пляска Солнца? — Энни повернулась к нему, но Джуд не ответил. — Что такое Пляска Солнца, мистер Крокет?

— Не знаю, — сказал я. — Кажется, какой-то индейский танец. Очень долгий танец.

— Красный Орех, ты об этом больше знаешь. Расскажи.

— Крокет сказал правду. Это танец, и все.

— При чем тут Солнце?

— Это бывает в дни долгого солнца, летом. Поэтому так и назвали.

— Шайены называют этот танец иначе, — добавил я. — На их языке это называется Нора в Новую Жизнь.

— Шайены? Они ничего не понимают в священных танцах, — сказал команчеро. — Говорят, они даже не украшают столб. Ставят обычное бревно, и все. Дикари.

— Какой столб? — спросила Энни. — И почему тогда «нора»?

Я посмотрел на Джуда, и он кивнул, передавая мне право рассказа. Мне бы хотелось узнать, как выглядит этот ритуал у команчей, но еще больше мне хотелось, чтобы Энни слушала меня, а не своего Красного Ореха.

— Не знаю, Джуд, кто тебе рассказывал о шайенах, но насчет столба ты ошибаешься. Шайены украшают столб. Они рисуют на нем спиральные полосы, они вообще любят полосы, а на макушке устанавливают старый череп бизона. Вокруг этого столба все танцуют без передышки три дня — три дня без еды и питья — а на четвертый день остаются несколько человек, которых отбирает вождь.

Я замолчал, ощутив болезненные толчки в груди. До меня не сразу дошло, что это колотится сердце. Наверно, под ребрами уже появился отек. Я представил, сколько там накопилось крови из перебитых мелких сосудов. К утру мою грудь будет украшать огромный синяк с черной каймой. Лучше не думать, что сейчас делается с легкими…

— И что делают с этими людьми? — спросила Энни.

— Их привязывают к столбу, — сказал я, растирая бок и стараясь не морщиться. — Это похоже на то, как теленка пасут на привязи. Им прокалывают кожу на спине, причем кровь не проступает…

— Еще бы. Три дня не пить, не есть… — вставила Энни. — Извините, мистер Крокет, я вас перебила. А дальше что?

— Дальше? В проколы вводят деревянные палочки, а к ним крепят кожаные ремни, которые привязаны к центральному столбу. И вот теперь, Энни, начинается самое главное. Эти последние участники начинают двигаться по кругу. Они продолжают танцевать, но уже ничего не соображают. Ремни не дают им выйти из крута, и они кружат, пока последние силы не оставят их. Вот тут и появляется эта Нора в новую жизнь. Все вокруг покрывается сначала туманом, потом темнотой, и только впереди светится какое-то окно, ты видишь весь мир словно через трубу. И это не тот мир, в котором ты начинал свой круг. Это мир Того, Кто Исполняет Желания. Некоторые его видят, некоторые нет. Но видеть — это не самое главное. Самое главное — успеть передать просьбу, но не остаться там, в этом мире. А он начинает затягивать, свет становится розовым, теплым, приятным. И вот, когда ты чувствуешь, что уже проваливаешься, надо резко вырваться из круга. Кожа на спине рвется, и остается хорошо заметный шрам. Вот и весь танец.

— Некоторые цепляют ремни за грудь, — добавил Джуд. — Но это нескромно.

— А ради чего все это? — тихо спросила Энни.

— Ради чего? Это что-то вроде молитвы. Человек молится о своем народе, или о своих больных родителях, или еще о ком-нибудь, прося для них помощи. Ничего для себя.

— Все просят одного и того же, — сказал Джуд. — Чтобы было много бизонов. Мы не собирались уже пять лет. И бизоны ушли.

— Разве они ушли пять лет назад? — сказала Энни. — Мне девятнадцать, а я видела бизонов только тогда, когда была совсем маленькой. Их нет уже давно, при чем тут Пляска Солнца?

— Мы стали хуже, чем были раньше. Наши просьбы не доходят до бога, вот и все, — мрачно заключил Джуд.