"Корабль призраков" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОХОТА– Ева! Ева! Ну проснись же, Ева! – Голос шел издалека, он как будто пробивался сквозь толщу льдов, где сидели тюлени, которых мы убили только вчера… Только вчера – или две недели назад?.. Почему у меня такая тяжелая голова? – Ева! Проснись, ну пожалуйста!.. Это голос Карпика… Но что здесь делает Карпик? Я с трудом разлепила веки и увидела перед собой девочку. Увидев, что я подаю признаки жизни, она с удвоенной энергией принялась трясти меня за плечи. – Просыпайся! Ну!.. – Прекрати меня трясти… Господи, голова разваливается. – Вставай! – требовательно сказала Карпик. – Черт возьми, что ты здесь делаешь? И вообще, как ты попала сюда? Я же закрыла дверь … Или нет? – Нет. – Нельзя было так надираться… Который час, Карпик? – Двенадцать. Я села в кровати и беспомощно уставилась на Карлика: – Как – двенадцать? Я что, проспала завтрак? – Нет. – Карпик отошла к умывальнику, набрала в чашку воды и с видимым удовольствием плеснула ее мне в лицо. – Прекрати немедленно. – Я не успела увернуться, но вода помогла мне прийти в чувство. – Черт знает что, никогда в жизни так погано себя не чувствовала. Сейчас день или ночь? – День. – Карпик уже собрала мои вещи, которые я в беспорядке побросала на пол перед тем, как провалиться в сон. И теперь протянула их мне. – Одевайся. Все еще плохо соображая, я начала машинально натягивать джинсы и свитер. И только теперь поняла, что кровать Вадика всю ночь оставалась нетронутой. Интересно, где он ночевал? – Ты не видела Вадика? – спросила я. – Видела Он в бильярдной, дрыхнет на столе. – Черт, черт, черт… Все перепились, что ли? Как ты сюда попала, Карпик? – Ты уже спрашивала. Я сказала, что дверь была открытой. – Проспала завтрак. Вот уж воистину, – не пей вина, Гертруда! – Ничего ты не проспала. Не было никакого завтрака. – То есть как эго – не было? Что-то новенькое в корабельном расписании “Эскалибура”. Интересно, куда смотрит капитан с его культом дисциплины? – Не было завтрака, и никто ничего не объявлял по радио, – терпеливо объяснила мне Карпик. – Интересно, куда смотрит капитан? – Никуда. Капитана нет. – То есть как это – нет? – А вот так. Ни капитана, ни команды. – Что ты несешь? – Скорее приходи в себя, и пойдем. Сейчас сама убедишься. Какая-то мысль все время подспудно мучила меня, какое-то воспоминание, связанное со вчерашним вечером… Папка. Ну конечно же, папка с документами старпома. Накануне я спрятала ее на самое дно чемодана, надежно укрыла вещами. И вот вчера ее не оказалось. По моему позвоночнику пробежал холодок, но я попыталась успокоить себя, взять себя в руки. В конце концов, это может выясниться в любой момент. “Без паники, майор Кардаш!”, кажется, так назывался тупой венгерский детектив из моего детства. Карпик торопила меня, и, наскоро ополоснув лицо, я отправилась следом за ней. В коридоре было непривычно тихо. На корабле, даже если он стоит на якоре, всегда присутствует множество звуков, они отражаются от переборок, пола и подволоков, они несутся наперегонки, и в любой момент можно ощутить их нетерпеливое дыхание. Сейчас “Эскалибур” молчал. Судя по всему, Карпик знала, что делает. – Идем в рубку, – сказала она. Рубка, или капитанский мостик, была святая святых “Эскалибура”. Только один раз я поднималась туда вместе со всеми пассажирами, в день отплытия. Тогда нам показали все основные службы корабля, и меня поразило обилие приборов, способных оказать честь какому-нибудь “Шаттлу” многоразового использования. В рубке постоянно несли вахту рулевые, механики и кто-нибудь из командного состава. Заходить туда пассажирам запрещалось. Не сделали исключения даже для Карпика, чей внешний вид призван был умилять поросшие шерстью морские сердца. – Ну в какую рубку, Карпик? Нас же туда не пустят. – А мы и не спросим. Не у кого спрашивать. – То есть как это “не у кого”? – Я же тебе полчаса уже говорю, что на корабле никого нет. – А мы с тобой? – Мы – не в счет. На корабле нет команды. – А куда же она делась? – глупо спросила я. – Откуда же я знаю? – Ничего не понимаю. Так, вяло препираясь, мы наконец-то добрались до рубки. Карпик прошла вперед и смело толкнула дверь. Рубка действительно была пуста. Абсолютно пуста. Она была не только пустой, но и мертвой. Приборы, которые работали всегда, теперь были отключены, экраны погашены, а из всех подручных средств функционировали только внутренний телефон и селекторная связь. – Давай, – подтолкнула меня Карпик. – Вызови машинное отделение. – Как же я его вызову? – А вот, видишь, список телефонов, по отсекам и службам. Прямо с машинного и начинай. Голова все еще была тяжелой. Скорее поэтому, машинально повинуясь девочке, чем по какой-то другой причине, я щелкнула тумблером и сняла трубку. – Что говорить? – спросила я у Карлика. – Скажи, что рубка вызывает центральный пост управления, – сказала Карпик, раздувая ноздри: видимо, эта ситуация безумно увлекала ее. – Рубка вызывает центральный пост управления, – послушно повторила я и затем добавила уже от себя: – Ответьте рубке! Никакого ответа. Ни шороха, ни звука. Холодный, почти космический вакуум. – Ну? Что я говорила! – Карпик торжествовала. – Еще что-нибудь попробуем? – Давай! – Виски наконец-то отпустило, и ситуация стала занимать меня по-настоящему. В течение ближайших трех минут мы попытались пробить все основные службы корабля, и везде с тем же плачевным результатом. В конце концов отозвалась только буфетная кают-компании. – Алло! – раздался на том конце провода чей-то сонный голос – Алло! Говорите, вас не слышно!.. Я облегченно вздохнула: наваждение кончилось, и все становится на свои места. – Вот видишь! – подмигнула я Карпику. – А ты говорила, что на корабле никого нет! – Я не говорила, что на корабле никого нет, – уточнила девочка. – Я сказала только, что на корабле нет команды. – А кто же тогда со мной говорит? – поймала я Карпика. – А ты спроси. Я снова дунула в трубку: – Кто говорит – Дед Пихто. – Голос в трубке звучал раздраженно, а потом он стал глуше, послышался звон стекла: видимо, человек, который разговаривал со мной, что-то уронил. – Вот черт, надо же… Как башка гудит. Господи, как я его понимала!.. – Ответьте рубке, – уже строже повторила я. – Чего орать-то! – Кокетливый голос с преобладающими в нем высокими нотами и округлыми окончаниями показался мне знакомым. – Муха, это ты?! – Ну! А кто со мной говорит? – Это я, Ева… – Ева? Вот здорово! Играем в испорченный телефон, что ли? Ты где? – На капитанском мостике. – А что ты там делаешь? Нашла мужчину своей мечты?.. – Муха, ты гам один? – Я не бываю один, это во-первых… Во-вторых, ищу, чем бы опохмелиться. Здесь разгром, как после войны в Персидском заливе, куда только экипаж смотрит? И жратвы никакой, а уже, между прочим, двенадцать часов, если верить моим “Картье”. – Экипажа больше нет. – сообщила я Мухе, удивляясь попутно своей невесть откуда взявшейся истерической веселости. – Как это – нет? А где он? – Не знаю… Мы здесь вдвоем с Карликом… Мы прозвонили все службы, нигде никого нет… Мы к тe6e спускаемся… Отбой. Я повесила трубку. – Ну, что? – нетерпеливо спросила у меня Карпик. – Во всяком случае, на корабле, кроме нас, есть еще Муха. Передо мной, за стеклом рубки, лежало море, покрытое льдами, сверкающими на солнце. Ни единого следа человеческого присутствия, никакой суеты, только величие и покой. Вчера льды казались всего лишь деталью пейзажа, рекламной экзотикой, необходимым дополнением к стакану коньяка, не больше. Теперь они доминировали во всем. Казалось, что “Эскалибур”, покинутый экипажем, уткнулся в берег вечности. Остановился у начата времен. Или у их конца. Карпик возилась возле приборов, которые не подавали никаких признаков жизни. Пропал экипаж, ни одна из многочисленных систем не работает. Что же все-таки происходит, в конце концов?! – Ну что, пойдем? – спросила я у Карлика. Дольше оставаться в рубке не имело никакого смысла. Может быть, потом, когда хоть что-то выяснится… Карпик пристально посмотрела на меня и рассмеялась: – Ты похожа на енота, Ева! – Ну да, на енота, только наоборот. У него черные круги вокруг глаз, а у тебя белые. – Ничего не понимаю, о чем ты говоришь? – Сейчас я что-нибудь найду… Какое-нибудь зеркальце, и ты посмотришь. Почему Карпику пришла в голову мысль искать такую невинную вещь, как зеркальце, в рубке, я никак не могла понять. И почему мое лицо вызвало смех? Может быть, это всего лишь нервная реакция на происходящее? Но почему тогда я сама не ощущаю никакого беспокойства, никакой паники? Разве что легкое покалывание в висках. Никакого зеркальца Карпик не нашла, зато на свет божий был извлечен вахтенный журнал. Последняя запись датировалась полуночью, когда на вахту заступили второй помощник Суздалев и рулевой матрос Хейно. Ничего особенного в записях не было: вахту сдали – вахту приняли. Никакого намека на происшедшее. Я вспомнила, что именно в рубке находился один из двух радиотелефонов, поддерживающих спутниковую связь с портом. Самым естественным будет связаться с береговыми службами, выяснить, если это возможно, ситуацию. И запросить помощи. Как – я не знала, но, в конце концов, это дело техники… И тут меня поджидала первая неожиданность, переводящая все происшедшее ночью из разряда мистики в разряд детектива средней руки: радиотелефон спутниковой связи тоже отсутствовал. Я оставила эти знания при себе, чтобы лишний раз не пугать девочку. Прихватив вахтенный журнал, мы направились в кают-компанию. …Муха сидел на стойке и болтал пальцами в банке с огурцами. Нас с Карпиком он встретил аплодисментами: истеричная веселость, которую я так тщательно подавляла в себе, исходила от него волнами. – Только не нужно говорить, что на корабле не осталось никого из экипажа. Мне уже об этом сообщили. – Кто? – спросила Карпик. – Наш добрый друг Андрей. Он искал что-то болеутоляющее для своей женушки. После вчерашнего перепоя она даже подняться не может. – Значит, нас уже пятеро, – произвела я в уме нехитрые подсчеты. – Шестеро, – поправила Карпик. – Твой Вадик дрыхнет в бильярдной. – Тогда уж считайте, что девять. Мой патрон у себя в койке, а дражайший губернатор полчаса назад рвал и метал. У него на сегодня назначена связь с областью… Теперь, во всяком случае, объясняется исчезновение радиотелефона. Губернатор, так же, как и мы с Карпиком, поднялся в рубку, никого там не нашел и взял телефон. Наверняка он уже провел переговоры и вопрос с береговыми службами можно считать решенным. – Кроме того, наш Уэйн Гретцки уже два часа как разминается в спортзале… По-моему, похолодало, вы как думаете, девчонки? Только теперь я почувствовала, что в кают-компании действительно прохладно. Скорее всего это связано с двигателями. Судя по звенящей тишине на “Эскалибуре”, основной двигатель, который работал всегда, даже последние два дня – с тех пор как судно стало на якорь, – выключен. А он снабжает весь корабль теплом и электропитанием. – Кстати, что у нас со светом? – спросила у Мухи я. – Ничего. Света нет. Я уж тут пытался подогреть чайник… Пустые хлопоты. Только этого не хватало! Если двигатели отключены, то температура на корабле начнет медленно, но верно падать. И вполне может упасть до нуля – естественный температурный фон окружающей среды. От подобной перспективы я даже поежилась. Надежда только на то, что Распопову удалось связаться с берегом (о пропавшем экипаже я старалась не думать, у нас еще будет время обсудить эту ситуацию детально). – А может, они где-то спрятались? – высказала предположение Карпик. – Отличная мысль, – воодушевился Муха. – Играем в прятки. Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать… Ева, уйми свое маленькое чудовище. Губы Карпика задрожали. – Не стоит ссориться, – примирительно сказала я – Сейчас нужно собрать всех, кто есть на корабле. Я поднимусь в рубку и сообщу по селектору. – Я с тобой, – тут же сказала Карпик. …Первым, кого мы встретили в коридоре, был губернатор Распопов. Еще ни разу я не видела его таким взволнованным. – Объясните мне, что происходит, Ева? – Всегда галантный, он на этот раз забыл даже поздороваться. – Мало того, что я проспал, и меня даже не разбудили… Хотя у меня была договоренность с капитаном! Я поднимаюсь в рубку – и что же? Ни одного человека, и телефона нет на месте… – Но разве… Разве не вы его взяли? – Я? С какой стати я должен был его брать? Ситуация переставала быть забавной. Но и паниковать раньше времени не имело смысла. – Вот что, Николай Иванович, идите в кают-компанию. Сейчас я попытаюсь собрать всех, и мы обсудим создавшееся положение. Распопов посмотрел на меня с удивлением: с какой с гаги эта дамочка из обслуги, бедная родственница, сомнительная кинематографисточка качает здесь права, – именно эти чувства незамедлительно отразились на его обрюзгшем от чрезмерного обладания властью лице. Но Распопову хватило ума и сил не вступать со мной в полемику, он все еще остро переживал вероломство командного состава корабля. Карпик проводила его насупленным взглядом и все оставшееся время молчала. Я попыталась расшевелить ее: – Ну, что с тобой? По-моему, это даже интересно. Разве ты не об этом мечтала? – Только об этом и мечтала. Остаться с ним вместе. Видишь, какая у него рожа… Он же убийца… Столкнет еще кого-нибудь или придумает чего похлеще… Карпик не забыла эту нашу секретную, хорошо законспирированную игру в поиски убийцы. В отличие от меня. За всеми утренними перипетиями я даже не вспомнила о папке Митько. Папке, которая лежала на самом дне чемодана и так неожиданно исчезла. Ее исчезновение – это было первым, о чем я подумала, оторвав голову от подушки. Скомканные мысли, посаженные в клетку разваливающейся от боли головы, – сегодня утром меня почти не испугало ее исчезновение. Возможно, я просто не нашла ее, возможно, она устроилась между футболками, возможно, я просто переложила ее в другое место, например под матрас, – действительно, почему бы не переложить ее под матрас или вообще вернуть на законное место в спасательную шлюпку… Но сначала ее нужно найти… И лучше не думать об этом. Потом. Все будет потом. Интересно, что думает по этому поводу убийца старпома, – если он все еще на корабле? А если он все еще на корабле, то моя задача несколько осложняется: пока не выяснится, что произошло с экипажем, я даже не смогу обратиться за помощью к капитану, на которую рассчитывала. – Я не хочу здесь оставаться, – сказала Карпик. – Ну, что делать… – Я не хочу здесь больше оставаться. Не хочу, не хочу, не хочу… Мне не нравится здесь. Не хочу.. Я уцепилась за этот непонятный каприз Карпика, как за спасательный круг. Ее невесть откуда взявшееся упрямство вдруг вызвало во мне раздражение и глухой протест. И я сказала то, чего не должна была говорить. Я сказала это и сразу почувствовала, как становлюсь пугающе похожей на всех ее ненавистниц-подружек из всех ее колледжей и закрытых интернатов. Для несчастных богатеньких привилегированных детей. Тех самых чистеньких девочек, которые издевались над хромотой Карпика, над ее маленькими глазами и плохо промытыми волосами. Я так и видела их – здоровеньких, румяненьких, с крошечными сапфирами в ушах, – их, которые просто из смеха и жестокости подкладывали Карпику кнопки на сиденье и заливали пенал немецким обувным клеем. Я так и видела их – и на секунду стала одной из них. Одной из волчьей стаи жестоких красавиц. Я схватила Карпика за плечи и жарко выдохнула ей в лицо: – Ты меня уже достала! Не хочет она оставаться! Что ж ты не улетела на вертолетике в свою Полинезию вместе со своим драгоценным папочкой? Он же здесь на дерьмо исходил, так хотел вырваться. Что ж ты упустила такую возможность – уже вчера бы была в Москве. И не ныла бы мне сейчас на ухо… Ныть будешь своему папаше! Он тебя, наверное, обыскался. – Не обыскался! – закричала Карпик, и этот крик моментально отрезвил меня. – Не обыскался! Ему плевать на меня! Знаешь он с кем? Я знала – с кем. Не зря вчера Клио собиралась попробовать свой голос. Не зря она собиралась наточить его, как нож. Чтобы вонзить его в сердце банкира. Чтобы красно-черный лемур на ее виске сыто облизнулся, только и всего. – Знаешь он с кем? – Карпик не могла остановиться. – Он сейчас с Клио! Он сейчас спит с этой сукой Клио! – Господи, что ты несешь? – Ты не знаешь… Я… Когда я проснулась, я сразу поняла, что он не ночевал… Я пошла к тебе, я думала… Думала, что он у тебя. Я приходила к тебе, в первый раз… Хотела разбудить тебя… У тебя и дверь была открыта… Я будила, будила… Но ты не просыпалась… Я так хотела. – Она всхлипнула. – А потом пошла к ней… Чтобы остановить этот поток слов, я крепко прижала Карлика к себе и сразу же почувствовала, как кричат, как ворочаются ее тонкие позвонки. – Успокойся, пожалуйста!.. – Я пошла к ней и открыла ее дверь этим паршивым ключом… А они лежали на полу, голые, они спали. Они спали вместе, они даже одеялом не накрылись… И папа, он ее обнимал… – Ну, все! – Я не хочу больше здесь оставаться! – Хорошо, мы уедем сразу же. Как только свяжемся с берегом. Сегодня же… – Ты обещаешь мне? – Да. – Ты обещаешь мне никогда на меня не кричать? – Да, моя хорошая… Да… Прости меня. Слезы Карлика моментально высохли. Сжав губы, она освободилась от моих объятий, – и я в который раз поразилась прихотливой смене ее настроений. – Тогда идем – сказала Карпик полузадушенным, обессилевшим голосом. …Пока мы добирались до рубки, меня не оставляло ощущение нереальности происходящего: оно казалось сном, чересчур детализированным, но все-таки сном Я поймала себя на мысли, что мне хочется сейчас же, немедленно прервать его или, во всяком случае, перебраться в другой сон, менее эксцентричный. – Интересно – спросила я у Карлика, – это я в твоем сне или ты в моем? – Думаешь, всего этого нет? – серьезно спросила Карпик. – Думаю, что нет… Или так: десять против одного – сейчас мы приходим в рубку, а капитан уже на месте, возле своего штурвала. Нам делают втык за несанкционированное вторжение на служебную территорию. И депортируют в кают-компанию обедать. Тем более что по корабельному расписанию обед должен состояться через полчаса. – Сто… Нет, тысяча против одного, что в этой дурацкой рубке никого нет. – Карпик проявила завидное здравомыслие. – Ты же знаешь, Ева, что чудес не бывает. – Неужели? – Ко мне вернулось мое истерически веселое настроение. – А то, что мы проснулись утром и не застали никого из экипажа, – разве это не чудо?.. Перед дверью на мостик мы остановились и прислушались: по рубке явно кто-то прохаживался. – Ну, что, – подбодрила я Карпика. – Одновременно просыпаемся, и все становится на свои места… Больше всего желая именно этого, я толкнула дверь. И увидела Антона. Такой же всклокоченный, как и встреченный нами в коридоре губернатор, он стоял перед никому теперь не нужными навигационными приборами. И на лице его прочно держалось выражение сосредоточенной скуки. Беглого взгляда на нейрохирурга было достаточно, чтобы сообразить, что все эти приборы для него – филькина грамота. – Добрый день, – вежливо сказала Карпик. Она уже окончательно пришла в себя, и слезы высохли. Только на щеках остались бороздки. – Уж не знаю, добрый ли… – промычал Антон, – кто-нибудь объяснит мне, что происходит? – Боюсь, что всех, кто может что-то объяснить, мы некоторое время не увидим. Надеюсь, что короткое. – Я деловито подошла к трубке внутренней связи. – Нужно собрать всех и подумать над тем, что произошло. – Я уже объявил, – сказал Антон. – Сбор через двадцать минут в кают-компании. Посмотрим, кто явится… …Явились все. Или почти все – не хватало только Клио и Сокольникова. По здравом размышлении все сошлись на том, что беспокоить парочку не стоит: уж очень хороша была вчера Клио, подключив к обольщению банкира-спасателя тяжелую артиллерию своего голоса. Впрочем, о вчерашнем дне никто не вспоминал. Все предпочитали думать о сегодняшнем утре. И больше того – о сегодняшней ночи. Без Клио и Сокольникова, а также Вадика, которого не удалось разбудить даже героическими усилиями Филиппа и Антона, в кают-компании оказалось двенадцать человек. Все пассажиры “Эскалибура”, и ни одного члена команды. Усевшись в дальнем углу кают-компании, я наблюдала за происходящим и каждую секунду ловила себя на глупой улыбке, совершенно противопоказанной сложившемуся положению вещей. Во-первых, мне стал ясен смысл потешной реплики Карпика насчет енота. Почти у каждого под глазами залегли белые круги, и я в конце концов все-таки сообразила, что это не что иное, как предательские метки вчерашней охоты на тюленей. Солнце, льды, открытая вода, солнцезащитные очки сделали свое дело: к неискушенным лицам намертво приклеился загар, чья граница как раз и проходила по линии солнцезащитных очков. Это делало внешность совершенно несерьезной, но, как ни странно, в кают-компании никто и не стремился к особой серьезности. Больше всего все это сборище пассажиров напоминало мне детей, оставшихся дома без родителей. Было время обеда с его накрахмаленными скатертями, салфетками в кольцах и раз и навсегда заведенным ритуалом. После случившегося и ритуал, да и сам обед пошли к черту, не было ни обычного Шопена для улучшения пищеварения, ни перемены блюд, ни стюарда Романа. Его обязанности взяли на себя Муха и Витя Мещеряков. В буфетной кают-компании они наделали бутербродов с сыром и колбасой (к счастью, весь продуктовый запас, в отличие от экипажа, остался в неприкосновенности); оттуда же были принесены сок и спиртные напитки. Бутерброды были немедленно расхватаны, и дискуссия началась. Но ей предшествовала некоторая заминка. Никто не знал, с чего начать. Обязанности председательствующего взял на себя Антон. – У кого-нибудь есть соображения по поводу случившегося? – обратился к пассажирам он. – Это просто форменное безобразие. – Губернатор, ходивший из угла в угол кают-компании, начал совершенно с другого конца. – Просто произвол! У меня на сегодняшнее утро назначена связь с областью, это, между прочим, государственное дело. Государственное и подсудное! – И почему только у нас все государственные дела всегда бывают подсудными? – обезоруживающе улыбнулся Лаккай, как истинный российский политик, налегавший на бутерброды с икрой. – Оставьте ваши замечания при себе! – Распопов казался не на шутку взволнованным, он и не скрывал эмоций. – Я их всех под суд отдам! – Ну, сначала нужно найти тех, кого вы собираетесь отдать под суд, – рассудительно сказал Антон. – Лично мне эта ситуация совершенно непонятна. – Я знаю только то, что двигатель не работает. Значит, ни света, ни тепла нам не видать как своих ушей. Сейчас здесь восемнадцать градусов. Не знаю, сколько их будет, если команда не найдется в течение суток. У нас есть перспектива замерзнуть. – Муха произнес это намеренно громко и отхлебнул джин из бокала: видимо, для того, чтобы не замерзнуть раньше времени. – Это просто бред какой-то! Это невозможно. – Нервы у губернатора оказались неважными. – Что значит – “замерзнуть”? Я заплатил бешеные деньги… – Уж не из бюджета ли вашей многострадальной области? – снова подал голос Лаккай. На этот раз Распопов даже не удостоил Лаккая взглядом. – Я заплатил бешеные деньги, впрочем, как и все здесь присутствующие… И что получается в результате? Мы стоим посреди моря, обездвиженные и лишенные возможности позвать на помощь… Как знаете, а по приезде я буду вынужден прикрыть это туристическое, с позволения сказать, агентство! Они у меня будут кровью харкать… Я их по судам затаскаю! – Руки коротки! – Муха тоже решил ввязаться в дискуссию. – Что? – не понял губернатор. – Руки коротки, говорю. До суда еще добраться надо. Передай-ка мне колбаски, папаша! Губернатор так покраснел, что на секунду мне показалось, что его хватит апоплексический удар. Он подошел к Мухе и потряс кулаками у него перед лицом: – Ты как со мной разговариваешь, щенок?! – О, видишь, роднуля, наши позиции стремительно сближаются. – Муха допил джин и рыгнул прямо в лицо Распопову. Как ни странно, но это удивительным образом подействовало на губернатора: он моментально замолчал и удалился в противоположный от меня угол кают-компании. – Не хватало, чтобы мы сейчас начали оскорблять друг друга – Антон снова призвал всех к порядку. – Это нисколько не объясняет нам случившегося. Неужели ни у кого нет мало-мальски приемлемой версии? – Лангольеры? – тихо сказала Карпик. Так тихо, что ее услышали все. Даже толстый Альберт Бенедиктович, слопавший под шумок уже десяток бутербродов, перестал жевать. – Что ты сказала, девочка? – Вы читали Стивена Кинга? К стыду всех собравшихся, никто из умных и занятых людей Стивена Кинга не читал. Только Мухе удалось вспомнить, что когда-то он просмотрел по видео фильм ужасов “ОНО”. – А Кинг-то здесь при чем? – спросил у Карлика Антон. – Это, насколько я понимаю, мистика, да? – Именно, – подтвердил Муха – А вы как-то по-другому расцениваете сложившуюся ситуацию? Валяй, Карпик, добивай нас Стивеном Кингом. – Значит, так. – Карпику явно льстило внимание взрослых, даже на обычно бледные щеки взошел легкий румянец. – Там была такая история. Летит самолет с пассажирами… Несколько человек из них засыпают во время полета. А когда просыпаются, то обнаруживают, что на борту никого нет, – ни пассажиров, которые не спали, ни экипажа… А сам самолет летит на автопилоте. – Куда же делись пассажиры? И команда? – Альберт Бенедиктович проглотил большой кусок салями и почесал подбородок. – Исчезли. Так же, как и у нас на корабле. – Карпик торжествовала. – Когда все проснулись, то оказалось, что ничего и никого нет, валялись только всякие металлические части, часы, например, детали от сердечных клапанов. Больше я не помню что… – У нас, слава богу, все чисто… Никаких деталей от сердечных клапанов, – сказал Распопов. – Ну, зло имеет тенденцию модифицироваться и совершенствоваться. – Лаккай посмотрел на Антона. – А что по этому поводу скажет наш уважаемый доктор? – Ничего. Оставим эти безумные идеи на совести писателей-фантастов. – Хотелось бы… Но то, что сейчас происходит, – это и есть безумие. Я имею в виду исчезновение экипажа. Так что там было дальше, в этой твоей книжке, девочка? – Лаккай ободряюще улыбнулся Карпику. – Дальше все было очень плохо. На них напали Лангольеры… Это те, кто жрет время. В общем, я не очень хорошо поняла, но это такие страшные зубатые шары… Они, те люди, которые остались в живых, они спаслись, не все, конечно… – Да ладно вам. Это же все литература. Мистика чистой воды. Если бы мы барахтались в Бермудском треугольнике, это еще имело бы смысл… Но здесь, в нашем родном занюханном Охотском море… Нет. – Муха призывно посмотрел на нейрохирурга. – Ведь точная наука отрицает мистику, а, доктор? – Во многом она на мистике и базируется, – осторожно сказал Антон. – Но я думаю, что это не тот случай. Существует более приемлемое объяснение. Я думаю, мы его найдем. – Они уехали на охоту, – высказала предположение Карпик. – Нет, – вступил до этого молчавший хоккеист Мещеряков. – Это отпадает. Я делал пробежку по палубе, как раз час назад. Все боты на месте. И шлюпки тоже. Так что никто из экипажа не мог покинуть корабль и уйти морем. – Тридцать человек экипажа. – Антон обвел всех присутствующих глазами. – Тридцать или около того. Пропало больше людей, чем осталось. А вы говорите – Лангольеры. – Во всяком случае, начало выглядит похожим, – рассудительно сказал большой любитель охоты и экстремальных видов отдыха Филипп. – Это даже покруче, чем кенийское сафари, должен вам признаться. Кстати, почему мы все… заметьте, все до единого проспали завтрак? Невинный на первый взгляд вопрос произвел впечатление разорвавшейся бомбы. В кают-компании повисла тишина. Все смотрели на себя совершенно новыми глазами: помятые лица, припухшие веки, не слишком прибранные волосы. – Точно. – Мещеряков щелкнул пальцами. – А со мной вообще такое первый раз. У меня режим… И вообще биологический будильник внутри. Каждый день я встаю в шесть утра, что бы ни произошло. А сегодня, черт его дери. Открываю глаза, а на будильнике двенадцать. – А если накануне вы… м-м… приняли на грудь? – осторожно спросил адвокат Альберт Бенедиктович. – Я не принимаю на грудь. Опять же режим. – Разве?.. Мещеряков смутился: вчера, поддавшись всеобщему бурному ликованию после охоты, он выпил несколько бокалов пива, – это видели все, отпираться было бессмысленно. – Ну, успокойся, братишка, твоему играющему тренеру мы ничего не скажем, – схохмил Муха. Но на это уже никто не обратил внимания. – В любом случае, вчера мы все здорово поддали. – Ну, не все, – наконец-то выступила я и повернулась к Карпику. – Вот Карпик, например, ограничилась шампанским. Всего лишь одним бокалом. – Хорошая девочка, радость папы. – Муха ласково потрепал Карпика по голове, а я заметила, что по лицу Карпика пробежала гримаска боли – напоминание о вероломном отце, который лежит сейчас в объятиях ненавистной ей женщины, все еще было неприятно. – Помнишь, Карпик, что ты мне сказала вчера вечером? – Когда? – Когда я проводила тебя до каюты. Ты сказала, что страшно хочешь спать. – Это правда. Я правда хотела спать. Просто заснула и проспала до утра. И ничего мне не приснилось, а так не бывает, чтобы мне ничего не снилось… – Когда ты сегодня проснулась? – Ну, не знаю… Не смотрела на часы… – Ко мне ты пришла в двенадцать, правда? – Я вспомнила все то, что бросила мне в лицо Карпик перед рубкой: она проснулась, не нашла отца, отправилась ко мне, попыталась разбудить меня… У нее это не получилось… Почему это у нее не получилось, ведь я обычно сплю очень чутко – привычка, которая выработалась у меня за последние пару лет… Ладно, сейчас не стоит анализировать именно это… Значит, она не смогла разбудить меня. Вернулась к себе в каюту. Отца по-прежнему не было. Тогда она отправилась в бильярдную, нашла там спящего Вадика. И только потом решилась открыть каюту Клио своим ключом. На все это могло уйти полчаса-час, максимум… – Все это очень мило, но какая разница, когда и как мы все проснулись? – Губернатор все еще переживал отсутствие связи. – Дело не в том, как мы все проснулись, а в том, как мы все заснули, – сказала я и явственно вспомнила, что с трудом добралась до кровати. Я, которую в свое время дюжие молодцы учили пить и не пьянеть, я, которая могла вылакать литр водки и сохранить при этом ясность сознания… Что-то здесь было не так. – Как и с кем, – поддержал меня Муха и бросил быстрый томный взгляд на мужа Аники Андрея. Он еще находил в себе силы вести наступление по всем возможным фронтам. Андрей покраснел и закрылся стаканом с разбавленным виски. – Самое время это обсуждать, – поморщился губернатор. – Пардон, оговорочка вышла. – Мухе нравилось задирать всех, кто попадал в поле его зрения. – Почти по папе Фрейду. Я хотел сказать не “с кем”, а “где”. – Где? – Кажется, я начинала понимать Муху. – Буду откровенным. – Может быть, не стоит? – У несчастного муженька Аники сдали нервы. – Отчего же? Я, например, свалился прямо здесь. У этой стойки. Это, конечно, свинство, но что поделаешь… Признаюсь. – Я тоже, – робко подал голос хоккеист Мещеряков. – Глаза продрал, а надо мной Австралия и Новая Зеландия. Можете себе представить, за глобус завалился. От этого неожиданного откровения все рассмеялись, и напряжение, царившее в кают-компании, ушло. Но, как оказалось, ненадолго. С Альбертом Бенедиктовичем, который доедал бутерброды с икрой, и Карпиком произошел маленький инцидент. Проголодавшаяся Карпик протянула было руку к блюду с деликатесами, но тут ее опередил меланхоличный адвокат, коршуном набросившийся на последний кусок. Впрочем, он тут же исправился и, вздохнув, великодушно отдал девочке спорный бутерброд. Но эта гастрономическая жертва не произвела на Карпика никакого впечатления. – Вы много едите! – укоризненно сказала она адвокату. – Это вредно. – Что поделаешь, девочка, – извиняюще улыбнулся тот и поскреб бороду. – Как говорится, все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению… Это как раз тот самый случай… – Вон, у вас даже сыпь появилась от жадности. – Что эго ты такое говоришь? – Сами посмотрите!.. Откровенное хамство Карпика вызвало у Альберта Бенедиктовича странную реакцию: вместо того чтобы рассердиться, он страшно обеспокоился. Настолько, что подошел к зеркалу, висящему на стене над музыкальным центром, и, пыхтя, внимательно осмотрел свою круглую бородатую физиономию. – Как же я сразу не догадался! – Он хлопнул себя по блестящей лысине. Хлопок был таким сильным, что все воззрились на адвоката. – Что с вами, Альберт Бенедиктович? – спросил Антон. – Ладно – я… Но вы-то, вы-то доктор! Могли бы сразу сообразить. – Что сообразить? – Видите, что у меня с лицом? Теперь уже вся кают-компания начала пристально рассматривать адвоката: лицо его, во всяком случае не скрытая бородой часть упитанных щек, было покрыто мелкими прыщиками. – Как вы думаете – что это? – обратился адвокат к Антону, как к единственному представителю медицины. – Не знаю. Что-то типа аллергии. Реакция на солнце, возможно – на льды… Здесь совершенно другие широты, и ваш организм именно так реагирует… – Чушь! – перебил Антона адвокат. – Это действительно аллергия. Но не на солнце, а на барбитураты. – Не понял, – удивился Антон. – При чем здесь снотворное? – А у меня всегда была именно такая реакция. Я одно время принимал барбитал, у меня были проблемы со сном… А потом пришлось отказаться… Вот из-за этой самой кожной сыпи. Аллергии то есть. Та была в точности такая же… Это стопроцентное действие барбитуратов. – Что вы хотите этим сказать? – спросил Антон, уже понимая, что именно хочет сказать адвокат. – Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они нас… Они нас просто усыпили… Как каких-нибудь кроликов… – Зачем? – Я даже не расслышала толком, кто именно задал этот вопрос. Он повис в воздухе, растекся вместе с сигаретным дымом по всем углам кают-компании. Я вдруг вспомнила, как вчера вечером зашла сюда и увидела стюарда, который разливал спиртное по стаканам; тогда мне показалось, что, увидев меня, он что-то сунул себе в карман. Нет. Мне не показалось. Теперь я была полностью в этом уверена. Как мило он разносил все это шикарное пойло: белые перчатки офицера национальной гвардии, надраенный поднос, лживая улыбка, вздрогнувшие плечи: “Фу, черт, ты меня напугала”… Да еще этот Ортега-и-Гассет в свободное от грязных тарелок время… Но не я одна вдруг вспомнила о стюарде. – Этот официант, он мне сразу не понравился, – сказал адвокат, и я вспомнила Вадика Лебедева, который на дух не выносил смазливого Рому: в чем, в чем, а в интуиции ему не откажешь… – Его рук дело, никого из команды вчера в бильярдной не было… Голоса тасовались, как карты в колоде, и я уже не знала, какой кому принадлежит. А потом в щель наступившей на доли секунды тишины снова влез Антон с единственным вопросом: – Но зачем? – Может быть, вернемся к варианту “Лангольеров”, – предложил малодушный Филипп. – В конце концов, варианты “Почему?” и “Что произошло?” гораздо менее опасны, чем вариант “Зачем?”. Несколько секунд все переваривали уж слишком философскую подачу мысли. Первым сдался Антон: – Филя, не будь убийцей. Объясни, что ты имеешь в виду? – Ну, с мистикой все более или менее понятно. Никто не виноват, и остается только ждать развития событий и надеяться, что самое страшное уже случилось. И все мы по каким-то причинам остались живы… Следовательно, нижняя точка пройдена, и сейчас начнется медленное возвращение. Если мы берем вариант “Зачем?”, что исключает присутствие высших сил, тогда придется признать, что с нами умышленно поступили именно таким образом… А следовательно, это не окончание романа, как в первом случае, а всего лишь его начало. И каким он будет, не знает никто, кроме людей, которые стоят за всем этим… – Тогда это не “Лангольеры”. – Карпик подошла ко мне и обняла меня за плечи. – Это не “Лангольеры”, а “Десять негритят”. Как ты думаешь, Ева? И снова, в который раз за последний час, все замолчали. Первым нашелся знакомый с творчеством Агаты Кристи Альберт Бенедиктович. Он мрачно посмотрел на Карпика: – Лучше бы ты была двоечницей, девочка. И не умела бы читать. – Что это еще за негры? – снова напомнил о себе губернатор. – Что это вообще за издевательство над здравым смыслом? – Помолчи, папаша! Не до тебя сейчас. – Муха стремительно наглел. – В общем, весьма похоже. – Филипп прошелся по кают-компании, закинув руки за голову. – Весьма-весьма… Там был остров, здесь – корабль. Оттуда невозможно было выбраться, здесь примерно тот же вариант, если команда не объявится в ближайшее время. Есть только два сомнительных пункта. Во-первых, все люди, которые приехали на остров, если мне не изменяет память, были преступниками. И второе – среди них был убийца. – Блеск! – восхитился Муха – Голливуд отдыхает! Мне нравится эта идея. Давайте каяться, пока нас не пришпилили! Легкомысленное настроение Мухи передалось всем, и сказанное Филиппом все восприняли как милую шутку. И даже с готовностью рассмеялись: особенно преуспел в этом Альберт Бенедиктович, сразу же начавший протирать свою обильно вспотевшую лысину носовым платком. Я не отрывала взгляда от этой блестящей, как поднос стюарда Романа, лысины. И с тяжелой тоской думала о том, что в одном Филипп прав: среди нас есть убийца. И об этом в кают-компании знают только двое – я и он сам. Есть еще Карпик, но она в этой игре сидит на скамейке запасных… – И что там было дальше по сюжету, Карпик? – спросил фотограф у девочки. – Дальше им всем объявили, что они виновны, – с готовностью начала Карпик. – И сказали, что всех уберут… – Ну да, – перебил девочку Муха. – У нас все будет проще… Сейчас раздастся стук в дверь, зайдет следователь по особо важным делам и зачитает нам наши права. Он даже не закончил фразы, когда раздался стук в дверь. …Альберт Бенедиктович, посеревший, как кусок необработанного холста, выронил недоеденный бутерброд, Муха присвистнул и нервно расхохотался. Все остальные хранили молчание. Стук повторился снова, и Антон взял инициативу на себя. – Да! – крикнул он сдавленным голосом. Дверь распахнулась, и на пороге появился рефмеханик Макс. – Макс! – Предательница Карпик тотчас же забыла про меня и бросилась к нему. Появление в кают-компании одного из членов экипажа сразу же перевело ситуацию в разряд юмористических. Никто больше не смотрел друг на друга, всем было стыдно за то действо, которое разыгрывалось здесь на протяжении последнего часа. Чего только в голову не придет сильно надравшимся пассажирам! Сейчас Макс, вполне реальный и, как всегда, спокойный, прояснит нам ситуацию, и все станет на свои места… Первая ласточка возвратилась в гнездо, за ней можно ожидать всю стаю… – Что происходит, господин матрос? Вы можете нам объяснить, почему утро началось с подобного рода издевательств? – Распопов, страдающий от отсутствия связи с Большой землей, решил выместить всю злость на механике. – Почему большие люди, заплатившие большие деньги, вместо полноценного отдыха получают головную боль? Вы, как представитель экипажа, несете за это персональную ответственность. Я уже не говорю о капитане, с которым еще разберутся соответствующие инстанции. – Давайте сначала разберемся сами, – примирительно сказал Макс, но его шрам угрожающе дернулся. – Где экипаж? – напрямик спросил Антон. – Я бы тоже хотел это выяснить. Мне заступать на вахту в четыре, но никаких указаний я не получил. Судя по всему, все вахты на сегодня отменены… – Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, что не знаете, куда делась команда? – Нет. Иначе бы я сюда не пришел. – И что вы единственный человек, оставшийся на судне? – Ну… Если не считать всех вас, – похоже, что да. Во всяком случае, сегодня я никого не видел. – Макс подошел к стойке и плеснул в стакан пассажирский коньяк – Вы позволите? – Вы можете объяснить, куда делась команда? – Нет. – И почему вы остались? – Антон проявил недюжинную хватку профессионального дознавателя. – А что, я не должен был оставаться? У меня контракт до конца рейса, так что в любом случае я никуда не могу деться с корабля. – А все остальные могли? – Ума не приложу. – У всех остальных тоже был контракт? – А как вы думаете? – Да… А где хранятся все контракты? – Там же, где и документы экипажа. У третьего помощника. Хотите его навестить? – Не мешало бы. Может быть, нужно начать прямо с капитанской каюты? – Это нарушение корабельного устава, – сказал Макс. – А капитан, покинувший судно, – разве он не нарушил устав? – Возможно… Оживленный диалог с механиком явно заходил в тупик. – Хорошо, Макс. Мы на корабле люди новые… Сухопутные крабы, так сказать… Но вы профессиональный моряк. Скажите, может ли весь экипаж бесследно покинуть судно? Проще говоря, исчезнуть? Макс выпил коньяк и обвел всех присутствующих разбойным взглядом. – Как вам сказать… – И, не говоря ни слова, направился к шкафу, стоящему в углу кают-компании. За его стеклом сиротливо стояла тощая стопка книг. Макс вытащил одну из них и привычно раскрыл на нужной странице. – Вот, пожалуйста: большой парусный корабль “Морская птица”. 1850 год. Судно появляется у берегов города Ньпорт, штат Род-Айленд. Выброшено морской волной на рифы без всяких повреждений. Экипаж судна бесследно исчез, осталась только собака. При этом на плите находился кипящий чайник, а в кубрике еще стоял табачный дым. Судовой журнал и документы на груз оказались в полном порядке. А вот еще один корабль, “Джеймс Честер”. 1855 год. Дрейфовал без экипажа в северной Атлантике. Капитан и команда бесследно исчезли, при этом ни одна шлюпка не была спущена на воду… 1965 год, судно-база “Рескю”… 1978-й, теплоход “Данмор”… Продолжить? – Не стоит, – сорвался на фальцет губернатор Распопов. – Вы тут нам сказки не рассказывайте, а немедленно свяжитесь с берегом. – Я бы с удовольствием. Только вот телефонов нет. Ни на мостике, ни в радиорубке. – А дублирующие средства связи? Должно же что-нибудь остаться? – Я проверил. – От Макса исходили волны иронического спокойствия. – По идее, можно связаться с берегом и с другими судами несколькими разными способами. Помимо спутниковой связи. Которая, судя по всему, накрылась медным тазом. – И вы до сих пор не связались и не доложили о безобразиях? – В каждой схеме вынуто по несколько диодов или триодов, или черт его знает чего… У вас вроде есть специалисты по электронике, они подтвердят. – Вы хотите сказать, что нас намеренно отрезали от внешнего мира? – Ну, я не знаю, насколько намеренно… Вот что. Предлагаю сейчас мужчинам осмотреть корабль… – Макс поиграл бровями, и сразу стало ясно, кто возьмет на себя управление кораблем Кто будет хозяином в этом плавучем склепе. – А женщинам? – пискнула Карпик. – А женщинам приготовить обед. Если они не разучились еще этого делать. – Ничего не получится, – сказал Муха, видимо, отнесший к себе определение “женщины”. – Света-то нет. Так что придется довольствоваться сухим пайком. Макс почесал шрам и широко улыбнулся: – Они и дизель отключили, подонки! Ну, ладно, врубить дизель-генератор не такая уж проблема… Не главная, я хотел сказать. – Вы думаете? – Для специалиста широкого профиля… Сейчас я займусь машинным отделением, все остальные прочешут корабль. Сбор через час в кают-компании. Вопросы есть? Вопросов было гораздо больше, чем ответов, но никто не рискнул задавать их сейчас. …В конечном итоге в кают-компании осталось четверо: Аника, ее муж Андрей, Муха и губернатор Распопов. Аника, мужественно борясь с легкой весенней зеленью в лице (сказывались последствия буйного вчерашнего возлияния), слабым голосом сообщила присутствующим, что – если, конечно, появится свет – приготовит швейцарское национальное блюдо: фондю. Расплавленный сыр с некоторым количеством водки и специй. Все это вызвало неподдельный энтузиазм масс, особенно наличие водки среди ингредиентов (“Ле манифиг, ви, Андре?”). “Андре” согласился и выразил желание помочь жене в создании этого шедевра кулинарии. Я подозревала, что он остался в буфетной кают-компании из чисто тактических соображений, только потому, что и Муха решил не испытывать судьбу и не принимать участие в шмоне “Эскалибура”. Андрей все еще боялся, что вероломный Муха доложит его швейцарской половине о невинных мужских шалостях в предбаннике душа. Четвертым элементом кухонной конструкции стал губернатор. Ему, уважаемому областному руководителю, не пристало бегать по трапам вверх-вниз в поисках экипажа, так гнусно его обманувшего. “Ужо я вас, только мне попадитесь”, – было написано на его лице. Все остальные мужчины разделились на три группы: первую возглавил сам Макс, обещавший навести порядок с главным двигателем (в нее вошел специалист по электронике Борис Иванович). Антону, Арсену Лаккаю и Альберту Бенедиктовичу достались корма, перерабатывающие цеха и часть матросской палубы. Филипп и Витя Мещеряков отправились на прочесывание носа и спасательных шлюпок. Мы с Карпиком, всеми забытые и предоставленные сами себе, решили заняться каютами командного состава. Это решение пришло спонтанно и чрезвычайно увлекло Карпика, маленькую упрямую буриданову ослицу, которая теперь находилась между двумя охапками возможного развития событий: либо “Лангольеры”, либо “Десять негритят”. Последний вариант нравился ей куда больше, я это видела. Его мы и принялись обсуждать, как только вышли из кают-компании, прихватив свечи, в большом количестве лежащие в ящике в буфетной: света все еще не было, а бродить в темных коридорах, рискуя упасть и расквасить себе нос… – Как ты думаешь, кого уберут первым? – спросила она таким невинным голосом, что я даже вздрогнула. – С чего ты взяла, что кого-то должны убрать, девочка? – Ну, не знаю… – Похоже, что выдержки из Максовой книги о пропавших экипажах “летучих голландцев” не произвели на нее никакого впечатления. – С кого начнем? – спросила я, только для того, чтобы уйти от обсуждения возможного криминального подтекста происшедшего. – С третьего помощника, – авторитетно заявила Карпик. – Почему – с третьего? Почему не с капитана? – Ты же помнишь, что сказал Макс? Все документы находятся у третьего помощника. В логике ей не откажешь, приходится признать: еще никогда за все время нашего путешествия я не видела Карлика такой счастливой, она даже похорошела. Чувство неизвестной, но вполне ощутимой опасности, скрывающейся где-то в чреве корабля, расширило ее глаза и заставило блестеть волосы. А что прикажете делать, если одно приключение подминает под себя другое и совершенно непонятно, что может ожидать тебя за поворотом. …За поворотом нас не ждало ничего, кроме пустого коридора и отдаленного гула голосов. Карпик на секунду остановилась и приложила палец к губам: – Слышишь? Безумная мысль о том, что наваждение кончилось и экипаж так никогда и не покидал своих мест, сразу же погасла, как только я поняла, откуда идет этот гул. Разговоры в буфетной кают-компании, только и всего. Вот это эхо, черт возьми! Интересно, по каким воздуховодам идут к нам приглушенный голос Аники и такое же приглушенное хихиканье Мухи?.. Покинутый командой корабль оказался чересчур велик для шестнадцати оставшихся; именно отсутствие людей и обеспечило беспрепятственное прохождение звуков: они не встречали на своем пути никакого сопротивления, им не приходилось обходить живую плоть и тратить на это силы. Эффект сродни эху в пустых помещениях. Мы прошли мимо каюты Клио, двери которой были плотно закрыты. Карпик остановилась на секунду, раздумывая, и лицо ее потемнело. – Может быть, стоит их разбудить? – мягко спросила я. – Не стоит. Сами проснутся. – Карпик вложила в эту реплику все презрение, на которое только была способна. – Ну, как знаешь. Идем? – Да. Но она не двинулась с места, напротив, подошла к двери и уткнулась в нее упрямым бычьим лбом. Сейчас она скажет “сука”, устало подумала я. – Сука! – громко и отчетливо сказала Карлик, занесла было кулак над ни в чем не повинной дверью, но передумала. – Идем отсюда, Ева. Через пять минут она уже открывала каюту Здановича своим волшебным универсальным ключом: вот кто является настоящей хозяйкой корабля – девочка, которая может отомкнуть любую дверь в любую тайну. В каюте было так же темно, как и в коридоре: герметически задраенный иллюминатор не пропускал света снаружи корабля. Общими усилиями мы открыли металлическую заслонку и принялись осматривать помещение. Каюта была чуть больше, чем наше с Вадиком временное пристанище. Тот же унифицированный интерьер: заправленная койка, маленький шкафчик для одежды, стол и два стула, привинченные к полу, радиоточка корабельной связи, расписание вахт, вытертый коврик под ногами. Единственное отличие – маленький сейф в углу каюты. – Если он закрыт, придется воспользоваться автогеном, – неудачно пошутила я. Сейф был открыт. И – пуст. Никакого намека на бумаги, на документы, на контракты, о которых говорил Макс. И ничего, что говорило бы о самом Здановиче. Не удовлетворившись осмотром сейфа. Карпик открыла шкаф. В шкафу тоже ничего не было. Он был потрясающе, восхитительно пуст. Даже вшивый носовой платок не валялся на самом дне ящика. Даже порванный шнурок от ботинка. Я видела Здановича вчера вечером, во время ужина, и он не производил впечатления фантома. Теперь же казалось, что в этой комнате никто и никогда не жил. Как только я поняла это, в ноздри вполз специфический запах нежилого помещения. Да и сама каюта казалась неразобранной декорацией какого-то спектакля. Чтобы избавиться от этого ощущения, я тряхнула головой: чушь, бред, не может быть, еще вчера третий помощник Зданович был вполне реальным человеком и на ужин потребовал двойную порцию подливки… – Что скажешь? – спросила у меня Карпик. – Здесь никого не было по крайней мере месяц, – высказала предположение я. – Или два, – поддержала меня Карпик. – А может быть, здесь вообще никто не жил… Ты как думаешь? От ее спокойного голоса мне стало страшно. – Ну что, теперь двинем к капитану? – Теперь все равно. К капитану так к капитану. Это был серьезный шаг. До нас с Карликом еще ни один из пассажиров не переступал порога его каюты. …Открыть заслонку на иллюминаторе в каюте капитана, так как мы это сделали в каюте Здановича, так и не удалось. Да и свеча, которой пользовалась Карпик, медленно догорала. В ее крохотном ореоле находилась сама Карпик и часть помещения. Одно я могла сказать точно: каюта капитана не была похожа на аскетичную каюту третьего помощника. То, что я увидела в мерцающем свете, несколько удивило меня: слишком много дерева, слишком много ненужных с точки зрения корабельной целесообразности вещей. В этом еще предстояло разобраться. А сейчас я смотрела на тонкую руку Карпика, всю залепленную свежим воском. Его капли стекали по коже, наплывали одна на другую, но Карпик, казалось, не замечала этого. – Тебе не больно? – спросила я, удивляясь, почему раньше не обратила внимания на расплавленный воск. – В смысле? – Карпик с недоумением посмотрела на меня. – Воск. Он же горячий… Тебе не больно? – А-а… Ты об этом? У меня очень низкий болевой порог, все удивляются, – почти с гордостью сказала девочка. Нет, Карпик. Насчет низкого болевого порога – это сказки. Вся твоя невосприимчивость к боли, к горячему парафину на коже, к пощечинам отца, – все это блеф, не больше, замещение одного другим. Твоя боль гнездится совсем в другом месте. В том месте, где твой отец обычно назначает свидание женщинам, которых ты ненавидишь… – Сейчас она догорит. – Карпик вздохнула. – Придется взять побольше свечей, чтобы сюда вернуться. И действительно, ярко вспыхнув напоследок, свеча совсем уж собралась погаснуть. Но этого секундного торжества света хватило, чтобы я заметила подсвечник на столе. Мы оставались в темноте не дольше нескольких мгновений. Я достала зажигалку, щелкнула ею и зажгла три свечи в подсвечнике. Каюта сразу же осветилась ровным и достаточно ярким светом. То, что мы увидели, поразило нас. Настолько, что некоторое время мы молчали. – Да, – сказала Карпик и смяла в руке податливый воск: все, что осталось от свечи. – Отель “Георг Четвертый”, пять звездочек, президентские апартаменты. Я была вынуждена с ней согласиться. Каюта капитана представляла собой апофеоз Большого корабельного стиля. В отличие от безликой, никому не принадлежащей каюты третьего помощника здесь чувствовалось мощное присутствие хозяина. Хозяина, знающего толк в хороших вещах. Дубовая обшивка, кровать под балдахином, сухие цветы в китайских напольных вазах, картины в тяжелых багетах, покрытые благородной паутиной растрескавшегося от времени масла… Подсвечник, который я зажгла, был в каюте не единственным. Еще один – с тремя витыми свечами – стоял в изголовье кровати. Вместо унылого умывальника, над которым Вадик Лебедев уныло скреб станком “Жилетт” свой безволосый подбородок, – медный, отлично надраенный таз и такой же медный кувшин. И чистое полотенце. Практичная Карпик уже сунула свой нос в платяной шкаф орехового дерева. Он был набит вещами: парадные тужурки, белоснежные рубашки, несколько пар обуви внизу, две капитанские фуражки. Все это выглядело просто великолепно, но в то же время в этом было непонятное несоответствие с реальностью, природа которого не поддавалась анализу. – Что скажешь? – спросила я у Карпика. – Шикарные шмотки. – Она снова приподняла верхнюю губу. – Только что-то в них не того… – Ты тоже заметила? – А ты?.. Карпик ничего не ответила, быстро пробежала пальцами по обшлагам пиджаков, подняла несколько пар туфель и внимательно их рассмотрела. – Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросила я. – Слушай, я, кажется, поняла… Такой фасон в этом году не носят. Это старые вещи. – Старые? – Я даже присела на краешек стула, обшитого красным потускневшим бархатом. – Ну да. – В каком смысле – старые? – Не в смысле, что им сто лет… Они новые. И все чистые. Просто так выглядели бы новые вещи, если бы их пошили сто лет назад… Или около того. Это несовременные вещи, вот что я хотела сказать… Мне показалось, что по каюте капитана “Эскалибура” пронесся тихий вздох. От него у меня сразу же засосало под ложечкой. – Ты слышала? – спросила я у Карпика. – Что? – Карпик была совершенно невосприимчива к подобного рода мистическим веяниям. – Кто-то здесь есть. – Это сквозняк, мы просто не прикрыли дверь. – Карлик повернула голову к двери. Она оказалась плотно закрытой. – Пойдем отсюда, – жалобно попросила я. – Сейчас. – Оставив в покое платяной шкаф, Карпик переключилась на стену. Здесь, среди барометров, секстантов и миниатюр, исполненных на кости и фарфоре, висело несколько фотографий в рамках. Она явно не дотягивалась до одной из них, которая висела слишком высоко. Почему именно она заинтересовала девочку, я не знала. Карпик согнала меня со стула и подставила его к стене. И только потом сняла фотографию. Я не обладала таким исследовательским пылом, – все мои эксперименты по профессиональному обыску остались в прошлой жизни, которую я очень хотела забыть. Побродив по каюте, я подошла к медному тазу с водой Интересно, сколько она уже здесь стоит?.. Скорее машинально, чем преследуя какую-то цель, я сунула в него руку. И тут же одернула ее, чувствуя, что теряю сознание. Вода в тазу была теплой. И не просто теплой, а почти горячей. Судя по температуре, ее налили не больше пятнадцати-двадцати минут назад. Ее налили в то самое время, когда мы с Карликом подходили к дверям капитанской каюты… Откуда никто не выходил. – Смотри, Ева! – позвала меня Карпик. – Очень любопытная штука! Все еще не в состоянии прийти в себя, я придвинулась к Карлику и ухватилась за ее испачканную воском руку, как за спасательный круг. – У меня тоже любопытная штука, – промямлила я. – Нет, ты не понимаешь! Здесь такое! Карлик сунула фотографию мне под нос, прикрыв ладонью нижнюю часть снимка. – Ну! – торжествующе сказала она – Смотри внимательно! Я повиновалась. На фотографии, забранной под стекло, был изображен капитан “Эскалибура”, фанат дисциплины, собирательный образ, герой Джека Лондона, Германа Мел-вилла и других маринистов всех времен, вместе взятых. Капитан “Эскалибура” с его неуемной страстью к Шопену и бретонской кухне. Капитан, с которым я три раза в день встречалась в кают-компании. Капитан, который приказал отправить труп старпома Митько на Большую землю. Капитан, который так неожиданно исчез сегодня утром. Или ночью?.. Конечно же, я ни с кем не могла спутать это лицо, уж слишком оно было запоминающимся. Улыбающийся капитан стоял на фоне какого-то корабля. Общею абриса судна видно не было, только чернота борта за капитанской спиной. И название корабля. Это было английское название. И английские буквы, которые я прочла без труда. Они составили именно то слово, которое я ожидала. "EXCALIBUR” – Что скажешь? – спросила у меня Карпик. – Шпион. Агент 007. Человек с двойным гражданством. – Все понятно. – Карпик убрала руку с нижней части снимка. – А на это? Под снимком стояла дата. 1929 год. – Здорово, правда? – Глаза Карпика горели. – С ума сойти, как здорово! По каюте снова пронесся вздох. В нем не было ничего угрожающего, но я поняла, что не слышала в своей жизни звука, страшнее этого. Теперь он был гораздо явственнее, даже невосприимчивая к мистике Карпик уловила его. И отреагировала так же, как и я. Не сговариваясь, мы бросились вон из каюты, едва протиснувшись в дверь и сразу же за ней столкнувшись лбами друг с другом. Мы не удержали равновесия и шлепнулись на пол в метре от захлопнувшейся капитанской каюты. Несколько минут мы лежали в полной темноте. – Ты почему побежала? – отдышавшись, спросила у меня Карпик. – А ты почему? – Потому что ты. – Карпик не договорила и принялась смеяться Она смялась так громко и заразительно, что мне ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру. Некоторое время мы слышали только свой истерический хохот: сплетенные руки, сплетенные ноги, две дуры – одна большая, другая маленькая – валяются в беспросветно темном коридоре и ржут как ненормальные, надо же!.. И только когда смех поутих, я явственно услышала шаги. Они были неуверенными и вкрадчивыми одновременно. Они были явственно слышны. Они приближались. – Ты слышишь? – шепотом спросила у меня Карпик. – Кто-то идет. – Да. Нужно встать. Но подняться не было сил. Маятник шагов приближался угрожающе быстро. Скоро он пронесется над нами и чиркнет лезвием по горлу. И тогда из горла – моего и Карпикова – шариками выкатятся все страхи и пойдут гулять по кораблю… – Я боюсь. – В темноте Карпик нашла мою шею и крепко ее обхватила. – Тс-с… – Встать не получалось, стреноженные страхом ступни отказывались служить. – Давай подождем. Когда шаги приблизились настолько, что до них можно было дотронуться рукой, корпус “Эскалибура” вздрогнул. И в самой его глубине медленно заработало сердце. Душка Макс справился, он запустил дизель. И спустя секунду загорелись лампы в коридоре. И все сразу стало понятным и нестрашным. А совсем рядом с нами стоял Вадик Лебедев: помятый, окончательно не проснувшийся, с выбившейся из штанов рубашкой, – восхитительный, обожаемый, единственный в своем роде душка Вадик. Он был для меня спасательным берегом, разбитым пирсом, заросшей травой бетонкой – всем тем, что символизировало возвращение. Сонный Вадик был единственной реальностью за последние полчаса. – Чего это вы, девки, посреди коридора валяетесь? – спросил Вадик противным реальным голосом. – Мы упали, – переведя дух, сказала Карпик. Чувствуя то же облегчение, что и я. – Вижу. И давно вы упали? – Недавно. – Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит? Пробки, что ли, вышибло? Проснулся, чуть с ума не сошел, – темень, хоть глаз выколи. Подумал грешным делом, что нам эти коновалы некачественную водяру подсунули. – А при чем здесь водяра? – спросила я. – Как при чем? Ты разве не знаешь, что людишки пачками слепнут от некачественного спиртного? А я вчера перебрал, не помню даже, как вырубился.. Стыдобища… Еще как Клио петь начала – помню. А потом – как отрезало. Свидетельские показания Вадика ничем не отличались от других свидетельских показаний. На этом первую часть расследований можно завершать. – У нас неприятности, – с видимым удовольствием сказала Вадику Карпик. – И крупные. – Что такое? Твой папа женился на белой медведице? – Вадик не смог отказать себе в удовольствии подколоть девчонку. Карпик взвизгнула и бросилась Вадику в колени. Спустя секунду он уже барахтался на полу рядом с нами. Карпик мастерски оседлала хилую грудную клетку оператора и с силой надавила на его кадык. – Ева! – воззвал Вадик. – Уйми эту мурену, Ева! Она меня жизни лишит! – А ты будь осторожен в выражениях, душа моя! – сказала я, но Карпика от своего единственного оператора все-таки оторвала. – Вообще, который час? – запоздало поинтересовался Вадик. – Неизвестно. Что-то около двух часов. – А где все? На тюленей ломанулись? Ты-то чего не поехала?.. – Думаю, в ближайшее время нам не придется. Поднимайся, и идем в кают-компанию. Ты очень удивишься, когда все узнаешь… …Первыми, кого мы встретили в кают-компании, были Сокольников и Клио. Клио сидела на коленях у банкира, обхватив его руками за шею: точно так же, наверное, не раз делала Карпик. Выразительный, как будто выточенный из нежного нефрита подбородок Клио покоился на волосах Сокольникова. Сокольников выглядел сосредоточенным и готовым к борьбе. Он терпеливо ждал второго участника турнира. Второй участник появился и не замедлил бросить ему перчатку: Карпик выбрала отличную тактику – она решила не замечать отца. – Здравствуй, Карпик! – Клио была полна решимости завоевать девчонку. – Пошла в задницу, – надменно сказала Карпик. – Как ты себя чувствуешь? – После подобной отповеди вопрос Клио прозвучал совсем уж нелепо. – Наверное, хуже, чем ты. Сокольников заиграл желваками, но решил не вмешиваться. Вмешаться – означало бы выпустить из рук драгоценную Клио, а Сокольников, судя по всему, не хотел этого делать ни при каких условиях. – Занятная у тебя дочка, – проворковала Клио и нежно коснулась губами макушки банкира. Карпика передернуло. – Ты даже не знаешь, какая я забавная. – Могу себе представить. – Нет, не можешь. – Девочки, давайте не будем ссориться, – наконец-то разлепил губы Сокольников. – Тем более что ситуация на корабле не совсем ясна… – Совсем не ясна, я бы сказал – Взявший на себя функции стюарда Муха сбросил на два сдвинутых стола целую груду вилок. – Мне нужно поговорить с тобой, папа, – серьезно сказала Карпик. – Давай попозже. – Нет, сейчас. – Ну, хорошо. – Банкир вздохнул и выпустил из рук Клио. – Пойдем в нашу каюту. – В мою каюту, – поправила Карпик и с ненавистью посмотрела на Клио. – Теперь это только моя каюта. Сокольников взял дочь за руку, и они вышли из кают-компании, прикрыв за собой дверь. Мы с Клио остались вдвоем: Муха совершал челночные рейсы между буфетной и кают-компанией, а Аника вместе с мужем колдовала над загадочным фондю, – иногда из буфетной доносился легкий смех. Он имел тот же милый не правильный акцент, что и ее русский (“Мнье… как это? Мнье нравится здъесь, Ева!”). Вадик ушел сразу же, как только увидел Клио в объятиях банкира: если ловить нечего, то хотя бы нужно переодеться и вымыть заспанную рожу. Некоторое время мы с Клио молчали. Да и говорить нам было не о чем, связка “таланты и поклонники” здесь явно не просматривалась. – По-моему, она просто дрянь, – сказала Клио с обидой в голосе. Это была такая девчоночья обида, что мне даже на секунду стало жалко Клио. – Вы о Карпике? – осторожно спросила я. – Маленькая дрянь, которую нужно сечь розгами и ставить в угол коленями на горох. – Это крайние меры. Не думаю, чтобы они сработали. – Почему она меня ненавидит? – Могу вас успокоить, она ненавидит не только вас. – Просто дрянь, и все. Маленькая сучка! – Она тоже считает вас сучкой. Только покрупнее. – Я не могла отказать себе в удовольствии подколоть певичку. – Нужно сказать Валере, чтобы отправил ее куда-нибудь подальше, в какой-нибудь занюханный колледж, чтобы духу ее здесь не было! Ого, уже “Валера” Значит, нефтяной магнат с сомнительной фамилией побоку! Я с интересом посмотрела на Клио: семимильными шагами движешься, голубка, как бы в ходе движения не треснули твои знаменитые кожаные штаны. – Замечательная мысль, – одобрила я. – Может быть, сразу пристрелить хромоножку, чтобы не тратить деньги на обучение где-нибудь в Кембридже, а? Как вам эта мысль? Клио вспыхнула: – Я не это имела в виду. – Я понимаю. – Мне просто очень нравится ее отец. – Тогда вам все равно придется находить общий язык. Или вот что – девочка без ума от классики. Выучите что-нибудь полагающееся случаю. Арию Чио-Чио-Сан. Или каватину Фигаро. Неплохая идея, вы как думаете? Клио внимательно посмотрела на меня и рассмеялась: – Пошла ты в задницу! Ничего, что я на “ты”? – Ничего. – Давай выпьем… Ты как? – После вчерашнего я не рискую. Так случайно вырвавшееся напоминание о вчерашнем вечере автоматически повлекло за собой напоминание о сегодняшнем утре без экипажа, о щекочущей ноздри прогулке по каютам старших офицеров. И о тех полубезумных-полумистических открытиях, которые мы сделали с Карликом. Разговор с Клио – немного стервозный, но такой приземленный – на некоторое время вернул меня в атмосферу того, прежнего, “Эскалибура”, где все было ясным. Ясным, как льды, как небо за иллюминаторами. Как подпись под фотографией капитана – “1929”. – Что ты думаешь по поводу происшедшего? – спросила я Клио. – Он забавный. Он меня трогает. – Положительно, Клио не хотела замечать ничего, кроме своих собственных мотыльковых переживаний. – Скажи еще, что он хороший любовник. – Не без этого. Как ты думаешь, мне удастся справиться с девчонкой? – Не знаю. Все будет зависеть от нее. – Жаль, что она не поклонница моего творчества. – Не поклонница, это точно. Думаю, ей бы больше понравилось, если бы ты была Гертрудой Стайн. – Гертруда Стайн тоже курила трубку. – Надо же, Клио проявляет недюжинные познания об окололитературной среде Монпарнаса. Я впервые посмотрела на нее с уважением. – Нет, но ведь какая-то сволочь это сделала! – Что? – Да украла у меня мою любимую трубку. – Воспоминание о пропавшей вещице снова привело Клио в ярость. – Наверняка это девчонка! Сделала из вредности. – Не думаю. Слишком специфический инструмент… Я имею в виду этого индейца. Может быть, кто-нибудь из особых любителей раскаленных гениталий… Мы посмотрели друг на друга, рассмеялись и сказали почти одновременно: – Муха!.. – Кто это там треплет мое имя всуе? – Появившийся с хлебной корзинкой Муха весело посмотрел на нас. – Никто, никто! Ты кормить нас собираешься? – Клио потрепала добродушного гея по голове. – Все вопросы к нашему швейцарскому шеф-повару. Судя по всему, пойло уже готово. Выглядит дрянски, но запах ничего себе. Пошел приглашать общество на обед… Но и без особого приглашения три штурмовых отряда, осуществлявших осмотр корабля, вернулись в кают-компанию. Кроме того, подтянулись Вадик и губернатор Распопов. Сокольников пришел последним и уже без дочери. Он выглядел измученным, но не сломленным. И с порога ободряюще улыбнулся Клио. Аника, очаровательная в своей швейцарской непосредственности, пригласила пассажиров к столу. Всем были розданы тарелки. Всем пятнадцати, за исключением Карпика, оставшейся в каюте. Видимо, в таком составе мы и продолжим путешествие. Если продолжим. По милому, чересчур холеному для этих широт лицу Аники пробегали судороги напряженного внимания: ей очень хотелось понравиться сидевшим в кают-компании русским. Для этого был выбран не самый подходящий момент – озабоченные происходящим люди могли сейчас съесть все, что угодно, и даже не заметить этого. Пока все копались вилками с нанизанным на них хлебом в густой белой сырной массе, именуемой фондю, четко вырисовалась картина происходящего на корабле. Все три группы свели наблюдения воедино. Результаты оказались следующими: – все спасательные шлюпки и фанц-боты находятся на своих местах, но на них отсутствует обязательная для экстренных случаев пиротехника. Вся пиротехника – от ракетниц до фальшфейеров, призванных подавать сигналы на дальнее расстояние в случае опасности; – то же самое можно сказать об остальной связи: радиотелефонов, поддерживающих спутниковую связь с берегом и другими судами, нет. Такой милый атавизм, как рация, тоже выведен из строя. В платах рации не хватает некоторых существенных деталей; – кроме шестнадцати человек, находящихся сейчас в кают-компании, на корабле никого не обнаружено; – арсенал, где хранились карабины и ружья, привезенные пассажирами, закрыт. Открыть арсенал не представляется возможным, поскольку дверь его бронирована. Где находятся ключи – неизвестно. Возможно, там же, где и капитан; – топлива на корабле достаточно; – судовые механизмы, приборы и двигатели не повреждены. Шлюпки не повреждены. Фанц-боты не повреждены. Ни одна из жизненно важных систем корабля не повреждена. Именно так выглядело сообщение, с которым выступил перед пассажирами Макс, единственный член экипажа, оставшийся на борту. – Что будем делать, господа? – задал он присутствующим риторический вопрос. Вопрос повис в воздухе. Господа молчали. Только никогда не теряющий присутствия духа Муха мурлыкал себе под нос какую-то песенку. – Да замолчи ты, в конце концов! – прикрикнул на Муху губернатор. – Что ж вы такой нервный, роднуля? – добродушно парировал Муха. – И как вы с такими нервами с областью управляетесь? – Не твое собачье дело, – вспылил губернатор, но тут же осекся и за все последующее время не произнес ни слова: видимо, воспоминание об оставленной сиротой области подействовало на него угнетающе. Нейрохирург Антон Улманис, все это время ревниво наблюдавший за Максом, попытался перехватить инициативу: – Есть два возможных варианта: либо мы остаемся здесь и ждем неизвестно чего, либо мы отправляемся в сторону порта. На корабле или на шлюпках. Макс хмыкнул: – Насчет корабля – это большой вопрос. Кто-нибудь из присутствующих имеет представление о должности штурмана? Ориентируется в приборах? В судовых огнях? В характере фарватера? Во льдах? Кто-нибудь знает, как подкачивать топливо? Кто-нибудь знает, как подкачивать солярку в расходную цистерну, чтобы работал дизель-генератор? Кто-нибудь знает, что такое вообще расходная цистерна? Кто-нибудь знает, что такое главная силовая установка? – Вы. – В устах Антона это прозвучало не очень убедительно. – Я – пас. Я пока что еще не самоубийца. Все, что касается холодильных установок, – это пожалуйста. Запустить двигатель, чтобы мы не подохли здесь от холода и не передавили друг друга в темноте, – это я могу. Но все остальное. – Значит, сдвинуть корабль не представляется возможным? – Если хотя бы у шести пассажиров есть дипломы механика, штурмана, рулевого матроса и прочее – тогда можно попытаться. – Все понятно. – Антону больше не хотелось выслушивать откровенное издевательство Макса. – Тогда можно погрузиться на шлюпки, и… – Ответ отрицательный. – Макс разбивал доводы нейрохирурга один за другим. Казалось, это доставляло ему наслаждение. – Во-первых, до порта, из которого мы вышли, больше двух суток пути. Ну это бог с ним. Льды. – А что льды? – Мы не сможем выйти на чистую воду. Шлюпка просто завязнет, и все. – А этот… как его… бот, на котором мы выходили? Он же легкий! – внес свою лепту в разработку стратегических решений Муха. – На нем ты будешь плавать у себя в ванной. Если доберешься, конечно, – мрачно пошутил Макс. – Вы что, уж совсем ничего не соображаете. На шлюпках, я уже не говорю о ботах, можно продержаться какое-то время. При условии, что мы находимся в районе прохода судов. А здесь медвежий угол. На сто – сто пятьдесят километров ни одного судна. Вы просто околеете во льдах, вот и все. – А вы? – Я бы никуда не уходил с корабля. Во всяком случае, здесь есть свет, тепло, бильярд, насколько я понял, и запасы пищи – Макс подмигнул всем присутствующим. – И воды. – И сколько мы должны здесь торчать? – осторожно спросил Антон. – Откуда же я знаю? До выяснения всех обстоятельств. “Эскалибур” должен вернуться через две недели. В противном случае нас начнут искать. И найдут довольно быстро. А две недели в хорошем обществе, – по-моему, это неплохая идея. Надоесть мы друг другу не успеем, на корабле можно сутками не видеться. – А вы-то здесь при чем, молодой человек? – Губернатор еще раз проявил свой склочный нрав – Вы-то какое отношение имеете к хорошему обществу? Ваше дело маленькое, – смотреть, чтобы с двигателем все было в порядке… И поменьше попадаться нам на глаза… – Это уж как захочу – Макс моментально поставил зарвавшегося Распопова на место. – Теперь надо мной начальников нету… – Не стоит обострять, Николай Иванович! – примирительно сказал Антон. – И вы успокойтесь, Макс. Не хватало только, чтобы мы вцепились друг другу в глотку. – Хотел бы я на это посмотреть! – Макс поскреб свой шрам. – И вообще, нужно выяснить, что это за тип. – Распопов спрятался за мощную спину фотографа Филиппа и уже оттуда продолжил подавать реплики. – Со мной все ясно, а вот вы кто? – Что значит – кто я? – Губернатор даже задохнулся от такой наглости. – Именно. Вы бы предъявили документы во избежание недоразумений. – Документы? – Распопов открыл было рот и снова закрыл его. – А, собственно, мои документы… Мои документы были у вашего третьего помощника. Так же, как и документы всех остальных. Правда, товарищи? "Товарищи” молчали. Это была правда. По четко установленным корабельным правилам документы всех находящихся на корабле – по выходе в море – сдавались третьему помощнику, каюту которого мы с Карпиком навестили всего несколько часов назад. Тогда я даже не подумала, что в пустом сейфе хранились и наши паспорта. Паспорта всех пятнадцати пассажиров. Сейчас было не самое подходящее время, чтобы говорить об этом… Но сказать было необходимо. – Документов нет. – Наконец-то и я получила слово – Мы с Карпиком были в каюте третьего помощника. Там стоит сейф для хранения всех бумаг. Вы должны об этом знать, Макс. – Еще бы. – Так вот. Он пуст. – То есть как это пуст?! – Распопов больше не мог сдерживаться и перешел на бабский фальцет. – Абсолютно пуст. Там нет ни единого листка. – Этого не может быть. – Впервые Арсен Лаккай проявил солидарность с губернатором. – А все остальное может быть? – Я обвела присутствующих взглядом. – Все остальное, включая такое странное исчезновение экипажа? – Я не хочу здесь больше оставаться, – заявил губернатор. Совсем как Карпик на трапе у капитанского мостика. И снова я почувствовала приступ раздражения. – Не оставайтесь – Макс сохранял полное спокойствие. – В конце концов, можно добраться до берега. Здесь не так уж далеко, километра четыре. – Ну да. И потом еще километров триста-четыреста. Ни единого человека. Ни единой избушки. Только медведи после спячки. Умаетесь добираться. – А метеостанция? Говорили, что здесь недалеко есть остров с метеостанцией… – Есть такой. Вот только метеостанция там автоматическая. Пара коробок с самописцами, и все. Компьютерный ас Борис Иванович, до этого хранивший полное молчание и внимательно наблюдавший за происходящим, нашел нужным вмешаться: – Простите, Макс… Насколько я знаю, все суда подобного класса должны быть укомплектованы радиобуями… – Вот именно! – с жаром поддержал Бориса Ивановича губернатор. – Кстати, что это такое? – Вот пусть вам знающий человек и объяснит. – Макс равнодушно отвернулся к иллюминатору. – “КОСПАС-САРСАТ”. – У Бориса Ивановича был тихий извиняющийся голос покинутого любовника. – “Космическое спасение”… Это радиобуй, который посылает мощный сигнал на спутник. При соприкосновении с водой включается автоматически, можно включить вручную, и через пятнадцать секунд сигнал пеленгуют с точностью до метра. Я прав? – Ну… – Макс все еще смотрел в иллюминатор, как будто надеялся разглядеть там флотилию спасательных судов. – Вот и отлично, – воодушевился Распопов – Вот и решение! Давайте запустим этот радиобуй, и дело с концом. – Не хотел вас разочаровывать. Вообще не хотел поминать про этот чертов буй. Но… Раз уж вы так осведомлены. Короче, его тоже нет. Обычно “КОСПАС” хранится в радиорубке. Наверное, он сейчас там же, где и телефоны. И там же, где и экипаж. – Так где же он, этот экипаж? – спросила Клио, а Сокольников положил ей руку на плечо, успокаивая. – Где он? Куда он делся?! Ей никто не ответил. Тишина была такой, что стал слышен тихий гул двигателя, работающего далеко внизу. И совершенно неожиданно возник еще один звук. Звук телефонного зуммера в буфетной кают-компании. Аника, стоявшая рядом с дверью в буфетную, бросилась к телефону и сняла трубку. – Ви! – закричала она. – Я слушать! Ви!.. Но ее французское “да” не устроило кого-то на том конце провода. – Я не знаю. – Аника рассеянно вертела трубку в руке. – Странни телефоник ди навере… Там молчать… Ничего не говорить. – Это Карпик. – Сокольников поморщился. – Это ее штучки. Пусть только появится – всыплю!.. Он не успел даже закончить фразы. Дверь в кают-компанию открылась, и на ее пороге появилась Карпик. Она независимо прошлась мимо застывших в недоумении пассажиров, взяла со стойки чистую тарелку и вывалила на нее успевший покрыться коркой фондю. – Карпик! – Банкир все еще не мог поверить во внезапное появление дочери. – Приятного аппетита, папочка! Когда я ем, я глух и нем, ты же сам говорил. – Карпик! Это ты сейчас звонила? – Вопрос выглядел совершенно бессмысленным: Аника еще не успела положить трубку, когда появилась Карпик. – Куда звонила? И кому? – спросила Карпик и с независимым видом отправила в рот кусочек хлеба, вымазанный фондю. – Очень вкусно, Аника. Ле мани-фиг. Гран мерси. – Je suis heureux.(Я рада) – А уж как я рада, ты даже представить себе не можешь. Все, находящиеся в кают-компании, начали сосредоточенно наблюдать за тем, как ест Карпик. Так сосредоточенно, как будто от этого зависела их жизнь. – Скажи правду, девочка, – снова начал свою бесполезную атаку банкир. – Скажи, откуда ты позвонила? – Оставь ее в покое, – сказала Клио. – Пусть… Закончить она не успела. Пароход сотряс мощный гудок. Впервые за все время путешествия заработал тифон. Оказывается, у “Эскалибура” басовитый нежный голос… Гудки следовали один за другим: короткие и длинные, они чередовались в разной последовательности, и это было похоже на… – Что это такое! – закричал Распопов, тщетно пытающийся перекрыть гудки. – Что это, черт возьми, такое?! – Похоже на азбуку Морзе! – догадался Антон. – Точно! Это азбука Морзе – короткие гудки, длинные… Снова короткие… – Да. – Макс поднял голову, и я увидела, как вздулись жилы у него на шее, они стали пугающе похожи на шрамы. Точно такой же шрам украшал его щеку. – Да, это азбука Морзе. – Что они… Что он передает? – Антон тоже задрал подбородок вверх. – Подождите, сейчас. – Макс пошевелил губами, а Карпик, отставив тарелку, крепко сжала руками уши. – Сейчас… Сейчас… Гудки не прекращались, снова и снова они повторяли одну и ту же комбинацию: короткие, длинные, снова короткие… – Ну, что?! – Антон коснулся рукава Макса. – Только одно слово. Только одно. – Какое? – Смерть. – Что?! – СМЕРТЬ. Все застыли. Как в рапиде я видела медленно поднимающиеся к потолку головы. Нет, не к потолку, – к звуку гудка: как к перевернутому на кресте Богу, как к верхнему регистру странного и страшного органа… – Qu'est-ce que c'est? Qu'est-ce que c'est? (Что такое? Что такое!) – требовательно повторяла Аника. Единственная из присутствующих, кто счастливо не понимал, что происходит. Этот наивный, совсем не страшный французский, напоминающий о лебедях в фанерных домиках Женевского озера, о толстых бакалейщиках и кофе с круассанами, – этот французский вывел всех из оцепенения. – Быстро! – закричал Макс. – Быстро наверх, в рубку! И первым бросился из кают-компании. За ним побежали Антон, Филипп, хоккеист Витя Мещеряков, Вадик, Сокольников и Лаккай. Альберт Бенедиктович снопом рухнул на стул и достал из кармана носовой платок: пот катился с него градом. Лысина адвоката пылала, а щеки покрылись мертвенной бледностью. В кают-компании стало тихо. Муха приложился к бутылке коньяка и сделал несколько крупных глотков. А потом истерически захохотал: – Наверное, радист вернулся! Так, глядишь, они к вечеру все соберутся. – Да замолчи ты, щенок! – Губернатор был не в лучшем состоянии, чем Альберт Бенедиктович. – Пока я молчу, другие говорят, и довольно впечатляюще! – Муха многозначительно вздернул вверх подбородок. Распопов обрушил на нею поток беспомощной брани. Такой беспомощной, что ни слушать это, ни оставаться в кают-компании дольше было невыносимо. Я последовала за мужчинами. Уже возле самого трапа меня нагнали Карпик и Клио. Но они не объединились даже во время опасности, они просто обошли меня с двух сторон, как обтекает неожиданную преграду поток воды. Клио оказалась бесстрашнее и проворнее, я сумела разглядеть только ее тонкие щиколотки, взлетевшие по трапу. – Подожди меня, Ева! – Конечно же, Карпику с ее хромотой было тяжело развивать ту же скорость, что и Клио. Я ненадолго остановилась, и она сразу же вцепилась мне в рукав. “Защити меня, защити меня, защити меня”, – говорили ее умоляющие пальцы. И тем не менее путь в рубку мы преодолели гораздо быстрее, чем в первый раз. …Они полукругом стояли вокруг панели, на которой находилась кнопка, подающая на тифон звуковой сигнал. – Ну, что? – задыхаясь, крикнула я с порога. Они молчали. Никто не говорил ни слова. – Никого, да? – Я решила ответить за них за всех. – Да, – мрачно подтвердил Антон. – Никого. – Это ничего не значит. – Максу плевать было на мистику. – Пока мы добежали сюда, он уже мог уйти. Или они… – Или она, – вдруг тихо сказала Клио. – Кто – “она”? – спросил Антон. Не стоило, совсем не стоило задавать этот вопрос. Все и так знали – “кто”. Но Антон не хотел сдаваться. Он снова повторил его: – Кто – “оно”? – Та, которая передала нам сообщение. Точка, тире, точка, тире, уж я не знаю. Смерть. Так, кажется?.. Слово, выпущенное из губ Клио, как джинн из бутылки, разрослось и накрыло всех находящихся в капитанской рубке плотным облаком. Банкир обнял Клио за плечи и прижал к себе: не волнуйся, девочка! А его собственная девочка стояла рядом со мной и ничего не боялась. Или боялась? Я нашла руку Карпика и сжала ее. Девочка ответила мне благодарным пожатием. – Это бред. – Нейрохирург цепко держался за свою, так цинично все объясняющую, науку. – Это полный бред и чушь, все то, что вы говорите, Клио. Я уверен, что сейчас мы найдем самое реальное объяснение… – А если не найдем? – Нужно еще раз обшарить весь корабль. – Макс решительно стал на сторону нейрохирурга. – Он слишком большой. – Сокольников недоверчиво хмыкнул. – Он огромный. У нас нет никаких шансов никого найти, даже если здесь кто-то и бродит… – Все равно. У нас есть оружие… – У нас нет оружия, – перебил Макса Лаккай. – Мы лично проверили арсенал. Он закрыт. Там железная дверь. Нам не добраться… – Все это разрешимо. Кажется, на корабле есть автоген. Если мы его найдем, то можно попытаться… – А если кто-то другой найдет? – высказал предположение Сокольников. – Или – она, – снова мрачно улыбнулась Клио. Максу, похоже, надоело выслушивать многозначительные мистические замечания: – Ну, если это она, тогда нам не понадобятся ни ружья, ни автоген… – Смотрите! – вмешалась молчавшая до этого Карпик. – Смотрите! Она выпустила мою руку и подошла к широкому лобовому стеклу капитанской рубки. Тому самому, через которое я наблюдала за дыханием ледяной вечности еще сегодня утром… – Видите? Прямо перед рубкой на тонкой паутине вант болтался флаг. Одинокий флаг, которого не было здесь никогда раньше. Странный, совершенно безобидный, он лез прямо в глаза и отбрасывал на рубку легкую тень. Внезапный порыв ветра развернул его: он был поделен на четыре части и похож на фрагмент шахматной доски – два белых прямоугольника, в верхнем правом и нижнем левом углах. И два красных. Ничего особенного, подобными флагами дают отмашку на детских турнирах по картингу. Но, увидев его, Макс помрачнел еще больше. – Это что-то значит, Макс? – спросила Карлик своего взрослого друга. – Как тебе сказать, Карлик. В общем, да. – Что? – вырвалось у Клио. – Это флаг международного сигнального свода. Обычный флаг, такие есть на каждом судне. Целая коллекция… – Но что он означает, Макс? – Этот? В морской сигнализации он читается как “Вы идете к опасности”. – Что? – еще раз переспросила Клио тихим голосом. – “Вы идете к опасности”, – снова повторил Макс. – А вы хорошо в них разбираетесь, в этих флагах? – Деликатный Арсен Лаккай позволил себе поставить под сомнение знания механика. – Чем вы занимаетесь? – Я политик… – Тогда это не ваш случай… Пример неудачный. А вы чем занимаетесь, доктор? – Я нейрохирург. – Антон попытался улыбнуться. – Вы досконально знаете все в своей профессии, правильно? – Естественно, Макс. – Вот и я досконально знаю все в своей профессии. Я профессиональный моряк. Этот флаг означает только то, что означает. Он означает “Вы идете к опасности”. – Как же мы можем идти, если мы стоим на якоре? – вдруг спросила Карпик. Этот здравый вопрос застал всех врасплох и даже заставил улыбнуться. Антон присел перед Карликом на корточки и смешно сморщил нос. – Иногда для того, чтобы приблизиться к чему-нибудь, достаточно стоять на месте, девочка, – сказал он. – Лично я не собираюсь стоять на месте! – Лаккай побарабанил пальцами по одному из неработающих приборов. – Что вы предлагаете? – То, что уже предложил наш уважаемый механик. Вскрыть арсенал с оружием. Я почти уверен, что карабины вполне могут кое-кого отрезвить… – Кого? – быстро спросила Клио. – Того, кто вывешивает подобные флаги… – Вы все еще верите в реальность происходящего? – Да, я пытаюсь объяснить это с точки зрения здоровой целесообразности. Пока никто не доказал нам обратного… – Ну что ж, тогда можно уходить. – Макс еще раз осмотрел рубку. – Но кому-то нужно будет остаться здесь дежурить. Чтобы в будущем не повторялись подобные эксцессы. – Интересно, кто согласится здесь остаться? – Лаккай хмыкнул. – Тот, кого назначу я, – отрезал Макс. – Потому что в сложившейся ситуации я обязан взять на себя командование кораблем. – Сбылась мечта идиота, – тихо пошутил Вадик. – Кто-то что-то здесь сказал? – Макс даже не повысил голоса. – Никто. – Тогда… – Тогда давайте не пороть горячку. – Лаккай умиротворяюще-миссионерски воздел руки. – Совершенно ясно, что никто не останется в рубке, будучи безоружным. Это смешно. Нужно признаться, что все мы несколько напуганы и сбиты с толку происшедшим. Нужно взвесить все “за” и “против”. Но сначала – оружие. Думаю, все с этим согласятся. – Хорошо, – по здравом размышлении с этим согласился и Макс. – Давайте спустимся в кают-компанию и еще раз все хорошенько обсудим. Потом займемся арсеналом. Наш политик прав. Нечистую иногда можно отпугнуть и хорошей пулей. Если это нечистая… А потом уже будем решать все остальное. Все равно отсидеться в кают-компании не удастся. – Почему? – с робкой надеждой спросил Антон. – Хотя бы потому, чтобы не замерзнуть. Кому-то нужно стоять вахты, чтобы следить за двигателем. Эти обязанности мы разделим между всеми. – Но сначала – оружие. – Это стало навязчивой идеей пацифиста-политика Лаккая. Всеобщей навязчивой идеей. – А что делать с флагом? – спросила Карлик. Она никогда ничего не забывала. – Пусть болтается, – сказал Макс. – Иногда полезно знать, что ты приближаешься к опасности. Это мобилизует. А вообще, предлагаю ничего насчет флага оставшимся не говорить… – Про азбуку Морзе тоже можно было умолчать, чтобы не пугать обывателя… – Да. Извините. Тогда я об этом не подумал. Ладно, делать здесь больше нечего. Пора выдвигаться в сторону кают-компании… Я перехватила фотографа Филиппа уже у самой кают-компании. – Простите, мне нужно поговорить с вами. – Со мной? – Еще ни разу за все время путешествия мы с ним не заговорили. На секунду я увидела себя его глазами. Бедная Лиза, случайно затесавшаяся в так называемое высшее общество. Бедная Лиза, спутавшая палубы и путешествующая сейчас не своим классом… – Да. Мне нужно кое-что показать вам. Фотографию капитана “Эскалибура”, вот что я хотела показать профессиональному фотохудожнику. Меня интересовала только ее подлинность. Или подлинность даты, проставленной под ней, – “1929”. Сейчас, после странных гудков и странного флага за стеклами рубки, было так соблазнительно связать все в одну цепь. А таз с теплой водой в каюте капитана? А эфемерный, почти неслышный вздох?.. Очень соблазнительно. Но я не хотела делать этого. Слишком уж славно все получалось, все шло одно к одному, как будто по заранее написанному сценарию. Даже я не написала бы лучше. Да что я! Даже мой покойный незабытый Иван, так любивший все эти туманные намеки в фильмах ужасов… – Что именно? – вежливо спросил Филипп. – Одну фотографию. Только давайте отойдем… Мне бы не хотелось делать этого при всех. – Почему? Она настолько непристойна? – Вы даже представить себе не можете, насколько она непристойна. В глазах фотографа вспыхнули огоньки неподдельного интереса. – Тогда идемте к нам в каюту. – Да. Думаю, это будет лучше всего. …Впервые я оказалась в каюте, которую занимали Филипп и Антон Улманис. Та же дубовая обшивка, тот же интерьер, даже орхидеи на столе такие же – прощальный поцелуй турфирмы, отправившей нас в этотбезумный круиз. Только картина, висевшая на стене, была не такой пророческой, как наши “Потерпевшие кораблекрушение”, – всего лишь спокойная и никому не угрожающая “Яхта “Штандарт”. Везде были разбросаны объективы, пачки готовых фотографий, веши, непонятно кому принадлежащие: то ли Филиппу, то ли Антону Улманису. – Извините за беспорядок, – сказал Филипп, но даже не подумал хоть что-то убрать. – Садитесь, пожалуйста. Я села, и в ноздри мне сразу же ударил смешанный запах двух одеколонов: одного очень резкого, каждую секунду себя утверждающего. И другого: более мягкого и нежного… – Который ваш? – неожиданно спросила я. – Не понял? – Какой из одеколонов ваш? – А-а… – Филипп рассмеялся. – Вы об этом… А как вы думаете? – Тот, который резче. Разит животных наповал, выманивает их из логова, я права? Вы ведь любитель кенийского сафари… – В общем, да, – Филипп посмотрел на меня со жгучим любопытством. – Я любитель кенийских сафари, и одеколон, о котором вы сказали, тоже мой. Вообще-то, он рассчитан не на животных, а на женщин… – Женщины – тоже животные. – Вам виднее. Хотите посмотреть мои кенийские фотографии? Есть еще снимки из Тибета, тоже занимательная вещь… – Но сначала моя фотография. – Да-да, конечно, простите, пожалуйста. – Филипп смущенно улыбнулся. – Давайте ее сюда. Освобожденная от рамки фотография капитана “Эскалибура” вполне умещалась в моей руке. Теперь я протянула ее Филиппу. – Что скажете? – спросила я. Филипп достал из сумки лупу и принялся внимательно рассматривать снимок. Потом поднял голову и так же внимательно посмотрел на меня. – Черт возьми, это же наш капитан! И корабль так же называется… Только почему-то надпись на английском… – Меня интересует дата, – сказала я. – Там написано “1929”. Судя по всему, это год… – Да, судя по всему… – Фотография кажется мне достаточно старой. Но я не знаю точно, насколько она стара. И соответствует ли она технологиям 1929 года… Вы ведь профессиональный фотограф, вы можете это определить. – Пожалуй. – Филипп поскреб затылок. – Пожалуй, могу. Здесь и объяснять ничего не надо. Вы знаете, что такое дагерротипия? – Слышала краем уха… – Так вот, это первый практически пригодный способ фотографии. Светочувствительным веществом служит йодид серебра. Практиковался с 1839 года. Потом, уже в XX веке, разрабатывались другие технологии… Но эта – явный дагерротип. В двадцать девятом году это имело место быть. Да, фотография подлинная. Скорее всего. – Так “скорее всего” или подлинная? – Я не могу сказать наверняка. Нужно специальное исследование. Но именно так это выглядит навскидку. Конечно, не исключена возможность подделки. Но это маловероятно. И к тому же чересчур хлопотно. – Навскидку, на первый взгляд… – Я снова, в который раз за день, почувствовала приступ раздражения. – Все на этом корабле выглядит подделкой. И сам корабль – подделка. Вам не кажется?.. – Где вы нашли эту фотографию? – В капитанской каюте. Она висела на стене. – Вы уже успели побывать в капитанской каюте? – Я много где успела побывать. Уверяю вас, эта фотография не единственный сюрприз, который там нас ждал. – “Нас”? – Меня и девочку. Карпика. – Да-да, я знаю… – 1929 год – совсем не моя эпоха, и Фрэнсис Скотт Фицджеральд тоже не мой писатель. Но там все так… Как бы это сказать… Все соответствует нашим представлениям об этом времени. Самым приблизительным. Там все вещи того времени. Вы понимаете меня? – Пытаюсь понять. Филипп бросил фотографию на стол, поднялся и прошелся по каюте. Потом остановился передо мной. И улыбнулся. Это была жалкая улыбка. – Сначала пропал экипаж. Капитан оказался всего лишь изображением на фотографии, датированной двадцать девятым годом. Потом отсутствие связи. Всякой связи… – Даже с тысяча девятьсот двадцать девятым годом, – сказала я. И сама удивилась тому, как зловеще прозвучали мои слова. – Странные гудки, странный флаг… Знаете, о чем я подумал? – Догадываюсь. – Нет. А что, если мы проспали не двенадцать часов… Или сколько там, я не знаю. А больше? Сутки, двое, трое, месяц, год, десять лет… Ведь это можно предположить, правда? Я молчала. Произнесенная первой цифра “двенадцать” накрыла меня с головой, как накрывают неожиданные для внутренних морей волны. Двенадцать. Когда я проснулась, на часах было двенадцать. Это подтвердила и Карпик. Я видела это сама. Но и хоккеист Витя Мещеряков сказал, что он тоже проснулся в двенадцать! А когда я из рубки разговаривала с Мухой, он сказал, что Мещеряков торчит в спортивном зале два часа… – У вас есть часы, Филипп? – стараясь оставаться спокойной, спросила я. – Да, конечно. Они на столе. …Это был точно такой же будильник, какой стоял и у нас в каюте… Циферблат, вправленный в корпус, который стилизован под рулевое колесо. Очевидно, все каюты снабжены такими вот будильниками. Очень своевременная услуга, необходимое дополнение, просыпаешься и сразу утыкаешься во время. Но стрелки часов, которые стояли на столе Филиппа, намертво сцепились друг с другом на двенадцати. – Черт! Он же ходил исправно. Ничего не понимаю. – А все остальное – понимаете? Филипп отогнул рукав: – Слава богу, хоть мои идут. Шесть вечера… – Вот это уже ближе к истине Я так понимаю, что стоят только корабельные часы. Что вы думаете по этому поводу? – Думаю, нам достался корабль-призрак, – раздался у нас за спиной чей-то голос. Это было так неожиданно, что я вздрогнула. У двери каюты стоял Антон. – Ты? – Фотограф укоризненно посмотрел на друга. – Ты нас здорово напугал. – Извините. Но пусть лучше пугать буду я, чем этот чертов корабль. – Ты давно здесь стоишь? – Достаточно давно, чтобы прийти в священный трепет от всего услышанного… – Я не верю в мистику, – твердо сказала я. – По-моему, это корыто решило доказать вам обратное. – Антон был сама поруганная добродетель. – Все равно я в нее не верю. Должно быть какое-то объяснение. Должно быть. Оно под ногами. Мы ходим мимо – и не замечаем. Может быть, стоит только нагнуться… – И поднять с полу фотографию 1929 года, – перебил меня Филипп. – Видишь, Антон, как решительна наша гостья. – А она вообще замечательная девушка. И ничего не боится. Правда, Ева? – Нет, – с сожалением сказала я. – Я боюсь. Я действительно боюсь… – Перебирайтесь к нам. – Антон вложил в свою улыбку всю любезность, на которую только был способен. – Перебирайтесь, Ева! Будем бояться вместе. Ничего себе предложеньице! – Я разберу это в рабочем порядке. Но, к сожалению, это противоречит правилам фильма ужасов, в который мы, судя по всему, попали. – Вы полагаете? – А вы нет? – парировала я. – Вообще-то, похоже. – А что это за правила диковинные? – заинтересовался Филипп. – Первое. Герои, вместо того чтобы объединиться перед лицом зла и не выпускать из поля зрения друг друга ни на секунду, благополучно расходятся и продолжают свои изыскания в гордом одиночестве. То есть бегут друг от друга как от чумы. – Отлично, – засмеялся Антон. – А второе? – Вместо того, чтобы выскочить на улицу и начать призывать стражей порядка. Или в крайнем случае сесть в авто и уехать. Вместо этого они выбирают самые глухие уголки домов, из которых просто нет выхода. Поднимаются этаж за этажом… – Понятно. Третье существует? – Существует. Все безудержно начинают заниматься любовью в самое неподходящее время и подставлять Абсолютному злу свои голые задницы. А голая задница – самое уязвимое место, вы не находите?.. Я с улыбкой посмотрела на покрасневшего Антона. – Нахожу, – сказал он – Нахожу, что для того, чтобы заниматься любовью, нет неподходящего времени. Возможно, он вложил в эту фразу чуть больше смысла, чем хотел вложить. Филипп хмыкнул и быстро поднялся на ноги: – О-о. Ребята, кажется, я пошел! – Подождите, Филипп, пойдем вместе. Тем более что там нас уже ждут, я так думаю. – Ева! – Он наконец-то решился, этот милый нейрохирург. – Да? – Как насчет того, чтобы обсудить какой-нибудь другой жанр? Например, мелодраму. – В другой раз. И знаете что? Давайте никому не будем говорить об этой чертовой фотографии. Не нужно никого пугать. Антон засмеялся: – Вы заметили, что мы все время с кем-то и о чем-то договариваемся. Что-то все время собираемся скрыть. Этот дурацкий флаг, например. Фотографию. Это что, клуб по интересам, что ли? – Это клуб по защите интересов. Не стоит никого пугать раньше времени. – Возможно, вы и правы. – Антон все еще пожирал глазами мое лицо. – Вот только нет никакой гарантии, что и другие не думают точно так же, что они тоже не хотят никого пугать. А возможно, они знают что-то, чего не знаем мы. И что могло бы пролить свет на происходящее. В нашем случае целостная картина предпочтительнее, правда? – Вот он, ученый-фундаменталист, – громко восхитился Филипп. – Во всей своей красе. Все по полочкам разложил, просто сердце радуется. – Заткнись, Филя, – попросил Антон. – Это звучит почти как “арабский экстремист”. Не пугай нашу гостью. – Судя по всему, она ничего не боится. – Боюсь, – в который раз повторила я. – Поэтому идемте. И обещайте молчать о фотографии… – Заметано. …Наша затея провалилась. – Что это еще за фотография, Ева? – срывающимся голосом спросил у меня Альберт Бенедиктович, как только мы появились в кают-компании. Он был буквально раздавлен страхом, почти одичал от него. Даже представить себе не могла, какие метаморфозы могут происходить с человеком за столь короткое время. – Что за фотография? Почему вы об этом умолчали?! Я укоризненно взглянула на Карпика, которая стояла за спиной Макса: что же ты, девочка, мы ведь договорились, что не будем ничего и никому рассказывать об этом. Карпик покаянно опустила голову: прости, Ева, как же я могу молчать, если вокруг все жутко и интересно?.. – Фотография? – Девочка нам сказала. – Что еще сказала вам девочка? – Я отвернулась от Карпика. – Достаточно, чтобы начать предпринимать какие-то серьезные меры. – Интересно, какие меры мы можем предпринять? – Мы должны защитить себя! – не совсем уверенно сказал адвокат. – От чего? – Я… Я не знаю. – Вариант с оружием отпал, – мрачно сказал Макс. – Автогена на корабле нет, так что вскрыть арсенал не представляется возможным. Из всего вооружения у нас имеются только кухонные ножи. – Вот их и начнем метать. По движущимся целям… – неудачно пошутил Филя. – Замолчите, – снова взвизгнул адвокат. – Вы как хотите, а я возвращаюсь к себе в каюту и закрываюсь на все замки. И буду сидеть там, пока нас не подберет какой-нибудь корабль… – Долго же вам придется ждать, – заметил Макс. – Успеете похудеть, – добавила Карпик. – Ну, голодать я, положим, не собираюсь. – Что-что, а аппетит Альберта Бенедиктовича оставался незыблемым. – Буду приходить на завтраки, обеды и ужины… – Очень хорошо. А шеф-поваром назначим Анику, – подхватил Муха. – Она себя уже хорошо зарекомендовала. Я согласен поступить на должность стюарда. С соответствующим окладом, само собой. Боже мой, как же я не сообразила сразу, – “запираться на все замки”. Конечно же, Карпик и универсальный боцманский ключ… “Карпик и боцманский ключ”, звучит неплохо, похоже на название польского рисованного мультика… Конечно же, ключ! Этим ключом можно открыть арсенал. Поскольку версию мистического развития событий я отвергаю, то оружие вполне может нам пригодиться… – Карпик! – позвала я. – Можно тебя на минутку? Карпик с трудом отклеилась от скалоподобного Макса и подошла ко мне. – Ключ! – шепнула я. – Где наш ключ? – Ева… – Карпик обняла меня за шею и жарко зашептала в ухо: – Я боялась тебе сказать… Он пропал, Ева… – То есть как это “пропал”? – Мы говорили с папой… Он накричал на меня из-за этой стервы… Он так страшно кричал… Мне пришлось пообещать… Я ненавижу, когда он кричит. А потом он пошел сюда, к ней… А я осталась. Сидела, пока не захотела есть. Я ушла, а ключ оставила. А когда вернулась, его уже не было… – Ты спрашивала у отца? – Нет. Он все равно бы его не заметил. Он сейчас ничего не замечает, кроме этой… – Карпик судорожно вздохнула. – Его кто-то взял, Ева. – Ну, успокойся, девочка. Черт с ним, с ключом. Совсем не черт с ним, далеко не черт с ним, но сделать ничего невозможно. Арсенал не открыть, Муха прав, остается надеяться только на кухонные ножи… Дверь в кают-компании хлопнула, и в нее ворвался губернатор Распопов: – Вы только посмотрите, что я нашел у себя в каюте! Это форменное издевательство над здравым смыслом! Кто-нибудь знает английский? И Распопов торжествующе швырнул на стол свежий, пахнущий типографской краской номер какой-то газеты. – Дайте-ка сюда! – Макс протянул к листку свою лапищу. – Неплохо, неплохо… Оперативно работают, вот и пресса пошла косяком. Я подошла к Максу и заглянула в газетный лист через его плечо. То, что я увидела, поначалу не произвело на меня никакого впечатления. Газета была английской, называлась “ВЕСТНИК ПЛИМУТА” и датирована была… двадцать седьмым апреля 1929 года. На первой странице, сразу же под шапкой, была напечатана фотография корабля с хорошо просматриваемым названием. "EXCALIBUR” Прямо под фотографией располагалась заметка, но прочесть ее я так и не смогла. Во-первых, мой английский оставлял желать лучшего… Во-вторых, буквы просто поплыли у меня перед глазами. – Ну что там? – нетерпеливо спросил губернатор. За то время, что я не видела его, он взял себя в руки и теперь имел вполне достойный для руководителя области вид: тщательно уложенные волосы, командный взгляд и тяжелая бюрократическая челюсть. – Вы так волнуетесь, дорогой Николай Иванович, как будто это касается вашей избирательной кампании. И на вас напечатали компромат, – тихо сказал Лаккай Даже сейчас он не упускал возможности отточить на Распопове свое остроумие и продемонстрировать стиль поведения на ближайших выборах. – Ничего я не волнуюсь Меня дата не устраивает! Дата. – А что дата? Двадцать седьмое апреля. Сегодня двадцать пятое апреля, – вовремя вспомнил Муха. – С годом, правда, лажа. Но с другой стороны – семь десятков лет туда, семь сюда. А так, судя по всему, газетка-то послезавтрашняя. – Что же там все-таки написано, Макс? – Подождите… Значит, в общих чертах, гак: “Двадцать первого апреля от северо-западного причала порта Плимут отправилось новое экспериментальное прогулочное судно “Эскалибур” с пятнадцатью пассажирами на борту. Все они – члены местного охотничьего клуба Плимута, изъявившие желание участвовать в новом, экзотическом виде охоты на тюленя . Маршрут судна предполагает.. ” Альберт Бенедиктович всхлипнул. – Все. Не стоит дальше продолжать. Я не хочу участвовать в этом бреде. Я ухожу к себе в каюту. – А как же ужин, Альберт Бенедиктович? – спросил Муха. – Сыт по горло! – Да это просто липа! – неуверенно сказал Филя. – Они нас просто запугать хотят! – Кто “они”? В возгласе Антона не было ничего нового. Этот вопрос витал по всему кораблю с самого утра. Вот только – с какого именно утра? – Ну, подумаешь, вышел корабль. Ну, пятнадцать пассажиров… Охотников, мать их. А дальше-то что? – Думаю, мы еще узнаем, – что дальше. Похоже, что кто-то собирается и в последующем снабжать нас информацией. – Слова Антона, такие обычные, показались зловещими. – Улыбочку, Альберт Бенедиктович! – В тишине кают-компании застрекотала камера. Позабытый всеми оператор Вадик Лебедев решил вернуться к выполнению своих профессиональных обязанностей. За то время, пока все в кают-компании препирались и искали выход из заведомо безвыходного положения, он успел сбегать за камерой и вернуться. – Тоже нашли время, молодой человек! – запротестовал адвокат. – Да не суетитесь вы, плохо выйдете. Лысина-то бликует! – Голос Вадика, звучавший нарочито весело, вступил в явное противоречие с общим похоронным настроем в кают-компании. – Прекратите снимать! – не унимался адвокат. – Отличные кадры получатся. – Что-то вы уж больно веселитесь, – не выдержал даже Макс. – А я не вижу поводов для грусти. – Вадик раздул ноздри, и я вдруг почувствовала, что сейчас наступит его звездный час. Жаль, что в кают-компании не было Клио (они с Сокольниковым проигнорировали импровизированное общее собрание актива корабля. Должно быть, им было куда более любопытно изучать друг друга, а не обстановку на брошенном судне). Сейчас, именно сейчас Клио оценила бы его по достоинству. – Знаете, Вадик, у вас такая рожа, как будто вы проникли в суть всех вещей, – неприязненно сказал Филипп. – Может быть. – Камера оставила в покое адвоката и переместилась на фотографа. – Выкладывай, – хмуро сказал Макс. – Она знает. – Вадик вместе с камерой повернулся ко мне. Можно только представить себе, как я буду выглядеть на пленке! – Она знает… Мы говорили об этом. Об американской действующей тюрьме для туристов… Может быть, нам тоже решили устроить что-то вроде этого… Экстремальный тур, экстремальный вид охоты… Вы же имели на руках путевки, значит, согласились с их условиями… Пошевелите мозгами. Все так и выходит. Это игра. Обыкновенная игра. И весь набор к игре: страшилки, пугачки для нервных “новых русских”. Так бы и тряслись, здесь сидя, если бы… Если бы не я. Все недоверчиво засмеялись. Даже запуганный обстоятельствами Альберт Бенедиктович позволил себе хихикнуть. По лицу Макса пробежала тень: он не мог смириться с тем, что какой-то болван оператор попытался проанализировать то, что пока еще никому не удавалось проанализировать. Никому за сегодняшний длинный день. – Во всяком случае, это хоть какое-то объяснение, – задумчиво сказал Антон. – Какое-то реальное объяснение. Его можно взять за рабочую гипотезу. Почему нет? – Ну, хорошо. А что дальше? – Филипп обратился к Вадику. За ним повернули головы и все остальные. – Не знаю, – просто сказал Вадик. – Поживем – увидим. Или в газетке почитаем. Хорошо, что некоторые из нас владеют иностранными языками… И он многозначительно посмотрел на Макса, который все еще изучал английскую статью. – Подождите, тут еще кое-что написано… Сразу не понял, подзабыл английский-то… – Ну, давайте, что там еще? – нетерпеливо сказал Антон. – Сейчас… Попробую адекватно перевести… Ага! “К сожалению, с самого начала корабль преследовали неудачи… Была утеряна связь…” Вот! “А в ночь на двадцать шестое, как нам сообщил капитан корабля, с судна бесследно исчез преподобный сэр Оливер Бейли, глава…” – Ну, все, хватит! – Альберт Бенедиктович зажал руками мясистые уши. – Хватит! – Ладно. – Макс спокойно сложил подметный листок вчетверо. – Хватит так хватит. – Ночь на двадцать шестое, – заметил Муха. – Это как раз сегодня. И обвел всех нестерпимо блестящим взглядом: – Ну, признавайтесь, кто хочет быть преподобным сэром Оливером Бейли! – Поживем – увидим, – сказал сразу погрустневший Вадик и опустил камеру. Перспектива стать пропавшим Оливером Бейли не прельщала никого. – Мне плевать на все ваши размышления, – сказал Макс. – Считайте, что это игра или все, что угодно. Вот только корабль – это не игрушка. Его жизнедеятельность необходимо поддерживать, иначе мы все здесь загнемся до конца первого тайма… Или чего там еще? Поэтому, как единственный среди вас профессионал, я назначаю корабельные вахты: на центральном пульте управления, при двигателях, в рубке… Пока хватит. У котлов добровольцы уже появились, как я понимаю. – Верно понимаете, господин капитан “Эскалибура”, – отозвался Муха. – Значит, так. Первые вахты по два человека, по четыре часа – на капитанском мостике и на центральном посту управления. С полуночи до четырех утра, с четырех до восьми и так далее… Порядок нужно поддерживать, иначе корабль перестанет быть кораблем. – Интересно, как вы собираетесь назначать людей? – спросил Альберт Бенедиктович. – Спички, что ли, тянуть будем? – Необязательно. Я вспомнила капитанский мостик, величественную картину замерзшего моря, замерзшие приборы, флаг – “Вы идете к опасности”… Быть может, если я буду в рубке, то приду к опасности быстрее. Опасность всегда приятнее неизвестности… – Если позволите, Макс, я возьму на себя первую вахту в рубке. – Вообще-то, у нас достаточное количество мужчин… – Если есть волонтеры, почему бы не удовлетворить их страстное желание? – Альберт Бенедиктович нервно затряс ногой. – Хорошо, – согласился Макс. – Я тоже… Если вы не возражаете. – Конечно же, это был Антон. – Я тоже согласен на дежурство в рубке. – Ладно. Вы двое. – Макс удовлетворенно почесал шрам. – С двенадцати часов можете заступать. – Теперь самое ответственное – двигатели. Первым буду я. И мне нужен еще один человек. – Обведя всех взглядом, он остановился на Лаккае. – Вот вы, господин политик. – Почему я? – Хорошо, не вы. Тогда кто? – Испугались, батенька? – Наконец-то и губернатор Распопов, почувствовавший себя в безопасности, получил возможность отыграться. – Да, это вам не языком молотить по предвыборным урнам… Не бюллетенчики опускать… – Хорошо, – сдался Лаккай, только для того, чтобы не слушать нападок своего идейного противника. – Я согласен… Вот только взгляд его застыл, и на секунду показалось, что он смотрит куда-то внутрь себя. – Давайте не включать света, – попросил Антон. Собственно, и просить было не нужно. Только отсюда, из темноты капитанского мостика, ночное море представало во всем своем необузданном и диком величии. Еще вечером Макс, по настоятельной просьбе всех посвященных, снял этот дурацкий флажок “Вы идете к опасности”. Напоминание исчезло, и опасность исчезла вместе с напоминанием… Остаток дня был наполнен каким-то лихорадочным весельем: все легко приняли завиральную теорию Вадика и вовсю ее комментировали. Было еще несколько комментариев, в основном выше шестнадцати градусов. Только деликатная Аника ограничилась девятиградусным вином. Муха, поставивший себе такую русскую цель споить швейцарку, практически не отходил от нее. То же самое можно было сказать и о муже Аники. Измученный неуловимым призраком шантажа, он был вынужден крейсировать между Мухой и Аникой, пристально следя за их разговорами. Несколько дней такой вот слежки, лениво думала я, и ты можешь тронуться мозгами, несчастный Андре. В конце вечера подвыпивший Муха вылез на стойку и провозгласил тост за пустой корабль и его хозяев. Новых хозяев. По своду морских правил, если судно брошено командой, то его хозяином автоматически становится тот, кто это судно найдет и приведет в ближайший порт. – А что? – вещал Муха, обливая шампанским всех желающих. – Япония здесь недалеко, приведем суденышко куда-нибудь в Саппоро и продадим япошкам на металлолом. А денежки поделим. Как вам такая идея, а? Идея была воспринята с энтузиазмом, никто уже не думал о преподобном сэре Оливере Бейли, о газетном листке с английским тезкой “Эскалибура”, о фотографии капитана, датированной 1929 годом. – Отличная мысль! – воодушевился слетевший с катушек и выпивший больше всех джина хоккеист Витя Мещеряков. – Только как денежки будем делить? И сколько они запросят?.. – Не пойдет. – Макс, которому нужно было через час заступать на вахту вместе с Арсеном Лаккаем, был одним из немногих трезвенников в кают-компании. – Судно не брошено командой, так как я сам являюсь членом команды. И по закону этот корабль принадлежит мне. Только мне. Пассажиры в расчет не берутся. – И сколько же за него можно отхватить? – поинтересовался Муха. Макс произвел в уме некоторые подсчеты: – Если со всей электронной начинкой, учитывая ремонт и все такое… Три миллиона долларов, как минимум… – Да вы миллионер, роднуля! Добро пожаловать в клуб долларовых миллионеров. У нас их здесь наверняка с пяток наберется! Вы как думаете? Макс не думал никак. Похоже, что три миллиона долларов расшевелили его воображение. Несколько минут он мрачно сидел в углу кают-компании, а потом ушел, бросив на ходу Лаккаю, что ждет его на центральном пульте управления через полтора часа. Следом за Максом ушла и Карпик, послав мне на прощание воздушный поцелуй. Я догнала ее уже в коридоре. – Карпик! Я прошу тебя, не ходи одна. Пожалуйста… Мало ли. Пока ничего не ясно. – Почему не ясно? Все ясно. Твой дурак Вадик все так здорово объяснил… – Ну, раз он так здорово все объяснил, значит, он уже не дурак, верно? – Ну, не знаю… Я пойду спать… Я представила, как Карпик возвращается к себе в каюту, покинутую отцом ради женщины, которая ей ненавистна. Маленькая хрупкая Карпик, с маленькими хрупкими плечами, трогательно-некрасивая… – Если хочешь, можешь заночевать у меня в каюте. Мы сейчас пойдем туда, посидим с тобой… Я подожду, пока ты заснешь… – Не надо. Я пойду к себе. – Ты правда не боишься? – Я боюсь, – серьезно сказала она. – Только я боюсь того, чего и вправду надо бояться. Это вы не боитесь того, чего надо бояться… – Вы? – Я так и не уловила смысла в бессвязной речи Карпика. – Вы – взрослые… – Взрослые бывают разными, Карпик. – Да, я знаю. Ты не такая. Ты совсем другая… Я тебя люблю. И хочу, чтобы ты осталась с нами… Я обняла девочку за плечи и услышала, как бешено колотится ее сердечко. – В качестве кого, Карпик? Она молчала. – Это невозможно… Я не могу остаться с вами. Но твоим другом я буду всегда, слышишь? – Ты ему нравишься, правда? – Кому? – Этому дрянскому Антону. Гад! – Зачем ты так, Карпик? Доктор – очень милый человек… – Да, я знаю… Прости меня. Спокойной ночи, Ева. – Спокойной ночи, Карпик. Закрывайся хорошенько. – Да… – Она молча выскользнула из моих объятий и побрела по коридору, маленькая и несчастная. У самой двери в кают-компанию, повинуясь какому-то импульсу, я оглянулась. Карпик благополучно прошла мимо своей каюты. Каюты номер двенадцать. Или мне это только показалось? Или она действительно направилась в сторону каюты Клио – туда, где сейчас находится ее отец. Похоже, этих двоих действительно изранила смертельная страсть… Только один раз Сокольников воровато выскочил за бутербродами и воровато попросил меня, чтобы я приглядела за дочкой… Должно быть, он и взял боцманский ключ, чтобы маленькая бестия, со свойственной ей безудержной бесцеремонностью, не открыла этим ключом двери Клио в самый неподходящий момент… Именно так, безудержная бесцеремонность, бедная Карпик. Я с трудом подавила в себе желание броситься за ней. В конце концов, она справится со всем сама, упрямая девчонка…. … – Давайте не будем включать света, – попросил Антон. Собственно, и просить было не нужно. – Давайте. – Море во льдах выглядит романтично, вы не находите? – Пожалуй. Который час? Антон посмотрел на часы: – Половина второго. Половина второго, а мы с вами не обменялись и десятью предложениями. – Остается еще два с половиной часа. – Надеюсь, они будут более продуктивными. – Может быть. – Что вы думаете обо всем об этом? – Сейчас – ничего. – Вы считаете, что ваш… м-м… Ваш приятель, этот Вадик… Что он прав? – Я не знаю. Но лучше хоть какое-то объяснение, пусть самое не правдоподобное, чем отсутствие всякого объяснения. – Возможно, вы и правы… Но если это игра – то очень дорогостоящая игра. Одна эвакуация команды чего бы стоила. Я улыбнулась: – Видите, вот и вы втянулись в нее, приняли ее условия. – Бог с ней, не хочу даже говорить об этом. – Тогда о чем же вы хотите говорить? – О вас… – Обо мне? – О чем же еще можно говорить в тихую лунную ночь? – По всем правилам необязательного корабельного флирта он должен придвинуться ко мне на максимально возможное расстояние, попытаться запустить лапу мне под свитер и… Но он не сделал этого. Наоборот, отошел к широким окнам. Теперь я хорошо видела его силуэт на фоне черного неба и льдов, мерцающих изнутри каким-то ирреальным, никогда не виденным мной светом. Силуэт, который не способен заставить сердце биться сильнее. Этот тип мужчины совершенно мне противопоказан: почти квадратная фигура (смешно вспомнить, что я приняла его за “братка” в нашу первую встречу), по-мальчишески круглая заросшая голова, короткая основательная шея… Пожалуй, он соответствует своей фамилии – Улманис – хуторянин-латыш, да и только. Нейрохирург, кто бы мог подумать, ему нужно возить сено в августе, копать картошку в начале сентября и всю зиму делать детей. С такой же непритязательной хуторянкой, как и он сам… Интересно, почему же все-таки мое сердце бьется сильнее?.. – Похоже, я вам не особенно нравлюсь, – неожиданно сказал Антон. – С чего вы взяли, что я думаю о вас? – Вы думаете обо мне, и я даже знаю, что именно вы обо мне думаете. – Вот как? Интересно… – Вы думаете, что я похож на латышского крестьянина и что я неплохо бы смотрелся на фоне коровьего навоза. – Ну, насчет навоза – это сильный ход. А во всем остальном… Возможно. Как вы догадались? – Женщины, которые мне нравятся, всегда думают обо мне именно так. – Он даже не соизволил обернуться, но я оценила тонкость признания. Если он движется теми же темпами и в том же направлении, то, пожалуй, с ним можно очутиться в одной постели и только потом удивиться, почему же ты не сошла на своей автобусной остановке…. – Вы молчите, – грустно сказал Антон. – А что, я должна хихикнуть, закатить глаза и сказать: “Так я вам нравлюсь, милый?” – Нет, конечно же, нет. А в общем, да. Вы мне нравитесь. – Теперь я буду знать, что два ваших “нет” означают одно “да”. Надеюсь, что когда-нибудь эта информация мне пригодится. – Я тоже надеюсь… Они опять кричат, эти тюлени. Интересно, они о чем-то хотят предупредить нас или, наоборот, скликают к нам всех демонов? – А вы, оказывается, не только мистик, но и поэт, Антон. – Должно быть, в этих широтах все – поэты… Жаль только, что человек здесь так и не прижился. Иначе можно было бы составить прелестную антологию. – Да, – сказала я. – Если бы здесь была Карпик, она бы обязательно почитала нам что-нибудь из Гарсиа Лорки… – Вот это, наверное, – тихо сказал Антон и повернулся ко мне: Я замерла. Он знает Лорку, он нашел именно то, что нужно; тихий тюлений рык пытается разбить стекло рубки, вползти на корабль, проникнуть во всех нас. Он знает Лорку. Может быть, капитан и команда ушли туда, во льды, стали тюленями, детенышами тюленей, душами тюленей, – взамен тех, что мы забрали, освежевали и бросили в трюмы… И нас теперь будет ждать расплата, как других охотников и другой “Эскалибур” в 1929 году… Он знает Лорку, а я почти готова поверить в это. – Вы слышите? – спросил у меня Антон. – Тюлени? К ним привыкаешь, как к шуму волн… Я выросла на море, я знаю. – Нет, я не об этом. Слышите шаги? Теперь и я услышала, о чем говорит Антон. Шаги. Не шаги даже, легкий, почти неслышный бег. Слишком невесомый для живого человека. Для человека из плоти и крови Он не приближался и не удалялся, он был повсюду. – Вы будете смеяться, я знаю. – Антон понизил голос до шепота – Но я прихватил нож из кают-компании… – Правильно сделали, – таким же шепотом одобрила я. – Вряд ли он может нам помочь, но все-таки… Извиняясь, он вытащил нож из-за пазухи – господи, нет ничего невиннее, чем десертный нож для разделки пудингов! – извиняясь, он подошел ко мне, заслонил меня, спрятал за свою спину. Боже мой, его спина была такой спокойной, такой надежной, как виноградники в летний полдень. Почему бы не остаться в них, между сухих узловатых лоз, между тугих гроздьев незрелых ягод… – Ничего не бойтесь, – сказал мне Антон. – Я не боюсь. Шаги взлетели, оторвались от земли, дверь в рубку приоткрылась. На пороге стояла Карпик. Она была страшно напугана и дрожала. Ее некрасивое личико в полутьме рубки казалось совсем старым. Укутанная с ног до головы одеялом – маленькая беженка из тюленьего рая, – она сползла по стенке вниз. И застыла. Я бросилась к ней. – Карпик! Что случилось, девочка?! – Я… Я просто испугалась. – Маленькие глаза ее теперь стали бездонными, а у рта залегла горькая складка. – Тебя кто-то напугал? Ты кого-то видела? – Бедная девочка, она поднималась наверх пустыми, плохо освещенными коридорами, карабкалась по трапам, не зная, что увидит палубой выше… – Нет… – прошептала Карпик. – Я просто испугалась, сама по себе… Я проснулась и почувствовала… как будто бы что-то плохое случилось. Очень плохое… Мне страшно, Ева!.. Чертов папаша, влюбленный пингвин, токующий тетерев, секси-павиан, ублюдок, – как можно было забыть о дочери. – Мне страшно, – жалобно повторила Карпик. – Ну, успокойся, успокойся. Я с тобой! – Я останусь здесь, можно? – Конечно, девочка. Ты останешься со мной. Здесь. Антон! – позвала я. Антон все понял. Он приволок из дальнего угла рубки широкое кожаное кресло и поставил его рядом с большой чашей гирокомпаса. Ничего более подходящего на капитанском мостике не нашлось. – Можешь здесь устроиться, – сказала я Карпику. – И попытайся заснуть. – Нет, – сказала она. – Не хочу без тебя. – Хорошо. Я села в кресло, а Карпик, как обезьянка, забралась мне на колени. Безропотный Антон накрыл нас одеялом, которое Карпик принесла с собой. Карпик сразу же судорожно вцепилась пальцами мне в шею, жарко задышала в ворот свитера и затихла. Только плечи ее тряслись мелкой дрожью. Я все гладила и гладила их, успокаивая. Наконец Карпик затихла. – Ты меня не оставишь, Ева? – Нет, конечно же, нет, глупенькая… Я с тобой. – Случится что-то плохое. Я знаю… Я чувствую… – Ничего плохого больше не будет, слышишь? – Да, да… Я все укачивала и укачивала ее, баюкала, шептала ничего не значащие успокоительные слова. Наконец она перестала дрожать, а спустя несколько минут уснула. Я оторвала лицо от волос Карлика и только теперь заметила, что Антон сидит перед нашим креслом на корточках и внимательно меня рассматривает. Его лицо смутно белело в полутьме рубки, сейчас оно было мягким и почти мечтательным. Он что-то хотел сказать, даже губы дрогнули, но я приложила палец к губам: тише, девочка должна заснуть… Его молчания хватило ровно на пять минут. – Ева! – сказал он и снова повторил мое имя, как будто пробовал его на вкус. – Ева… – Ну, что? – Похоже, девочка к вам очень привязалась. – Да. Мне кажется, я ее понимаю… – Она славная, – осторожно сказал Антон. – Да. Ее папа обращается с ней как скотина, но это дела не меняет. – Она очень к вам привязалась… К вам нельзя не привязаться. Мне кажется, вы необыкновенный человек… Господи, сколько раз мне говорили это! По поводу моей не вызывающей сомнений красоты, по поводу моего не вызывающего сомнений уродства, по поводу моей силы, по поводу моей слабости; мне говорили это мужчины и женщины, жертвы и палачи… Но мне некому было сказать, что я осталась жива только потому, что никогда не была необыкновенной. Я была самой обыкновенной… – Это окончательный диагноз? – спросила я. – Скажем так, это анамнез. Я буду наблюдать за вами… – Издали, пожалуйста. – Я постараюсь. Хотя это будет трудно, нужно признаться… Антон не успел договорить. В рубке тихо зазвонил телефон. Так тихо, что звуковые волны от него накрыли нас с головой. Я еще помнила дневной звонок в кают-компанию. Звонок, за которым никто не стоял. Антон тоже помнил его. Может быть, именно поэтому он не сразу снял трубку. Он решил выиграть время. Но потом ему показалось, что трусить в присутствии женщины, которая ему нравится, как-то не очень правильно. Он снял трубку, приложил к уху и несколько секунд слушал. Я видела, как менялось его лицо. Единственное, что он смог выдавить из себя, было: “Да, мы сейчас спустимся… Я понимаю, сейчас же…” Аккуратно положив трубку на рычаг, он с тоской взглянул на меня. – Кто это? – Макс… – Что-то случилось? – одними губами спросила я, предчувствуя недоброе. – Да. – Что? – Я не знаю… Макс сказал только, что на них кто-то напал. Он не знает кто. Ему проломили голову. – А Лаккай? – Лаккай исчез. Если бы не Карпик, спящая у меня на руках, я бы закричала. Вот оно, зеркальное отражение развеселых членов охотничьего клуба из Плимута. Вот она, временная дыра, связывающая нас с ночью на двадцать шестое апреля двадцать девятого года. Вот оно, новое воплощение преподобного сэра Оливера Бейли. Лаккай исчез. Муха был прав, он не знал только, кто станет Бейли. И Карпик, – полчаса назад она сказала нам, что случилось что-то плохое… Рев тюленей за стеклом приблизился и стал просто невыносим. – Я иду туда, – сказал Антон. – Подождите, я с вами. – А девочка? – Она спит. Надеюсь, что не проснется. – Хорошо. Каждую секунду прислушиваясь к дыханию Карпика, я аккуратно поднялась с кресла и переложила в него легкое тельце девочки. А потом накрыла ее одеялом. – Идемте, Антон. …Мы добрались до центрального поста управления за несколько минут. Всю дорогу мы бежали по гулким трапам корабля и теперь никак не могли перевести дыхания. В отличие от сумеречных коридоров и палуб, залитых мертвенным аварийным светом, пост был ярко освещен. И пуст. – Где вы, Макс?! – позвал механика Антон. В ответ из-под распределительного щита раздался стон. Макс сидел на полу и сжимал в руке нож, тоже прихваченный из кухни. – Что случилось? – Антон бросился к нему. – Черт его знает… Все было нормально… Мы сидели, разговаривали… Ай, аккуратнее, доктор! – Антон быстро осмотрел голову механика и обнаружил на затылке широкую рану с рваными краями, забитую жесткими волосами Макса. – Потерпите. – Антон действовал профессионально. – Слава богу, рана обширная, но неглубокая, даже зашивать не придется. Вам очень повезло, Макс. На полсантиметра глубже, на несколько сантиметров шире – и картина могла бы быть совсем другой… Здесь есть аптечка? – Да. Вон там, возле пульта, рядом с пожарным щитом. – Нужно промыть рану, – деловито сказал Антон. – Придется подняться в кают-компанию, там есть водка или что-нибудь похожее… – Спирт подойдет, док? У меня есть… – Валяйте спирт. – Нейрохирург вернулся с аптечкой, достал из нее перекись водорода и бинты. – Это даже лучше. Макс вынул из кармана плоскую фляжку и, прежде чем передать ее Антону, отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Антон быстро продезинфицировал рану и так же быстро наложил повязку. – А теперь рассказывайте, Макс. – Да что тут рассказывать? Два раза я спускался в машинное, проверить работу дизелей. Лаккай оставался здесь, и все было в порядке. Когда я вернулся в последний раз, мы о чем-то поговорили… Ничего необычного. А потом свет как-то странно замигал… У вас тоже такое было? – Нет, – виновато вздохнул Антон. – Мы сидели в темноте. – Так вот, свет замигал, а Лаккай, он сидел напротив меня… Как только началась эта катавасия со светом, у него изменилось лицо… Я такого ужаса на лицах еще никогда не видел, а ведь он здоровый взрослый мужик. В общем, я сам испугался. Он вроде что-то хотел сказать, да не успел… И тут меня по башке огрели… Да так сильно, что только искры из глаз, и я сразу вырубился… Уж вы мне поверьте, я знаю толк в ударах, я сам боец отчаянный, и били меня по-разному, но такого сокрушительного, нечеловеческого удара, – поверьте, никогда… – Нечеловеческого, – как эхо повторила я. – Потом, когда в себя пришел… Лаккая уже не было. И я, и Антон молчали. И смотрели на небольшую, слепящую яркостью цвета лужу крови под щитом. – Это, наверное, ваша кровь, Макс. – Я сжала ладони в замок: только бы не застонать, только бы не издать лишнего звука, который может приманить то неведомое и невидимое зло, которое поселилось на “Эскалибуре”. – Да, – поспешно согласился Макс. – Надеюсь, что только моя. Не хотел бы я увидеть то, чего так дико испугался Лаккай. Честно вам говорю. – Вам нужно вернуться в каюту и полежать, Макс, – тихо сказал Антон, – не стоит сейчас оставаться здесь. – Мне нужно следить за дизелями. Каждый час. И каждый час спускаться вниз. – Я сам могу это сделать, – сказал Антон, сам испугавшись своей храбрости. – Вы здесь один? Не-ет… – Макс сумрачно засмеялся. – После того, что я здесь видел… А еще больше – после того, что я здесь не увидел, хотя и мог, если бы сидел на месте Лаккая… Нет, вас я здесь не оставлю. – Вы полагаете, Макс, что все дело в месте, на котором сидел Лаккай? – спросила я. – Не знаю. Может – да, может – нет… Не нравится мне все это. Очень не нравится. – Да уж, хорошего мало, – подтвердил Антон. – Так что вами, как капитан, я рисковать не могу. К тому же вы у нас единственный доктор. Мало ли что еще может случиться. А вы, Ева, возвращайтесь к себе. – Я останусь с вами, Макс, – твердо сказал Антон. – Хорошо. Я оценил. Вахта заканчивается в четыре утра, но, думаю, в четыре никакой смены не появится. Пассажиры еще те. Должно быть, перепились все, чтобы от страха лишний раз не трястись. Вы как думаете? – Макс неожиданно подмигнул мне. – Это похоже на правду, – сказала я. – Хорошо, Антон, если хотите, оставайтесь с Максом. – Я остаюсь не с Максом. Я остаюсь с раненым. – Хорошо, Антон. После того, что рассказал Макс… Лучше нам всем держаться вместе и не оголять лишний раз фланги и спины. – Это идет вразрез с кодексом фильмов ужасов. – Антон улыбнулся мне, ему хотелось вернуться вместе со мной в рубку. Ему смертельно хотелось этого, и я это видела… Но долг врача побеждал, он душил мягкими лапами волкодава все остальные чувства. – Иногда хорошо бывает нарушить кодекс. Как это сказал наш милейший адвокат: “Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению”, – вспомнила я трусоватого очаровательного плешивца Альберта Бенедиктовича. – Отлично сказано, – восхитился Макс. – Обязательно выпилю лобзиком эти святые слова и повешу у себя над дверью каюты. А лучше – над всеми холодильными камерами… – Может быть, не стоит впадать в крайности, Макс? – Вы правы, Ева. Сначала нужно выбраться отсюда. – Тогда я поднимаюсь к Карпику. Не хочу, чтобы она оставалась одна, тем более там. Вдруг она проснется? – К Карпику? – Макс неожиданно взволновался. – Где она? – В рубке. Она пришла к нам. Сказала, что ей страшно. Что она предчувствует что-то недоброе… – И вы ее оставили там?! – Говорю вам, Макс, я туда возвращаюсь. – Нельзя позволять девочке ходить по кораблю по ночам… Мало ли что… Тут со взрослыми беда, а что будет с ребенком… – Макс успокоился так же быстро, как до этого вспыхнул. – Так говорите, она что-то предчувствовала? – Да. Карпик была страшно перепугана. – Такие тонкие натуры, как она, очень чувствительны. – В Антоне вдруг прорезался теоретик, читающий лекции в планетарии. – Знаете, о чем я подумал? Карпик вполне может стать нашим проводником… – Проводником? – удивился Макс. – Нет, конечно же, я не правильно выразился… Она чувствует приближение опасности, похоже, она как-то связана с ней на подсознательном уровне. Она – как лакмусовая бумажка… – Антон! – Я предупредительно подняла руку. – Не нужно. Если у тебя есть далеко идущие исследовательские планы насчет девочки, – от волнения я перешла на “ты” и даже не заметила этого, – я не дам тебе этого сделать… – Хорошо, только не волнуйся. – Он с готовностью принял мое “ты”, он обрадовался ему. – Я все понял…. – Ладно, я ухожу. – Я провожу тебя, – подскочил Антон. – Макс, я только провожу Еву и сразу же вернусь. – Не нужно меня провожать. – Я вдруг вспомнила дурацкую статью с ремаркой о преподобном сэре Оливере Бейли: в ночь на двадцать шестое апреля он был единственным. – Думаю, до утра уже ничего не случится… – Тогда позвони сюда, когда доберешься. – Это прозвучало так по-домашнему, что я невольно улыбнулась. – Хорошо. …Я вернулась в рубку. В ней ничего не изменилось. Карпик по-прежнему спала, укутанная в одеяло: именно так, как мы оставили ее, уходя в машинное отделение. Я села перед ней на колени, на все лады повторяя про себя только одно: “Нехорошо подсматривать за спящими, Ева, так можно случайно увидеть то, чего ни в коем случае видеть нельзя. И неизвестно, чем еще это обернется”. Я повторяла про себя – и все равно смотрела. Лицо спящей Карпика удивительным образом изменилось, разгладилось, перестало быть таким вызывающе некрасивым, наоборот, оно стало даже привлекательным. Как будто все те страсти, которые снедали ее душу, разом выпустили свою добычу из лап. – Спи, девочка, – вздохнула я и поцеловала ее в лоб. Карпик сладко вздохнула во сне. Должно быть, отец из ее снов никогда не доставлял ей хлопот… И его не нужно было делить с ненавистными зататуированными самками… Я поднялась с колен и отошла к широким окнам рубки. Смутно хотелось спать, звуки, идущие от невидимого в темноте моря, убаюкивали: неясная миграция льдов, потрескивание спрессованного снега, далекие голоса тюленей. Я прижалась разгоряченным лбом к стеклу, несколько секунд глаза привыкали к темноте, а когда они привыкли к ней окончательно, прямо перед собой я снова увидела этот чертов флаг: “ВЫ ИДЕТЕ К ОПАСНОСТИ”… …Похоже, что наша с Антоном вахта будет последней. Я поняла это сразу, как только вошла в кают-компанию. Поучаствовать в мероприятии, которое только условно можно было назвать завтраком. Дурные вести распространяются быстро – все в кают-компании уже знали о ночном происшествии, даже отец Карпика и Клио, соизволившие наконец появиться в общей массе узников корабля. Выглядели они просто неприлично: блудливые волосы, блудливые глаза, блудливые скулы, блудливые подбородки. Они то и дело касались друг друга, не выпуская друг друга ни на минуту, – и тогда всю кают-компанию пронзали голубые искры. – Где Карпик? – подскочил ко мне Сокольников. – Успокойтесь. – Тоже мне папаша, хрен моржовый, вспомнил-таки! – Успокойтесь, Валерий. Я проводила ее к Максу, Карпик захотела его проведать, вы же знаете, что случилось ночью. – Да. – Он сразу обмяк. – Да, мне сказали… – Вы бы умерили свои сексуальные аппетиты. – Господи, зачем я только сказала это, я ведь хотела сдержаться, и не смогла… Какое мое собачье дело, в конце концов. – Не ваше дело! – окрысился он и тут же вспомнил, что я некоторым образом принимаю участие в судьбе его дочери. – Простите меня. – Ничего, – смутилась я. – Вы тоже простите… Девочку сейчас нужно поддержать. Нужно быть с ней рядом. Сейчас всем нужно быть рядом со всеми. – Сейчас всем нужна поддержка, – сказала подошедшая Клио, и Сокольников не смог удержаться, я видела, как он боролся с собой, как давал себе самые страшные клятвы со времен распятия Христа, – и все равно не смог удержаться: обнял Клио за талию. И лицо Клио сразу же самым банальным образом исказилось, запрокинулось, как в самом финале страсти… Да-а, голубчики, эк вас прижало, сочувственно подумала я и отошла подальше от эпицентра корабельного порока. Сокольников проводил меня виноватым взглядом: “Я надеюсь на вас, Ева, я очень на вас надеюсь, будьте добры к моей дочери, и вы не останетесь внакладе, только сейчас будьте добры к ней, будьте с ней…” Хорошо, пошел ты к чертовой матери, буду, куда же я денусь… Я отошла от сладкой парочки, прекрасно зная, что сейчас она уладит все формальности с едой и снова уединится в каюте Клио. Муха протирал стаканы у стойки и уже с утра наливался коньяком. Похоже, что он был в самом мрачном расположении духа. – Ну, – сказал он, – как прошло дежурство?.. Труженикам моря – рюмку аперитива за счет заведения. – Нет, Муха, мне что-нибудь полегче. – Винишка? – Кофе, если можно… – Можно. Есть растворимый. – Муха уже вполне освоился в буфетной “Эскалибура”, и, похоже, шефство над стойкой его вполне устраивало. – Валяй растворимый… Муха налил мне кофе и, пока я пила его, с любопытством меня разглядывал. Я поставила чашку на блюдце и улыбнулась ему: – Что? – Любуюсь самой отважной женщиной этого проклятого корабля. – Находишь меня привлекательной? – Еще бы. И, похоже, не я один. – Муха по-свойски улыбнулся и кивнул в сторону нейрохирурга, который сейчас о чем-то тихо разговаривал с Филиппом. На меня он даже не смотрел. Очень робко не смотрел. – С чего ты взял? – удивилась я. – Роднуля, поверь мне, я стольких собак съел на любовных играх, что ни один кореец за мной не угонится… Не знаю, правда, как насчет морячка с татуировкой, но этот тоже ничего… Авторитетно тебе заявляю. Тяжеловат немного, но женщинам это нравится… Морячок с татуировкой… Похоже, что я стала забывать об убийце Митько за всеми последними событиями. Они заслонили от меня происшедшее ранее, и теперь у меня не было ни времени, ни сил копаться в этом. Может быть, потом, когда все это закончится… Вот только когда оно закончится? – Но наш уговор остается в силе? – сказала я Мухе, скорее по инерции, чем из жгучего желания заниматься поисками убийцы старпома. – Ask! (спрашиваешь) В кают-компании появился Вадик. Сегодня он был мрачен: возможно, уже знал о происшедшем с Лаккаем, возможно – просто перепил с вечера. А может быть, его собственная теория игры уже не казалась ему такой верной… – Ты, говорят, была свидетельницей? – Вадик сразу взял быка за рога, не забыв прихватить со стойки стаканчик мадеры. – Чего? – Того, что случилось сегодня ночью. – Только косвенной. Свидетелем был Макс. А что, твоя теория трещит по швам? – Еще чего! Наоборот, все идет в русле… Не забывай, что Макс был членом якобы пропавшего экипажа. Почему он остался? Ты не задумывалась об этом? Так что его свидетельство гроша ломаного не стоит. Вот с политиком – другое дело. Интересно, куда его сунули? – Не хочу даже разговаривать на эту тему. – Он где-то на корабле… Ты же видишь, какой он огромный… Здесь полк можно спрятать. – Нет, Вадик, полк здесь не спрячешь. Всегда можно сказать, сколько человек на борту. – Интересно, каким же образом? – Он реагирует. Он реагирует на количество людей. Я не знаю точно, но чувствую… – С тобой невозможно говорить… – Послушай, Вадик, ты не видел папки в моем чемодане? – Я спросила об этом по наитию, я вовсе не была уверена, что Вадик взял папку, я вообще не была ни в чем сейчас уверена. Даже в ее существовании. Ведь если доводить теорию Вадика до абсурда, то можно предположить, что игра началась не с исчезновения команды, а со смерти Митько… Нет, это просто бред, я сама видела тело старпома, я знаю, что такое мертвые тела… – Да не видел я никакой папки… Меня сейчас Лаккай интересует. Нужно прочесать весь корабль, простучать переборки; если понадобится, то все подряд… Раз уж они решили сыграть с нами, нужно уяснить их правила… – Господи, Вадик! Переборки ты будешь простукивать до второго пришествия, и еще не факт, что тебе удастся что-то найти. – Что же, так и будем сидеть? – Я не знаю… Возле двери послышалась возня. И почти сразу же в кают-компанию ворвалась взрывная волна липкого страха, которая сметала все на своем пути. На пороге появился адвокат Альберт Бенедиктович, который держал в трясущихся руках пожелтевший лист с неровными краями. На адвоката невозможно было смотреть. Альберт Бенедиктович походил на медузу, выброшенную на берег. – Почему мне? Почемумнепочемумнепочемумне?! – завизжал он и бросил листок на стойку перед Мухой. – Почему мне это подсунули?! Почему именно мне?! Филипп и Антон бросились к адвокату. Он сразу же обмяк и упал им на руки. Вдвоем им удалось оттащить Альберта Бенедиктовича на кожаный диван в углу кают-компании. Пружины под адвокатом жалобно заскрипели, и, рухнув на диван, он снова стал причитать: – Почему мне подбросили эту бумажку?! На что они намекают? Я не хочу больше участвовать в этом, сделайте что-нибудь, хоть что-нибудь сделайте… Нейрохирург не стал дожидаться, пока Филипп принесет воды, и обрызгал адвоката минералкой, которую пил. Это возымело действие: Альберт Бенедиктович перестал орать, сбавил обороты и вскоре совсем затих. Сквозь всхлипы он попытался восстановить картину происшедшего: – Просыпаюсь, а у меня на столе этот чертов листок, придавлен будильником… Я закрылся, никто не мог войти. И с вечера ничего не было, я поставил себе специально стакан воды и витамины… Мне нужно пить витамины… А утром появилась эта… Появился этот… – Успокойтесь, Альберт Бенедиктович! – Прочтите, что там! Там что-то ужасное… Вы видели этот листок? Он сам по себе ужасный… О-о, я больше не могу здесь оставаться… Пока Антон пытался успокоить адвоката, все сгрудились вокруг бумаги, принесенной Альбертом Бенедиктовичем. – Похоже на листок из судового журнала, – сказал Муха. Это действительно был листок из судового журнала – неровно, наспех вырванный. Пожелтевший и обветшавший, почти расходящийся в руках. Чернила на нем выцвели и потеряли первоначальный цвет, но текст просматривался достаточно четко: вполне приличный, хотя и несколько отрывистый почерк. Записи были сделаны на английском языке. Это был листок из судового журнала “Эскалибура” 1929 года. Несколько минут все внимательно рассматривали запись. – Дата сегодняшняя, – нервно хихикнул Муха. – С поправкой на год, разумеется. Как он только сохранился в относительно приличном виде, ума не приложу… – Да, дата сегодняшняя, – подтвердил Филя. – Нужно прочесть. Толмач-то наш где? – Ему необходимо отлежаться, – сказал Антон. – После сегодняшней ночи. Я попросил, чтобы он не выходил никуда. У него Карпик, так что скучать он не будет… – Нам тоже не дают соскучиться, – мрачно пошутил Филипп. – Черт, у меня совсем хреновый английский. Вывески еще могу прочесть, а все остальное… – Давай я. – Антон аккуратно взял листок в руки. – Все-таки практика докладов на конгрессах по нейрохирургии у меня имеется. – Ну, и какие новости? – спросил Муха, когда Антон внимательно изучил листок. – Паршивые. – Антон помолчал. – Судя по записи, сегодня произошла трагедия на охоте. Во время вечерней вылазки на тюленей сэр Алан Маршалл был случайно убит выстрелом в висок. Кем из охотников была выпущена пуля, установить не удалось… Запись сделана капитаном Николасом О'Лири двадцать шестого апреля в 22.00 по корабельному времени. Филипп посмотрел на часы: – Не произошла, а произойдет. Так будет точнее. Его обычно мягкий голос прозвучал зловеще. Этого хватило, чтобы Альберт Бенедиктович снова впал в истерику. – Почему этот листок подбросили именно мне? Почему, почему, почему? – Успокойтесь. – Я ничего дурного не сделал, почему же его подбросили мне. – Послушайте, Альберт Бенедиктович – Антон попытался воззвать к разуму адвоката – В конце концов, здесь написано, что несчастный случай. – Несчастный случай, хорошенькое дело! – Здесь написано, что несчастный случай произошел на охоте. На охоте. Сегодня никто из нас охотиться не собирается и вряд ли соберется в ближайшее время. Так что не стоит принимать это всерьез… – Не стоит принимать всерьез? А как эта бумаженция оказалась у меня в каюте? В закрытой изнутри каюте? Вы можете объяснить? Антон набрал полные легкие воздуха, но: – Нет. Я не могу этого объяснить. – Что же мне делать? Что делать?! Что делать?! – Вот что. Давайте сделаем так. Сегодня вы переберетесь к нам. Или кто-нибудь из нас будет все время с вами. Это выход. Вы как считаете? Адвокат затих. Впервые за все время пребывания в кают-компании на его лице появилось осмысленное выражение. Видно было, что он ухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. – Я согласен, – сказал наконец он – Только можно попросить вас. – Да, конечно. – Чтобы не один человек, а хотя бы двое… Я переберусь к вам в каюту, на время. Вы не будете возражать? – Конечно, нет. Адвокат уселся на диване и обвел всех присутствующих взглядом. Теперь, когда появилась ясная перспектива спасения, он даже устыдился своего не очень пристойного, почти бабьего поведения. – Вы не проводите меня к каюте? – мягко спросил он у Антона. – Я… Я должен переодеться. Вспотел весь. – Это точно, – констатировал Муха, позволивший себе брезгливую улыбку. Адвокат действительно был мокрым как мышь. Темные пятна пота расплывались под мышками и на коленях. На брюхе, которое уже не скрывала расползшаяся рубашка, была видна взмокшая шерсть. – И как вы, роднуля, при вашей храбрости такой опасной работенкой занимаетесь, а? – поинтересовался Муха. – Это же смерти подобно. Шаг влево, шаг вправо, не так братка защитили – и ага? – Не ваше дело. – Конечно, не мое… Адвокат в сопровождении Антона покинул кают-компанию. Молчавший до этого Вадик грустно сказал: – Жаль, камеру не прихватил. Поснимаешь такие пенки пару дней – и вполне можно претендовать на звание лучшего хроникера года. Ты что думаешь по этому поводу, Ева? – Ничего. Наступивший день вступил в видимое противоречие со всем, что происходило на “Эскалибуре”. Мне вдруг захотелось вырваться из душной металлической клетки корпуса, подняться наверх, где было свежее небо, свежее море и свежие, незапятнанные льды. Возможно, их больше нет, а то, что окружает корабль, всего лишь декорация, кровавая сцена, покинутая актерами в такой же апрельский день семьдесят лет назад… Как бы то ни было, море в иллюминаторе кают-компании казалось более реальным, чем сам “Эскалибур”, – и я не стала сопротивляться. Я поднимусь на палубу, чтобы убедиться, что все мы еще живы. Окончательно и бесповоротно решив это, я молча пошла к выходу из кают-компании. – Ты куда? – крикнул Вадик мне вдогонку. – Подышать воздухом. – Будь осторожна. – Я знаю: “Будь осторожна, следи за собой”. – И за всем остальным тоже, – напутствовал меня Вадик. – Хорошо… На шлюпочной палубе дул легкий ветерок. Он ласкал мое разгоряченное лицо, трогал губы и волосы, – никто еще не касался меня так нежно. Тюлени, отделенные от “Эскалибура” пространством льдов, почему-то молчали. Тихо. Очень тихо, как в покинутой костюмерной. Не гудят даже стальные ванты. На секунду мне показалось, что если я сейчас вытяну руку, то обязательно упрусь в стенку купола, накрывшего “Эскалибур”. Вполне понятный жест: мы все под колпаком. Ни на что другое рассчитывать не приходится. Я вытянула руку, ожидая самого худшего. Но ничего не произошло. Окружающий меня пейзаж был совершенно реальным. Нужно взять себя в руки и постараться не сойти с ума. Насколько это вообще возможно… – Привет, – услышала я у себя за спиной чей-то дерзкий грудной голос. Клио, конечно же, Клио, даже оборачиваться не надо. Интересно, что заставило ее покинуть логово любви и выползти на палубу?.. – Привет, – снова повторила Клио. – Привет. – Наконец-то я соизволила обернуться. Она стояла прямо передо мной, чудовищно хорошенькая, в короткой, всего лишь по талию, меховой куртке с широкими плечами, в своих знаменитых кожаных брюках и в очках, бесшабашно сдвинутых на лоб. – Шикарная погода, правда? – спросила она. – Самое время предаваться шикарной любви, – съязвила я. – Именно… Какие новости? – Пока все живы, – сказала я. – Надеюсь, скоро все разрешится, и мы благополучно вернемся. Хотя… Ты знаешь, мне не хочется возвращаться. Я с удовольствием осталась бы здесь на месячишко. – Не сомневаюсь. – Правда? Конечно, правда, Клио, можно только представить себе, как дымится дубовая обшивка каюты, когда вы занимаетесь с ним любовью. Странно, что ты вообще вырвалась на свободу, наверняка он потерял бдительность и заснул, перевернувшись на живот… – А банкир, я смотрю, притомился. – Мне нравилось дерзить ей, подумаешь, поп-звезда российского масштаба… – Заснул, – подтвердила она и посмотрела на меня с удивлением. – А как ты догадалась? – Иначе бы он тебя не выпустил… – Думаю, ты тоже когда-нибудь испытывала что-либо подобное… Правда? Испытывала ли я что-либо подобное… Смотря что под этим понимать – любовь или влечение… Ни то ни другое счастья мне не принесло. – Только теоретически. Клио засмеялась и посмотрела на меня со снисходительной симпатией. – У тебя есть курево? – спросила она. – Трубка так и не нашлась? – Нет. Да и черт с ней… Валере это все не очень нравилось. – Ого, вот как мы заговорили, если все будет продолжаться в тех же темпах и в том же направлении, то через три дня ты с милой улыбкой откажешься от своей карьеры, от мулаток на бэк-вокале, от латиносов на подтанцовках, от негров, филиппинцев и соло-гитариста народности банту заодно. Вы откажетесь от кровати и будете предаваться утехам страсти в самых экзотических местах: в купе скорых поездов, в туалетах самолетов авиакомпании “Люфтганза”, на вершине Акрополя, на смотровой площадке Эйфелевой башни… Ничего не поделаешь, мир – это путешествие, а все права на все путешествия принадлежат только страстным любовникам. – У меня только “Житан”, – сказала я, выбивая сигарету из пачки. – Плевать. Давай “Житан”. Мы закурили, стоя на палубе, ни дать ни взять две близкие подружки. Внезапно навалившаяся страсть к Сокольникову максимально упростила Клио. Вся ее стервозная манерность, звездная склочность, вся надменность куда-то исчезли. На них просто не хватало времени и сил. Оказывается, Клио может быть милой простушкой, кто бы мог подумать… – Расскажи мне о ней, – попросила Клио. – О ком? – О его дочке. – Что я могу рассказать? – У вас ведь что-то типа нежной привязанности, как я понимаю. – Не знаю. Может быть. – Почему она выбрала тебя и возненавидела меня? – Потому что я не претендую на ее отца… Клио внимательно посмотрела на меня: – А ты действительно не претендуешь на ее отца? – Действительно. На этот счет ты можешь быть спокойна. Клио с мягкой иронией посмотрела на меня: и вправду, кто бы претендовал! С одной стороны – блестящая певица, секс-символ уходящего века, с другой – сомнительная дамочка из киношной обслуги, ничего выдающегося, даже губы помадой не подкрашивает… – Я спокойна, – сказала Клио, еще раз утвердившись в своих правах на Сокольникова. – Вот и отлично. Тогда что тебя мучает? – Эта маленькая паршивка. Если я не найду с ней общий язык, нам придется туго… Чем ее можно пронять? Извини, что я так в лоб спрашиваю. – Ничем. – У меня нет шансов? – Шансы всегда есть… Она должна быть тебе интересна. И она должна чувствовать это. – Мне она катастрофически неинтересна. – Да, такие вещи не сыграешь… – Может быть, отправить ее куда-нибудь? – Я с укором посмотрела на Клио. – Нет, я совсем не то имею в виду. Куда-нибудь просто отдохнуть, развеяться… – Знаешь, мне кажется, что ее всю жизнь только и делали, что куда-нибудь отправляли. Ее не надо отправлять, с ней надо остаться. – Ты так ею прониклась, – засмеялась Клио. – Может быть, ты ее удочеришь? – Ей нужен отец, который бы любил ее по-настоящему. – Ну, не знаю… А о чем ты с ней обычно говоришь? – Обо всем. – Исчерпывающий ответ. Ладно, я попробую наладить с ней отношения… Тем более что она… – Клио не договорила и засмеялась. – Ладно, я пойду. Ты отличная девка, я рада буду познакомиться с тобой поближе… Спасибо за сигарету… Клио легко повернулась на каблуках и направилась в сторону пассажирской палубы. Я посмотрела ей вслед: типичный французистый силуэт, такие бедра нравятся преуспевающим мужчинам. В заднем кармане штанов Клио торчал кончик конверта. Здесь уже разносят почту, надо же… …Наступивший вечер пассажиры “Эскалибура” встретили в бильярдной. Несколько раз мужчины прочесывали “Эскалибур” от бака до юта, они все еще не оставляли надежды найти пропавшего Арсена Лаккая. Но никто в точности не знал расположения всех основных служб судна, а схемы самого корабля не было. Некоторые люки были намертво задраены, оставались открытыми только входы на палубу для экипажа с пустой столовой и пекарней; на ходовой мостик, на две пассажирские палубы и наверх, на шлюпочную палубу. И машинное отделение. Макс, который мог бы помочь в поисках, валялся в койке в своей каюте под присмотром Карпика. …Филипп и Антон катали шары. И, чтобы внушить собравшимся хоть немного оптимизма, предложили устроить что-то вроде турнира на деньги. На их предложение откликнулся только Витя Мещеряков. Как оказалось, клюшкой он орудовал намного лучше, чем кием, и потому в первый же час спустил пятьсот долларов. Плюнув на такое разорительное мероприятие, он отправился к себе в каюту спать, хотя еще не было и девяти вечера. С наступлением сумерек напряжение начало возрастать. День, при свете которого все выглядело нестрашным и почти комичным, закончился. Антон, в отсутствие Макса считавший себя ответственным за пассажиров, собственноручно задраил люки на кормовую и носовую палубы, чтобы ничто извне не могло проникнуть на “Эскалибур”. Тщетная предосторожность, думала я. Если зло и существует, то оно кроется не снаружи, а внутри. Может быть, в нас самих. От этих мыслей у меня разболелась голова, даже коньяк не помог, я продулась в бридж, которому на скорую руку обучила меня Аника, – и перестала быть для нее ценным партнером. Я уступила свое место Распопову, и теперь они играли вчетвером: Аника, ее муж Андрей, Распопов и Борис Иванович. Распопов, лишившись своего антагониста, сразу же погрустнел, потерял лоск и больше не вспоминал брошенную на произвол судьбы область. Похоже, они с Лаккаем составляли великолепную пару цирковых клоунов: рыжего и белого… Белый исчез. Или Лаккай был рыжим? Постоянно потеющий Альберт Бенедиктович ошивался вокруг бильярдного стола, стараясь не отходить от Антона больше чем на полметра. По его настоянию Антон закрыл три иллюминатора бильярдной еще и “броняшками” – специальными железными герметическими заслонками. – Я дичью быть не собираюсь, – тряся бородой, заявил Альберт Бенедиктович. – А вдруг “им” придет в голову в иллюминатор пульнуть… Куда вы, Антон? – Мне нужно выйти, – сказал Антон, направляясь к двери. – Как это выйти… Вы же обещали… Скоро десять, а вы выйти решили! – Скажите об этом моему мочевому пузырю, – бросил нейрохирург яростным шепотом, который был слышен в каждом уголке кают-компании. – Я с вами… – Не валяйте дурака. Оставайтесь со всеми… Филя за вами присмотрит. – Я вам доверяю… – Я приду через пять минут… – Антон махнул рукой и вышел. Адвокат засопел. Чтобы быть совсем уж уверенным в своей безопасности, он весь вечер старался вообще не подходить к иллюминаторам и, если бы это было возможно, приковал бы себя наручниками либо к Антону, либо к Филе. Все это вызывало незлобивые подначивания, впрочем, довольно нервные. Около десяти, когда Антон был уже на месте и адвокат снова прилип к нему как банный лист к заднице, к Альберту Бенедиктовичу подплыл Муха и протянул ему поднос: – Меню, пожалуйста, дорогуша! На подносе лежал злополучный листок из судового журнала, – Муха сохранил его. При виде листка Альберта Бенедиктовича передернуло, борода немедленно задралась вверх, а лысина покрылась испариной. – Очень остроумно, молодой человек! – А нам больше ничего не остается делать, как упражняться в остроумии. Вы не находите? – Я нахожу вас бестактным паршивцем. – Ну, вы тоже не в моем вкусе, роднуля, – сказал напоследок Муха, но от адвоката все-таки отвязался. До десяти вечера все напряженно молчали. Никто не верил в написанное на листке из старого судового журнала, и все-таки, все-таки… Я как приклеенная следила за большими часами (вчера они тоже остановились на двенадцати, и Муха специально подвел их, подтянув гири и качнув маятник). И все время натыкалась еще на чьи-то взгляды. Особенно преуспел в этом Альберт Бенедиктович. Стараясь не отходить от Антона и Фили далеко, он пожирал тусклый циферблат глазами. Еще никогда стрелки не ползли так медленно. Муху эта ситуация скорее забавляла: – Да вы так не переживайте, а то и вправду богу душу отдадите ровно в десять. По причине апоплексического удара… Адвокат засопел, как стреноженный кабан, но ничего не ответил. Наконец часы пробили десять. С каждым глухим ударом напряжение нарастало, достигло пика на девятом ударе и сразу же сошло на нет на десятом. Ничего не произошло. Альберт Бенедиктович ощупал себя и радостно засмеялся. – Я-жив-я-жив-я-жив, – запричитал он, а потом исполнил вокруг бильярдного стола некое подобие сарабанды. – Я жив, слава тебе господи… Фу-у, ну и натерпелся! В жизни ничего подобного не испытывал. Приеду – обязательно все это запишу… Теперь-то я точно знаю, что чувствует приговоренный к смерти… – Вот видите, Альберт Бенедиктович, наше путешествие оказалось полезным, кто будет отрицать, что опасность бодрит и держит организм в постоянном напряжении. Разве кто-нибудь будет это отрицать? Незабываемые впечатления, правда? – снова вылез Вадик. Пожалуй, сторонников у него прибавилось. – Хорошо, – хмуро сказал губернатор Распопов, только что пасанувший с двумя трефами. – Тогда где все-таки Лаккай? Никто нам так и не объяснил его исчезновение. А между тем прошли почти сутки… – Да вы, я смотрю, скучаете без него, Николай Иванович, – проницательно заметил вернувшийся к жизни адвокат. – Я думаю, со временем все выяснится. – Но этот матрос… – Этому матросу нельзя доверять. Ведь нет никаких свидетелей. А все эти байки о сверхъестественных силах оставьте на его совести… Нужно подождать. – Сколько? – вполне серьезно спросил Распопов. – Даже в розыск так быстро не объявляют, Николай Иванович… – блеснул Альберт Бенедиктович своими профессиональными знаниями. – Да, – подтвердил Вадик. – Всему свое время! Пожелтевшая страничка из судового журнала казалась теперь всего лишь жалкой бумажкой, наваждение рассеялось, и окончательно осмелевший адвокат протянул за ней пухлую руку: – Если вы не возражаете, я оставлю ее у себя… Как трофей, так сказать. Как осколок снаряда, который чуть меня не укокошил… – Берите, берите, Альберт Бенедиктович, – сразу же согласился Муха. – И давайте выпьем по поводу вашего счастливого избавления. Возвращения, так сказать, в строй живых и невредимых. – Отличная мысль, молодой человек! – Адвоката несло. – Кстати, у меня возникла блестящая мысль: давайте все сейчас отправимся на палубу, под звезды, к морю, ко льдам! Мухамеджан, голубчик, у нас есть еще шампанское? – Можно принять из него ванну, если желаете, – улыбнулся Муха. – Тогда идемте! Мысль адвоката понравилась всем: почему бы не вспрыснуть столь радостное событие, качели жизни на “Эскалибуре” исправно раскачивались от страха к наслаждению и обратно. Вот все и стало на свои места, думала я, действительно, незабываемая поездка. – Ну, как тебе тревеллинг? – спросил меня Вадик. – Это не тревеллинг, это хеппенинг какой-то, – сказала я. – Инсталляция. Парад-алле. Театр перед микрофоном… – А я что говорил!.. Первая партия пассажиров потянулась к выходу и прямо в дверях столкнулась с Сокольниковым. Он был в джинсах и наспех наброшенной на плечи рубахе. Только что из койки вылез, неприязненно подумала я, хорошо еще, что не в набедренной повязке, только и знает, что за жратвой и выпивкой шастать, можно представить, какой свинарник они развели в каюте… – Вы не видели Клио? – спросил Сокольников ревнивым голосом. – Клио? – удивился Муха. – Она сюда даже не заходила. – Как не заходила? – теперь уже удивился банкир. – Ее не было, – подтвердил Антон. – Она же сказала мне, что пошла взять что-нибудь выпить… Она сказала… Адвокат за спиной Антона судорожно вздохнул и выронил на пол бутылку шампанского. В бильярдной повисла угрожающая тишина. – Она сказала, что сейчас придет, – беспомощно повторял Сокольников. – Здесь и идти-то две минуты. Где она? – Успокойтесь, Валерий Адамович… Ее здесь не было. – Этого не может быть… Она сказала… А где моя дочь? – Она у Макса. Ему сегодня пробили голову… – Плевать мне на голову какого-то Макса… Где Клио, черт возьми? – Предлагаю пойти ее поискать, – неуверенно сказал Филипп. – Может быть, она спустилась к девочке… – Да они терпеть друг друга не могут! Где Клио? – Пойдемте поищем. Часы за моей спиной пробили половину одиннадцатого. Этот тяжелый глухой звук показался мне набатом. Я оказалась свободной от тяжелого липкого страха только на полчаса… Должно быть, другие чувствовали то же самое. – Я спущусь к Максу, приведу Карпика, – сказала я, едва ворочая непослушным языком. Сокольников не удостоил меня даже взглядом. Он судорожно заправил рубашку в джинсы: его лицо выражало решимость найти Клио во что бы то ни стало. Все остальные отправились на поиски певицы. Я малодушно отказалась принимать в них участие, как только увидела всклокоченного Сокольникова на пороге бильярдной. Моя собственная интуиция, эта продажная девка, чьими услугами я всегда пользовалась бесплатно, шептала мне: не ходи, не ходи, не ходи. И я не пошла. Я не пошла только потому, что не хотела быть первой, кто найдет Клио…. Стараясь ничего не видеть и не слышать, я с трудом добралась до каюты Макса на матросской палубе и заколотила в двери как бешеная. Спустя несколько секунд дверь открылась. На пороге стояла Карпик. – Что случилось? – Видимо, в каюте было слишком жарко, и на лице девочки, обычно бледном, сиял легкий румянец. – Почему ты не спрашиваешь – “кто”, почему ты открываешь просто так? – Я ненавижу спрашивать “кто”, еще могут подумать, что я боюсь, что я трусиха… – Ты не понимаешь… Клио нет здесь? Лицо Карпика исказила гримаска отвращения: – А почему она должна быть здесь? – Ну, не знаю… Она куда-то пропала. – Поищите ее у моего папочки, – с ненавистью сказала девочка. – В том-то и дело, что ее там нет. Он сам ее ищет… – Ну, не знаю. Здесь ее не было. – А Макс? – Макс спит. – Карпик посторонилась, пропуская меня в каюту. Только теперь я заметила, что Карпик одета в огромную тельняшку с закатанными рукавами. Наверняка это тельняшка Макса. – В чем это ты? – спросила я, хотя прекрасно видела – в чем. – Это Макс мне подарил. На память об “Эскалибуре”. – Ладно. Стало быть, Макс спит… – Твой доктор сказал, чтобы он не вставал без надобности. У него может быть сотрясение… – Да-да, я знаю. Макс спит, а ты что делаешь? – Ничего. Просто сижу. Смотрю на него. Читаю. Интересно, что может читать интеллектуалка Карпик у Макса? Уж не захватанный ли “Плейбой”? Или другую литературку подобного рода. Во всяком случае, среди наклеенных на стены голых девиц она чувствует себя вполне комфортно… – Хочешь кофе? – по-хозяйски спросила Карпик. – Нет, спасибо. Тебе здесь не страшно? – С Максом не страшно. И с тобой не страшно… – Да… Странно, но в каюте, освященной присутствием Макса, наша тонкая, почти эфемерная связь с Карпиком ослабевала, как будто бы в дело вступали другие, гораздо более сильные биополя. Или скорее биополе. Это биополе принадлежало Максу, его шраму на щеке, его спокойной уверенности, его брутальной силе, его угольным ресницам. Барышня и хулиган, ничего не поделаешь, вот только у Карпика есть преимущество перед другими женщинами: она слишком мала для любви. И потому застрахована от того, чтобы быть изгнанной из утреннего матросского рая в портовом борделе, – “Слушай, забыл, как тебя зовут…”. – Он долго спит? – Часа два, – Карпик пошевелила губами. – Пора его будить. – Зачем? – Клио пропала. – Как – пропала? – На лице Карпика не дрогнул ни один мускул. – Ее нигде нет. Все ее ищут, а ее нигде нет… – Ну, не знаю. – Давай-ка его разбудим, девочка. Карпик молчала. – Он единственный, кто знает корабль. Кто знает, где искать. – Ну, хорошо… – Карпик подошла к койке и легонько потрясла Макса за плечо. – Вставай, Макс… На то, чтобы разбудить механика, ушло несколько минут. Наконец он проснулся, сел в кровати и потряс головой. И только потом увидел меня. – Что случилось? – спросил он. – Разве что-то случилось? – Эта фраза сорвалась с моих губ случайно, но почему-то смутила Макса. – Если вы приходите, то всегда что-то непременно случается Либо до вашего прихода, либо – после. – Пропала Клио. – Сейчас. – Макс быстро поднялся и натянул свою любимую черную майку. – А теперь быстро объясняйте, в чем дело. – Я и сама не знаю. Мы были в бильярдной, когда пришел Сокольников и заявил, что Клио пропала. – Ну, и чего горячку пороть? С чего вы взяли, что пропала? Вышла подышать свежим воздухом на палубу, с девушками в таком возрасте подобные вещи случаются… – Да, но все-таки… – Ладно, пойдемте искать, черт с вами. Втроем мы вышли в полутемный коридор. И прямо здесь нас настиг дикий, нечеловеческий вопль, идущий, казалось, из всех уголков корабля, отражающийся от всех переборок. – Нет! Нет! – кричал кто-то. – Нет!.. Крик был таким далеким и таким страшным, что у меня заложило уши. – Где это? – спросила Карпик срывающимся голосом. – Где-то на баке… В носовом отсеке, – сказал Макс. – Давайте быстро. Сердце выпрыгивало у меня из груди, пока мы бежали. Карпик сразу же отстала: хромота, о которой я все время забывала, не давала девочке быстро двигаться. – А как же я? – крикнула она нам вдогонку слабым, испуганным голосом. – Подождите меня… Сжав зубы, Макс вернулся за ней и подхватил на руки. – Идите вперед, Ева. Мы сейчас подойдем… – Я не знаю куда. – Выйдете на носовую палубу, там есть трап вниз, первая дверь по правому борту. Только так можно попасть в носовой отсек. – Вы… Вы уверены, что это… Что кричали именно там? – Не уверен. Но это хотя бы приблизительное направление. – Нет, – сказала я, ненавидя себя за слабость, – пойдем вместе. – Ну, хорошо. – Он все еще держал Карпика на руках. – Пойдем так быстро, как сможет Карпик. Все равно… – Что – все равно? – насторожилась я. – Если что-то случилось… Случилось что-то непоправимое… Вы ведь об этом подумали, правда?.. Так вот, если случилось что-то непоправимое, то мы все равно ничем не сможем помочь. Придем ли мы на десять минут раньше или на десять минут позже – значения не имеет. А все остальное может и подождать. – Макс осторожно спустил Карпика на пол. – Ну что, девочки… – Я боюсь, – сказала Карпик, и мы, стараясь защитить ее, одновременно коснулись ее плеча. Наши руки встретились и тотчас же отпрянули друг от друга. Пальцы Макса были холодны как лед. …Когда мы добрались до носовой палубы и вышли под высокие равнодушные звезды, то первым, что увидели, была толстая спина Альберта Бенедиктовича. Он стоял на коленях, просунув голову между леерами, и глухо стонал. Его рвало. Я подошла к нему и коснулась рукой его взмокшего плеча. – Что случилось, Альберт Бенедиктович? – осторожно спросила я, больше всего боясь выслушать ответ – Кто кричал?.. Мое прикосновение вызвало неожиданную реакцию: адвокат дернулся, сдавленно всхлипнул, жир на загривке качнулся и уперся в стальной поручень. – Это вы? – Он неловко повернулся, но с колен так и не встал. – Там. Там. – Успокойся, старик – Макс попытался поднять адвокатскую тушу на ноги, но у него ничего не получилось. – Быстро и внятно: что произошло? – Там… – Адвокат снова повернулся к леерам и снова протиснул голову между ними. И снова его вырвало. – Там она… – Кто – она? – Певица. – Так. Дальше… – Мы ее нашли возле трюма… Ее убили. – Убили? – одними губами прошептала я. – Выстрелили в висок… Как… Как… "Как было написано в вырванной из старого судового журнала странице”, – хотел сказать адвокат. Хотел – и не смог. – Карпик, останься с адвокатом, – сказал Макс. – Нет. Я пойду с вами. – Карпик упрямо закусила губу. – Нет. Ты останешься. Приглядишь за ним. Я сказал. – Хорошо. – Карпик подчинилась. Я даже удивилась такой терпимости. – Куда идти, Альберт Бенедиктович? – спросил Макс. – Вы сами увидите… Там все. Оставив Карпика с Альбертом Бенедиктовичем, я и Макс двинулись к носовому трюму Ноги у меня подкашивались, и, чтобы не упасть, я крепко держалась за майку механика. И, спустившись на один пролет, мы увидели Клио. Она лежала у трапа, неловко подогнув под себя ногу. Тусклая лампа освещала ее мертвое лицо. Выстрел действительно пришелся в висок и полностью разнес татуировку – красно-черного лемура. Лемура, который так прихотливо выгибал спину, который так живо на все реагировал. Лемура, который был свидетелем ее триумфа на музыкальных каналах, ее ленивого стеба над журналистами. Свидетелем ее любви и всех тех слов, которые говорили ей мужчины: “До чего же ты хороша, Клио… Вы станете моей женой, Клио?.. Я хочу тебя, Клио… Обожаю цвет твоих глаз, Клио… С ума схожу от секса с тобой, Клио… Вы бы не поужинали со мной сегодня вечером, Клио? Вам понравились цикламены, Клио?.. Хочу, чтобы мы вместе кончили, Клио…” Теперь красно-черный зверек умер. Он убит выстрелом в упор. Он никогда больше не будет существовать… Как сквозь пелену я видела стоящих вокруг людей: постаревшего сразу на несколько лет Муху, Антона, Филиппа, Анику и Андрея. – Тетре! Тетре! (Висок! Висок!) – безостановочно повторяла Аника. – Пусть она заткнется! – закричал Сокольников, стоящий на коленях перед Клио и придерживающий дрожащими руками ее голову. – Пусть она заткнется, скажите ей кто-нибудь, скажите по-французски, по-немецки, по-китайски, пусть она заткнется, заткнется, заткнется… Но никто ничего не говорил. Сокольников уронил голову на грудь Клио и глухо зарыдал. Я видела, как волосы Сокольникова пачкаются в крови мертвой певицы, – прощальный поцелуй страсти… Банкир поднял голову и обвел всех безумным взглядом: – Скажите мне, что это не правда… Но никто ничего не говорил. Отчаявшись добиться ответа, он снова склонился над Клио и затряс за ее плечи: – Ну же, девочка, вставай, не пугай меня… Вставай, ты же слышишь меня… Ты слышишь меня, правда?.. Давай… Видеть это было невыносимо. Первым не выдержал Макс. Он оторвал банкира от тела Клио, крепко сжал его за плечи и тяжело бросил в лицо: – Хватит истерики. Она мертва. Она ничего больше вам не скажет. – Нет. Скажите мне, что это не правда. – Она мертва. Возьмите себя в руки. – Нет… – Да. Ничего нельзя изменить. Макс произнес это вслух, – она мертва, ничего нельзя изменить. Это был окончательный вердикт. Клио никогда больше не вернется, никогда больше не будет курить свою трубку, никогда больше не будет заниматься любовью с банкирами. Я разговаривала с ней сегодня днем, а теперь ее больше нет… Макс немного ослабил хватку, и Сокольников снова рухнул на колени перед телом Клио, обхватил голову руками и завыл. – Нужно постараться увести его, – тихо сказал механик Антону. – И забрать тело ко мне, в холодильную камеру… – Я не знаю, как это сделать. – Нужно постараться. Вы же врач, вы знаете, что говорить в таких случаях. – Нет. Я не знаю, что говорить в этом случае. – Его нужно оторвать от тела, иначе он просто тронется. Давайте, доктор. Даже если придется применить силу. – Ладно, я постараюсь, – сказал Антон и наклонил над банкиром осунувшееся лицо. – Валерий, ее нужно перенести. Сокольников посмотрел на Антона так, как будто увидел впервые. А потом вцепился ему в колени: – Боже мой, как же я мог забыть, дур-рак, вы же доктор, Антон, вы же нейрохирург… Вы же все можете, вы можете ей помочь. – Ей уже нельзя помочь. Можно сделать только одно. – Что?! – В голосе банкира заметалась безумная надежда. – Ее нужно перенести. – Куда? – Там, где ей будет лучше, чем здесь… Нельзя ее оставлять. – Конечно же, нельзя, доктор… – Тогда идемте. – Я сам ее понесу… Я сам. – Хорошо. Только нужно сделать это быстрее. – Конечно. Антон кивнул Максу. Теперь оба они терпеливо дожидались, пока Сокольников поднимет Клио. Банкир обхватил ее руками, осторожно положил простреленную голову себе на плечо и так же осторожно двинутся к трапу. Механик и нейрохирург последовали за ним. Но никто больше не двинулся с места. Все как зачарованные смотрели на кровавое пятно на железном полу палубы. – Подождите! – крикнула я. – Что? – Макс недовольно обернулся. Когда Сокольников поднял Клио, я увидела кончик конверта в заднем кармане певицы, – должно быть, она так и не вытащила его с утра. – У нее конверт в заднем кармане. Может быть, это что-то значит. Это поможет нам. Лицо Макса потемнело, он кивнул, остановил плохо соображающего Сокольникова и вытащил конверт. Мельком осмотрев его и ощупав руками, он протянул его мне. – Возьмите. Я не знаю, зачем он вам. Но берите. Может быть, и вправду пригодится. – Спасибо. – Вы здравомыслящий человек, Ева. Постарайтесь управиться со всеми. И последите за Карпиком. Ее отец сейчас полностью невменяем. А мы постараемся скоро прийти. Насколько это возможно. – Хорошо, Макс. Сжав конверт в руках, я подошла к остальным, все еще стоявшим вокруг темного пятна крови. Пятно крови – вот и все, что осталось от секс-символа конца тысячелетия. Никто по-прежнему ничего не говорил. Муха поднял голову и посмотрел на меня воспаленными глазами. И все-таки не меня он искал. Ему нужен был Вадик, придумавший всю эту теорию, которая устраивала всех. Вадик был так подавлен, что попытался опуститься на пол, но не смог весь пол был забрызган кровью. – Эй, ты! – нежно позвал Муха Вадика – Значит, ты говорил, что это игра, да? Вадик молчал. – Ты предлагал всем поверить в это веселье – Муха присел на корточки перед кровью Клио и осторожно коснулся ее ладонью – Значит, игра. Вадик молчал. Тогда Муха поднял ладонь, испачканную кровью, и наотмашь ударил Вадика по лицу. На щеке у оператора остался страшный кровавый след. – Если это игра – Голос Мухи напрягся так, что казалось еще секунда, и он лопнет, как гнилая пенька – Если это игра, тогда тебе водить И скажи тогда – КТО ВЫЛЕТИТ ИЗ СЛЕДУЮЩЕГО ОКНА? И КТО ВООБЩЕ БУДЕТ СЛЕДУЮЩИМ? Мы сидели в бильярдной уже час. Ни Макс, ни Антон, ни Сокольников еще не приходили. Их ждали так, как будто это могло что-то изменить. Обезумевший от страха и совершенно деморализованный Альберт Бенедиктович лежал на диване и глотал швейцарские сердечные капли, которые принесла ему Аника. Все остальные пили вино, шампанское, джин, вермут – пили все, что только можно было выпить. Все хотели надраться, чтобы забыть хотя бы на несколько часов весь кошмар происходящего. Но ничего не получалось. Муха после эмоционального всплеска у носового трюма совершенно поник. Сник и Вадик, так и не вымывший щеку. Теперь кровавое пятно не давало мне покоя, оно притягивало меня как магнит. – Пойди умойся, – попросила я его. – Да. – Вадик кивнул, но не тронулся с места. – Нам нужно уходить с этого проклятого корабля. Уходить куда угодно, иначе он убьет нас, как убил Клио, – сказал Альберт Бенедиктович. – Куда? – горько улыбнулся Филипп. – Вы же знаете, что идти некуда. Мы столько раз говорили об этом… – Да-да, я знаю. – Только теперь я услышала, что зубы адвоката выбивают дробь. – Но и оставаться здесь невыносимо. Скажите мне, скажите мне хоть кто-нибудь, чью судьбу мы здесь с вами повторяем? – Есть только три имени. – Теперь Муха говорил медленно, он больше не был похож на легкомысленного альфонсика, готового подставить кому угодно свою холеную ухоженную попку. – Сэр Оливер Бейли, сэр Алан Маршалл и капитан Николас О'Лири. Возможно, завтра прибавится кто-нибудь еще… Скорее всего. Но не волнуйтесь, Альберт Бенедиктович, мы узнаем об этом первыми. Но один полезный опыт мы уже приобрели. – Интересно, какой? – Тот, кто получает послание, как раз и находится в безопасности. Так было с газетой, которую подсунули губернатору. И с листком из судового журнала, который оказался у вас. Я прав? – Действительно, – сказал Филипп. – Так что молите бога, чтобы завтрашнее послание было адресовано вам. Тогда у вас будет шанс прожить лишний день и не засыпаться. – Что значит – “прожить лишний день”? – снова прохрипел адвокат. – Надеюсь, все здесь присутствующие убедились, что речь идет не об игре. Все россказни про экстремальный тур – это сказочки для богатеньких. Для вас, для всех. Если это и игра, то смертельная. – Смерть, – тихо сказал Филипп. – Помните, как гудел этот пароход. Он сказал тогда – смерть… – Чушь. – Наконец-то я услышала голос Андрея, шоколадный король оказался вполне трезвым человеком. – Пароход не может говорить сам. Он не может вывешивать флаги, не может подбрасывать листки из судовых журналов. Значит, кто-то это делает. – Пароход, который пропал семьдесят лет назад. Английский “Эскалибур”. – В голосе Мухи звучала убежденность новообращенного. – Откуда ты знаешь, что он пропал? Мы ведь не прошли его историю до конца. Мы даже и не знаем конца… – Я бы вообще предпочел ничего не начинать, – промямлил адвокат. – Я ничего бы не потерял, если бы никогда не узнал про него. – Никто бы ничего не потерял, – подтвердил муж Аники. – Но раз уж это случилось… Я не верю в мистику. Это просто смешно. – Один труп и один пропавший человек – это смешно?! – взвился адвокат. – Но вы же не считаете, что появилось “нечто” из далекого прошлого, с другого конца света и убило того, кого посчитало нужным. И еще убьет. – Откуда вы знаете? Может быть, дальше на этом… на том “Эскалибуре” все было хорошо и он вернулся в Плимут… – Да забудьте вы про ту историю… Еще неизвестно, действительно ли она имела место. – А фотография капитана? – Сейчас можно подделать что угодно. – А листок из судового журнала? – не сдавался адвокат. – То же самое. – А газета? – Свеженапечатанная газета ни в чем меня не убедит, даже если на ней будет стоять дата 508 год до Рождества Христова. – А он показывает отличную бультерьерскую хватку, этот шоколадный король!.. – Хорошо. А труп… Труп вас в чем-нибудь убеждает? – Убеждает только в том, что на корабле есть человек, который способен убить. Или люди. Вы же знаете эту старую истину: ищи, кому выгодно. – Вот именно! – воспрял духом адвокат. – Банкира, я понимаю, бизнесменов – я понимаю… Даже у шоколадных королей есть конкуренты. У губернаторов и политических деятелей. Но кому понадобилось убивать певицу? – Я не знаю. – Вот видите! И потом, мы не знаем, куда делся Лаккай… – Вы же помните, что рассказывал Макс, – вмешался Муха. – Он увидел что-то ужасное… Макс рассказывал о его лице. Может быть, тогда – тот, английский, “Эскалибур” столкнулся с чем-то пугающим, необъяснимым. С адом … – С адом, где вместо чертей пасутся тюлени. Так, что ли? – А ведь они тогда, в 1929 году, тоже вышли убивать тюленей… Вы помните? Андрей замолчал и почесал переносицу, а я была почти влюблена в него: ну, давай, мальчик, я тоже не верю в мистику, ведь пуля в голове Клио самая настоящая, давай, найди аргументы, убеди их всех, что бояться нужно не корабля… – Это тоже из области допустимого, – наконец осторожно сказал Андрей. – Мы ведь никак не можем проверить этого. И узнать, действительно ли существовал такой корабль. И отправились ли члены охотничьего клуба Плимута в тот злополучный рейс на тюленей. И существовал ли вообще охотничий клуб в Плимуте… – Да, – вдруг сказала Карпик, – существовал. Взрослые даже не вспомнили о существовании девочки, пока она сама не напомнила о себе. – О чем это ты, Карпик? – ласково спросил Муха. – Я училась в Брайтоне. Правда. Я училась там в колледже… А Брайтон совсем недалеко от Плимута. Мы ездили туда на экскурсию. И были в охотничьем клубе… Там лучшее собрание чучел. Плимутские таксидермисты считаются одними из самых лучших в Англии… – Таксидермисты? – переспросил Андрей. – Ну да… Таксидермия – это набивка чучел. – Ну, хорошо, пусть так. Пусть в Плимуте есть порт, есть охотничий клуб. Это еще ничего не значит. И свидетельство вашего Макса тоже. Он мог рассказать о чем угодно. – И сам себе пробить затылок, – иронически добавил Муха. – Хорошо. Согласен. Я не говорю, что это был Макс… Единственный из экипажа, – заметьте, единственный, – который остался на корабле. Весь экипаж исчез, а он один остался. Это выглядит подозрительно. – Ничего подозрительного… – Вы как-то можете это объяснить? – Никак. Я не хочу этого объяснять. – Муха взял на себя защиту Макса, но не очень в этом преуспел. – Вы в чем-то обвиняете его? – спросила Карпик, наклонив упрямый лоб. – Нет, девочка, что ты… Дело вовсе не в Максе. Он не может знать, что послужило причиной исчезновения Лаккая – человек или… – …или… – тихо сказал Муха. – Неужели вы до сих пор не поняли, что “ИЛИ”? Притихший было адвокат снова застонал, и пружины под ним жалобно скрипнули. – Я не поверю этому, пока сам с этим не столкнусь. – Вы горите желанием столкнуться? – Муха разом осушил большую рюмку коньяку. – Если следующим в списке буду я, то с огромным удовольствием уступлю вам очередь. – Вот только не надо о списках, – снова запричитал адвокат. – Нет никакой мистики. Есть кто-то, кому нужно убивать. Возможно, убивать именно нас. Мы ведь не знаем, что за душой у всех остальных, правда? – А Клио? – спросил Муха. – Ее убили – это единственное, что известно точно. – Но на корабле нет никого, кроме нас. – Делайте выводы, – сказал Андрей. – Но ведь в десять часов все были в бильярдной… – Не все. Не было Макса. – Я была с Максом. У него в каюте. Он целый день оставался там, – с обидой в голосе сказала Карпик. – Доктор велел ему лежать, у него может быть сотрясение мозга. – Это правда, – подтвердила я, – Карпик и Макс были у него в каюте. – Хорошо. – Андрей уступил и отошел на заранее подготовленные позиции. – Мещеряков ушел из бильярдной за полчаса до этого… – Он пошел спать, – снова вступился Муха. – У него же режим, это всем известно… – Не знаю… Потом, кто-то все время выходил из бильярдной… – Врач, – тут же сдал адвокат своего благодетеля. – Ага, – подтвердил Муха. – Нейрохирург с мировым именем выскочил в гальюн и вместо того, чтобы облегчиться, пустил Клио пулю…. Интересно, из чего? Ведь арсенал закрыт и никакого оружия у нас нет… Ты влип, Андрюша. У тебя нет аргументов… Муха сказал это таким интимным голосом, что Андрей вспыхнул. Эта сцена в душе еще долго будет держать его на крючке. Компромат всегда действует безотказно. – Я ничего не утверждаю. – Он сдался, он не оправдал моих ожиданий: так же, как серийный убийца-гомофоб не оправдал ожиданий старпома. И Митько больше нет… Все говорят о последней смерти, но совсем не вспоминают первую… – Я просто хочу сказать, что мы должны как-то защититься. – Как? – Муха горько улыбнулся. – Неужели ты не понимаешь, что от этого нельзя защититься? Ведь Клио не защитилась… – Кстати, – спросил Филипп, – а что она вообще делала в носовом отсеке? Ведь Сокольников сказал, что она вышла всего лишь на несколько минут, только чтобы принести выпивку… – А почему мы должны верить Сокольникову? – вдруг спросил Андрей. – Только потому, что они были любовниками? Ведь никто не видел, как Клио выходила из каюты… А она могла выйти и за полчаса, и за двадцать минут… Они вообще могли выйти вместе. Ведь они почти не расставались… Они могли выйти вместе и пойти куда угодно… – Что вы хотите этим сказать? – спросил адвокат. – Ничего… – Не смей подозревать папу! – Карпик подбежала к Андрею и ударила его в живот. – Ты… Сиди в своем душе и там подозревай!.. Бедная Карпик, она защищает отца, она готова защищать его от чего угодно… Если Андрей скажет еще одно слово, она сдаст его с потрохами. – Прости меня, девочка. – Андрей мягко отстранился. – Я не подозреваю… – И правильно делаешь. – Муха понял Карпика без слов. – Подозревать друг друга – последнее дело. Если мы увязнем в этом – мы с ума сойдем. – Конечно. – Андрей махнул рукой. – Проще всего во всем подозревать ад. Он и так во всем виноват… Только я не верю в мистику… Часы в углу бильярдной пробили двенадцать. – Отличный фон для скептиков, – загробным голосом прокомментировал бой часов Филипп. – Вы не находите, Андрей?.. Он не успел закончить фразы: тишину корабля снова разрушил рев тифона: точки, тире, точки… Они напоминали о себе. Так же, как и слово, в которое они складывались… Смерть. Теперь адвокат уже не визжал, а хрипел. Я и представить себе не могла, что этот толстый, такой основательный на вид человек владеет самым широким диапазоном проявления страха. Муха же нервно рассмеялся: – Интересно, по ком на этот раз звонит колокол? Что скажешь, Андрюша? Андрей посмотрел на Муху долгим, полным ненависти взглядом. Дамоклов меч шантажа, который вот уже несколько дней болтался над ним, больше не волновал его. Андрей обнял за плечи жену, чье плохое знание русского позволяло хоть как-то защититься от страшной реальности. Он не смог отказать себе в кратком торжестве: – Ты же сам знаешь продолжение цитаты, милый. Колокол звонит по тебе… – Да замолчите же вы все, в конце концов! – не выдержал губернатор. – Отчего же? – Андрей сорвался. – Может быть, нам проще самим перерезать друг друга, чтобы это не сделал кто-то другой?.. Никто даже не успел ответить на эту его реплику. В дверь бильярдной грохнули кулаками. Муха, предварительно закрывший ее на ключ, от самой стойки крикнул: – Кто? – Это я, Антон. – Голос по ту сторону бильярдной нетерпеливо подрагивал. Муха отпер дверь и впустил нейрохирурга. Антон пришел с переднего края смерти, о которой вещал корабельный тифон, и все с любопытством и страхом уставились на него. – Где папа? – спросила Карпик. – Успокойся, девочка, папа скоро придет… – Почему он не пришел сейчас? С ним что-то случилось? – Не волнуйся, с ним Макс… Как ни странно, это сразу успокоило Карпика. Антон подошел к стойке и налил себе полный стакан водки. Говорить он не мог. – Я пойду к папе… – Нет, Карпик, не нужно. Папа просил передать… Господи, я совсем забыл, что он хотел передать. – Антон горько улыбнулся. – Можно вас на минутку, Ева? – Да, конечно, – сказала я и тут же почувствовала, с каким облегчением сейчас покину бильярдную, атмосфера в которой накалилась до предела. …Мы вышли в коридор. – Что там? – уже спокойнее спросила я. – Плохо. Если он просидит там еще несколько часов, то сойдет с ума. – А Макс? – Сторожит ближние подступы его безумия. Макс просил принести какие-нибудь теплые вещи. Свитер или куртку. Там очень холодно… – Где? – В трюме холодильной камеры. Мы отнесли Клио туда. Нужно взять что-нибудь для Сокольникова… – Идемте, поищем. Мы двинулись к каюте банкира, но она оказалась запертой. Возвращаться в бильярдную и просить ключ у Карпика мне не хотелось. Медленный танец людей, подозревающих друг друга в пособничестве Сатане, был мне невыносим. – Вот что, он, должно быть, перенес свои вещи к Клио. Идемте, может быть, там открыто… Я оказалась права – каюта Клио была не заперта. Мы вошли в нее, Антон включил свет и принялся искать вещи. Стоя у двери, я наблюдала за ним и не могла отделаться от очень сильного, шибающего в нос запаха, которым была пропитана каюта. Запах безумной страсти, вот что это было: запах сплетенных тел, запах спермы, взорвавший женские недра, тонкий запах пота, запах усталой кожи… – Черт, здесь как после Ледового побоища. – Антон тоже заметил это. – Похоже, они занимались любовью всюду, где только могли. – Похоже, – сказала я. Они занимались любовью всюду, где только могли. Они не в состоянии были оторваться друг от друга ни на секунду. Они расставались только тогда, когда засыпали. Что заставило Клио уйти? Я вдруг вспомнила о конверте, который лежал в заднем кармане кожаных штанов Клио. Теперь этот конверт лежал в заднем кармане моих джинсов. Я достала его и принялась рассматривать. И сразу же узнала его – продолговатый узкий конверт. Именно такой конверт принес нам перед первым ужином на корабле стюард Роман. В нашем конверте лежал листок с номером столика, там было написано: “Капитан и команда “Эскалибура” приглашают вас на торжественный ужин. Ваш столик № 3”. Та же цифра, только маленькая, стояла в правом верхнем углу конверта. На конверте, который я держала сейчас в руках, была совсем другая цифра – “5”. Но сам конверт был пуст. – Антон… – Я подняла глаза на нейрохирурга. – За каким столиком вы сидели в кают-компании? – Что? – не понял он. – Когда нас пригласили на первый ужин, стюард должен был передать вам конверт с номером. – А-а… – Антон потер лоб – Кажется, за вторым. – А кто сидел за столиком номер пять? Там же стояли номера, вы не помните? – Подождите. По-моему, это был столик Клио… Ну конечно, столик самой Клио, теперь и я вспомнила об этом. За ее столом сидели адвокат, Муха и Борис Иванович. – А что случилось? – нетерпеливо спросил Антон. – Этот конверт лежал в кармане Клио, когда ее нашли, – сказала я, умолчав о том, что видела его еще раньше, на палубе. – А что в нем? – Ничего нет. Только конверт, и все. – Это что-то значит? – Не знаю… Зачем вы взяли ее шубу, Антон? Антон стоял передо мной со свитером Сокольникова и шубой Клио в руках. – Там холодно, – жалобным голосом сказал он. – Антон! Вы тоже сходите с ума… Ей уже не нужна шуба. Она мертва… Вы же врач, вы должны это понимать… – Да, да. – Он с тоской посмотрел на меня. – Я должен это понимать… Но я не хочу этого понимать. Я отказываюсь это понимать… – Вот что. Идемте вместе. Вас нельзя отпускать одного. – Нет, не нужно. – Сейчас никому нельзя оставаться одному, вы понимаете… – А как же первое правило фильма ужасов? – На Антона было жалко смотреть. – Ведь Макс и Лаккай, они были вдвоем… Думаю, от того, что происходит здесь, нельзя защититься, даже если мы будем пасти друг друга… – Не знаю. Не уверена. – Хорошо. Идемте, – сдался наконец нейрохирург. …Мы шли длинными запутанными коридорами “Эскалибура”. Теперь все выглядело зловещим, даже аварийные лампочки в сетках. Зловещей была и тишина. – Долго еще? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить, чем-то взорвать эту тишину. – Нет, сейчас выйдем на корму и спустимся вниз. На воздухе, на кормовой палубе, мне стало лучше. – По-моему, начинается оттепель, – сказала я, подняв голову вверх, к звездам, которые были не видны из-за низких облаков. И тут же увидела еще один флаг, болтающийся над головой. Совсем другой расцветки, не похожий на тот, который я успела выучить за несколько дней. – Еще один, – равнодушно сказала я. – Если так будет продолжать и дальше, мы обвесимся такими игрушками, как новогодняя елка. Интересно, что теперь нам хотят сказать? – Мы с Максом уже видели его, когда переносили Клио, – так же равнодушно сказал Антон. – Пусть болтается. – Ни о чем серьезном он не сообщает? – Ни о чем таком, чего бы мы уже не знали. Две серых полоски и белая в середине – “Я имею на борту опасный груз, держитесь от меня в стороне”. – Теперь к нам уже точно никто не подойдет. – Мне было плевать, подойдет ли к нам кто-нибудь или нет. – Если даже сюда забредет какой-нибудь шальной “Летучий голландец”. – Никто сюда не забредет. Здесь не бывает судов. Этот флаг для нас. – Для нас, конечно же, для нас, Антон. Но раз мы предупреждены, может быть, просто снять его? – Зачем? Он опять появится, – обреченно сказал нейрохирург. – Вы тоже… Вы тоже не верите в то, что все можно объяснить? – Я бы все отдал, чтобы получить хоть какое-нибудь объяснение. – Нужно только набраться терпения, и все станет на свои места. – Когда? Когда всех нас здесь перебьют?.. – Идемте, Антон, нам нельзя долго разговаривать, иначе мы возненавидим друг друга. Никому здесь нельзя долго разговаривать… – Я бы не смог возненавидеть вас, даже если бы хотел… Вы… Очень нравитесь мне, Ева. – Что ж, самое подходящее место для подобных признаний. Может быть, отложим? – Отложим до чего? – Впервые я услышала в голосе Антона стальные нотки. – До того, когда нас всех перебьют? – Это называется дансинг в ставке Гитлера. – Я укоризненно посмотрела на Антона. – Не понял! – По его лицу пробежала тень. – Вы когда-нибудь занимались нацистской Германией? – А почему я вдруг должен заниматься нацистской Германией? – Он даже повысил голос. – Я врач, а не историк. – Да я сказала просто так… Последние дни перед капитуляцией в ставке Гитлера – это была совершенно запредельная вещь. Все предчувствовали конец и потому пускались во все тяжкие, запершись в бункере на глубине в страшное количество метров. Пьянство, самые немыслимые оргии, самоубийства… Предчувствие неизбежной смерти, неотвратимость конца всегда развязывают руки, вы не находите? То же самое может сейчас случиться и с нами… Во всяком случае, мы близки к этому… – Нет. – Антон выронил на палубу шубу Клио и два свитера Сокольникова и попытался взять меня за руки. – Нет… Есть нравственный закон… – Нравственный закон внутри нас, это мы тоже проходили. – Я взъерошила волосы Антона. – Только не вы, слышите, только не вы… Вы не должны так думать. – Почему же я не должна так думать? – Потому что… Потому что я защищу вас. – Да. Вы защитите меня. Сокольников, должно быть, тоже так думал. Судя по всему, он до смерти влюбился в Клио, он бы отдал за нее жизнь, правда? Отчего же он ее не защитил?.. Антон подавил стон, готовый вырваться у него из груди. – Идемте, Антон. Нас ждут. Во всяком случае, двое из троих… …Впервые за все время пребывания на “Эскалибуре” я оказалась в морозильном цехе корабля. Господи ты боже мой, как бы я хотела попасть сюда при других обстоятельствах!.. Я даже не могла сказать, насколько он велик – его очертания были погружены во тьму. Тускло освещенный, он напоминал гигантский ангар с широкой лентой транспортера посередине. По правой стороне цеха шли бесконечные ряды морозильных шкафов. В цехе было прохладно, но не настолько, чтобы убить все запахи. Запах сырого мяса и застывшей, замороженной крови уловили даже мои безнадежно загубленные “Житаном” ноздри. – Макс! – крикнул Антон. – Макс, где вы? – Здесь. – Макс приподнялся с пустой ленты транспортера, на которой лежал. Он no-прежнему был в своей любимой черной майке, казалось, холод совершенно не действует на него. – Что здесь? – спросил Антон. – Все так же. На Западном фронте без перемен. Не могу вытащить его оттуда. Здравствуйте еще раз, Ева. Я кивнула ему, не удержалась и спросила: – Вам не холодно? – Холодно бывает только в могиле, – отрезал Макс. – Ко всему остальному можно привыкнуть. – Она… Она где-то здесь? – заплетающимся языком спросила я, не сводя глаз с морозильных камер: уж очень это напоминало холодильник морга. – Нет, здесь маленькие отделения, для брикетов, сюда даже вашу голову не сунешь. Они внизу, в трюме. Молодец, что принес вещи, Антон, иначе он там просто околеет. – Может быть, он этого хочет, – пробормотал Антон. – Хорошо, что вы пришли, Ева. – Макс улыбнулся мне и потер шрам. – Попробуйте уговорить его подняться наверх. У нас ничего не получается. – Куда идти? – спросила я. – Не идти, а ехать. – Макс хмыкнул, его черный юмор, как ни странно, импонировал мне. – Бобслеем не увлекались в молодости? – Выросла на юге. Так что извините. – Ну, это не страшно. Идемте. Он слез с транспортера и повел нас с Антоном вдоль ленты в самый дальний угол цеха, теряющийся во тьме. Несколько раз я чуть не упала, спотыкаясь о трубы, проложенные прямо по полу. – Здесь у вас запросто можно нос расквасить, – попеняла я Максу. – Работа грязная, что же вы хотите. Когда бьешь зверя, а потом колбасишь его на фарш, – уже не до удобств. Он остановился перед люком в стене. От люка вниз, в пугающую темноту, шел квадратный желоб. Должно быть, именно по нему в трюм морозильной камеры спускают брикеты тюленьего фарша… – Прошу, – сказал Макс. – Садитесь в желоб и вперед. Нельзя сказать, чтобы эта перспектива как-то особенно увлекла меня. Увидев, что я колеблюсь, Макс сжалился и первым подошел к желобу. – Ладно. Первым будет Макс, как абориген и старожил. – Он обратился к себе в третьем лице с нескрываемым уважением. – А потом, как говорится на флоте, “делай, как я”. Он устроился в желобе и исчез в близкой темноте трюма. Через несколько секунд мы услышали его приглушенный голос: – Давайте. – Звучит как из преисподней, – сказала я Антону, зябко поведя плечами. – Конечно. Ведь ад – это не сковородки на огне… Это вселенский холод… – Очень поэтично… Что-то мы много стали говорить об аде. Вам не кажется, Антон? – Просто пытаемся описать окружающий нас мир, только и всего… – Вы, я смотрю, оптимист. – Есть хорошая история, Ева. – Антону до смерти не хотелось спускаться в трюм, но и оставить женщину он не мог. И потому пользовался любым предлогом, чтобы хоть как-то оттянуть этот момент. – Есть хорошая история… Стоят оптимист и пессимист, в очереди в крематорий. Пессимист говорит оптимисту: “Как перед смертью курить хочется, надо же, – а спички забыл. У вас нет случайно?” А оптимист ему отвечает: “Подождите, сейчас наша очередь подойдет, – от меня прикурите…” Этот анекдот выглядел в морозильной камере так нелепо, что, несмотря на трагичность ситуации, я улыбнулась Антону. – Вот я вас и рассмешил. – А теперь попробуйте меня напугать, и весь спектр эмоций будет задействован… – Думаю, не стоит… – Потому что это может сделать кто-то другой? Или что-то… – Ладно. Я спускаюсь. Я устроилась на желобе и тотчас же соскользнула вниз. Следом за мной отправился Антон, прижимая к себе вещи. Макс поймал меня в самом низу, подхватил, не дал выпасть из желоба на пол. И в очередной раз я поразилась жесткой силе и холоду его рук. Но ничего другого и быть не могло, – ведь он приставлен к морозильным камерам… В трюме было холодно, но не смертельно, минус два, минус три: температура такая же, как и за бортом “Эскалибура”. Помещение было почти таким же огромным, как и цех наверху. Но если цех хоть как-то освещался, то в трюме было почти темно. Если не считать крошечной красной лампочки, которая освещала сейчас Макса, меня, Антона с вещами, неловко упавшего на задницу, пирамиды каких-то коробок, несколько тележек, железные противни, шкафы, детали неизвестных мне механизмов, – трюм был страшно захламлен… И еще – лампочка освещала Сокольникова и Клио. Клио лежала на огромных плотных листах картона. Перед ней, на коленях, сидел Сокольников. Он не обратил на нас никакого внимания. Вряд ли он вообще нас видел. Пряди волос Сокольникова, на которые попала кровь Клио, слиплись и смерзлись, – казалось, что голову его покрывала корка. Он был в смазанных пятнах крови: она испачкала одежду и лицо банкира, перед тем как застыть на морозе. Он по-прежнему был в расстегнутой рубашке, джинсах и босиком – именно таким я увидела его на пороге бильярдной. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось, кроме того, что Клио умерла. Антон молча подошел к Сокольникову и обмотал одним из свитеров его ноги. Второй набросил ему на спину. Сокольников даже не повернул головы. Он не отрывал взгляда от лица певицы, я тоже не могла оторвать от него взгляда: смерть сделала его вызывающе прекрасным и удивительно аристократичным. Даже зияющая рана на виске не портила этого впечатления. Сокольников держал Клио за руку, казалось, еще несколько часов, и они замерзнут здесь окончательно – не разжимая рук. Антон не знал, что делать с шубой. Он беспомощно стоял рядом, не решаясь ничего сказать. – Валерий… – Я тронула банкира за плечо. – Валерий… Нам нужно уйти отсюда. – Уходите. – Сокольников с трудом разлепил губы. – Я останусь здесь. – Вы не останетесь здесь, – твердо сказала я. – Вы не можете заставить меня уйти отсюда… От нее… – Ей уже все равно. – Мне тоже… – Он склонился над Клио, и лицо его озарила полубезумная улыбка. – Не волнуйся, я останусь с тобой. Мы останемся здесь, если ты хочешь… Нужно было как-то положить конец этому безумию. – Вы не останетесь здесь. – Вы не можете заставить меня уйти отсюда… Господи, какой порочный круг, мы так и будем бегать по нему, повторяя одни и те же слова… – Вы не можете заставить меня… – Я – нет. Но ваша дочь. Он поднял голову. Безумие отступило в глубь зрачков, но уходить окончательно все еще не собиралось. – А что – моя дочь? – Вы не имеете права здесь оставаться… Ей… Клио уже ничем не поможешь… Он поднял руки к лицу, защищаясь. – Клио ничем не поможешь, – упрямо повторила я. – Но Карпик… Карпик нуждается в вашей помощи. Она нуждается в вашей защите. Она здесь совсем одна. И ей страшно, как только может быть страшно тринадцатилетней девочке. – Карпик, – тихо повторил за мной Сокольников. – Ей страшно, ей очень страшно. И только вы можете защитить ее. Вы обязаны сейчас пойти к ней… Она ваша дочь… – Да, да… – Сокольников потер виски и тут же резко отдернул руки: Клио была убита выстрелом в висок. – Идемте, Валерий… Ваша девочка вас ждет. Ей больше не на кого положиться. – Да, да… Я аккуратно потянула отяжелевшее от горя тело банкира на себя. Он не сопротивлялся. Впервые он посмотрел на меня осмысленно. – Здесь холодно, – жалобно сказал он. – Идемте, или вы замерзнете здесь окончательно. – А… Клио? – Она будет здесь. – Да, я понимаю. – Куда идти, Макс? – шепнула я механику, и тот кивком указал мне на дверь в противоположной стене трюма. Он помог мне открыть дверь, и мы с обмякшим банкиром протиснулись в нее. – Теперь наверх, по трапу. Выйдете на палубу, там открыто, – сказал мне Макс. Напоследок я обернулась и увидела, как Антон накрывает шубой тело Клио… …Сокольников медленно приходил в себя: – Господи, как больно ногам… – Конечно, вы же босой… – Босой… Да, я не надел ничего на ноги. – Пойдем быстрее. Сейчас нужно успокоиться, нужно выпить чего-нибудь крепкого… – Да-да… А где Карпик? – вспомнил банкир. – Она ждет вас. Не ложится спать, – увещевала я Сокольникова, больше всего боясь, что ясность сознания покинет его и снова навалится безумие. – Проводите меня к ней, Ева… Я так виноват… Господи, ну почему я отпустил ее… – Не нужно, прошу вас… – Хорошо, что вы есть, Ева… Что вы сейчас здесь… – Конечно, Валерий. – Я даже не вслушивалась, что говорит банкир. Только бы скорее добраться до палубы. Когда я толкнула тяжелую металлическую дверь, то сразу же увидела Карпика. Она стояла во мраке ночи, маленькая и всеми покинутая, она ждала своего отца. – Карпик! – Сокольников бросился к ней и упал на колени. – Карпик, доченька, любимая, девочка моя, почему ты здесь? – Я жду тебя, папочка… Я так давно жду… Я боюсь. – Не бойся, родная моя. – Сокольников покрывал беспорядочными поцелуями лицо и голову девочки. – Ничего не бойся, папа с тобой, он никуда не уйдет… – Ты правда никуда не уйдешь, папочка?! – Никуда, моя хорошая… Карпик подняла на меня наполненные слезами глаза. – Ева! – сказала она дрожащим шепотом. – И Ева с нами. – подхватил Сокольников. – Все хорошо, все хорошо… – Идите в каюту, – сказала я девочке. – Ему нужно тепло, Карпик. И обязательно поспать. – А ты? – Я тоже скоро приду. Идите, я вас догоню. – Пойдем, девочка! – Банкир обнял Карпика за плечи, и они побрели по палубе, отец и дочь, маленькие и несчастные под почти нереальным северным небом. Чтобы не заплакать, я закусила губы и запрокинула голову. Флаг по-прежнему парил над кораблем, надо мной, над всеми нами: "Я имею на борту опасный груз. Держитесь от меня в стороне”. …Я вернулась в разделочный цех. Макс и Антон уже выбрались наружу и теперь сидели на транспортере. – Все в порядке? – спросил у меня Макс. – Насколько вообще хоть что-то может быть в порядке… – Вы быстро вернулись. – Я сдала банкира с рук на руки Карпику. Думаю, лучше всего будет, если рядом с ним сейчас окажется дочь. Это приведет его в чувство. – Карпик? – Макс нахмурился. – А что делала на палубе Карпик? – Она пришла за отцом… Я так думаю. – Нельзя позволять девочке ходить ночью по кораблю одной. Вы должны сказать ей об этом, Ева. – Нельзя позволять никому ходить по этому кораблю. Ни днем, ни ночью… – Ну, пока мы ничего не можем изменить, – сказал Макс. – Пока мы не владеем ситуацией. Пока. Пассажиры там, наверное, с ума сходят, а? – Да, пожалуй, их настроение не назовешь радужным. – Я грустно улыбнулась. – Как бы не поубивали друг друга. – Из чего? Ружей-то, слава богу, нету. – Ружей нет. А Клио была убита выстрелом в висок, – сказала я, удивляясь тому, как громко прозвучали мои слова в пустынном зале. – Значит, ружья есть, – меланхолично сказал Макс. – Только вот у кого они? – Я не знаю. – Вы, я смотрю, не верите в сверхъестественность происходящего. – А вы? – Не знаю. – Макс неожиданно зевнул. – В любом случае все это выглядит чертовски неприятно. Паршиво выглядит. Дай бог, чтобы этот труп был последним. – Об этом мы узнаем завтра, Макс, – сказал Антон, до сих пор хранивший молчание. – Думаю, без предупреждения нас не оставят. – До завтра еще надо дожить. А вот что мы будем делать с кораблем сегодня ночью? – А что с ним нужно делать? – взволнованно спросил Антон. – Во-первых, кому-нибудь все равно нужно находиться в ЦУПе и на ходовом мостике. Вахта есть вахта, нужно поддерживать свет и тепло. Я так думаю, что мы на сегодняшний день составляем самое здравомыслящее ядро. Все остальные просто деморализованы. Я правильно понимаю, Ева? – Похоже на то, – вынуждена была согласиться я. – Значит, рассчитывать можно только на нас. – Макс потер забинтованную голову. – Нас трое, а охватить мы должны, как минимум, рубку и машинное… – Я отправляюсь в рубку, – быстро сказала я. – Я-то вообще хотел отправить вас спать, Ева. Вы ведь и предыдущую ночь не очень-то отдохнули. – Я не устала. – Странно, но почему-то мне казалось, что самым безопасным местом на корабле является именно рубка, с ее неработающими приборами. С их помощью мы добрались до этого краешка света. Может быть, они помогут нам выбраться… – Думаю, мы управимся вдвоем с Антоном. – Да, – не очень уверенно сказал Антон. – Все-таки, если возможно, я заночую в рубке. А вам останется машинное отделение. – Я не собиралась отступать. – Ну, если доктор не боится, – осклабился Макс. – Я не боюсь. – Бедный Антон, он так хотел казаться мужественным. – В таком случае Ева остается в рубке, а мы с тобой двигаем. Хотя, если честно, я могу подежурить и один… – Тогда я пойду вместе с Евой, чтобы она не была там одна. Если ты не возражаешь, Макс, – быстро сказал доктор. И покраснел. Я рассмеялась. Если Антон сейчас пойдет со мной, то я вынуждена буду поддерживать с ним разговор, стараясь унять сердце, бьющееся чуть сильнее обычного. Возникшая невесть откуда симпатия к хирургу, которой я не могу противостоять, – только этого сейчас мне и не хватает. Я не должна забивать себе голову корабельным флиртом. Это выглядит неприлично, по крайней мере на фоне того кошмара, который происходит. Необходимо остаться одной, чтобы сделать попытку анализа того, что творится на корабле. Пока я еще способна сохранить здравый взгляд на вещи… Еще один день таких безумных аналогий с “Эскалибуром” семидесятилетней давности, и я сама поверю в предзнаменования, в мистическую ловушку, в перст Судьбы… – Нет уж, Антон, оставайтесь с Максом. И смотрите, чтобы с вами не произошло то же, что и с Лаккаем… Напоминание об исчезнувшем политике на секунду омрачило лицо Антона. – Ничего, – успокоил Макс. – Я посажу тебя на свое место. В крайнем случае отделаешься раной на черепе. Ты ведь все равно хирург, выпутаешься… У входа на палубы мы расстались. Антон с Максом отправились в помещение центрального пульта, а я поднялась в рубку. – Закрывайтесь, Ева, мы будем вам звонить, – сказал Антон и улыбнулся, видимо, эта идея понравилась ему: вести длинные ночные разговоры с симпатичной ему женщиной. – Буду ждать с нетерпением. …Только оказавшись в рубке, я поняла, как сильно я устала. С анализом ничего не получится, милочка, и лучше тебе хорошенько выспаться, прежде чем появится новое сообщение от капитана Николаса О'Лири. Закрывшись в рубке, я вдруг подумала о том, что замки на этом проклятом корабле еще никого не спасли. И, издеваясь в душе над собственной трусостью – горячий привет от адвоката Альберта Бенедиктовича! – я придвинула к двери кресло, в котором прошлой ночью спала Карпик, и уселась в него. Теперь, если кто-то захочет совершить ночную экскурсию по капитанскому мостику, он непременно натолкнется на меня. И у меня будет временной люфт, чтобы не отдать собственную жизнь так просто… Свернувшись калачиком в кресле, я положила голову на подлокотник и закрыла глаза. Почему Клио сказала, что выйдет всего лишь на минутку за выпивкой в кают-компанию, и оказалась в носовом трюме? Что заставило ее пойти туда? Что было в конверте, который лежал в заднем кармане ее кожаных штанов, и было ли там вообще что-нибудь? Может быть, Андрей прав, – мы можем судить о том количестве времени, которое отсутствовала Клио, только со слов Сокольникова. Нет, он не стал бы врать, его горе было слишком искренним, слишком глубоким, слишком неподдельным. Сыграть так невозможно. (О, еще как возможно, Ева, ты прекрасно знаешь, что это возможно, ты и сама могла бы так сыграть при других обстоятельствах и в другой жизни…) Я тряхнула головой. Нет. Сокольников действительно испытывал к Клио безумную, всепоглощающую страсть, я видела каюту, в которой они спали. Аромат такого секса подделать невозможно. И если он говорит, то говорит правду… Господи, они все говорят… Обо всем можно судить только с чьих-то слов – адвоката, Макса, Сокольникова… Ни единого факта. Ни единого материального факта, что-то подтверждающего или что-то опровергающего… Опровергающего… Подтверждающего… Даже тюлени притихли… Не хотят мешать мне спать. Спать… Спать… …Я проснулась от настойчивого зуммера телефона. Чертов доктор, ему не терпится поговорить со мной, а ведь я так сладко заснула, впервые за последние несколько суток. Самая обычная астения, пора бы уже к этому привыкнуть… Иначе как объяснить то, что мне хочется спать в самые экстремальные моменты. Телефон был настойчив, он звонил и звонил. Поднявшись с кресла и на ходу разминая затекшие мышцы, я подошла к нему. – Да, слушаю. – Привет! – Это был не Антон, а Муха. – Ты с ума сошел! Который час? – Скоро три. – Голос Мухи плыл в трубке, очевидно, он здорово набрался за последние несколько часов. – Господи, нашел время для звонков. – Для звонков всегда есть время… А ты, я смотрю, дрыхнешь, и ничто тебя не волнует. – Я не спала предыдущую ночь. – Никто не спал в предыдущую ночь. Я и сейчас заснуть не могу. Уже столько в себя коньяка влил… – Это заметно. – Бутылки две, не меньше. Не берет, зараза. – Ты вообще где, Муха? – Глупый вопрос, ведь телефон стоит в кают-компании. – Где обычно, у стойки бара. – А почему не идешь к себе в каюту? – Временно перебрался сюда. Боб как-то перестал меня устраивать. Слишком пресный… – Я не сразу поняла, что он говорит о своем холеном любовнике Борисе Ивановиче. – Решил окончательно переключиться на швейцарского подкаблучника? – Нет, не греет… Тем более что после того, как вы увидели нас в пикантной ситуации, он меня просто возненавидел. Еще и убьет под сурдинку, раз уж всех здесь убивают. А одно лишнее убийство вполне может прокатить. Ты как думаешь? По-моему, это выглядит вполне изысканно. – Все-таки он сильно опьянел, иначе не стал бы говорить об убийстве таким развязным тоном. – Тогда закройся на все замки. – Я решила поддержать Муху. – Андрей вполне реальный человек, так что сквозь щели не просочится. – Более чем реальный. Слыхала его выкладки в кают-компании? Прямо комиссар Мегрэ, мать его, но до чего хорош! Ты как думаешь? – Не знаю. Лучше тебе проконсультироваться у Аники. – Он меня к ней на пушечный выстрел не подпускает. Думает, что начну его шантажировать, бедняжка. Вот и приходится закрываться. – Но попасть-то к тебе можно, или все эти благословенные декалитры останутся недосягаемыми для широкой общественности? – Конечно. Приходи прямо сейчас. Я буду ждать. – Нет уж, Муха, лучше дождаться утра. – А что? – Идея с моим визитом неожиданно взволновала Муху, слышно было, что ему опостылело одиночество. – Нет. – Серьезно, Ева. – Утром. – Тащиться к Мухе через несколько палуб было выше моих сил. – Тем более что я стою здесь на вахте. – Да брось ты! На вахте она стоит! Я до тебя десять минут дозвониться не мог. – А ты откуда узнал, что я здесь? – Макс сказал. Они с докторишкой тоже на вахту отправились, так Макс за водкой забегал. Он душка, правда? – Не знаю. – У тебя атрофирован вкус, Ева. Один шрам чего стоит. Он меня по-настоящему волнует… – Ну, не так много надо, чтобы тебя по-настоящему взволновать… – Приходи, правда, поболтаем о мужиках. О мужчинках, о мужчиночках. – Он все еще не терял надежды заманить меня к себе, в мрачную ночную кают-компанию. – Есть коньяк и все прочее. Приходи, Ева. – Это вряд ли… – А я, между прочим, кое-что вспомнил, – выложил свой последний козырь Муха. – Помнишь наш разговор о роскошных морячках с роскошными татуировками? – Ну! – выдохнула я, чувствуя, как у меня останавливается сердце. – Я видел одну забавную татуировочку, когда кое с кем в душе мылся… Нет, не подумай ничего дурного, ни пальцем, ни взглядом я его не касался… Но штука очень необычная, множественный оргазм тебе обеспечен. – И кто же это? – срывающимся голосом спросила я. – Хитренькая какая, – хихикнул Муха. – Даже по голосу слышу, что уже несколько возбудилась. Вот спускайся ко мне, и я скажу. – Да ты просто блефуешь. – Конечно же, он вспомнил о нашем разговоре минуту назад и теперь решил дожать меня доморощенным психоанализом. – Как знаешь. – Хорошо, – вдруг решилась я, предчувствуя, что совершаю ошибку, идя на поводу у Мухи. – Просто замечательно. Я приготовлю коньяк… Постучишь в дверь условным стуком. – Муха пробарабанил в трубку банальное “Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед”. Но не успел он последний раз стукнуть по трубке, как я услышала точно такой же, только далекий, стук на том конце провода. – Ну вот, кого-то опять за бухлом несет. Подожди, не клади трубку, я сейчас разберусь, выдам жаждущим их ночную норму… Я смутно слышала, как Муха подошел к двери и открыл ее: “О, привет, какие люди, рад видеть, конечно…” Секунд через десять Муха снова возник на другом конце провода. – Слушай, Евуля, – начал он извиняющимся голосом. – Ладно, можешь не продолжать. Все понятно. Мой приход уже не так обязателен, да? – Ну-у… – Он жарко зашептал в трубку: – В общем…. Ты же умница… Я тебе перезвоню. Все, отключаюсь. Я положила трубку и улыбнулась: Муха так трогателен в своем бесстыдстве, на него нельзя сердиться. Вот только неизвестно, сказал ли он правду о татуировке или просто решил заманить меня к себе таким бесхитростным способом… Спать больше не хотелось. Я прошлась по рубке и подошла к стеклам. В ночном пейзаже ничего не изменилось, разве что он стал еще более ясным, еще более выпуклым. Подумав секунду, я открыла ближайшее ко мне окно, – сделать это оказалось непросто, слишком давно его не открывали. Может быть, с тех самых пор, когда исчез экипаж. Я до сих пор не могла объяснить себе ни его исчезновения, ни того, почему все-таки остался Макс. Объяснение должно быть, к черту английский “Эскалибур”, оно должно быть самым простым. Может быть, я уже несколько раз проходила мимо него. Мы все проходили мимо него. И Клио тоже. Клио, которой больше нет. Но есть убийца, если он, конечно, не исчез вместе с экипажем. Лаккай тоже исчез, если верить Максу. Можно ли ему верить, и кому тогда верить? Карпику, Мухе, адвокату… Клио, – потому что она мертвая… Да, именно так, только мертвым можно верить, от них уже нечего ждать подвоха. Но убийца все-таки на “Эскалибуре” – человек, виновный в гибели старпома Митько. Смерть старпома была не такой ритуальной, но это можно объяснить: маньяк защищался, он не хотел, чтобы кто-то знал о нем правду. Но почему убили Клио? Это не по правилам, а все серийные убийцы подчиняются правилам… Или это все-таки эфемерное зло, пришедшее сюда с “Эскалибура” 1929 года?.. Я высунула голову в окно, подставляя слабому ночному ветру разгоряченное лицо. Действительно оттепель… Черт возьми, опять телефон. Это наверняка Антон. Или Муха, чье свидание пошло прахом. Если это так, то я вполне могу узнать, кому принадлежала татуировка. Если это так и если Муха не врет… Я сняла трубку. – Ну что? – На Мухе я попробую отыграться. – Свидание вслепую накрылось? На том конце провода молчали – только едва уловимый шорох, как будто на трубку набросили платок или что-то в этом роде… – Алло! Муха, ты заснул, что ли? Или это вы, Антон? Я даже не успела договорить, не успела ничего понять, когда услышала этот глухой, искаженный, совершенно бесплотный голос. Голос, заставивший меня вздрогнуть. – PELLIT ЕТ ATTRAHIT. – Прерывающаяся латынь змеей вползла в мой готовый взорваться мозг, обвилась вокруг шеи, и я почувствовала, что задыхаюсь. Трубку мягко положили на рычаг, и, как сквозь толщу воды я услышала короткие гудки. Отбой, отбой, отбой… Pellit et attrahit. Притягивает и отталкивает. Притягивает добро и отталкивает зло. Притягивает зло и отталкивает добро. Надпись, которую прочел на груди у убийцы чудом спасшийся Калью Тамм. Он показался. Он вышел на тропу. – Нет! – закричала я. – Нет! Нет! Нет!.. Мой собственный крик, ударившийся о стены рубки, вернулся ко мне и ударил меня под дых. Он позвонил мне – именно мне, – он знал, что я здесь, что Муха разговаривал со мной. Он произнес слова нежно, он хотел утешить меня, сообщить мне о себе. Он знает, что я знаю о нем. Конечно же, папка. Она пропала из моего собственного чемодана, и я сочла за лучшее забыть о ней. Теперь, на исходе ночи, я буду расплачиваться за это. Я буду сидеть и ждать, пока он не поднимется сюда, чтобы разделаться со мной так же, как он разделался с Митько. Или еще страшнее, – конечно же, страшнее… Я судорожно обвела глазами рубку – мне нечем даже защититься, дура, дура, дура, даже увалень Антон брал с собой нож. Антон брал с собой нож… Нет, я не могу здесь оставаться и ждать, пока меня не исполосуют, как кролика, срежут кожу и бросят ее на один из этих чертовых гидравлических манипуляторов, заменяющих штурвал… Почему я никому ничего не сказала, почему он был уверен, что я ничего никому не скажу?.. Он уже несколько дней знал о том, что я прочитала папку… Но как он мог ее найти? Почему он решил, что папка может быть у меня… Я не могу здесь оставаться. Не могу. Я оттолкнула кресло от входа в рубку и выскочила на трап. Я скатилась по нему вниз и увидела Антона. Он неотвратимо приближался ко мне, я даже заметила легкую извинительную улыбку у него на губах. Времени, чтобы подняться сюда из кают-компании, у него было достаточно. Неужели это ты?.. Нет, нет, только не ты. Я сжалась в комок, страх парализовал меня, я не могла сдвинуться с места. – Что с вами, Ева? – спросил он, приближаясь. – Что-то случилось? Я всхлипнула. Я знала, что если придет расплата, то она будет неотвратимой. И я ничего не смогу сделать, ничего… – Не подходите ко мне! Слышите! Так просто!.. – Да что с вами?! – По его лицу пробежала легкая тень ужаса. – Что с вами происходит? – Я знаю, что это вы… – Конечно, я. Не пугайте меня… Нет, он спокоен, он чересчур спокоен, никаких следов борьбы. – Что вы здесь делаете? – Я попыталась взять себя в руки; я ухватилась за край полыньи, в которую провалилась, и не собиралась выпускать твердый сопревший наст. – Ничего. Я хотел… Я просто шел к вам. – Зачем? – Хотел узнать, как вы… Там что-то случилось в машинном. С сепаратором. Макс отправился туда, чинить… Я не хотел оставаться один. Я немного успокоилась. Звучит не очень убедительно, но убивать меня он явно не собирается. – Идемте, Антон. – Куда? – В кают-компанию. – Я должен вернуться в машинное отделение: Макс может прийти в любую минуту и наверняка подумает, что я пропал. Как Лаккай. Ты же только что сказал, что идешь ко мне, следовательно, собирался пробыть здесь какое-то время. Не очень-то ты последователен, друг мой. И почему ты так боишься кают-компании?.. – Идемте, – твердо сказала я. – Кажется, там что-то произошло. – С чего вы взяли? "Притягивает и отталкивает, притягивает и отталкивает…” – Я разговаривала с Мухой… А потом нас прервали. Идемте. У вас есть… что-нибудь для обороны? – Вы же знаете. – Он виновато улыбнулся и вытащил из-за пазухи нож. Я вздрогнула. – Тогда быстрее… …Дверь в кают-компанию была приоткрыта. Да, то, что я услышала по телефону, не было бредом воспаленного сознания. – Подождите… – Я ухватилась за руку Антона. – Сейчас. Впрочем, готовить себя к тому, что я могу увидеть, – бесполезно. Я знаю, что должна увидеть… Но я все еще надеялась… – Муха, – позвала я. – Муха. Где ты, Мухамеджан? Уже от двери мы увидели голые ноги Мухи, едва скрытые стойкой. Теряя сознание, я подошла к лежащему телу. – Что это? – спросил Антон сразу же севшим голосом. Муха лежал на боку возле одного из столиков. Он был полностью обнажен, но его голову и торс скрывал пиджак, небрежно брошенный на тело. В ярком свете кают-компании я ясно увидела пуговицы этого пиджака. Они назойливо лезли мне в глаза, их количество все время увеличивалось, и спустя секунду, не в силах выдержать это, я прикрыла веки. Совершенно одинаковые пуговицы. Монеты в пять рейхсмарок тысяча девятьсот тридцать восьмого года… Одну из них нашла Карпик в машинном отделении. Антон подошел к телу Мухи и протянул руку к пиджаку. – Нет! – закричала я. – Нет, не нужно! Не стоит. Но было уже поздно. Антон сдернул пиджак и едва не упал. Он повернул ко мне разом постаревшее, посеревшее лицо, губы его прыгали, по вискам струился пот. – Боже мой, как чудовищно… Я все знала. Я уже читала об этом в папке старпома, – но там все было заключено в старые, полустертые буквы, они потрясали, но не давали полного представления об ужасе реальном. Теперь я увидела все. И оказалась к этому не готова. Отброшенный пиджак обнажил картину чудовищного надругательства над телом несчастного Мухамеджана: в его вылизанном, тщательно подбритом паху теперь зияла страшная рана: половые органы были варварски отрезаны и запихнуты в рот, исказившийся в нечеловеческой муке. На спине, пониже лопаток, был вырезан небольшой треугольник кожи. Он был заполнен лепестками каких-то цветов: определить их первоначальный цвет не представлялось возможным – они уже пропитались кровью и сукровицей. – Боже мой… – Прерывающийся голос Антона вывел меня из состояния кошмарного созерцания. – Накройте его… – сказала я, даже не соображая, о чем говорю. – Боже мой, как чудовищно… – Нужно принести что-нибудь… Завернуть его… В одеяло, в простыню… Нельзя так его оставлять… – Да… Просто бред какой-то… – Принесите… Одеяло… – Я бережно накрыла тело Мухи пиджаком, чтобы не дать взорваться от ужаса собственным глазам. – Да, – как сомнамбула повторял Антон, не двигаясь с места. – Возьмите себя в руки! – закричала я. – Вы же врач… – Я врач, а не живодер… Антон медленно приходил в себя. Он подошел к телефону (тому самому, по которому разговаривал Муха перед тем, как его убили) и снял трубку. Через секунду я услышала: – Макс, это Антон… Ты вернулся, слава богу… У нас здесь просто кошмар… Нет, не в рубке… В кают-компании. Ты не слушаешь… Его убили… Муху… Антон почти рухнул на стойку и повернул ко мне изможденное лицо. – Макс сейчас придет… – Принесите одеяло, Антон, – сжав зубы, повторила я. – А вы? – Я пока останусь с ним. – Да. – Антон наконец-то подчинился и, натыкаясь на стулья, вышел из кают-компании. Я и Муха остались вдвоем. Совершенно обезумев, я пыталась хоть как-то справиться с пиджаком, хоть как-то защитить поруганное тело Мухи. Я не слышала никого и ничего, пока над самым моим ухом не расплылся пьяный голос: – Эй, где здесь наливают, бармен! Куда ты пропал, черт тебя дери?! Нажрусь в стельку за упокой души великой певицы… Я подняла голову: недалеко от меня стоял совершенно пьяный Вадик Лебедев. – Ева? – спросил он заплетающимся языком. – Ты уже и дома не ночуешь, по мужикам шляешься, отрываешься… А каюта стоит открытой, специально оставил, чтобы “нечто” передало мне привет… А вы на полу устроились?.. Вадик еще не видел тела Мухи, не мог видеть: я почти полностью перекрывала его. – Уходи отсюда! – сказала я. – А что, помешал? – Пошел вон! – Я сорвалась. – Пошел вон, в каюту, куда угодно!.. – Что случилось? – Вадик медленно трезвел. – Уходи, умоляю тебя… – Что-нибудь… серьезное? – Он чуть переместился и увидел тело Мухи, распростертое на полу. – Уходи. – Убили?! – Вадик перешел на фальцет. – Он мертв?.. Кто это?.. – Уходи… – Убили… Он неживой, да? Почему он так лежит? – Уходи, сволочь! – не выдержала я. Вадик вдруг страшно захохотал. – Убили! Убивают уже без предупреждения, правила меняются, вот здорово. – Он пошатнулся, но не упал. И взял со стойки бутылку коньяка, все так же продолжая хохотать. – Уходи! – Это надо вспрыснуть. – Он уже не соображал, что говорит. – Проваливай отсюда, или я тоже убью тебя… – А ты не можешь… – Он был совершенно безумен. Или пьян. Или то и другое вместе. – Ты не можешь убивать. Это не по правилам. Только корабль может убивать… Он стянул бутылку со стойки и побрел прочь из кают-компании. Нет, Вадик, ты не прав, – сейчас ты не прав, как никогда: корабль не убивает. Если у меня и были какие-то сомнения на этот счет, то теперь они полностью рассеялись. Корабль не убивает. Убивает человек. И тотчас же в пустом и гулком коридоре пассажирской палубы я услышала разрывающий барабанные перепонки крик Вадика Лебедева: – Эй! Выходите все! Он опять убил… Я вздрогнула. И почти тотчас же в кают-компанию ворвался Макс. – Что случилось, Ева? – Убили Муху, – прошелестела я. Макс присел рядом со мной на корточки, снял пиджак и внимательно осмотрел труп Мухи Я увидела, как на его лицо взошел лихорадочный румянец, а по щекам запрыгали желваки. – Убили – не то слово. Больше чем убили… Сейчас этот подонок перебудит всех, кому все-таки удалось заснуть. Мать его… – Макс грязно выругался. – Нужно во что-то завернуть тело, Ева. Нельзя, чтобы он здесь лежал… В таком виде. – Да. Я отправила Антона за одеялом. – Отлично. – Было совершенно непонятно, к чему относится это “отлично”. – Вы его нашли? – Да. Я и Антон. – Что думаете по этому поводу? – Сказки про корабль-призрак не проходят. Это сделал человек. Вы ведь понимаете. Ни одно абстрактное зло не сможет так надругаться над телом. – Да, – подумав, сказал Макс. – Вы кого-то подозреваете? – Не сейчас, Макс, завтра. – Если подозреваете – скажите сейчас. – Его щека с устрашающим шрамом была совсем рядом, но шрам не отпугивал, а скорее успокаивал меня. – Это долго. – Ну хорошо, тогда отправляйтесь к себе. Хватит для вас потрясений на сегодняшний день. Когда придет доктор, мы займемся телом. Антон уже входил в кают-компанию, неся в руке мягкое верблюжье одеяло. – Вы уходите, Ева? – Конечно, – ответил за меня Макс. – Или ты думаешь, что молодой женщине приятно с утра до вечера возиться с трупами… Доктор вспыхнул – он понял всю неуместность вопроса. – Ваш ненормальный оператор всех перебудил. Сейчас придут сюда. – Если не побоятся. – Макс уже взял у нейрохирурга одеяло. – А вы хорошенько запирайтесь, Ева… – Вы же знаете, что это никого не спасает, Макс. – И все-таки… – Вы починили ваш сепаратор? Мой вопрос прозвучал так глупо, что он даже не понял его: – Какой сепаратор? – Антон сказал мне, что вы чинили сепаратор. – А-а… Да. Все в порядке. Все в порядке, кроме все возрастающего количества трупов. Идите к себе, Ева. – Да. …В коридоре я увидела сидящего на полу Вадика. Он пил коньяк, и тягучая темная жидкость стекала по его подбородку. На меня он даже не обратил внимания. Я тоже не стала поднимать его. Пусть делает, что хочет. А Муха мертв. Я побрела в сторону своей каюты. – Ева! – Чей-то придушенный голос остановил меня. Я обернулась и увидела Андрея, шоколадного короля. Он был полностью одет, несмотря на глубокую ночь. – Мне нужно поговорить с вами, Ева… – Нет… Не сейчас. – Ваш оператор. Он кричал как безумный… Что-то опять случилось? – Да. – Скажите, это ведь не Муха… Не Мухамеджан, правда? – А почему вы подумали, что это он? Почему вы так решили? – Вы же знаете, наша каюта… Наша с женой каюта. Она на другом борту – Господи, почему он все так длинно объясняет? – Я увидел вас, вы выходили из кают-компании… У вас был такой вид… Я сразу же понял, что случилось что-то ужасное… Ведь вы вышли из кают-компании… А он обычно ночевал там… Я просто это знал… Все это знали… – Чего вы хотите от меня? – Это ведь не он, не этот мальчик? – Да. Это он. Его убили. Рассказать вам – как?.. – Я уже не соображала, что говорю. – Нет, не нужно, – испугался Андрей. – Я пойду, извините. – Я с трудом держалась на ногах. Еще несколько секунд, и я упаду прямо на руки Андрею. – Послушайте. – Он ухватил меня за рукав. – Послушайте, я знаю, что вы думаете… – Ничего я не думаю. – Вы… Вы думаете, что я это сделал, ведь так, да? – С чего вы взяли? – Вы видели нас там… С Мухамеджаном… В душе, непристойная сцена… Вы могли подумать, что я решил под шумок избавиться от… Ну, чтобы Аника не узнала… Вы ведь могли так подумать… Вы и подумали, правда? Ведь так, да?! Господи, о чем он говорит? – Bonne nuit (Спокойной ночи), – медленно сказала я. – Что?! – Bonne nuit, – снова повторила я и, не оборачиваясь, пошла по коридору. – Слышите! – крикнул Андрей мне вдогонку. – Я не убивал, слышите?! Я не убивал, не убивал, не убивал… …Дверь в нашу с Вадиком каюту оказалась открытой. Как давно я здесь не была!.. Та старая каюта с “Потерпевшими кораблекрушение” навсегда осталась в прошлом. В этой каюте все вещи были перевернуты вверх дном – Вадик теперь не сильно обременял себя наведением элементарного порядка; но сейчас мне было на это наплевать. Я закрыла за собой дверь и только теперь поняла, как сильно измотана. Макс просто двужильный, хорошо, что он остался на корабле, он хотя бы сдерживает всеобщее безумие… И Антон… Но почему Макс остался? Нет, не хочу об этом думать… Я подошла к столику и оперлась о него руками, хоть здесь относительный порядок, хорошо, что Вадику не пришло в голову бросить сюда трусы или носки… Все в порядке, только что-то не так, чего-то не хватает… Орхидеи. Ну да. С орхидей были сорваны все лепестки. Самым безжалостным образом. Эта мысль накрыла меня с головой. Кажется, я знаю, где эти потерянные лепестки… Да, розовые потерянные лепестки от орхидеи, прощального подарка турфирмы, как безнадежно это звучит – прощального подарка турфирмы… Я знаю, знаю, где они… В ране на спине мертвого Мухи. И он знает, что я знаю. Он может быть откровенным со мной, как мило… Я ухватилась пальцами за край стола, чтобы не рухнуть на пол. К оборванным орхидеям был прислонен конверт. Тот самый конверт, который мы получили с Вадиком от стюарда Романа. Ну да, в правом верхнем углу – номер нашего столика – “3”. Конверт был осыпан несколькими лепестками, – наверное, для того, чтобы я окончательно поняла – он адресован мне. Я взяла его в руки, еще не зная, что там написано. Он угрожает мне? Он назначает мне свидание? Глупо гадать. Нужно просто вскрыть его – и все… Я вскрыла конверт только через полчаса. Все эти полчаса я просидела с ним в руках, тупо уставившись в “Потерпевших кораблекрушение”. В конверте лежал маленький листок с одной-единственной строчкой: "НЕ БОЙТЕСЬ НИЧЕГО ВАМ НИЧТО НЕ УГРОЖАЕТ” Вот как… Мне ничто не угрожает. Пусть умрут все, но я – я! – останусь жива. Останемся живы я и он. Он возьмет меня под свое крыло. Мне нечего бояться… Я засмеялась. И тотчас же испугалась своего смеха, настолько он был безумен. Я не могу здесь больше оставаться… Это было последним, о чем я подумала, проваливаясь в сон… …Я проснулась оттого, что кто-то нежно касался моего плеча. Еще не открывая глаза, я уже знала, кому принадлежат эти мягкие пальцы. Антон, конечно же, Антон. – Это вы, Антон? – Глаз я так и не открыла. – Да, как вы догадались? – Это не сложно. – Я села на кровати, в которой так и заснула вчера – не раздеваясь. И тотчас же вспомнила о конверте с запиской. Не хватало только, чтобы Антон обнаружил его и прочел раньше, чем я смогу что-нибудь ему объяснить. Коснувшись висков кончиками пальцев, я воровато огляделась: конверта, с которым я так и заснула сегодня ночью, нигде не было. Он исчез, так же, как и папка… Неужели написавший записку приходил сюда тайком, чтобы посмотреть на спящую красавицу Еву? На мертвую царевну?.. – Вы давно здесь, Антон? – Не знаю. Может быть, полчаса. Меня прислал Макс, узнать, как вы. – Так это Макс заботится обо мне? – Нет… – Антон смутился. – Нет, я бы и сам пришел… – Что… Что там? – Паника. Страшная паника. Все боятся. – А… – Я хотела спросить о Мухе, но не могла вымолвить ни слова. Антон понял меня. – Мы отнесли его… Положили рядом с Клио. Он надолго замолчал, думая, очевидно, о том же, что и я: скольких еще мы положим рядом с Клио. Но я… Я могу не бояться. – То, что произошло, – ужасно. – Да. – Мне не хотелось говорить. – Вы должны перебраться ко мне. – К вам и к Филиппу? Антон смутился, но потом поднял на меня полный решимости взгляд: – Тогда я переберусь к вам. – Увы. Если вы до сих пор не знаете, то койко-место в этой каюте уже занято. Здесь живет оператор. Вадик. – Не думаю, чтобы он сюда вернулся. – Это почему же? Или он тоже. – равнодушно сказала я. – Нет, что вы… – испугался Антон. – Просто он мертвецки пьян, а когда просыпается – опять пьет. Они договорились держаться вместе. Тот, кто еще способен договариваться… Кто еще пытается сохранять остатки здравого смысла. Так что теперь вы будете под моей защитой. Я – очень серьезный человек. – Нисколько в этом не сомневаюсь, Антон. Но все же… – Со мной вам не стоит ничего бояться. Со мной вам не будет ничего угрожать. Он был близко. Он был так близко… Он, почти слово в слово повторивший текст записки, адресованной мне. Повторивший, да. Повторивший. Я не отрываясь смотрела на него – так, как будто видела впервые. Зачем он сказал это? Или почувствовал, что можно раскрыться? Или решил предоставить мне право выбирать самой? Тяжелая медвежья голова, спутавшиеся мягкие волосы, широкий лоб, нежные губы; суженные, близорукие глаза, в которых отражаюсь я сама, – он смотрит на меня так, как будто касается каждого миллиметра кожи. Вот и сейчас его глаза целуют меня… Он слишком застенчив, он никогда не будет таким страстным, как Сокольников, его любовные железы работают совсем по-другому… Его запах приглушен, его запах нежен. Нежен. Именно это слово. Все убийцы нежны. Отсюда – лепестки цветов в ране… Как же я сразу не догадалась? Еще тогда, когда он вышел из бильярдной незадолго до десяти, когда я встретила его на лестнице в рубку… Этот нож, который он, извиняясь, все время носит с собой. Конверт с письмом и папка, которые исчезли, пока я спала. Проснувшись, я не нашла ни конверта, ни папки. Но я нашла его. Нежный убийца. Каюта плыла у меня перед глазами. А почему, собственно, нет. Ведь мне ничто не угрожает. И могу ничего не бояться. Не отрывая взгляда от Антона, я медленно сняла свитер. И осталась в одной рубашке. – Закройте дверь, Антон. – Что? – не понял он. – Закройте дверь и идите ко мне. Он неловко встал и, пятясь задом, пошел к двери. Он смотрел на меня. А я смотрела на него. Все так же глядя на меня, он защелкнул замок. И остался стоять возле двери. – Идите сюда, – снова позвала я – Иди сюда. Но он как будто не слышал меня. Или не слушал. Мне было наплевать. Мне было наплевать, что будет со мной, но я должна знать правду, какой бы она ни была. Иначе я никогда не примирюсь со своим сердцем, которое так часто тревожно стукает от одного поворота его медвежьей головы. – Ты боишься? – Нет… Но… – Тебя что-то смущает? Иди ко мне, ведь я позвала тебя первая… Он все-таки подошел. И осторожно сел на краешек кровати. – Раздевайся, – сказала я. – Зачем? – Это было так глупо, так нелепо, так по-мальчишески, что я улыбнулась. – Ты не знаешь зачем? Ты, знаменитый нейрохирург, охотник, руководитель клиники, должно быть, хороший анатом, физиолог, отоларинголог, уролог, педиатр, фтизиатр, гомеопат, техник-протезист… Что там еще? – Нет… Я нейрохирург, это правда, но все остальное… – Нейрохирург без всякого чувства юмора. Раздевайся, – почти приказала я. – Сейчас? Может быть, это не самое подходящее время. – Я же тебе нравлюсь. – Очень. Даже больше, чем нравишься. – Тогда в чем же дело? Или ты по-другому добиваешься женщин? – Я не добиваюсь женщин… – Ты их домогаешься… Нет, ты за ними ухаживаешь… Шампанское, цветы и все такое прочее. Нейрохирурги галантны, я права? – Не совсем. – Казалось, он обрадовался полученной словесной передышке. – Нейрохирурги не галантны. Они пьют неразбавленный спирт, ругаются матом во время операций, берут взятки французским коньяком и тискают сестер в ординаторской… – Замечательный портрет. Мне нравится. – Это не мой портрет. – Я понимаю… Ты совсем другой. Совсем. Ты не такой, каким кажешься. – Я постаралась протянуть Антону руку, успокоить его. Если он убивал, ему будет легче в этом признаться. Я не боялась его. Я не испугалась бы его, кем бы он ни был… Эти чертовы глаза, этот широкий лоб, – они успокаивали меня. Успокаивали. Да. Я нашла это слово. Я слишком поздно поняла, что любовь – это не страсть, а покой. Но в любом случае, если окажется, что Антон хоть как-то замешан в убийствах, я спокойно сдам его. Или спокойно убью его. Или спокойно умру от его руки… – Почему? – медленно сказал он. – Я такой, какой есть. Вот и все. – Мне раздеться первой? Он молчал. Он молчал, и я медленно стала расстегивать пуговицы рубашки. Сверху донизу. Под ней не было ничего. Ни разу не запутавшись пальцами, я расстегнула рубашку и спустила ее с плеч. – Ну? – Ты сводишь меня с ума, – едва выговорил он. – Этого я и хочу. Иди ко мне, не бойся. – Если ты этого хочешь. – Я этого хочу. – Самым ужасным было то, что я сказала правду. – Для меня это очень серьезно, ты понимаешь… – Хочешь сказать, что я снимаю тебя, как последняя шлюха? – Нет, нет… – Почему же нет, если да? Мне плевать, как это выглядит со стороны. – Мне тоже. Но я не хочу, чтобы ты потом жалела… – Жалела о чем? О том, что трахнулась с тобой? – грубо сказала я, подстегивая его. – Я прошу тебя…. – По-моему, это я прошу тебя последние пятнадцать минут. Ты не хочешь переспать со мной? Наверху, в рубке, ты был более поэтичен. – Я не хочу переспать с тобой, – сказал он, не отводя взгляда от моей груди. Ноздри его нервно подрагивали. Вот и все. Господи, как глупо это выглядит. Как глупо выгляжу я сама… Как глупо выглядит моя чертова рубашка, которая лежит сейчас передо мной. Я даже не знала, что сказать Антону. – Понятно. Сцена соблазнения не удалась. – Нет. Ты не поняла… – Он вдруг придвинулся ко мне, и только сейчас я почувствовала тот огонь, который гудел в нем: так гудят сухие сосновые дрова за заслонкой печи, так гудит ветер в старом дымоходе, так гудят корабли на рейдах. – Ты не поняла… Я была близка к обмороку. – Отчего же не поняла? – Я не хочу переспать с тобой. Я хочу любить тебя… – Прости… Я тоже… Я тоже хочу любить тебя. И тогда он не выдержал. Он коснулся робкими руками моих голых бесстыжих плеч, которые так грубо пытались соблазнить его. Он придвинулся ко мне еще ближе, он оказался совсем рядом. И я почувствовала, что тоже не просто хочу его… Я хочу его любить, будь все проклято… И сейчас я сделаю этот шаг. Я стащу с него свитер, я расстегну пуговицы на его рубашке одну за другой, как только что проделала со своими. Я обнажу ему грудь и увижу там… то, чего не хотела бы видеть никогда. – Подожди, – сказала я ему, хотя он и так ждал, он сидел смирно, и даже его волосы, обычно взъерошенные, улеглись. Он закрыл глаза, и мне стало легче. Мне было легче не отражаться в них. Я аккуратно расстегнула пуговицы, не пропустив ни одной. И, уже не сдерживаясь, распахнула рубаху. И ничего не увидела. Его грудь была абсолютно чистой. Ни родимого пятна, ни татуировки в виде черепахи. Его грудь была восхитительно чистой, девственно чистой, я и подумать не могла, что его тело, которое казалось неуклюжим, будет таким подтянутым. Сильный, выпуклый рельеф, неожиданно темные маленькие соски – и чистая грудь. Никакой татуировки. Я вдруг поняла, как близко подошла к краю пропасти. Я вдруг поняла, в какой угол чуть не загнала себя, в какую клетку. Я не увидела того, чего ожидала, – и испытала вдруг такое счастье, что не выдержала и расплакалась. Никогда еще я не плакала так сладко. Я прижималась к груди Антона… Он не предал меня, он оказался тем, кто был так нужен, так необходим мне. Я не могла остановиться – и плакала, плакала, плакала… Он не знал, что делать с моими слезами, он никак не мог объяснить их – и потому только молча сжимал мои плечи. – Ну, успокойся… Все хорошо, все хорошо… Я с тобой, я тебя не оставлю, успокойся, пожалуйста, девочка, я прошу тебя… Прошу… – Все в порядке. – Я наконец-то оторвалась от его груди, хотя делать это мне хотелось меньше всего. – Что с тобой? Господи, о чем я спрашиваю… Конечно же, я все понимаю, этот непрекращающийся кошмар вокруг… Но я рядом, слышишь. Ты со мной, и ничего страшного больше не случится. – Да, да… – Не плачь, ты разрываешь мне сердце. – Все… Все в порядке. Я больше не плачу. Я действительно перестала плакать и отстранилась от него. Он с трудом выпустил меня из своих объятий. Но выпустил. Он был деликатен. Даже слишком деликатен, подумала я грустно. – Поцелуй меня, пожалуйста, – попросила я и закрыла глаза. Его поцелуй был нежен. Так нежно меня еще никто не целовал. Если сейчас я потеряю сознание… Но я не потеряла сознания. И с сожалением оторвалась от его губ. И снова он не настаивал. Как жаль, что он не настаивал. Я взяла свою рубашку и молча оделась. Он не сказал ни слова. И только когда я застегнулась под самый подбородок, разжал губы. – У меня сердце разрывается, – сказал он. – У меня тоже. – Поэтому… – Он не договорил, но я чувствовала, что он хотел сказать: поэтому ты не разрешаешь мне коснуться тебя, войти в тебя, остаться в тебе… Это было правдой и не правдой одновременно. Я должна, я обязана все ему рассказать. Я слишком устала хранить все это в себе. – И поэтому. Но не только. Я должна кое-что тебе рассказать. – Мне все равно. Что бы ты ни рассказала о себе. – Конечно же, этот милый увалень пошел по самому избитому мужскому пути. – Я не буду любить тебя меньше. – Ты говоришь о любви? – Да. Только об этом имеет смысл говорить. – Я хочу быть с тобой. Но быть. Быть во всех смыслах. Не только спать, ты понимаешь? – Господи, неужели я говорю все это?.. – Я понимаю больше, чем ты… И тоже этого хочу. – Ты милый. – Нет. Это не правильное слово. – Это хорошее слово, не обижайся… – Я не обижаюсь. Я не хочу быть просто милым для тебя. – Так не бывает. Так хорошо не бывает, – сказала я и снова потянулась к нему. – Только так и бывает. Или должно быть. Ты… Ты не будешь со мной сейчас? Ты не будешь любить меня сейчас? Ты не позволишь мне любить тебя сейчас? – Он все-таки сорвался, ко всей своей нежности он еще очень мужчина, черт возьми… – Не нужно. Не говори об этом. – Хорошо. Тогда… – Я должна рассказать тебе. Я хотела, чтобы ты снял рубашку. Я хотела видеть тебя… Нет, не так. Я хотела видеть твое тело. Я даже могла не касаться его. Я просто хотела его видеть. – Почему? И я рассказала ему все. Ни разу не сбившись и не запутавшись. Все с самого начала, и о подслушанном мною ночном разговоре старпома с неизвестным убийцей – тоже. И о папке Митько. И о смерти Мухи, которая представала теперь совсем в другом свете. И о татуировке, и о счастливо спасенном Калью Тамме. Только о письме я не сказала ему ничего: не нужно, чтобы он волновался из-за меня. Когда я закончила и подняла голову, то увидела его глаза, полные неожиданного гнева. – Ты… Ты могла подумать, что это я убивал? – На секунду мне показалось, что он ударит меня. – Как ты могла подумать это? Действительно, как я могла подумать это. Сейчас сама мысль о том, что Антон хоть как-то причастен к убийствам, казалась мне абсурдной и подлой. Почему вдруг я решила? Он сказал мне слова, которые были написаны в послании убийцы. Но ведь ему я не сказала о записке. Поэтому сейчас все выглядит довольно нелепо. – Не обижайся. Просто были маленькие детали, в которых я была не совсем уверена. Но сейчас все выяснилось. Прости меня. – Ева! – Слова давались ему с трудом, я это видела. – А если бы я… Если бы на моем месте действительно оказался убийца, – тогда что? – Не знаю, – честно сказала я. – Во всяком случае, мне было бы известно, кто совершил все это. – И ты переспала бы с ним? – Ого, каким ревнивым и грубым ты можешь быть, милый нейрохирург! С тобой нужно держать ухо востро. – Нет, – не совсем уверенно сказала я. – А как бы ты вышла из положения? – Нашла бы выход. Я всегда нахожу выход… – И ты бы… Ты бы провоцировала каждого мужика на постель? Пока не нашла нужного?.. Что же в этом дурного, ведь не спать же я с ними собиралась, в самом деле. Но ничего этого я не сказала Антону. И, подумав немного, я решилась сказать ему правду. – Нет, я бы не стала искать. Я бы нашла какой-нибудь другой способ. Но с тобой я просто не могла ждать… – Почему? – Потому что ты нравишься мне. Ты так мне нравишься, что я решила покончить с этим. Узнать всю правду разом, какой бы она ни была. Я не могла больше ждать, если бы подтвердилось самое ужасное – я не хотела бы в тебе увязнуть. Мне было бы слишком больно. – А теперь? – тихо спросил он. – Теперь я хочу в тебе увязнуть. Правда хочу. Он снова наклонился ко мне и поцеловал. И перед тем, как утонуть в его поцелуе, я снова поразилась нежности его губ. И, собрав последние остатки воли, отстранилась. Он растерянно сидел передо мной, маленький медведь с грустными глазами. – Нужно идти, – с сожалением сказала я. – Да… Но ты обещаешь мне остаться со мной? – Я могу пообещать тебе все, что угодно… – Все не надо. Обещай никуда не влезать. Теперь я знаю все. И теперь будет легче. – Да. Теперь ты знаешь все. Кроме того, кто убийца и что случилось с экипажем. – Даже если мы отираемся на задворках тысяча девятьсот двадцать девятого года – это не меняет дела…. – Потому что убийца отирается рядом с нами, – закончила я мысль Антона. – Да. Теперь нас двое. Нужно обо всем рассказать Максу. – Почему Максу? – Я насторожилась. – Потому что Макс – человек с холодной головой и железными нервами. Он же работает на холодильных установках, не забывай, – улыбнулся Антон, а я вдруг вспомнила, какие ледяные руки у механика. И то, что вчера вечером, оглушенная убийством Мухи, я сама собиралась ему рассказать. Но теперь… – Знаешь, не стоит говорить об этом Максу. – Если ты боишься нарваться в его лице на убийцу, то могу сказать тебе, что он совершенно ни при чем. – С чего ты взял, что я боюсь? – Он видел меня насквозь. – Я бы на твоем месте тоже боялся, но Макс чист, уверяю тебя. Вчера, когда мы сидели в машинном отделении… Там было жарко – жарко для него, – поправился Антон. – И Макс снял свою знаменитую черную майку. – И что? – Я видел его грудь… Самая обычная, в том смысле, что эту твою черепаху и надпись я бы обязательно заметил. – Ну, не знаю. – Нам нужен союзник. Тогда мы сможем раскинуть сеть максимально широко, ты как думаешь? – Может быть. – Он бесстрашен… – В смысле – бездушен… – Нет, ты не поняла… Он может нам пригодиться. Он единственный, кто в состоянии справиться со всем голыми руками. Не забывай, что мы безоружны, а убийца вооружен. Он ведь убил Клио выстрелом в висок. Напоминание о Клио снова внесло сумятицу в стройные ряды моих рассуждений: зачем маньяку понадобилось убивать женщину, к тому же таким нетрадиционным для себя способом? Я сказала об этом Антону, и он надолго задумался. – Я не знаю. Может быть, она тоже случайно узнала о его существовании. И пыталась шантажировать его, так же как и старпом. Я с сомнением покачала головой: гиперсексидевочка Клио, напропалую занимающаяся любовью, мало напоминала шантажистку. Но, подумав, решила, что это единственное приемлемое объяснение. Может быть, она даже не шантажировала его, а просто стала случайной свидетельницей чего-то. И ее вполне могли убрать. Только одно оставалось для меня загадкой: почему же убийца так проникся мной. Даже с Антоном нельзя обсудить это, чтобы не испугать его… – В любом случае нам нужен Макс, – снова повторил Антон – Одна голова хорошо, а три лучше. – И потом – он единственный, кто может справиться со всем голыми руками, – вспомнила я слова Антона и коснулась его волос. – А ты мог бы справиться со всем голыми руками? – Чтобы защитить тебя – да… – Хорошо, пусть будет Макс. Только давай немного подождем. Я вдруг вспомнила, как привязана к Максу Карпик: эта девочка никогда не выберет в друзья недостойного человека. Выходит, ты очень достойный человек, Ева, поздравила я себя. – Сколько? – спросил Антон. – Будем ждать, пока он еще кого-нибудь не убьет? Он убивает гомосексуалистов, хотела сказать я, а главный гей убит.. Но остается еще его старший… м-м… друг… Вот кого надо предупредить, подумала я и тотчас же одернула себя – не стоит забывать последнюю запись в тетради Митько: старпом заподозрил его в латентной педерастии. Господи, от этого может лопнуть голова. Честное слово… – Идем, Антон. Нужно проверить, все ли живы на сегодняшний день. Но мы еще на пятнадцать минут задержались у двери. Господи, как же сладко, как нежно он целуется. По пути в кают-компанию мы никого не встретили. И Антон воспользовался этим. Он не выпускал моей руки и даже несколько раз поцеловал меня. На палубах корабля, над которыми витала смерть. Еще никогда я не добиралась от своей каюты в кают-компанию так долго. Больше всего я боялась, что кровь Мухи так и осталась на полу. Но пол был чист, и я вздохнула с облегчением. Там уже сидели Макс, хоккеист Витя Мещеряков и губернатор Распопов. Вадик, так и не протрезвевший со вчерашней ночи, лежал на диване. Филипп что-то развешивал на стенах. Фотографии. Мастерски выполненные фотографии мертвых животных. Фоном служили пустыня, горы, дебри каких-то фантастических лесов. Смерть животных казалась удачно срежиссированной постановкой, так красивы и естественны они были даже перед порогом тлена и небытия. Он успел проявить даже несколько последних фотографий тюленьей охоты. У меня сжалось сердце: на этой охоте все еще были живы. Все, кроме тюленей… Мертвую фауну Филипп разбавил несколькими снимками со своего непосредственного места работы: я сразу же узнала нескольких именитых актеров и режиссеров. Один из них даже был знаком мне – Володя Чернышев, когда-то я работала с ним. Юный Гамлет с лицом ангела-воителя, яростный аскет, пребывающий в келье своих страстей, серафим с купированными крыльями… Когда же он успел прославиться и заматереть?.. – Это что за вернисаж? – спросил Антон у Фили. – Это чтобы было веселее… – По-моему, веселье и так хлещет через край. – А где наш отважный адвокат? – Спрыгнул с мозгов, – сказал хоккеист Витя Мещеряков, пребывающий в самом мрачном расположении духа. – То есть как это – спрыгнул с мозгов? – удивился Антон. – Когда узнал о том, что произошло сегодня ночью, впал в транс, закрылся у себя в каюте, придвинул шкаф к двери и требует, чтобы пищу ему передавали через иллюминатор. – Ну, если требует, чтобы пищу передавали, значит, не совсем спрыгнул. – А были еще новости от капитана Николаса О'Лири? – Может быть, и были, никто не знает. Я подсела к Максу, краем глаза перехватив ревнивый взгляд Антона. – Вы видели Карпика, Макс? – тихо спросила я. – Как там Сокольников?.. – Он до сих пор не проснулся. Карпик приходила за завтраком. – Вы не сказали ей, что произошло? – Ей даже не нужно было говорить, черт… – Макс сжал кулаки. – Мы возились с телом, а здесь был такой кошмар… Эта сука Вадик… – Макс с ненавистью посмотрел на пьяного оператора. – Он почти всех перебудил… Девочку тоже разбудил… – И что? – холодея, спросила я. – Она пришла сюда… Мы с Антоном не видели, были в трюме… Она пришла сюда и увидела эту лужу крови… – И что? – Они вместе с хоккеистом ее замыли… Вымыли пол, понимаете? Девочка вымакивала эту кровь… Я представила, как Карпик моет пол, как собирает ее тряпкой, – и мне стало тошно. – Как она? – Я задала совсем уж бесполезный вопрос. – А как вы думаете? Во всяком случае, с утра она еще не сказала ни слова… – Я пойду к ней… – Может быть, с вами она отойдет. – Макс пристально посмотрел на меня. – Вы как-то по-особенному действуете на людей… На диване заворочался пьяный Вадик. Он приподнял голову и обвел кают-компанию пьяными глазами. Выглядел он отвратительно: заросший жидкой неопрятной щетиной подбородок, ввалившиеся глаза, перепачканная одежда. – Пойло есть? – загробным голосом спросил он. Никто ему не ответил. – Дайте коньяку, сволочи! Дайте коньяку заслуженному работнику культуры ЭреФэСэЭр… Дайте выпить, галошники… – Пошел ты в задницу, скот! – с наслаждением сказал Макс. – Сам пошел, – всхлипнул Вадик. – Скоро мы все там будем… Все, разве вы не понимаете? Мы будем дальше, чем в заднице. Мы все здесь подохнем… А если каждый день будет подыхать по одному человеку, то все как раз и закончится через две недели. И круиз наш закончится. Все-таки здорово придумано, убрать всех всего лишь за четырнадцать дней… Этот кораблик знает толк в убийствах… Кого сегодня пришпилит, интересно? Ставлю на докторишку, на Гиппократа хренова, на Авиценну Ибн Сину, мать его распротак, чтобы лишний раз первую помощь мертвякам не оказывал… Это был уже перебор. Макс вскочил, бросился к дивану и ухватил Вадика за шиворот. Безвольная голова Вадика сразу же свесилась, как у деревянного петрушки, и он принялся хватать ртом воздух. – Если ты, падла, еще раз откроешь свою поганую пасть, я собственноручно вздерну тебя на рее… Нет, я тебя через мясорубку два раза проверну, упакую в брикегы и в морозилку засуну, чтобы тебя потом песцы сожрали. Ты понял меня, мразь? Вадик продолжал мотать головой. – А сейчас ты отправишься в душ и будешь стоять там, пока не протрезвеешь, скотина, подонок. И если я еще раз увижу твою пьяную харю, – то мясорубку запустить дело двух минут, я тебе клянусь, я это сделаю, и никто меня не остановит… Ты понял? Вадик кивнул. – А теперь пошел вон мыться. Макс наконец-то отпустил оператора, и сникший Вадик на полусогнутых заплетающихся ногах отправился к выходу. Когда за ним закрылась дверь, Макс сказал: – Придется объявить мораторий на выпивку. Сухой закон. Все согласны? – Без спиртного мы все здесь загнемся. С ума сойдем. – Филя поежился, глядя вслед Вадику. – Мы и так здесь загнемся. – Подбородок хоккеиста Вити Мещерякова дрогнул. – Нет никакого выхода… – Надо держать себя в руках. – Макс смягчился и сбавил обороты. – Ничего другого нам не остается. – Ага, – поддержал его Мещеряков. – Держать себя в руках и ждать, пока нас здесь перережут, как кур… Слушать это становилось все тяжелее. Я поднялась и направилась к выходу. – Ты куда? – Антон догнал меня, когда я уже вышла в коридор. – Не волнуйся… Я пойду проведать Карпика. Представляю, как ей сейчас тяжело. – Я с тобой… – Не говори глупостей. – Я понимала, почему он не хочет отпускать меня. – Сейчас день, не самое лучшее время для преступлений… Не думаю, чтобы Карпик была бы счастлива тебя видеть. Все в порядке, милый. – Я провожу тебя… – Оставайся… – Обещай, что будешь осторожна. – Не сходи с ума. – Уже сошел, разве я тебе не говорил? Я схожу с ума по тебе… – Предупреждаю, мне не нужен сумасшедший… – А кто тебе нужен? – Ты. Ну, все, я пошла. …Я постучала в каюту Сокольниковых, и Карпик открыла сразу, как будто стояла под дверью и ждала кого-то. – Можно войти? – спросила я. – Конечно. – Карпик распахнула дверь и приложила палец к губам. – Только тихонько, папа спит. – Хорошо. Я вошла в чисто прибранную каюту Сокольниковых – какой контраст с моей собственной, загаженной Вадиком до невозможности! Сокольников спал, заботливо прикрытый одеялом. Несколько секунд я смотрела на него: какое спокойное лицо, как хорошо, что он спит и горе пасется только у границы его сна, не решаясь переступить ее… – Он красивый, правда, Ева? – Конечно, Карпик! – Он тебе нравится? – Да. – Я сказала это немного неуверенно. – Очень. Он славный… Ты должна помочь ему пережить это горе… – Горе? – Карпик надула нижнюю губу. – Смерть Клио, – уточнила я, проклиная себя за напоминание о ней. – Он это быстро переживет. – Откуда ты знаешь? – Я знаю… Он всегда так: бешеные романы, неделями из кровати не вылезает. – Карпик рассуждала, как взрослая женщина, но чего еще ожидать от девочки, которая десять лет живет только с отцом. Не очень-то он ее щадил, судя по всему… – Это его жизнь, Карпик. Не нужно его осуждать. Мужчины вообще не похожи на женщин… – Да, я знаю, мы проходили по биологии, – улыбнулась Карпик. – Я не это имела в виду. – Я смутилась. – Я тоже. Я села в кресло, и Карпик забралась ко мне на колени. Несколько минут мы молчали. – Мне жалко Мушку, – сказала Карпик, глядя перед собой. На глазах у нее показались слезы. Конечно же, она все знала. Я только молила бога, чтобы все подробности были от нее скрыты. – Мне тоже. – Он был такой хороший, такой добрый, хоть и гомик. – Какое это имеет значение, девочка? – Да… Когда человек мертвый, уже ничего не имеет значения. Но мы ведь живы, правда? – Правда, – сказала я, хотя вовсе не была в этом уверена. – С нами ничего не случится, правда? – Правда. – Я знаю, что все будет хорошо. И мы отсюда уедем. Улетим на нашем самолете… Мы возьмем тебя с собой, Ева… Ты полетишь с нами? – Конечно. – И Макс… Тебе нравится Макс? – Думаю, что на него можно положиться, – осторожно сказала я. – Еще как! – Карпик засмеялась и чмокнула меня в щеку. – Еще как можно положиться. – Но ты должна пообещать мне… – Да. – Ты должна пообещать мне не ходить одной по кораблю. Где мы нашли тебя вчера, а? На палубе, куда и взрослый боится сунуться… – Я ждала папочку… – Я понимаю… – Я прижала Карпика к себе. – И все-таки. Это очень странный корабль, и нужно быть очень осторожной. – Это самый обыкновенный корабль. – Карпик посмотрела мне прямо в глаза, и я увидела в них знание, еще недоступное мне. Или уже недоступное. – Вот увидишь… Мы можем поспорить с тобой, что я буду гулять где вздумается и делать что хочется, – и ничего со мной не случится… – Я тебе верю, но лучше не будем экспериментировать. – Нет, правда! – Эта идея так увлекла Карпика, что я даже испугалась. – Самое плохое случается потому, что люди боятся. А я ничего не боюсь. – Так не бывает. Каждый человек чего-то, да боится. – Ладно, ты меня поймала. Я боюсь, что ты можешь уехать, и мы с папой останемся одни… – Ну, насчет этого не беспокойся. – Я не хотела, чтобы он умирал… – Кто? – Муха… Я хотела, чтобы все остались живы. – Если мы будем осторожными, то с нами ничего не случится… – Мне жаль. У него такая густая кровь… Мы с Витей полночи убирали. Я сжала плечи девочки и уткнулась ей в затылок. Бедняжка, что ей пришлось пережить! Тут даже взрослые не справляются, ломают себе хребты (я с легкой брезгливостью вспомнила Вадика и Альберта Бенедиктовича), не то что тринадцатилетняя девочка… – Я никогда не видела такой густой крови… Ну откуда же ты могла видеть кровь, девочка… Разве что когда у тебя брали ее из пальца на анализ… Ведь даже коленок ты никогда не сбивала, потому что твоя хромота не давала тебя возможности ни бегать, ни даже гонять на велосипеде… Густая кровь, конечно, густая, ведь Муха азиат, а там другое солнце, и другое небо, и другой ритм жизни, в котором кровь становится похожей на мякоть дыни или персика… Муха, самый безобидный человек. В дверь кто-то постучал, и я вздрогнула: уж слишком настойчивым был стук, он не предвещал ничего хорошего. – Я открою, – сказала Карпик спокойно, в отличие от меня она не ждала дурных вестей от каждого стука. – Давай-ка я сама, девочка… Я открыла дверь и увидела Антона: на лице его застыло выражение ужаса, и он даже не считал возможным скрывать его. – Кто?! – выдохнула я. – Андрей. – только и смог сказать он. – Андрей?.. – Муж Аники… Андрей, муж Аники, мы с Карпиком идущие к каюте, приоткрытая дверь душа, смех, бесстыжий Муха, смущенный шоколадный король, его жалкие попытки все объяснить – тогда и сегодня ночью. Сегодня ночью, когда он цеплялся за меня, он что-то хотел доказать мне. Он хотел доказать и доказал. Конечно же, золотое ренессансное правило, не терпящее никаких исключений: чтобы доказать свою невиновность, нужно быть убитым… Карпик подошла к двери, но, сжав зубы, я отогнала ее, выскочила из каюты и привалилась к ней всем телом; только бы девочке не пришла в голову мысль отправиться сейчас с нами. Карпик отчаянно заколотила кулаками; она как будто била не дверь, а впивалась острыми костяшками в мой позвоночник. – Пусти меня, Ева! Так нечестно, Ева… Каждый удар причинял мне боль, а передо мной стоял раздавленный Антон. – Как? – шепотом спросила я, все еще боясь отойти от двери. – С ним случилось то же, что и с Мухой? Та же рана? – Большего выговорить я не могла. – Нет. Нет… Его нашел этот дурак Вадик. Когда Макс послал его в душ… Господи, тот самый душ, который скрывал их с Мухой случайные поцелуи, душ – самое закономерное место для случайной любви… – Когда Макс послал его в душ, Вадик нашел его там, голого… В одной из кабинок, на железной стойке. Он… Он повесился, Ева… …Когда мы с Антоном добрались до душа, то увидели в дверях Макса. Мокрый – то ли от воды, то ли от напряжения, – он не пускал внутрь Анику и, держа ее за плечи, что-то пытался объяснить ей. – Вам пока не нужно быть здесь, Аника. Правда. Потом, не сейчас… – Я пльохо говорить по-русски… – безостановочно говорила она. – Мнье нужен Андре… Я не видель его… Он ушель… Nuit… Ночь, ви?.. – Вам не нужно… Андрея нет, он мертв. – Je ne comprends pas… (Я не понимаю) – Его больше нет. Он умер. Он умер, и его больше нет… – Je ne comprends pas… – Уходите… Не сейчас… Нам нужно снять его… Вы не должны видеть… – Je ne comprends pas… – Уведите ее! – взмолился Макс. – Уведите ее кто-нибудь! Странно, Макс, так свободно говоривший на палубе, полной тюленей, по-французски, как будто бы забыл, что знает язык… Или он не хотел быть первым, кто сообщит швейцарке о смерти мужа? Или она сама не хотела ничего слышать? Они не понимали друг друга, не хотели понять… Наконец большому и спокойному Антону удалось оторвать Анику от дверного косяка, и он медленно повел ее по коридору в сторону кают-компании. – Где он? – спросила я Макса. – Там, в душе… Я уже снял его… Черт, черт, черт… – В унисон ругательствам Макса я услышала чье-то тоненькое всхлипывание. В уголке предбанника, на полу, сидел голый Вадик. Он закрыл голову руками и тихонько подвывал. Антон сказал, что именно он обнаружил тело Андрея… – Я знал об этом… Кто-то говорил мне… Кто-то говорил мне, что у повешенных наступает сильная эрекция… – Что? – Я даже не поняла, о чем говорит Макс. – Я знал… Но видел такое впервые… У него весь низ живота забрызган спермой… И бедра… – О чем вы, Макс? – Я видел… – Теперь и он показался мне полубезумным. Единственный трезвый человек на борту… Я вошла в душ. Нет, меньше всего мне хотелось видеть мертвое тело Андрея, но нужно было забрать из предбанника оператора. – Макс, помогите мне! Его нужно вывести из транса, иначе у нас будет еще одно тело… Макс все-таки взял себя в руки. Вдвоем мы подняли почти не упирающегося Вадика, я с трудом натянула на него штаны, и, только когда попыталась застегнуть пуговицы, он наконец-то очнулся. И забился в наших руках, как пойманная в силки птица. – Это не мои, не мои! – закричал он так страшно, что у меня заложило уши. – Что – не твои? – Я готова была его ударить, но сдержалась. – Это не мои штаны… Это его штаны… Его, висельничка… Корешочка мандрагоры… Зачем ты натянула на меня его штаны? Ты разве не знаешь, что нельзя надевать вещи умершего… Ты моей смерти хочешь, да? Так я и сам умру… Не надо только приманивать ее раньше времени, не надо, я сам умру… Отпусти меня… Вшивый боже, мать твою Деву Марию, да не хочу я этого, не хочу… Конечно, я спутала, их вещи лежали рядом: дорогие брюки Андрея и загаженные джинсы Вадика, но как же я могла спутать?.. Вадик змеей выполз из брюк Андрея и отшвырнул их так далеко, как только это было возможно. Наспех надев свои собственные, он выскочил из душа. Макс сел на скамью и привалился к стене. – Ну, – спросил он у меня, – кто следующий? На кого ставите, Ева? Я не отвечала. Я молча собирала одежду Андрея (дорогие брюки, ремень из крокодиловой кожи, нежная рубашка нежного цвета, белая шелковая майка). Я собирала его вещи и аккуратно складывала их на скамейку рядом с Максом – только чтобы хоть чем-то занять себя. Сложить все вещи и уйти из этого страшного места… А где на корабле есть нестрашные места?.. Макс сидел, закрыв глаза. – Может быть, это будет ваш друг, а? Я вздрогнула: кого он имеет в виду? – Оператор, которого вы умудрились втиснуть в штаны мертвеца. Не очень хорошая примета, я об этом слышал. – Не говорите чепухи, Макс. Хоть вы не говорите чепухи. – А вы, я смотрю, обладаете железными нервами. Видеть все это и не тронуться мозгами – это гражданский подвиг, знаете ли. Медаль за это вам на грудь. – Вы тоже. Макс. – Да, мы друг друга стоим. – Он по-прежнему не открывал глаз. – Если бы мы поженились, то наши дети непременно стали бы палачами. Ни нервов, ни сомнений, вы как думаете? – Думаю, что вы стали поддаваться общему психозу. – Трудно не поддаться общему психозу, когда вокруг творятся такие безобразия. А вы молодец, держитесь. Или вы знаете что-то такое, чего не знаю я?.. "Не бойтесь ничего. Вам ничто не угрожает”. Я постараюсь не бояться. Храбрость и ясный ум нужны мне для встречи с тобой… – Сейчас придет доктор. – Я даже не знала, кому Макс говорит это – мне или себе самому. – Сейчас придет доктор, и мы возьмем еще одно тело, чтобы перенести его на холод. Интересно, для чего мы их сохраняем? И что будет с последним, который останется в живых? Может быть, ему тогда сразу перебраться в цех, вы как думаете, Ева? – Думаю, что черный юмор все-таки лучше, чем отсутствие всякого юмора… – Когда-нибудь кто-нибудь найдет этот проклятый корабль. Через много лет климат на земле поменяется, тюлени подохнут от жары, а наш кораблик отправится дрейфовать… Отправится дрейфовать с шестнадцатью трупами на борту… – Пятнадцатью, – поправила я. – Почему пятнадцатью? Нас же шестнадцать. – Мы до сих пор не знаем, что произошло с Лаккаем. Или вы знаете, Макс? – Тоже, нашла время ловить несчастного Харона со шрамом на щеке, который уже умаялся гонять плавсредства через Стикс… – Не больше, чем вы, Ева. Ладно, будем считать, что пятнадцать и один в запасе, Все очень удивятся в каком-нибудь году… Лет этак через семьдесят. На каком-нибудь другом “Эскалибуре”… Вы как думаете, Ева? – Думаю, что это произойдет гораздо раньше. – Я бросила носки Андрея на стопку одежды и аккуратно поставила его туфли. – Вы оденете его, Макс? – Кого? – Андрея. – А-а… Да, конечно. И тогда я увидела смятую белую бумажку, валяющуюся в одной из туфель шоколадного короля. Слишком плотную, чтобы быть случайной. Хорошо, что Макс сидит с закрытыми глазами. Стараясь казаться естественной, я подняла ее и сунула в карман. – Я пойду, Макс. – Конечно, идите… Оставив Макса дожидаться Антона в предбаннике душа, я бросилась по коридору к своей каюте. Вадика не было. Опять пошел надираться. Теперь его ничто не остановит. С колотящимся сердцем я достала из кармана скомканную бумагу и расправила ее. Это снова был конверт: смертельная почта работает на “Эскалибуре” исправно. В правом верхнем углу стояла цифра, которую я уже видела на своем конверте: “3”. А в конверте лежал такой же скомканный листок бумаги. Андрей – если, конечно, этот конверт предназначался Андрею – удостоился даже меньшего внимания, чем я. Никаких увещеваний, никаких предупреждений: "Душ. Пять утра. Вы должны прийти”. Да, эта записка принадлежала Андрею. Теперь я была в этом уверена. И время было выбрано самое подходящее: пять утра, час быка, лучший в сутках час для самоубийц. И почерк был таким же, что и в моей записке. Но почему Андрей ушел из жизни способом, отличным от того, какой был выбран для Мухи? Или ему было предоставлено право выбора? Право, от которого он не смог отказаться… Солнце сияло нестерпимо. Самое яркое солнце за все время нашего пребывания на “Эскалибуре”. Льды казались такими острыми, что вполне могли бы разрезать на части железный корпус корабля: как ножницы режут бумагу. Могли, если бы захотели. Ночная оттепель сменилась морозом: здесь был странный климат, в этой воронке времени, куда нас засосало вместе с другим, английским “Эскалибуром” Возможно, он скоро появится на горизонте, выбросит флаг “Я хочу установить связь с вами” – полотнище, вертикально разделенное на две части, желтую и серую. Он приблизится и под рев тюленей войдет в нас. И только тогда мы исчезнем, поглотив друг друга. В нашей кают-компании будет председательствовать капитан Николас О'Лири, а отдельный столик займут Клио, Лаккай, преподобный сэр Оливер Бейли и сэр Алан Маршалл, так зеркально повторившие друг друга. Все может быть, все может быть… – Не надо принимать поспешных решений, Витя, – ласково сказала я Мещерякову. – Нет, – твердо ответил он. – Я не останусь на этом корабле ни одного лишнего часа, ни одной лишней минуты… Мы стояли у лееров на кормовой палубе, и ветер ерошил волосы хоккеиста. Макс, Антон и Филипп спускали на воду фанц-бот. Макс сидел в кабинке управления портальными лебедками, а Антон с Филей возились у бота. Сейчас Мещеряков должен сесть в него, спуститься на воду и уйти от нас навсегда. В боте уже лежал запас, который приготовил сам хоккеист: тяжелый рюкзак с шоколадом, спиртом, веревками, галетами и парой бутербродов, – ничего легкомысленнее и печальнее, чем эти бутерброды и придумать невозможно. – Останьтесь, – безнадежно попросила я. – Ведь это верная гибель. – Нет. Я так решил – пусть так и будет. Я была в отчаянии, я не знала, какие аргументы привести. – Пусть вы доберетесь до берега, пусть. Здесь не так далеко, четыре километра – не расстояние… – Доберусь, конечно, доберусь. – Мещеряков ободряюще улыбнулся мне. – А потом? – А что – потом? – Что вы будете делать потом? – Пойду вдоль берега. – Он сказал это вовсе не так уверенно, как мне хотелось. И как хотелось ему самому. – Вдоль берега… Вдоль скал, да? Здесь на четыреста километров ничего нет. И растительность может появиться только… Я даже не знаю, когда она может появиться. У вас нет даже ружья… – У меня есть нож. – упрямо сказал юный Мещеряков. – Нож! Таким ножом можно резать только хлеб. – Это хоть что-то… Во всяком случае, у меня хотя бы будет надежда. – Надежда? Какая надежда? – Надежда на то, что если я и умру, то умру сам. Я не хочу дожидаться смерти на этом проклятом корабле. Все равно у вас осталось не так много дней… Я постараюсь продержаться дольше. Я не буду ждать, пока за мной придут. Что-тo или кто-то. Я ухожу. – Это путь в никуда, Витя. – Оставаться здесь – это путь в никуда. – Вы не дойдете… – Куда-нибудь да дойду. Хотя бы до своего конца. Но это будет мой собственный конец. Потому что я сам его выбрал… Я сам. – Я … Я не знаю, как помешать вам. – Никак Я все решил. Может быть, – глаза его на минуту загорелись и тотчас же погасли. – вы пойдете вместе со мной? Вы все? – Нет. – Я в отчаянии сжала руки Мещерякова. – Так и будете ждать? Так и будете ждать, пока уйдете по одному? – Идти даже без палатки. – У меня есть брезент. Прощайте, Ева. Все так здорово начиналось… – Прощайте, “московская торпеда”… – Уже нет. – Он вспомнил свое прозвище и грустно улыбнулся мне. – Подождите! Подождите… Витя, подожди меня… – На палубу выскочила Карпик. Она была в плюшевой шубке, с шарфиком, накинутым на голову. С разбегу она ткнулась в полушубок Мещерякова – полушубок отдал ему Антон. Мещеряков крепко обхватил Карпика, а потом нагнулся и поцеловал ее в щеку. – До свидания, Карпик. Ты очень хорошая девочка. Было очень приятно с тобой познакомиться… – Зачем ты уходишь?! Ты просто на тюленей? – Да, – соврал Мещеряков. – Ты врешь. – Карпик уличила хоккеиста и рассмеялась. – На тюленей не ходят без ружей. – Ты же знаешь, у нас нет ружей. – Да. – Карпик нахмурилась – Ты уходишь насовсем? – Не знаю. Наверное, насовсем. Пойду искать помощи. Может быть, мне удастся. – Но Макс… Макс говорит, что отсюда невозможно выбраться. – Я проверю. Не всегда можно доверять Максу, Карпик. Он не истина в последней инстанции. – Не всегда можно, но всегда нужно, – заступилась Карпик за своего обожаемого Макса. – Ты должен остаться. – Нет. Я уже решил. – А… А если я пообещаю, что с тобой ничего не случится? Тогда ты останешься? – Нет. – Я правда обещаю тебе. – Нет, Карпик. До свидания. Мещеряков еще раз поцеловал Карпика в щеку, почтительно приложился к моей руке и пошел к боту. Когда он сел в него, Макс привел в движение портальные лебедки, и бот плавно опустился на чистую воду. Теперь, с борта, фанц-бот казался совсем игрушечным. Мещеряков поднял руку и помахал нам на прощание. А потом завел мотор, и маленькая лодка заскользила между льдами. Мы стояли у борта и провожали глазами “московскую торпеду”, восходящую звезду НХЛ, центрфорварда Витю Мещерякова. Единственного человека, который посмел бросить вызов кораблю. Лодка все еще стояла в наших глазах, хотя давно уже должна была скрыться. Она не приближалась и не удалялась, и это подтверждало все то, о чем нам так настойчиво пытались сообщить. “Эскалибур” попал в ловушку времени, в мертвую зону, в стеклянную банку, очень ограниченную в пространстве. Если Мещеряков не сможет уйти от корабля… Не уйти от корабля – еще страшнее, чем уйти… Мне даже не хотелось думать об этом. Если он вернется, значит, мы все пленники… Значит, мы все обречены, все – грешные и праведные, мертвые и живые, убитые и убийцы… – Ну, давай, давай же, уходи, прорывайся, – шептала я. Наконец бот завернул за один из торосов и окончательно скрылся из виду. – Все это ни к чему не приведет, – мрачно сказал Макс. – Он обречен. Добираться до людей по берегу – дохлый номер. Скоро у него кончится пища, а ночи на побережье… Нет, он не дойдет… – Зачем ты так говоришь, Макс? – В голосе Карпика стояли слезы. – Я говорю правду. – Почему ты не отговорил его? – Его отговоришь… Каждый выбирает то, что ему нравится больше. Мещеряков всю жизнь на льду, может быть, во льдах ему повезет… – Ты же сам в это не веришь, – уличила Макса Карпик. Она умела чутко определять интонации. – Ну и что, что я не верю. Главное, чтобы он верил… Пойдемте. Он скрылся в чреве корабля первым. За ним потянулся Филипп. Мы остались на палубе втроем: я, Антон и Карпик. Каждый из нас ждал, когда другой уйдет, ну и ситуация, глупее не придумаешь. – Пойдем к папе, Ева… – решилась наконец Карпик. – Ему очень плохо, его нельзя надолго оставлять одного. – Мне кажется, сейчас ему нужно побыть одному, – сказала я, и Антон посмотрел на меня с надеждой: сейчас мы отвяжемся от девчонки, и он сможет хотя бы поцеловать меня. – Ему нельзя быть одному. Это его убивает. – Она сказала это так по-взрослому, что я даже поежилась. – Тогда ему лучше быть с тобой. Я ведь, в сущности, чужой человек… – Нет, – с жаром ответила Карпик и вцепилась в мою ладонь. – Ты не чужой человек. – Я приду к вам попозже. – Может быть, сейчас? – Нет. Иди в каюту, Карпик. Здесь холодно, ты можешь простудиться… – Макс говорит, что никогда не нужно бояться холода. – Макс всю жизнь во льдах, он привык. – Хорошо, – неожиданно согласилась Карпик. – Я буду ждать тебя. Она ушла, а мы с Антоном остались на палубе. Он сразу же взял меня за руку и поднес ее к губам. – Ты тоже замерзла. – Какое это имеет значение, Антон… Я нашла записку в душе. – Какую записку? – Он непонимающе посмотрел на меня, он был так далек сейчас от этого. – Записку, которую получил Андрей незадолго до смерти. Я думаю, ее написал убийца… – С чего ты взяла? Потому что я сама получила записку, написанную тем же почерком, милый… Как жаль, что я не могу сказать тебе об этом… – Кто-то назначил ему встречу в душе. – Странное место, ты не находишь? Даже носовой отсек трюма, где мы нашли Клио, выглядел правдоподобнее… – Я не знаю… Я знаю только то, что после этой встречи Андрей покончил с собой. – Думаешь, он решил больше не марать руки? – Нет, я думаю о другом. – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас, на этом ослепительном солнце, и я попыталась изложить ее Антону, больше всего опасаясь, что он не поймет меня. – Я думаю, что мы приближаемся к развязке… – К развязке? А мне кажется, что все только набирает ход. – От странного цинизма этих слов повеяло холодом, и Антон страшно смутился. – Прости меня… – Я думаю, мы приближаемся к развязке, – настойчиво повторила я. – Ты видишь, что происходит? – А что происходит? Цепь убийств, вот что происходит… – Heт, не то… Корабль устал играть с нами. Никаких гудков, никаких флагов, никаких новых страниц из судового журнала двадцать девятого года… Ничего нового. – Ну и что? Прошло не так уж много времени. – Корабль устал… Или убийца устал? – Убийцы никогда не устают, ты же знаешь… – Теоретически… Но… Он либо устал… либо выбрал лимит времени. Ты помнишь, я рассказывала тебе, что когда маньяк выходил на охоту, то вся его жатва длилась сорок восемь часов. Двое суток. Ты понимаешь? У него больше нет времени убивать. Наступил новый день, в котором мы, возможно, будем в безопасности… Двое суток, сорок восемь часов. Странно, он убивал в строго определенный день, 30 июня… Четыре года подряд. Сейчас апрель, но это не меняет дела… Возможно, что-то спровоцировало его. Возможно, тюленья кровь… – Ты никогда не пробовала писать ужастики? – улыбнулся Антон. – Нет, но можно попробовать на досуге, когда все кончится… – Когда все кончится, я заберу тебя с собой. Я куплю тебе письменный стол. Компьютер у меня есть – Он обнял меня, он уже не мог сдерживаться. – Я устрою тебе кабинет, повешу на стену картину, которая бы тебя вдохновляла… Ты будешь писать, а я буду приносить тебе кофе и сигареты… – “Житан Блондз”, пожалуйста. – Я прижалась к нему и закрыла глаза. – Отлично, “Житан” Но при одном условии. – При каком? – Ты должна выйти за меня замуж. – Так серьезно? – Нет, несерьезно. – Он вытащил из кармана очки. Очки, которые так нравились мне. Очки, которые так шли ему. Он водрузил их и прижал пальцем к переносице. – Вот теперь серьезно! Я прошу твоей руки… – Я подумаю. – Я прошу твоей руки. – Нет. Нет. Он сразу осунулся и выпустил меня из рук. И мне стало так одиноко, что я снова потянулась к нему и уткнулась липом в его грудь. – Милый… Ты же сам говорил это. А я запомнила… “Нет”, повторенное два раза, означает “Да”… – Зачем ты выгнал Филю? – спросила я и поцеловала Антона в мокрые волосы. – А ты хотела, чтобы он торчал здесь и наблюдал, как мы занимаемся любовью? – Он так крепко прижал меня к себе, что у меня заныло сердце. – Это извращение. – А заставлять человека целый день и половину ночи бродить неизвестно где – это просто свинство… – Целый день и половину ночи… Боже мой, как это звучит… Целый день и половину ночи мы любили друг друга… – Ты устал? – Нет… – Он снова придвинулся ко мне. – Я никогда не устану любить тебя… – Любить… – Любить – как любить… Не только спать. – Но и спать – тоже. – Да. – Он покрыл мое лицо поцелуями. – Черт, я готов целовать тебя вечно… – Вечно не получится… Я состарюсь, и ты будешь натыкаться на морщины. Не очень жизнеутверждающий пейзаж… – Мне все равно… Я буду любить тебя любую… Даже тогда, когда ты родишь и не будешь влезать ни в одно платье… – Ты даже об этом думаешь? – Только об этом и думаю. Хочу от тебя ребенка. – Нет-нет. – Я положила ладонь ему на губы. – Ты говоришь то, что обычно говорит женщина…. – Разве? Мужчины ведь не меньше хотят детей. Я хочу. – Ты хочешь сына, ясно. – Мне все равно… Если родится девочка – еще лучше. Она будет похожа на тебя. – А если на тебя? – Тогда пусть лучше будет мальчик. – Антон тихо засмеялся. – Когда он родится и подрастет, я расскажу ему, что свою первую ночь его родители провели… – Нет. Я никогда не позволю тебе рассказывать об этом. Я забуду этот корабль, как только все кончится… Я забуду его с таким наслаждением, с каким еще не забывала ничего… – Хорошо, успокойся, все будет так, как ты скажешь… – Интересно, как будет звучать моя фамилия? Улманис, но ведь у латышских женщин другие фамилии… – Я хреновый латыш Обрусевший до безобразия в пяти поколениях… Наверное, это будет Улмане. – Нет, мне не нравится. Улманис лучше. – Хорошо, пусть Улманис. Все будет так, как ты скажешь… – Тогда я скажу – поцелуй меня… И он снова стал покрывать поцелуями мое лицо, он спустился ниже… Это были спокойные волны, которые накрывали меня с головой. Наконец-то я обрела то, что всегда искала, то, чего была лишена, – покой… Теперь ты отдохнешь, Ева, теперь ты отдохнешь… Но он не дал мне отдохнуть. Он спрятал меня в своем большом теле, как в большом доме с камином, высокими окнами, с деревянным полом и двумя спящими далматинцами в прихожей… Это был мой собственный дом. Там появятся дети и тяжелые шторы на окнах, и немного коньяка перед сном, и огромная спальня. И влажные птицы во влажном от дождя лесу… Мое собственное тело, мой собственный дом… Да, да, говорила я ему; да, да, говорил он мне, все будет так, как ты захочешь… …Все-таки он уснул первым. Первым, хотя и не хотел этого. И даже во сне не выпускал меня из своих объятий. Каждой клеточкой своего тела я чувствовала его тело и уже не знала, как разделить их. Он уснул, а я все еще лежала без сна. Чуть-чуть горечи на губах, самый лучший финальный аккорд любви… Он уснул, как будто ушел, вышел ненадолго, на прогулку с нашими детьми и нашими собаками, – кормить белок в лесу, сшибать шишки с высоких корабельных сосен, мокнуть под дождем, – чтобы вернуться домой, обсохнуть и снова любить меня… Это то, о чем ты мечтала, Ева? Да, да… Так же, как говорил он, когда любил меня, – да, да… Но теперь он спал. И я была так одинока в его объятьях… Я хотела говорить с ним – обо всем, обо всем на свете, обо всем, что не касается проклятого корабля. Корабль. Чертов “Эскалибур”. Я осторожно высвободилась из объятий спящего Антона и села в кровати. Реальность возвращалась ко мне. Она вернулась яркой вспышкой, внезапно озарившей мое сознание, – как только я вспомнила эту дату, тридцатое июня. Ну конечно, как же я не сообразила сразу, мы с Иваном так долго толклись на этом пятачке. Тридцатое июня тридцать четвертого года. Ночь длинных ножей. Казни штурмовиков гомосексуалиста Рема, которые продолжались сорок восемь часов. Вот я и вспомнила. Но это знание ничего не дало мне, кроме морального удовлетворения. Оно никуда меня не продвинуло. Оно не приблизило меня к убийце, даже отдалило. Точное соблюдение дат и времени, отпущенного на убийства, было не больше чем ритуал, внешнее обрамление. Во всяком случае, хотя бы это… Сейчас меня куда больше интересовали, записки. Их было три. Адресованные мне, Андрею и Клио. Содержание двух я знала. Но как и почему выманили Клио? Господи, почему я не настояла, чтобы Макс обшарил ее карманы, почему я сама не сделала этого? Может быть, записка, отделенная от конверта, еще спрятана в одежде мертвой Клио?.. Нужно дождаться утра и сходить в трюм морозильного цеха… Клио не поймалась бы на несколько ничего не значащих фраз. Пойти одной в носовой отсек и ничего не сказать об этом любовнику, нет… Для того чтобы надменная Клио согласилась на встречу, нужны более веские причины. И эти причины вполне могли быть изложены в послании… Стоп. Но ведь убийца не дурак, он сам уже несколько раз мог навести шмон в одежде Клио, обыскать ее труп и найти записку… Но ведь записку, адресованную Андрею, я все-таки нашла, убийца не подчистил за собой, не убрал… Должно быть, он не так дотошен, не так удручающе пунктуален, как его обожаемые немцы. Значит, у меня еще есть шанс. А если есть шанс, не стоит откладывать его на завтрашнее утро. Я быстро оделась, поцеловала спящего Антона (господи, как не хочется от него отрываться!) – и выскользнула из каюты, никого не встретив по дороге. Еще бы, все забаррикадировались на маленьких, еще не оккупированных смертью, пространствах кают, – ждут своей очереди… Только раз мне показалось, что кто-то следит за мной: у выхода на кормовую палубу. Я даже остановилась и проворила, нет ли за мной “хвоста”. И сделала лишний круг. Нет. У тебя просто разыгралось воображение, Ева… Я решила попасть в трюм не через морозильные камеры – черт его знает, может быть, Макс запирает их на ночь, – а через двери самого трюма. Я хорошо помнила трапы, по которым выводила Сокольникова. Нижняя дверь в трюм никогда не закрывалась, я знала это точно. Перед дверью я постояла несколько минут, собираясь с духом. Сейчас я увижу мертвые тела: Андрей, Мухамеджан, Клио. Тела, окоченевшие еще при жизни. Там, наверху, рядом со спящим Антоном, все выглядело просто. Совсем по-другому было здесь, у самого порога смерти. Но можно ведь не входить, можно дождаться утра и прийти сюда с Антоном и Максом… Будет немного страшно, но не будет ощущения вселенской пустоты, которая сейчас пытается обойти меня со всех сторон и взять в кольцо. Но ведь я уже пришла. Значит, нужно закончить все сегодня. Кляня себя за малодушие, я приоткрыла дверь трюма и, едва не споткнувшись о комингс, все-таки вошла. Ничего не изменилось с моего первого прихода сюда. Первого и последнего. Так же горела красная аварийная лампочка, вот только тел было больше: они лежали в один ряд: Андрей, Муха и Клио посередине. Максу нельзя отказать в чудовищной галантности: он обложил мертвую даму мертвыми валетами. По странной иронии судьбы Муха лежал в том же положении, в котором я нашла его – на боку. Его остекленевшая от холода голова покоилась на плече Клио. Только Клио была одета. Голого Андрея перенесли сюда и так и оставили. Уже потом их будут одевать, потом, когда все кончится… Если кончится… Тела были прикрыты твердым, как кусок железа, брезентом. Красный неяркий свет делал их еще более мертвыми… Абсолютное воплощение смерти. Стараясь не смотреть на лица убитых, едва сдерживая тошноту, я обыскала карманы Клио. Ничего. Что и требовалось доказать. Можно уходить, Ева. Твоя совесть чиста. Впрочем, я была почти уверена в таком исходе дела. И все равно почувствовала легкий укол разочарования. Должно быть, записка утеряна для меня навсегда, и придется искать другие пути. Завтра, нет, уже сегодня Антон расскажет обо всем Максу (странно, что он до сих пор не сделал этого); он прав – одна голова хорошо, а две лучше… А сейчас нужно уходить отсюда, иначе холод проберет тебя до костей… Я уже взялась было за ручку двери, когда какой-то глухой звук в самой глубине трюма остановил меня. Живые звуки здесь, в этом холоде, – это было, по меньшей мере, необычно. Наплевав на свой страх и желание поскорей уйти отсюда, я двинулась на звук, проклиная свое любопытство. Когда я добралась до источника в самом дальнем, почти неосвещенном углу, то едва не сплюнула себе под ноги от досады. Чертова коробка. Она упала с самого верха тяжелой коробочной пирамиды, на ходу снесла еще несколько и ударилась об пол, – и именно этот звук испугал меня. Я повернулась, чтобы уйти, но вдруг под одной из нижних, снесенных коробок заметила такое, что чуть не закричала от ужаса. Под коробками явно просматривался кончик ботинка. Плохо соображая, что делаю, я принялась сбрасывать коробки, которые валились на пол с угрожающим стуком: весь трюм был уже набит этим стуком до отказа. Но когда я добралась до самого основания пирамиды… Когда я добралась до самого основания пирамиды, то увидела еще одно тело. Это был Лаккай. Замерзший Лаккай с черным от крови животом. Я упала перед ним на колени и несколько минут не могла пошевелиться. А потом достала из кармана зажигалку – света тусклой лампочки, мерцающей где-то на другом конце вселенной, не хватало – и поднесла ее к телу. На лице Лаккая застыло выражение удивленного ужаса. Может быть, именно об этом выражении и говорил Макс… Макс… Макс… Рубаха на груди Лаккая была расстегнута, я поднесла к ней зажигалку…. и увидела то, что так долго, так безнадежно искала. Татуировка, обрамляющая большое родимое пятно. Черепаха! Татуировка оказалась именно такой, какой я ее себе и представляла. Представляла сотни раз, и вот наконец увидела… Трюм поплыл у меня перед глазами. Я не понимала ничего. Маньяк, который убил свою последнюю жертву только сегодня ночью, – маньяк сам был мертв уже несколько дней. Но мертвый не может убивать. Значит… Значит, кто-то другой… Как сказал тогда Андрей в кают-компании – “под шумок”. Списать на другого свои преступления – блестящая идея. Но тогда… Тогда чья это идея? Кажется, я сказала это вслух. И тотчас же услышала редкие медленные аплодисменты, эхом прокатившиеся по трюму. Замирая от безотчетного ужаса, я повернула голову. Передо мной стоял Макс. Макс в своей любимой черной майке. Он смотрел на меня и ласково улыбался. Даже шрам на щеке улыбался мне. – Вот ты и нашла своего серийного убийцу, Ева, – сказал Макс. – Ты так хотела найти его. И ты его нашла. Ты раскрыла преступление… Что еще нужно для полного счастья? – Макс… – Теперь ты можешь быть удовлетворена. На некоторое время. Очень короткое. – Макс довел свою улыбку до совершенства. До абсурда. – Очень короткое. Уверяю тебя. – Макс… Я не понимаю .. – Ну… Девочка. Что за игры? Все ты прекрасно понимаешь. Теперь все становилось на свои места. Макс нашел папку, когда провожал меня в каюту в тот вечер… Он остался возле двери и подождал, пока я вырублюсь. Может быть, он и не искал ее, скорее всего не искал – просто рылся в вещах… А когда она попала в его руки… Он пошел тем же путем, что и я. Вычислить маньяка в душе, куда ходят мыться хотя бы раз в день, не составило труда… Или был какой-то иной путь?.. Теперь уже все равно, меня ничего не спасет. Но почему он убил их всех – именно этих людей… С Мухой все более или менее ясно, он – визитная карточка маньяка, он – прямой след… Но все остальные… Я больше никогда не получу ответа ни на какие вопросы…. Я никогда не войду в дом, который построит для меня Антон, я никогда не буду носить его фамилию, и детей у нас не будет никогда… Я потеряла его, даже не успев толком найти.. Бедный Антон, он так расстроится, когда проснется… – Зачем вы сделали это. Макс? – Скажем так, из соображений высшей целесообразности. – Вы… Вы намерены продолжать? – Ну, у меня в запасе еще неделя. Посмотрим. Сегодняшней жертвой, например, будешь ты. Исчезнешь так же, как и этот тип. Лаккай. Мерзость… Но никогда не думал, что и кровавые маньяки умирают так же, как и все остальные… Даже еще незаметнее. Считай, что сделал богоугодное дело. Господи, почему он гак страшно улыбается? – Зачем вы убили их. Макс? Это бессмысленное убийство. – Убийство никогда не бывает бессмысленным. Это первое, что ты скажешь Господу Богу, когда перед ним предстанешь. Очень скоро, заметь. И передашь привет от меня. Думаю, что мы с ним никогда не увидимся. – Зачем вы убили их? – А кто тебе сказал, что я хотел убить именно их? Это шестерки в колоде. До тузов я еще не добрался. Теперь все становилось на свои места. Он может убить всех по очереди и списать все на сумасшедший корабль. Или на маньяка. В зависимости от того, какой версии он будет придерживаться. А главная дичь, ради которой и затеяна вся охота, – главная дичь еще жива. Теперь я знаю схему, но уже никому не смогу о ней сообщить… – Вы убьете того, кого действительно хотите убить, а потом спрячете главное убийство в ряду всех остальных, как птицу среди птиц… Или как кошку среди кошек… Или как… – Как тюленя среди тюленей, – смеясь, закончил он. – Умная девочка. Я подумаю над этим. Жаль, что приходится так расставаться. Ты мне нравилась. Устойчивая психика. И с нервами в порядке. – Куда делся экипаж? – спросила я только для того, чтобы немного потянуть время. Я увидела на полу то, что не спасало меня. Не спасало, но давало призрачный шанс на спасение. – Ты бы очень удивилась, если бы узнала, куда он делся. И восхитилась красотой замысла. Жаль, что такая хорошая идея гикнется, не развившись… – И все-таки… – Не скажу. Поломаешь над этим голову в райских кущах. Будет чем заняться. У тебя впереди целая вечность. – Ему нравилось пугать меня. Интересно, на сколько его хватит? Его хватило ненадолго. – Ладно, что-то я с тобой здесь забазарился. Пора и честь знать. У меня еще уйма дел до утра. Не люблю я шума, но ведь ты от ножа помирать не пожелаешь. Будешь сопротивляться. – А вы попробуйте, – обмирая от страха, сказала я. – И пробовать не буду. Не люблю такие эксперименты… Он вытащил из-за пазухи пистолет, снял предохранитель и передернул затвор. Теперь нужно попытаться, Ева, попытаться, девочка, хотя бы попытаться… Я ударила носком ботинка ближайшую ко мне коробку, упала на пол и молниеносно подхватила с пола “мартышку” – длинную железную рогатину для закручивания вентилей. Макс стоял не так далеко от меня, но среагировал мгновенно. Прогремел выстрел… Он промахнулся. Я осталась жива. И доли секунды хватило на то, чтобы с силой ударить его “мартышкой” в живот. Такого поворота он не ожидал. Макс согнулся пополам и выронил пистолет. Но и я упустила свой шанс, я не дотянулась до оружия. Теперь все… Конец. Я могу сопротивляться, я хорошо помню приемы, которым учили меня когда-то… Но он боец, демон припортовых кабаков, он сильнее меня и в два раза тяжелее… Я не продержусь долго, не продержусь, не продержусь… Мы с Максом сцепились, как две бойцовые собаки, мы катались по ледяному полу и хрипели… Я чувствовала, как уходят силы, еще несколько минут, и он окончательно одолеет меня… Я больше не могу… Пусть все кончится сразу. Пусть. Я отпустила Макса и вдруг почувствовала страшное облегчение. Чувство облегчения не исчезло даже тогда, когда ледяные пальцы Макса сомкнулись на моей шее. Когда ледяные пальцы Макса начали сжимать мою шею, прогремел выстрел. Это было так неожиданно, что Макс ослабил хватку, почти отпустил меня. Мы оба повернули голову на звук выстрела. Перед нами стояла Карпик. В руках она держала пистолет Макса. Дуло еще дымилось. Должно быть, она выстрелила в воздух. – Карпик! – выдохнула я. И мой голос слился с голосом Макса, который тоже назвал ее по имени. В этом голосе было столько нежности и столько тоски, что я внутренне содрогнулась. Она переводила взгляд с меня на Макса и снова – с Макса на меня. Лежа на холодном полу, мы молчали. Мы даже отстранились друг от друга, чтобы не мешать ей сделать выбор. А она выбирала, это было видно. Макс, который всегда прав; Макс, который сделал ей такую шикарную татуировку; Макс, который всегда защищал ее; герой любимых романов, воплощение силы, в которой всегда можно укрыться… И Ева – добрая Ева, которая все понимает; Ева, которая должна была возвращаться с ее отцом одним самолетом; Ева, которой прокололи палец булавкой в знак вечной дружбы; Ева, которую так хорошо обнимать за шею и которая может так запросто сказать: “Карпик, ты ведешь себя как beast”… Она все еще не могла решиться. По ее лицу текли слезы. Минуты стекали на холодный пол, а она не могла решиться. – Ну! – первой не выдержала я. И она решилась. Она посмотрела на меня: еще никогда ее глаза не были такими огромными. Я зажмурилась, я даже и представить себе не могла, что моя смерть будет тринадцатилетней девочкой. “Девочка-смерть”, неплохое название для романа ужасов, который я никогда не напишу… – Прости, – сказала Карпик. Не открывая глаз, я кивнула, и в эту минуту прозвучал выстрел… …Господи, я жива. Я жива, господи… Я открыла глаза. Окаменевшая от горя Карпик стояла совсем рядом, с опущенным пистолетом. Она больше не плакала. Я медленно повернула голову и увидела лежащего ничком Макса. Он был мертв. Пуля попала ему прямо в сердце, черная майка быстро пропиталась кровью, сейчас она потечет на холодный пол, чтобы застыть там навсегда. Я приподнялась и на коленях поползла к Карпику. Обняла ее за неподвижные плечи и зарыдала. Крепко прижимая ее к себе, я повторяла только: “Прости меня, девочка, прости, прости, пожалуйста, но он… Макс убийца, он убил четверых, он убил бы еще… Прости меня, прости меня”. Что-то мешало, давило мне грудь, какой-то предмет, и только потом я поняла, что это боцманский ключ, который висел у нее на шее… Боцманский ключ, но ведь она же потеряла его, она же сама сказала мне об этом… К черту боцманский ключ… – Прости меня, Карпик. – Это ты прости меня. – Она с трудом разжала губы. – Как ты оказалась здесь? – Я… Я видела, как ты вышла из его каюты. – Из каюты? – Из каюты этого Антона… – Да, я понимаю… – Я пошла за тобой… – Ты спасла мне жизнь, девочка. – Ева… – Ее голос, постаревший и глухой, ударил меня в самое сердце. – Его нужно унести отсюда, Ева… Макса нельзя оставлять. Его нужно перенести в каюту, иначе он замерзнет… Он замерзнет, я не хочу, чтобы он замерз. Не хочу. – Я понимаю, – мягко сказала я. – Отдай мне пистолет. – Возьми. – Она легко рассталась с ним, удивляясь, как эта игрушка могла попасть ей в руки. – Пойдем отсюда… Нам нужно уходить отсюда побыстрее… – А Макс? Мы не можем его оставить… – Я обещаю тебе. Мы не оставим. Но сейчас нужно уйти. – Хорошо. Она покорно позволила взять себя за руку, и вместе мы вышли из трюма… …В иллюминатор било солнце. Я сидела на руках у Антона, завернутая в одеяло. События прошедшей ночи казались нереальными, они опустошили меня, они выжгли все изнутри. – Я больше никуда не отпущу тебя. Никуда и никогда… Боже мой, как легко, оказывается, было тебя потерять… Нет, я никуда не отпущу тебя. – Карпик спасла мне жизнь. – Да, я знаю. – Он прижал меня к себе и принялся осыпать мое лицо поцелуями. Впервые за несколько дней страшное напряжение спало. Несмотря на все те трагедии, которые разыгрались на “Эскалибуре”, я чувствовала громадное облегчение. С нами может быть все, что угодно. Но убийств больше не будет. Корабль тоже молчал. Он устал преподносить сюрпризы. Он снова был зверобойным судном, предназначенным для охоты на тюленей. Только и всего. “Лоханкой”, как сказала бы Клио. Она лежала сейчас внизу, в ледяной темноте трюма, там, где лежали убийцы – Макс и Лаккай… Чудовищная вещь: убийцы и убитые находились рядом. Мы бродили с Антоном по палубе, изредка натыкаясь на оставшихся в живых пассажиров. Никто не хотел ни с кем разговаривать. Никто не смотрел друг другу в глаза. Мы забрались на шлюпочную палубу, откуда виден был весь горизонт и жирные тюленьи хребты, охота на которых закончилась так трагично. Я качнула тяжелую шлюпку – ту самую шлюпку, в которой мы сидели с Карпиком. Ту самую шлюпку, в которой я нашла папку старпома Митько. Мне вдруг нестерпимо захотелось остаться одной. Даже Антон был сейчас далек от меня, даже он сейчас мешал мне. – Уйди, пожалуйста, – попросила я его. – Что? – Уйди, не обижайся… Я люблю тебя… Но мне надо побыть одной. – Хорошо. Я понимаю. – Он сразу сник, стал похож на обиженного мальчишку, и я поцеловала его в холодный, порозовевший от легкого мороза нос. – Я не буду уходить далеко, – сказал он. – Теперь уже нестрашно, – утешила я его. – Теперь все кончилось Правда, все кончилось. – Хорошо. Только будь осторожна. – Ну, не смеши меня. Мне больше ничего не угрожает… И никому ничего не угрожает. Разве что какая-нибудь розовая чайка спикирует… – Я прослежу, чтобы они не пикировали. – Люблю тебя. – Я не удержалась и снова поцеловала его. – А теперь уходи. Антон спустился вниз и исчез где-то в тени правого борта. Я закрыла глаза и глубоко вздохнула – все действительно кончилось. И теперь все только начинается. А с ним ты будешь счастлива, Ева… Вот только кого хотел убить Макс на самом деле? И зачем? Наверное, я никогда этого не узнаю… Я открыла глаза и далеко внизу, на кормовой палубе, увидела Карпика. Девочка медленно шла вдоль кормовых надстроек и все время оглядывалась. Я вдруг вспомнила ключ, который оцарапал мне грудь этой ночью в трюме. Почему она сказала, что потеряла его? Почему она мне солгала? Скатившись вниз по крутым трапам, я через минуту уже была на палубе. Спрягавшись за кабинку портальной лебедки, я наблюдала за Карпиком. Карпик остановилась возле двери в трюм, в котором мы нашли Клио. Еще раз внимательно осмотрев все вокруг, она юркнула туда. Подождав несколько секунд, я последовала за ней. …Мы – она, а потом я – миновали то место, где убили Клио. Но Карпик пошла дальше. Похоже, она отлично ориентировалась в хитросплетениях коридоров. Стараясь не потерять ее из виду (заблудиться здесь было проще простого) и не приближаться на опасное расстояние, я шла следом, недоумевая, что же могло привести Карпика сюда. Детский тайник со стеклышками и бусинками? Свалка запретных Максовых “Плейбоев”? Или склеп для книжки “Овод”, которую она так ненавидела?.. Наконец Карпик остановилась, повернулась лицом к стене и нажала на какую-то панель. Тихонько скрипя, поднялась дверь, Карпик исчезла за ней, и с тем же скрипом дверь опустилась. Обмирая от любопытства, я стала на то же место, на котором стояла Карпик еще несколько секунд назад. Еще несколько секунд ушло, чтобы найти ту самую панель. Я нащупала ее рукой, приложила ухо к стене и услышала далекий скрежет ключа: там, за стеной. Карпик открывала какую-то дверь. Подождав, пока скрежет стихнет, я нажала рукой на небольшую выпуклость в обшитой деревом стене. Сезам открылся и для меня. Я оказалась в небольшом предбаннике перед железной дверью. Дверь была приоткрыта, Карпик даже не потрудилась закрыть ее изнутри. Тонкая полоска искушала меня, но я все еще не решалась войти – слишком свежи были раны впечатлений предыдущей ночи. Ты разве не знаешь, что любопытство сгубило кошку, Ева?.. И все-таки я не смогла бороться с собой. Я толкнула дверь и вошла. То, что я увидела, поразило меня в самое сердце. …Это была огромная, около ста квадратных метров, звукоизолированная комната. С каютой ее роднило только наличие задраенных иллюминаторов. Противоположную от иллюминаторов стену занимали мониторы. Они работали и сейчас. На экранах я узнала кают-компанию, бильярдную, рубку, машинное отделение, трюм морозильного цеха, сам цех, каждую из пассажирских кают и еще множество помещений, в которых я никогда не была. Перед мониторами стоял стол с выключенным компьютером и сваленными на него бумагами. За приоткрытой дверью в соседнее помещение просматривалась маленькая кухня. В углу комнаты, рядом с видеодвойкой, стоял дорогой диван черной кожи. А вокруг стола – несколько глубоких кресел и пара стульев. Теперь на диване сидела Карпик. Она сидела, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой. В руках она сжимала ключ. А к одному из стульев, самому неудобному, был привязан стюард Роман… Рот его был залеплен пластырем. – Карпик! – слабым голосом позвала я. – Что… Что это… Увидев меня, девочка закаменела еще больше, а потом вдруг сорвалась с места и выбежала из комнаты. Но я тотчас же забыла о ней. Роман. Роман, вот о ком надо было позаботиться. За те несколько дней, что мы не виделись, он превратился в глубокого старика с запавшими глазами, даже его шикарный подбородок усох. Я опустилась перед ним на колени и осторожно сняла пластырь с губ. Он никак не отреагировал на это. Только глаза его наполнились слезами. Сдирая ногти, я принялась развязывать узлы его веревок. От тела стюарда, еще недавно такого холеного, шел удушающий запах страха, высыхающего и вновь проступающего пота. Но даже когда я полностью освободила его, он не двинулся с места. …Он смог заговорить только через полчаса. С трудом двигая губами и останавливаясь на каждом слове. – Вы нашли меня… Я не думал, что вы найдете… Я знаю обо всем… Я все это видел… Я видел каждое убийство… Во всех подробностях… Все писалось на пленку, вы же видите… – Убийства? Вы привезли людей на корабль, чтобы убить их всех до единого? – Нет. – Лицо Романа исказила гримаса ужаса. – Нет, как вы могли подумать об этом? Конечно же, нет… Никто не хотел убивать… Мы разрабатывали план этого круиза целый год. Вы же знаете, вас предупреждали, что это будет экстремальный тур… Такого еще не было никогда. Целый год мы подбирали историю, мы расписывали каждый день… Каждый день путешествия по минутам. Это должно было быть так здорово. Немного страха, немного мистики, то, что делает ощущения такими острыми… То, что придает жизни аромат. Немного опасности, но в самых разумных пределах. Я бы сам, сам хотел оказаться на вашем месте. Нас было десять человек – программисты, историки, психологи. Мы просчитали все. Все до мелочей… мы придумали историю с английским кораблем, если бы вы только могли знать, что это была за история… Какие потрясающие вещи должны были вас ожидать дальше… – Значит, экипаж… – Экипаж покинул корабль тогда, когда и должен был покинуть. Это было изначально оговорено в контракте… За ними специально прилетел вертолет… – А для того, чтобы никто не слышал шума винта и никто не видел, как команда покидает корабль, вы подсыпали всем снотворное в выпивку. – В самых щадящих индивидуальных дозах, поверьте… Мы же знали, кто приедет. Мы знали некоторые вещи об индивидуальных особенностях каждого пассажира… Не обо всех, конечно… Но для каждого был свой манок, вы понимаете? Несчастный Вадик оказался прав, нужно отдать ему должное… Во многом, если не во всем… – Свой манок? И для этого вы установили камеры. Бы знаете, что вторжение в частную жизнь уголовно наказуемо? – Эта информация никуда бы не вышла, она была бы уничтожена. Это тоже оговаривалось в рабочих контрактах… С этой стороны пассажирам ничего не грозило. Они бы и не узнали об этом никогда. Просто в самом конце круиза команда вернулась бы на борт, и мистическое путешествие было бы закончено… И этих впечатлений вам хватило бы на всю жизнь… Это же миллионная идея… В долларовом эквиваленте… Шикарное ноу-хау. – Да, – жестко сказала я – Пять трупов. Шикарное ноу-хау. Подбородок Романа мелко задрожал: – Никто не виноват, что все вышло из-под контроля… – Никто? А если бы… Даже в рамках того, что вы называете экстремальным… если бы все-таки все пошло не так, как было задумано? – Я в любую минуту мог бы связаться с базой, в любую минуту… – И что же произошло? – Макс, – сказал Роман, и его лицо снова исказила судорога. – Мы все должны были делать с Максом. Его специально готовили… Я был мозгом путешествия, его глазами. А Макс – его руками и ногами. – Как же вы так проглядели его? – не удержалась я. – Макс профессиональный моряк. Умница, все схватывал на лету. Его привел руководитель проекта. Я не знаю, что там была за история… Но Макс когда-то спас его, вытащил из какой-то смертельной переделки. Лучшей кандидатуры и подобрать было нельзя. И придумать невозможно. – Да. Лучшей кандидатуры и придумать невозможно, – повторила я. – Так что же с ним произошло? – Это просто ад какой-то… Я больше не могу говорить. Не сейчас, потом… Возьмите кассету, с желтым ярлычком, вон ту… Я случайно записал ее, но, когда понял, во что это может вылиться, было слишком поздно…. Поставьте ее, и вы все поймете… Теперь я действительно знала все. Истина, открывшаяся мне, была так чудовищна, что затмила все пять трупов, лежащих в трюме морозильного цеха. Теперь я знала все, и я знала, где искать ее. Еще в комнате у Романа я подобрала боцманский ключ. И сейчас я открою эту дверь. Я знаю, что она сейчас там. Больше ей негде спрятаться. Антон не отставал от меня ни на шаг. Я не хотела, чтобы он видел все это, но он все равно шел за мной, сжав зубы и боясь оставить меня хотя бы на минуту. – Только не заходи со мной. Прошу тебя, не заходи . Собравшись с духом, я открыла дверь Максовой каюты. Здесь ничего не изменилось. Все те же голые красотки, обсевшие стены… Самая подходящая атмосфера, ничего не скажешь… – Карпик! – позвала я. – Где ты, Карпик? Она не отзывалась. – Я знаю, что ты здесь. Я просто хочу поговорить с тобой… Никакого ответа. Я осмотрела голую каюту, из которой ушла всякая жизнь, а потом нагнулась и заглянула под кровать. Конечно же, она была там. Она сидела в самом уголке, сжавшись в комочек, крошечный хромой зверек, маленькая обиженная девочка, которая так хотела, чтобы ее любили… У меня разрывалось сердце от жалости. – Выходи, девочка… Не бойся. Она все-таки решилась. И, тихонько поскуливая, вылезла из-под кровати. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Я почти теряла сознание и только усилием воли заставляла себя держаться. Потом я приблизилась к ней и коснулась ее щеки кончиками пальцев. Она сразу же потянулась за моей рукой. Она не просила прощения, она уже больше ни на что не надеялась. – ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА, КАРПИК? ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?. – Я не хотела никому сделать больно. Я… Я просто хотела, чтобы мы были счастливы втроем…Ты, я и папочка… Я хотела, чтобы ты осталась с нами… Чтобы я могла называть тебя мамой. Ты бы ведь не обиделась на это, правда? – Правда, – прошептала я одними губами. И только тогда она зарыдала, – как будто долго сдерживаемая плотина прорвалась и вынесла из души все самые мелкие осколки разбитых надежд. И только тогда она заговорила… Мы с Антоном стояли на палубе и ждали вертолет. В потайной комнате стюарда нашелся “КОСПАС” – автоматический радиобуй, по которому нас найдут в течение самого ближайшего времени… Куда Макс спрятал телефоны спутниковой связи, Роман не знал. Я затылком ощущала мягкие губы Антона и чувствовала его спокойные, уверенные руки на своих плечах. Я все еще пыталась проанализировать то, что произошло, – пыталась и не могла… – Ты слушаешь меня, Антон? – Да… Хотя я предпочел бы никогда этого не знать. – Я тоже… Я видела эту пленку. Мне хватило нескольких минут… Роман записывал все, что происходило в каждом уголке корабля… Еще до того, как мы остались на корабле одни. Их он тоже записал, совершенно случайно. Я не знаю, как и когда они стали любовниками, Карпик и Макс… Может быть, в самую первую встречу, может быть, чуть позже… То, что я видела… Она настоящая маленькая женщина, очень страстная… Прости, что я об этом говорю… Я не знаю, кто первым сделал этот шаг, может быть, Карпик. Скорее всего. Но самое удивительное… Он ведь тоже влюбился в нее… Это было видно… Ему было плевать на ее хромоту, на ее некрасивость… А может быть, именно они так привлекли его. В ней было то, чего наверняка не было во всех его роскошных шлюхах: ум, страстность, беззащитность. Она была абсолютным ребенком и абсолютной женщиной одновременно. Она была для него дороже тысячи Лолит. Он бы сделал для нее все. Он и сделал для нее все в конечном итоге. Помнишь, она нашла пуговицу в машинном отделении? Это была пуговица от пиджака Лаккая. Лаккай, этот преуспевающий политик, он ведь и был человеком, убивавшим молодых геев. Маньяком, серийным убийцей… На какое-то время машина дала сбой, и он перестал убивать. На время или навсегда. Может быть, он лечился. Или направил жажду разрушения в русло строительства партии, из которой со временем сделал бы некое подобие штурмовых отрядов Рема. Рем был его любимым героем или любимым антигероем. Ведь о том, был ли он гомофобом или латентным гомосексуалистом, мы не узнаем никогда. Только одно ясно: Германия конца тридцатых была его Меккой… Я думаю, что в его багаже обязательно что-нибудь найдется по этому поводу. Старпом узнал его по метке на груди и пытался шантажировать. Ты знаешь, чем это кончилось: Лаккай сбросил его в шахту машинного отделения… Я говорила тебе о том, что Карпик стащила ключ у боцмана, – тогда мы только начинали свою игру в частных детективов. Она осмотрела все каюты и сделала это вполне профессионально. Она нашла пиджак в каюте Лаккая и папку в моей. Она не могла не сунуть в нее нос. Она все узнала и стала обладать всей полнотой информации… Но она ничего не сказала мне, может быть потому, что сказала Максу. Они тогда уже были любовниками. – Любовниками… – Антон прижался губами к моему затылку. – Нет, не так. Они любили друг друга, это будет точнее. Им нравилось скрывать это, как, наверное, нравилось трогать и ласкать друг друга… Никто даже и подумать не мог о подобной связи. Но ты же знаешь, что самое интересное всегда происходит не на сцене, а за кулисами. Карпик получила то, что хотела: ее любили. А она безумно любила своего папочку и хотела, чтобы он тоже был счастлив. Счастлив так, как рисовало это воображение Карпика. Он непременно должен был быть счастлив со мной. Не знаю, почему Карпик вбила это себе в голову… Я думаю, что не было бы никакой трагедии, если бы не роман банкира с Клио. Он рушил все планы Карпика. Он приводил ее в отчаяние. Ее драгоценный папочка страстно влюбился и спит с женщиной, которую она так же страстно ненавидит… Подсознательная ненависть безнадежных дурнушек к воинствующим сексапилкам. В Карпике эта ненависть была доведена до блистательного абсурда. А я… Я была нейтральна. В представлении Карлика я была бы идеальным вариантом для ее отца. Видишь ли, Антон… Эту свою страстность Карпик унаследовала от Сокольникова. Судя по всему, Сокольников просто терял голову от женщин, подобных Клио, он забывал обо всем. Да и о Карпике тоже. О ней в первую очередь. И дочке всегда приходилось бороться за любовь отца, даже когда он этого не замечал. Со всеми предыдущими папочкиными пассиями Карпик справлялась более или менее успешно. Но Клио – Клио была самой яркой персонификацией того, что так обожал Сокольников, высшей точкой. Этот орешек был Карпику не по зубам То ли дело я. Я спокойна, умна, рассудительна, приятна во всех отношениях. Но в меня, по представлениям Карпика, просто невозможно влюбиться вусмерть… – Она просто маленькая дура! – запротестовал Антон. – Идиотка!.. Я прижала ладонь к его губам и продолжила: – Должно быть, она страшно рыдала, лежа в объятьях Макса, – ведь папочка развлекался с Клио и ему было совершенно наплевать на дочку. В перерывах между этими рыданиями они сложили свои знания: Макс рассказал ей о том, что должно произойти в круизе, а Карпик рассказала ему о Лаккае. Я не знаю, у кого из них первого возникла мысль убить Клио. Наверняка Карпик говорила Максу: я хочу, чтобы она сдохла, эта beast. Я хочу, чтобы она сдохла… Почему бы не убить, но так, чтобы никто не догадался об истинных причинах. Это была отправная точка, так мне кажется… Тюленя нужно скрывать среди тюленей, а одно убийство – среди других. Мистика была хороша, но только в пределах корабля, лишенного связи. Ею можно было пугать и от ее имени убивать только на “Эскалибуре”. Команда бы вернулась все равно, если бы Роман не вышел на связь после круиза… Он должен был выходить и вовремя, видимо, именно поэтому его и держали, чтобы он что-нибудь проблеял в трубку… Если это будет нужно. Со временем Макс все равно убил бы его и нашел бы способ избавиться от тела – он же умница… И потом, Роман слишком много знал. Днем и ночью перед ним были мониторы, он видел каждое убийство во всех подробностях… Макс начал игру в “Эскалибур” 1929 года уже тогда, когда Роман стал его пленником. Он даже пару дней исправно пугал нас, не особенно удаляясь от намеченной программы. Первый трюк с газетой и исчезновением нужен был ему, чтобы нейтрализовать Лаккая и самому на время стать маньяком. Ведь он знал, что есть еще один человек, который знает об убийствах на сексуальной почве… – Этим человеком была ты. – Да. Но Макс не знал, когда и кому я расскажу о маньяке. И после какого убийства. Видимо, Карпику не терпелось избавиться от Клио, и они передвинули ее в начало очереди: это убийство еще можно было объяснить мистическим ореолом вокруг корабля. Но просто убить Клио и не дать никаких ниточек знающим людям… – Как они выманили ее? – Элементарно. Карпик написала ей записку Назначила встречу. Написала, что хочет помириться, и попросила, чтобы Клио никому не рассказывала о записке. Клио была влюблена как кошка, чтобы завоевать Карпика и установить мир, она была готова пойти на что угодно… – Она пошла, и ее убили, – тихо сказал Антон. – Да. Макс застрелил ее из того же пистолета, из которого потом был застрелен сам. Но для жизни вне корабля им нужна была правдоподобная версия. И Макс убил Муху, точно так же, как убивал свои жертвы Лаккай… – А сам Лаккай? – С ним было проще всего. Они ведь дежурили вместе в машинном отделении. Думаю, Макс просто прирезал его. А Карпик огрела Макса чем-то по голове. Для правдоподобия… руки были развязаны, и можно было смело выдавать себя за мертвого маньяка… – Прости, пожалуйста, я, конечно, не криминалист, но любая экспертиза сразу же установит время смерти любого человека с точностью до часа. И тогда станет ясно, что именно этот человек был мертв еще до смерти людей, убийства которых ему хотят навесить… Макс ведь умница, как характеризовал его Роман. Он не мог об этом не думать .. – Конечно… Конечно, не мог. Я думаю, что в его планы и не входило обнаружение тела Лаккая следственными органами, которые рано или поздно попадут на “Эскалибур”. Он избавился бы от тела Лаккая при первой же возможности. Ведь у него было в запасе как минимум две недели. Две недели абсолютной власти над кораблем и людьми, которые на нем находятся. – Тогда зачем он вообще убил Лаккая? – Чтобы без помех действовать по его старой схеме. Чтобы избавиться от потенциального конкурента. Так же, как и я, он не знал психологических механизмов, которые заставляют серийного убийцу убивать. А вдруг Лаккай, да еще в опасной близости к Мухе и его партнеру опять почувствует вкус крови? Максу не нужны были случайности, поле для игры должно было быть чистым. – Ну, хорошо… Клио убили из-за любви. Лаккая – из чувства самосохранения. Но при чем здесь Андрей? – Андрей позволил себе заподозрить ее отца… И нелестно пройтись по его поводу. И Карпик не простила ему этого. Не забывай, что видеокамеры были установлены всюду, в том числе в душе. Я не говорила тебе, но мы с Карпиком наткнулись как-то на Муху и Андрея в известной ..м-м… адюльтерной ситуации. Камера, должно быть, зафиксировала нечто большее, чем видели мы с Карпиком. Отличный повод для шантажа, ты не находишь? Ведь Андрей женат на иностранке, чей капитал составлял основу его бизнеса. Он получил записку и пришел в душ… Думаю, в планы Макса не входило убивать его, скорее мелкий шантаж, за который можно выручить крупные деньги… Но на встречу в душ была отправлена одна Карпик, Максу не имело смысла светиться. Она действовала по заранее разработанной Максом схеме. Но в какой-то момент перегнула палку, ненависть побудила ее проявить ненужную инициативу .. Андрей – очень неустойчивый психологический тип. Весь ужас, творившийся на “Эскалибуре” последние дни, да еще острый запах близкого разоблачения… Он просто не выдержал. Я не говорила тебе, милый… Но я ведь тоже получила письмо от Карпика. – Письмо? – Я почувствовала, как напряглись руки Антона. – Она написала, что мне ничего не угрожает. Она хотела предупредить меня, чтобы я не волновалась. Ничего дурного именно со мной случиться не может. Пожалуй, я была самым защищенным на “Эскалибуре” человеком. После папочки, разумеется… А знаешь, кто был бы следующей жертвой, если бы… если бы все не открылось? – Кто? – Ты. Ты ведь ухаживал за мной… Ты спал со мной. И поэтому тебя бы убрали, чтобы ты не мешал плану. Ведь Карпик следила за мной в ту ночь, и только поэтому я осталась жива… Антон снова крепко сжал меня в объятьях. – Но как бы они завершили всю эту историю? И потом, как Макс, умный, расчетливый человек, мог пойти на это? – Думаю, тут совпали их интересы. Макс покорно выполнял все капризы своей маленькой любовницы, но параллельно он начал свою собственную игру. Опасная затея с видеокамерами развязала ему руки. Первый опыт с шантажом Андрея был неудачен. Но это вовсе не означало, что другие могут провалиться. Посуди сам: Борис Иванович, крупный бизнесмен, оказавшийся гомосексуалистом. Преуспевающий адвокат, который откровенно трусит и выглядит так непристойно, что клиент еще тысячу раз подумает, прежде чем доверить ему дело. Губернатор в приступе истеричного страха. Если неотступно следить за человеком двадцать четыре часа в сутки – то хотя бы в нескольких моментах он будет выглядеть, мягко говоря, не лучшим образом. Можешь представить себе, сколько стоили бы эти пленки? Но думаю, главной целью Макса был сам Сокольников. Ведь вдохновительницей всех преступлений была его собственная дочь, и это подтвердилось бы всеми видеозаписями. К тому же она была любовницей убийцы. Сколько денег отвалил бы банкир за подобную информацию о собственной дочери? Единственной дочери… За то, чтобы эту информацию скрыть? Банкир относился к Карлику как ко вполне самостоятельному взрослому человеку, он даже где-то ее побаивался. Но очень ее любил. Думаю, Макс и в будущем не собирался бросать Карпика. – не забывай, они были почти идеальными любовниками, и, кроме того, он мог получить гораздо больше, чем деньги. Он получал перспективу для себя. Для простого невыездного матроса не так уж плохо, а? Все начиналось как исполнение капризов любимой девочки, а заканчивалось игрой по-крупному. Видимо, он корректировал свои планы по ходу развития ситуации. И Потом, ему понравилось убивать. – В качестве маньяка? – В качестве вершителя судеб. А маньяк так бы и не был найден. Ведь о его существовании знала только я, и то гипотетически: у меня уже не было папки, не было никаких доказательств. В ближайшие две недели он совершил бы еще пару-тройку акций устрашения и довел бы до умопомрачения оставшихся в живых нужных ему людей. Снимать с них показания вообще было бы невозможно. Он прекратил игру в “Эскалибур”, чтобы в последующем откреститься от нее: за все отвечал только Роман, Макс был лишь исполнителем. В какой-то момент Роман пропал с судна, сказал бы Макс, и я не знал, что делать, я ведь только матрос, руки и ноги, не больше. Лаккай тоже пропал, а подозрение всегда падает на пропавших. Мое убийство не входило в планы Макса, оно их разрушало, ведь я была главным свидетелем по делу о маньяке. Думаю, он испытал чувство досады, когда увидел меня в трюме, среди коробок. И потому стал говорить мне об убийствах, которые должен совершить. У него это здорово получилось, нужно сказать. А может быть, он обкатывал какую-то новую схему преступлений, теперь мы никогда об этом не узнаем. Девочка, которая полюбила его и которую он сам полюбил, разбудила в нем чудовище… – Да… Но почему Карпик выбрала тебя и застрелила человека, которого, как ты говоришь, любила и с которым была связана всем, чем только можно быть связанным?.. – Не знаю… Может быть, потому, что больше всего на свете она любила не Макса, а своего папочку… И хотела, чтобы он был счастлив. Она думала, что только со мной он мог быть счастлив. Она не теряла на это надежды до самого конца. Мы могли быть счастливы все втроем… – А вы могли быть счастливы втроем? – Нет. – Почему? – Ты задаешь глупые вопросы. Потому что я люблю тебя… Он снова поцеловал меня. – Но как ты нашла Романа? – Видишь ли… Когда погиб Макс, вся ее взрослая, такая женская жизнь развалилась, и она снова стала ребенком, маленькой тринадцатилетней девочкой. А эта тринадцатилетняя, хотя и очень умненькая девочка совершенно не знала, что ей делать со стреноженным Романом. Думаю, она подсознательно хотела, чтобы кто-то побыстрее нашел Романа и избавил ее от всех решений… Именно поэтому она так медленно шла по палубе. Может быть, она даже видела меня и сознательно привела к нему… – Знаешь, Ева, Сокольников попросил у меня пистолет. И я его отдал… …Где-то вдалеке, у самой кромки выпуклого горизонта, послышался далекий гул вертолета. Кошмар заканчивался. Кошмар, в котором был только один плюс: я нашла человека, с которым останусь навсегда… – Я надеюсь, что он не выстрелит. Ни в себя, ни в нее… Хватит жертв, правда? – Знаешь, о чем я подумал? – О чем? – О том, что все-таки хочу девочку. И чтобы она была похожа на тебя… Гул винта становился все сильнее, а спасение все ближе. Скоро вертолет зависнет над палубой, и ты, Ева, сможешь сказать себе: вот и все. Все только начинается, все только начинается… |
||
|