"Смерть в осколках вазы мэбен" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)

Глава 1

Я потерла глаза, пытаясь разобраться спросонок, откуда доносится шум. Полусонная, встрепанная, едва запахнув халат, я выползла на кухню. А Герт, уже выбритый и благоухающий, готовил себе завтрак и смотрел новости по маленькому переносному, телевизору.

— Привет, дорогуша, — он помахал мне рукой, — долго почивать изволишь.

— Еще же рано, Герт. — Я пыталась хоть немного прийти в себя.

— Кто рано встает, тому бог подает, — ответил он и засмеялся. — Тебе тоже не мешало бы научиться просыпаться пораньше.

— Это еще зачем? — Я с подозрением посмотрела на него. — Да выключи ты ради бога свой телевизор, а то голова трещит.

— Странно, — ухмыльнулся Герт, — с чего бы это? Ведь не пили же вчера ничего. А насчет телика ты не права, тут, бывает, что-то интересненькое передают. Вон, смотри.

Я посмотрела и чуть не упала в обморок.

Банкир Ивлев, глава «Северной короны», был убит ночью в своей квартире. Следственная группа приступила к расследованию.

Никакие новости меня больше не интересовали.

В жизни, конечно, всякое бывает, но я и представить себе не могла, что безобидные, в общем-то, события могут вылиться в преступление. Нет, банкиров у нас убивали и раньше, чем никого в наше время не удивишь, но я была уверена, что это убийство совсем не связано с профессиональной деятельностью жертвы. Как верно заметили французы еще в давние времена, шерше ля фам. Женщина и только женщина всему виной. А точнее, всему причиной некая модель с ее странными желаниями.

Так, на завтрак можно и плюнуть, с голоду я не умру, если не позавтракаю один раз, а вот в редакцию нужно поторопиться. Наверное, там уже Пошехонцев всех с ног на голову поставил. Еще бы! Такой материал. Там-то я и узнаю все подробности.

Подробности… Будь они неладны. Подробности можно прочитать в статье Ирочки Кривцовой, которая быстро набросала статейку для криминальной хроники. Статья напоминала в пересказе сухой милицейский протокол, изредка разбиваемый острыми и живыми вопросами.

quot;Вчера ночью неизвестными лицами у себя в квартире был убит банкир Ивлев. На замке следы взлома не обнаружены, из чего следует, что банкир добровольно открыл дверь. Очевидно, он был знаком с убийцами, поэтому не побоялся их впустить.

Из предварительного осмотра места преступления следует, что сначала пришедшие и хозяин мирно о чем-то беседовали, но затем вспыхнула ссора, в результате которой Ивлеву нанесли несколько ударов по голове. Но на этом преступники не остановились, банкир Ивлев был задушен, когда находился без сознания. После этого убийцы покинули его квартиру. Все вещи и ценности покойного находятся на месте, значит, убийство совершено не с целью грабежа.

Следственная группа предполагает, что убийц было двое. Когда один из них разговаривал с банкиром, другой нанес ему удар. Перед следствием стоит нелегкая задача по выявлению тех, кто совершил преступление.

Связано ли оно с бизнесом, которым занимался покойный, или совершено на бытовой почве? Мы ждем от наших правоохранительных органов скорейших результатов в раскрытии этого преступления.

Губернатор области, который был другом покойного, заявил журналистам, что возьмет дело под свой контрольquot;.

Вот и все. Коротко и ясно. Неизвестные убийцы. Ирочка не стала включать в статью то, что удалось раскопать Яше Лембауму. Банкира не просто удушили, накинув ему веревочку на шею. Убийца душил его гитарной струной. И совсем не факт, что банкир был в это время без сознания. Страшная смерть. Но каким хладнокровием должен обладать убийца!

Однако, если разобраться, взглянуть на события непредвзято, то именно к такому финалу все и шло. Жило во мне какое-то предчувствие, что не кончится это добром. А началось все с той проклятой выставки, на которую мы с Гертом попали, в общем-то, случайно. Можно сказать, что я видела, как соткалась ткань преступления. Убеждена, что убийца тоже был там. Значит, точка отсчета — выставка в «Галерее искусств». Нет, пожалуй, все началось немного раньше. С моей встречи со старым приятелем. Нет, еще раньше, с того дурацкого задания, которое мне дал Пошехонцев, когда я, ничего не подозревая, вернулась из командировки. Настроение было не сказать, что радужное, но неплохое. Съездила я весьма удачно…

Шум, гам, тарарам, цунами и тайфун в одном флаконе, вернее, в одной редакции газеты «Вечерние новости». Хлопают двери, туда-сюда снуют сотрудники. Что-то выясняют, что-то доказывают на ходу. Сумасшедшее броуновское движение в самом неприглядном виде, когда каждая частица мнит себя значимой величиной. Оно напоминает разом и известное столпотворение в знаменитом библейском городе, и час пик в токийском квартале Сюндзюку. Не знаю даже, какой из двух катаклизмов хлеще.

И все это моя родная редакция на бывшей улице Луначарского, а ныне на проспекте Архитектора Клинского. Подозреваю, что молодому поколению, живущему на упомянутом проспекте, неизвестен как первый, так и второй. Впрочем, старики еще могут вспомнить, кем был нарком Луначарский, но чем прославился Клинский… Это уж извините. Но наша редакция, несмотря на такой малопривлекательный адрес, прочно обосновалась именно здесь, в двухэтажном здании из серого камня, бывшей резиденции Васьки Панкратова, негласного хозяина всего района в кратковременный период власти разудалых нэпманов. Панкратов много чего успел наворотить, успел бы и больше, но был прищучен ГПУ и отбыл на продолжительный отдых на солнечные Соловки. Дом сразу стал государственным учреждением и сменил много хозяев: от приюта для слабослышащих детей до инспекции грунтовых вод города Ленинграда. И каждый следующий хозяин приводил дом в еще более плачевное состояние, чем предыдущий. Дом ветшал, потихоньку разваливался, пока Сан Саныч Куликов, официальный хозяин района в брежневские времена, не утвердил бумагу quot;О переходе здания в ведение редакции «Вечерние новости» и не заверил ее своей витиеватой закорючкой. Он же сподобился выдать и другую бумагу — о ремонте здания, поэтому, как только чуть подсохли краска и клей, а на стенах высохли обои, в дом заселилась шумная журналистская братия.

С тех самых пор и по сей день редакция влачит жалкое существование в серокаменной двухэтажке без всякой надежды на улучшение производственных условий. Впрочем, журналисты, люди закаленные сверх всякой меры житейскими невзгодами, творческими кризисами и повальным алкоголизмом (который по праву можно считать отличительной родовой чертой), не жаловались и работали не покладая рук и перьев, чтобы привлечь читателя какой-нибудь сенсационной лабудой.

А сенсаций в нашем городе всегда хватало. Недаром Северную Пальмиру как только не величают: и криминальной столицей России, и столицей бандитских группировок, и столицей воровских авторитетов, и столицей различных аномалий, и столицей европейской моды (хотя это только с оговорками и натяжками), и столицей настоящего русского кино (читай: кондового, неудобоваримого и настолько самобытного, что впору зрителям давать деньги, чтобы они согласились просмотреть все эти опусы), и столицей настоящей рок-музыки (с этим можно согласиться), и столицей черт еще знает чего.

Но благословенный Питер, несмотря на все эти ярлыки, гордо стоит на болотистой почве и не устает выдавать сенсации, теребящие сонное сознание обывателя, не давая ему хоть сколько-нибудь расслабиться. Наша газета тоже играла не последнюю роль в возбуждении чувствительных к скандалам зон потенциального читателя и смело загружала его сногсшибательной информацией.

Толчея, царящая в редакции, — это нормальное рабочее состояние. Вот если бы все вдруг замерли, как восковые болванчики многочисленных подражателей мадам Тюссо, этой жрицы смерти, которая не боится напоминать о ней живым, тогда бы я удивилась.

На моем столе, как обычно, завал. Мусорный Монблан и Эверест отходов бумажной продукции. Горные образования периодически появлялись благодаря стараниям моей коллеги, так как ее стол тесно придвинут к моему, а своего стола ей тоже, как обычно, мало. Вот и скапливается все нужное и ненужное на моем столе.

Подойдя, я решительно столкнула бумажные горы на пол. Кому понадобится, тот подберет. Уселась на стол, вытащила пачку сигарет «Parlament» и закурила. Голова Лильки тут же появилась из-за компьютера.

— Чего шумишь? — сонно спросила она.

— Бумага свалилась, — ответила я, спихивая на пол бумажные остатки.

— С ума сошла? Это же материалы для работы.

Знаю я ее работу. Кое-что нароет из газет, кое-что скачает через Интернет, и нате, получите, пожалуйста, готовый материал о романе Барбры Стрейзанд и Ричарда Гира. Или о помолвке, свадьбе, разводе (нужное подчеркнуть). Плевать, что нет и словечка правды, плевать, что вся статейка — просто чушь собачья, но читателям такая пикантная закуска «Из жизни звезд» очень нравится после смачных новостей о работе депутатов и кровавых подробностей криминальной хроники. Пресные сообщения о спорте подлакируются сладеньким. А на сладенькое, как обычно, новости культуры, чем, собственно, я и занимаюсь вот уже без малого десять лет.

За это время изменилось очень многое. Наступил новый век. При этом один социальный строй благополучно дал дуба, а на смену ему явился другой — весьма молодцеватый, наглый, зубастый. Соответственно, при нем могут преуспевать такие же молодцеватые, наглые, зубастые, те, кто сумел вовремя пошевелиться и обеспечить себя приличным капиталом. Остальным же осталось прозябать, как и раньше.

Нужно еще добавить, что в моей жизни за эти десять лет не изменилось практически ничего. Короткое неудачное замужество, короткие, ни к чему не обязывающие романы. Как итог — одинокая тридцатичетырехлетняя женщина, обитающая в однокомнатной квартирке и перебивающаяся в маленькой питерской газетенке.

А когда-то так верилось, что будет популярность, будут деньги, мир будет лежать у ног. Куда все ушло? Словно холодная невская волна смыла все розовые мечты. Теперь думы только об одном: чтобы не заболеть, чтобы получить за материал побольше, и как осколки мечты — найти работу в более приличном месте. Из-за этого не отказываюсь от разных встреч с нужными людьми, стараюсь держать себя в форме, чтобы не выглядеть опустившейся, давно махнувшей на себя рукой бабенкой, каких полно вокруг.

— Чего задумалась? — привел меня в чувство въедливый Лилькин голос. — Ты, мать, что-то сегодня не в духе.

— Почему это?

— На морде написано, — торжествующе произнесла коллега.

У нее, любительницы ночных дебошей и обладательницы великолепного тела семипудовой стриптизерши, никогда и ничего на морде не отражалось, даже если она проводила в пьяном угаре несколько суток подряд. Лицо чуть заострялось, под глазами появлялись легкие тени, но зеленые глаза смотрели зазывающе-порочно, обещая райское наслаждение в мощных Лилькиных объятиях. Стоит ли удивляться, что мужики липли к ней, как мухи к меду?

Но Лилька держалась твердо. Не скрывала свою связь с главным редактором нашей газеты Ильей Пошехонцевым и только изредка позволяла себе закрутить романчик на стороне.

— Где уж мне до тебя, красота неописуйчатая, — огрызнулась я и включила комп.

— Ладно, мать, не сердись. — Лилька не могла долго воевать и быстро выбрасывала белый флаг. — Давай лучше кофейку дернем.

— Кофейку можно.

Лилькина голова мотнулась и провалилась куда-то вниз. Послышалась возня, невнятный мат, затем соседка моя вынырнула с кружкой.

— Давай свою, сейчас отоваримся. Лилька потопала за кофе. Я равнодушно уставилась в монитор, соображая, чем бы интересным заняться сегодня вечером. Посмотреть видик (вчера купила новую комедию с Денни де Вито), завалиться в бар «Последний герой» и немного выпить или навестить мать. У матери я давно не была, ну просто органически не выношу своего отчима. Мозгов как у курицы, а туда же. Все время лезет поучать, как жить, что делать. А мать, как обычно, будет смотреть ему в рот и поддакивать. Лучше позвоню ей. Итак, перспектива провести вечер просто отличная, тем более что есть два варианта, и оба, если уж на то пошло, не такие плохие.

— Привет! — Тяжелая лапа невоспитанного сенбернара опустилась на мое плечо.

Я вздрогнула и подняла голову. Главный возмутитель спокойствия нашей редакции остановился перед моим столом. Кучерявые седые волосы живописно обрамляли загорелую лысину, ворот рубахи расстегнут почти до пупа, выставляя на всеобщее обозрение поросшую сивой шерстью грудь. Клетчатая рубаха с кожаной жилеткой и джинсы должны создавать образ ковбоя, покоряющего прерии Дикого Запада. Не хватает только «кольта» и красного шейного платка. Неисправимый бабник и поклонник водочно-матерных опусов Венички Ерофеева, Семен Гузько плотоядно улыбался и подмигивал мне.

— И вам здравствуйте, — проговорила я, сбрасывая пахнущую дешевым табаком лапу со своего плеча.

— Чего пасмурная, как серое небце? — Семен поставил напротив меня стул и водворил на него свою крепкую костистую задницу.

— Серое… чего?

— Небце, — он хохотнул, — небо, небушко, небосвод. Совсем язык перестала чувствовать, bambina?

— Отстань. Не лезь со своей заумью. Ты один у нас язык чувствуешь, — не удержалась я, — коверкаешь его на каждом шагу.

— Не коверкаю, а совершенствую своей живой речью. — Он поднял кривоватый палец с коричневато-желтым никотиновым пятном на подушечке. — Бачишь разницу?

— Бачу, Семен, только будь другом, свали куда-нибудь.

— Неприятности? — Гузько весь подобрался.

— Наоборот, все отлично. Не порть настроение.

— Держи. — Из-за спины Семена показалась холеная Лилькина рука с серебряным витым браслетиком на запястье.

Лилька протянула мне кружку дымящегося кофе и, быстро пристроив свою на стол, опять исчезла. Я с удовольствием отхлебнула.

— Составить вам, девчонки, компанию? — спросил Гузько, почесывая животик.

— Еще чего, — вернувшаяся Лилька отодвинула его мягким плечом такой идеальной формы, что, живи она тройку веков назад в Антверпене, заставила бы позеленеть от зависти всех рубенсовских граций и богинь.

— Не прогоняйте старого человека. — Гузько умудрился согнуть в полупоклоне свою мосластую спину.

— Еще чего! — опять фыркнула Лилька. — Сам уйдешь, песик. К нам сейчас Ирочка присоединится.

Семена перекосило. В общем-то достаточно дружелюбный, он на дух не выносил Ирочку Кривцову, первую красавицу и лучшую журналистку нашей газеты.. Чем так смогла задеть старого крота юная фея, для всех оставалось загадкой. Но стоило только Ирочке, с ее огромными синими глазами, каштановыми волосами и идеальной точеной фигуркой, появиться поблизости от нашего лысоватого фавна, как тот начинал фыркать, урчать, говорить разные пошлости и гадости в адрес присутствующих, не отказывая себе в удовольствии пустить матерком. Словом, с появлением Ирочки звучал в полном наборе весь хамский репертуар виртуоза Семена Гузько. Ирочка действовала на него, как красная тряпка на быка.

А она уже плыла к нам между столами. Семен не стал дожидаться ее приближения, не нуждалась, видно, его прокуренная душа сегодня в пикировке, и быстренько слинял. Кривцова заметила его отступление, но комментировать никак не стала. Поставив на стол тарелочку с шоколадными вафлями, села на стул, трусливо покинутый Семеном.

— С прибытием, Леда, — проворковала она.

— Привет, Ирочка. — Я старалась держаться дружелюбно.

— Привезла очередную сенсацию? — поинтересовалась Кривцова, отхлебнув кофе.

— Сенсация не сенсация, но кое-что интересное есть.

— В каком плане?

— В общечеловеческом.

— Не темни, Леда. — Ирочку невозможно было обмануть. — Давай, колись. Маньяк, серийный убийца, растлитель или, на худой конец, извращенец?..

— Это оставьте для себя. — Я с хрустом откусила кусочек вафли. — Все гораздо проще. В небольшой деревеньке живет женщина. И вот что-то случилось с ней после семидесяти лет — начала писать картины. И какие картины…

— Ты серьезно? — Ирочка с недоумением уставилась на меня. — Бабка, которой за семьдесят, взялась малевать?

— Вот именно. Только Екатерина Митрофановна еще вполне крепкая, и картины у нее получаются отличные.

— Не понимаю, — вмешалась Лилька, — зачем ей все это надо?

— Ох и темная ты, Лилька. Душа просит, вот и занялась искусством, — поддела ее наша лучшая журналистка.

— А что же раньше у нее душа не просила? Чего ждала до семидесяти лет?

— Так ведь то душа. Кто же может ответить? Раньше не хотелось, а теперь вот…

— Давай подробнее, — потребовала Ирочка, — рассказывай про свою старуху-самородка.

Я рассказала о Екатерине Митрофановне Савельевой — уникальной женщине, у которой вдруг открылся талант.

Сыновья, дочери, внуки, родственники подняли бабку на смех. Тоже, мол, художница нашлась, Пикассо в юбке, Айвазовский из деревни Гадюкино. Но Екатерина Митрофановна держалась твердо. Устроила себе в чуланчике мастерскую. Работала по ночам, когда переделана вся работа по дому. Попросила соседскую девчонку привезти из города ватман, краски и принялась за дело. Ни о каких техниках и направлениях слыхом не слыхала, рисовала именно так, как бог на душу положит. И все знакомое, все то, что вокруг было. Родные пробовали ее увещевать, стыдить, ничего не помогало. Махнули на «тронувшуюся» бабку рукой.

Все бы так и кануло в неизвестность, если бы Савельева не заболела. Слегла от простуды, а тут еще и переутомление сказалось. Пришел доктор — местный молодой эскулап, который выучился в городе и теперь заменил старого спившегося врача. Прописав нужные лекарства, собрался уже уходить, как один из внуков, смеха ради, зазвал его в бабкин чулан и попросил прописать ей еще что-нибудь от головы.

Доктор, даром что молодой, искусству чужд не был. Посещал во время учебы и музеи и выставки. Картины Савельевой не были схожи своей манерой с чьими-то еще, но мотивами напоминали работы Семенюка, Бартова, Леоновой, Лосинского и Медведева — известных художников-примитивистов. Но насколько свежо заиграли у новоиспеченной художницы краски, как удивительно смогла она отразить свой немудреный деревенский быт!..

Рассказывая коллегам о художнице, я думала о них самих и в который раз удивлялась, как такие разные женщины могут не только находить общий язык, но даже дружить?

Ирочка Кривцова, лицом и фигурой вылитая супермодель Линда Евангелиста, появилась в нашей редакции три с половиной года назад. Мужики сразу сделали на нее стойку, но она быстро пресекла все их поползновения. Папаша Ирочки был крупной шишкой в администрации города, мамаша руководила каким-то престижным фондом. Сама она держала на коротком поводке сынка известного в городе банкира, не позволяя ему, впрочем, связать себя брачными узами и посадить в хорошо оборудованную комфортабельную домашнюю клетку.

Ирочка могла бы найти себе работу и получше. Но она заявила, что это не наше дело, она будет работать только там, где ей нравится. И работала вот уже четвертый год в полную силу, выдавая с завидной регулярностью на-гора отличные статьи, которых бы не погнушалась и более солидная газета, участвовала к тому же во всех городских конкурсах журналистов, добилась в прошлом году звания «Журналист года» за нашумевшую статью «Призраки моды», а также титула «Мисс пресса-99». И это с полным осознанием, что всех званий и наград она достойна по праву.

Ирочка была человеком, который своими руками строил свою карьеру и свою жизнь. Она плевала на мнение окружающих, не понимала, что такое творческий кризис или отсутствие денег. Она могла бы работать на телевидении, но упорно держалась небольшой газетки с не очень высоким тиражом. Так она выражала себя. Для самовыражения она носила и одежду от Валентино (Ирочка принципиально не признавала отечественную) каждый день. Но она могла явиться на прием или презентацию в экстравагантном одеянии от Розенфельда или Пако Раббана и украшениях из капельного серебра (принципиально не признавала золото). Ее не смущало, что присутствующие просто пожирают ее взглядами, она всегда держалась спокойно и непринужденно. Главной чертой Ирочки Кривцовой была полупрезрительная снисходительность к окружающим.

Лилька была ей почти полной противоположностью. Она работала в «Вечерних новостях» без малого десять лет. Знавала разные времена: и отсутствие зарплаты, и частую беспричинную смену главных редакторов, и политиков, стремящихся купить и перекупить газету со всеми потрохами, и невнятные угрозы в свой адрес после разоблачительных статей. Но теперь Лилька прочно утвердилась в сердце и постели нашего главного редактора Пошехонцева, который обожал ее соблазнительные рубенсовские формы, острый язычок и неумение себя сдерживать. Лильку можно было завести с пол-оборота, она крепко бушевала, но так же быстро приходила в себя. «Ты, Лилька, — высказалась однажды Ирочка, — как бутылка со взболтанным сидром. Хлоп, пуф, бац, пш-ш, фонтан пены, а потом ничего — спокойное кисловатое пойло». Лилька тогда обозвала Ирочку «уксусной эссенцией», но Иркино сравнение было настолько убийственно точным, что за Лильку никто не вступился.

Лилька не разговаривала с Ирочкой пару дней, а потом все пошло по-прежнему. В свою компанию они нередко принимали меня, так как я сидела за соседним столом с Лилькой, и та нередко пользовалась моим отсутствием, чтобы спихнуть туда свой мусор, пардон, материалы для работы. Ирочка же относилась ко мне с вежливым безразличием или вежливым вниманием, в зависимости от обстоятельств, но все же не хамила, как прочим, не улыбалась пренебрежительно, слушая мои рассуждения. Словом, в их тесной компании я не была третьей лишней.

— Бабкины картины действительно того стоят? — вопросила Ирочка, жеманно поводя плечом.

— Стоят, в том-то и дело. Ее кретины-родственнички еще в это не въехали. А доктор кое-кому позвонил, кое-кому сказал, пошла волна, даже нашего Илюшу проняло, и он меня к бабке заслал. А после статьи, можно не сомневаться, искусствоведы пачками будут у бабки толпиться, картины выпрашивать. Может, даже какой-нибудь фонд народного творчества сподобится выставку организовать.

— Забавно, — потянулась Лилька. — Ты у нас, выходит, открывательница талантов.

— Из деревни Гадюкино, — подхватила Ирочка, мило улыбаясь.

— Ну вас, ведьмы, все умеете опошлить.

— Что ты, Леда, что ты, дорогуша, — Лилька сложила руки на пышной груди, — и в мыслях не было. Наоборот, мы за процветание геронтологического искусства во всех его проявлениях и желаем твоей бабке всемирной славы и кучи бабок, желательно зеленых.

— А также престарелого ценителя из Америки, который подкатит к бабкиной избушке на курьих ножках на своем белоснежном «Мерседесе».

И эти две язвы, две «акулы пера», две пираньи безобидных, в общем-то, «Вечерних новостей» просто покатились со смеху от нарисованной ими живописной картинки, которая сложилась благодаря их совместному изощрен ному и извращенному журналистскому воображению.

— Ладно вам, — отмахнулась я. — Как хорошо, что мои командировки позволяют хоть немного от вас отдохнуть.

— А мы от тебя никогда не устаем, — успел ухватить последнюю фразу проходивший мимо Славик Лазарев. — С возвращением в родные пенаты, дорогая Леда.

— Спасибо на добром слове, дорогой Крокодил.

— Всегда пожалуйста, — раскланялся во все стороны Славик, ничуть не обидевшись на «Крокодила». — Там без твоей лучезарной персоны погибает во цвете лет наш порфироносный редактор Илюша Пошехонцев и вещает, что если не узрит тебя максимум через шесть секунд, то скончается прямо на месте за своим главноредакторским столом и будет смердить и разлагаться, отравляя воздух во всей редакции.

— Все же ты некрофил, Славик, — поморщилась Лилька.

— Зловонное дитя Франкенштейна, — и Ирочка не замедлила поддеть тайного обожателя экранных трупов и гор разлагающейся муляжной плоти, — адепт Брэма Стокера, возросший под эгидой Поля Верхувена.

— Смейтесь, смейтесь, — Славик не обиделся, — а нашу прекрасную богиню все же ждет громовержец, чтобы предложить ей амброзию и нектар.

— Леда была не богиней, а всего лишь женой фиванского царя, — осадила словоохотливого tanatos-мена Лилька.

— Спартанского царя Тиндарея, — не удержавшись, поправила я Лильку.

Эти слова нечаянно задели во мне тайную струну, и внутри все сжалось от сладкого воспоминания о свободе первого курса, любви к античной литературе в общем и Валентину Игоревичу Мезенскому в частности, который с таким воодушевлением рассказывал нам о любовных приключениях древних богов и немыслимых подвигах героев Эллады. Любовь моя не осталась без взаимности, и первый курс пролетел незаметно, под шелест страниц и плеск волн, разбивающихся о борта кораблей хитроумного Улисса.

Но Улисс, постранствовав, вернулся все же на Итаку к безгранично терпеливой Пенелопе, готовой ожидать его десятилетиями, а Мезенский, поиграв со мной в любовь несколько месяцев, вернулся к домашнему очагу и стервозной Ольге Владимировне. Плохое со временем забылось, остались только сладкие воспоминания о моем первом мужчине и непреходящая любовь к жизнерадостным грекам.

— Спартанского, конечно, лучше. — В улыбке Ирочка показала ряд идеально ровных белых зубов, наглядную рекламу всех этих «Колгейтов» и «Бленд-а-медов».

Не обратив на Ирочкину шпильку внимания, я повернулась к Славику:

— Чего он хочет?

— Тебя, моя сладкая, тебя. Просто помирает, как хочет тебя лицезреть.

— Я ведь уже отдала отчет.

— Чего не знаю, того не знаю, — Славик дурашливо развел руками. — Велено было передать. Я передал, а засим позвольте откланяться.

От этого шута горохового толку все равно что от козла молока. Придется идти к Пошехонцеву. Чего это он вдруг сподобился?

— Ладно, уговорил, — пробормотала я, поднимаясь. — Никакого покоя на работе. То одно, то другое. К тому же разные индивидуумы досаждают, — я выразительно посмотрела на Лазарева.

Тот спешно ретировался — была бы охота связываться с этой мегерой, — и вскоре его козлиный тенорок донимал кого-то в противоположном углу комнаты. Я потянулась за косметичкой.

— Марафет наводишь? — тут же ревниво вскинулась Лилька.

— К начальству нужно являться во всеоружии, — вяло огрызнулась я, подправляя помаду. — А вообще глаза бы мои его долго-долго не видели.

— Правильно, — поддержала меня Ирочка. — Начальство тогда хорошее, когда о нем забываешь.

— Гениальная фраза, — усмехнулась Лилька.

— Не фраза, а твердое жизненное убеждение. — Ирочка расправила плечи и сделала пару шагов, словно по подиуму. — Если начальство постоянно тебя теребит, то или не уверено в своих силах, или…

— Что «или»? — Мы с Лилькой заинтересованно посмотрели на Ирочку.

— Или ты интересуешь его как объект сексуального желания.

— Ну уж, — фыркнула я, а Лилька добавила:

— Ты серьезно?

— Не нравится, придумайте что-нибудь сами. — И Ирочка направилась на свое место.

— Ни пуха, — напутствовала меня Лилька, в мощной груди которой все же оставалось место жалости к ближнему.

— К черту, — процедила я, не оборачиваясь, и решительно направилась в кабинет главного редактора.