"Такси для ангела" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)

Глава 3 Через полтора часа после убийства

…Никто не знает, сколько часов мы проведем в этом странном доме.

Я даже не уверена, что стылый ночной пейзаж за окном — реальность. Реальность, а не заставка к передаче, которая никогда не будет снята. Ради нее Аглая приехала сюда… Нет, черт возьми, нужно смотреть правде в глаза. Не ради передачи. Таких передач у нее был не один десяток. Она просто не могла отказать себе в удовольствии посидеть на бутафорском троне Королевы Детектива.

И ей это удалось. Почти удалось.

Устроиться на самом краешке и поднять бокал, в котором уже била хвостом ее смерть.

Смерть, которую констатировал случайный холоп случайного человека. Ровно полтора часа назад. Ровно полтора часа назад Ботболт поднялся, отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:

— Никакого врача не нужно. Она мертва.

…Несколько мгновений все переваривали страшную новость.

— Мертва? — переспросила Минна.

— Мертва? — переспросила Tea.

— Мертва? — переспросила Софья.

— Sie ist tot?! lt;Она мертвая? (нем)gt; — сдавленным шепотом произнес Райнер-Вернер.

— Мертва, надо же! — Дашка истерически хихикнула. — Мертва.

— Что значит — “мертва”? — Режиссер Фара сделал шаг в сторону тела Аглаи и тут же в суеверном ужасе отступил. — Что значит — мертва?! Да убери же ты, наконец, эту чертову камеру, Петя!..

Все это время камера ни на секунду не выключалась, вот оно что!

Чиж с трудом отклеил от лица глазок видоискателя. Судя по его застывшим зрачкам и сомнамбулической улыбке на лице, он так до конца и не понял, что же произошло. Камера — во всем была виновата камера. Для камеры не существовало грани между реальностью и воплощением реальности. Любой попавший в объектив человек становился персонажем. А персонажи могут только выйти из кадра, но никак не умереть. По-настоящему.

— Какой ужас! — совсем по-женски всхлипнул самец Райнер-Вернер. — Это сердце, да?

Вопрос застал все общество врасплох.

— Может быть, — сказала Минна.

— Конечно же, сердце, — сказала Tea.

— Скорее всего, — сказала Софья. — Кто бы мог подумать… А выглядела такой здоровой…

— Она действительно мертва? — Дарья уже взяла себя в руки.

— Посмотрите сами — Ботболт пожал плечами.

— Посмотрю.

Теперь это снова была та самая Дашка, которую я знала тысячу лет: целеустремленная, волевая и несгибаемая. Она решительно двинулась к распростертому на полу телу; так же решительно она двигалась к глянцевым страницам модных журналов. И заполняла причитающиеся ей колонки жесткоструктурированными аналитическими сплетнями.

Но стоило только Дашке приблизиться к Аглае, как Ксоло, скулившая до этого совершенно абстрактно, набросилась на нее с самым конкретным желанием оттяпать половину подбородка.

— Убери эту дуру, — зло бросила мне Дарья. — Или вы не знакомы? С собакой и ее хозяйкой? Ты, я смотрю, не очень огорчена…

Аглая мертва, а я совсем не выгляжу огорченной. Неужели это правда?

Правда. Правда.

Господи ты боже мой, разве можно огорчаться по поводу торнадо? Тайфуна? Землетрясения в восемь баллов по шкале Рихтера? Разве можно огорчаться по поводу наступления ледникового периода, пересыхания Мирового океана, массовой гибели звезд в галактиках № 45, 67 и 89?..

Огорчаться можно только по поводу порезанного пальца. И лишь до тех пор, пока порез не скроется в крошечном молочно-белом сугробе пластыря. Примерно такой же пластырь устроился сейчас на указательном пальце Tea. Но кто такая Tea? Самая заурядная мулатка, прижившая с десяток квелых книг от бородатых анекдотов. И кто такие Минна с Софьей — даже пластыря на пальце у них нет!

Аглая — совсем другое дело.

Аглая — звезда.

Звезда, и галактики № 45, 67 и 89 еще будут оспаривать друг у друга право считаться местом ее гибели… Так разве можно огорчаться по этому поводу?

quot;Огорчаться” — это совсем другая эмоциональная шкала…

— Заткни ей пасть, — снова прошипела Дашка. Я присела на корточки и тихонько позвала Ксоло:

— Ксоло, девочка, иди к Алисе… Иди, моя хорошая. Алиса тебя любит. Иди, иди сюда…

Спустя минуту несчастная Ксоло вняла моим мольбам. Скулить она не перестала, но, улегшись на брюхо, поползла ко мне. Я перехватила ее и прижала к груди. Еще никогда…

Черт, я, кажется, плачу..

Пока я прислушивалась к своим ощущениям, Дашка по-мясницки начала распоряжаться пространством вокруг Аглаи. И самой Аглаей.

Вернее, тем, что еще несколько минут назад было Аглаей Канунниковой, Королевой Детектива. Я даже не подозревала в своей подруге такого прозекторского хладнокровия. Если сейчас она вытащит из лифчика хирургический скальпель и вскроет грудину Аглаи, как банку томатов в собственном соку, — я не удивлюсь…

Дарья приложила ухо к цветку в декольте, затем пристроила пальцы к голубоватой жилке на шее и, наконец, распялила Аглаино веко. Одно, а затем другое.

— Она мертва, — ровным учительским голосом отчеканила Дашка, делая ударение на каждом слоге: “Запомните, дети, как пишутся эти два слова. А теперь повторим все вместе, хором. И не забудем поставить восклицательный знак: “ОНА МЕРТВА!quot;

— Она мертва. Мертвее не бывает.

Это был сигнал. Сигнал стае воронья, заградительному отряду гиен, садово-огородному товариществу грифов-стервятников.

— Какое несчастье, — сказала Минна, приближаясь к телу.

— В голове не укладывается, — сказала Tea, приближаясь к телу.

— Нужно вызвать “Скорую”, — сказала Софья, приближаясь к телу. — Вы слышите меня, молодой человек?

Ботболт повел раскосыми глазами, но даже не сделал попытки сдвинуться с места. Напротив, присел на корточки рядом с задравшимся подолом Аглаиного платья и стал меланхолично собирать осколки.

— Не стоит этого делать, — раздался голос позади меня. Малокровный, анемичный голос. Этого голоса я никогда не слышала, а если и слышала, то напрочь забыла, кому он принадлежит. — Не трогайте осколки.

Храмовый служка при смокинге пожал плечами, но от осколков стекла все же отступил. А СС, ТТ и ММ синхронно повернули головы: кто это еще разговорился? Я последовала их примеру. Вместе с Дарьей, все еще не желавшей выйти из теплых ласкающих волн смерти Королевы.

За нашими спинами стоял Чиж.

Тот самый оператор “ПетяНоМожноЧиж”, бесплатное приложение к камере, бледная телевизионная спирохета, последний козырь режиссера Фары. Все это время он находился в тени своей всемогущей “SONY Betacam” — тени настолько плотной, что я даже не могла рассмотреть его как следует.

Хохолок на макушке, потрепанные джинсики, потрепанная жилетка с таким количеством карманов, что по ним можно было бы рассовать всю Лондонскую публичную библиотеку; потрепанные ботинки армейского образца и полное отсутствие физиономии. То есть, безусловно, что-то на этой физиономии присутствовало — при близком контакте там можно было обнаружить нос, рот и даже глаза. И все же, все же… Какими-то смазанными они были, какими-то совсем тусклыми. Без камеры Чиж смотрелся как сорокалетняя женщина без макияжа, как дом без окон, как павлин без хвоста.

Даже я со своей совсем не броской внешностью могла сойти рядом с ним за супермодель Клаудию Шиффер.

И вот теперь этот павлин без хвоста что-то пропищал. Малокровным, анемичным голосом:

— Не трогайте осколки.

— А в чем дело? — спросила Минна.

— Мы ведь не можем оставить все так, — сказала Tea.

— Пока не приехала “Скорая”, — сказала Софья.

— Пока не приехала милиция, — отбрил Чиж. — Пока не приехала милиция, не нужно трогать осколки.

Пожалуй, я ошиблась. Он оказался совсем не слабосильным, голос Чижа. И анемией он не страдал. Напротив, в нем было что-то вивисекторское, что-то заставляющее вспомнить лабораторные реторты, опыты на мышах и пункции плевральной полости.

— Не думаю, что это сердце, — сказал Чиж и деловито бросил Дашке:

— Отойдите от тела.

Дарья подчинилась.

Сменив ее на посту № 1, Чиж принялся деловито обнюхивать, ощупывать и осматривать Аглаю. Потом так же деловито переключился на осколки.

СС, ТТ и ММ сбились в отару, Райнер-Вернер повис у меня на плече, а Дашка демонстративно отбыла к шахматам.

— Никто не утверждает, что это обязательно сердце! — топнула ногой Tea.

— Вот именно. Никто не утверждает, — топнула ногой Минна. — Может быть, это астма. Острый приступ, а под рукой не было никаких лекарств…

— Такое иногда случается при астме, — топнула ногой Софья. — Моя собака умерла от астмы. И тоже внезапно. Почти как дорогая Аглая. Я очень страдала…

— Все дело в том, что у нее не было никакой астмы. — Неужели это мой собственный голос звучит так спокойно? — И сердце у нее было здоровым. Она была абсолютно здоровым человеком.

Все три писательницы посмотрели на меня со скрытой ненавистью.

— Абсолютно здоровых людей не бывает, — выступила от лица триумвирата Софья. — Абсолютно здоровые люди уже давно лежат в могилах…

…Беглое обследование длилось не более пяти минут, после чего Чиж самым будничным голосом произнес:

— Она не умерла.

— Жива? — спросила Минна.

— Жива? — спросила Tea.

— Неужели жива? — переспросила Софья.

— Она не умерла. — Чиж затряс хохолком на затылке. — Ее.., отравили.

Через секунду раздался грохот падающих шахмат, приправленный Дашкиным гомерическим смехом. Этим смехом ознаменовалось начало очередного акта драмы:

Райнер-Вернер икнул, Ботболт поскреб безволосую щеку, а метрессы приблизились к Чижу и опекаемому им телу Аглаи вплотную.

— Что значит — “отравили”? — Минна, кряхтя и охая, опустилась на пышно взбитые подушки коленей.

— Когда это ее отравили? — Tea последовала примеру Минны, не издав при этом ни единого звука.

— Отравили чем? — Софья, хрустнув коленными чашечками, присоединилась к остальным.

— Я думаю — это цианид. — Чиж уселся на паркет и подпер голову ладонью. А потом обвел взглядом всех троих.

— Бред. — Минна покраснела.

— Полный бред. — Софья побледнела.

— Чушь собачья, — резюмировала Tea, сразу же перевоплотившись из цивилизованной мулатки в дикую, угольно-черную африканку племени кокофу.

— Если быть совсем точным — цианистый калий. — Определенно, Чиж поставил перед собой задачу довести присутствующих до умоисступления.

Я поверила Чижу сразу, хотя он и не думал приводить доказательства своей версии. Да и кто такой Чиж, чтобы иметь право на версию?!

Но я поверила. И все потому, что на моих руках дрожала собака Аглаи Канунниковой — породы ксолоитц-куинтли. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем все остальные. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем сама Аглая. Во всяком случае, о том, что предшествовало трагедии.

Бледно-восковой брат чайной розы появился неспроста. Он взял доверчивую Аглаю под локоток, шепнул на ухо анекдотец, пообещал мороженое, чертово колесо и поцелуй в последнем ряду на последнем киносеансе — он даже залез к ней в декольте. А потом подвел к самому краю смотровой площадки и столкнул вниз. Лицом в смерть.

«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»

Никто не видел этой записки. Никто, кроме меня. И человека, ее написавшего. Одна только мысль о том, что этот человек может находиться здесь, совсем рядом, и безнаказанно предаваться мыслям о совершенном злодеянии, обдала меня жаром. О, если бы можно было вскрыть все имеющиеся в наличии черепные коробки! В какой-нибудь из них я бы наверняка обнаружила эти самые слежавшиеся сладостные мысли об этом самом злодеянии.

Вот только в какой именно?..

— Цианистый калий? Да вы с ума сошли! — хихикнула Минна.

— Цианистый калий даже в аптеках не продается, — хохотнула Tea.

Софья же, наплевав на вялые протесты Чижа, ухватилась за осколок, в котором еще поблескивали капли шампанского, и приблизила его к лицу.

— У вас больное воображение, молодой человек, — надменно бросила она спустя некоторое — совсем непродолжительное — время. — Если даже предположить… Просто предположить, что причиной смерти, как вы утверждаете, явился цианистый калий…

— Он, родимый, — с готовностью подтвердил Чиж.

— Тогда куда делся запах, а? Сильный запах горького миндаля?

— Вот именно — горького, — поддержала Софью Минна.

— Вот именно — миндаля, — поддержала Минну Tea.

— Какой же цианистый калий без сильного запаха горького миндаля? Это, простите, как… — Софья даже щелкнула пальцами. — Это как Буало без Нарсежака!..

— Вот именно. Как А. Вайнер без Г. Вайнера. — Tea по примеру Софьи тоже щелкнула пальцами.

А Чиж перевел взгляд на толстуху Минну: что-то она скажет? Давай, Минна, припечатай самонадеянного юнца!

Но детективные тандемы кончились. Прощелыга-мулатка увела последний прямо из-под носа неповоротливого эсминца “Майерлинг”, и Минна впала в легкую задумчивость.

— Ну, а вы как думаете, дорогая Минна? — хором спросили Tea и Софья.

Минна по-лошадиному фыркнула мясистым носом: все равно отвечать придется.

— Я думаю, что цианистый калий без сильного запаха горького миндаля — это все равно что Хемингуэй без кошек… — выдохнула она.

— Вот видите? — Софья снова повернулась к Чижу. — Надеюсь, против Хемингуэя вы ничего не имеете?

— — И против кошек тоже, но это дела не меняет. Запах все равно присутствует, просто он не такой сильный. Не особенно выраженный… Словом, совсем необязательно, чтобы от цианистого калия за версту несло горьким миндалем. Выдумка это. Таких вот.., с позволения сказать, мастеров детектива…

Если бы Аглая была жива, она послала бы Чижу воздушный поцелуй — летучий, как синильная кислота.

— Что это значит — “с позволения сказать”?

— То и значит. Ваше невежество когда-нибудь вас погубит. Консультировались бы со специалистами, дамы, прежде чем расписывать ужасы отравления.

— А вы специалист? — Софья с сомнением уставилась на хохолок Чижа.

— Я химик по первому образованию. К тому же посещал факультатив по ядам.

Некоторое время дамы молчали.

— У меня в книгах только горло перерезают. И распинают на кресте. Или живьем в землю закапывают, на худой конец. — Минна оказалась самой нестойкой. — А больше ни-ни. Никаких отравлений!

— У меня тоже никаких. — Tea сочла за лучшее присоединиться к Минне и лишний раз не нервировать дипломированного специалиста. — Если вы, конечно, читали Теодору Тропинину, молодой человек. Смерть от маникюрной пилочки как минимум. Или в пасти крокодила — как максимум…

— Вот только не надо делать себе дополнительную рекламу, дорогая Tea. — Софья недовольно поджала губы. — “Если вы читали Теодору Тропинину”!.. Люди сами разберутся, что им читать. А если горький миндаль отпадает… И если вы, как говорите, химик… Какие у вас есть основания предполагать, что это цианистый калий, голубчик?

— У кого-нибудь есть нож? — спросил бледнолицый оператор-оборотень. — И салфетка?

Нож тотчас же нашелся у Ботболта. Ему стоило только отогнуть полу смокинга — и на свет божий явился внушительного вида тесак с костяной, украшенной орнаментом ручкой. Ботболт, не говоря ни слова, почтительно протянул тесак Чижу.

В следующий момент Чиж полоснул ножом себе по пальцу. И подставил под капающую кровь салфетку. На белой ткани сразу же расплылось красное пятно. Все, с облегчением забыв о трупе, уставились на салфетку.

— Есть еще добровольцы?

— Предлагаете нам сделать харакири? — Tea поморщилась. — В знак цеховой солидарности с покойной? Учтите, читатель нам этого не простит…

— Только ради чистоты эксперимента… — начал оправдываться Чиж.

— Ну, давайте я. — Ботболт протянул ему открытую ладонь. — Ради чистоты…

Чиж как будто этого и ждал. Без всякой жалости (вивисектор и есть! последний романтик городского морга) он обрушился на дубленую кожу Ботболта — и на салфетке появилось еще одно пятно: такое же красное. А я-то думала, что непроницаемый, желтолицый бурдюк Ботболт набит войлоком и по жилам у него течет кобылье молоко!..

Бурятский стоик даже не поморщился. И не задал ни одного вопроса. Ни единого. В отличие от бывшей работницы прокуратуры Софьи Сафьяновой: задавать вопросы, в том числе и риторические, было ее основной профессией.

— Ну, и что вы хотите этим доказать?

— А вот что. Нагнитесь и посмотрите внимательно. Стараясь не менять положения тела, Чиж приподнял руку мертвой Аглаи и слегка отодвинул ее. И слегка повернул.

— Теперь видите?

Запястье мертвой писательницы было испачкано кровью. Очевидно, она упала прямо на осколок бокала, и тонкая ниточка вены оказалась перерезанной. Порывшись в кармане жилетки, Чиж извлек лупу, состряпанную из самого обыкновенного объектива, и поднес ее к руке Аглаи.

— Видите?

СС, ТТ и ММ по очереди приложились к увеличительному стеклу.

— Порезала руку при падении, — сострила Минна. — Ну и что?

— И вообще неудачно упала, — сострила Tea. — Ну и что?

— Может быть, это стоит классифицировать как попытку самоубийства? — сострила Софья. — Удавшую…

Никто не рассмеялся. Даже Дарья притихла.

— Все дело в цвете. — Чиж облизал порезанный палец. — Для сравнения: вот моя кровь, вот кровь уважаемого…

— Ботболта, — подсказала я.

— Уважаемого Ботболта. Цвет практически одинаков. А теперь сравните его с кровью покойной. Учтите, стекло задело вену, так что кровь по определению — венозная. То есть должна быть намного темнее. А она?

— А что — она? — Осведомленность какого-то выскочки от “SONY Betacam” стала заметно раздражать Софью.

— Сами видите. Ярко-алая.

Это была чистая правда: кровь мертвой Аглаи заметно отличалась от крови еще живых Чижа с Ботболтом. Она была гораздо более яркой. Нестерпимо яркой. Яркой до неприличия.

— И что это значит? — осторожно спросила Минна.

— Это значит, что произошло отравление цианидом. Цианид нарушил процесс усвоения кислорода. И кровь оказалась им перенасыщенной. Вот так. Таким образом обстоят дела.

Дела действительно обстояли хреново. СС, ТТ и ММ отползли от тела Аглаи, как от куска испорченного мяса, и разошлись в разные концы зала. Друг на друга они старались не смотреть. Чиж же остался на месте. Он протянул руку к лицу Аглаи и осторожно, кончиком мизинца, снял каплю слюны, застывшую в уголке рта.

— Вы уверены, что это.., яд? — спросила я. Только для того, чтобы что-то спросить, чтобы наполнить застывший воздух зала хоть каким-то звуком: даже поленья в камине притихли и перестали трещать, что было уж совсем противоестественно.

— Ну, на сто процентов я утверждать не могу… Но на девяносто девять… Вот если бы у меня под рукой оказался железный купорос… Я был бы уверен абсолютно. И потом, судороги… Локальные красные пятна на шее… Характерно окрашенная слюна. Не слюна даже, а кровавая пена. Совершенно ясно, что воздуха ей не хватило, и она задохнулась. Умерла от удушья. Это — один из самых ярко выраженных симптомов, и он тоже подтверждает… Словом, абсолютно классический, абсолютно хрестоматийный случай отравления цианидом.

— А при чем здесь железный купорос?! — Софья с прокурорской ненавистью посмотрела на гнусного, испортившего всю обедню Чижа. — При чем здесь какой-то железный купорос, если вы заявляете, что она отравлена! И намекаете на то, что это…

Закончить фразу она не решилась. Произнести вслух “убийство” означало бесповоротно испортить дивный зимний вечер. И не менее дивную зимнюю ночь, которая должна была прийти на смену вечеру. Теперь же на смену вечеру придет не дивная ночь, а вполне прозаичная шайка оперов. Оперы наберут понятых из соседней полусгнившей от пьянства деревеньки. Оперы будут топтать паркет грязными ботинками, сыпать пепел на восточные ковры и в кадки с пальмами; оперы будут уединяться с участниками трагедии в самых интимных местах особняка и стряпать бесконечные протоколы. И еще неизвестно, чем это обернется, потому что абсолютное алиби имеет только один человек — Аглая Канунникова.

Мертвая Аглая.

— Вы намекаете на то, что это… — Софья сделала вторую попытку. В рывке. Но штанга ей так и не покорилась.

— Если классифицировать отравление как убийство, то намекаю. — Бесстыжий Чиж находился с госпожой Сафьяновой в разных весовых категориях и поэтому легко справился со снарядом. С первого захода. — Нужно вызвать милицию.

— Подождите… — повысила голос Tea. — Почему мы должны верить какому-то сомнительному типу? И его сомнительным выкладкам?

— Вам-то чего бояться, дорогая Tea? — тотчас же отозвалась толстуха Минна. — По-моему, это ваш звездный час. Попрактикуетесь в даче автографов — какая вам разница, что подписывать: книгу или протокол?.. Говорят, у вас в наличии имеется двадцать вариантов подписи — на все случаи жизни.

— Вот именно — жизни! Но не… — мулатка скосила глаза на тело Аглаи.

— Никогда не поздно начать.

— Для меня — да. А в вашем почтенном возрасте поздно все. Даже соучастие в убийстве. — Tea, самая легкая, самая хрупкая из всех, легко перемахнула барьерчик с надписью “преступление” и теперь на всех парах неслась к финишу.

Черт возьми, они снова начали совать друг другу шпильки в мягкие места!.. В самое удачное время и в самом удачном месте, ничего не скажешь! Даже сидя на соседних электрических стульях, они будут поносить друг друга, даже стоя в одной очереди на гильотину!..

— Я не претендую на соучастие в убийстве. Уступаю это почетное право вам… — Минна ловко обошла Tea на повороте и первой разорвала финишную ленточку.

— Дамы, дамы! — Софья постучала ладонью по столу. — Думаю, сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений! В комнате находится тело.

— Если это тело, — бросила Tea. — Если это тело, а не мистификация. Вы уверены, что она нас не надула?

— В каком смысле?

— Она любит такие штучки. До последней страницы держит кукиш в кармане. Это ее обычная практика. Слова в простоте не скажет, от нормального, человеческого мотива преступления ее тошнит. Все норовит с подвывертом, с подвывертом, да еще и Фрейдом по башке бьет при первой же возможности.

Tea снова выдвинулась к лежащей на полу Аглае. Она присела на корточки перед телом и с влюбленной ненавистью посмотрела на него:

— Не на тех напали, дорогая Аглая! Поищите других ДУР.

— А может, уже начались съемки? — высказала предположение Минна.

— В сценарии подобного эпизода не было, — уточнила Софья.

— А кто же придерживается сценариев? — Tea явно не хотела покидать первый ряд партера. Напротив, она основательно расположилась в нем и теперь не спускала глаз с обездвиженного, чудовищно исказившегося лица Аглаи. — Сговорилась с режиссеришкой, возможно, даже заплатила ему, чтобы выставить нас идиотками. Все повернули головы в сторону режиссера Фары. Несчастный Фара стоял возле горки с посудой и все еще сжимал в руке бокал шампанского. У него был такой перепуганный вид, что мысль о сговоре отпала сама собой.

— Что скажете, Фараххутддин? — Сдаваться вот так, запросто, Tea не хотела. — Сколько получили от этой флибустьерки пера?

Фара съежился прямо на глазах и картинно, как в индийской мелодраме, заплакал. После подобных тягуче-глицериновых слез непременно должен следовать танец “Джимми, Джимми, ача, ача” — на фоне цветущей магнолии и Бенгальского залива.

— Оставьте человека в покое, — вступился за своего коллегу Чиж. — Человек-то здесь при чем? Вы меня просто поражаете! Она мертва, вы же сами видите! Какая уж тут мистификация?!

— Я поверю в это только тогда, когда тело будет предано земле в присутствии как минимум двадцати свидетелей. — Tea было не так-то просто сбить с толку. Она призывно посмотрела на остальных корифеев жанра, как бы ища у них поддержки.

— А я бы и тогда не поверила. — Минна поправила брошь на пудовой груди. — Только после эксгумации с последующим анализом ДНК.

— Может быть, вскроем тело, чтобы убедиться окончательно? — подвела итог Софья. И выразительно посмотрела на тесак, который все еще держал в руках Чиж.

После этих слов ситуация в зале стала ощутимо отдавать сюрреализмом. Неужели не найдется ни одного здравомыслящего человека? Фара и Райнер-Вернер полностью деморализованы, то же самое можно сказать о Дашке, заслонившейся божками из набора начинающего шахматиста. О трех масскультовых стервятницах и речи не идет…

— Вскрывать тело будут судмедэксперты, — отрезал Чиж. — Это не ваша компетенция.

— Что касается компетенции, молодой человек… Я много лет проработала в прокуратуре. Я прошла все ступени… И готова провести дознание.

Огромный рот Софьи выгнулся — и снова все пространство вокруг нее искривилось. Пространство, находившееся теперь под прокурорским надзором. Софья моментально увеличилась в размерах, и в ее правой руке ослепительным светом блеснул меч законности. А в левой — звякнули весы правопорядка. Зрелище было таким завораживающим, что мне сразу же захотелось признаться во всех преступлениях человечества: от варварского распятия Христа до варварского истребления стеллеровой коровы. Подобное чувство, должно быть, испытали все присутствующие. Даже Чиж едва не выронил тесак перед суровой физиономией дознавательницы.

Но до признаний дело так и не дошло.

— Значит, говорите, прошли все ступени в прокуратуре? — съехидничала Tea. — От столовой на первом этаже до женского туалета на втором?

— И до бухгалтерии на третьем, — съехидничала Минна. — Кажется, вы там заседали последние пятнадцать лет, дорогая Софья?

— И даже не главным бухгалтером, — продолжала издеваться Tea.

— И даже не старшим экономистом, — продолжала издеваться Минна.

Дутая величина Софьи Сафьяновой лопнула как мыльный пузырь. Меч законности выпал из ее рук, да и весы правосудия значили теперь не больше, чем самый обыкновенный безмен. С килограммом маргеланской редьки на крюке.

— А работали вы ма… — подмигнула Софье Минна.

— А работали вы ши… — подмигнула Софье Tea.

— …нисткой, — хором закончили обе и подмигнули друг другу. — Машинисткой!!! Простой машинисткой, даже без среднего специального! Так что все вы врете в своих интервью!

Н-да… Если так пойдет и дальше, то мы узнаем много интересного.

— Да ладно, — огрызнулась Софья, усмирив беснующийся рот. — Сами-то… Минна Майерлинг, она же Мария Моисеенко, старший повар инфекционной больницы номер тридцать четыре. Уволена в 1992 году за систематические кражи продуктов!

Минна-Мария, не ожидавшая такой прыти от машинистки без среднего специального, почесала отроги груди и со слезой в голосе произнесла:

— А в 1993 году восстановлена. По суду.

— И снова уволена. — Tea с проворством блохи переметнулась через линию фронта. — Спустя месяц после восстановления. И не только за систематические кражи продуктов, но и за систематические кражи белья из прачечной больницы.

— Временные трудности, — пробормотала Минна.

— То-то вы харю… — подмигнула Минне Tea.

— То-то вы наели… — подмигнула Минне Софья.

— То-то вы харю наели на временных трудностях! — хором закончили обе и подмигнули друг другу. — Полнокровная вы наша! Кровушку с мясцом девать некуда, вот и пишете про вампиров и маньяков. И про бензопилы на бойнях!

— Да ладно, — огрызнулась Минна, нервно застегивая и расстегивая палехскую брошку. — Сами-то… Теодора Тропинина, она же Теодора-Эйприл-Вивиан-Октавия Мкамбе, внебрачная дочь гражданина Ганы, отрыжка Международного фестиваля молодежи и студентов…

— Пятьдесят седьмого года, — ввернула Софья.

— Его, его! — подтвердила Минна. — После окончания педучилища работала ночной воспитательницей в детских садах. Отовсюду уходила по ходатайству родителей. Дети жаловались на плохой сон, ночное недержание… Без аппетита ели. И вообще.., нервничали.

— А все почему? — подмигнула Tea Софья.

— А все почему? — подмигнула Tea Минна. — А все потому, что Теодора-Эйприл-Вивиан-Октавия Мкамбе пичкала детей страшилками на ночь.

— С-страшными страшилками! Отдай мое сердце!'! — хором закончили обе и подмигнули друг другу.

— А может, это и вправду сердце? — неожиданно возвысил голос Райнер-Вернер, до этого только икавший и отделывавшийся от реальности негромкими пуками и такими же негромкими междометиями. — Может быть, господин Чиж ошибается и фрау Канунникова скончалась от сердечной недостаточности?..

Напоминание о покойной было таким неуместным, что все три фурии посмотрели на немца с плохо скрытым неудовольствием.

— Эта от сердечной недостаточности не скончается, — сказала Минна.

— Эта сама кого хочешь до нее доведет, — сказала Tea.

— У нее вообще сердца нет, — подытожила Софья. — Приглашают тебя на передачу, месяц договариваются… Звонят через день. А потом — за сутки до эфира — задний ход. “Просим простить, у нас произошли подвижки в сценарии, надеемся на дальнейшее сотрудничество…” А иногда и отснимут уже — и родным раззвонишь, и близким, и знакомым… Сядешь смотреть — и что же?! Вырезали!

— Чикнули! — добавила Минна.

— Исполосовали! — добавила Tea. — Ножничками: клац-клац.

— С ее подачи! Вот так она перекрывает кислород, наглянка! — проскандировали все трое.

Тишина после столь бурного эмоционального всплеска наступила сразу же. Высказав все, что думают, о постылой конкурентке, милейшие женщины потянулись к выходу. Они были у самой двери, когда их остановил голос Чижа.

— Я бы на вашем месте никуда не уходил, — процедил Чиж. — Тем более что кислород перекрыли не вам. В данном конкретном случае.

Выводок писательниц остановился — как будто каждую из них хлестнули плетью. Или ударили по голове увесистым томом конкурентки — Не вам. А ей…

Софья, как человек, в не столь далеком прошлом имеющий отношение к прокуратуре, отреагировала первой:

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что если госпожа Канунникова мертва… Отравлена… И мы классифицируем отравление как убийство. То…

— То?! — переспросила Минна.

— То?! — переспросила Tea.

— То?! — переспросила Софья.

— То есть и убийца! — закончил Чиж и красноречиво перебросил тесак из правой в левую руку. — Вот так. Таким образом обстоят дела.

Если бы не Райнер-Вернер, я бы не удержалась на ногах. Если бы не диван, Райнер-Вернер тоже не удержался бы на ногах. Что еще оставалось после подобной сногсшибательной новости? Немец с размаху шлепнулся на упругие кожаные подушки, я с размаху шлепнулась на немца, Ксоло с размаху шлепнулась на меня — так мы и застыли. Если “убийство” было понятием абстрактным и могло относиться к чему угодно, то “убийца” было понятием конкретным и касалось каждого из нас.

Но прежде всего оно касалось Аглаи.

Еще совсем недавно Аглая была живой и здоровой, полной жизни, полной планов; она закончила новый роман, который просто призван был открыть новую страницу в ее творчестве. Ее обожали читатели, ее ненавидели конкуренты, ее домогались журналисты, по ней сохло телевидение. Полоумные Интернет-фанаты устраивали обсуждения канунниковских детективных ходов на форуме “СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА!” lt;Фильм Ф.Трюффо.gt;. Полоумные Интернет-фанатки обсасывали саму Канунникову на форуме “400 УДАРОВ” lt;Фильм Ф.Трюффо.gt;. Иногда они путали оба этих форума, и мне — среди длинных аналитических послании — приходилось вылавливать сентенции типа: “О боже! Я видела ее на книжной ярмарке, и она дала мне автограф. Какая же она милая, боже!!! Help me: существует ли в природе дезик “МЕА CULPA” (польз, героин, кн. “ИЗ ГЛУБИНЫ”)? Если да, то где его достать?!quot;

Теперь все поменялось.

Поменялось в какие-то жалкие десять секунд.

Ее больше нет. Она умерла не в своей постели — это было бы банально. Она не погибла в автомобильной катастрофе — это было бы тривиально.

Она была убита. Смерть, достойная Королевы Детектива. Лучшего и желать нельзя… Феерическая концовка. Музыка, туш!..

Пока я размышляла над этим удивительным поворотом судьбы, бедра мои как будто тисками сжало.

Проклятый немец!

— Какого черта? — прошипела я. — Вы что делаете?!

— Ничего…

— Вы что, меня лапаете?!

— Was ist das lt;Что это такое? (нем.)gt; — “лапать”? — в той же тональности прошипел немец.

Надо же, как быстро вылетел ненормативный русский из твоей гнусной головы!

— Уберите грабли, подонок! Извращенец! Нашли время и место!

— Вас только это смущает? — плоско сострила мюнхенская гадина, но руки все же убрала. А потом радостным шепотом сообщила:

— Кажется, у меня все в порядке с…

— Да заткнитесь вы, ради бога!

— Вы сами… Дали повод! Сели мне на колени… Так вот как была истолкована моя минутная слабость! Подскочив, я рванула от извращенца, как от чумного барака, и перевела дыхание только возле Дарьи. Дарья по-прежнему стояла на шахматном погосте, и вид у нее был самый оторопелый.

— Ну, вы даете! — покачала головой Дарья, издалека разглядывая Райнера-Вернера, мертвой хваткой вцепившегося в собственный пах. — На одном гектаре с трупом… Это так сильно тебя возбуждает?

— Что — “это”?

— Это, — кивнула Дашка в сторону лежащей на полу Аглаи. — Мертвое тело. Надо же, какой темперамент! Теперь я понимаю, из-за чего сбежал твой Бывший…

Теперь, по прошествии шести месяцев, Бывший интересовал меня не больше, чем результаты выборов в Великий народный хурал Монголии в 1975 году, но я все же спросила:

— Из-за чего?

— Из-за твоих разнузданных сексуальных фантазий. Привязать к себе такого промискуитетчика, как этот гипер-Гансик, — уметь надо!

— Не говори глупости…

— Надеюсь, ты не думаешь, что это сделала я?

— Что — “это”?

— Это. — Дашка по-прежнему не отводила взгляда от тела.

— Не говори глупостей. — Я даже не сразу сообразила, что она имеет в виду.

— Я ее не убивала. Честное слово…

— О чем ты?

— Я ее не убивала… Ты можешь сказать, что я ее ненавидела… Терпеть не могла. Что для меня она была как кость в, горле… Но я не убивала…

— Прекрати сейчас же!

Но Дарью уже невозможно было остановить.

— Да, меня от нее тошнило… Меня вообще тошнит от масскульта… Но я ненавидела ее гораздо сильнее… Чтобы просто взять и вот так… Отравить, как крысу… Когда так ненавидят — не убивают.

— Да? — искренне удивилась я. — Почему?

— Это… — Дашка засопела, пытаясь подобрать самую нужную фразу, самые точные слова. — Это было бы слишком просто. Ты понимаешь меня?

Самым удивительным было то, что я понимала. Моя фанатичная (кто бы мог подумать!) подруга слишком долго культивировала в себе ненависть к прославленной, обласканной, облизанной, обожаемой Аглае Канунниковой; она пестовала эту ненависть, она холила и лелеяла ее, удобряла и подкармливала. Она смахивала пыль с широких листьев ненависти, она подрезала сухие ветки и поганой метлой гнала вредителей. Из крошечного, совершенно не приспособленного к жизни саженца она вырастила могучее дерево….

И теперь спилить его под корень вот так, за здорово живешь?! Засунуть псу под хвост многомесячные усилия? Лишиться любимой игрушки, даже не выставив в продвинутой галерее инсталляцию “Масскультура: Гибель “Титаника”? Не-ет… Куда проще мысленно уничтожать Аглаины примитивные ценности каждый день, чем навсегда расстаться с самой возможностью такого уничтожения.

— Ты сумасшедшая, — только и смогла выговорить я.

— Может быть, — скромно согласилась Дашка.

— Ты сумасшедшая, но…

Теперь и я смотрела на Аглаю. Чувство реальности покидало меня и снова возвращалось. Выдающаяся писательница, кумир миллионов, лежит на полу, в чужом доме, среди чужих людей… Она не напилась, она не уснула, она — мертва!..

— Ты сумасшедшая, но ты не убийца. — Я все-таки заставила себя произнести эти слова. И Дарья благодарно сжала мне пальцы горячей и влажной рукой.

— Спасибо… Ты скажешь об этом?

— Кому?

— Когда.., сюда приедут и начнут расспрашивать о происшедшем. Ты скажешь, что я не виновата? Я все время была здесь, я ни на секунду не отлучалась. Ты скажешь об этом?

— Конечно.

— Подтвердишь, что мы были рядом и друг от друга никуда не отходили?

— Конечно.

Получив верительные грамоты, Дарья сразу же успокоилась. К ней вернулась ее обычная надменность. И обычный, так восхищавший меня, цинизм.

— Не обижаешься, что я была с твоим немцем? — Она наконец-то позволила себе улыбнуться. — Это даже не интрижка, так, пересып одноразовый. И даже не в кровати, а в коридоре под вешалкой… Если это тебя успокоит…

— Что?

— Я же не знала, что у вас все получится. И что он, презрев широкий выбор, решит остановиться на твоем проблематичном тельце… А вообще — он забавный. Может быть, стоило его у тебя отбить?

— Что?!

— Шучу. Интересно, кто все-таки это сделал? Кто ее убил?

Действительно, кто?

Дарью я вывела за скобки как идейную извращенку. Райнер-Вернер — извращенец сексуальный — отпал сам как лицо, не заинтересованное в жизни малодоступной для его перчика Аглаи (и, как следствие, — в ее смерти). Мы с Ксоло оказались вычеркнутыми из списка как близкие родственники покойной.

Режиссер Фара вылетает из того же списка как тряпка, неспособная держать себя в руках. Он и таракана не отравит, не то что взрослую сильную женщину.

Химик при видеокамере Петя Чиж тоже вне подозрения именно как химик. Не станет человек, только что совершивший преступление, расписывать его в таких подробностях и в таких утонченных (если не сказать — изысканных) деталях. Яды — слишком экзотическая вещь, чтобы демонстрировать в них такие познания. И тем самым подставлять себя под удар.

Остаются трое.

СС, ТТ и ММ.

Три главные Аглаины конкурентки. Их ненависть (в отличие от высокой, опоэтизированной ненависти Дашки) носит шкурный характер. Она завязана на тиражах, интервью, съемках, издательствах. Она завязана на читателе. Смерть Аглаи выгодна всем троим.

Просто потому, что Великую и Неповторимую забудут через полгода. Максимум — через год. И поле для игры станет чистым. Я довольно долго проработала с Канунниковой, чтобы усвоить главный принцип массовой культуры: “С глаз долой — из сердца вон”.

С глаз долой — из сердца вон.

Вон!

— ..Возьми платок, — сказала Дашка.

— Платок?

— Ты ревешь уже пять минут. Смотреть тошно. Я ухватила протянутый мне кусочек батиста и вытерла взмокшие ресницы. Похоже, что я действительно плакала. Я была единственной, кто отреагировал на смерть Канунниковой таким естественным и таким бесхитростным способом. Все остальные не опустились даже до элементарного сочувствия.

Все были озабочены только собой.

Особенно после того, как неугомонный Чиж произнес слово “убийца”.

Три грации, уже готовые выплыть из зала, моментально вернулись, оседлали тяжелые дубовые стулья и с укором посмотрели на эксперта по ядам.

— Вы хотите сказать, что среди нас есть убийца? — подняла жидкие брови Минна.

— Он уже это сказал, — сморщила кокаиновые ноздри Tea.

— И кто же совершил это злодеяние? — опустила кончики губ Софья.

Чиж молчал. Пауза затягивалась, распухала, заползала за шиворот, холодила кожу — и наконец стала невыносимой. Первой не выдержала Минна — крупные женщины, как правило, отличаются мнительностью.

— Опять эти дурацкие намеки!

— Это не намеки. — Зараза мнительности перекинулась и на Tea. — Это прямые обвинения, разве вы не видите?! Этот сопляк нас обвиняет!

— Как будто мы здесь единственные! — поддержала товарок Софья. — Как будто, кроме нас, здесь никого нет.

— Вот вы, девушка. — Теперь Минна в упор смотрела на меня. — Вы кто такая? Вы ведь не из съемочной группы, правда?

— Нет… Я — личный секретарь Аглаи Канунниковой. Эта сухая, лишенная всяких эмоций информация породила целую бурю народного возмущения.

— Личным секретарем обзавелась, надо же! И здесь выпендривается! — сказала Минна.

— Цену себе набивает! — сказала Tea.

— Корчит из себя Артура Конан Дойля! — сказала Софья. — А вы, такая симпатичная, ей подыгрываете! Стыдно, девушка! На легкие деньги польстились! А могли бы зарабатывать на жизнь более достойным способом!

Похоже, они держат меня за проститутку, а Аглаю — за разухабистую владелицу публичного дома! Обвинения были столь чудовищны, и я даже не нашлась что ответить. Зато у всех остальных появилась возможность высказаться.

— Да что же мы на нее накинулись? — неожиданно пожалела меня Минна. — Может быть, девушка не виновата. Может быть, она стала жертвой обстоятельств. Может быть, дорогая Аглая платила ей жалкие гроши!

— С нее станется! Прижимиста, как пейсатый рэбе! — запоздало возмутилась Tea.

— За копейку в церкви перднет, — по-прокурорски грубо выругалась Софья. — Мне рассказывали осведомленные люди… Она такую бойню из-за гонораров устраивает — хоть святых выноси! Зубами деньги вырывает!..

Софья перевела дыхание и ласково улыбнулась мне:

— А вас саму она не достала?

Подтекст был более чем прозрачен: Аглая доведет до мысли о смертоубийстве кого угодно. Вот и тебя довела!..

— Ну, хорошо, с девушкой все понятно, — наконец-то они оставили меня в покое. — А молодой человек?

— Ах, этот извращ… — Я мельком взглянула на гнуса Райнера и тотчас же поправилась:

— Этот молодой человек — господин Рабенбауэр, из Мюнхена. Он переводит книги Канунниковой на немецкий, приехал сюда по личному приглашению писательницы.

Немец закивал головой, а мое вполне невинное замечание вызвало у трех детективщиц самую настоящую ярость.

— Вы слышали? — Tea картинно вознесла руки к небу. — Мало ей нашего несчастного оболваненного читателя! Так она до немцев добралась!

— Тихой сапой, — сквозь зубы процедила Софья. — И здесь отличилась! У меня переговоры уже год идут… С узбеками. Тянут, проклятые, Митю за титю! А эта уже и Германию окучила!

— Мерзавка! — добавила Минна.

— Авантюристка! — добавила Tea. — На ходу подметки рв…

До сих пор молчавшая Дашка самым бесцеремонным образом перебила мастерицу иронического детектива:

— Вы, как я посмотрю, горячо любили покойную.

— А это кто? — спросила Минна.

— Вот именно, кто это? — спросила Tea.

— Это журналисточка. — Как и подобает бывшему работнику прокуратуры, Софья обладала самой полной информацией о гостях. — Приехала освещать съемки.

В подтексте явно слышалось “Черт тебя принес”, но известие о “журналисточке” заставило женщин присмиреть. Да еще диктофон за обедом! Диктофон, бесстрастно зафиксировавший литературную склоку, где все стороны не особенно стеснялись в выражениях. Да что там “не стеснялись”! Они готовы были живьем друг друга сожрать.

Вместо десерта.

Теперь диктофонная пленка могла вылезти писательницам боком. Если, конечно, она попадет в руки следствия. А Дашкина внешность — внешность стервы и закоренелой провокаторши — не оставляла никаких сомнений: пленочка до компетентных органов доковыляет и к тому же будет снабжена соответствующими комментариями. И финальное Аглаино “Ловко мы вас разыграли!”, выданное уже после отключения диктофона, не спасет троицу от обстоятельного разговора при наличии стольких свидетелей.

И психологического давления со стороны следователей.

И, возможно, камеры предварительного заключения.

Все эти простые мысли галопом проскакали по лицам СС, ТТ и ММ. Но выводы, которые они сделали, оказались различными.

— Вас, кажется, зовут Дашенька? — Голос Минны, которая еще минуту назад Дашку в упор не видела, был полон ничем не разведенной глюкозы.

— Дашенька, — хихикнула Дарья и даже подобрала живот в предвкушении экстремальных писательских ходов.

— Видите ли… То, что вы услышали сегодня за обедом, — это, так сказать, наши маленькие литературные игры. Что-то вроде спарринга. Как в боксе. Не стоит придавать нашим словам никакого значения. Это всего лишь слова. Не больше.

— Конечно. — Tea попыталась перехватить инициативу, выдвинуться на полкорпуса вперед и первой припасть к ногам “журналисточки”. — Слова — это единственное наше оружие. Единственный смысл нашей жизни… Слово может поднять до невиданных высот и может уничтожить. Убить наповал…

Лучше бы она этого не говорила!

— Так, значит, слово.., ее убило? — поинтересовалась Дарья. — И какое именно? И кто же его произнес?.. Впрочем, это легко будет установить. По пленке.

— Вы не так меня поняли, — заныла Tea.

— Она поняла именно так, как вы это произнесли, дорогая Tea. — Софья презрительно улыбнулась. — Вы, как всегда, не следите за речью. Ляп за ляпом. Совсем как в ваших псевдоиронических детективах. Но, если мне не изменяет память, ваша фамилия — Валикова, милочка?

— Память вам не изменяет.

— Дарья Валикова из журнала “Роад Муви”, не так ли? Дашка заподозрила неладное, но все же ответила:

— Да. Я работаю в “Роад Муви”.

— Та самая Дарья Валикова, специалистка по отстрелу книжной дешевки. В последнее время вы развязали настоящую охоту на госпожу Канунникову, не так ли? Вы ей проходу не давали. Ни одного доброго слова в рецензиях, одни проклятья… И вот, пожалуйста, срываетесь на съемки передачи с ее участием. Вам это не кажется странным?

— А вам? — Дарью не так-то легко было сбить с толку.

— Не показалось бы… Если бы все не закончилось столь плачевно.

— Вы хотите сказать…

— Я только хочу сказать, что все мы находимся в одинаковом положении. Я бы даже сказала — в одинаково скверном положении.

— Не совсем, — раздался тихий голос Чижа. Только теперь я заметила, что голос этот имеет одну замечательную особенность: его забываешь сразу же, как только он перестает звучать. — Кое-кто хочет свое положение улучшить.

— Кое-кто? — удивилась Софья.

— На вашем месте я бы никуда не уходил. Чиж обращался к Tea, которая, воспользовавшись моментом, мелкими перебежками двигалась в сторону двери. Окрик заставил ее вздрогнуть и обернуться.

— Мне нужно выйти. Ненадолго. В дамскую комнату, — заблеяла Tea. — Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного?

— Нет, но… — Чиж замялся.

— Думаете, я собираюсь вынести пузырек с ядом? Канистру с цианистым калием?.. Замести следы?

— Не забывайте, что среди нас находится убийца, — после некоторого раздумья бухнул Чиж.

— И этот убийца — я? — Tea нервно рассмеялась.

— Я этого не говорил… Если вам нужно выйти, тогда, разумеется… Но будет лучше, если вы возьмете провожатого.

— В качестве провожатого или в качестве соглядатая? Следователь-любитель задумчиво поскреб подбородок. Любой из ответов оскорбил бы почтенную женщину.

— Если вы позволите, я могу составить вам компанию, — встрепенулся Райнер-Вернер, и я досадливо поморщилась.

Теперь, когда ситуация с царем джинсовой горы (не без моего участия) была взята под контроль, в Райнере вновь взыграли его порочные инстинкты. Мулатка же, в полном имени которой (Теодора-Эйприл-Вивиан-Окта-вия) явно проклевывался африканский темперамент, предложение немца встретила благосклонно:

— Буду вам очень признательна, господин Рабенбауэр. Но интернациональный дуэт так и не состоялся.

— Не пойдет, — сказала Минна.

— Не пойдет, — сказала Софья.

— Никаких сепаратных переговоров с переводчиками, — добавила Минна.

— Тем более что ваши квазииронические тексты вообще непереводимы, — добавила Софья.

— Даже на язык здравого смысла, — заключила Минна — А если вам так уж приспичило, пусть вас проводит кто-нибудь из обслуги. Да вот хотя бы Ботболт… — заключила Софья. — Ботболт!..

Но призыв к мажордому в смокинге повис в воздухе.

Ботболт исчез.

Этот прискорбный факт окончательно прояснился через пять минут, когда Минна и Tea прочесали оранжерею, а Софья и Райнер-Вернер хором проскандировали затейливое татаро-монгольское имя, стоя в дверях зала. И даже выдвинулись с этим именем на устах в холл с коврами и оружием.

Но никакого ответа не последовало.

Ботболт как сквозь землю провалился. И никто не смог объяснить толком, когда же он выскользнул из зала. Все хорошо помнили момент, когда бурят передал Пете Чижу тесак и позволил выдоить из себя несколько капель крови.

После этого наступил коллективный провал в памяти. Пока свидетели преступления шастали в поисках бурята, Ксоло все-таки удалось вырваться из моих рук, и она снова прибилась к Аглае. Крупно дрожа, собака подползла к хозяйке, несколько раз лизнула ее сжатую в судороге ладонь и затихла.

— Мы не можем оставить ее вот так, — жалобным голосом сказала я Чижу. — Давайте перенесем ее куда-нибудь… Хотя бы на диван.

— Нет. — Чиж был непреклонен. — Это сделают те, кто должен сделать.

— Нужно хотя бы прикрыть… — не отставала я от Чижа.

— Хорошо.

Скорченная фигурка Аглаи рвала мне сердце. Она была нереальна и непристойна одновременно — как и любое физическое проявление смерти. Впрочем, что я могла знать о смерти? Несколько отрывочных воспоминаний детства: дед в простеньком гробу в гостиной (той самой, где по воскресеньям обедала вся семья); похороны воробушка в дальнем углу двора, за гаражами (стеклышки, фантики от конфет, перемазанные млечным соком одуванчики); похороны жука, похороны стрекозы, бабочки и маленькой лягушки… Телефонный звонок мадам Цапник (“Заказ на костюм отменяется, Алиса, мой шурин умер в прошлую пятницу”)… Соседская колли, околевшая от рака. Дельфин на песчаной отмели у Евпатории — искалеченный винтом…

И вот теперь Аглая.

Ее уход, так похожий на заставку к телепрограмме “Играем в детектив”, и сам был детективом. Но три закомплексованные литературные экстремистки превратили его в фарс.

А теперь еще Чиж…

Чиж придал фарсу законченность, сняв со стола тяжелую скатерть. Скатерть еще хранила в себе несколько темных, непросохших пятен шампанского и воспоминания о шведском столе. С икоркой, салями, балычком, пикулями и швейцарским сыром.

— Что вы делаете, Петя? Вы с ума сошли?!

— Предлагаете, чтобы я сорвал шторы?

— Нет, конечно… Я поднимусь к себе и возьму простыню.

— Хорошо, — согласился он и повернулся к режиссеру Фаре. — Ты побудешь здесь?

Фара закивал аккуратно зализанной восточной головой, надул щеки и тряхнул плечами. После подобных красноречивых телодвижений непременно должен следовать танец “Куч куч, хота хай”. На фоне цветущей сливы и горы Нангапарбат.

— Идемте вместе… — Чиж подхватил меня под руку. — В холле я видел телефон. В ментовскую нужно звонить в любом случае.

— Да, вы правы.

Телефон действительно стоял на небольшом столике в холле рядом с гепардом. Возле него уже ходили кругами Софья и Райнер-Вернер. Судя по мизансцене, Райнер порывался схватить трубку, а писательница Сафьянова всеми силами пыталась этому воспрепятствовать.

Увидев нас, Сафьянова отпрянула — и от Райнера, и от телефона.

Райнер-Вернер, воспользовавшись моментом, тотчас же бросил плоский палец на клавиши.

— Куда это вы собираетесь звонить, любезнейший? — поинтересовался Чиж.

— В консульство. Я — гражданин Германии и не хочу быть втянутым в это.., м-м.., неприятное происшествие.

— Положи трубку. — Голос Чижа не предвещал ничего хорошего, но что значило это квелое предупреждение для мускулистого адепта швабского атлетического порно?

— Плюю на вас, — с чисто немецкой обходительностью ответил Райнер. — И на вашу дикую страну. С вашими дикими озерами и дикими женщинами….

Интересно, кого он имеет в виду? Скорее всего — меня. Меня и мои социальные протесты по поводу клешней на бедрах.

— ..и диким снегом, и диким льдом…

— И дикими мужчинами, — добавил Чиж и исподтишка ударил немца в пах.

Несчастный перчик! Одно испытание за другим! Пока Райнер-Вернер корчился от боли. Чиж быстро набрал сокровенный 02. Несколько секунд он мрачно слушал, потом — так же мрачно — принялся дуть в трубку.

— Не работает, — спустя непродолжительное время сообщил он.

— Милиция не работает? — хором уточнили мы с Софьей.

— Телефон.

— Что значит — не работает?

— А то и значит. Глухо как в танке. Можете сами попробовать.

Пока мы с милейшей Софьей по очереди трясли трубку, Чиж присел на корточки и внимательно осмотрел провод. А потом отогнул ковер.

— Надо же! Вы только посмотрите. Провод у телефонного гнезда был аккуратно перерезан.

— Идиоты, — процедил Чиж, и было совершенно непонятно, к кому относится это нелестное определение: к нам или к тому, кто сделал надрез.

Наплевав на возможные трения с Дымбрылом Цыренжаповичем, оператор с мясом вырвал часть провода, зачистил его концы универсальным ботболтовским тесаком и заново соединил их.

— Проверьте, — бросил он Софье.

Софья поднесла трубку к уху и покачала головой.

— Ну, что? — спросил Чиж, хотя и так все было ясно: телефон не работал окончательно и бесповоротно.

— Ничего.

— Странно. — Чиж нахмурился.

— Кажется, есть еще один. На кухне, — робко подсказала я.

— А вы откуда знаете?

— Я видела…

Я действительно видела еще один телефонный аппарат в простенке между буфетом и мойкой, когда заходила на кухню за спиртным и встретила там Минну.

— Идемте.

Исполненные самых дурных предчувствий, мы вернулись в зал, прошли через маленький коридорчик и оказались на кухне. Деревянная коробка с телефоном висела на стене, а сам телефон поблескивал хромированными деталями и отделанной малахитом панелью. Трубка тоже была малахитовая. Должно быть, падкий на роскошь Дымбрыл сторговал аппаратец в Музее радио и вынес его через служебный ход.

Чижу понадобилось пять секунд, чтобы определить, что телефонный раритет начала века полностью разделил участь своего более современного собрата. Тот же аккуратный надрез у гнезда, и та же вселенская немота в трубке.

— Плохо, — Чиж почесал тесаком подбородок и поморщился. — Очень плохо.

— Вы думаете? — осторожно спросила Софья.

— А вы нет? Если, конечно, смерть Канунниковой и шалости с проводами как-то связаны. А вот и бутылка…

На небольшом, отделанном под красное дерево столике расположилась целая батарея развеселых пузырьков: джин, виски, вермут, два вида хереса и яичный ликер. Вплотную к ликеру примыкало с десяток чистых бокалов. И над всем этим алкогольным великолепием высилось маленькое, почти кукольное окошко. За окошком царила та особая молочная темнота, которой так отличаются зимние ночи в глуши. Засмотревшись на эту скорее амбразуру, чем окно, я не сразу заметила стоящую в отдалении от основной батареи бутылку “Veuve Cliquot Ponsardin”. Бутылка была полной. Или почти полной. Опорожненной максимум на один-два бокала.

— Неужели та самая? — благоговейно прошептала Софья. — Из которой?..

— Хотите попробовать? — ухмыльнулся Чиж.

— Воздержусь. Интересно, куда пропали те двое?

— Какие двое?

— Те два парня, которые обслуживали нас за обедом. После обеда я их не видела. И за ужином — тоже.

Подсобка! Пустые бутылки, остатки эклеров на блюдце, две мертвецки пьяные головы, прильнувшие друг к другу… Не говоря ни слова, я оставила своих спутников, метнулась в коридорчик и распахнула дверь подсобки.

Пусто.

Никаких следов возлияний. Два бурята, казалось, пустившие здесь корни, обильно политые коньяком, исчезли. Вместе с бутылкой, блюдцем и отчетливым запахом конины.

Но сдаваться так просто мне не хотелось. Осмотрев каждый сантиметр пола (уж не завалились ли они за плинтус, чертовы отпрыски быка Буха-Нойон Бабая!), я переключилась на полки. Хозяйственная мелочь, банки с краской и какими-то химикатами (сплошь испещренные затейливыми химическими формулами: FeSQi 7H20, FeCii, NaHC03), пакеты с удобрениями, запасные лампочки, несколько похожих на лассо скрученных садовых шлангов, открытые ящики с инструментами…

И все же визит в подсобку оказался не напрасным: на одной из полок, рядом со скатертями, салфетками и кухонными полотенцами, я нашла стопку чистых простыней. Хоть здесь повезло, теперь будет чем укрыть Аглаю от посторонних глаз.

Прижимая простыню к груди, я вернулась в зал. Дарья по-прежнему торчала у шахмат. Фара подпирал плечом горку с посудой, а дамы вместе с Петей Чижом обсуждали сложившееся положение.

— Неужели нельзя починить телефон? — спросила у Чижа Tea.

— Теоретически можно, но для этого необходимо полностью отследить проводку. Проводка скрыта, значит, придется долбить стены. Все стены во всем доме. Плана коммуникаций у нас нет… Да и понравится ли это хозяину, когда он вернется?

— Если… Если он вернется, — трагическим шепотом произнесла Минна. Как и все крупные женщины, она была склонна излишне драматизировать события.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказала. Гостеприимный хозяин исчезает в самое неподходящее время. А в еще более неподходящее время исчезают его люди. Дом пуст, дом не подает никаких признаков жизни, на полу лежит мертвое тело и к тому же телефон не работает.

Я поежилась.

Картинка, нарисованная Минной, действительно выглядела не лучшим образом. Даже если вынести за скобки те семнадцать леденящих душу триллеров, которые она написала.

— Я не понимаю только одного. — Софья тоже решила внести свою лепту в общий разговор. — Зачем был нужен дубль с телефоном?

— Что значит — дубль?

— Если где-то испорчена проводка, то зачем нужно было подрезать провода у самих телефонов. Ведь они и так не работали?..

— А вы поищите хозяев и спросите их об этом, — посоветовала мулатка Tea.

— Где же их искать, помилуйте!

— Дом, конечно, велик, но не настолько, чтобы в нем заблудиться!

Готические башенки, венчавшие крылья дома, узкая винтовая лестница, лесная глухомань, в которую черт занес господина Улзутуева… Да и сам Улзутуев — порочно расплывшийся бурят с порочно-желтым лоснящимся лицом… Обрезанные телефонные провода, пропавшая обслуга, мертвая Аглая Канунникова — все эти неприятные факты отбивали всякое желание исследовать дом. И, видимо, не только у меня.

— Обрезать телефоны, надо же, какая подлость. — Tea скрипнула зубами. — Как раз в духе покойницы… Наверняка это она все организовала!

— Мне кажется, нужно уезжать отсюда. И чем скорее — тем лучше, — вынесла вердикт Софья. — Не нравится мне это место…

— На чем? На палочке верхом? Или на снегоходе? Или на хозяйском буере? — ревниво спросила Минна. Изысканный триллер с маньяческим душком катился в сторону боевика в мягкой обложке, а уж этого она допустить не могла. — Нас сюда привезли, если вы помните.

— А хоть бы и на снегоходе… Правда, для вас он будет несколько тесноват, дорогая Минна…

— Тесноват? — рассмеялась Tea. — Да она в него не влезет!

— Дамы, зачем же препираться? — Чиж постучал ладонью по столу. — Я приехал сюда на машине, при желании мы можем выехать в любую минуту.

— И где она, ваша машина?

— В гараже… Я загнал ее в гараж.

— Замечательно, сейчас же соберемся и уедем.

— Мы не можем уехать все. Кто-то должен остаться. С телом.

— Думаю, лучшей кандидатуры, чем личный секретарь госпожи Канунниковой, и придумать нельзя. Это, так сказать, ее прямая обязанность.

Все с плохо скрываемым торжеством посмотрели на меня.

— Не волнуйтесь, милочка, — подмигнула мне Софья. — Как только мы доберемся до ближайшего поста, мы сразу же обо всем сообщим. Вам не придется долго скучать в одиночестве.

— Если хотите, мы можем взять с собой вашу собачку, — подмигнула мне Минна.

Конечно же, я останусь. Я останусь с Аглаей при любом раскладе. Tea права: это моя прямая обязанность.

— Хорошо, я буду ждать вас здесь, — холодея от собственной храбрости, произнесла я.

— Благородный поступок, — одобрила меня Минна.

— Это пример редкого благородства, — добавила Tea.

— Мы не заставим вас ждать, — заверила Софья. — Обещаем…

Трогательная сцена прощания неожиданно была прервана Чижом.

— Вы не так меня поняли, дорогие дамы, — сказал он. — Речь идет не о том, чтобы уехать всем вместе. Отправится кто-то один. Он сообщит, что произошло, и приведет помощь.

Такой поворот не очень понравился писательницам.

— И кто же этот “кто-то”? — спросила Минна.

— Я. Машина-то моя.

Несколько секунд дамы переваривали услышанное. Первой не выдержала Минна, крупные женщины всегда склонны к панике:

— Я еду с вами, Петр.

— И я, — поддержала коллегу Tea.

— Я тоже не вижу причин, чтобы здесь оставаться, — добавила Софья. — Мы будем готовы через десять минут.

Все трое, обгоняя друг друга, бросились к выходу. Чтобы в дверях столкнуться с Райнером-Вернером. Райнер был в шапке и еще не просохшем после дневного купания тулупе. Через плечо у него висела сумка, а лицо запорошил снег. И ничего утешительного я на этом лице не увидела. Арийский нос, арийский рот и такие же породистые глаза немца сбились в кучу, образовав комбинацию, которую можно было охарактеризовать двумя словами: “яростное разочарование”. Или — “разочарованная ярость”.

— Собаки, — пролепетал он, плюхаясь на ближайший стул.

— Что значит — “собаки”? — спросил Петр.

— Эти сволочи не загнали собак! Проклятый дом!..

Я хотел уйти, но там собаки! Собаки и метель, метель и собаки!..

Демонические улзутуевские доберманы среди миниатюрных культовых сооружений! Поджарые твари, способные перегрызть глотку любому! Доберманы благополучно выпали из моей головы — и, судя по всему, не только из моей. Все остальные тоже смотрели на Райнера широко раскрытыми глазами.

— Та-ак… И сколько их? — спросил Чиж.

— Откуда же я знаю! Десять, двадцать, тридцать… Они так лязгали зубами… Я даже шагу с крыльца не сделал! О, майн готт!

— Плохо дело. — Второй раз за сегодняшний вечер Чиж разразился подобной тирадой. — Из рук вон.

— Что вы имеете в виду? — Минна нервно хихикнула.

— Гараж. Если собаки не привязаны, до гаража нам не добраться.

— Но, очевидно, можно что-то придумать?

— Можно, — вклинилась Tea. — Отправим вас, дорогая Минна. Займете их делом.

— Каким это делом?

— Мясца на вас много. Им надолго хватит.

— А может быть, все не так страшно? — высказала предположение Софья. — Может быть, господин Рабенбауэр преувеличивает?

— А вы подите проверьте, — огрызнулся Райнер-Вернер.

Софья зябко повела плечами: отправляться в пасть к злобным тварям ей явно не хотелось. Ни ей, ни кому-либо другому.

— А если подослать к ним вашу собаку? — цинично поинтересовалась у меня Tea. — В качестве, так сказать, отвлекающего маневра?

Я представила несчастную плешивенькую Ксоло в окружении огромных псов и даже затряслась от негодования.

— Да вы просто эсэсовка, дорогая Tea! — Как и все крупные женщины, Минна была сентиментальна и чрезмерно впечатлительна. — Отдать такую крошку на растерзание!

— Вашим читателям это вряд ли бы понравилось, — добавила Софья. — Тем более что их и так не много… Потеряли бы последних!

Tea смутилась:

— Я просто ищу приемлемые варианты…

— Вариантов не слишком много. — Неуемный Чиж снова перехватил инициативу. — Можно, конечно, отправиться в обход — через террасу, озеро и лес. От дома до основной трассы по прямой не больше пятнадцати километров…

— Вы предлагаете проделать этот путь пешком? Ночью, в метель? А если на шоссе не будет машин? Пятнадцать километров плюс еще двести пятьдесят — до Питера. Лучше уж остаться и заняться проводкой. Когда должна приехать ваша съемочная группа?

— Завтра, в первой половине дня. В двенадцать, если быть совсем точным.

— Ну, до утра мы продержимся…

— Я на вашем месте не была бы настроена столь оптимистично, дорогая Tea. — Жанр мистического триллера с детективной начинкой развратил Минну Майерлинг до предела. — Телефоны обрезаны, хозяин исчез, прислуга пропала, собаки перекрыли все пути к отступлению… И к тому же — в наличии труп!

— И что это, по-вашему, значит?

— А если труп не последний ?

— Как это — не последний?

Воспользовавшись зловещей тишиной, повисшей в зале, Минна обратилась к деморализованному всем происходящим режиссеру:

— Откуда вы вообще выкопали этого типа, Фараххутддин? Этого господина Улзутуева с его вотчиной? Фара некоторое время сосредоточенно молчал.

— Видите ли… Полгода назад я снимал рекламный ролик о его фирме. “Облачиться в мех — не грех”.

Черт возьми, я прекрасно помнила этот дурацкий ролик — “Облачиться в мех — не грех”. Центральный персонаж ролика — плюгавый мужичок в сюртуке и с кружевным жабо — радостно сообщал зрителям, что он не кто иной, как Леопольд фон Захер-Мазох. После чего предлагал всем желающим купить у него свежее издание “Венеры в мехах”. Но стоило только камере наехать на “свежее издание”, как оказалось, что этот катехизис мазохизма без зазрения совести подменен вульгарным каталогом меховых изделий. Более бездарной рекламы я за всю свою жизнь не видела.

— Потом было еще несколько заказов… А когда господин Улзутуев узнал о съемках этой программы, он, как страстный поклонник детектива, сам предложил помощь. Сказал, что мы можем полностью отснять ее у него в доме.

— И вы согласились?

— А вы бы не согласились? Тем более что от его фирмы предполагались презенты участницам.

При упоминании о презентах беллетристки оживились.

— И что же это за презенты? Набор писателя? — высказала предположение Минна. — Блокнот из кожзама и гелевая ручка?

Фара отрицательно покачал головой.

— Неужели, блокнот из натуральной кожи и ручка “Паркер”? — повысила ставки Tea. Фара замотал головой сильнее.

— Горжетки из рыбьего меха? — сострила Софья.

— Шубы! — секунду покочевряжившись, сообщил режиссер. — Шубы для признанных мастеров жанра.

— И где эти шубы? — У мулатки Tea загорелись глаза. Да и все остальные выглядели не лучше: лихорадочный румянец на щеках, распаленные губы, капли пота на лбу.

Только известие об издании собрания сочинений за рубежом с последующей экранизацией в Голливуде могло привести их в столь экзальтированное состояние.

— Где же эти шубы? — переспросили у Фары все трое.

— Видимо, там же, где и сам хозяин, — хмыкнул Петя Чиж. — Нигде.

Это — довольно циничное — замечание сразу же остудило пыл писательниц. Они сникли и снова вернулись к обсуждению животрепещущей темы: что может значить опустевший дом и как выбраться из западни.

И стоит ли серьезно относиться к предположению Минны “А если труп не последний?”.

Предположение могло стать реальностью в одном-единственном случае: если бы Дымбрыл Цыренжапович Улзутуев, этот Ланселот Озерный, этот почтенный глава почтенной фирмы, оказался маньяком. И не просто маньяком, а маньяком изобретательным, маньяком с огоньком, маньяком, питавшим слабость к детективам и их авторам.

Теперь уже ни у кого не вызывало сомнений, что Канунникову отравил исчезнувший Ботболт. Он принес шампанское из кухни, он передал Аглае бокал, и он же ретировался, как только дело запахло керосином, предварительно лишив все общество связи с внешним миром. Ботболт, судя по его дубленой физиономии, больше похожей на задницу слона, до такого самостоятельно вряд ли бы додумался. Следовательно, за ним стоял кто-то еще.

А именно — пушной князек, любитель детективов, тайша Дымбрыл.

— Интересно, почему он начал с нашей дорогой Аглаи? — спросила Минна.

— Убрал самую толковую, — процедила Tea: не для того, чтобы польстить покойной Канунниковой, а для того, чтобы уязвить оставшуюся в живых Майерлинг.

— Вот именно. — Софья чуть не плюнула с досады. — И здесь она умудрилась всех обставить. Проскочила первая…

Но развить тему не удалось.

Провозвестник бесплатной раздачи шуб Фара, до этого выступавший лишь бесплатным приложением к горке с посудой, неожиданно хлопнул себя по лбу и расхохотался.

— Мобильник! — заорал он. — Мобильник, ну конечно же! Как я мог забыть! У меня же мобильник!.. Он наверху, в комнате!..

По залу пронесся ветер надежды.

— Вы идиот, — пропела Минна.

— Ненормальный, — пропела Tea.

— Полный кретин, — заключила Софья. — Отправляйтесь за ним немедленно!

Отправиться за телефоном немедленно означало только одно: Фара должен покинуть зыбкий островок безопасности и отправиться в путешествие по дому. Но предпринимать этот вояж в одиночку он явно не хотел. И потому обратился к жалкому подобию Терминатора — господину Рабенбауэру.

— Вы не составите мне компанию, Райнер?

— Думаю, будет лучше, если господин Рабенбауэр останется тут. — Софья все еще питала надежду, что дутые мускулы немца способны оградить слабых женщин от непредвиденных ситуаций, в том числе — и от нового татаро-монгольского нашествия. С ножами, топорами, ракетными установками и ядохимикатами на все случаи жизни. Как же она заблуждается, бедняжка!..

Фара с надеждой посмотрел на Чижа. Нет, Чиж никуда не уйдет. Чиж не двинется с места. Уйти из зала означало бы потерять контроль над ситуацией. А Чиж был полон решимости передать тело Аглаи компетентным органам. С рук на руки…

— Если вы не возражаете, пойду я.

Мое предложение не вызвало у режиссера особого энтузиазма, но это было лучше, чем ничего. И Фара скрепя сердце согласился.

…Почему все опустевшие дома выглядят так подозрительно? И почему они так похожи на декорации?

Эти немудреные мысли пришли мне в голову, как только мы с Фарой покинули зал и очутились в холле. Гепард с пумой, разномастные ножи, булавы и арбалеты, вазы с бессмертником и высохшими камышами — все было на своих местах. Ковры все так же застилали пол, обволакивали стены и потолок — но теперь они вовсе не казались настоящими.

Театральный реквизит — только и всего.

Если бы я сейчас отогнула тяжелый край какого-нибудь ковра, то обязательно обнаружила бы чернильный штамп: “К/с “Ленфильм”; если бы я сейчас заглянула в пасть гепарду, то обязательно обнаружила бы вензеля магазина “Рыболов-охотник”. И личинки моли, усеявшие вензеля… А оружие на стенах!

Крашенное серебрянкой дерево, не иначе!

Только непроницаемый служка Ботболт придавал этому дому достоверность. Но стоило ему исчезнуть — и лак на табакерке облупился, да и сама она пошла трещинами. И превратилась в никчемный театральный задник.

Даже смерть выглядела здесь бутафорски: Аглая заслуживала большего, чем умереть на пыльной авансцене…

— Не плачьте, пожалуйста, — дрожащим голосом попросил меня Фара. — Я и сам сейчас заплачу.

— Простите…

— Нет, ничего. Я все понимаю.

Перед тем как подняться наверх, мы, не сговариваясь, подошли к двери, ведущей наружу, к такому недосягаемому, если верить Райнеру-Вернеру, гаражу. Забежав чуть вперед, Фара толкнул передо мной дверь; как и все восточные люди, он был галантен. Но при данных обстоятельствах это была галантность растерянного лучника — по отношению к своему щиту.

— Прошу вас!

Я шагнула на крыльцо, и ровно через две секунды убедилась, что Райнер был прав. Во всяком случае, в пункте, обозначенном как “метель”. Всего лишь несколько часов назад в окрестностях дома гуляло низкое солнце и посапывали самые безмятежные снега. Теперь же ни о каком покое не было и речи; природа как будто впала в ярость от одной мысли, что Аглая Канунникова мертва.

— Гараж справа, — сладким голосом подсказал мне Фара.

Я вытянула руку вперед, и она сразу же исчезла в снежной круговерти.

— Думаете, нам стоит рискнуть?

— Почему бы и нет?

Авантюра. Чистой воды авантюра. Особенно если учесть, что на улице минус десять, а на мне нет даже завалящего свитера.

— Хорошо, давайте попробуем.

— Тогда вы первая, а я за вами.

Но нам не удалось даже спуститься с крыльца: где-то совсем рядом раздался приглушенный метелью собачий вой, и идти к гаражу мне сразу же расхотелось. Так же, как и Фаре. Проклиная снег, собак и обстоятельства, мы вернулись обратно в дом.

Ничего не поделаешь, остается только уповать на мобильник режиссера. Добраться до него будет гораздо проще.

На узкой лестнице, ведущей наверх, Фара попытался затеять со мной столь же узкопрофессиональный разговор.

— Вы — личный секретарь Канунниковой, насколько я понял.

— Да, — сказала я, хотя справедливее было бы ответить “уже нет”. Когда все закончится (а когда-нибудь все обязательно закончится), я вернусь в Питер, к швейной машинке “Минерва” и к мадам Цапник — вечной, как гробница фараона Рамзеса. И верной, как сорок тысяч братьев. Уж с ней-то наверняка ничего не случится.

— У вас ведь есть эксклюзивные материалы, Алиса…

— В каком смысле?

— В самом прямом. После того, что произошло… Словом, можно ожидать очередного всплеска интереса к Канунниковой. Будут передачи, я вам голову даю на отсечение…

— И что?

— Мне бы хотелось снять о Канунниковой что-нибудь элегическое. И я хотел бы заручиться вашей поддержкой. Свидетельства очевидцев, людей, которые близко знали покойную, вы представляете, как это важно?

Сейчас я лягну его ногой!

— Этот товар выгодно продастся, и вы сможете получить неплохие дивиденды! Засветитесь на телевидении… Есть в вас нечто такое… Скрытое обаяние, да! Камера его обязательно проявит, ручаюсь.

Если я лягну его, он не удержится и скатится вниз по крутым ступенькам. Какое-нибудь острое ребро, какой-нибудь выступ, за которые так любят цепляться виски и позвоночники, — и все! Второй труп этому дому обеспечен.

— Сейчас самое благодатное время, — продолжал увещевать меня Фара. — Как вы не понимаете? Пара месяцев — и о ней все забудут… Появятся новые кумиры. Вы только подумайте! Некоторые наизнанку готовы вывернуться из-за двух строчек в “желтой прессе”, а здесь — целая программа!..

Пока я примерялась, как бы сподручнее пнуть мерзкого типа в живот, Фара неожиданно остановился, хлопнул себя по лбу и принялся хохотать. И даже сделал несколько фривольных движений: ни дать ни взять — свадебный танец “Рачпурати, рагав рая, а-а-а!”. На фоне цветущих персиков и реки Брахмапутра.

— Чиж! Как же я забыл! Он ведь снимал весь наш дружеский ужин! И ее последние минуты — тоже! “Смерть в прямом эфире”, у каково?!

— Никаково, — мрачно сказала я.

У меня отпало всякое желание мараться о его продажно-телевизионную физиономию, тем более что мы уже вывернули в хольчик второго этажа.

Телевизор работал по-прежнему, а вот свет в коридоре был погашен. В этом не было ничего сверхъестественного, обыкновенная экономия электроэнергии, не больше, — но кормушка детских страхов живо наполнилась. Фара тотчас же забыл о своих наполеоновских планах по созданию передачи “Смерть в прямом эфире” и как будто стал меньше ростом. И намертво прилип к экрану с эмтэвэшными милашками Бивисом и Баттхедом.

— Баклан, — пропищал Бивис.

— Баклан, — рыкнул Баттхед.

— Идемте, Фара. — Я перехватила режиссера за вялое запястье. — Не будьте бакланом, в самом деле!

Мелкими перебежками мы добрались до третьей от холла двери, — Подождите меня здесь, — небрежно бросил режиссер.

И даже не пригласил войти. Месть за Бивиса и Баттхеда, понятно!

Тяжело вздохнув (не напрашиваться же в гости!), я осталась стоять у двери.

Сегодня днем я уже была в этом коридоре. В самом конце его, погруженном сейчас во тьму, состоялся мой последний, ничего не значащий разговор с Аглаей. Ноутбук на столе, Ксоло на чемодане, бледный цветок на подушке. И сама Аглая в предвкушении боев без правил.

quot;Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком”.

Ее последние слова, обращенные ко мне.

quot;Мюнхенский жеребчик” — не кто иной, как господин Рабенбауэр.

quot;Скверная история” — не что иное, как “Бойся цветов, сука!”.

Теперь скверная история подошла к своему логическому концу. Теперь Аглая накрыта простыней и лежит на полу в обеденном зале.

Воспоминание о цветах заставило меня поежиться и прикрыть глаза. А когда я открыла их — в quot;Аглаином” углу мелькнул свет. Неверный, подрагивающий — но все же это был свет. От карманного фонарика или небольшой переносной лампы. На какую-то секунду он застыл в раздумье, а потом стал медленно удаляться. И скоро исчез совсем.

Фара все еще не появлялся. Сквозь неплотно прикрытую дверь я слышала странные звуки (как будто там передвигали мебель) и гортанные причитания (как будто там ругались изысканным восточным матом).

И тогда я решилась.

Распахнув дверь, я прямо с порога торжественно объявила:

— Я видела свет!

Фара стоял посреди комнаты, перед раскрытым кофром. Кровать и стол были сдвинуты на середину, шкаф выпотрошен, а стулья перевернуты.

— Я видела свет!

— А по воде вы не ходили? — хмуро спросил Фара.

— В конце коридора…

— И что?

— Нет, ничего… Вы дозвонились?

— Дело в том, что телефон пропал.

— Что значит — “пропал”?

— То и значит. Днем ведь только по нему говорил! А потом сунул в кофр, идиот, чтобы Чиж не клянчил… Он своей мамаше через каждый час звонит!.. И вот, пожалуйста. Сто баксов плюс роуминг… Что за бардак!

Нет, это был не бардак, отнюдь. Пропажа Фариного мобильника удачно вписывалась в схему, думать о которой не хотелось вовсе.

— А больше ничего не пропало? — с тайной надеждой спросила я. О, если бы вместе с мобильником исчезло еще хоть что-нибудь! Пусть самое невинное: расческа, пенка для бритья, худосочное портмоне, оторванная от рубашки пуговица… Тогда все можно было бы квалифицировать как ничего не значащую проходную кражу, шалость подвыпивших бурятских горничных…

— Нет. Больше ничего. Даже фонарик не тронули. Японский, — поспешил разочаровать меня Фара. — Что еще за свет вы видели?

— Не знаю. Идемте, посмотрим вместе. По лощеной физиономии Фараххутддина пробежала тень: с большим удовольствием он отправился бы в Мекку, к древнему святилищу Каабы, чем со мной, в жалкий конец коридора.

— Вы же не оставите женщину одну, Фара?

Оставит, еще как оставит!

— Услуга за услугу. — Я тут же применила запрещенный прием. — Я ведь согласилась пойти с вами. И потом, у Аглаи тоже есть телефон…

Это была чистая правда. Крошечный мобильник был торжественно вручен Аглае одной из крупных фирм — как участнице ток-шоу “Поговорим, сестра?..”. Подобными телевизионными подарками была завалена целая кладовка; Аглая называла их “внебрачные дети славы”. Поголовье “внебрачных детей” росло в геометрической прогрессии и включало в себя:

— пылесосы (четыре штуки);

— видеомагнитофоны (две штуки);

— телевизоры (две штуки);

— фены (восемь штук);

— кухонные комбайны (три штуки);

— уменьшенную копию картины “Утро стрелецкой казни” (одна штука);

— уменьшенную копию скульптуры “Гибель Адониса” (одна штука);

— уменьшенную копию диорамы “Гибель Варяга” (одна штука);

— пояса из собачьей шерсти (пять штук);

— велотренажер “Мурманчанин-2” (одна штука);

— дозиметр “Мурманчанка-3” (одна штука). Ну а о таких мелочах, как парфюмерные корзины и шоколадные наборы, и говорить не приходилось: их Аглая скармливала консьержке, племяннице консьержки, племяннице племянницы консьержки и дворничихе Люсе.

quot;Внебрачные дети славы” развратили и без того непритязательную в быту Аглаю до безобразия. Когда я заикнулась о том, что вытяжку на кухне пора заменить, она только руками замахала: “Подождите, девочка, у меня в январе запись этого кретинского шоу “У камелька”, спонсор — завод вентиляторных изделий, там мы этой хреновиной и разживемся”.

Но мобильник, мобильник — это совсем другое дело! С ним Аглая почти не расставалась. Как славно было посылать главного редактора, сидя в зачуханном такси! Как славно было посылать директора издательства, поднимаясь в лифте! Как славно было посылать “крышу” директора издательства, поднимаясь по трапу самолета!

Именно так Аглая и поступила, перед тем как мы заняли свои места в салоне бизнес-класса. Но главным было совсем не это — главным было то, что она взяла аппарат с собой! Я вспомнила о нем только сейчас, когда оцепенение, вызванное ее смертью, прошло. И когда возник свет в коридоре. Такой же приглушенный, как и мысль, неожиданно возникшая в липкой тьме черепа:

Аглая нас разыграла! Взяла в сообщники тугодумов-бурятов — и разыграла! Взяла в сообщники весельчака-оператора — и разыграла! В стиле мистических страшилок Минны Майерлинг, иронических опусов Теодоры Тропининой и милицейских побасенок Софьи Сафьяновой. А потом осенила все это крестным знамением “запертой комнаты”: подозреваемые выбывают по одному, как в детской считалке. Пока мы с Фарой околачивались на крыльце, Аглая самым чудесным образом сбросила с себя простыню, на ходу обложила хохмами оторопевших гостей, поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. И уже оттуда стала подавать сигналы нам, несчастным трусишкам.

— ..Он никуда не денется, — шепнула я Фаре.

— Кто?

— Тот, кто стоит за светом. Ему просто некуда деться.

Там тупик. Там мы его и накроем.

Сказанное мной заставило Фару поджать хвост.

— Обалдели?! Куда вы меня тащите?

— А вы боитесь?

— Нет.

— Признайтесь, что боитесь!

— Да нет же! Просто…

Просто ты не знаешь того, что знаю я: в тупике, у задернутой шторами стены, нас ждет Аглая! И мы будем последними, кто узнает о розыгрыше!

Фара осветил фонариком темный коридор, повертел головой и зацепился за небольшую бронзовую статую Будды — сначала глазами, а потом и руками. Будда был молод, мосласт и долговяз, так что в этом своем воплощении вполне мог сойти за дубинку. Или за импровизированную бейсбольную биту, которой так сладко кроить черепа.

— Это лишнее, — подмигнула я Фаре.

— Лишнее тоже не помешает, — Фара подмигнул мне. — Ну что, пошли?

Мы на цыпочках дошли до конца коридора и свернули за угол. Фараххутддин, перехватив несчастного бронзового Бодхисатву за шею, направил луч света на шторы, потом переместил его на стены и пол.

Никого.

— Ну? — В голосе Фары сквозило нетерпение. — Возвращаемся?

— А телефон? — поманила я режиссера сладкой морковкой.

— Он здесь?

— Он должен быть в комнате. Это ее комната.

— Ну так входите, если ее.

Секунду поколебавшись, я нащупала ручку и с силой нажала на нее. Если моя теория верна (только бы она была верна!), дверь должна быть открыта!

…Моя теория оказалась верной лишь отчасти: дверь действительно была не заперта. Я юркнула внутрь и принялась шарить рукой по стене — в поисках выключателя. Он нашелся сразу же, но мне понадобилось еще некоторое время, чтобы укротить лязгающий сердечный клапан.

Все. Можно включать!

Комната была пуста. Абсолютно, безвозвратно, вопиюще пуста. Ноутбук на столе, чемодан на кровати, сумка с продернутой через ручку шалью на кресле — полная пустота. Точно такая же пустота поселилась у меня внутри. И неизвестно, сколько она еще просуществует там, истязая и без того слабое сердце.

Никакого чуда не произошло.

Никакого чуда не произошло, но надежда осталась — если не на воскрешение Аглаи, то хотя бы на ее мобильник.

Исподтишка оглядываясь на дверь (как будто Аглая могла войти и застукать меня на месте преступления!), я открыла сумку и принялась в ней копаться. Телефон нашелся сразу же, теперь остается уповать на то, чтобы Аглая его не отключила.

Она никогда не отключала его, никогда!

Но чуда не произошло и во второй раз: мобильник, черт бы его побрал, оказался отключенным!

Совершенно машинально я нажала на кнопку: крошечный дисплей вспыхнул зеленым, и на нем высветились буквы: “ВВЕДИТЕ PIN-КОД”.

Pin-код, пароль доступа, ключ к свободе и безопасности, ключ к разгадке, дверь, за которой кошмар сегодняшнего вечера должен был закончиться. Но эта дверь, как в любой из Аглаиных книжек, была заблокирована.

Вот и все.

Эпопею со связью с внешним миром можно считать законченной.

— Ну, что? — В дверях показалась лисья физиономия Фараххутддина.

— Ничего хорошего. Я не знаю кода.

— Так какого же черта?! Ладно, пойдемте обрадуем остальных.

Он не договорил и снова скрылся за дверью. Пойдемте, конечно, пойдемте!..

Перед тем как выйти из комнаты, я подошла к столу и коснулась пальцами ноутбука: если верить сволочной психологии Фары — то, что находится в компьютере, может принести большие дивиденды.

Последний роман Аглаи Канунниковой. Предсмертный роман Аглаи Канунниковой. Посмертный роман Аглаи Канунниковой. Творческое завещание Аглаи Канунниковой.

Интересно, сколько это будет стоить?

Я приподняла легкую крышку ноутбука и.., отшатнулась от стола.

На клавиатуре лежал смятый цветок. Те же белые лепестки, то же хищное желтоватое жало сердцевины — брат брата чайной розы!..

«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»

Цветок на клавиатуре легко переводился на вполне доступный мне язык: кто-то хотел не только уничтожить Аглаю, но и уничтожить дело ее жизни. В любом случае компьютер нужно взять с собой — чтобы не погибло хотя бы это.

— Ну, что вы там застряли? — Фара снова напомнил о себе.

— Ничего. Уже иду.

— Или мародерствуете втихаря?

Я едва сдержалась, чтобы не запустить ноутбуком в его наглые губы — раскоряченные, как ляжки у последней потаскухи. Никогда еще он не был мне так отвратителен. Должно быть, все это отразилось у меня на лице — Фара захлопнул пасть и примирительно сказал:

— Шучу.

— Идемте.

Связываться с придурком, вооруженным Буддой, не хотелось. Но свет… Я ведь явственно видела свет в конце коридора!..

Всю обратную дорогу я прикрывала тылы. Фара, так и не пожелавший расстаться со статуэткой, гордо шествовал впереди.

До первого этажа мы добрались без приключений, но стоило только режиссеру распахнуть дверь в мини-юрту, как спина у него затряслась, а Будда выскользнул из руки. И с громким стуком упал на пол.

— Вы?! — прошелестел Фара.

Прямо напротив нас, у противоположной стены холла, стоял Ботболт.

— Зачем вы взяли Будду? — с укоризной спросил он. Как будто ничего не произошло, как будто он и не пропадал никуда, как будто он и не был записан в разряд убийц-оборотней.

— Что?!

— Зачем вы взяли Будду?

— Орехи колоть, — нашелся Фара. — А вы куда запропастились?

— Вы должны поставить статую на место. Статуя освящена, не нужно навлекать на дом неприятности.

quot;Не нужно навлекать на дом неприятности”, надо же! Как будто смерть Аглаи не берется в расчет, как будто до нее и дела нет всесильным степным богам!

— Сами и ставьте. — Фара уже пришел в себя и ощерился.

— Гости не должны так вести себя…

— А хозяева… Хозяева не должны лишать гостей жизни, вот!

Ни один мускул не дрогнул на лице Ботболта. Он подошел к Будде, поднял его и любовно поднес к груди. И только теперь я заметила, что в руке у непроницаемого мажордома зажата банка с каким-то раствором.

Интересно, где он был все это время? И что это за банка? И как объяснить таинственное исчезновение связи с внешним миром? Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Да и получим ли мы ответы? В любом случае второе пришествие Ботболта можно считать настоящей удачей; хотя бы потому, что с его появлением дом перестал быть декорацией к третьесортной бульварной пьесе, ковры с негодованием отказались от клейма “К/с “Ленфильм”, а чучела пумы и гепарда с таким же негодованием отреклись от родства с магазином “Рыболов-охотник”. Все снова стало подлинным, отяжелевшим и подтвержденным документально.

— Мы искали вас, Ботболт, — вступилась за Фару я. — Согласитесь, что это странно, пропадать в такой момент.

— Я не пропадал. — Ботболт не оправдывался, он мягко указывал нам на наши заблуждения. — Вот. Железный купорос. Ваш парень что-то говорил о железном купоросе. Что с его помощью можно определить состав яда.., вам повезло. У нас в подвале как раз осталась одна-единственная банка, строители им пользовались для консервации древесины. Я принес.

— Долгонько же вы несли, — проворчал Фара. — У вас что, подвал под Петропавловской крепостью? Или под Мариинским театром?

— Зачем же? Он в другом крыле. Вы можете спуститься, посмотреть.

— Увольте.

— Как знаете…

— И вот еще что, Ботболт. У меня пропал мобильный телефон.

— Этого не может быть, — отрезал Ботболт.

— То есть как это — не может? Куда же он, по-вашему, делся?

— Вам виднее.

— Или вы хотите сказать, что его и вовсе не было?

— Вам виднее.

Лицо Фары накрыла ударная волна самого оголтелого расизма: ах ты, бурят, мелкая сошка, чурбан косорылый, кобылье дерьмо, от мертвого ламы уши! Ужо я тебе!..

— Значит, мне виднее?! Я же при тебе разговаривал! Не помнишь?

— Вам виднее.

Фара попытался сказать что-то еще, но махнул рукой, а я снова взяла на себя функции парламентера.

— Ваши телефоны тоже не работают, Ботболт.

— Этого не может быть.

Интересно, в каком гостиничном колледже он обучался?! Скорее всего, в том, где существует только два спецкурса: “вам виднее” и “этого не может быть”.

— Проверьте сами.

Ботболт пожал плечами и двинулся к телефону. Как бы я была счастлива, если бы появление Ботболта воскресило еще и телефон!

— Ну? Что скажете? — с убийственной вежливостью поинтересовался Фара после того, как бурят протер трубку вытащенной из кармана салфеткой, а затем швырнул ее на рычаг.

— Этого не может быть, но…

— Что — “но”?

— ..вам виднее.

Поменяв местами банку с купоросом и безответного Бодхисатву, Ботболт направился к залу. Мы поплелись за ним. “Чуда не случилось, чуда не случилось, чуда не случилось”. — выбивали дробь мои зубы, теперь чуду остается только раствориться в железном купоросе.

Или выпасть в осадок.

…“Пейзаж с телом” при виде Ботболта пришел в неописуемое волнение.

— Вы? — громко выдохнула Минна.

— Вы? — еще громче простонала Tea.

— Вы?! — возопила Софья. — Вы, черт бы вас побрал?!

Они встречали Ботболта как запоздавшего боженьку, как спасенного со льдины полярника, как порнозвезду в расквартированном в непроходимых джунглях артдивизионе.

Остальные накинулись на нас с Фарой.

— Где вы его отрыли? — спросил Чиж, повернув тонкий нос в сторону Ботболта.

— Теперь я наконец-то могу позвонить в консульство? — затрясся лжетерминатор Райнер-Вернер Рабенбауэр.

Я с упоением развела руками. Еще ни разу в жизни я не испытывала такого удовольствия, говоря кому-то “нет”!

— Телефон, значит, накрылся медным тазом? — шепотом поинтересовалась Дарья. — Дервиш поджег Париж?

— Примерно. — Расстраивать и без того расстроенное общество сообщением о том, что “близок локоток, да не укусишь”, мне не хотелось.

— Скажи болвану-оператору, чтобы он отпустил меня… Сил нет слушать, как препираются эти стервы…

Я только развела руками. Что поделать, Дашка, я и сама оказалась в вольере, куда согнали обитателей серпентария на время дезинфекции…

Когда волнение улеглось, все взглянули на Ботболта-мученика новыми глазами: кому только в голову пришло, что в доме, который охраняет такой основательный, такой неспешный желтолицый дух, может быть нечисто? Кому только в голову пришло, что поход за железным купоросом можно трактовать как подготовку к серии ритуальных убийств? Кому только в голову пришло заподозрить невинного, как лифчик старой девы, бурята в сговоре с темными силами?

А сага о рабочих и неоконченном гарнитуре из карельской березы в подвале — трогательная, как куличик на Пасху! Эта сага вызвала у слушателей слезы благодарности.

— Вы сказали, что с помощью железного купороса можно определить наличие яда. — Ботболт обращался теперь только к Чижу. Он инстинктивно, как и полагается рабочей лошадке, понял, кто является хозяином положения на сегодняшний, такой скорбный, момент.

— Можно в принципе. В полевых условиях. — Чиж даже распух от гордости. И слабый девичий румянец коснулся его щек.

— Я принес.

— А можно ли в полевых условиях позвонить в немецкое консульство? — снова завел свою шарманку Райнер-Вернер. — Я не прошу чего-то сверхъестественного?..

— Да, Ботболт, что-то случилось с телефоном… — Чиж посмотрел на бурята с нескрываемой симпатией.

— Я не знаю, что случилось с телефоном. — Ботболт посмотрел на Чижа с нескрываемой симпатией. — Просто ума не приложу.

— Может быть, вы посмотрите? Вскроете проводку? А?quot;

— Я не могу.

— Почему? У вас ведь наверняка есть схема коммуникаций…

Ботболт на секунду опустил свои свинцовые азиатские веки. И снова приоткрыл их.

— Схема тут ни при чем. Без разрешения хозяина я не имею права портить его имущество…

В узких и желтых, как масляные светильники, глазах бурята, обращенных к Чижу, плавало такое же масляное сострадание: “О солнценосный, что же я могу сделать, если речь идет о презренном евроремонте? О нечестивых обоях, сатанинских плинтусах и безбожной штукатурке?..quot;

— Помилуйте. — Неугомонный Райнер-Вернер был просто создан для того, чтобы подрубать на корню любые молитвы и сводить на нет любую медитацию. — Кто же говорит о порче имущества? Вы простучите телефонный кабель и найдете разрыв, только и всего!

— Тысяча метров провода. — Ботболт даже не повернул головы в сторону назойливого, как карельский комар, иностранца. — Ковры, колонны, лепнина… Нужно ждать хозяина.

— Может быть, вы проверите источник питания? Может быть, все дело в источнике питания?

— С коробкой все в порядке. Я уже посмотрел… С ней все в порядке, она не работает. Нужно ждать хозяина…

— И как долго его придется ждать?

Ботболт поднял глаза к потолку: кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем небо упадет на землю, девственница понесет под сердцем дитя от медведя-шатуна, а верховный шаман закончит партию в домино?..

— Ну, хорошо, — не сдавался Райнер. — Пусть вы не знаете, когда вернется ваш хозяин… Но, может быть, есть какие-нибудь другие варианты?

— Какие? — оживился Чиж.

— А что, если запустить ракету? Есть у вас ракетница?

— Нет.

— Конечно, нет. — Чиж решил вступиться за Ботболта. — А даже если бы и была.., кто увидит эту ракету? Волки? Лоси? Брачная пара зайцев-беляков?

— О, дикая страна! — взвыл Райнер-Вернер. — Тогда уберите хотя бы собак. Уберите собак, и мы уедем на машине.

— Я не могу…

Отлично, к бесплатным спецкурсам “вам виднее” и “этого не может быть” добавился еще один, коммерческий: “я не могу”. Подобные фразы можно произносить лишь за отдельную плату.

— Вы что, издеваетесь? — Еще секунда, и немец потребует жалобную книгу. — Как это — не можете?

— Доржо и Дугаржап. Они занимаются собаками.

— А вы?

— Я не занимаюсь собаками.

— А кто занимается собаками?

— Доржо и Дугаржап.

— Так позовите их!!!

— Я не могу.

Дитя торопливой европейской цивилизации, Райнер-Вернер явно проигрывал схватку с тягучим, как горная цепь, и ускользающим, как кипящее молоко из кастрюли, бурятом.

— Я — гражданин Германии! — Это был последний его аргумент — такой же неотразимый, как и ядерный гриб.

Но и он не произвел на Ботболта никакого впечатления: Германия в личном списке мажордома занимала ничего не значащее место между освежителем воздуха и лунными кратерами.

— Ну, хорошо. — Райнер попробовал зайти с другой стороны. — Нам нужно попасть в гараж. Это возможно?

— Конечно.

— О майн готт! — возликовал немец. — Скажите только, как туда добраться.

— Через двор.

— Через двор, где собаки?!

— Да.

— А.., другого пути нет?

— Нет.

— А эти.., как их… Доржо и Дугаржап… Вы можете позвать их?

Ботболт, изрядно измотанный приставаниями немца, принялся что-то шептать на ухо Чижу. Чиж только хмыкал и вздыхал. И когда Ботболт наконец-то отпал от него, торжественно произнес:

— Перевожу! Для наших немецких товарищей. Доржо и Дугаржап — помощники Ботболта. Вы их видели сегодня за обедом.

Я имела возможность лицезреть двух спившихся помощничков не только за обедом, но и после него, в подсобке, — но делиться этой сомнительной радостью с Чижом не стала.

— Так вот, с ними произошла неприятность.

— Неприятность? — Райнер-Вернер затрясся и инстинктивно повернул голову в сторону прикрытой простыней Аглаи. — Какого рода неприятность?

— Они слегка не рассчитали свои силы, — Чиж щелкнул пальцами по горлу. — И теперь.., спят…

— Так разбудите их!

— ..спят в гараже.

Ситуацию нелепее и придумать было невозможно! Еще нелепее выглядела передислокация бурятских пьяниц из подсобки в гараж. Уж не в сомнамбулическом ли состоянии отправились туда преподобные Доржо и Дугаржап?..

— И когда они проснутся?

Ботболт снова поднял глаза к потолку, и Райнер-Вернер понял, что проиграл схватку. Он нахохлился, по-армейски (пятки вместе, носки врозь) сдвинул ноги и сунул нос в отворот тулупа.

— Не говорите ерунды, милейший, — неожиданно пришла на помощь павшему духом немцу Минна: не столь уж дальнее родство фамилий Майерлинг и Рабенбауэр заставило толстуху действовать. — Если они спят в гараже, то как вы могли узнать об этом?! Ведь если исходить из ваших слов, вы.., не имеете никакого влияния на собак!

Но поймать за руку ушлого Ботболта не удалось. Он снова нагнулся к Чижу и снова стал что-то сладострастно нашептывать ему на ухо.

— Перевожу! Для наших немецких товарищей! И не только немецких. — Чиж подергал себя за подбородок. — На первом этаже, в правом крыле, слева по коридору, находится аппаратная. В ней установлены мониторы. Для видеокамер. Одна наблюдает за окрестностями, другая — за двориком, а третья — за гаражом. Доржо и Дугаржап находятся в гараже в.., м-м.., положении риз. Все желающие могут посмотреть картинку на мониторе. Ботболт проводит желающих в аппаратную, дабы они убедились в правдивости его слов.

Но желающих убедиться в правдивости не нашлось. И разговор мягко спланировал на личность Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева. И так же мягко заколебался в воздушных потоках.

— Согласитесь, это странно, — открыла форум дельтапланеристов Минна. — Гостеприимный хозяин исчезает в самый неподходящий момент. А во время его отсутствия.., вы сами видите, что случилось во время его отсутствия…

— Вот именно! Хозяин исчез, а его холоп вешает нам лапшу на уши, — поддержала Минну Tea. — Одной уважаемой писательнице пришел карачун, а три других не менее уважаемых писательницы не могут выехать из этого проклятого места, не могут никого позвать на помощь и находятся в прямой зависимости от каких-то.., алкашей из чума!

— Из юрты, — мягко поправил Tea Чиж.

— Да какая разница!

— Вот именно! — После минутной паузы Софья тоже решила присоединить свой голос к голосу писательской общественности. — Нет никакой разницы — чум это или юрта. А вот то, что малоизвестный широким слоям населения господин Улзутуев улизнул… Это похоже на заранее продуманное алиби.

— Кстати, об алиби, — снова встрял Чиж. — Нам всем неплохо бы позаботиться о нем.

Эти, в общем-то, довольно банальные слова напугали общество милейших людей сильнее, чем намозоливший глаза труп под простыней. Аглая Канунникова легко перекочевала из разряда модной писательницы в разряд бельма на глазу, но на этом вся легкость заканчивалась. Ее смерть оказалась делом хлопотным, ее смерть никого не хотела оставить в покое, ее смерть не искала сочувствия — она обвиняла.

— Вы опять за свое! — шмыгнула носом Минна.

— Никак не уйметесь! — шмыгнула носом Tea.

— Спросите об алиби у того, кто подал ей бокал! — шмыгнула носом Софья.

Стоило только Сафьяновой произнести эти слова, как вокруг Ботболта сразу же образовалась зона отчуждения: даже Петя Чиж, которому еще секунду назад импонировала гора бурятского мяса за спиной, сделал шаг в сторону. И смешался с толпой алчущих справедливости писательниц.

— Итак, мы слушаем вас, Ботболт. — Прежде чем призвать к ответу массивного бурята, Софья благоразумно зашла в тыл такой же массивной Минне. — Вы принесли ей шампанское. Один, отдельно стоящий на подносе бокал. Почему? Почему ей не хватило бокала? Вы не рассчитали количество людей?

— Рассчитал. — Ботболта невозможно было сбить с толку. — Я принес ровно восемь бокалов с шампанским…

— Вот вы и попались! — По здравом размышлении Tea тоже заняла место за широкой спиной Минны. — Как вы могли принести восемь бокалов, когда в зале находилось девять человек? Я, дорогая Минна, дорогая Софья, эта стерв.., э-э.., дорогая Аглая, проныра-журналисточка, наш новый друг господин Рабенбауэр, секретарша покойной, уж не помню, как ее зовут, режиссер и оператор! Вы все рассчитали, вы специально сделали так, чтобы кому-то не хватило одного бокала! И не просто кому-то, а именно — дорогой Аглае!

— Я принес ровно восемь бокалов, — упрямо повторил Ботболт. — Оператора я не считал…

— Почему? — поинтересовалась Софья.

— Он снимал на камеру, и руки у него были заняты. У нас однажды работал оператор, он пил после всех, на кухне. И ел тоже.

Это была маленькая месть перебежчику Чижу: Чиж Чижевич, маленькая блеклая пичуга с объективом наперевес, знай свое место, пичуга! Объедки за печкой и выпивка в людской — знай свое место, пичуга!

— Ну, хорошо, оператора с камерой мы исключаем, — продолжала гнуть свое Tea. — Оператора мы исключаем, итого остается восемь человек. Бокалов тоже было восемь?

— Да.

— Тогда почему одного не хватило?! Ботболт задумался.

— Потому что она разбила свой первый бокал, фрау Канунникова! — На выручку Ботболту неожиданно пришел Райнер-Вернер. — Ну, что же вы! Разве не помните? Она проиграла мне партию в шахматы и от злости разбила бокал.

— Ах, вот оно что! — Tea улыбнулась. — Меня совершенно не удивляет, что она проиграла. Шахматы, надо же! Стоклеточные шашки — вот ее потолок!

— Ошибаетесь, дорогая Tea. — Минна улыбнулась еще шире. — Ее потолок — настольное лото. Сорок один — сплю один. И барабанные палочки!

— Ошибаетесь, дорогая Минна. — Улыбка Софьи, казалось, могла поглотить не только зал, но и оранжерею с пристегнутой к ней террасой. — Ее потолок — не лото, а лотерея. Причем моментальная. Купить десяток билетов в ларьке, у метро, и соскоблить номер монеткой — на это много ума не надо!..

Интересно, как долго я могу сносить оскорбления в адрес беззащитной Аглаи? Пора действовать.

— А вы разве не помните, как она разбила его, дорогие дамы? — с самым невинным видом спросила я. — Разве вы при этом не присутствовали? Разве вы выходили куда-нибудь? По делу, разумеется?

Стоклеточные шашки, моментальная лотерея и барабанные палочки были немедленно забыты. Дамы сплотили ряды и выступили единым фронтом:

— Кажется, я что-то припоминаю, — сказала Минна.

— А я — я вижу это явственно. Как будто только что произошло, — сказала Tea.

— До сих пор этот звон стоит в ушах. Звон разбившегося бокала, я имею в виду, — сказала Софья. И тут же снова переключилась на бурята. — Значит, заметив, что одного бокала не хватает, вы отправились на кухню, и?..

— И наполнил еще один бокал. Из открытой бутылки — она стояла на столе. А потом вернулся сюда. Все остальное вы знаете.

Все остальное выглядело не в пример печальнее, чем звон разбившегося бокала. Аглая взяла шампанское с подноса, сделала глоток и умерла.

— Да. Все остальное мы знаем. Она умерла. — Tea фыркнула. — И вы были последним, в чьих руках находился бокал с ядом. Вы сами поднесли его!

Никакой реакции на это — почти прямое — обвинение не последовало. И дамы, не сговариваясь, попятились к выходу. И остановились у двери.

— Душегуб! — влюбленно прошептала Минна.

— Отравитель! — влюбленно прошептала Tea.

— Новый Грэхем Янг lt;Грэхем Янг(1947 — 1990) — знаменитый английский отравитель.gt;! — влюбленно прошептала Софья. — А еще железный купорос притаранил!.. Ни стыда, ни совести!

Ботболт вздохнул и вопросительно приподнял брови: имя Грэхема Янга ни о чем ему не говорило. Так же, как и большинству присутствующих. Но клеймо “душегуба” и “отравителя” зажглось на бурятской физиономии ярким пионовым фонарем. Фонарь этот осветил самые потаенные уголки: ноздри, забитые серной кислотой, рот с привкусом таллия, носогубные складки с налетом мышьяка, ртутно-блестящие глаза; подбородок, унавоженный сурьмой, и фосфоресцирующие щеки. Да и с кончика его языка, казалось, капала воспетая Аристотелем цикута.

А перчатки! Чего стоили перчатки на руках Ботболта! Он не снимал их — ни за обедом, ни за ужином. Белая хлопчатобумажная ткань, не оставляющая никаких отпечатков — ни на бутылке, ни на бокале!..

Дамы уже были готовы покинуть столовую, когда раздался голос Дашки. Голос, полный иронии и легкого презрения:

— Вы с ума сошли! Вы только посмотрите на него! Разве он похож на отравителя?!

— Вы правы, Дарья. — Похоже, Дашка и Чиж играли в одной команде. — Идите-ка сюда, Ботболт!

Бурят по-воловьи покорно двинулся в сторону Чижа. И замер перед ним, опустив руки по швам. Чиж приподнялся на цыпочки и коснулся кончиками пальцев плоского лица Ботболта. Затем ощупал мускулы, нагло выпиравшие из-под смокинга. И в заключение изо всех сил ударил Ботболта в солнечное сплетение. Бурят даже не поморщился.

— Действительно… Этот травить не будет. Этот может только череп раскроить. Или позвоночник сломать. О колено. Или расстрелять жертву из автомата на худой конец. Даже контрольного выстрела не понадобится. Я прав?

Ботболт смущенно улыбнулся.

— Я прав. — Чиж послал Ботболту такую же смущенную улыбку. — Не будет такой бугай заморачиваться ядами. Яд — вещь тонкая, старомодная. Я бы даже сказал — интеллигентная. Требует точной дозировки и определенной доли вдохновения. А здесь, как видите, интеллигентность даже не ночевала. Что скажете, Ботболт?

Мажордом только развел руками, похожими на ковши экскаватора: что тут скажешь? И говорить нечего!

— А почему вы не упомянули о двери, Ботболт? — Дашка, до сих пор находившаяся на периферии цианидовых страстей, теперь тянула одеяло на себя.

— Какой двери? — все три дамы насторожились — Двери в оранжерее… Куда она ведет?

— А это важно? — Ботболт надул щеки.

— Нет. Но…

— Этой дверью никто не пользуется. Недостаток планировки, остался еще от прежних владельцев… Хозяин приказал ее закрыть. Теперь там клумба с флоксами…

— Куда она ведет?

— На кухню.

— Может быть, осмотрим ее?

— Зачем? — Ботболт все еще не мог взять в толк, о чем же говорит ему Дарья. — Зачем осматривать? Ведь она заперта.

Но теперь уже никто не слушал Ботболта. Даже стадо африканских слонов, отправившихся на водопой, произвело бы меньший шум. Впереди, высоко подбрасывая колени, неслись беллетристки. За ними едва поспевали Дарья с Чижом; они же волочили под руки ничего не понимающего бурята. Замыкали кавалькаду мы с Райнером-Вернером.

Дверь находилась в самом дальнем углу оранжереи. И нужно было сильно постараться, чтобы обнаружить ее среди зарослей веерных пальм и лиан, свешивавшихся прямо с потолка. Ближние подступы к ней охраняли целая плантация папоротника и цветочный молодняк. К папоротникам вела узкая, выложенная плиткой дорожка, терявшаяся в зарослях. Прямо перед клумбой дорожка раздваивалась, и плиточный отросток вел к небольшому тупичку, в котором стояло массивное кресло. Один конец клумбы упирался прямо в стену, другого вообще не было видно.

Я и глазом моргнуть не успела, как Чиж, разбежавшись, перемахнул через клумбу и приземлился на небольшом пятачке перед дверью.

Его пример оказался заразительным.

— ..Ни к чему не прикасаться! — завопил Чиж, стоило только дамам приблизиться к двери на расстояние нескольких метров и вплотную подойти к клумбе. — И ничего не топтать!

— Хозяину это не понравится, — поддержал Чижа Ботболт. — Там растут его любимые флоксы!

— Никто не покушается на ваши флоксы, дубина! — процедила Софья, но так и не решилась приблизиться к двери. И даже сделала несколько шагов назад.

Ее примеру последовали все остальные. А Минна, тяжело дыша, направилась к креслу. Она уже готова была втиснуть в него телеса, когда раздался голос Ботболта:

— Это кресло хозяина. Никто не должен сидеть в кресле хозяина!

— Скажите пожалуйста! — проворчала Минна, но окрику все же подчинилась. И, отойдя от кресла, присела на край кадки с разжиревшим фикусом.

— Интересно, почему все так переполошились из-за этой двери? — задала вполне уместный вопрос мулатка Tea. — Объясните мне, пожалуйста, вы, специалист по ядам!

Чиж покраснел, открыл рот, как будто собирался что-то сказать, — и не сказал. И бросил умоляющий взгляд на Дашку.

— Это была ваша идея, Дарья. Развивайте.

— Я подумала вот о чем… Если наш друг Ботболт не является отравителем…

— А почему это ваш друг Ботболт не является отравителем?! — Tea сделала ударение на слове “ваш”. — Разве кто-то доказал обратное?

— Нет. Но это было бы нелогично. Ведь подозрение падет прежде всего на него. Вы же сами сказали: он подал Аглае Канунниковой… — Дарья едва удержалась, чтобы не скрипнуть зубами от застарелой ненависти к этому имени. — Он подал Аглае Канунниковой бокал. Следовательно, он — первый подозреваемый. Но ведь он не самоубийца, чтобы самому совать голову в петлю, правда? Ведь какова цель убийцы?

— А вы не знаете, деточка? Не в курсе дела? Цель убийцы — убить. Поэтому он и называется убийцей, а не истопником. — Автор семнадцати леденящих душу триллеров посмотрела на мою бывшую подругу со снисходительной улыбкой.

— Цель убийцы — убить и не быть пойманным. Иначе убийство, плодами которого нельзя воспользоваться, теряет всякий смысл. И может быть смело приравнено к самоубийству. Вы ведь не самоубийца, Ботболт?

— Нет, — после минуты мучительных размышлений выдоил из себя бурят. И тут же принялся шарить руками на своем поясе — очевидно, в поисках меча для харакири.

— Вот видите! — обрадовалась Дашка. — Значит, кто-то сильно постарался, чтобы вы были единственным возможным подозреваемым.

— “Кто-то” — это кто? — осторожно спросила Tea.

— Кто-то, кто знал о существовании этой двери. Все очень просто: злоумышленник хочет отравить Аглаю Канунникову. Он проникает на кухню через дверь в оранжерее и подсыпает яд в бутылку с шампанским. Ничего не подозревающий Ботболт наливает шампанское в бокал и… Остальное вам известно.

— Бред. — Минна покраснела.

— Полный бред. — Софья побледнела.

— Чушь собачья, — резюмировала Tea, сразу же перевоплотившись из цивилизованной мулатки в дикую, угольно-черную африканку племени кокофу.

Даже я, столь далекая от детективных хитросплетений, понимала, что Дашкина теория не выдерживает никакой критики. Она и держалась-то на одном-единственном зыбком, как песок, факте: Аглая разбила предназначенный ей бокал. Разбила, а ведь могла и не разбить, если шахматная партия с Райнером-Вернером закончилась бы в ее пользу.

— А если бы фрау Канунникова не разбила бокал? — Немец, страдальчески сморщив нос, озвучил мои собственные мысли. — Если бы она не разбила бокал, ничего страшного бы не произошло, не так ли?

— Ну, не знаю…

— А если бы даже она и разбила бокал, то почему тут же не взять другой? — Софья решила поддержать немца. — Или вы считаете, что все шампанское было отравлено?

— Не думаю. — Дашка растерялась. — Ведь мы же пили потом… Все пили. Кто успел, во всяком случае…

— Следовательно, злоумышленник подсыпал яд только в один бокал? Тот, который принесли позже? — продолжала наступать Софья.

— Выходит, что так…

— Вот именно! — Минна обмахнула декольте широким листом фикуса. — И как вы себе это представляете, деточка? Злоумышленник следит за дорогой Аглаей, он ловит каждое ее движение… Та грохает бокал об пол, и он опрометью бросается в оранжерею, уже зная, что там находится дверь на кухню. И всыпает яд в бокал…

— Нет, — Ботболт произнес самую длинную фразу за сегодняшний длинный вечер. — Не было никакого яда в бокале, на кухне их два десятка, они стоят на столе, донышками вниз, я просто взял чистый и даже протер его. А шампанское налил из бутылки.

— Вот видите! — Софья несказанно обрадовалась новости, которую сообщил Ботболт. — Следовательно, э-э.., злоумышленник добавил яд в бутылку, если уж мы пошли на поводу у вашей безумной теории. И провернуть все это он должен был еще до того, как наш громила появится на кухне. Такой план невозможно придумать на ходу, а тем более ввести в него элемент случайности. А тем более — осуществить его!

— И все-таки кто-то его осуществил. — Из-за папоротников показалась лохматая голова Чижа.

Пока Дашка препиралась с писательницами, он успел обследовать саму дверь и прилегающее к ней пространство.

— Осуществил?! — Теперь уже и Софья хлопнулась на кадку с фикусом.

— Дверь на кухню открыта! — выдохнул Чиж.

— Она не может быть открыта. — Переубедить Ботболта было не так-то просто. — Я лично закрывал ее два года назад.

— А она открыта! — Чиж на цыпочках подошел к двери и аккуратно, одним пальцем, подтолкнул. Дверь тихонько хихикнула петлями и подалась: в образовавшейся щели можно было даже разглядеть кусок стола и бутылку.

Ту самую бутылку с “Veuve Cliquot Ponsardin”, которую мы уже имели счастье лицезреть. На нее так никто и не покусился.

— Она не может быть открыта. — Ботболт все еще продолжал спорить с очевидным. — Я лично закрывал ее два года назад.

— А ключи от нее сохранились?

— Ну да… Лежат в кладовке, в ящике с инструментами.

— Кладовка тоже заперта?

— Нет. Обычно ее не запирают… Она в коридоре, возле кухни.

Кладовка, ну конечно же! Кладовка, которую я уже окрестила подсобкой. Предпоследний приют алкашей-экстремалов Доржо и Дугаржапа, братская могила простыней, химикатов и прочей хозяйственной мелочи.

Чиж, на пару с неугомонным увеличительным стеклом от объектива, исследовали поверхность замка и дверной косяк.

— Никаких следов взлома. Дверь открывали ключом. Мы попытались сжать кольцо, чтобы и самим убедиться в этом, но снова были остановлены: густыми зарослями флоксов и пронзительным визгом Чижа.

— Я же сказал — ничего не топтать! Не вздумать прыгать на клумбе!.. — Он плотно прикрыл злосчастную дверь — от греха подальше.

— Никто не позволит вам прыгать на клумбе. — Бас у Ботболта был внушительный, ничего не скажешь.

— Вот именно! — Чиж даже обрадовался такой поддержке. — Не прыгать по клумбе и не приближаться!

— А почему это вы тут раскомандовались? — выразила запоздалое удивление Tea. — Вы кто такой, чтобы всем заправлять?

— Тем более что здесь есть люди, имеющие непосредственное отношение к правоохранительным органам! — Софья явно намекала на себя. — И не один год в них работающие, заметьте! Тоже мне, Нат Пинкертон!..

— А вы не догадываетесь почему? — Интересно, когда они успели так спеться, Дарья и Чиж: поют в унисон, ни единой фальшивой ноты!

— Почему же, деточка? — спросила Минна, по-прежнему терзая фикус.

— Потому что наш оператор был единственным, кто не выходил в оранжерею. Он снимал на камеру и все время находился в столовой. Он ни разу ее не покинул, разве нет?

— А вы откуда знаете?! Вы так и шмыгали туда-сюда, якобы покурить!

От такой несправедливости Дашка вспыхнула.

— Что значит “якобы покурить”? Я, к вашему сведению, курю с пятнадцати лет! Пачка в день и ни единой сигаретой меньше! Вот она, — Дарья кивком указала на меня, — знает. Правда, Алиса?

Мне оставалось только констатировать этот прискорбный факт, подтвержденный смятым “Капитаном Блэком”, который Дашка вывалила из кармана.

— Видите! — Она демонстративно потрясла опустевшей пачкой перед писательницами. — Последняя осталась! A “Captain Black” — это вам не дамские штучки типа сигарет с ментолом! Серьезная вещь! Его пока выкуришь — умаешься! Ни на что времени не останется!

quot;На подготовку убийства — во всяком случае”, — мысленно добавила я, а Дашка совершенно машинально пристроила в уголке рта кремовый сигаретный леденец. А Ботболт с Райнером-Вернером — также машинально — щелкнули зажигалками. Несколько секунд Дарья обдумывала, до кого бы снизойти, и решила остановиться на Ботболте. Райнер-Вернер пролетел мимо Дашки на бреющем, несмотря на умоляющий подбородок и исполненные скорби глаза. А все я со своими ариозо о пасторальной близости с немчурой!..

Райнер-Вернер посмотрел на меня с неприкрытой ненавистью. Я же ответила ему ничем не замутненным взглядом. Немец откровенно сох по Дашке, и меня вдруг страшно задело это обстоятельство. Ничего, ровным счетом ничего я не могла противопоставить ей, преуспевающей журналистке с преуспевающей грудью, преуспевающей задницей и преуспевающим множественным оргазмом (другого оргазма у нее и быть не могло, байки про множественный оргазм я слышала еще в универе: под водочку, болгарские перцы и нечленораздельные вопли попугая Кеши).

И все же у меня было перед ней одно неоспоримое преимущество: я не курила.

От курева меня отучил Бывший, страдавший аллергией на табачный дым.

И впервые за полгода я вспомнила о нем с благодарностью: дай тебе бог здоровья, паренек; тебе и твоей бизнес-мымре, а также вашим детям, если они вдруг появятся — по недоразумению или по недосмотру геронтологического центра!..

Я не курила и потому не выходила в оранжерею. Я не курила и почти все время держала на руках малышку Ксоло — и потому не выходила в оранжерею. Я оставалась в зале до самого Аглаиного конца, я не имела никакого отношения ни к двери за пальмами, ни к бутылке за дверью! Не то что все остальные, для которых лозунг “Курение опасно для вашего здоровья” становится на сегодняшний момент самым актуальным.

Но это, похоже, никого не волновало. Подчиняясь инстинкту стадности, все вытащили собственные сигареты, сунули их в зубы и сосредоточенно задымили.

Райнер-Вернер — подванивающие портянками болгарские “Родопи” (господи ты боже мой, где он только раздобыл этого игуанодона табачной промышленности? И как это вообще может сочетаться с высоким званием гражданина Германии?) Tea — кокетливый “Вог”.

Софья — не менее кокетливый “Данхилл”.

И только Минна, в полном соответствии с фамилией Майерлинг, ограничилась трубкой. Самой настоящей трубкой с непомерно длинным чубуком.

Минна с поразительной для ее толстых пальцев ловкостью набила трубку табаком и глубоко затянулась. Да-а.. “Вог” с “Данхиллом” сразу же померкли и плавно перешли в разряд козьих ножек. Ничего не скажешь, толстуха Минна переиграла товарок по всем статьям!

— У какого Чингачгука вы вырвали изо рта эту трубку мира, дорогая Минна? — прошипела Софья, глядя на толстуху остекленевшими глазами.

— Почему же вырвала? — Минна выпустила струю ароматного дыма прямо в лицо Софье. — Хотя вы правы… Это действительно трубка мира — калюмет. Вещь почти антикварная, конец девятнадцатого века. Мне подарили ее друзья из Орегона. Стопроцентные североамериканские индейцы.

— Ваше счастье, что они не умеют читать по-русски! Иначе бы они не дарили вам трубку мира, а оставили бы себе на память ваш содранный скальп.

— Оставьте ее, дорогая Софья, — теперь к СС присоединилась и Tea. — Разве вы не видите, что она просто пытается оригинальничать?

— Что же ей еще остается? — Софья с остервенением затушила недокуренную сигарету. — Что же ей еще остается, как не оригинальничать? Иначе о нашей дорогой Минне все забудут. Ни одной статьи, ни одной рецензии за последние полгода! Тут не то что трубку закуришь, тут иголки начнешь загонять себе под ногти!..

— Да-да, что-то припоминаю. — Tea ехидно улыбнулась. — Вот уже полгода пресса молчит о госпоже Майерлинг. Что бы это значило?

— Только то, что пресса пребывает в немом восторге. От меня и моих книг, — огрызнулась Минна. И быстро сменила тему:

— И почему мы уперлись в эту дверь, черт возьми?! Какой-то маленькой паршивке пришло в голову, что оранжерея связана с отравлением, а мы эту галиматью поддержали! Попались на крючок! Стыдно, дорогие дамы! В конце концов, мы имеем определенный вес в обществе, нельзя же позволять так собой манипулировать…

— Ну, насчет галиматьи я бы поостерегся. — Голова Чижа снова гордо вознеслась над папоротником.

— Это почему же?

— Здесь кое-что есть. Кое-что, что может пролить свет на тайну двери. Бросьте мне вашу перчатку. Бот-болт! Лучше правую, так будет удобнее…

На то, чтобы стянуть перчатку с руки, Ботболту понадобилось некоторое время. Странная нерасторопность для лакея — если, конечно, его не вывезли из захудалого дацана в Притибетье пару месяцев назад. Интересно, чем он вообще занимался, прежде чем получил из щедрых рук Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева будку, миску и сахарный мосол?..

Через секунду перчатка оказалась в руке Чижа, а еще через секунду он победно поднял над собой кусок какой-то ткани.

— По-моему, это первая серьезная улика, — благоговейно прошептал он.

— И что же это такое? — заинтересовались дамы.

— Платок.

— Тоже мне, улика! — фыркнула Tea. — Может быть, он лежит там со времен братьев Райт, Блерио и первого перелета через Ла-Манш…

— Исключено. — Для бурята Ботболт был подозрительно эрудированным. — Строительство дома начато в 1993-м, а закончено в 1995 году. У меня есть все бумаги…

— И что же это за платок, голубчик?

Софья — эта прожженная весталка храма правосудия — питала слабость к крохотным, невесомым и трепещущим, как крыло бабочки, вещицам, в просторечии именуемым уликами.

Чиж картинно поднес к платку свою импровизированную лупу.

— Та-ак… Платок батистовый, хорошего качества, а в углу даже имеется монограмма.

— Какая же? — выдохнула Tea.

— Какая же? — выдохнула Софья.

— Монограмма… “ММ”.

quot;MM” — только одному из всех присутствующих в оранжерее людей сопутствовало это незатейливое сочетание букв.

ММ — Минна Майерлинг.

В оглушительной тишине послышался жалобный скрип кадки. Минна попыталась встать с нее — и не смогла. Пудовая грудь ее безвольно упала на живот, а лицо позеленело и приобрело восковой оттенок: теперь оно почти не отличалось от листьев фикуса, паривших над толстухой.

— Почему это вы на меня уставились? — сглотнув слюну, наконец прошептала она.

Некоторое время все сосредоточенно молчали.

— Потому что вы единственная среди нас, чьи имя и фамилия начинаются на букву “М”, — подсказала несчастной Софья.

— Это ничего не значит… Мерилин Монро имела те же инициалы. И Мария-Магдалина… И.., и африканское восстание маджи-маджи!

— Они-то здесь при чем?

— Ни при чем! Так же, как и я…

Чиж разбежался и одним прыжком преодолел растительность, отделявшую пространство перед дверью от остальной оранжереи. Это был впечатляющий прыжок; такой впечатляющий, что Райнер-Вернер присвистнул, а Дашка зааплодировала. По-прежнему держа платок в руках, Чиж двинулся к Минне. И распялил его на всеобщее обозрение — кусок тонкого батиста; плотные, похожие на взбитые сливки, кружева по краям. И жирненькая красно-черная монограмма в углу.

— Посмотрите, это не ваш платок? Минна мелко затряслась.

— Ну, так как? Что скажете?

— Да… Это мой платок. У меня дюжина таких платков… Там, наверху, в комнате. Я всегда беру с собой платки, у меня хронический гайморит… И воспаление носовых пазух.

— Хронический гайморит, надо же! — не удержалась Tea. — А за весь вечер ни разу не высморкалась! Минна перестала трястись и заплакала.

— Москва слезам не верит! — хмуро бросила Софья. После этой фразы, больше приличествующей инспектору детской комнаты милиции, Минна была сломлена окончательно. Простодушно-русское и так любовно вышитое “ММ” моментально превратилось в изысканный готический англицизм: “Mysterious Murderer” lt;Таинственный убийца (англ.).gt;. Стопроцентные североамериканские индейцы, орегонские собутыльники госпожи Майерлинг, были бы тронуты.

Очевидно, так думала не только я. Даже Tea проявила странную для беллетристки живость ума.

— “Таинственный убийца!” — с пафосом произнесла она. — Кажется, так назывался ваш первый роман, дорогая Минна?

— Да, но…

— А как бы перевели это название ваши друзья-американцы?

Грудь Минны наконец-то отлепилась от живота и заходила ходуном. И от этой вибрации с фикуса начали медленно облетать листья.

— Таинственный убийца! Mysterious Murderer! He правда ли, похоже на аббревиатуру “ММ”?

Что ж, ничего не скажешь, грациозная мулатка Теодора-Эйприл-Вивиан-Октавия Мкамбе сделала такой же грациозный ход. Даже суровая Софья с ее (о жалость!) недоношенным школьным то ли испанским, то ли немецким была вынуждена признать красоту этого хода. А, признав, попыталась перехватить инициативу.

— Не просто похоже, а одно лицо, — заявила она. — И один и тот же приемчик! Если память мне не изменяет, дорогая Минна, в этом вашем романе… “Таинственный убийца”.., герой-маньяк оставлял что-то подобное на месте преступления.

— Не “что-то подобное”, а именно платки с монограммой. — Tea победительно рассмеялась. — Придумали бы что-нибудь новенькое, дорогая Минна!

— Вы-то откуда знаете о платках с монограммой в моем романе? — рявкнула Минна. — Ведь во всех своих бездарных интервью вы говорите, что никогда не читаете произведения конкуренток!

— Все так говорят. Все говорят, что не читают конкуренток, и все говорят, что читают Агату Кристи. И то только потому, что она умерла! Разве нет?

— Сколько, вы сказали, у вас платков, дорогая Минна? — снова вклинилась Софья. — Дюжина?

— Дюжина! Двенадцать! — подтвердила Tea.

— Так-так… Сегодня вечером нас было девять, включая доблестного Ботболта и исключая саму дорогую Минну… Плюс два алкоголика в гараже, плюс радушный хозяин! Итого ровно двенадцать! Двенадцать участников драмы — двенадцать платков! Вы обо всех позаботились, надо же! Первая жертва уже есть, кто следующий?

— Да, кто следующий?! — как эхо повторила за Софьей Tea. — Кто?..

Минна беспомощно переводила взгляд с одной обличительницы на другую. А те, на секунду застыв, как соляные столбы, вдруг начали стремительно сближаться. Еще полметра — и они упадут друг другу в объятья и сольются в экстазе просветленного знания!

Но объятий не последовало.

Напротив, Софья и Tea замерли. И пригнули головы. Мне даже показалось, что челюсти их выдвинулись, как паучьи хелицеры.

— Это мой сюжет, дорогая Софья! — брызнула ядом Tea. — Руками не трогать.

— С каких это пирогов он ваш, дорогая Tea? — брызнула ядом Софья. — Ведь это я его озвучила! Я, а не вы!..

— Я подумала о нем раньше, чем вы открыли свое хлебало! Так что сюжет — мой!

— Вы что, зарегистрировали его в агентстве по авторским правам?

— А вы, что ли, зарегистрировали?!

— Воровка!

— Сама воровка!

О, несчастная улика! Из самого обыкновенного батистового платка она мгновенно превратилась в полусгнивший, побитый морозцем огрызок яблока раздора! Почтенные женщины уже примерялись, как бы половчее вцепиться друг другу в волосы, когда раздался низкий утробный смех Минны.

— Я просто удивляюсь! — пропыхтела она. — Я просто удивляюсь, с какой наглостью вы терзаете фабулу книги, которую я написала еще пять лет назад! Если у вас такой затык с сюжетами, идите в народ! Пообщайтесь, пообщайтесь с ним, корона с головы не упадет! Даже Горький этого не стыдился, Алексей Максимович!

Даже Короленко этого не гнушался, Владимир Галактионович, — не говоря уже об обоих Толстых!.. Идите в народ, все лучше, чем подбирать крошки с чужого стола! Обе вы воровки, вот!

Забыв о распре, Софья и Tea сдвинули ряды.

— Уж вы бы помолчали, дорогая Минна! Ее, видите ли, фабула! Да у вас эта фабула и не ночевала, вы свои примитивные книжонки упырями украшаете! Или в лучшем случае — маньяками!.. Такое иногда отчебучиваете — глаза на лоб лезут! Шайка вампиров просочилась в правительство и заправляет всей страной! Умудрилась даже покусать главу президентской администрации! И когда — в день святого великомученика Федора Стратилата!.. Ну не бред ли?!

Действительно бред, подумала я.

— Вы мне мозги не пудрите! И лучше не прикасайтесь к моему сюжету! Со света сживу! По судам затаскаю! Репутацию так подмочу, что ни один союз писателей вас и близко не подпустит! — пригрозила Минна.

— Это вас по судам затаскают! Платочек-то ваш! Ваш платочек — вы и отравительница!

Все происходящее выглядело так отвратительно, что Чиж решил вмешаться.

— Дамы, дамы! Ну как не стыдно! Тело еще не остыло, а вы устроили бог знает что!.. Думаю, будет лучше, если вы вернетесь в зал… Успокоитесь… Да и не стоит затаптывать площадку, возможно, еще не все улики собраны… Вы ведь проводите женщин, Ботболт? А господин Рабенбауэр составит вам компанию.

Ботболт опустил тяжелые веки: все будет в лучшем виде, пять отечественных овец каракульской породы и один баран породы баварский меринос не останутся без присмотра.

Впрочем, дамам и самим надоело жаться в субтропической оранжерее. Или все дело заключалось в близости к кухне, на которой было состряпано нехитрое варево Аглаиной смерти? Кухня была совсем рядом, за дверью, которую закрыли на замок два года назад.

Но сегодня кто-то эту дверь открыл.

И этот кто-то сейчас находился среди нас.

— И правда, пойдемте, — подхватила Минна инициативу Чижа. — Перекусим чего-нибудь… У меня на нервной почве всегда разыгрывается страшный аппетит.

Судя по комплекции госпожи Майерлинг, нервничать ей приходилось довольно часто.

— Перекусим, надо же! — процедила Tea. — Может быть, еще и выпьем?

— Одна уже выпила, — процедила Софья. — Теперь под простыней отдыхает. Вы нас в эту ловушку больше не заманите, отравительница!..

У самой двери в зал Чиж перехватил бдительно следящего за стадом Ботболта и что-то шепнул ему на ухо. Ботболт покивал головой и вышел следом за всеми остальными. А Чиж неожиданно крепко ухватил меня за руку и сказал:

— Останьтесь, Алиса.

— А что случилось? — взглянув в его суженные зрачки, я невольно понизила голос до трагического шепота.

— Так нужно. Есть пара мыслей, и мне хотелось бы проверить их.

Странно, что он выбрал меня, а не Дашку. Кажется, это был первый случай, когда из нас двоих предпочли не героиню, а подругу главной героини. Не демона от журналистики, а существо, которому не доверят даже стричь ногти и полировать рога демонам. Ничем не выдающееся бесплатное приложение: сначала к швейной машинке “Минерва”, а затем — к торговой марке “Аглая Канунникова”. Это было странно еще и оттого, что именно Дарья указала на дверь в оранжерее. Следовательно, у нее имелись на этот счет свои соображения. И свои версии.

Так же, как и у Чижа, в чем я нисколько не сомневалась. Сомнения вызывал только тот факт, что Чиж не захотел поделиться версиями с самой Дарьей. А почему-то выбрал меня.

. — А почему именно я, Петя?

— Потому что! — удивительно исчерпывающий ответ. — Идемте.

Чиж подхватил меня под руку и поволок к проклятой двери, проклятой клумбе, проклятым зарослям папоротника и проклятому кожаному креслу с подлокотниками из красного дерева. Именно в это кресло он и запихнул меня, а сам принялся бегать по дорожке.

— Объясните мне, что происходит?

— Хорошо. У меня появились некоторые соображения по поводу всего происшедшего. А поскольку я не могу доверять никому, кроме вас…

Похвала была явно незаслуженной, и я заерзала в кресле.

— Почему? Почему вы не можете доверять никому, кроме меня?

— Ну, насчет трех ведьм, которые готовы живьем друг друга сожрать, все понятно?

— Более-менее…

— Теперь ваша подруга — Дарья… Откуда она узнала о двери? Ее никогда не найдешь, если специально не будешь искать. И потом, если я правильно понял, она тоже не жаловала покойную.

— Это не аргумент, — вступилась я за Дашку. — Если бы мы все травили своих врагов при первой же удобной возможности, то ровно через двенадцать часов человечество исчезло бы как вид!

Чиж на секунду задумался.

— Все равно. Уж очень быстро она состряпала версию… Да и старые хрычовки правы: она все время шастала в оранжерею! Теперь немец.

— Этот-то здесь при чем?

— Он глаз с нее не спускал. И вообще, они похожи на сообщников. Разве вы не обратили внимание?..

Я поморщилась, как от зубной боли: Чиж с простодушной интуицией ребенка нащупал мою больную мозоль и теперь от души выплясывал на ней полупьяную матросскую джигу.

— ..к тому же он чего-то страшно боится.

— Он иностранец. А все иностранцы обязательно чего-то страшно боятся. Это их естественное состояние в России.

— Все равно. — Чиж упрямо нагнул голову. — Все равно…

Но я-то видела, что ему совсем не все равно! Зависть, обыкновенная зависть к более удачливому и, несомненно, более красивому самцу. Петя Чиж ничего не мог противопоставить атлетической, бугрящейся мускулами фигуре немца. У самого — почти бесплотного — Чижа бугрился только лоб. Да и то только в минуты сильного душевного волнения. Как сейчас, например.

— Ну, хорошо. А Ботболт? — вполне резонно заметила я. — Вы вроде уже зачислили его в союзники…

Чиж остановился, как будто его ударили в грудь, и приложил палец к губам.

— Хитрая бестия. Косит под простачка, благо обедненная азиатская мимика это позволяет… К тому же где-то шлялся, пока все приходили в себя. А история с телефоном?.. Сдается мне, что он совсем не пешка…

— Конечно. Он конь. Вернее, бык Буха-Нойон Бабай, — не ко времени вспомнила я затейливую шахматную мифологию.

— Не надо иронизировать. Он за всем следит и обо всем имеет собственное мнение. Мне кажется, он умудряется быть в нескольких местах сразу…

— Скажите еще, что у него шесть рук!

— Такой возможности я тоже не исключаю. — Чиж завертел головой по сторонам. — Спорим, если я подойду сейчас к ближайшей пальме и отогну ветку — он обязательно там окажется?

— А разве он не вышел вместе со всеми?

— Спорим?!

— Спорим, — нехотя согласилась я. — На что?

— Не знаю… На желание.

— Идет.

Чиж метнулся к ближайшей пальме и приподнял нижний лист.

О боже! Я едва не выпала из кресла от удивления: из-за листа показалась непроницаемая физиономия Ботболта.

— Подслушиваете? — напустился на него прозорливый оператор.

— Нет. Я просто вернулся, чтобы напомнить: никто не имеет права сидеть в кресле тайше Дымбрыла.

— Это все?

— Все.

Неужели мы, два худо-бедно европейских человека, позволим торжествовать и править бал азиату, вся обязанность которого заключается в том, чтобы разливать шампанское по бокалам и следить за тем, чтобы уровень этого шампанского в каждом бокале был одинаков?!

— А у меня — не все! — Чиж решил поддержать реноме чахлой Европы. — Проследите за тем, чтобы никто из гостей не выходил на кухню. И сами воздержитесь от этого.

— Хорошо. А вы не садитесь в кресло хозяина. Чувствуя себя отверженной наложницей из гарема, недостойной даже омывать ноги хозяина, я сползла с кресла. Ботболт удовлетворенно улыбнулся и направился к выходу из оранжереи.

— Как он сумел так незаметно подойти? — шепотом спросила я у Чижа, когда он ушел. — Ведь дорожка все время оставалась в поле моего зрения…

— Не забывайте, это его дом.

Странное исчезновение и такое же странное возвращение под ручку с так и не опробованным железным купоросом; перерезанный телефонный кабель, мифические Доржо и Дугаржап в мифическом гараже… А узкие губы, а узкие глаза, а порочное отсутствие растительности на лице!.. А бицепсы, удавами копошащиеся под смокингом! А тело медузы, готовое в мгновенье ока трансформироваться в сгусток мускулов!.. Как можно было поверить в то, что Ботболт не в состоянии найти управу на собак?

Наглая ложь.

Так нагло врать может только ниндзя, появляющийся из темноты.

Так нагло врать может только борец сумо, покидающий дохэ lt;Дохэ — ринг в борьбе сумо.gt;.

А Ботболт, судя по всему, и есть нечто среднее между ниндзя и сумоистом со стажем…

— ..и не забывайте, что вы должны мне желание! Эй, что с вами? — Чиж потряс меня за плечо, и я с трудом очнулась от своих мыслей.

— Вы правы, не следует ему доверять…

— Вот видите! Вы тоже думаете, что в этой бурятской туше есть двойное дно?

— Думаю, здесь в каждом есть двойное дно. Это была чистая правда. По этому — двойному — дну брели теперь все невольные пленники дома. И оно достаточно хорошо просматривалось. Дохлые морские ежи, обрывки водорослей, разбитые раковины, скелетики кораллов — во всем этом была разлита ненависть. Все ненавидели всех, вот в чем дело!

Софья, Tea и Минна ненавидели друг друга: писательский цех был выстроен по образу и подобию террариума. И теперь “недостаток в планировке” (как сказал бы Ботболт) вылез боком Аглае Канунниковой, лучшей из них.

Дашка ненавидела Аглаю.

Райнер-Вернер ненавидел меня: ведь это я сломала ему стопроцентное эротиссимо с Дашкой.

Режиссер Фара ненавидел себя: съемка передачи “Играем в детектив” накрылась медным тазом, как только Аглая сделала глоток из бокала.

Я ненавидела Аглаин мобильник: из-за дурацкого pin-кода.

Ботболт ненавидел всех — с появлением в доме чужаков все пошло наперекосяк. А это не может понравиться хозяину, когда он вернется. И — если он вернется!

И все вместе ненавидели собак, собачьих царьков Доржо и Дугаржапа, молчащий телефон и саму Аглаю, наглая смерть которой поломала такой симпатичный телевизионный уик-энд за городом. И превратила самую обыкновенную литературную вечеринку в подобие сюрреалистического кошмара… По ее вине все эти люди вынуждены коротать время в обществе друг друга.

И мертвого тела под простыней…

— Здесь в каждом есть двойное дно, — повторила я.

— Кроме вас. — Чиж решился на грубую лесть. Уж очень ему хотелось заполучить бесплатного и совершенно ручного доктора Ватсона, наконец-то я это поняла!

— Вы полагаете?

— Я просто уверен в этом. Если кто и не причастен к этому убийству, так это вы.

— Ну, спасибо.

— Благодарить меня не за что. Это — чистая логика. Во-первых, вы ее личный секретарь, стало быть, она платит вам деньги. Хорошие деньги?

— Неплохие.

— Вот видите. А устроиться на хорошие деньги в наше время очень трудно. А теперь, когда она умерла, вы этой работы лишились, так?

Все верно. Чиж! Но то, что я лишилась работы, волновало меня меньше всего. В конце концов, еще полгода назад я строчила на “Минерве” и в ус не дула. И вряд ли за прошедшие полгода я разучилась кроить и обметывать петли. Дело было в другом. Дело было в Аглае. Я лишилась ее, но так до сих пор и не осознала масштабы этой потери. И вряд ли осознаю в ближайшее время. О, если бы я была чуть более настойчивой! Если бы я была чуть более бдительной, лозунг “Берегись цветов, сука!” никогда не воплотился бы в жизнь!..

— Да… Этой работы у меня теперь нет.

— Вот видите! Вам было совсем невыгодно убивать Канунникову, которая, образно говоря, кормила вас с руки. Теперь второе: вы не курите.

Слава богу, хоть кто-то это заметил!

— Вы не курите и потому ни разу не выходили из столовой. И вы все время были рядом с Канунниковой.

— И это вас не смущает?

— Нисколько. Потому что руки у вас были заняты собакой. Вы ведь почти не спускали ее с рук. Следовательно, были ограничены в маневре и уж никак не могли отравить свою хозяйку… Я прав?

Потрясающая наблюдательность!

— Потрясающая наблюдательность, — сказала я. — Всех остальных вы прощупали так же? Чиж смутился.

— Ну, речь сейчас не о них, а о вас. Конечно, мне бы очень хотелось ошибиться и утешить вас тем, что ваша работодательница умерла своей смертью. Пусть нелепой, но своей…

Цветы! Когда они успели прорасти в благодатной тьме организма? Распуститься в желудке и набраться сил в печени?.. Я почти физически ощущала, как внутренние стенки моего тела покрывает цветочный ковер. Если я ни с кем не поделюсь этой тайной, она убьет меня! Задушит пьянящим ароматом.

— Нет, Петя. Она не умерла своей смертью. Ее убили. Я знаю это точно.

— Да?

— Видите ли… Ей угрожали. Довольно долгое время. Сначала пришла записка.

— Какая записка?

— По почте. Конверт без обратного адреса. В конверте был листок с одной фразой: “Бойся цветов!” — распространяться о “суке” перед посторонним мне не хотелось. — Потом было несколько букетов — тоже без обратного адреса.

— А Аглая?

— Аглая отнеслась к этому достаточно легкомысленно. Она посоветовала мне выкинуть дурные мысли из головы и не заморачиваться пустяками. В конце концов, на орбите каждой звезды обязательно найдется пара-тройка сумасшедших поклонников…

— Н-да. — Чиж сокрушенно покачал головой.

— Но это еще не все. Сегодня, когда я зашла к ней… Перед ужином… Кто-то подбросил ей в спальню цветок.

— Какой цветок?

— Тот самый, который теперь приколот к ее платью. Аглая решила, что это подарок хозяина. Милая деталь, способная порадовать гостя.

— Да уж, милая!.. Почему же вы раньше не сказали обо всем?

Действительно, почему? Или это был подсознательный страх за свою собственную жизнь? Любое упоминание о цветочной записке стало бы сигналом для убийцы: берегись, в живых остался человек, который знает чуть больше, чем все остальные! И кто даст мне гарантию, что яда у убийцы больше не осталось?..

— Почему не сказала? Потому что никому не пришло в голову спросить… Так какие соображения у вас имеются?

— Если это и убийство, то очень странное, — издалека начал Чиж.

Не более странное, чем записка трехмесячной давности.

— И чем же оно так вас удивило?

— Не знаю, как вам объяснить. — Чиж запустил пальцы в волосы. — Оно… Оно очень сложное! Оно какое-то.., придуманное! Яд, надо же! Нужно быть математиком со степенью, чтобы просчитать его и уберечься от случайностей. И еще. Чтобы совершить его, нужно быть по крайней мере перворазрядником по прыжкам в длину!

— Вы полагаете?

— Конечно! Давайте попытаемся восстановить всю картину. Или, во всяком случае, ту ее часть, которая касается шампанского и кухонной двери.

— Давайте.

— Яд подсыпали в бутылку, вы согласны?

— Если это сделал не Ботболт, то да.

— Когда можно было подсыпать яд в бутылку, чтобы не отравить никого, кроме Канунниковой? Когда она разбила бокал, верно?

— Да.

— Итак, Аглая Канунникова разбивает бокал… Вы были рядом с ней, постарайтесь вспомнить, что произошло потом.

Я прикрыла глаза, стараясь восстановить в своем собственном, не очень-то податливом воображении события у шахматной доски.

— Значит, так. Аглая проиграла немцу в шахматы, но со своим поражением не согласилась.

— Она хорошо играет в шахматы?

— Она никогда не упоминала об этом. Возможно, она когда-то и играла — с папой или с соседским мальчиком… Но никакой системы в ее игре нет. У немца, кстати, тоже. Это даже не любительский уровень.

— Вы разбираетесь в шахматах?

— Скажем, я имею об этом представление. — О своем разряде я предусмотрительно умолчала. — Мы отвлеклись. Аглая проиграла, вспылила, и примерно в это же самое время в зале появился Ботболт с шампанским.

— В это самое время или чуть раньше?

— Господи, я не помню точно… Но, в конце концов, вы же снимали все это камерой!

Странно, что счастливая мысль о камере пришла мне в голову только сейчас. Но еще более странной оказалась реакция Чижа. Он залился краской, как старая дева, в присутствии которой произнесли слово “минет”.

— Н-не думаю.., что это прольет свет…

— Как это — не думаете? Ведь вы же все время снимали!

— Боюсь, именно этот момент я упустил…

— Разве вы не должны были запечатлеть на пленку писательниц?

— Я отвлекся… Интересно, на кого?

— ..давайте все же вернемся к шахматной партии, Алиса. — Чиж так отчаянно хотел реабилитироваться в моих глазах, что рот его повело в сторону, а кончик носа причудливо изогнулся.

— Ну, хорошо. Еще во время игры Аглая сообщила Ботболту, что хочет произнести тост. Ботболт отправился за шампанским.

— По-моему, в пятый раз за вечер.

— В шестой, — уточнила я.

— Ну, это не суть важно. Важно то, что когда он вернулся, то первым подошел именно к Аглае. Правильно?

— Да. Ведь это была ее идея… С тостом. Аглая сняла бокал с подноса. То же самое сделал Райнер-Вернер. Ботболт отошел, и больше я за ним не следила. Очевидно, он отправился раздавать выпивку остальным гостям.

— Да.

— Не знаю, сколько времени ушло у Аглаи на препирательство с немцем. Может быть, минуту, может быть — чуть больше. Я только помню, что, когда Аглая выловила Ботболта на противоположной стороне зала, на подносе оставался один бокал.

— Его взяла ваша подруга.

— Да. Его взяла Дарья.

— Кстати, как давно вы знакомы?

— Много лет. Мы дружим еще с университета. Правда, в последние годы мы редко виделись…

— Она ведь не жалует вашу работодательницу, насколько я понял?

— Ну и что?

— Нет, ничего. Когда ваша подруга взяла бокал, оказалось, что Аглая Канунникова осталась без шампанского. И Ботболт отправился обратно на кухню. Сколько ему понадобилось времени, чтобы дойти до кухни и наполнить бокал шампанским?

— Не знаю… Минуты три? — неуверенно произнесла я.

— Да, он не очень-то расторопен. Впрочем, время легко установить при следственном эксперименте… — Чиж многозначительно поднял брови. Уж не он ли собирается проводить следственный эксперимент? — Итак, Ботболт возвращается с отравленным шампанским на подносе. Аглая берет бокал, и к этому моменту все присутствующие столпились вокруг нее. Ведь тост должна произнести именно она… Поправьте меня, если я неточно изложил события.

— Пока все верно.

— А если верно, то что мы имеем в наличии?

— Что?

— Мы имеем три с половиной — четыре минуты чистого времени! — Очевидно, по замыслу Чижа, это и было кульминацией всего рассказа. Но кульминация была явно смазана моей собственной тупоголовой непочтительностью.

— Что это еще за три-четыре минуты?

Чиж скис: любовно выпестованный им доктор Ватсон (в моем не обезображенном особым интеллектом лице) оказался не на высоте.

— Три-четыре минуты — ровно столько понадобилось убийце, чтобы осуществить задуманное. И подготовить плацдарм для преступления.

— Понятно. — Я надолго замолчала.

— Ну! — Чижу не терпелось добить меня окончательно.

— Что — “ну”?

— Теперь спросите меня о схеме преступления. Как я ее вижу.

— Хорошо, — послушно округлила я глаза. — Как вы видите схему преступления?

— Думаю, все происходило следующим образом. Весь вечер убийца находился неподалеку от Аглаи. Искал любую возможность травануть несчастную. Ну, например, незаметно подсыпать яд в выпивку…

— Интересно, каким образом можно незаметно подсыпать яд в выпивку?

— Она ведь пила не только шампанское, не так ли?

— Пару раз Ботболт приносил ей ликер.

— Вот видите. Ликер невозможно выпить залпом!

— Вы думаете?

Чиж посмотрел на меня как на завсегдатая пивного ларька:

— Во всяком случае, пить ликер залпом — это дурной тон. Тем более она играла в шахматы и вполне могла отставить ликер в сторону, чтобы сделать ход. И ликер этот мог некоторое время находиться без присмотра. И этого времени хватило бы, уверяю вас! При известной ловкости убийцы.

— Ну, хорошо. Допустим, у убийцы были далеко идущие планы насчет Аглаи и ликера. Но если он собирался подсыпать яд в зале — при чем здесь открытая дверь на кухню? Зачем ему вообще нужно было открывать эту проклятую дверь?! Но Чиж! Вы разве забыли, что она была отравлена шампанским! Шампанским, а не ликером!..

— Я к этому и веду, Алиса! Когда она разбила бокал, убийца посчитал это хорошим знаком. Несколько секунд у него ушло на то, чтобы оценить ситуацию и начать действовать. Он выскакивает в оранжерею, благо сюда выходят все и здесь легко затеряться в зарослях. Прямо по дорожке он направляется к клумбе, за которой находится дверь на кухню. Открывает ее ключом. Высыпает яд в бутылку и тем же путем возвращается обратно. И как ни в чем не бывало присоединяется ко всем остальным. Ну как?

— Не знаю. — Я с удивлением обнаружила себя бегающей по дорожке под руку с Чижом. — Все это как-то зыбко. Не забывайте, что к моменту, когда на подносе остался один-единственный бокал, все остальные бокалы были розданы. Следовательно, убийца не мог выскользнуть из зала, не получив на руки свое шампанское. Правильно?

— Я думал над этим. Убийца взял шампанское и отправился вместе с ним в оранжерею. Там он оставил шампанское где-нибудь под пальмой. И налегке бросился к двери. Такое объяснение вас устроит?

— Такое — да. Но тогда ваш убийца автоматически теряет секунд тридцать, а то и целую минуту. А это много.

Чиж посмотрел на меня со смесью досады и уважения:

— Ну, теоретически все можно успеть. Особенно… Особенно, если не тратить время на замок в двери. Но дверь могла быть открыта убийцей заранее. Как вам такой вариант?

— Тогда это не просто убийца, тогда это — король преступного мира. Во-первых, ему нужно было найти дверь.

— Ну, ведь ваша подруга эту дверь обнаружила?

— Она журналистка. Сует нос во все дыры… Так что ничего удивительного в этом нет.

— Но откуда она узнала, что дверь ведет именно на кухню?

Крыть было нечем, но я все же попыталась отвести подозрения от Дашки:

— У нее всегда было хорошее пространственное воображение. И потом, наверняка она заметила дверь на самой кухне и просто сопоставила вход и выход.

— Она заходила на кухню?

Это было уже слишком, и я ощерилась:

— Я и сама заходила на кухню. Так, из любопытства. И не только я…

— И что же вы там делали?

— Я же сказала: заглянула из чистого любопытства. Не сбивайте меня. Дверь — не проблема. Проблема — ключи. Откуда убийца мог знать, что от двери существуют ключи и ключи эти спрятаны где-то в кладовке, в ящиках с инструментом? Ботболт сказал нам об этом всего лишь минут пятнадцать назад…

— Тоже мне проблема! Эту чертову дверь можно оприходовать любой отмычкой.

— Не говорите ерунды! — прикрикнула я на Чижа. — Солидные, уважаемые люди приезжают в солидный, уважаемый дом с набором отмычек? Да это же просто…

Я осеклась на полуслове. Черт возьми, совсем недавно я думала об отмычках, вот только в каком контексте? Голые ноги Райнера-Вернера, выкраденные у какой-нибудь греческой статуи под покровом ночи, мощные безволосые икры, пальцы совершенной формы, аккуратные розовые ногти… Господи, о чем я думаю?! Голые ноги Райнера-Вернера, выкраденн… Нет, так я ни к чему не приду! Голые ноги Райнера-Вернера в проеме двери.., ф-фу, слава богу проскочила!., в проеме двери в туалет. Унитаз — и я возле унитаза. Рассыпавшееся содержимое ридикюля Софьи Сафьяновой: записная книжка, двадцатидолларовая купюра, жалкая мелочь, связка из пяти ключей, один из которых сильно смахивал на.., на отмычку!

Да, именно об отмычке я и подумала, когда взяла связку в руки. А потом появился Райнер-Вернер — укутанный в одеяло, с голыми ногами…

Черт, там были еще и порошки!!!

— Я кое-что хочу сказать вам. Чиж, — трагическим шепотом произнесла я. — У… У одного из гостей я видела маленькие бумажные пакетики!

— Что за пакетики?

— Не знаю. В них был белый кристаллический порошок. Без всякого запаха.

— А на язык вы его пробовали?

— Не решилась. Но потрогать — потрогала… Может быть, это и есть яд?

— Вряд ли, — после непродолжительного раздумья сказал Чиж. — Во всяком случае, это не тот яд, которым была отравлена Аглая Канунникова.

— Не тот?

— Я уже говорил: убийца для своих низменных целей использовал цианистый калий. Так что если бы вы его потрогали, то вас уже не было бы в живых.

— Это почему же? — Задним числом я даже похолодела.

— Видите ли… Цианистый калий, попадая на воздух, вступает в реакцию с углекислым газом. И образуется синильная кислота, которая легко может проникнуть через кожу… Про синильную кислоту объяснять?

— Не стоит… — У меня даже зачесалось в носу от засилья страшных, как смертный грех, химических терминов. Еще секунда — и с пальцев начнет лохмотьями сползать та самая кожа, которую живописал Чиж. — Мы остановились на том, что дверь могла быть вскрыта с помощью отмычки.

— Да… Отмычка… — Судя по всему, отмычка была самым слабым местом в теории Чижа, и я решила прийти к нему на помощь.

— Убийца мог открыть дверь заранее. До ужина. Чиж остановился, хлопнул себя по лбу и посмотрел на меня с признательностью:

— Умница! Ну, конечно же… Все пошли к озеру, кататься на снегоходах. Убийца мог вернуться чуть раньше…

— Или вообще не уходить, — выпалила я.

— Не уходить?

Минна! Толстуха осталась в оранжерее (восклицательный знак!), сославшись на то, что обожает цветы (восклицательный знак!). Сославшись на то, что цветы — ее страсть. Сославшись на то, что она жить без цветов не может и что у нее самой есть небольшой парничок (три восклицательных знака!!!).

А ее пребывание на кухне? Когда я вошла, она была страшно напугана и смущена, как будто я застала ее за чем-то неприличным.

Да еще сумасшедший платок с инициалами!

— Минна! — заорала я, впившись ногтями в ладонь Чижа. — Минна. Она единственная оставалась в доме…

Вернее — в оранжерее. Потом я видела ее на кухне. И она была прекрасно осведомлена, где хранится спиртное…

Минна, толстая завистница! Минна, мать книжных демонов, внучатая племянница маньяков и беспутная кузина идейных российских упырей! Минна, о которой уже давно молчит критика!..

— А платок с ее инициалами! Скорее всего она просто уронила его в спешке, а потом у нее не было никакой возможности вернуться…

Но мой энтузиазм несколько погас, стоило мне только взглянуть в грустные глаза Чижа. Зрачки его покачивались, веки дрожали, ресницы выгибались, он так хотел поверить мне! Так хотел поверить — и не мог!..

— Что-то не так, Чиж?

— Все не так. То есть теоретически это могло бы иметь место. Но практически… Как вы думаете, сколько она весит?

— Кто?

— Минна Майерлинг.

— Откуда же я знаю. — Я вспомнила пудовые груди Минны, ее гренадерские плечи и массивный живот. И все три ее подбородка, и даже ямочки на руках. Пожалуй, на титулованного борца сумо (прости, Ботболт!) она потянет. — Это неэтичный вопрос.

— Какая, к черту, этика! Согласитесь, что в ней не меньше килограммов ста двадцати.

Я — исключительно из женской солидарности — промолчала.

— Она физически не смогла бы перепрыгнуть клумбу. Идемте.

Через полминуты Чиж уже тыкал меня носом в папоротники.

— Видите? Ширина клумбы примерно около двух метров. Во мне шестьдесят килограммов, и к тому же я когда-то занимался прыжками в длину. Я смогу перескочить через эту клумбу — и то, если у меня будет небольшое пространство для разбега. А Минна… Не думаю, что она умеет летать…

— Далась вам эта клумба! — Доводы Чижа были достаточно убедительны, но почему-то вызвали во мне глухой протест. — В конце концов, она могла просто обойти эти чертовы папоротники. И эти чертовы флоксы.

— Не могла. Не выходит по времени.

— Ну, не обойти, так обежать.

— Все равно не выходит.

— Ну, тогда… Тогда она могла броситься напролом. Велика важность — клумба! Тем более — чужая, которую и жалеть-то смешно. Когда речь идет о такой вещи, как убийство, о такой вещи, как клумба, не вспоминают.

— Вспоминают, и еще как! С ума вы сошли, что ли! Любой сломанный цветок, любой отпечаток обуви на земле выдадут преступника с головой.

— И что — ни одного сломанного цветка?

— Ни одного. — Чиж сокрушенно развел руками. — А это невозможно. Невозможно пройти сквозь такие густые заросли, не оставив следов…

— А вы все внимательно осмотрели?

— Ну-у.., по мере возможности…

…И когда только Чиж успел так освоиться в этом огромном влажно-зеленом пространстве?.. Мы шли вдоль невысокой стены папоротников, а она все никак не хотела кончаться. Бедняга Дымбрыл Цыренжапович, как же, должно быть, тебя достала ровная как стол бурятская степь! И гнусный континентальный климат! Зато теперь ты можешь отрываться в персональных джунглях, и никто тебе слова не скажет…

— ..Ну вот. Мы добрались до конца, — гаркнул Чиж мне на ухо. А затем посмотрел на часы. — И это заняло у нас ровно пятьдесят пять секунд.

— Господи, что такое пятьдесят секунд!

— Не забывайте: пятьдесят пять секунд туда — пятьдесят пять секунд обратно. Это уже минута пятьдесят. Плюс еще минута на то, чтобы успеть взять шампанское, выскользнуть из зала и пристроить свой бокал где-нибудь под пальмой… Итого — две пятьдесят. Каким общим временем мы располагали?

— Три-четыре минуты…

— Возьмем среднее значение: три с половиной минуты. В распоряжении убийцы было всего лишь сорок секунд. Не густо. — Чиж даже крякнул от напряжения.

— Впритык, я согласна… Но если все делать живенько, на спринтерской скорости… — Представив себе Минну, несущуюся на спринтерской скорости и размахивающую грудями, я прыснула.

Оператор посмотрел на меня с укоризной. Он не произнес ни одного слова, пока мы (по небольшому, не более чем в полметра, проходику) не дошли до двери. И не остановились перед ней.

Площадка перед дверью была естественным продолжением полуметрового прохода. Но сама дверь… Эта дверь стоила того, чтобы продираться к ней сквозь папоротники, честное слово! Я так и не смогла определить, из чего она была сделана: то ли липа, то ли орех. Но она как будто светилась изнутри — мягким и мудрым светом. Дверные панели были украшены довольно искусной резьбой: цветочный (опять цветочный!) орнамент. Розы сменяли колокольчики, маки сменяли жасмин, пионы путались лепестками с хризантемами — и ни один изгиб, ни одна линия не повторялись! Как зачарованная я смотрела на эту резную бледно-желтую дверь — теперь она казалась мне входом в склеп.

Круг замкнулся.

Живые цветы сменили неживые — и круг замкнулся.

— Нет. — Голос Чижа среди всего этого застывшего цветочного великолепия прозвучал слишком резко. — Ни черта не получается!

— Вы о чем?

— О том, что убийце нужно было обежать клумбу. В лучшем случае он объявился бы на кухне вместе с Ботболтом… Либо секунд за десять-пятнадцать до него. Хватило бы этого времени, чтобы отравить шампанское и скрыться?

— Не знаю, — нехотя ответила я. Мне вообще не хотелось разговаривать. — Может быть, вы все усложняете, Петя? Может быть, во всем виноват Ботболт? Он самым хладнокровным образом отравил Аглаю, а потом, пользуясь всеобщим замешательством, выскользнул из зала и отключил телефон… Вот и все. И забудьте о трех-четырех минутах.

— Но зачем? — простонал Чиж. — Зачем ему было убивать популярнейшую писательницу, объясните мне, пожалуйста! Вряд ли он ее читал.

Сомнительный комплимент, ничего не скажешь!

— А зачем всем остальным было убивать популярнейшую писательницу?

— А платок? Платок Минны… Как он оказался перед дверью?

— Ботболт подбросил его, чтобы отвести от себя подозрения!

— Ну, хорошо, допустим. Находясь в кухне, он открыл дверь, выбросил платок… Но зачем он перерезал телефонный кабель? Это нелогично. Он мог просто отключить коробку — и все!

— Опять же — перерезал кабель, чтобы отвести от себя подозрения…

Я вспомнила лицо Ботболта: ни единой морщины, ни единой складки, ни единой мысли на плоском лбу — абсолютная безмятежность.

— Вы полагаете, что он настолько умен, Алиса?

— Во всяком случае, он знает, что Блерио и братья Райт обстряпывали свои авиационные делишки в начале века. Поразительная осведомленность для кочевника, даже если он предстал перед нами в одомашненном варианте.

Последнюю тираду я произнесла, уже глядя в тощий зад Пети Чижа. Когда он только успел упасть на четвереньки? Наверное, именно в тот момент, когда я загляделась на удушающе-нежные деревянные объятия розы и вьюнка…

— Что с вами, Петя?

Чиж ничего не ответил, но еще быстрее заработал локтями и коленями. Наконец он уткнулся носом в узкий лист папоротника и замер.

— Вам плохо? — не на шутку перепугавшись, спросила я.

— Еще не знаю… Ползите сюда.

— Ползите?!

— Так удобнее. — Для убедительности Чиж даже повертел задницей.

— Ну, если вы настаиваете…

Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа.

Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть…

— Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите?

— Что?

— След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы.

— Несомненно, женский! — прохрипел Чиж.

— Несомненно.

— Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу.

— Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине.

— Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма.

— Господи, при чем здесь феминизм?..

— При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся.

— Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла?

Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей.

— След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой?

В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!..

— Не знаю.

— Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать.

— А вы сами-то зафиксировали?

— У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут…

Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”.

А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату.

— Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть?

— Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу…

— Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу?

— Теперь я убежден в этом на сто процентов.

Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла.

Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана…

Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!..

— Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это!

— Что — “это”?

— Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники!

— Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле.

— Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься!

— Все бывает…

— Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала!

— А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием!

— Не смешите меня!

Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы.

Дура я, дура!

— Дура вы, дура, Алиса! — в сердцах бросил Чиж. — Сколько вы проработали у Канунниковой?

— —Какое это имеет значение?

— Сколько?

— Ну, полгода… Ну и что?

— Разве она не говорила вам, что любой идеально просчитанный план, равно как и любое идеально просчитанное преступление, проваливаются?

— Это почему же?

— Именно потому, что их можно просчитать. Если это сделал один человек, то почему бы другому не сделать то же самое?

— Один человек… Вы имеете в виду преступника?

— Ну да! Преступника и того, кто раскрывает преступление. Нужно просто настроиться на нужную волну и правильно задать систему координат… И выбрать точку отсчета. А если мы имеем дело с наитием, с целой цепью обстоятельств, которые играют на руку убийце… И если к тому же убийце удалось воспользоваться ими…

— То?..

— ..то преступление может быть и не раскрыто. Черт возьми, неужели Аглая останется неотомщенной?..

— Но думаю, это не наш случай, — успокоил меня Чиж. — Идемте посмотрим свежим глазом на точку отсчета. На бутылку, я имею в виду.

Чиж осторожно приоткрыл цветочную дверь и галантно пропустил меня вперед.

…На кухне ничего не изменилось. Тот же столик, тот же кавалерийский взвод выпивки, те же бокалы, тот же мягкий свет из окошка. Вот только бутылка…

Бутылка с “Veuve Cliquot Ponsardin” исчезла.

— А где же шампанское? — растерянно спросила я у Чижа. — Оно ведь стояло здесь, под окном…

Чиж надулся, как индюк, пошел красными пятнами, затряс нижней губой и, наконец, разродился полузадушенным матом.

— Ах, сукин сын, Ботболт! Ведь я же просил, просил!.. Ах, подонок!.. Я его в тюрягу засажу, подлеца! За сокрытие улик! Ну надо же, а!!! Идемте! — Он впился пальцами мне в ладонь и потащил к выходу.

Но покинуть кухню мы не успели: где-то в глубине дома раздался леденящий душу и исполненный невыразимого ужаса женский вопль…