"Кокардас и Паспуаль" - читать интересную книгу автора (Феваль-сын Поль)

V ЖЕНСКАЯ ДРАКА

Бывают такие лавры, на которых почивают, а бывают такие что, напротив, не дают уснуть.

Жану-Мари Берришону как раз и не удалось как следует вздремнуть на своих лаврах: Тарпейская скала оказалась совсем рядом с Капитолием.[2] Он почитал своих соседок за глупых клуш, но нашлись среди них очень даже хищные ястребы – и вскоре Берришон познакомился с их когтями.

Как вы понимаете, соседка Гишар скоро узнала все во всех подробностях. Словечко от Балао, словечко от Морен, словечко там, словечко сям – и она восстановила в уме общую картину, а подробности дорисовало ее богатое воображение.

Что из этого вышло и какой слон родился из этой мухи – всякому ясно. Гишар изо всех сил желала отомстить Берришону за то, что от нее пытались утаить тайну. А Берришон между тем в упоении своего торжества совсем позабыл о ней…

Суток не прошло, как его секрет стал известен всей улице. Сначала те, кто слышали его первыми, толковали между собой, потом пересказывали другим соседкам, а вечером в спальне не удержались и открыли мужьям.

Из мужей многие сперва посмеялись, но супруги так умело их убеждали и такие после этого мужьям снились сны, что поутру они уже ни в чем не сомневались. Другие были легковернее – они сразу все приняли за чистую монету. Вся ночь прошла у них в толках и размышлениях, так что на другой день дело раздулось до колоссальных размеров.

С самого утра улица дю Шантр пришла в смятенье, – а проснулись ее обитатели рано, как никогда.

Каждое приветствие произносилось с многозначительным видом; каждый старался угадать по лицу соседа, не знает ли тот чего-то особенного. Потом начали переговариваться примерно так:

– Ну что, слышал, кум Балао?

– О чем это?

– Ты не прикидывайся, тебе жена в постели, небось, кое о чем шепнула.

– А, это про горбуна и золотую девушку? Может, еще зря бабы болтают…

Среди мужчин тем, в общем-то, все и кончилось. Ну, а среди женщин – дело другое.

– Ох, святотатство какое! – завизжала старая штопальщица (ее и саму считали за ведьму).

Все кумушки так и высыпали за порог: видно, их ожидала еще какая-то новость!

– Что такое? – спросила, опередив всех, Гишар.

– Да говорят, он нос своей девки сделал из золотой дароносицы, украденной в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре!

– Так и есть, – подтвердила одна из кумушек. – А на глаза взял камни из чаши церкви Сен-Медар.

– А я к ним в подвал заглянула, – вступила еще одна, – а там скелетов, скелетов!

– Уж каких они там злодейств не совершали!

– Скелеты-то все детские: видно, черную мессу служили…

– С нами крестная сила!

Кучка женщин становилась все больше и превращалась в целую толпу. Впрочем, все старались держаться от проклятого дома подальше и только указывали на него пальцем.

Городская стража забеспокоилась: никогда на улице дю Шантр не бывало такого шума. Сержант, подошедший с караулом, спросил, в чем дело. Так случилось, что обратился он к соседке Гишар. От радости она торопливо заморгала злобными серыми глазками. Вот сейчас она накажет негодника Берришона за неуважение к почтенным дамам! Она откашлялась, сплюнула, вытерла рукавом нос – и пошла рассказывать всю историю от начала до конца, да еще с прибавлениями. Там было все, что она слышала от других: и святотатства, и человекоубийства, и дьяволопоклонство, – а от себя Гишар добавила столько, что все вокруг содрогались от ужаса и негодования.

Поначалу сержант, однако, ей не поверил. Уже хотя бы из чести мундира он никак не мог представить себе, что под самым носом у полиции в центре Парижа творилось столько злодеяний. Наконец и он заколебался: такие точные подробности сообщала Гишар и так ей поддакивали окружающие. Кончилось тем, что для вящей убедительности все заголосили разом. Каждый в толпе что-нибудь видел, слышал или подозревал: так всегда бывает, когда множество людей охвачено общим безумием.

Берришон в простоте душевной высунулся из окошка посмотреть, в чем дело. Удивительно, как это он не помчался прямо на улицу! Вероятно, его остановил инстинкт, подсказавший, что там могут говорить и о нем. Да и караула следовало остерегаться… Он уже хотел закрыть ставни, но тут Гишар увидела его и указала на окошко сержанту:

– Вот он все знает, спросите его! Он был слугой у проклятого горбуна и у заколдованной девки!

Дело для Жана-Мари оборачивалось скверно. Он показал было Гишар язык, но солдат окликнул его таким голосом, что пареньку стало ясно: придется идти на улицу. Потупив голову и предчувствуя, что его сейчас станут колотить по мягкому месту рукоятками алебард, он спустился вниз.

Сержант – здоровенный детина геркулесовского сложения – довольно ласково взял его за шиворот и поставил прямо перед собой. Душа у Берришона совсем ушла в пятки. Он попытался было все отрицать, но окружающие так единодушно накинулись на беззащитного ребенка, что он замолчал. Тогда Жан-Мари попробовал проскользнуть у собравшихся между ног, но толпа была густа: его сразу схватили и вытолкнули на середину круга. Тут все поняли, что сказать ему нечего. Дрожа и заикаясь, Берришон бормотал нечто невразумительное. Это было признание вины.

Всеобщий вопль привлек к окошку и Франсуазу Берришон. Представьте себе, что случилось с почтенной старухой, когда она увидела, что ее внука держит за шиворот патрульный! Франсуаза долго думать не любила. Она бросила свои кастрюли и в два прыжка очутилась посреди толпы, распихав народ могучими локтями, и крепко обняла Жана-Мари.

– Что тут такое? Что вам сделал мой малыш? – в гневе воскликнула она.

Соседки злобно рассмеялись. Франсуаза повысила голос:

– Кто тут обижает моего внука? Какое вам до него дело?

– А она у горбатого колдуна на кухне служила, – шепнул кто-то на ухо сержанту.

Сержант не знал, что и делать. И мальчишка, и старуха выглядели достаточно невинно, но он видел, как возбуждена толпа: может начаться потасовка, и тогда обвиняемым не сдобровать. К тому же от женских криков у него раскалывалась голова. Допрашивать Франсуазу в таком шуме не было никакой возможности. Рассуждая здраво, ему, прежде всего, следовало отвести бабку и внука в какое-нибудь безопасное место. С их уходом люди немедленно успокоятся. Так сержант и решил. Двоих солдат он поставил караулить дверь, остальные окружили Жана-Мари и его бабушку.

– Идем к начальнику полиции, – распорядился сержант. – А вы все стойте на месте.

Такого никто не ожидал. Кумушки, которых лишали развлечения, разом умолкли, а потом закричали:

– Казнить их! На плаху убийц! На костер колдунов!

– Заряжай! – приказал сержант караульным.

Это возымело действие: толпа стихла. Веем была велено разойтись по домам – и улица опустела. Караул отправился к начальнику полиции.

Тетушка Франсуаза ровным счетом ничего не понимала и пыталась протестовать, однако же напрасно.

– Молчи, – сказали караульные, – а то хуже будет.

Что касается Жана-Мари, то паренек чуть не плакал. Его живое (как он отлично доказал вчера) воображение уже рисовало картину: он в Бастилии, в темном карцере, на сырой соломе, а перед ним – полуразбитый кувшин с тухлой водой… Если бы речь шла только о нем, он бы еще как-нибудь выкрутился, но тут оказалась замешана бабушка Франсуаза… А она рыдала и призывала всех святых на помощь внуку.

Тем временем госпожа Гишар продолжала витийствовать на кухне у молочницы.

– Да вы, соседка, пожалуй, лишнего насказали, – вдруг прервала ее повитуха Муанре. – Малыш-то об этом, даже не заикался.

– Как вы мне рассказывали, так я и говорю, – сердито ответила Гишар.

– Ну и вранье! У вас, мамаша Гишар, язык больно длинный.

– Укоротить, что ли, хочешь?

– А и укоротим, и очень просто, – прогудела Балао, горделиво скрестив руки на груди.

– И зачем она только полезла? – вступила Морен. – Мальчик-то нам рассказывал, вот мы и должны были объясняться с караульными.

– А кто караул-то позвал? – завопила Бертран.

– Все вы одна шайка, – уверенно заявила Гишар, – По вам по всем тюрьма плачет!

– А ну, повтори! – прошипела молочница.

– У, проклятые! Ты ведь тоже горбатому колдуну масло продавала, я помню!

– Продавала, да не все продала! – И с этими словами молочница швырнула здоровый кусок масла в физиономию Гишар.

Сигнал к бою прозвучал. Кто схватил метлу, кто кочергу… Что такое женская драка – известно. Однако то, что происходило на улице дю Шантр, превосходит скромные возможности моего пера.

Соседка Гишар вопила, звала на помощь… но напрасно! Мужчины столпились у дверей и только хохотали до упаду. Наконец она вырвалась – растрепанная, побитая, в разодранной одежде, – убежала домой, заперлась на все засовы и придвинула к двери шкаф.

Жана-Мари при этом, естественно, не случилось, ибо он предстал перед начальником полиции господином де Машо.

Сержант доложил этому сановнику о происшествии. Тот, ничего не понимая, повернулся к Франсуазе, чье испуганное лицо ничего, кроме жалости, не вызывало:

– Расскажите-ка нам, тетушка, в чем дело…

Но его ожидало разочарование.

– Что же я могу рассказать, господин хороший? Почем я знаю, чего они накинулись на моего малыша, как собаки какие? Я вышла его защитить, а меня арестовали… меня, Франсуазу Берришон, караул в тюрьму забрал!

Бедная старуха разрыдалась, Жан-Мари бросился ей на шею:

– Бабушка, бабушка, простите! Это все я виноват, язык мой проклятый, да эти болтуньи уличные все нос суют не в свои дела.

– Значит, говори ты, – приказал начальник полиции. Он уже понял, что все дело и выеденного яйца не стоит – так, мальчишеское баловство какое-нибудь.

Берришон немного успокоился, хотя и не до конца: кто его знает, выберется он из этой переделки или нет? Итак, он плаксивым голосом принялся рассказывать все о Лагардере и Авроре с самого начала.

– Это я все знаю, – сказал господин де Машо. – Дальше!

Тогда Жан-Мари наконец поведал о том, как он решил подурачить соседок, о собрании у молочницы и обо всех своих выдумках, которые толпа тут же подхватила и приумножила.

– Знай я, – сказал он в завершение, – что все так обернется и что у бабушки Франсуазы из-за меня будет столько неприятностей, я бы и рта не раскрыл! Пусть что хотят себе, то и думают!

Франсуаза угостила внука тумаком по спине:

– Вот негодник! Когда же ты научишься не распускать язык?

– Честное слово, бабушка, я больше не буду и вам, сударь, тоже обещаю…

– Выпустите его, он мальчик хороший! – сказала бабушка начальнику полиции.

– Вижу, вижу, – отвечал тот.

Он явно подобрел и облегченно откинулся в кресле. В полицейском чиновнике проснулся человек, и человек этот безумно хохотал про себя, потому что ему нельзя было хохотать вслух и терять достоинство.

Регент скучал, его трудно было развеселить. История о том, как подросток с глуповатой физиономией оставил в дураках целую улицу, – это настоящая находка. Сержант тоже с трудом верил тому, что целый квартал чуть не взбунтовался из-за такой чепухи, и преисполнился симпатии к герою сей буффонады.

Но господин де Машо счел все же своим долгом примерно наказать юного Берришона. В его же собственных интересах, да и в интересах доброй старухи, не следовало поощрять подростка и позволять ему выдумывать всяческие небылицы.

– Вот что, шутник, – сказал он. – Отведаешь у меня березовой каши, тебе полезно. И чтобы я о тебе больше не слышал! А вам, матушка, во избежание недоразумений с соседями, я советовал бы поскорее оттуда уехать.

На другой же день Франсуаза с внуком, как и было условлено, отправились под кров к мадам де Невер. Соседки очень удивились, что эту парочку отпустили из тюрьмы, но вскоре узнали, как жестоко разыграл их самих юный проказник.

С тех пор Берришон никогда не ходил по улице дю Шантр – боялся, что ему на голову ненароком упадет чугунная сковорода.