"Черные Мантии" - читать интересную книгу автора (Феваль Поль)

XXI СЕКРЕТ ДРАМЫ

Глаза господина Брюно сверкнули: казалось, зрачки его, холодные и жесткие, точно камень, высекли две искры при звуке этого имени: Джованна Мария. Морис, слушавший с опущенными глазами, искал в этом запутанном рассказе не сюжетных ходов для своей драмы, а подлинных фактов, способных прояснить некоторые загадки окружавшей жизни. Нахмуренные брови придавали его лицу взрослое и мужественное выражение. Нельзя сказать, что он понял все, но он многое угадал, и рассказчик, чувствуя напряженный интерес юноши, обращался преимущественно к нему. Этьен, храня верность драме, составлял сценарий. С алчным волнение заглядывал он в темные закоулки этой необычайной истории, стараясь запомнить как можно больше деталей. Над всеми неясностями возвышался грандиозный силуэт Черной Мантии. Сцена в застенке, устроенном под руинами монастыря, так и стояла перед его глазами. Туда попадет актриса, неплохо бы сделать ее роль подлиннее. Но черт возьми! Само дело Мэйнотта в окружении столь драматических дебрей потянет на три или четыре картины!

Господин Брюно продолжал:

– Должен вам сказать, пока не забыл, что в Лондоне за убийство Джона Мейсона был отправлен на виселицу виновный, чья-то голова скатилась в корзину за исчезновение берлинского банкира, в Вене и Петербурге злодеи тоже были наказаны эшафотом. Черная Мантия и Закон расквитались. Точный счет укрепляет дружбу.

Что касается Андре Мэйнотта, то он был круглым сиротой. Ни его развитие, ни его амбиции не выходили за пределы занимаемого им скромного положения, однако встреча с Джованной Марией вдохнула в него новую душу – он полюбил… Тем хуже и тем лучше, мои молодые друзья, если в этом слове для вас заключено все…

– Ваш голос дрожит, когда вы его произносите, – с глубоким сочувствием заметил Морис.

– Я тоже человек, – ответил нормандец, изо всех сил стараясь подавить волнение, – я тоже страдал… Андре Мэйнотт забросил свою мастерскую, сердце рвалось из его груди, дни и ночи бродил он вокруг сумрачных стен, укрывших его сокровище.

– А Джованна Мария знала об этом?

Они знают про нас все, те, что любимы нами! В тот самый" вечер, когда умерла мать Джованны, Приятель-Тулонец вознамерился похитить девушку. Андре не знал об этом коварном замысле, но был охвачен непонятной тревогой. Вместо того чтобы вернуться домой, он беспокойно прохаживался по опушке миртовой рощи. Уже стемнело, и шумы вокруг затихли,) когда за стеной на тропинке послышались легкие шаги и детский голосок окликнул Андре по имени.

– Я здесь, малышка, – ответил Андре, узнавший Фаншетту, внучку Отца-Благодетеля. Про эту девчонку говорили, что она станет богаче, чем королева: дед в ней души не чаял. Фаншетта перемахнула через ограду, приземлившись у ног Андре, и, тяжело дыша, объявила:

– Темноты я нисколечко не боюсь, но секретарь моего дедушки настоящий бандит. Если он меня поймает, убьет!

Она сделала знак, призывавший к молчанию, и настороженно вслушивалась в темноту. Вокруг не раздавалось ни шороха. Андре спросил:

– С какой стати Тулонцу тебя ловить?

– С такой, что меня послала к тебе Джованна.

– Джованна! – воскликнул Андре, чувствуя, как ноги у него подгибаются.

– Ага, ты дрожишь, – заметила девочка, – Джованна тоже дрожала, когда говорила о тебе. Слушай, что я скажу: Приятель-Тулонец очень плохой, я его ненавижу, а мама с папой его боятся, а ведь они дети самого Хозяина. Нынче вечером я слонялась по коридору, что ведет в комнату покойницы. Ты видел покойников? Я никогда не видела и хотела взглянуть. Тулонец тоже не спал, я слышала, как он говорил горничной: «Ты получишь десять наполеондоров…» Он ей вывернул руку, и она заплакала. Еще он сказал: «Лошади будут ждать на полпути к развалинам…» Горничная ответила: «Но ведь в комнате рядом с мертвой находится священник…» А Тулонец засмеялся и говорит: «Мы заткнем ему глаза и уши дукатами…» А потом сказал: «Завтра она вернется в монастырь и будет поздно, все надо сделать сегодняшней ночью».

Андре словно окаменел.

– Ты что, ничего не понял? – заволновалась девочка, глаза ее, поблескивающие в темноте, умные и глубокие, казались совсем взрослыми.

– Понял, – ответил Андре. – Я понял все.

– Тогда, – продолжила свой рассказ маленькая Фаншетта, – горничная согласилась, и Тулонец ее поцеловал… Ах да! Я чуть не забыла сказать самое главное: десять наполеондоров он даст за то, что горничная опоит Джованну сонным зельем. Они решили ее украсть в два часа ночи, когда перестанет светить луна… Знаешь ты, что говорят люди, которые приходят к дедушке просить денег?

– Не знаю.

Чтобы их пропустили, они спрашивают: «Будет ли завтра день?» Я сто раз слышала собственными ушами. Ты скажешь эти слова и тебя пропустят, даже если дверь будет закрыта. Я боюсь чего-нибудь позабыть в спешке, мне уже пора возвращаться… Так вот, как только Тулонец с горничной из коридора ушли, я побежала к Джованне, чтобы ее предупредить. Покойницу я не увидела, она вся закрыта белой тканью, а поверху лежит большой черный крест… Джованна очень красивая, я тоже буду красивой, когда вырасту. Я ей про все рассказала, она побледнела страшно и стала призывать Бога, Деву Марию и тебя. Я ей говорю: «Я знаю этого парня и знаю, где он бывает по вечерам». Тогда она послала меня к тебе и велела кое-что передать.

С этими словами Фаншетта вложила в руки Андре ковчежец, ларец и кошелек.

– У нее ничего больше нет, – пояснила девочка молодому чеканщику, утерявшему дар речи от изумления.

Невозможно передать те наивные и очаровательные слова, какими Фаншетта растолковала влюбленному юноше, что эти вещи вовсе не плата за услугу, а приданое, бедное и бесценное, которое невеста вручает своему жениху. Начала исполняться самая страстная и самая тайная мечта Андре. Фаншетта завершила свидание словами:

– Ты должен все хорошенько запомнить и явиться вовремя – раньше часа. Прощай, надо бежать, а то меня заругают.

Она умчалась, легонькая, как лань, быстро скрывшись в ночи. Точно громом пораженный, Андре долго не мог сдвинуться с места. Сперва ему подумалось, что все это просто сон, но вещи, посланные Джованной, были явью. Он вернулся в город, чтобы захватить оружие и все свои денежные запасы. Бежать придется, видимо, далеко – целый клан ринется за ними в погоню. Взглянув в сторону замка, он увидел указанное Тулонцем место – приготовленные лошади уже ждали. Из дома Отца-Благодетеля раздавались песни, пирушка была в самом разгаре: только что туда привезли какого-то гостя из Венгрии. Андре надвинул на глаза шляпу и закутался в плащ. Смелым шагом он подошел к замку и спросил привратника:

– Ну как, дружище, будет ли завтра день?

– Как и вчера, – ответил тот и добавил: – Ты приходишь в удачную пору!

– Да, но меня поджимает время, – ответил Андре, проходя.

Через минуту он появился снова, неся на руках Джованну Марию с обвязанным вокруг рта платком. Привратник на сей раз притворился спящим. Когда он вышел на улицу, из окошка сверху нежный голосок прокричал:

– Желаю удачи!

Маленькая Фаншетта не спала.

Человек, державший лошадей, не заподозрил обмана, он помог закинуть плачущую Джованну в седло, и беглецы рванули галопом. Дом Отца-Благодетеля все еще оглашался пьяными песнями. В ту первую ночь было не до любви: Джованна плакала, ее преследовал образ умершей матери. Андре сочувствовал горю любимой от всего сердца. На рассвете они вынуждены были остановиться в сельской гостинице, чтобы ослабевшая девушка могла отдохнуть. Когда она собралась с силами, ее родичи уже бросились на их поиски – беглецы вынуждены были углубиться в чащу, ибо дороги прочесывались во всех направлениях. Приятель-Тулонец тоже поднял на ноги всю свою рать. Звуки погони раздавались то слева, то справа, то спереди, то сзади – опасность окружала их со всех сторон. Но Джованна рядом с верным Андре успокоилась; обрученные бедой, жених и невеста были почти счастливы.

Они выбрались к морю, но семь дней им пришлось выжидать погоду, хотя всего день пути отделял их от Сардинии. Наконец они высадились в Сассари, где их обвенчал священник, приходившийся Андре дядей со стороны матери. Счастье юной любви омрачалось тревогой: в Сассари их было слишком легко сыскать, и они перебрались на Ийерские острова, словно созданные для блаженства. Но и здесь их не покидала тревога, они пересекли всю Францию, чтобы уйти от беды подальше, тем более что Джованна собиралась стать матерью.

Андре искал такое местечко, которое лежало бы в стороне от дорог, ведущих из Парижа в столицы Европы. Он выбрал Кан, тихий старинный городок, расположенный в четырехстах лье от Сартэна. Молодые супруги вздохнули наконец с облегчением, поверив в безопасность избранного приюта. Но невидимый демон уже шел по следу влюбленных. Их сияющее счастье, озаренное улыбкой явившегося на свет ребенка, было обречено.

Однажды вечером незнакомый еврей, промышлявший антиквариатом, предложил Андре купить редкую вещь – старинную боевую рукавицу. Документы, удостоверявшие право на владение этой редкостью, были у антиквара в полном порядке. Андре купил боевую рукавицу: искусный мастер, он решил отреставрировать этот шедевр и продать за большие деньги. Любовь сделала его честолюбивым, он мечтал о богатстве для своей Жюли (Джованна носила теперь это имя), созданной для блеска и наслаждений. Этой покупкой Андре накинул себе петлю на шею: боевая рукавица, сыгравшая столь коварную роль в деле Бан-селля, оказалась орудием мести.

Приятель-Тулонец убедил хозяина, что беглецы знают их тайну. Это была ложь: до Андре доходили кое-какие слухи, известные всем в Сартэне, а Джованна, укрытая монастырскими стенами, ни о чем даже не подозревала. Молодому чеканщику пришлось постигнуть зловещий секрет на собственном страшном опыте…

Господин Брюно внезапно прервался и замолчал в задумчивости.

– Что дальше? – в один голос воскликнули молодые слушатели.

– Остальное здесь, – ответил господин Брюно, положив крепкую руку на брошюрку, рассказывающую о канском процессе. – Если вы только просмотрели ее, прочитайте внимательно, и вы угадаете главного героя: изощренного злодея, обыгрывающего правосудие, палача, подкармливающего закон невинными жертвами…

Морис решительным тоном произнес:

– Господин Брюно, вы пришли к нам вовсе не ради мелодрамы!

И поглядел в лицо нормандца пронзительным взором. Тот опустил глаза.

– Я пришел сюда не только ради искусства, – ответил он наконец, – это верно. Наша драма разыгрывается сейчас в этом доме, в замке, на улице, она бежит куда быстрее, чем ваше перо, и развязка ее наступит гораздо раньше театрального представления.

– Мишель в опасности? – с тревогой спросил Морис.

– Мы все в опасности, – ответил господин Брюно, взглянув на него тускловатым взором. И добавил, понизив голос: – Вы когда-нибудь встречали на лестнице вашего соседа, господина Лекока?

– Еще бы! – пожал плечами Этьен.

Нормандец продолжил, адресуясь к нахмурившему брови Морису:

– Не хмурьтесь, мой юный друг, я как раз хотел вас предупредить, что в этой драме вы участвуете не в качестве автора.

– И господин Лекок… – начал Морис.

– Всем известно, – прервал его господин Брюно, – что никакой рай не может обойтись без змея.

– Коварный искуситель! – обрадовался Этьен. – Необходим дьявол, переодетый в кучера, чтобы старенькая карета мелодрамы бежала резво.

– Он ловкач, этот господин Лекок! – произнес нормандец, словно размышляя вслух и задумчиво сжимая в руке свои большие часы, затем разжал пальцы и глянул на циферблат.

– Есть человек, – медленно и со скрытым волнением заговорил он, – который не раздумывая бросится в воду с камнем на шее, чтобы преградить господину Мишелю путь ко дну. Вы молоды, ваше сердце не очерствело. К тому же я вам уже сказал, что в этом деле вы тоже завязли по уши… По уши! Завязли из-за фамильных и дружеских связей, из-за своих привязанностей и антипатий. Хотите вы того или нет, вам придется разыграть вашу партию. Водоворот закружит и вас…

– Черт подери! – заволновался Этьен. – О чем он говорит? О драме?

– Нет, – сухо ответил Морис.

– Почему же нет? – губы господина Брюно тронула ироническая усмешка. – Нам приходится жить в драме. – И вставая, добавил: – Мои часы работают в унисон с Биржей: мне пора идти, чтобы завершить одно дельце, которое касается вас, господин Морис.

– Какое дельце?

– Я собираюсь порушить свадьбу господина Лекока. Морис вскочил на ноги.

– Неужели вы это можете? – изумленно вскричал он.

– У меня длинные руки, – с улыбкой ответил нормандец. Воображение Этьена бурлило. «Какая выдержанная сцена!» – про себя восхищался он.

Господин Брюно сделал шаг по направлению к двери, но остановился при виде таблицы, где были начертаны имена действующих лиц драмы.

– Ага! Здесь уже кое-что стерто.

И, повернувшись к молодым людям, добавил:

– Я один против целой армии, и закон не на моей стороне. Не прерывайте меня! Но любовь, уцелевшая в разбитом сердце и пережившая все другие страсти, могучая сила, особенно если она подкрепляется ненавистью, закаленной в муках. Хотите вы помочь мне спасти Мишеля?

– Если бы знать… – нерешительно начал Этьен.

– Хотим! – решительно ответил Морис.

– Вы готовы на все для этого?

– На все! – на сей раз дружно высказались друзья.

Этьен почувствовал, что его колебания делают драматический диалог рыхловатым.

– Даже против его воли? – спросил господин Брюно.

– Да!

– Хорошо. И повторяю еще раз: обоим вам угрожает опасность. Один их вас мешает известным планам, и оба вы, вышедшие из банкирского дома Шварца, можете оказаться замешанными в преступлении.

– В преступлении! – воскликнул Этьен. – О доме Шварца мы еще не говорили!

– Объяснитесь! – потребовал Морис.

– Позднее. Пока вам достаточно знать, что, спасая Мишеля, вы спасаете и самих себя.

Господин Брюно взял мел и, пробежавшись им по доске, сказал:

– Прочитайте быстро и запомните хорошенько! Это послужит вам хоть каким-то объяснением.

Этьен и Морис, взиравшие на него, как на оракула, обратили глаза на доску, которая обрела новый вид:

Эдуард, сын Андре Мэйнотта и Жюли; Олимпия Вердье, Жюли Мэйнотт; Софи, дочь банкира Банселля; Медок, Приятель-Тулонец.

Молодые люди какое-то время удивлялись молча, затем Морис задал вопрос:

– А моя кузина Бланш тоже дочь этого самого Андре Мэйнотта?

– Нет, – ответил господин Брюно.

– Но… – нерешительно начал Этьен, – Андре Мэйнотт должен быть непременно жив, раз он главный герой нашей драмы?

Нормандец побелел как полотно, но ответил без колебаний и решительным голосом:

– Если Андре Мэйнотт жив, Олимпию Вердье могут обвинить в двоемужестве, что невозможно. Андре Мэйнотт мертв!

Стремительным жестом он стер написанное, забросил мел подальше и устремился к двери. На пороге он чуть задержался, пробормотав: «Вы дали обещание, будьте готовы!» И исчез.

– Готовые к чему? – недоумевал Этьен. – В жизни своей я не видывал подобной сцены! Такой непонятной, такой странной и… захватывающей!

– Один раз он нам солгал, это точно, – вслух размышлял Морис. – Андре Мэйнотт жив.

– Как ты и я, – согласился Этьен. – Голову даю на отсечение. В противном случае нам придется его оживить для драмы.

– Он так и не проговорился, под чьим именем скрылся Андре Мэйнотт.

– Потому что он сам и есть этот Андре Мэйнотт.

– Не думаю.

– А ты кого подозреваешь?

– Это Трехлапый…

– В точку! Андре Мэйнотт – это Трехлапый. Трехлапый – это Андре Мэйнотт… Какой сюжет! Время поднимать занавес!.. Папе я пошлю приглашение: «Дорогой отец, не желаете ли убедиться, что ваш сын одарен исключительными способностями…» В боковых ложах дамы из общества. Горожане на балконе, пресса в партере. Долой клику!

– Ты спятил!

– И горжусь этим! Дуракам уготован рай! Повернись к партеру!

– Уймись! Дай мне подумать.

– Автора! Автора! Автора!

– Да уймись ты наконец, черт возьми!

– Дамы и господа, пьеса, которую мы имеем честь вам представить…

Выведенный из терпения Морис схватил друга за шиворот.

– А Черные Мантии?.. – вскричал он.

– Надежда наша Черные Мантии! Поговорим о ней!

– Если этот человек расставлял нам ловушки?

– Новое осложнение? Тем лучше! Этот человек нам расставил ловушки! А мы такие слепые!

– Если он хочет сделать нас орудиями преступления?

– Браво! Я согласен! Он хочет сделать нас орудиями преступления! Да, он говорил о преступлении… Браво! Браво!

– Если это именно он… если господин Брюно – Черные Мантии?

Этьен сцепил руки и упал на стул, задыхаясь от радости.

– Он! Черные Мантии! Сто дополнительных представлений! Лучше не придумаешь! Благодарю вас!