"Королева-Малютка" - читать интересную книгу автора (Феваль Поль)

XI ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЕВЫ-МАЛЮТКИ

Саладен был очень бледен, с его волос и лица ручьями стекала вода, однако держался он уверенно, и взгляд его круглых глаз оставался на удивление наглым. – Ты далеко пойдешь, если по дороге не остановят, – проворчал Лангедок. – Я сам любил такие штучки. Ты забавный малый.

Голоса по-прежнему звучали совсем рядом, внутри балагана. Саладен вытер лицо и натянул панталоны.

– Ты хотел напугать меня? – проговорил он, пытаясь рассмеяться. – Откуда ты знаешь, что это полицейские агенты, раз они еще не заглядывали сюда?

– Потому что, – со страдальческим видом ответил Лангедок, помогая парню натянуть жилет, – я заметил их, когда они входили к господину Кошри. Таких птиц узнаешь по полету, уж больно у этих типов рожи поганые. Ты что это, испугался мой милый?

Надевая куртку, Саладен никак не мог попасть в рукава.

– Вот что я тебе скажу, – взволнованно принялся объяснять он. – Муж моей любезной – настоящий бешеный бык, к тому же богат и занимает высокое положение; он – депутат, имеет орден и большие связи в правительстве. Возможно, это он придумал историю об украденном ребенке, чтобы отловить меня, заковать в кандалы и отправить на каторгу, где я буду гнить всю оставшуюся жизнь; чего только этим ревнивым мужьям не взбредет в голову!

– Неплохо! – произнес Лангедок.

Голоса и шаги приближались. На лбу у Саладена выступил холодный пот, зубы стучали; однако юнец продолжал улыбаться. Глядя в осколок зеркала, он провел расческой по волосам, потом сгреб в кучу костюм старухи и плюхнулся на него.

Грубая холстина, служившая дверью в берлогу Лангедока, приподнялась, и на пороге показалась почтенная физиономия хозяина «Сороки-воровки».

– Старина, – обратился он к Лангедоку, – вижу, что ты не один; но эти господа желают непременно посетить твои апартаменты, и я надеюсь, что ты не станешь возражать.

– Как можно! – воскликнул великий трагик, галантно раскланиваясь с гостями; на лице его было написано явное стремление угодить представителям власти.

Риу и Пикар и вправду походили на весьма поганую парочку пернатых. Директор «Сороки-воровки» посторонился, агенты шагнули вперед, и каждый из них окинул цепким взглядом берлогу знаменитого гримера.

Саладен, развалившись на стуле, выбивал пепел из трубки, которую он не успел разжечь.

– А что, – вежливо спросил Лангедок, – вы еще ничего не нашли?

– Нас вычислили, как только мы появились на площади, – прорычал Пикар; он пребывал в гнуснейшем настроении.

– Актеры – опытные физиономисты, – философски заметил Лангедок.

Саладен скромно прибавил:

– Какая-то дама с малышкой только что прошла в обезьянник, тот, что в конце площади.

– А как она выглядела, эта дама? – воскликнул Риу.

– Довольно пожилая, сгорбленная… Наверное, у нее болят глаза: иначе зачем бы она стала защищать их от света синей вуалью, приколотой к чепцу?

Пикар уже метнулся к выходу из балагана, Риу последовал за ним, даже не сказав «спасибо».

В несколько прыжков агенты достигли деревянного строения, где расположился театр ученых обезьян.

Хозяин «Сороки-воровки», не глядя на Саладена, строго заявил Лангедоку:

– Ты завел себе сомнительных знакомых, старина. – После чего он демонстративно повернулся к гримеру и шпагоглотателю спиной.

Через несколько секунд Саладен и Лангедок остались одни. Великий трагик исполненным достоинства жестом протянул свою большую грязную руку.

– Молокосос, – торжественно произнес он, – это обойдется тебе на двадцать франков дороже, чем мы договорились.

– Как! На целых двадцать франков! – возмутился Саладен.

– Четыре монеты по сто су – не такая уж огромная цена, – усмехнулся Лангедок. – Ведь это ты умыкнул девчонку…

– Клянусь честью!.. – начал было Саладен.

– Бойся давать ложные клятвы! – сурово прервал его гример. – Это глупо, когда делается заведомо напрасно. Если ты отказываешься признать, что должен мне отныне еще двадцать франков, я отправляюсь к обезьянам и преподношу тебя полиции, как молодого удава, каковым ты, в сущности, и являешься.

Саладен достал из кармана золотую цепочку и такой же крестик.

– Это стоит втрое больше того, что ты у меня просишь, – заявил юнец, – у меня нет мелочи. Я оставляю тебе эти вещи в залог.

Поверх своего собственного костюма Саладен вновь натянул женское платье. Лангедок смотрел, как мальчишка одевается, и никак не мог прийти к какому-нибудь определенному решению.

– Бери или беги за этими вонючками! – поторопил актера Саладен.

Лангедок взял золотые штучки и опустил их в карман. Саладен же выскочил на улицу, бросив на прощание вполне достойную театральных подмостков фразу:

– Вот и прекрасно! Теперь ты мой сообщник!

В три прыжка юнец достиг Триумфальной улицы. Тут он натянул на бегу чепец с вуалью и нырнул в фиакр, пока кучер поил своих лошадей.

– Малыш не просыпался? – спросил Саладен, приоткрыв дверцу.

– А, это вы, матушка, – ответил кучер. – Паренек ни разу не пошевелился, спит, как убитый.

Саладен облегченно вздохнул.

– В Шарантон, по бульвару Пюкпюс, через Бреш-о-Лу, – распорядился он, – это самый короткий путь. У вас сегодня удачный день: я уладила свои дела на ярмарке как нельзя лучше.

Кучер щелкнул кнутом, и лошади побежали уверенной рысью. Но лишь тогда, когда фиакр затрясся по колдобинам Бреш-о-Лу, Саладен перестал дрожать от волнения.

– А ну, вставай! – воскликнул он, не в силах сдержать своей радости. – Просыпайся, малявка! Продолжим наши сказочки о твоем папаше! У меня на хвосте ни одного шпика, а ведь я видел двух ищеек, смотрел в их совиные глаза – и эти типы меня проморгали! Конечно, мне пришлось отдать цепочку и крестик, но зато я успел соскоблить адрес. Разве я не прав, а? Пожалуй, это и к лучшему, а то, не дай Бог, меня бы сцапали, как только я попытался бы их загнать. Вставай, малявка, едем в «Золотой Дом»! Просыпайся! Папочка! Мамочка! Варенье! Спасены! Все! Все!

Он взял на руки Королеву-Малютку и от чистого сердца принялся ее ласкать. Успех превратил Саладена в доброго принца. Он хотел, чтобы все вокруг радовались вместе в ним. Но Королева-Малютка не открывала глаз: под потрепанной старой шалью Саладен ощущал ее холодное тельце.

– А, ерунда! – заключил юнец, ничуть не огорчившись. – Ведь не убил же я ее парой гримас, велев ей заткнуться! Всех детей пугают людоедами, и ни один сопляк от этого еще не умер. Если подумать, то даже хорошо, что она спит. Лишь бы она дрыхла до тех пор, пока я не расплачусь с кучером. Иначе как я буду выходить из фиакра? Вдруг она в это время разрыдается? Это может показаться подозрительным! Так что спи спокойно, малявка!

Саладен, чей жизненный опыт был поистине неисчерпаем, прекрасно знал нравы своего бродячего племени. Он был уверен, что тяжелая повозка мадам Канады, запряженная одной тощей клячей, не могла уехать далеко. Нужно было лишь выбрать между Мезон-Альфором, что возле парижской заставы, или Вильнев-Сен-Жоржем, селением, расположенным в нескольких лье от города.

Как только фиакр миновал Шарантон, Саладен высунулся из окошка и обозрел дорогу. За три часа фургон Французского Гидравлического театра не мог укатить дальше.

В самом деле, неподалеку от Шарантон-ле-Пон, в надвигавшемся тумане Саладен углядел свой отчий дом, перемещавшийся в облаке пыли. Вскоре юнец уже мог различить буквы на ленте, нарисованной на задней стенке фургона; так моряки пишут на корме название своего корабля:

«Ученые трюки, завлекательные опыты – варьете XIX века».

Хроническое недомогание несчастной коняги Сапажу, без сомнения, перешло в тяжелую и долгую агонию, ибо кларнет – немец по прозвищу Колонь и по совместительству китайский великан – вместе с тромбоном – горбуном Поке, прозванным Атлантом, – толкали правое колесо повозки; левое колесо было предоставлено заботам директора Эшалота и самой мадам Канады, в то время как Симилор, этот вечный джентльмен, сдвинув на ухо серую шляпу и засунув руки в карманы, гордо выступал рядом, торжественно выкидывая вперед ноги в стоптанных сапогах и периодически обращаясь к мадемуазель Фрелюш с предложениями пикантного свойства.

Картина была достойна кисти великого живописца. Если бы у юного Саладена было сердце, оно непременно преисполнилось бы умиления, как только блудный сын завидел свой кочующий семейный очаг.

Но Саладен ограничился лишь словами:

– Хватит транжирить деньги, мы уже дома.

Откинувшись на спинку диванчика, мальчишка внимательнейшим образом обозрел местность по обе стороны дороги; слева он высмотрел узкую тропинку, слишком узкую, чтобы по ней мог проехать экипаж.

– Стой! – крикнул Саладен.

– Что это с вами? – удивился кучер. – Поблизости нет ни одного дома.

Саладен спрыгнул на землю, держа на руках Королеву-Малютку.

– Два часа в Париже – пять франков, – произнес он, – час за городом – три франка, двадцать су чтобы вернуться, двадцать су на чай, чувствуете, как я щедра? Все вместе – десять франков, вот они… премного обязана тебе, любезнейший!

Кучер получил две монеты по сто су и увидел, как старуха затрусила прочь; она пересекла дорогу и побежала по узенькой тропинке.

Кучер снял свою кожаную шляпу и почесал в затылке.

«Ну и чудная же старушенция, – подумал он. – Мне так и кажется, что меня обвели вокруг пальца, хотя она и заплатила мне неплохо, все, что причитается… и странно, одета она бедно, а деньжата водятся. Впрочем, мне-то что за дело… Но дай-ка я все-таки огляжу местность; чувствую, что не миновать мне в Париже вызова в префектуру».

Постаравшись хорошенько запомнить окрестности и узенькую тропинку, по которой умчалась загадочная женщина, кучер развернул лошадей и покатил в Париж.

Саладен не стал убегать далеко. Шагов через сто, обогнув какую-то изгородь, он наткнулся на огромную кучу навоза, лежавшую на краю поля, засаженного свеклой. Похоже, это было то, что нужно. Опустив Королеву-Малютку на кучу навоза и бросив рядом сверток с ее хорошеньким платьицем, шапочкой с перьями, ботиночками и турнюром, юнец внимательно огляделся по сторонам.

Стремительно надвигалась ночь. Вокруг не было ни души.

Желая убедиться, что кучер уехал, Саладен направился к дороге. Вполне удовлетворенный результатами осмотра, он вернулся к навозной куче и выкопал в ней руками довольно большую дыру, куда и затолкал одежду Королевы-Малютки, а следом – и свое собственное платье вместе со знаменитым чепцом, украшенным синей вуалью.

«Конечно, кто-нибудь непременно обнаружит эти тряпки, но когда это будет? – думал Саладен. – Раньше осени никому не придет в голову раскидывать навоз по полю, а то, что останется от одежды через шесть месяцев, не сумеет опознать ни один человек».

«Впрочем, – добавил юнец, убеждая самого себя, – я же не могу их сжечь! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах».

Успокоив, таким образом, собственную душу, Саладен закопал яму, навалив сверху побольше навоза, который должен был полностью скрыть следы трудов юного шпагоглотателя. Теперь он вновь обрел свой привычный облик, опять превратившись в мальчишку четырнадцати лет, тощего, гибкого, с крепкими мускулами и довольно смазливой рожей, которую не портили даже старческие глаза, – уж я не знаю почему – отличающие подростков его типа.

Внезапно Саладен схватил Королеву-Малютку и принялся ее трясти; но девочка не подавала никаких признаков жизни.

– Однако! Похоже, я слишком сильно ее напугал, – философски заметил Саладен. – Пустяки, дома мы потрясем ее как следует. Вперед!

И он стремительно зашагал к дороге.

Спустя четверть часа он нагнал Французский Гидравлический театр, раскинувший свой шатер на рыночной площади Мезон-Альфора.

Отсутствие Саладена породило весьма противоречивые чувства в душах славных членов дружного семейства мадам Канады.

Горбун Поке открыто обвинял мальца в краже трех своих монет по двадцать су; великан Колонь подозревал, что именно этот пострел и стянул у него семьдесят пять сантимов, а мадемуазель Фрелюш горько сожалела о том, что доверила юному негодяю свою монету с дырочкой, которая стоила сорок су. Эта троица страстно желала, чтобы Саладен вернулся.

Эшалот был печален. Несмотря на эгоизм и скверное поведение Саладена, Эшалот испытывал к парню поистине отеческие чувства, гораздо более теплые, чем жили в душе настоящего родителя Саладена – Амедея Симилора, кутилы и щеголя. Впрочем, мы можем процитировать грустные слова самого Эшалота: «Малыш так хорошо глотал!» И правда, ни один европейский монарх не имел при своем дворе столь юного и ловкого шпагоглотателя.

– Вот уж действительно повезло, – бормотала мадам Канада. – Слава Богу, теперь этого прохвоста повесят подальше от нас!

Симилор не разделял радости достойной дамы. Несмотря на свое внешнее безразличие, он все-таки сумел сохранить кое-какие теплые воспоминания о собственном чаде. Прирожденный мародер, Саладен частенько крал в деревнях уток и кур. Иногда ему удавалось увести даже барана.

В таких, случаях Симилор немедленно вспоминал о своем отцовстве и требовал себе лучшие куски.

Когда на горизонте показался Саладен, Эшалот скрыл свою радость, чтобы не «оскорбить» чувств мадам Канады, сразу заоравшей во всю глотку:

– Черт побери, неужели этот слизняк так никогда от нас и не отлипнет?

Мадемуазель Фрелюш, Колонь и опередивший их главный кредитор Поке бегом бросились навстречу юному шпагоглотателю, однако вовсе не для того, чтобы сказать ему «добро пожаловать».

– Мои три франка! Мои пятнадцать су! Моя монетка с дырочкой! – вопила разъяренная троица.

Однако Саладен повел себя весьма надменно.

– Знать ничего не знаю, – заявил он. – И уберите ваши лапы. Если будете паиньками, каждый получит маленький подарочек по случаю удачной сделки.

– Что ты там притащил, негодяй? – раздался издалека голос мадам Канады. – Когда-нибудь ты безнадежно погубишь репутацию нашего театра!

Саладен по-прежнему шествовал с гордо поднятой головой. На вопли хозяйки балагана он важно ответил:

– Не надо разговаривать со мной таким тоном. Я – самый молодой и самый талантливый в этом заведении, без меня оно и гроша ломаного не стоит.

– Если ты будешь столь любезен, то уберешься к черту… – прохрипела побагровевшая мадам Канада.

Но Эшалот обнял ее за талию – талию, которую он при всем своем желании не мог обхватить, даже широко раскинув обе руки, – и сказал:

– Дорогая, стоит ли так волноваться! Он действительно очень способный шпагоглотатель.

– Когда мне захочется сделать вам приятное и уйги из вашего вшивого балагана, – продолжал тем временем Саладен, – мне надо будет только выбрать одно из многочисленных заведений, владельцы которых просто спят и видят заполучить меня в свои труппы; эти люди готовы оплачивать мой талант золотом! И уж тем более я не собираюсь терпеть оскорбления именно тогда, когда я принес вам целое состояние.

И мальчишка нырнул под колесо огромного фургона.

– У него какой-то сверток! – воскликнул быстренько примчавшийся на шум Симилор.

Его острый нюх издали почуял поживу.

За спиной Симилора канючили три жертвы Саладена.

– Мои три франка! Мои пятнадцать су! Моя монетка с дырочкой! – уныло тянули они на разные голоса.

Было очень темно. Сцена освещалась тусклым фонарем, раскачивавшимся на ветру. Саладен оттолкнул отца, который, как всегда забыв о скромности, попытался ощупать содержимое старой шали, и торжественно объявил:

– Заткните ваши пасти. И слышать не хочу о вашей мелочевке. Мне надо переговорить наедине с директрисой и папашей Эшалотом.

– А разве я не твой отец? – возмутился Симилор.

– Да, разумеется, – ответил Саладен. – Согласно законам природы и общества ты обязан защищать мои имущественные и иные интересы. Иди за мной. Мы соберемся в апартаментах мадам.

И юнец поднялся по лестнице, ведущей в дом на колесах. Симилор следовал за сыном по пятам. Заметим, что эти двое уже успели о чем-то пошушукаться.

Всех охватило жуткое любопытство. Эшалот и мадам Канада обменялись взглядами. Поке по прозвищу Атлант покачал своей курчавой головой, непомерно большой для его маленького приземистого тела, и проворчал:

– Сейчас он их всех скрутит… да еще как!

– Успокойся, дорогая, – прошептал нежный Эшалот на ухо своей подруге. – Малыш знает, что говорит: это я развил его ум.

Две минуты спустя дирекция Французского Гидравлического театра, а также Симилор и родной его сын Саладен собрались на совет в том самом пенале, где мадам Канада готовила уже описанный нами знаменитый свой черный кофе. Старая шаль перекочевала из рук Саладена к Симилору; тот положил сверток на кровать и занялся какой-то таинственной работой.

Из комнаты было невозможно увидеть, что делает Амедей, поскольку кровать была устроена в старом шкафу, а Симилор, стоя спиной к дирекции, полностью загораживал вход в этот альков.

Саладен обратился к руководству театра, состоявшему, как мы уже говорили, из двух лиц обоего пола.

– Потрудитесь, пожалуйста, сесть, – проговорил шпагоглотатель.

– Что это за церемонии такие! – воскликнула мадам Канада, распаляясь все больше. – Если ты хочешь сказать нам что-то дельное, так говори, шут гороховый!

– Велите поставить варить баранину, – произнес Симилор из глубины алькова. – Я уж было решил, что малютка почила навеки, но нет. Сынок весь в меня, он бы не допустил такой неловкости.

«Мальчик украл какую-то зверюшку, – подумал простодушный Эшалот, – и теперь хочет всучить ее нам, выдав за дрессированную и обученную всяким штукам!»

Саладен сделал широкий жест.

– С самого раннего детства, – патетическим тоном начал юный негодяй, отнюдь не внося успокоения в семейство мадам Канады, – я находил в этих стенах пристанище и защиту. Мой отец, мужчина обаятельный, но легкомысленный, думал исключительно о собственных удовольствиях; господин Эшалот, которого я в порыве признательности называю папашей Эшалотом, был мне матерью – и даже более! По примеру козы Амалтеи[16], весьма известной в мифологии, он каждое утро поил меня молоком, купленным за одно су.

– Он все помнит! Все помнит! – прошептал Эшалот, готовый расплакаться от умиления.

Даже мадам Канада провела тыльной стороной руки по глазам и проворчала:

– Ничего не скажешь, умеет сказать, когда захочет.

– Не стесняйся, брыкай меня, поросеночек! – бормотал Симилор, полностью погрузившись в свою таинственную работу. – Я щиплю ее, она вздрагивает. Ей-богу, ну и хорошенькая штучка!

– И как следствие, – продолжал Саладен, – узы самой искренней любви связывают меня с балаганом, равно как и с мадам Канадой, за зверской внешностью которой скрывается благороднейшее сердце.

– Вот это загнул! – ахнула директриса.

– То-то еще будет! – восхитился Эшалот. – Как он тонко разбирается в людях!

– Другие на моем месте, – разливался Саладен, – влекомые непостоянством, присущим моему возрасту, а также соблазнительнейшими предложениями ваших многочисленных конкурентов, прельстились бы более выгодными условиями, ибо, должен признать, платят, во Французском Гидравлическом театре лучшему в мире шпагоглотателю весьма и весьма негусто.

– Ты все сказал? – прорычала мадам Канада.

– Умерь свой пыл, – прошептал Эшалот.

– Но я не таков! – с нарастающим восторгом продолжал Саладен. – Изменять – не в моих привычках! Не имея даже мысли бросить вас – хотя я давно превзошел вас всех и в умственном, и в физическом развитии – я подрезал собственные крылья, чтобы остановить свой стремительный полет ввысь, и одновременно старался выдумывать фокусы и трюки, которые понравились бы вам и доказали бы мою к вам горячую симпатию. А вот и пример! Совсем свежий, с пылу, с жару: вчера вечером, ложась спать, вы выразили желание завести маленькую девочку и научить ее ходить по канату с шестом и без оного, чтобы она со временем заменила мадемуазель Фрелюш, которую вы почему-то упрекаете в нерадивости и считаете весьма посредственной артисткой.

– И это правильно, – признался Эшалот. – Но как он говорит! Что ни слово – то перл, что ни мысль – то золото!

– Так, значит, ты подслушивал под дверью! – презрительно бросила мадам Канада.

– И вот как я поступил! – воскликнул Саладен, проигнорировав замечание директрисы. – Вы предоставили мне полную свободу действий в пределах ста франков…

– Тебе? Когда это? – хором вскричало руководство славного театра.

Саладен прижал руку к груди.

– Имея единственную цель – исполнить ваше желание, – вдохновенно проговорил он, – я нашел ребенка, чьи родители оказались в стесненном положении и продали мне свою маленькую дочь.

– И только попробуйте теперь отказаться от своих слов, старые хрычи! – добавил Симилор. Он резко повернулся: на его вытянутых руках лежала Королева-Малютка. – Я сидел под лестницей каморки моего милого сыночка, когда вы четко и ясно произнесли: «Сто франков». Именно столько вы и должны сейчас этому молодому человеку.

– О! Какая прелесть! – воскликнула мадам Канада, увидев Королеву-Малютку – бледную, растерянную, глядевшую на собравшихся в комнате людей огромными удивленными глазами. – Она похожа на вчерашнюю девчушку.

– Эта еще красивей! – повысил цену Эшалот. – Как только отец и мать могли расстаться с таким сокровищем!

– Мамочка! – в ужасе заплакала Королева-Малютка. Ее взгляд упал на Саладена, и она инстинктивно закрыла глаза от страха.

Симилор посадил малышку на колени мадам Канады и повторил:

– Это стоит сто франков!

Эшалот и его подруга попытались протестовать, но Симилор, не менее красноречивый, чем его сын, продел большие пальцы в проймы драного жилета и произнес такую речь:

– Поскольку я являюсь опекуном молодого человека, у меня нет выбора: я должен защищать его интересы до самой смерти! Если мальчика хотят лишить денег, которые он одолжил у добрых людей, чтобы заплатить несчастным родителям, – у нас есть шпаги, те, что глотает мой талантливый сын. Эшалот и я, мы оба имеем дипломы учителей фехтования: так скрестим же оружие в честном поединке!

– О! – возмутился Эшалот. – Чтобы я – и пролил твою кровь, Амедей!

– Тогда плати! – потребовал Симилор. Эшалот колебался. Слово взяла мадам Канада.

– Она того стоит! – произнесла директриса, осыпая поцелуями личико Королевы-Малютки. – Когда этот гаденыш уплатит долг, эта крошка станет нашей… и я уверена, что уже на следующей ярмарке мы заработаем с ее помощью кучу денег.

Хозяйка балагана достала из своего кошелька сто франков. Симилор и Саладен одновременно протянули руки к деньгам.

– Я – твой опекун, – заявил Симилор сыну..

Даже дикари имеют смутное представление о законности. Поэтому мадам Канада отдала деньги Симилору.

Саладен побледнел так, что стал почти зеленым. Он неотрывно смотрел на отца; выражение круглых глаз подростка не поддавалось описанию.

– И сколько же ты собираешься мне дать? – осведомился Саладен таким тоном, каким никогда еще не говорил раньше.

– Я даю тебе свое родительское благословение, – ответил Симилор, опуская все деньги в карман. – Иди спать, сосунок!

Саладен опустил глаза.

– Отлично, – тихо произнес он. – Всему нужно учиться. Сегодня ты сильней меня, папаша, но завтра… Настанет день, когда тебе придется плохо. Берегись же, мой почтенный родитель!

Королева-Малютка уснула на коленях у толстой женщины, пребывавшей в полном восторге от своего приобретения. Эшалот добрым взглядом смотрел на них.

– Ей будет хорошо у нас, правда, дорогая? – ласково спросил он.

– Еще как! – ответила мадам Канада. – Малышке чертовски повезло!