"Звездный человек" - читать интересную книгу автора (Полещук Александр Лазаревич)

«НАДЕЕМСЯ, НАДЕЕМСЯ…»

Борис Федорович пользовался заслуженной врачебной славой. В свое время ему посчастливилось в выборе темы для диссертации, его научным руководителем долгие годы был один из виднейших наших хирургов, и двадцати восьми лет Борис Федорович стал доктором наук.

Все считали его незаурядным, а некоторые даже талантливым хирургом, но до сих пор ему нравилось вспоминать о том, что когда-то, в школе, он прекрасно успевал по математике. «Мне следовало бы стать инженером, — думал он, — я строил бы мосты-гиганты, глубочайшие шахты, длиннейшие туннели… Это мое истинное призвание». С каждым годом хирургия все меньше нравилась ему. Он пытался — и не без успеха — освежить свою область привлечением физических и химических методов исследования. Он ломал трубчатые кости на ударных копрах кафедры сопротивления материалов строительного института, фотографировал и описывал осколки;

сдавливал черепа в гидравлическом прессе; замерял биотоки в открытых ранах; изучал модель головки бедренной кости, сделанной из органического стекла, в поляризованном свете. Его работы были опубликованы, обсуждены на научных сессиях, некоторые легли в основу диссертаций его учеников, но не было шумных поздравлений, фотографий в газетах, всемирно известных премий, не было «настоящей» славы…

— Хирургия себя изжила, — с горечью говорил Борис Федорович, — косная, консервативная специальность. Нужно искать, нужно открыть что-нибудь необыкновенное!…

Но время шло, а заветное открытие не приходило. Где-то рядом, казалось ему, пробивался родничок в какой-нибудь, пока далекой от медицины, области знаний… Увидеть, испытать, внедрить!

И вот в его палате появился этот необыкновенный больной. Надо было что-то предпринять, и немедленно, как можно скорее! Но что именно? Надежды, которые появились у Бориса Федоровича в связи с телефонным звонком и визитом кандидата наук Михантьева, не оправдались. Выяснилось, что ни Михантьев, ни сопровождавший его мальчишка ничего толком не знают. Борис Федорович выслушал сбивчивый рассказ о какой-то бочке, об ультразвуковой речи и выпроводил посетителей, так и не допустив их к больному. Это было в субботу вечером.

В воскресенье Борис Федорович отправился со своим сыном Алешей в политехнический музей. Алеша заболел «атомной болезнью» в острой форме. Он приставал к отцу, заставляя его рыться в специальной литературе, замучил своего преподавателя по физике вопросами, не укладывающимися в программу. «Об этом тебе подробно расскажут в десятом классе, — уговаривал его преподаватель, — подожди немного, все узнаешь». В музей Алеша приходил уже несколько раз: ему нужно было сфотографировать макет атомной станции, но ему не позволяли, так как для этого нужно было какое-то специальное разрешение. За помощью Алеша обратился к отцу, предварительно обрисовав ему всю важность вопроса применения и использования атомной энергии в мирных целях.

— Ты постоишь возле меня, а когда кто-нибудь из служащих войдет, ты крикнешь: «Атас!» Я тебе покажу, кого нужно бояться.

— Атас? — переспросил Борис Федорович. — Странное слово.

— Да, атас. В твое время кричали: «Шухер!»

Борис Федорович сдвинул брови, но тут же вспомнил: действительно, когда-то в юности он использовал что-то в этом роде, и дал согласие.

— Атас так атас, — сказал он.

Они поднялись на третий этаж музея, где в зале энергетики стоял макет атомной электростанции. Макет был выполнен учениками свердловской средней школы.

— И это нельзя снимать? — удивился Борис Федорович. — Да это же тема для «Вечерки»!

— Тихо, на нас смотрят, — прошептал Алеша. Внимание Бориса Федоровича привлекла модель паровоза. Проходившая мимо экскурсия оттеснила его, но он успел рассмотреть, что экскурсовод поворачивал какой-то кран за паровозом и паровоз начинал резво вращать колесами и через равные интервалы давал лихой милицейский свисток.

Когда экскурсанты прошли, Борис Федорович тоже открыл краник, но тут из своего уголка выбежал консультант и сказал, что «это возмутительно».

— Простите, но пар…

— Здесь нет никакого пара! Здесь сжатый воздух! И консультант, полузакрыв глаза, немедленно влез в такие технические дебри, что Борис Федорович с опаской отошел от него и поискал глазами Алешу. Но Алеши не было видно.

Борис Федорович прошел в соседний зал, где одновременно журчали голоса трех экскурсоводов, но Алеши не было и там.

— Вы моего мальчика не видели? — спросил Борис Федорович у консультанта.

— Того, что фотографировал макет? — обиженно сказал консультант. — Я все видел… Ваш мальчик… ваш мальчик там! На лекции! — Он указал на черный занавес, закрывавший вход, к которому вела широкая деревянная лестница.

Борис Федорович поднялся по лестнице и хотел было отдернуть занавес, но консультант его не пустил.

— Туда нельзя! Там лекция, лекция по ультразвуку! Вы, по-видимому, не следите за нашими афишами…

— По ультразвуку? — заинтересовался Борис Федорович; он неожиданно вспомнил разговор с недавними посетителями. — А кто читает?

— Профессор Кучерявый, Евгений Леонович! Нет-нет, вы не следите за нашими афишами.

Консультанта вызвали в другую комнату, и Борис Федорович раздвинул занавес и вошел в лекционный зал.

Он сразу увидел Алешу — тот стоял в проходе, уставившись на лектора.

Зал был заполнен самой разнообразной публикой; На задних рядах разместились молодые люди, скорее всего студенты. Всем своим обликом они хотели сказать каждому, кто на них ни взглянет, что все затронутые в лекции вопросы им давным-давно известны.

Середину зала занимали постоянные посетители, знакомые Борису Федоровичу и по его собственным лекциям. Это были пожилые люди, которым не нужно было по тем или иным причинам спешить куда-либо, весьма солидная публика с обостренным интересом к вопросам цветного телевидения, радиолокации, выращиванию лимонов в домашних условиях и лечению желудочных заболеваний в раннем детстве.

Впереди сидели ученики и друзья лектора, а также юноши и девушки, о чем-то тихо шептавшиеся друг с другом.

Лекция была интересной. Как понял Борис Федорович, речь шла о новейших применениях ультразвука. Лектор — человек небольшого роста, на лысой голове берет странной квадратной формы, отчего все вместе, и голова и берет, напоминали аккуратный кубик, — четко и ясно излагал материал. Он читал хорошо, правда почти не отрываясь от напечатанного текста. Время от времени он внушительно оповещал аудиторию, что «этот вопрос… м-м-м» или «а этот вопрос совершенно… м-м-м-м». И всем становилось ясно, что затронутый вопрос не может быть освещен из-за теоретической сложности или из-за еще более тонких соображений.

Евгений Леонович окончил лекцию. Ему стали задавать вопросы, но Евгений Леонович указал рукой на представителя музея, председательствовавшего за демонстрационным столом. Жест выполнил сразу несколько функций. С одной стороны, Евгений Леонович подчеркнул, что хорошо помнит, кто здесь хозяин, с другой — этот жест как бы говорил: вот видите, какой успех, какой успех, какой интерес у публики! Борис Федорович усмехнулся. «Хитер, ловок, но знает, отлично знает свою специальность», — подумал он.

— Аудитория была предупреждена о том, что вопросы следует подавать только в письменном виде, — сказал председатель.

В зале зашуршали листками из записных книжек, старыми театральными программами, но в руках у Евгения Леоновича появились какие-то беленькие бумажки, и он, делая вид, что с трудом разбирает незнакомый почерк, прочел вопрос, быстро на него ответил и, добавив, что особенно интересующиеся могут к нему подойти после лекции, сошел с кафедры.

И этот трюк не прошел незамеченным. «Знающий и ловкий, очень знающий, но, кажется, слишком ловкий…» — раздумывал Борис Федорович, пробираясь с Алешей к выходу.

Алеша был в восторге:

— Понимаешь, папа, он говорил, что можно паять алюминий с помощью ультразвука! Как это для меня важно! Оказывается, алюминий потому не спаивается, что сразу же покрывается тоненькой пленочкой окисла, а ультразвук эту пленочку разбивает как раз в момент пайки… Медную проволочку можно будет прямо к алюминиевому шасси припаять… Да ты понимаешь, папа, что это такое?!

Они отошли в сторону, пропуская мимо себя поток слушателей. Борис Федорович не без удивления заметил, что большинство аудитории вспоминало два применения ультразвука: пайку алюминия, так понравившуюся Алеше, и беззвучную бормашину для сверления зубов.

Евгений Леонович сошел вниз в окружении двух очень пожилых людей и одного мальчика лет двенадцати. Как понял Борис Федорович, все трое были изобретателями.

С наигранной серьезностью Евгений Леонович говорил:

— Всё письменно, прошу вас: всё изложите письменно. Так, на ходу, я не смогу разобраться. Ваши изобретения требуют внимания…

— Какие там изобретения, — заскромничали старички, а щеки мальчика вспыхнули.

— Евгений Леонович? — четко спросил Борис Федорович.

— Да? С кем имею честь?…

— Мне рассказывал о вас Герман Павлович. Мы как-то отдыхали с ним вместе… И вот я с сыном…

— Ах, так это ваш отрок? Очень приятно! Он с таким непосредственным интересом слушал сейчас мою лекцию, что я обратил на него внимание… Чем могу быть полезен?

— Я, видите ли, хирург, заведую отделением… Хотел бы с вами посоветоваться, Евгений Леонович… Ко мне в отделение два дня назад был доставлен очень странный человек… Признаться, что «человеком» я называю его с некоторым трудом. Он жив, но в очень тяжелом состоянии. Это совершенно необычный случай, поверьте мне… Евгений Леонович, я очень, очень прошу вас выслушать меня.

— Я весь внимание, — сказал Евгений Леонович. — Но мы, кажется, можем присесть. В ногах, знаете ли, правды нет.

Они прошли к столу консультанта, который с готовностью предложил им стулья. Сам консультант вскоре увлекся разговором с Алешей в другом конце комнаты.

— Да, так я не вижу, чем все-таки могу быть полезен…

— Понимаете ли, Евгений Леонович, этот больной был доставлен к нам с травмой, полученной на железной дороге. Он не говорит и не слышит, его кожа покрыта каким-то роговым слоем, не проницаемым для иглы шприца. Родных и близких у него никого нет, если не считать двух странных субъектов, которые настаивают на том, что человек этот говорит, но говорит ультразвуками. Сейчас все знакомые мне физики в отпуску, и, когда я случайно попал на вашу лекцию, мне невольно пришла в голову мысль, что вы сможете разрешить целый ряд моих сомнений.

— Говорит ультразвуками? Так утверждают ваши, как вы их назвали, субъекты?… Гоните их в шею! Послушайте меня, опытного в таких делах человека. Это шарлатаны, типичные шарлатаны!… Известно несколько случаев, когда живые существа продуцируют ультразвуки. Некоторые виды кузнечиков и, конечно, летучая мышь — гвоздь популярных лекций, — которая действительно имеет нечто, напоминающее ультразвуковой локатор. Но человек?… Ах, впрочем была одна певица, очаровательная, знаете ли, женщина, так она брала столь высокие ноты, что их можно было зафиксировать только осциллографическим методом. Но говорить?… А кто они, эти ваши «специалисты»?

— Один из них представился кандидатом наук, физико-математических наук, а другой — мальчик, скорее всего, лаборант.

— А как фамилия этого кандидата? Ах, Михантьев? Дмитрий Дмитриевич? Это… — Евгений Леонович мгновение колебался. — Он кандидат, совершенно верно, но он не котируется. Нет, не котируется. Вечно у него некрасивая переписка с рецензентами!… Да, вы сказали, что Дмитрий Дмитриевич, то есть этот Михантьев, что-то записал?

— Не знаю подробностей, но он так утверждает.

— Прекрасно! А другие странности вашего больного?

— Я провел несколько консилиумов, но безрезультатно. Одежду снять нельзя. Пульс невероятный. Кожа, как я вам уже говорил, подверглась ороговению, игла шприца ломается при попытке сделать укол…

— Я с удовольствием займусь этим, — сказал Евгений Леонович. — Будьте добры, ваш адресок.

Борис Федорович вырвал листок из своей записной книжки, записал адрес клиники и протянул Евгению Леоновичу:

— Можете приступить завтра с утра.

— Да, да. Предупредите, что я приеду с помощником, двумя осциллографами и ста-би-ли-за-то-ром напряжения, — значительно проговорил Евгений Леонович. — Рад познакомиться. Милый у вас мальчик, очень милый! Физикой интересуется? Да, юношество принадлежит нам, нам — физикам. Как тебя зовут? Алеша? Мы еще обязательно побеседуем, обязательно…

На следующее утро Евгений Леонович появился в клинике в сопровождении трех помощников, которые несли оборудование и провода.

Борис Федорович встретил их у дверей палаты.

— Я вам мешать не намерен, но только помните, что больной еще слаб. Пока только проверьте, правду ли говорил Михантьев… А что это за приборы у вас? Я обязан знать во избежание разных нареканий.

— Вот катодный осциллограф, а это шлейфрвый. Катодный осциллограф позволит только просмотреть на экране форму колебаний, а в шлейфовом мы заставим колебаться маленькие зеркальца — их здесь восемь. Зеркальца отклоняют лучи света на фотопленку, и на ней после проявления мы увидим нужную нам кривую.

— Ах, так он сродни кардиографу?

— Да, тот же принцип. В остальных ящиках вспомогательное оборудование.

— Как будем записывать? — спросил Евгений Леонович у своего помощника, когда вновь обрел дар речи: Человек произвел на всех громадное впечатление.

— Сначала просмотрим на экране катодного осциллографа… Нужно, хотя бы на глаз, определить высокие частоты, если они вообще будут наблюдаться… Начнем?

В середине— молочно-белого экрана затеплилась зеленая точка, потом она стала ходить справа налево, справа налево, все быстрее и быстрее, пока ее след слился в сплошную линию.

Семен Константинович, помощник Евгения Леоновича, поднес микрофон ко рту больного.

На экране мелькнули и погасли изогнутые линии.

— Прикиньте частоту, — сказал Евгений Леонович. Бегущие по экрану синусоидальные кривые сменялись то частоколом высоких частот, то более плавными кривыми, и в эти мгновения слышался тонкий свист, исходящий от больного.

— Прикинуть?… — Семен Константинович стал на одно колено, близоруко всмотрелся в положение рукояток управления на передней панели осциллографа. — Развертка у нас десять тысяч колебаний в секунду, синхронизация отключена… Следовательно, от десяти до… да, до пятидесяти тысяч герц. Попробуем записать?

Евгений Леонович разволновался… Давно уже его слишком откровенное стяжательство, популярные брошюрки, многочисленные лекции на темы, в которых он не был специалистом, бросали на него нежелательную тень. Один раз он услышал разговор: «Очень уж Евгений Леонович увлекается денежными делами… Последняя его брошюрка ни по методу изложения, ни по содержанию не нова. К чему писать?…»

И вот сейчас «мелочи», лежащие на его пути в академию, могли быть «сняты», побеждены… Перед ним было настоящее, большое открытие. «Михантьев не дурак, нюх у него собачий!» — думал Евгений Леонович.

— Отключайте, Семен Константинович, все шлейфы, кроме одного, и давайте записывать, скорее записывать!… И в журналы, и в журналы… В «Журнал экспериментальной и теоретической физики», в «Журнал физиологической акустики», в «Акустический журнал», в журнал «Биофизика»… — Евгений Леонович долго еще шепотом перечислял названия журналов, потирая руки.

— Ну как? — спросил неожиданно вошедший Борис Федорович. — Есть что-нибудь?

— Пока ничего, — грустно ответил Евгений Леонович, опустив глаза, — надеемся, надеемся…