"Звезда флибустьера" - читать интересную книгу автора (Поттер Патриция)

5.

Джон Патрик не видел Аннетту до второй половины следующего дня. Каждый час и каждую секунду мучился от беспокойства. Она видела рубцы у него на теле, рубцы, которые свидетельствовали о том, что он лжец и, может быть, преступник, которого разыскивают дорогие ее сердцу английские солдаты.

Какая глупость с его стороны — подпустить ее так близко к себе, твердил себе Джон Патрик, но сам уже изнывал по ее мягкому, нежному прикосновению. Да, на Карибских островах он, после вынужденного воздержания на английском флоте, не раз укладывался в постель с женщиной в силу обоюдной нужды и похоти. Он знал, что большинство женщин лягут с ним и задаром. Но все это было не то.

Он повернулся на бок и стал вспоминать, как однажды вернулся на ферму в Мэриленде. Именно там он понял, что человек не может снова стать прежним. Он больше не соответствовал былому представлению о себе. Он уже не был тем беззаботным молодым человеком, который несколько лет назад простился с родней. Он убивал, воровал, грабил и понимал, что эту страницу его жизни они читают по его глазам. Хотя отец и мать не помнили себя от радости, снова увидев сына, он заметил, с какой горестью они смотрели на него, и почти такой же взгляд был у них, когда речь заходила о Ноэле.

Да, Ноэль разбил им сердце, но он знал, что их младший сын, он, Джон Патрик, доставил им такое же страдание.

Мысль о Ноэле снова заставила его сожалеть о своей самонадеянности и неосторожности. Он подверг Ноэля — и самого себя также — большой опасности. У английского офицера не может быть шрамов на спине. Поймет ли она, что означают эти шрамы?

Черт его подери за то, что он позволил себе рассиропиться при виде хорошенького личика.

Еще злясь на себя, он сел на кровати и спустил ноги вниз. Он взялся здоровой рукой за спинку кровати и попытался встать. На это ушли все его силы. Голова закружилась, и он пошатнулся. Схватив палку, что Ноэль принес накануне, Джон Патрик попытался сделать шаг. Потом другой. Проклятие, он слаб, как котенок, да еще и жар не проходит. Он сделал еще шаг и, доковыляв обратно до постели, упал на нее без сил. Рана в бедре жгла так, словно в нее сунули факел.

Несколько секунд он просидел на кровати, стараясь дышать ровнее и надеясь, что боль пройдет. Каждая минута, проведенная в этой комнате, в этом доме, причиняла ему почти физическое страдание. Это все равно, что жить, все время ожидая удара топора.

Ноэль бросил на него пронзительный взгляд, когда Джон Патрик рассказал, что случилось.

— Ты ведь хотел, чтобы именно она перевязала твои раны? Не мог подождать, пока этим займется Мальком.

— Да у нее руки мягче, — огрызнулся Джон Патрик, но чувство вины не оставляло его.

Да, он хотел, чтобы Аннетта коснулась его. И, черт побери, кто бы предпочел уход и помощь Малькома ее заботам. Ну как объяснить, что он чувствовал себя таким несчастным и одиноким?

Джон Патрик нахмурился. Ноэль говорил, что у Аннетты живой, любознательный ум, и еще он сказал, что не в ее натуре молчать и не задавать вопросов, если она чего-нибудь не понимает.

Однако она видела его спину вчера. С тех пор она не показывалась. Айви однажды ему сказал, что матросы при виде ледяного выражения на его лице предпочли бы броситься за борт, только не подвергаться его гневу. С годами он сумел отчасти укротить свой характер, но и его матросы, и его враги не очень-то доверяли его выдержке. Именно с таким выражением лица он и проводил вчера Аннетту.

Нет, на нее он не сердился. Он злился на себя, и тем более что в ее глазах тогда мелькнул ужас. Он почувствовал себя униженным от того, что она узнала, как с ним обращались. Он бы ни за что не признался себе в этом, но шрамы на спине были еще одной причиной избегать женского общества.

Однако что сделано, то сделано, ничего не изменишь.

Он тяжело задышал. Черт побери эту боль. Черт побери этот жар, сжигающий тело. Он сжал челюсти и снова попытался встать, чертыхаясь. Если он будет так долго выздоравливать, то никогда ему отсюда не вырваться. Его людей засадят в тюремные норы, где две трети умрут от оспы, лихорадки или голода. Или их всех повесят.

Джон Патрик ненавидел себя за беспомощность. В последние годы он ощущал ее слишком часто.

Он сделал еще шаг, и в эту минуту раздался стук в дверь. Думая, что это брат или Мальком, он крикнул:

— Войдите.

Но на пороге стояла Аннетта Кэри, и Джон Патрик сразу почувствовал, что он в одной ночной рубашке.

— Вам еще нельзя вставать, — упрекнула она его.

Джон Патрик посмотрел на поднос у нее в руках. На нем стояли графин, несколько стаканов и блюдо с печеньем.

— Это лимонад, — сказала Аннетта.

Он шагнул к кровати, сел и тяжело вздохнул.

— Спасибо, — выдавил он из себя, все еще остро ощущая полнейшую свою беззащитность в проклятой ночной рубашке. Он посмотрел Аннетте прямо в глаза. Она не отвела взгляд, и Джону Патрику это понравилось.

— Боюсь, что мои шрамы оскорбили ваше зрение, — решил он взять быка за рога.

Она поместила поднос на столик и налила ему стакан лимонада.

— Нет, — тихо ответила Аннетта, — просто так тяжело было думать, как это больно.

— У боли, мисс Кэри, есть одно достоинство. Когда она проходит, о ней забываешь.

— Неужели это и вправду возможно? — спросила она, как будто думала об этом раньше и сейчас не верила ему.

Голос у него помягчел:

— Да, мисс Кэри, это именно так.

— Неужели и мой отец когда-нибудь сможет забыть о случившемся?

Он вспомнил, что Ноэль рассказывал об ее отце.

— Не знаю, — ответил он честно.

— Его вымазали дегтем и обваляли в перьях, и у него были сильные ожоги.

У него перехватило дыхание. Да, Ноэль рассказывал об этом, но смысл дошел до него только сейчас. Он никогда не видел подобной экзекуции, но слышал о таких случаях и сомневался, что существуют наказания более жестокие, чем это.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Он едва не погиб сначала от ожогов, потом от воспаления легких. Они бросили его на дороге почти голым.

Подбородок у нее задрожал.

— И вы присутствовали при этом?

Аннетта кивнула.

— Они ночью пришли к нам домой с горящими факелами, на лицах были маски, и от всех пахло виски. Отец научил меня стрелять, и я надеялась, что мы сможем их отпугнуть. Но отец решил, что сумеет их уговорить. Ему всегда удавалось воззвать к рассудку. Но тогда никто его не стал слушать. Они схватили его и уволокли с собой. Я пыталась что-то сделать, но меня крепко держали.

На ее серые глаза навернулись слезы. Джону Патрику нестерпимо захотелось взять Аннетту за руку, утешить ее. Она так бережно перевязывала его раны, а сейчас было больно ей. Он чувствовал эту боль как свою.

— И они заставили его смотреть, как горят наш дом и конюшня.

Руки у нее задрожали.

— Милосердный господь, — прошептал Джон Патрик.

— На следующую же ночь я бежала. Я боялась за отца. И я ненавижу мучительство и жестокость.

Он на секунду зажмурился — столько боли от мучительных воспоминаний прозвучало в ее голосе.

Он тоже помнил, как это бывает больно. Он помнил точь-в-точь, как она. Только ей было хуже, потому что она мучилась за другого, не имея возможности ему помочь.

— Мне жаль, — сказал он тихо.

Губы у Аннетты задрожали:

— А я-то думала, что они наши друзья, наши соседи. Отец делал так много хорошего для них. Он никогда никому не причинял зла. Он просто не пожелал подписать их декларацию о борьбе с королем.

Джону Патрику снова стало больно и трудно дышать, но не потому, что он встал. Он испытал острый приступ отвращения. Он никогда, разумеется, не считал друзьями тех, кто изуродовал его спину. То были офицеры флота, которым доставляло удовольствие ломать волю и дух людей. Его мучители не были соседями, росшими, жившими и заводившими семьи на расстоянии нескольких акров от дома его отца и матери.

Ему хотелось подойти к ней, согнать выражение ужаса с ее лица, из ее глаз. Но ничего подобного он сделать не мог.

— А ваш отец? Как он сейчас себя чувствует?

Она едва улыбнулась.

— Он выжил. Но с тех пор он не промолвил ни единого слова.

— А у вас есть еще родственники?

— Только тетя Эгнес. Она единственная сестра моего отца, но живет в Нью-Йорке.

Джону Патрику наконец стало ясно, почему Ноэль проявляет такое участие к семье Кэри, но об этом он говорить не стал, чтобы не выдать свое близкое знакомство с Ноэлем.

— Ну, я уверен, что он снова обретет дар речи, — сказал он. Ему очень хотелось помочь мисс Кэри, но он не знал как.

Аннетта расправила плечи.

— Да, разумеется, он заговорит. Просто я хотела, чтобы вы поняли, как сильно он пострадал.

Она ни единым словом не упомянула о его исполосованной шрамами спине, ни о чем не спросила. Он бы не хотел ей лгать больше того, что требовалось обстоятельствами. Но нельзя было допустить, чтобы она упомянула о его шрамах в разговоре с кем-нибудь.

Он открыл было рот, но не произнес ни звука. Вместо этого он испытующе воззрился на нее, но ее лицо выражало только понимание. Глядя на нее и вспоминая, как нежны и чутки были ее руки, он решил, что Аннетта Кэри — одна из самых привлекательных женщин, которых он когда-либо встречал. В ее серо-голубых глазах светились ум и сочувствие. А сочувствия к себе она не требовала и рассказала свою горестную повесть, чтобы немного облегчить его собственную боль. В ней не было ненависти, она только помогала больным выздоравливать, пусть даже англичанам.

Сила ее духа заставила его устыдиться себя.

А он ее использовал, он играл на ее жалости к раненым, чтобы выжить самому.

Как же ему хотелось покинуть этот дом сейчас же, сию минуту. Но ему некуда было податься. И он не мог покинуть Филадельфию, оставив здесь своих людей.

— Надеюсь, лимонад вам понравится, — сказала Аннетта.

— Спасибо, — поблагодарил он, с трудом выговаривая слова. Они словно застревали в горле.

Аннетта улыбнулась, как ясное солнышко, вдруг озарившее хмурый день. А улыбалась она очень, очень редко. У него даже сердце сжалось при виде этой пленительной улыбки.

Нет, нет, никаких нежных чувств! Но, боже мой, он ощутил пробуждающееся желание.

А потом их взгляды встретились. Комната погрузилась в молчание, то особенное молчание, которое наэлектризовано взрывом эмоций. Словно замер весь мир. В ожидании.

Глаза Аннетты широко раскрылись от внезапного понимания, что все это означает. Серо-голубые глаза потемнели, как морские воды перед бурей. О, в ее душе дремали мятежные чувства! И, черт побери, ему очень захотелось выпустить их на волю из клетки самообладания.

Того же хотелось и ей. Он это видел по ее лицу, по тому, как она вдруг потянулась к нему, как облизнула верхнюю губу и закусила нижнюю. Он вспомнил о предупреждении Ноэля.

— Боюсь, мне надо немного отдохнуть, — сдавленно произнес он.

Лицо Аннетты окрасилось нежным, словно роза, румянцем. Буря утихла — во всяком случае, на ближайшее время.

— Да, конечно.

Она беззвучно скользнула за дверь, и в комнате остался только легкий цветочный аромат, напоминавший о ее недавнем присутствии. Джон Патрик взял в руки стакан. Даже не вспомнить, когда он в последний раз пил лимонад. Наверное, еще в детстве. Во всяком случае, еще до того, как отправился в Лондон.

Потом он натянул на себя халат. Благодарение господу, раны у него всегда заживали очень быстро. Ничто не могло заставить его долго валяться. Даже те пятьдесят ударов кнутом, коими он обязан проклятому капитану Уэнтворту. Джон Патрик схватил палку и, бранясь, сделал вперед шаг, затем другой. Ногу свело от боли.

Он ходил по комнате, пока у него не подвернулась нога. Джон Патрик упал, попытался встать, но ноги не слушались его. Он подполз к кровати. Голова кружилась, и стало невыносимо жарко.

Жгучая лихорадка воспламенила все его члены, и он потерял сознание.

Аннетта вернулась к себе. Она все еще переживала в мыслях то волшебное мгновение, когда мир вокруг словно замер в неподвижности. Взгляд его зеленых глаз обволакивал ее. Тело содрогнулось от глубинной жажды чего-то неизвестного, еще не испытанного.

Влечение? Но ее влекло к нему с первой же встречи, однако сейчас ее волновали такие сильные чувства, что едва можно было вынести. Ах, если бы жива была мать и она могла бы рассказать ей обо всем. Неужели она тоже любила отца Аннетты с такой страстью?

Аннетта помнила только то чувство глубокого уважения, с которым они относились друг к другу. Значит, то, что она сейчас ощущает, и есть страсть? Или это какое-то еще более сильное чувство? Но спросить было не у кого. Тетушка сочла бы такой вопрос неприличным.

Ах, боже мой, она совсем потеряла голову. Оставила на столике лимонад, а ведь он предназначался всем раненым их больницы. Фу, как глупо.

Она снова подошла к комнате лейтенанта и постучалась. Сердце ее сильно билось. Никто не отозвался. Открыв дверь, Аннетта увидела, что Джон Ганн лежит на полу. Она опустилась на колени и потрогала его лоб. Он был такой горячий, что почти обжигал.

Одной ей было не под силу его поднять. Аннетта повернулась к двери, чтобы позвать на помощь. Лейтенант что-то пробормотал. Кровь застыла у нее в жилах. Он бредит. Она просто не поняла, о чем это он. «Спустить шлюпки на воду, — снова пробормотал он, — шлюпки».

Слова звучали невнятно, однако шотландский акцент определенно исчез.

— Я позабочусь о нем, мисс.

Аннетта обернулась. На пороге стоял Мальком. Она молча уставилась на вошедшего, а в ушах неотступно звучали невнятные слова лейтенанта. Он ведь солдат, а не моряк.

И акцент…

Она медленно встала, все так же в упор глядя на Малькома, но лицо его было бесстрастно. Непонятно, слышал он слова лейтенанта или нет. И понял ли, что они означают, если слышал. Аннетта вспомнила, как выглядит спина лейтенанта, вся исполосованная шрамами. Такие остаются после порки кнутом.

Однако он офицер. Офицеров же такому наказанию не подвергают. Во всяком случае, насколько ей это известно.

Она смотрела на распростертого у ее ног лейтенанта. Мальком встал между ними.

— Я позабочусь о нем, — повторил он.

Аннетта, не помня себя, вышла из комнаты и прислонилась к стене. Голова гудела от противоречивых и тревожных мыслей.

Ноэль обрабатывал царапину, нанесенную английскому офицеру саблей, с тем же усердием, словно это была самая серьезная рана. Его так и подмывало желание заорать на этого разгильдяя, что врачу некогда заниматься такими пустяками, и он еле сдерживался.

Открылась дверь, и появился Мальком. По встревоженному виду и едва заметному кивку Ноэль понял, что у них неприятности.

Ноэль поспешно завершил работу, выпроводил офицера и повернулся к своему слуге.

— Джонни? — встревоженно спросил он Малькома.

— Эй. Нашел этого дурака на полу, а рядом была эта девица Кэри. А он бормотал, что надо спускать шлюпки. Не знаю, что она успела услышать или понять.

— А тебе она ничего не сказала?

— Нет.

— Ну, тогда нам надо молиться, — похолодел Ноэль. — Проклятие. Я ведь знал, что он становится беспокоен. Он себе ничего не повредил?

— Рана открылась на плече. Наверное, началось заражение, но это вряд ли гангрена.

Ноэль вздохнул. Жаль, что нельзя было взять Джона Патрика к себе домой, где за ним был бы лучший присмотр. И Малькома нельзя приставить сторожем к нему. Это показалось бы слишком подозрительным.

— А как он сейчас?

— Я дал ему опиум.

— Проклятие, — пробормотал Ноэль, — сейчас пойду осмотрю его. А как насчет шведа? Его не было, когда я приходил.

Мальком сделал гримасу.

— Где-нибудь околачивается. Не доверяю я ему.

— Да, он все время бродит вокруг тюрьмы на Уолнат-стрит, — кивнул Ноэль. — Я видел его, когда возвращался от майора Эмиса.

— Он такой же дурень, как его хозяин.

— Джонни не оставит свою команду, — вздохнул Ноэль, — он просто не способен на это. Я его знаю.

— Даже теперь, когда прошло столько лет?

— Да пусть хоть пятьдесят лет пройдет, он и тогда не слишком переменится. Верность для Джона Патрика — самое главное качество в людях.

— Ну, он не слишком-то сохраняет верность по отношению к вам.

— Он считает, что я предал свою семью. Но, думаю, если бы я оказался в беде, он бы все равно кинулся меня спасать.

Мальком фыркнул.

— Скорее он сам доведет вас до беды.

Джон Патрик заметил, что брат сердится. Господи, он и без этого чувствует себя хуже некуда.

— Я не могу больше оставаться здесь, — сказал Джон Патрик, — мне не по нраву лгать мисс Кэри.

— И куда же ты предполагаешь отправиться? — язвительно поинтересовался Ноэль.

Джон Патрик знал куда, но не сказал.

— Ты имеешь представление, какую слежку за всем и вся установил в городе Хоу? Мне было чертовски трудно провезти тебя сюда. И я не желаю рисковать, чтобы тебя схватили, как только ты высунешь нос наружу. Ты знаешь, что еще слишком слаб и не можешь полагаться лишь на собственные силы.

Джон Патрик закрыл глаза.

— Как долго это будет продолжаться?

— Ты снова в том же положении, что два-три дня назад.

Ноэль осмотрел рану на плече. Да, швы разошлись. Он громко выругался.

— Тебе, братец, незачем беспокоиться, — усмехнулся Джон.

— Незачем? — воскликнул Ноэль — Мальком сказал, что, когда он вошел в комнату, здесь была Аннетта, а ты что-то бормотал в бреду.

Джон Патрик замер.

— Она очень умная молодая женщина, Джонни. Она потеряла все, что представляло для нее ценность. Все, кроме отца, но и он тяжело болен. Не лезь к ней в душу. Ты и она — враги. Она не должна узнать, кто ты есть на самом деле.

У Джона Патрика заныло сердце. И на какое-то мгновение он вдруг захотел, чтобы Аннетта все узнала и смогла бы понять. Но это все глупости.

— У нее стальной характер, — сказал он вслух.

— А откуда тебе это известно? Ты сколько раз уже с ней говорил?

— Три.

— И пусть третий раз будет последним! — рявкнул Ноэль. — А теперь сиди не шевелясь.

Когда Ноэль наложил на рану швы, Джон Патрик открыл глаза и прямо встретил взгляд брата.

— Отныне, когда она снова придет, говори, что ты нуждаешься в покое. Никаких чувствительных бесед, — сурово произнес Ноэль. — И я желаю, чтобы ты ни под каким предлогом не выходил из этой комнаты.

Ничего подобного Джон Патрик обещать не хотел и поэтому переменил тему разговора:

— Ты что-нибудь слышал о моих людях?

Ноэль медлил с ответом, и Джон Патрик понял: ему что-то известно.

— Ноэль?

— Их пошлют в плавучую тюрьму на Гудзон.

— Когда?

— Когда придет попутное судно. Недели через две-три.

— Мало кто сможет выжить в плавучей тюрьме, — тихо сказал Джон Патрик. Ноэль молчал. — А документы, которые ты достал для меня? Ты можешь добыть еще?

— Зачем?

— Ты же дал клятву — спасать человеческую жизнь. Ты знаешь, как мрут люди на этих проклятых судах.

— И ты думаешь, что одному человеку под силу спасти двадцать заключенных из-под стражи?

— Если англичане захватили в плен двадцать человек — значит, остальные тридцать пять добрались до Вашингтона. Айви привезет их сюда, они мне помогут.

Ноэль воззрился на брата:

— Ты безумец. Ты еще безумнее, чем я думал.

— Мне нужны только бумаги, которые дали бы право распоряжаться заключенными на корабле. Все остальное я смогу сделать сам.

— Нет, если ты хочешь погубить себя, я тебе в этом деле не помощник.

— С твоей помощью или нет, но я их вызволю.

Ноэль как-то сразу постарел.

— И ни малейшего чувства благодарности, Джонни?

Джон Патрик посуровел.

— Я благодарен тебе, Ноэль, но не настолько, чтобы оставить двадцать человек в лапах англичан. Они хранили мне верность четыре года, они исполняли все мои приказания и даже сверх того. Если они попадут в плавучую тюрьму, я отправлюсь туда с ними.

— Нет, Джонни, ты ошибаешься. Тебя повесят.

Ноэль быстро вышел из комнаты.

Джон Патрик тяжело осел на кровати. О, если бы он не чувствовал этой проклятой усталости. Как бы он хотел вновь обрести былую силу, и будь что будет, но он бы выдал себя за английского офицера, который должен отвезти экипаж «Звездного Всадника» к месту назначения.

Айви обладал магическим свойством оставаться незаметным, несмотря на свои внушительные размеры. Он овладел этим искусством, когда его насильно завербовали в матросы. Его высокий рост привлекал излишнее внимание офицеров, и Айви очень скоро понял, что это ему не нравится. Поэтому он научился вести себя тихо и незаметно и напустил на себя такой простоватый до глупости вид, что вызывал больше смеха, чем получал ударов кнутом.

Он успешно носил эту личину, пока на корабле не появился Джонни. Айви и сам не понимал, почему он рискнул всем, но помог юноше. Может быть, его восхитили мужество и храбрость Джонни. Он делал то, на что никто другой не осмеливался. Он отказывался сдаваться. Он противостоял капитану Уэнтворту всеми фибрами души. Его постоянно пороли. Он был как сучок в глазу капитана.

До появления Джона Патрика Айви не обращал внимания на других матросов. Его занимала только одна мысль — выжить. Он был безучастным свидетелем того, как других заставляли непосильно работать, били, морили голодом. Джон Патрик сражался за каждого несчастного. Айви наблюдал за ним и завидовал его чувству чести, которое Джонни сохранил даже в кандалах, с кляпом во рту и под кнутом. Однажды Айви принял его сторону. К ним присоединились и другие члены команды. Тогда они впервые заметили страх на лице капитана, потому что впервые за все время у команды появился вожак.

Уэнтворт выхватил из ножен шпагу. Он бы убил Джона Патрика, но внезапно между ними возник Айви. Он заломил Уэнтворту руку за спину, так что тот выронил оружие, но Айви и Джонни схватили, каждому дали по пятьдесят ударов кнутом. Потом их заковали в кандалы и заперли, чтобы повесить через два дня.

Но случилось непредвиденное. На корабль напали пираты, и казнь не состоялась. Но и перед смертью Айви не пожалел бы о своем поступке. Джон Патрик вернул ему гордость и мужество. Эрик Иверсен больше уже не согнулся бы ни перед кем в мире.

Однако умения оставаться в тени он не утратил. Айви впряг лошадь в фаэтон доктора Марша. Смеркалось. Доктор скоро отправится на бал к генералу. Там же будут большинство английских офицеров. Нынешняя ночь — самое подходящее время, чтобы проскользнуть через линию английской караульной службы и добраться до лагеря Вашингтона в Вэлли Фордж. Вчера вечером Айви незаметно прошел в дом Кари. Капитан велел ему разыскать всех ускользнувших от англичан членов команды «Звездного Всадника» и собрать их в Филадельфии. Там они должены ждать приказа капитана.

— Айви, — услышал он голос доктора и быстро обернулся. Он еще не мог разобраться в своем отношении к этому роялисту. Подобно своему капитану, Айви ненавидел англичан и все, к ним относящееся. Англичане низвели его до положения животного, и только встреча с Джоном Патриком снова вернула ему человеческое достоинство. Однако этот Марш спас жизнь его капитану, и это стоило очень многого, независимо от его убеждений.

Айви пристально поглядел на Марша.

— Фаэтон готов.

— Я вернусь не позднее полуночи.

Швед кивнул. Он никого не называл «сэр». Исключение составлял только Джонни.

Доктор Марш помедлил, словно чувствовал, что в эту ночь Айви собирается исчезнуть. Карие глаза доктора испытующе впились в лицо матроса.

— Прими мою благодарность за неизменную заботу о моем брате, — произнес Ноэль.

— Он то же самое сделал бы для меня, — спокойно сказал Айви.

Понизив голос, доктор прибавил:

— Я видел тебя около тюрьмы на Уолнат-стрит. Другие, значит, тоже могли увидеть. Будь осторожен.

— Вы тоже остерегайтесь, доктор Марш. Ночь темная. А в городе есть люди, которые не слишком любят англичан.

— Я помню об этом, — сухо ответил Марш.

Доктор взял вожжи и сел в фаэтон. Он словно хотел еще что-то сказать, но воздержался и тронул лошадей.

Айви смотрел вслед экипажу, пока тот не исчез из виду. Потом взглянул на небо. Облака закрыли полумесяц. Ночь была действительно темная.

Удобно, чтобы остаться незамеченным.