"Королевский корсар" - читать интересную книгу автора (Поуп Майкл)

Глава 2 «БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

Из кустов за спиной капитана раздался восторженный и воинственный крик.

Леруа сделал шаг назад, шаг вправо и начал заваливаться на спину.

Завалился.

Прозрачный камень равнодушно вывалился из его левой ладони и, подпрыгнув несколько раз, нырнул в вымоину под водопадом, заполненную густой пеной.

Только тогда Уильям поднял глаза и увидел перед собой кошмар.

С десяток темных раскрашенных лиц. Чуть раскосые глаза внимательно, не мигая, по-животному смотрели на него.

Дикари, сообразил Уильям, но ничто не изменилось в его душевном состоянии от того, что он это сообразил. Оцепенение осталось оцепенением.

— Муа! — громко сказал дикарь, стоявший в центре группы, надо полагать, вождь. Из головы его торчали длинные цветные перья, а на груди висело ожерелье из каких-то мелких черепов — конечно, вождь. Чем эти перья хуже, чем плюмаж на шляпе какого-нибудь виконта, а ожерелье сильно смахивает на серебряную цепь, которую надевает королевский судья поверх мантии.

Уильям с удовольствием поразмышлял бы над этими соответствиями, но ему не дали. Почему, когда в голову приходит более-менее оригинальная мысль, тут же является пара дикарей и хватает тебя за предплечья?

— Уа-муа! — крикнул вождь, и Уильяма Кидда повлекли в заросли, из чего можно было заключить, что если его и убьют, то не там, где убили капитана Леруа, темная ему память.

Это, второе за сегодняшний день, путешествие было примерно таким же по длине, как и первое, но далось пленнику значительно легче. По одной простой причине: сейчас не он тащил, а его тащили. Правда, без всякого уважения. Таранили им заросли, как бревном. Однажды проволокли через муравейник, и сотни раздраженных муравьев набились Уильяму под одежду и впились в бледную шотландскую кожу.

Надо еще учесть, что путешествие это происходило в быстро сгущающейся темноте. Так что у бывшего матроса с корабля «Веселый бретонец» было полное ощущение, что он участвует в медленном погружении в преисподнюю.

Когда он услышал впереди глухие удары барабанов и увидел прыгающие красные огни многочисленных костров, ощущение это усилилось.

Очевидно, путешествие достигло своей цели. Это был поселок, довольно большой, огороженный грубым частоколом, заставленный внутри круглыми плетеными хижинами.

Появление воинов с добычей было встречено восторженно. Очень умеренно одетые женщины и абсолютно голые дети толклись в темноте вокруг мало что соображающего шотландца, доедаемого лесными муравьями.

Уильям пробовал почесаться, извивался, скулил от боли и этим, судя по всему, очень ухудшал впечатление от собственной персоны.

Если по его поводу существовало подозрение, что он злой дух или нечто в этом роде, то он эти подозрения подтверждал каждым своим движением.

На центральной площади поселка, где горел большой костер и стоял врытый в землю столб, собралось огромное количество народу. Женщины стояли слева, мужчины — справа. Если бы было наоборот, Уильяму было бы также все равно.

В плотном кольце темных размалеванных тел оставался неширокий проход, и сквозь него проникал замедленный, тяжелый барабанный голос.

Все уважительно косились в сторону прохода.

Воины, державшие пленника за предплечья, внезапно разжали пальцы, и Уильям был предоставлен сам себе. Он воспользовался этой свободой только для одной цели — освобождению от муравьев. Он стал, прыгая на одной ноге, стаскивать с другой сапог. Потом стал колотить им по земле, вытряхивая невидимых, но кусачих тварей. Он содрал с себя рубашку, чем привел дикарей в священный ужас белизной своего тела, они даже попятились на полшага, шепча заклинания.

Многим из них приходилось видеть человека с полностью снятой кожей, но чтоб такое…

Уильям сражался, лупил рубахой по земле, поднимая клубы пыли. Расцарапывал себе шею, бока, бедра. Что-то при этом скулил, явно нечленораздельное. Чтобы снять с себя панталоны, свалился на спину и задергался, освобождаясь от потных портков.

Именно в этот момент появился тот, кого ждали.

Огромный, с длинными седыми патлами старик. Из головы его торчали перья, которых хватило бы для экипировки средних размеров курятника. На груди висела сушеная львиная лапа, подпоясан он был шкурой питона. На щиколотках громыхали кастаньеты из птичьих черепов, Один его глаз украшало великолепное бельмо, другим он сверлил присутствующих, как раскаленным шомполом.

Уильям валялся, стонал, чесался, матерился и плакал.

Он не обратил никакого внимания на появление бельмастого, чем удивил и его самого, и всех собравшихся.

— Уа-туа, — произнес воин, захвативший пленника, и заговорил, видимо описывая обстоятельства, при которых произошел захват. В доказательство того, что он не врет, им была предъявлена голова капитана Леруа с пронзившей ее стрелой.

Толпа одобрительно загудела. Одобрение, надо понимать, относилось к качеству выстрела.

Стрелок самодовольно скрестил руки на груди и победно вскинул голову. Потом вдруг ткнул пальцем в валяющегося на земле второго пленника и обрушил на него целый шквал двусложных слов. По интонации можно было заключить, что речь его носит явно обличительный характер.

Несколько воинов выскочили из толпы и наставили на пленника свои копья. По их лицам было видно, что им очень хочется его заколоть.

Только прикажите!

«Приказать?» — взглядом спросил стрелок у носителя бельма.

Уильям ничего не знал об этих обсуждениях своей участи. Он поднялся на ноги, все еще продолжая борьбу с кусачими насекомыми. Тело его было исполосовано ногтями, ночными колючками и еще бог весть чем.

Седовласый медленно приблизился к нему. Жестом показал, чтобы ему принесли факел, и начал внимательно рассматривать кожу Кидда. Он делал это так сосредоточенно, что можно было подумать — читает. В конце концов выяснилось, что так оно и было. Старик увидел на теле белокожего какие-то одному ему понятные знаки.

Толпа терпеливо и почти молча ожидала результата.

Седовласый не торопился.

Оттого, что он орудовал одним глазом, процедура вызывала дополнительное уважение.

Стрелок раздувал ноздри.

Барабан продолжал свой глухой отрывистый напев.

— У-а, му ну-а, а-а.

Слова эти потрясли дикарей. Даже без перевода в них чувствуется огромная, убедительная сила.

Бельмоносец поднял руку с факелом к небу, а потом резко опустил ее долу и произнес еще одну формулу. Такую же короткую и внушительную, как первая.

Стрелок закрыл глаза и шумно втянул воздух широкими лоснящимися ноздрями. После чего перекусил тетиву своего лука и то, что осталось, положил к ногам приплясывающего Уильяма.

Тот постепенно начинал приходить в себя и понимать, хотя бы отчасти, что происходит вокруг. Тело его горело, голова кружилась, кажется, муравьиные укусы были слегка ядовиты.

Первая мысль, которой удалось прорваться сквозь пелену своеобразного опьянения, была о том, что если его и убьют, то не прямо сейчас.

Вторая была еще трезвее: главное, чтобы не съели. Как христианина, его, по понятным причинам, более, чем все другие, страшил именно такой способ смерти.

Седой старик, Кидд про себя окрестил его «одноглазым», подошел к нему почти вплотную, взял в свои сухие пальцы львиную лапу и с силой провел по труди белотелого гостя.

Трудно сказать откуда, но у Кидда возникло понимание того, что эту боль надо стерпеть обязательно.

Он даже засмеялся, когда по груди побежали вниз тоненькие струйки крови.

Все племя пришло в неистовство, они получили то, что хотели, — исцарапанный колючками, ошалевший от наркотических насекомых, шотландский матрос поневоле осчастливил целый поселок на южном побережье Мадагаскара.

Проснулся Кидд от истошного птичьего крика. Разумеется, некоторое время он не мог сообразить, где находится. Он лежал на циновке в небольшой круглой хижине, сквозь многочисленные щели в плетеных стенах которой внутрь проникали солнечные лучи.

Стало быть, утро.

Птицы, вероятно, сидели на деревьях вокруг хижины. Они первыми почувствовали, что человек внутри проснулся.

Кидд попытался встать, но не смог. Боль как бы вспыхнула по всей поверхности тела. Осторожно подняв голову, он попытался осмотреть себя.

Зрелище его не восхитило. Вся кожа была буквально исполосована. Самые большие царапины, на груди и бедрах, были залеплены какой-то кашицей.

Как выяснилось несколько позднее, это было лекарство. А выяснилось это следующим образом. Плетеный полог откинулся, в хижину вошли одна за другой три молодые женщины. Вели они себя в высшей степени почтительно. В глаза больному они смотреть не смели, зато смели к нему прикасаться. Причем только языком. Они быстренько слизали вышеупомянутую кашицу с его царапин и, усевшись в углу, начали готовить новую порцию. Они засовывали в рот длинные бледно-зеленые побеги и быстро-быстро сжевывали. После чего сплевывали полученную массу в широкую глиняную миску.

Когда работа была закончена, они исчезли.

Кидд недолго оставался один. К нему явился старик с бельмом. Он тоже вел себя почтительно, хотя в глаза смотрел и заговаривать смел. Даром что ни слова из его речений лежащий был понять не в силах.

Наговорившись, старик взял стоявшую в углу глиняную миску с лекарством, перемешал содержимое, а потом начал наносить на раны Кидда тоненькой деревянной дощечкой.

— Ну?! — удивился старик, когда Кидд непроизвольно застонал от боли. Когда он застонал второй раз, лекарь отложил палочку, вышел из хижины и вскоре вернулся с одной из девиц. Открыл ей рот, как дрессированной, и стал тыкать пальцем в великолепные, жемчужина к жемчужине, зубы. Мол, не надо обижаться, дорогой гость, для производства лекарства мы привлекли самые лучшие челюсти племени. Больно быть не должно.

Кидд понял его и в дальнейшем старался не стонать.

Эти процедуры продолжались три дня.

Лечебный эффект был потрясающий. Целебные травы в смеси с девичьей слюной мгновенно затягивали раны. Ни одна не воспалилась.

Несмотря на все оказываемое ему внимание, Кидд пребывал в состоянии, далеком от эйфорического. Ему не было страшно, но почему-то казалось временами, что его лечат, чтобы сожрать здоровым. Такая своеобразная дикарская этика.

По утрам и вечерам он молился, как было принято у них в доме, в основном повторяя молитвы, которым научила его кормилица. Интересно, что девушки, дважды в день облизывавшие его, сразу поняли, что в эти моменты его беспокоить нельзя, это ему понравилось, и он начал проникаться к ним симпатией. Они даже перестали быть для него на одно лицо. Он даже дал им имена — Клото, Лахесис и Атропо. Откуда он их взял, он бы и сам затруднился ответить. Из старинной книги, случайно найденной в отцовской библиотеке, может быть.

Одноглазый тоже частенько его навещал, подолгу разговаривал и, несмотря на то что Кидд ему не отвечал ни словом, ни жестом, по всей видимости, оставался весьма доволен беседами.

Он похож на жреца, понял Уильям. Оставалось спросить, кем этот жрец считает своего белого гостя.

На четвертый день жрец явился к нему в особо пышном наряде, помог Кидду подняться и вывел из хижины. Оказалось, что она находится не в поселке, а на плоском возвышении шагах в двухстах от него. Рядом с ней лежал большой плоский камень, земля вокруг него была пропитана кровью и усыпана перьями. Чуть в стороне — сухое дерево, утыканное черепами, человеческими и не только.

От поселка к хижине вела узкая тропинка по гребню базальтовой скалы.

Как раз в тот момент, когда Кидд был выведен на свежий воздух, по ней двигалась странная процессия. Впрочем, ничего странного в ней не было. Впереди шагала беременная женщина, опираясь на древко копья, за ней двое мужчин несли на носилках третьего, следом шли двое молодых дикарей, оба несли в руках по паре связанных за лапы кур.

— Упа-пу, — радостно сказал жрец и согнулся в легком полупоклоне.

Несмотря на все выказываемое ему почтение, Уильяму стало не по себе. Явно ему сейчас придется участвовать в деле, в котором он ничего не смыслит. Может быть, сразу и обнаружится, что зря с ним обращались как с важной персоной и совершенно напрасно лечили.

Клото, Лахесис и Атропо разжигали костер рядом с жертвенным камнем. Одноглазый о чем-то беседовал с черепами, украшающими скелет дерева.

Кидд, испытывая зуд во всем теле, смотрел то в сторону приближающейся процессии, то на неприглядное растение, невольно выбирая себе место на этом висячем кладбище.

Разобравшись с костром, обладательницы ласковых языков затеяли пляску вокруг предмета своих лекарских усилий. Заунывно потягивая подходящую к случаю песню, они, медленно кружась, двигались вокруг Кидда.

Он отнесся к этому спокойно — наименьшее из предстоящих сегодня неудобств.

Интересно, кем они все же его считают?

Наконец процессия приблизилась.

Впереди беременная.

Нет, сказал себе шотландец, если заставят принимать роды, откажусь. Пусть делают что хотят.

Беременная представляла собой огромное, черное, пузатое чудовище в легких соломенных одежках. Щеки у нее были изъедены серыми оспинами, в некоторых скопились озера пота. Ноги с белыми пухлыми ступнями были широко расставлены, как будто она собирается родить прямо на месте. Глаза благоговейно полузакрыты.

Чего она от меня хочет, панически думал моряк, стараясь придать своему лицу самое непроницаемое выражение.

— Ама! — заявил одноглазый, и беременная начала мелко-мелко трястись.

Глаза ее закрылись полностью. Соломенная одежка осыпалась с верхней части туловища, и глазам Кидда предстали громадные, как винные мехи, груди.

— Ама! — повторил жрец.

Что этому гаду надо? Кидд недовольно обернулся в его сторону.

Одноглазый словно бы все понял. Медленно он приблизился к трясущейся женщине и мягко положил ладони ей на живот. Потом повернулся к Кидду, как бы говоря: вот так надо.

Ну, если всего лишь это…

Стараясь двигаться как можно величественнее и плавнее, моряк двинулся к беременной женщине. Приподнял руки, подержал их на весу, уговаривая подчиниться следующему приказу, и положил на живот.

Ничего страшного не произошло. Было даже чуть приятно.

Клото и Атропо тут же отвели женщину в сторону.

Перед Киддом предстали носилки. Уильям не обладал ни малейшими медицинскими познаниями, но сразу же определил, что лежащий перед ним человек не жилец. Левое плечо его было разворочено, как будто по нему раза три-четыре рубанули тяжелым топором, живот вздулся, суставы страшно опухли. Он был без сознания.

Жрец и здесь научил, что делать.

Оказывается, необходимо всего лишь опустить ладонь на раскаленный лоб и подержать несколько мгновений.

После того как Уильям проделал это, родственники умирающего бросились перед ним в пыль и стали биться головами о землю.

Это очень не понравилось Кидду. Хорошенькое дельце, подумал он. А если завтра этот парень умрет, а умрет он обязательно, а беременная отдаст концы при родах или родит мертвенького…

Додумать ему не дали. Жрец подвел к нему пару молодых соплеменников.

Юноша и девушка.

Девушка и юноша.

Так это же жених и невеста!

Несмотря на жару, Кидда бросило сами знаете во что — в холодный пот.

А жрец между тем командовал. Он взял девицу за руку и повел к хижине.

Не потащил, а именно повел.

Жених при этом не выразил ни малейшего желания протестовать.

Вслед за этим старик со всякими деликатными ужимками приблизился к Уильяму и стал ему знаками объяснять, что ему тоже надлежит прогуляться в сторону хижины.

«Черт знает что!» — от всей души подумал Уильям.

Старик настаивал. Мягко, но настаивал.

Уильям посмотрел на жениха. Тот тут же упал на колени и закрыл глаза, как давеча это делала беременная.

Ну что с вами делать!

Пришлось подчиниться силе обычая. В хижину войти можно, но никто же не заставляет его делать там то, чего от него ждут. Нет, Уильям Кидд, сын Генри Кидда, отнюдь не был девственником, он перепробовал многих поселянок и пастушек в окрестностях родового замка, имел с полдюжины незаконнорожденных отпрысков в разных частях родного графства, знал, как обращаться с женщинами, особенно если они не слишком много о себе воображают, но сейчас ему было не по себе. Конечно, эту дикарку следовало бы отнести скорее к поселянкам, чем к графиням, но он не чувствовал себя в этой хижине в своей тарелке.

Даже месячное воздержание никак не сказывалось в его организме.

При этом он понимал: предпринимать что-то надо!

Больной может умереть завтра или послезавтра, а вот то, что он отказался от выполнения своих особых обязанностей, станет ясно немедленно.

Эти идиоты его тут, кажется, обожествляют, но станут ли они это делать, когда окажется, что он… Это нехорошо, это оскорбительно! Он обратился к себе с аргументированной речью, в которой пытался доказать, что надо, надо сделать то, чего от него все так ждут. Но ему самому его собственные аргументы казались неубедительными.

Девушка сидела в углу на корточках, с закрытыми глазами. Вела себя так, как ее научили, небось все в деревне считают ее счастливой, небось старики и не помнят, когда в последний раз к ним наведывался белотелый посланец небес.

Что же делать, в конце концов?!

Эти, на улице, наверное, уже удивляются.

Как же им объяснить, что он не может заниматься этим без душевной склонности.

Катастрофа. Сейчас она откроет свои белки.

Девушке действительно надоело ждать, и она начала приоткрывать глаза.

И это было подобно грому.

Настоящему грому.

Такому, что донесся со стороны деревни.

Уильям Кидд не без усилия стряхнул с себя одурь. В деревне стреляют.

Не просто стреляют, палят!

Кто там может стрелять?

Радуясь, что ему, по всей видимости, не придется работать специалистом по первой брачной ночи, Уильям выскочил наружу. Картина его взору открылась красивая, но устрашающая.

Деревня полыхала.

Каждый дом — костер.

Между домов, вопя, носятся люди и свиньи. Видимо, в деревне имелся загон, а теперь он полыхал, как все прочие постройки. Но не на свиньях остановилось внимание Кидда.

На людях.

Часть их была очень странно одета. Никаких набедренных повязок, никаких перьев в голове.

Шляпы, штаны, сапоги. В руках — пистолеты и шпаги.

Сначала ему показалось, что это экипаж «Веселого бретонца» пришел ему на помощь. Но, присмотревшись, а главное, прислушавшись, он понял: это не французы.

А кто, дьявол их разрази?!

Британцы! Отдельные выкрики, доносившиеся до Кидда, звучали по-английски.

И явно не регулярные войска, если судить по экипировке. Это открытие не уменьшало количество недоуменных вопросов, роившихся в голове Уильяма. Например, он не представлял себе, как можно объяснить появление пиратской команды здесь, в горах, за столько миль от побережья.

Между тем сражение подходило к своему завершению. Десятка два аборигенов, продолжавших сопротивление, начали отступать к хижине Кидда. По пути они пытались отбиваться от напирающих пиратов. Копья и каменные топоры плохо конкурировали с пистолетами и абордажными саблями.

Ряды защитников таяли.

Ярость нападавших нарастала.

Одноглазый жрец подбежал к сухому дереву и припал к нему, обнимая ствол.

Клото, Лахесис и Атропо вместе с невестой, не получившей обещанного, спрятались за хижиной.

Жених вытащил из-за пояса костяной нож, показывая всем своим видом, что будет защищать белого бога до конца.

Конец пришел быстро. Один из пиратов, рослый бритоголовый британец с черной повязкой на голове, с расстояния в пять шагов всадил ему пулю в лицо. Юноша откатился в сторону, бормоча что-то предсмертное.

Бритоголовый огляделся, тяжело дыша. Погоня завершилась. Было видно, что никуда дальше он бежать не собирается.

Уильям счел необходимым поприветствовать разгоряченных гостей:

— Здравствуйте, господа.

Два десятка облитых потом, присыпанных пылью пиратов стояли перед ним, успокаивая дыхание и подозрительно поводя дулами своих пистолетов по сторонам.

— Кто ты такой, черт тебя подери? — спросил высокий, худой как жердь пират с изуродованным носом. Ноздри у него были вырваны, и на лице появились два дополнительных зияющих глаза.

— Я бог здешних мест, — усмехнулся Уильям, приглашая и остальных посмеяться вместе с ним над нелепостью ситуации.

— Бог?! — восхитился бритоголовый. — Клянусь богом, это мило. Может, расскажешь нам, дружок, каково тебе в этой должности, а?

— Погоди, Сэмюэль, — прервал начинающееся веселье рваная Ноздря. — Сначала дело.

— Дело так дело.

Рваная Ноздря обратился к Уильяму:

— Тебя зовут шотландец Кидд?

— Да.

— Это ты тащил ящик с деньгами капитана Леруа?

— Я и негр Джим.

— Негра мы нашли у водопада.

— И обезглавленное тело Леруа тоже, — вмешался в разговор бритоголовый, — а вот сундука с деньгами там не было. Понимаешь, не было!

— Погоди, Сэмюэль. Ты покажешь нам место, где вы спрятали сундук. Ты понял меня, Кидд?

Уильям на секунду задумался, впоследствии ему много придется перенести именно из-за этой секунды. Эту мгновенную заминку будут вечно ставить ему в вину. Из воспоминаний об этой краткой задумчивости вырастут неистребимые подозрения в его адрес. То, что Уильям скажет ниже, нужно было говорить сразу, без малейшего промедления или сомнения.

— Я понял тебя, но я ничего не могу показать.

— Почему это?

— Потому что я не знаю, где зарыт сундук.

Бритоголовый подлетел к нему и приставил острие ножа к его подбородку:

— Я тебя сейчас…

— Погоди, Сэмюэль. Ты говоришь, что тебе неизвестно, где спрятан сундук с деньгами Леруа?

— Говорю.

— Объясни, почему. Тебя больно ударили по голове И ты все забыл?

— Мы не успели его зарыть.

Рваная Ноздря пожевал губами, потом медленно засунул пистолет за широкий красный пояс, которым был подпоясан.

— Ты хочешь сказать, что дикари напали на вас до того, как вы…

Уильям кивнул и простодушно улыбнулся:

— Да.

— И ты ему поверишь, Роб?!

— Я еще никому на свете не поверил на слово, Сэм, ты же знаешь. Мы сейчас как следует расспросим господина Бога, и он все вспомнит.

Пираты одобрительно загудели. Никто ни на одну секунду не поверил объяснениям Уильяма. Честно говоря, он уже пожалел о своей нелепой хитрости. Зачем он сказал, что ничего не знает?! Но отступать было некуда.

Сказал так сказал.

Уильям успел усвоить кое-какие правила, принятые среди джентльменов удачи, и прекрасно представлял себе, что с ним сделают, если он начнет вилять и менять свои слова. Даже выдача денег его не спасет.

В лучшем случае его бросят здесь на острове. Причем, на лучший исход рассчитывать не приходится.

Роб медленно подошел к костру и вынул из него головешку, подул на раскаленный конец.

— Так ты правда не знаешь, где деньги капитана Леруа?

— Правда.

Снова заныли все царапины на коже Уильяма и возобновилась тоска в сердце.

Роб Рваная Ноздря приблизился к нему вплотную. Волоски на груди Кидда стали белеть и курчавиться.

Тут из-за хижины появился голый по пояс пират, тащивший за волосы двух девиц, Лахесис и невесту.

— Эй, Роб, взгляни, там еще есть.

— Ты что, Билли, думаешь, я залез в эти горы, чтобы возиться с этими немытыми девками?

— Да я не про то. Там дерево стоит, а возле него старик, что надо старичок.

Не выпуская из руки чадящей головешки, Роб обошел хижину и увидел одноглазого жреца, стоявшего на коленях в обнимку с голым белым стволом.

Зрелище было впечатляющее. Дерево, увешанное черепами, можно было принять за скелет многоголового чудища. Если бы Уильям как следует прочитал книжку из библиотеки отца — книжку, из которой он взял имена для своих врачевательниц, он бы мог сказать, что священное дерево напоминает останки Бриарея.

— Оторвите его от ствола и волоките сюда! — приказал бритоголовый Сэм.

Старика с трудом отделили от дерева. Он тут же упал на спину. И стало видно, что изо рта его валит густая зеленоватая пена. Зрячий глаз был так же мутен, как пораженный бельмом.

Жрец не захотел пережить гибель своего народа.

Пираты сделали совсем другие выводы из этого ритуального самоубийства. Вышло так, что одноглазый оказал большую услугу Уильяму. Подозрения в его адрес сделались менее острыми. Допустить, что старик украл золото, а потом отравился из жадности, было вполне в стиле пиратских представлений о мире.

Роберт Каллифорд и Сэмюэль Берджесс с пиратского корабля, носящего имя «Блаженный Уильям», приказали перевернуть поселок или то, что от него осталось, вверх дном, ибо если дикари и спрятали золото, то они не могли спрятать его вдали от своего дома.

«Блаженный Уильям», пятидесятичетырехпушечный капер, был тем кораблем, с которым свела жестокая судьба несчастный «Порт-Ройял», да еще в тот самый момент, когда он разминулся со своим конвоем.

Именно «Блаженный Уильям» нанес «Порт-Ройялу» те повреждения в артиллерийском бою, в силу которых тот стал беззащитен даже перед таким мелким стервятником, как капитан Леруа. Бой и для пиратов не прошел бесследно. Они потеряли ход и двое суток боролись с пробоинами, дававшими опасную течь. Приведя свое судно в относительный порядок, пираты кинулись на поиски своего подранка. Им было известно, что «Порт-Ройял» буквально нашпигован золотом.

В том состоянии, в котором они его оставили, он не мог уйти далеко. Стало быть, его надо искать в бухтах ближайшей суши. Ближайшей сушей был Мадагаскар. Туда пираты и направились, моля Бога только о том, чтобы «Порт-Ройял» не затонул по дороге.

Негодяям везет.

Уже на вторые сутки поисков они набрели на бухту, на песчаном берегу которой беззащитно лежал «Веселый бретонец».

То, что экипаж его состоит из французов, людей Каллифорда и Берджесса даже устраивало. До них дошли слухи о большой войне. Поэтому они обрадовались случаю обстряпать свои делишки под видом военных действий на стороне флота его величества. Это могло быть зачтено в будущем, когда придется (не дай Бог) предстать перед военно-морским трибуналом. Ни один пират не зарекался от такой возможности.

Оставленные в живых после бойни французы легко сознались в своем нападении на «Порт-Ройял» (возможность списать эту акцию на французских разбойников порадовала разбойников английских) и сообщили, что капитан Леруа со всеми сокровищами исчез в джунглях, собираясь там эти сокровища спрятать.

Доедаемый тропической лихорадкой капитан «Блаженного Уильяма» Брайан Лич остался на корабле, а самые деятельные его помощники взялись за прочесывание ближайших джунглей.

И вот кое-что нашли.

Похожие на раздраженных чертей, перемазанные сажей пираты рылись в дымящихся развалинах.

Ими руководил Берджесс.

Каллифорд занимался более интеллектуальным делом — допросами тех, кого удалось поймать.

Труп жреца, по мнению пиратов знающий все, допрашивать было бесполезно.

Занялись девицами. Для начала желающие их изнасиловали. Почему-то считается, что с изнасилованной женщиной разговаривать о деле легче.

В данном случае метод не помог. Аборигенки молчали и тупо таращились.

— Дикари! — с чувством сказал Каллифорд. — Они не понимают ни слова.

Уильям с тоской наблюдал за всей этой процедурой. И за изнасилованиями, и за попытками после этого поговорить по душам. Преувеличением было бы сказать, что он сочувствовал девушкам, больше он сочувствовал себе. Он понимал, что, ничего не добившись от них, возьмутся за него.

Так и случилось.

— Ты знаешь их язык? — спросил мрачный Каллифорд.

— Язык? Очень даже хорошо.

— Так что же ты молчал, сто чертей тебе в глотку!

Потом в течение часа Уильяму пришлось расплачиваться за свое неловкое и почти невольное остроумие. Наконец Каллифорд поверил, что имелась в виду не речь, а медицинская процедура.

Поверил, но от этого его желание добраться до денег Леруа меньше не стало.

И у него осталась лишь одна ниточка, ведущая к ним, — Уильям Кидд.

— Я не могу поверить, что ты ничего не знаешь.

— Это меня пугает.

— Правильно, должно пугать. Видишь вон тот костер? Он кажется погасшим, но ведь его легко раздуть.

— Ты хочешь меня пытать.

Каллифорд усмехнулся, отчего его профиль сделался особенно зловещим. Но заговорил другой пират, при этом почти по-человечески:

— У нас есть парни, которым только дай кого-нибудь поистязать. Я не из таких. Проливать кровь без нужды — это не в моих правилах. Но у меня нет другого выхода. Я не могу вернуться на берег без денег.

Голос Каллифорда сделался глуше, он говорил, явно стараясь, чтобы его не услышал кто-нибудь из подчиненных.

— Мне не нужны все деньги. Хотя бы часть. Может быть, вы с Леруа поделили золотишко на троих и закопали в трех разных местах, а?

Уильям не успел возразить.

— Можешь оставить при себе свою долю, покажи только, где лежат денежки капитана и того черномазого. Им-то они все равно не нужны.

Надо сказать, что Уильям не увидел расставляемой ему ловушки. Ему и в голову не пришло подумать, что этот внезапно подобревший головорез — человек очень хитрый. Что, если бы дело обстояло так, как он предполагает, то есть деньги были бы разделены на доли и спрятаны в разных местах, он, получив две из них, не поколебавшись ни секунды, поджарил бы пятки ему, Кидду, чтобы получить остальное.

Уильяма поразила близорукость британских корсаров, он даже усмехнулся и почувствовал свое превосходство над ними.

— О какой части ты говоришь? Разве больше половины еще не у вас в руках?

Каллифорд встрепенулся:

— Какая половина?!

На лице Кидда сияла самодовольная улыбка. Достаточно им помыкали, теперь кое-кого он поставит на место.

— Перед тем как идти прятать деньги, Леруа три пятых роздал команде. Как было положено по договору.

Каллифорд зажмурился. Видимо, ослеп от света открывшейся ему истины.

Надо было ожидать, что он ударит себя кулаком по лбу.

Ударил. Ладонью.

Длинно, страстно выругался. Вскочил на ноги:

— Бросайте все, возвращаемся.

Надо было спешить. А вдруг кто-нибудь из оставшихся на берегу догадается обыскать пленных французов!

— А я? — спросил по традиции Кидд.

Каллифорд мельком посмотрел на него:

— Свяжите ему руки.

Тепла, тиха мадагаскарская ночь.

Горят на небе сочные тропические звезды.

Повизгивают длиннохвостые обезьяны в зарослях на берегу.

Отливающая серебряным маслом дорожка пролегла от луны.

Тихими хрипловатыми голосами напевают матросы, заканчивая приборку.

Журчит вода в шпигатах.

Вскрикивают и стонут пытаемые французы. Это те, кто по своей глупости не захотел по первому требованию расстаться с деньгами, полученными при дележе.

Отдадут.

Вместе со здоровьем.

С квартердека раздается:

«Все на брасы! В дрейф ложись!»

Флаг приспущенный не вьется,

Оборвалась чья-то жизнь.

Как ведется меж матросов,

Тело в парус завернут,

Оплетут покрепче тросом

И за борт его столкнут.

Ни креста, ни глади моря,

Ни единого цветка.

Только волны, только зори

Над могилой моряка».

У Брайана Лича, капитана «Блаженного Уильяма», всегда перехватывало горло, когда песня доходила до этого места.

Перехватило и в этот раз. Он даже закрыл глаза, в уголках которых загорелись две горючие слезинки. Что было неуместно, поскольку в каюте, где на широкой постели под пропотевшими простынями расположился измотанный лихорадкой капитан, происходил как раз военный совет.

Присутствовали все помощники капитана корабля. Роберт Каллифорд, Сэмюэль Берджесс и Уильям Мэй.

Они стояли в изголовье капитанской кровати, держа свои шляпы на сгибе левой руки, правой опираясь на рукояти торчащих из-за пояса пистолетов.

Обсуждался один вопрос: что делать дальше?

— Так вы считаете, что со второй частью этого золота нам можно попрощаться?

Роберт Каллифорд кивнул:

— Мы можем простоять здесь до второго пришествия, обыскивая джунгли. Дикари надежно спрятали сундук.

— А может, выбросили в какое-нибудь болото в качестве жертвы своим богам, — добавил Берджесс.

— А точно ли деньги были у них?

— Похоже на то. При нашем появлении их главный, то ли вождь, то ли жрец, покончил с собой. Он сообразил, за чем мы явились и что с ним можем сделать.

Лич несколько раз тяжело вздохнул. Полежал несколько секунд с закрытыми глазами.

— Там что, больше никого не осталось в живых после вашего посещения? Некого допросить?

Берджесс усмехнулся и почесал лысый затылок.

— Это все равно что допрашивать обезьян. Пользы не намного больше.

— Понятно. А что вы скажете об этом шотландце? Как его зовут? Кидд?

— Именно так, капитан, — ответил Каллифорд. — Уильям. И надо заметить, он немного блаженный. На мой взгляд,

Все засмеялись.

Даже на губах лежащего появилось некое подобие улыбки.

— Тем не менее я не считаю, что с ним все ясно. Не исключено, что он что-то знает.

— Знает?! Так расспросите. Допросите!

Каллифорд почесал пальцем рваную ноздрю:

— Расспросить? Я его уже расспросил. Прямо на месте. Тогда же у меня создалось впечатление, что он немного не в себе. Дикари приняли его за бога и оказывали ему, судя по всему, божеские почести.

— Что ты имеешь в виду?

Каллифорд хмыкнул и почесал другую ноздрю:

— Он сказал, что они его облизывали.

Берджесс и Мэй открыли свои пасти, готовясь хохотать. Но Лич был не расположен шутить.

— Облизывали? Интересно.

— Поэтому я решил взять его с собой. Будем внимательно за ним следить.

— Он что, по-вашему, прячет сорок фунтов золотых монет в карманах панталон?!

Каллифорд не любил, когда над ним смеялись. Лицо у него дернулось.

— Он придет в себя, надеюсь. Перестанет считать себя богом, ведь облизывать мы его не станем, как вы понимаете. Тогда мы с ним поговорим.

Берджесс покачал лысой головой:

— По-моему, пустой номер, я бы его вздернул.

Каллифорд раздраженно покосился на него:

— Ты бы вообще всех вздернул, у кого есть шея.

— Надо взять его с собой, — сказал тугодум Мэй. — Чем мы рискуем?

Капитан согласился:

— Конечно возьмем. Но, чтобы обезопасить себя от его хитростей, перед входом в любую гавань будем сажать его на цепь. Не верю я что-то в живых богов. Даю голову на отсечение, парень нас дурачит.

— Может, просто набивает себе цену, боится, что мы оставим его на берегу вместе с французами. Они, я думаю, уже догадались, по чьему совету мы выпотрошили их карманы.

— Да, Каллифорд, и это возможно. Поэтому помните о цепи. Кроме того, если он сделает попытку бежать…

Через открытое окно в каюту влетел тяжелый, мучительный стон. Еще один француз расстался со своим временным богатством. Капитану, похоже, чужие страдания приносили облегчение.

— Так вот, если он сделает попытку бежать, ему спокойно можно вставлять фитили между пальцев. Значит, он действительно что-то знает.

Мэй наморщил лоб и осторожно спросил:

— Как же мы увидим, что он собрался бежать, если он будет сидеть на цепи?

— Однажды мы «забудем» посадить его на цепь или «забудем» закрыть замок, — пояснил Каллифорд.

— А-а, — протянул тугодум, но никто не был уверен, что он все понял правильно.

В то же открытое окно из влажно-душной бездны тропической ночи влетела огромная мохнатая бабочка и, шумно попетляв под деревянным потолком, присоединилась к кучке насекомой мелочи, осадившей тусклый масляный фонарь.

Брайан Лич сказал:

— Вы мне ничего не рассказали о мусульманине.

— Его зовут Базир. Сопровождал груз на «Порт-Ройяле». Родом индус. Надзирал за торговлей в Сурате. От Великого Могола. На лбу шрам.

Коротко доложив все ему известное, Мэй вытер вспотевший от напряжения лоб.

— Зачем он нам нужен? — спросил капитан.

— Выкуп? — неуверенно предположил Берджесс.

— Ты предполагаешь, мы можем потребовать выкуп с Великого Могола? — с нескрываемой иронией спросил Лич.

— Потребовать-то мы можем…

— Но вряд ли получим.

— Да я бы и не советовал пробовать.

— Почему, Роберт?

— Во-первых, этот Базир не родственник, а всего лишь чиновник.

— А во-вторых?

— А во-вторых, я бы не стал на нашем месте сообщать Великому Моголу, что именно мы ограбили его корабль.

Берджесс почесал лысину.

— Корабль принадлежал компании.

— Это несущественно. Перевозил же он груз, принадлежащий Аурангзебу.

— Все-таки я бы попробовал.

— Что бы ты попробовал, Сэмюэль?

— Надо сообщить в Дели, что этот Базир у нас.

— Не думаю, что слуга, не уберегший хозяйские сокровища, представляет какую-нибудь ценность.

— Вот именно, Роберт. Аурангзеб выкупит его, для того чтобы посадить на кол.

— У нас в Девоншире говорят: не лови рыбу на птичью приманку.

— Мало ли что у вас там говорят, в вашем Девоншире.

— Я бы попросил тебя поуважительнее, разрази тебя дьявол, отзываться…

Капитан и Уильям Мэй внимательно наблюдали за этим обменом колкостями. Причем Мэй ничего не понимал, а капитан понимал более чем достаточно. Поэтому, когда разговор подошел к опасной черте, он немедленно подал голос:

— Берем с собой.

— Кого? — одновременно и одинаково возбужденно поинтересовались помощники.

— Этого вашего могольского чиновника. У нас ведь найдется еще одна цепь на корабле?

— Найдется, — подытожил Мэй.

Как бы в подтверждение его слов в окно влетели, один за другим, три мучительных стона.

В это время два человека, судьба которых так подробно обсуждалась пиратскими командирами, сидели на полу в маленьком безоконном деревянном мешке в кормовой части корабля и пытались представить себе свое будущее.

Заглядывать слишком далеко было бессмысленно, поэтому они старались разглядеть лишь очертания завтрашнего дня.

Повесят или не повесят?

Мусульманин нервничал больше христианина.

Для того чтобы обрести относительное душевное равновесие, Уильяму было достаточно знать то, что его не съедят.

Базиру такой уверенности было явно маловато. И все прочие варианты собственной кончины он хотел бы отнести на как можно более отдаленное будущее. Чтобы иметь такую возможность, надо было вооружиться уловками, придумать какие-то капканы для воображения и жадности белых разбойников.

Крики жестоко уговариваемых французов доносились сюда, вниз, что не способствовало холоднокровности настроя пленников. Уильям первым устал от бесплодных попыток заглянуть в свое будущее. Даже самое ближайшее.

Ему захотелось общения.

Мусульманский индус, насколько можно было судить, свободно владел английским.

— Как тебя зовут?

— Какое это имеет значение? Аллах узнает меня, под каким бы именем меня ни казнили.

Так уж устроен восточный человек: даже если он не хочет разговаривать, он сообщает о своем отказе очень многословно. Уильям принял многословие мусульманина за готовность общаться.

— Сколько тебе лет?

— От количества лет, проведенных здесь, срок нашего пребывания там не меняется.

— Где это — там?

Базир усмехнулся, чувствуя свое превосходство над этим западным дикарем.

— Миром человека не исчерпывается мир Аллаха.

Какой удивительный человек, этот мусульманин, с неожиданной приязнью подумал Уильям. Видимо, знает много ученостей.

— Скажи, ты ведь плыл на том корабле, который потопили французы?

Базир насторожился. Может быть, к нему специально подсадили этого прикидывающегося дураком человека. Когда ничего не может добиться умный, может пригодиться скудный умом. Надо быть настороже.

— Я плыл на этом корабле.

— Судя по одежде, ты не моряк.

Базир промолчал. Полная темнота в каюте-конуре позволяла ему не думать о том, как выглядит его лицо.

— Ты ведь не моряк?

— Я податной чиновник.

— Ты следил за товаром, который везли на корабле, да?

Несмотря на темноту, Базир огляделся по сторонам.

— Да.

— Весь груз тебе был хорошо известен.

— Был.

Мусульманину казалось, что из темноты к нему приближается невидимая рука и сейчас схватит его за горло. Она его еще не схватила, но говорить ему уже сделалось трудно.

— Так вот, я и хотел спросить у тебя, что это был за алмаз там, среди прочих товаров. Такой большой, на полладони, больше, чем куриное яйцо?

Базир напрягся. Ему казалось, что сейчас на него обрушится потолок. Он зажмурился и так просидел несколько секунд в двойной темноте.

— Почему ты не отвечаешь?

Голос звучал просто и искренне. Мусульманин не чувствовал в нем никакого подвоха, поэтому ему стало совсем страшно, прошиб отвратительный пот.

— Ты что, заснул?

— Нет.

— Ты хрипишь, как будто тебя душат.

— Меня душат тяжкие мысли.

— А-а, — проявляя неожиданную проницательность, сказал Уильям, — ты не хочешь говорить об алмазе.

Мысли мусульманина совсем смешались. Он уже не знал, что ему думать. Идиот этот англичанин или великий хитрец.

— А раз не хочешь говорить, значит, уже все про него знаешь, правильно?

В голосе Кидда было столько убийственного простодушия, что могольский чиновник сорвался:

— Этот бриллиант называется «Посланец небес», он одна из трех главных драгоценностей короны шахиншаха.

— Зачем он отправил ее плавать по морям?

— «Посланец небес» обладает многими чудодейственными свойствами…

Базир осекся. Что он делает?! Кому он это рассказывает?! Он обезумел! О Аллах, убери затмение с моего бедного разума!

— Какими он обладает свойствами?

Мусульманин уже овладел собой.

— Не знаю. Слышал только, что алмаз этот чудодейственный, а куда его везли и зачем, то мне неведомо. Да я его и не видел никогда. Таким мелким людям, как я, это не дозволяется. Я не уверен даже, что он был на корабле.

Кидд страстно ему возразил:

— Был, был!

Базир перевел дыхание и осторожно, тихо-тихо спросил:

— А ты видел его?

— Конечно.

Чиновник еще более понизил голос, опустив его до уровня змеиного шипения: — Где?

— В руках у капитана Леруа.

— Когда вы относили прятать сундук с монетами?

— Да.

— Он сам показал тебе его?

— Да. Мы стояли возле водопада, он достал из кармана тряпицу…

— А что было потом?

— Потом на нас напали дикари.

Базир несколько раз вздохнул, стараясь справиться с волнением. Он чувствовал, как у него дрожит все внутри. Сейчас, сейчас он узнает…

Зря он взял эту передышку. Кидд внезапно задумался о смысле своей откровенности.

Зачем он рассказывает все это?

Кому он рассказывает все это?

С неприятным удивлением он обнаружил, что выболтал уже почти все, что знал.

— Может быть, ты знаешь, где этот камень находится и сейчас, а?

Если бы этот вопрос был задан несколькими секундами раньше, на него был бы дан исчерпывающий ответ. Была бы описана вымоина в скале, в которую вечно падает струя водопада и на дне которой беззаботно перекатывается тот самый «Посланец небес». Но Уильям уже принял решение помалкивать. С какой стати он будет выкладывать мусульманину то, что он скрыл от британца. Пусть все одинаково ничего не знают.

— Так ты знаешь, где он сейчас?

— Нет. На нас сразу же напали. Капитана Леруа убили. Я его не любил, он обманул меня и забрал мой корабль, но мне его было жалко.

— А камень, конечно, забрали дикари? — не желая сходить с нужного направления в разговоре, давил Базир.

— Наверно. Больше я его не видел.

— А пираты искали его?

— Наверно, искали.

— Ты рассказывал им о нем?

Уильям подумал и сказал правду, не зная, правда, на пользу ли она ему:

— Нет.

И тут же почувствовал, как рука мусульманина легла ему на плечо.

— Послушай моего доброго совета, не рассказывай больше никому об этом камне. Тебя не оставят в покое, будут пытать. Никто не поверит, что ты не знаешь, где он спрятан.

— Но ты-то веришь ведь, правда?

Базир усмехнулся:

— Я не в счет. У меня нет возможности тебя пытать. К тому же мне так же выгодно помалкивать о его существовании, как и тебе.

— Почему?

— Потому что меня тоже станут пытать. Когда речь заходит о таких вещах, как этот камень, люди не задумываются о способах, которыми его можно добыть.

Уильям помолчал и тихо сказал:

— Понятно.

— Надеюсь, что так.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

Решив судьбу Кидда и Базира, Брайан Лич перешел к обсуждению того, что делать дальше.

Тут много говорить не пришлось. Всем, даже не слишком сообразительному Мэю, было ясно, что после недавних событий благоразумнее всего убраться подальше из здешних вод. А может быть, и из Индийского океана. Где-то неподалеку рыщут фрегаты конвоя «Порт-Ройяла», встреча с которыми не сулила ничего приятного. Кроме того, когда известие о нападении дойдет до делийского правителя, несомненно, начнется настоящая охота за теми, кто рискнул ограбить корабль Великого Могола. К тому же Ост-Индская компания присоединится к этой охоте со всеми своими пятнадцатью пятидесятипушечными судами.

Нет, надо уносить ноги. И как можно дальше.

Поскольку «Блаженный Уильям» был слишком хорошо известен чиновникам адмиралтейства его величества и известность эта была не слишком положительного рода (мягко говоря), то в Европу лучше было не соваться.

Кроме того, не следовало забывать и о войне. Всякому, кто захотел бы добраться до британских портов, предстояло миновать воды, контролируемые французским флотом.

Что же оставалось?

Оставалось Карибское море.

Среди его бесчисленных островов можно было затеряться. Можно было бы прожить какое-то время, ускользая от французских пушек и английских виселиц.

Плавание было не слишком веселым. Команда немного нервничала. Все рассчитывали на большую добычу, чем та, что в конце концов досталась. Деньги из людей Леруа вытрясли. Но дело в том, что команда «Блаженного» была вчетверо больше команды «Веселого». И то, что хорошо для одного, не слишком хорошо для четверых.

Кроме того, поползли слухи о сундуке капитана Леруа. Часть пиратов считала, что нужно остаться и обшарить «проклятые горы». Разговоры на эту тему отнюдь не способствовали укреплению дисциплины.

Разумеется, было известно и о том, что на борту находится человек, который, вполне возможно, представляет себе, где «этот треклятый француз припрятал свои деньжата». Даже имя этого человека стало известно.

Кидд.

На нижней палубе, там, где развешивались гамаки для сна, об этом Кидде рассказывали самые фантастические истории. Спустя какую-нибудь неделю о нем уже говорили не иначе как о человеке, зарывшем клад в горах, рядом с «французской» бухтой.

Оставалось непонятным только одно: почему это господа командиры не подсмолят пятки этому Кидду и не выведают, где именно он вырыл яму для сундука с золотом?

А может, уже выведали, но не хотят делиться с командой?!

Для отвода глаз устроили этот поход на Тортугу, а сами наймут там другой корабль, с матросами, которые ничего не подозревают о кладе, и лягут на обратный курс.

Брожение шло серьезное.

И старший помощник Каллифорд, и штурман Берджесс, и главный канонир Мэй ощущали это.

Мэй — в меньшей степени. Для него матросы мало отличались от пушек, и поэтому он спал спокойно.

Теперь перенесемся на противоположную сторону Атлантики и посмотрим, что происходит в тех местах, куда направлялся «Блаженный Уильям».

Война потихоньку разгоралась.

Шла она не только на островах и велась не только при помощи флотов.

Заполыхал весь континент.

Воевали не только французские войска с английскими солдатами.

Французские колонисты выступали против английских колонистов.

Разделились и индейцы, которым, по логике вещей, должны были быть противны и те и другие.

Ирокезы выступили на стороне Франции. Делаварам, например, милее была Англия.

Война как война.

Совершались подвиги, совершались предательства. Все мечтали о контроле над территориями и считали, что именно в этом основа будущего благополучия.

Силы государств были более-менее равны, что обещало достаточно длинную войну.

Стратеги и с той и с другой стороны размышляли над тем, как в короткий срок увеличить свои силы и нарастить средства.

Именно об этом беседовали в доме губернатора острова Невис, сэра Адама Вудфорда, несколько высокопоставленных господ. Парадный обед по случаю прибытия из метрополии лорда Хардуэя, личного посланца короля Вильгельма, подходил к концу. Дамы благополучно удалились, и теперь за столом царили портвейн и политика.

Вместе с лордом Хардуэем, худосочным аристократом, с трудом вынесшим тяготы морского путешествия, прибыл полковник Маллин, большой специалист по строительству военных тюрем и усмирению бунтов в войсках; хотя внешне — человек красномордый и добродушный — таким не казался. При этом, по отзывам знакомых и сослуживцев, редкая скотина, хотя и смелая.

Кроме того, присутствовал и полковник Керр. Штабист-картограф. Любитель поруководить военно-морскими действиями, не выходя из кабинета. Сухой, рыжий, желчный и, как всякий человек, самозабвенно преданный своему делу, немного не от мира сего. Правда, портвейну не враг.

Свиту толстяка Вудфорда составлял командующий гарнизоном острова Невис майор Плант. Служака, хороший товарищ и несчастный отец пяти некрасивых дочерей, которых немыслимо было выдать замуж даже за местных заскорузлых плантаторов, не говоря уж о молодых офицерах, прибывающих из метрополии, чтобы отслужить свой срок в колониях.

Присутствовал и главный денежный мешок острова, синьор Галиани. Выходец из Ломбардии, итальянец до мозга костей, он вместе с тем оставался преданнейшим подданным британской короны. Ему принадлежала половина лавок на острове, треть плантаций сахарного тростника и идея воздвигнуть огромный англиканский храм на главной площади Порт-Элизабет. То есть столицы острова.

Ломбардец, как и все итальянцы, что неудивительно, был черноволос, горяч, говорлив и лжив. Все знали, что от него не услышишь и слова правды, поэтому он никому не приносил вреда своей ложью.

Сэр Вудфорд поднял тост за высоких гостей. Выразил восторг по поводу того, что имеет честь состоять на службе у короля, который посылает к нему столь проницательных, благородных и великолепных инспекторов. Заверил, что и без всяких инспекций интересы британской короны блюдутся им в полной мере на самом острове Невис и во всех прилегающих к нему водах. Подверг осмеянию и развернутой критике тех, кто испытывает и высказывает сомнения по поводу благополучного и скорого окончания войны. Даром что за столом не было никого, кто держался бы противоположного мнения.

Лорд Хардуэй одобрительно кивал.

Полковник Маллин поощрительно надувал щеки.

Полковник Керр молчал.

Даже в таком сильно подпитом состоянии он непрерывно размышлял над конфигурацией театра военных действий и над особенностями акватории.

— Но одно сомнение меня все-таки гложет.

Все разом встрепенулись.

Губернатор напряженным взором посмотрел сквозь хрусталь своего бокала на большой подсвечник, стоявший посреди стола, уснащенный изрядно оплывшими свечами.

— Не могу поверить, что его величество и господа члены британского парламента могли принять такое решение.

Это решение было сообщено лордом Хардуэем много раньше, еще утром, сразу по прибытии. В кабинете губернатора. В присутствии высших офицеров гарнизона и влиятельнейших граждан. То есть при всех тех, кто находился сейчас за столом.

Оказывается, губернатор был поражен уже тогда, но не посмел высказать свое мнение, находясь в трезвом виде.

Лорд Хардуэй тоже был не в восторге от поручения, которое послан был выполнять в Новый Свет. Тем не менее он, поправив локон своего парика, заметил:

— Как бы там ни было, сэр Вудфорд, всем нам придется делать то, что нам надлежит делать.

Полковники одновременно кивнули. Им понравился ответ лорда Хардуэя и своей твердостью, и своей тактичностью. Он не стал резко обрывать старика губернатора, но вместе с тем дал понять, что в военное время приказы не обсуждаются.

— Я привез с собой целый саквояж, набитый патентами и свидетельствами, и не вернусь в Лондон, пока не найду применение им всем.

Майор Плант и синьор Галиани переглянулись, но их взгляды ничего не сказали друг другу. Лорд Хардуэй продолжил:

— Майор, сегодня же отдайте приказ офицерам вашей эскадры готовиться к выходу в море.

— Слушаю, сэр.

— Из моих шести кораблей четыре нуждаются в мелком ремонте. На «Сомерсетшире» треснула фок-мачта.

— Понял вас, сэр. Завтра с рассветом мои плотники займутся ею.

Губернатор продолжал стоять, держа бокал в вытянутой руке. Он был пьян, но даже сквозь опьянение до него доходило, какую непозволительную вещь он сказал. Он посмел открыто обсуждать и осуждать королевский приказ.

Так и не выпив, он тяжело опустился в кресло.

Лорд Хардуэй, напротив, встал. Откланялся и удалился в отведенные покои, громко стуча золочеными каблуками по вощеному полу.

Ранним утром следующего дня эскадра из четырех кораблей покидала бухту Порт-Элизабет. Туман, покрывавший побережье и акваторию бухты, придавал этому событию некоторую таинственность.

Город — горстка белых кубиков среди сочной зелени пальм — в этот час еще спал.

Губернатор Вудфорд стоял на набережной, глядя в корму последнему из кораблей, исчезающих в тумане, и едва заметно шевелил губами. Если бы кто-нибудь мог подслушать, что он шепчет, то он бы очень удивился. Губернатор посылал тихие проклятия на голову главнокомандующего королевскими военно-морскими силами в Новом Свете.

Губернатор был в ужасе от того, что наговорил вчера за портвейном, причем в похмельном сознании прегрешение разрасталось, как в увеличительном стекле. Сэр Вудфорд был уверен, что этот столичный хлыщ Хардуэй рано или поздно использует против него эту пьяную оплошность.

Не нравилось губернатору и то, что его единственный сын Генри, двадцатилетний лейтенант, увязался вместе с эскадрой.

Видите ли, он хочет послужить отечеству! Как будто ему нельзя послужить, сидя на берегу и не рискуя попусту.

Синьор Галиани стоял рядом и подсчитывал в уме, что даст ему, главному поставщику невисской эскадры, этот поход. Выходило, что даст немало.

Лорд Хардуэй стоял на шканцах флагманского корабля и настороженно прислушивался к сигналам своего организма. С ужасом он ожидал признаков морской болезни. Как и многие флотоводцы, он был, к несчастью, ей подвержен.

Слава Богу, океан был гладок, как обеденный стол.

Утром того же самого дня «Блаженный Уильям» приближался к острову Невис с юга. Встречные ветры и атлантические штили измотали команду. Матросы уже две недели как не видели нормальной пищи — сплошь солонина и сухари. Непрерывные размышления о зарытом на Мадагаскаре золоте добавили яду в общую атмосферу. Поэтому когда на горизонте показался некий корабль, он был заведомо обречен.

Команда желала развлечься.

И развлечений она желала кровавых.

Одномачтовый однопалубный шлюп под голландским флагом.

Откровенно говоря, это было не совсем то, что нужно.

Не француз.

Не испанец.

— Что будем делать? — спросил Каллифорд, складывая подзорную трубу и пряча ее в карман своего черного кафтана.

Берджесс взорвался:

— В конце концов, мы не состоим на королевской службе и не обязаны заботиться о безопасности союзников его величества.

— Не состоим, — подтвердил Мэй.

— Когда нас станут вешать, никто не спросит, кем мы себя считали, всех заинтересует, что мы делали.

Берджесс несколько раз хлопнул ладонями по дубовым перилам:

— Команда застоялась. Через пару минут они узнают, что прямо по курсу у нас появилась добыча, и тогда ты посмотришь, как они отнесутся к твоим благоразумным рассуждениям.

По лицу Каллифорда было видно, что предстоящее развлечение ему не по душе.

— Что тебя смущает, Роб? Солнце еще не успеет войти в зенит, а мы уже возьмем этот шлюп на абордаж.

— А что ты там рассчитываешь найти, кроме сахарного тростника и соленых воловьих шкур? Золото и жемчуг на таких посудинах не перевозят.

— Я хочу хоть немного успокоить наших негодяев, хочу, чтобы у них снова появился вкус к жизни.

Каллифорд вздохнул:

— Ладно.

Берджесс открыл было рот, чтобы отдать соответствующие команды, но его остановил жест первого помощника.

— Я сейчас схожу в капитанскую каюту. Пусть Лич сам отдаст приказ о нападении.

— Но он же…

— Я постараюсь его уговорить.

Каллифорд быстро прошагал по палубе по направлению к корме.

Капитан лежал в той же самой позе, в какой мы его оставили во французской бухте на Мадагаскаре. Он только еще больше осунулся и высох. Когда приступ лихорадки оставлял его, он полностью приходил в себя. Единственное, что его донимало в это время, — это слабость. Он не мог самостоятельно подняться с постели.

Каллифорда встретил острый, немного злой взгляд.

— Что случилось?

— Прямо по курсу голландский шлюп.

— И что же?

Первый помощник, как и всегда в момент смущения, шмыгнул носом и высморкался.

— Я не слышу!

— Берджесс предлагает его атаковать.

Капитан закашлялся. Кашлял долго, мучительно, наконец поборол приступ.

— Он сошел с ума!

— Возможно. Но вместе с ним близка к сумасшествию вся команда. Если им не бросить эту кость, они могут взбунтоваться. Бунтом просто пахнет в воздухе.

— Заставьте их побольше бегать по реям, всю дурь выдует из голов. Ты же сам прекрасно понимаешь, что в этих водах мы не можем нападать на голландский шлюп. Это не Индийский океан, здесь нам не замести следы.

— Шлюп не такой уж большой. Команда не более сорока — пятидесяти человек, — осторожно сказал Каллифорд.

— Ты предлагаешь их всех пустить на дно. Из-за двух тюков второсортного хлопка?! А ты поручишься за то, что кто-нибудь из наших головорезов в ближайшем порту за кружкой рома не похвастается, как здорово он топит голландские шлюпы?!

Помощник понимал, что капитан прав, поэтому молчал, опустив голову на грудь.

В этот момент на верхней палубе раздался грохот каблуков, засвистели боцманские дудки.

Брайан Лич поднялся на локтях:

— Что это?

— Я сейчас пойду узнаю, — сказал Каллифорд, хотя прекрасно знал, в чем дело. — Голландский шлюп был замечен, к Берджессу явились выборные от команды, и он…

— Кто командует этим кораблем — я или Берджесс?!

Лич обессиленно рухнул на постель.

Каллифорд выскочил вон.

На палубе кипела жизнь.

Носились туда и сюда вооруженные люди. Матросы, вцепившись в вымбовки, крутили колеса, натягивая канаты, которыми управлялись паруса.

На пушечных палубах гремели команды Мэя. Он обещал немедленно вставить фитиль в задницу тем, кто слишком медленно выполняет его команды.

Несмотря на то что «Блаженный Уильям» был в непрерывном плавании почти шесть месяцев и дно его обросло всяческой морской дрянью типа ракушек и водорослей, благодаря поднятому парусному вооружению он набрал приличную скорость.

Голландцы слишком поздно поняли, что паруса эти поднимаются в их честь и что им не следует слишком уповать на защиту своего флага. Этот трехпалубный красный гигант, украшенный крестом Святого Георга, вне всякого сомнения, собирается на них напасть.

— Уильям! — крикнул Берджесс. — Дай пару предупредительных выстрелов.

Главный канонир не заставил себя ждать.

Одна за другой выстрелили две носовые пушки. Пороховой дым завернулся в гигантские белые шары. Одно ядро подняло высоченный фонтан брызг справа от голландской кормы, второе — слева. Преследуемым давалось понять, что они в пределах досягаемости. Кроме того, намекалось, что преследующие стреляют весьма недурно.

Туповатый Мэй никогда бы не сделал, если так можно выразиться в данном случае, карьеры, когда бы не его звериное чутье и сверхъестественный глазомер. Он не мог объяснить, что именно он делает с пушкой, для того чтобы она била без промаха.

Несмотря на приказ лечь в дрейф, голландцы продолжали идти своим курсом, не убавляя парусов.

— Раз они пытаются от нас удрать, значит, на борту у них есть кое-что получше, чем соленые воловьи шкуры. — Берджесс подмигнул Каллифорду.

Тот негромко сказал:

— Лич запретил атаковать голландцев.

Штурман весело развел руками:

— Но мы уже атакуем. Не можем же мы бросить это дело на середине. Над нами будет смеяться весь Мэйн.

Каллифорд отошел к другому борту и достал подзорную трубу из кармана.

— Что ты хочешь рассмотреть, Роб? Какого цвета подштанники теперь у голландского капитана?

— Хочу убедиться, что мы делаем эту глупость без свидетелей, Сэм.

Берджесс махнул на него рукой.

— Эй, Уильям, пора переходить от предупреждений к делу, как ты думаешь, старина?

Главный канонир продемонстрировал это. Одно из ядер, выпущенных носовыми пушками, снесло фонарь над кормовой надстройкой. Второе влетело в окно кормовой каюты и там с наслаждением взорвалось. Брызги стекол, щепки, клубы дыма хлынули из окон голландской кормы в разные стороны. Победный клич пронесся над палубой «Блаженного».

Шлюп и после этого не пожелал выбросить белый флаг. Положив руля к ветру, голландский капитан стал поворачиваться к преследователю правым бортом, готовясь к артиллерийскому сражению.

Берджесс выругался:

— Этот герой меня смешит. Старина Уильям, сделай так, чтобы у этого дурака пропало всякое желание ворочать штурвалом.

Мэй выполнил и эту просьбу воинственного штурмана. Вторым попаданием восьмифунтовое ядро, попавшее под кормовую надстройку, лишило шлюп управляемости. После этого сопротивляться уж точно не имело смысла.

— Абордажная группа, на гальюн!

Гальюном называлась носовая часть палубы между бушпритом и носовой надстройкой. Там располагалось место общественного пользования для рядовых матросов. Офицеры и знатные пассажиры справляли свои надобности на балконах у кают в кормовой части судна.

Неугомонный капитан шлюпа тем не менее сдаваться не собирался.

Было видно, как он выстраивает на верхней палубе стрелков с мушкетами.

— Клянусь собственной печенкой, — объявил штурман, увидев это, — пара ящиков с золотом нас там ожидает. Ничем больше я не могу объяснить это упорство.

— А я могу.

— Что?

— Голландцы сопротивляются в надежде, что в последний момент к ним подойдет подмога.

Штурман на секунду помрачнел. Но только на секунду. Обежал взглядом горизонт:

— Какая подмога, откуда?

«Блаженный» пришвартовался к голландцу по касательной, выламывая пушечные стволы из портов. Пираты на ходу спрыгивали на палубу шлюпа, приветствуемые мушкетными выстрелами. Одна или две головы были разнесены в мелкие куски, но, в общем, большого вреда нападавшим стрелки принести не смогли.

Медленно вытащив шпагу из ножен, Берджесс, улыбаясь, произнес:

— Пойдем посмотрим, что там от нас прятали.

Каллифорд протянул ему свою подзорную трубу:

— Есть кое-что поинтереснее.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Посмотри сам.

Штурман неохотно засунул шпагу обратно.

— Куда смотреть.

— Зюйд-зюйд-вест.

Несколько мгновений Берджесс молча всматривался в линии горизонта. Потом опустил трубу и сказал упавшим голосом:

— Это эскадра.

— Да. Эскадра. И она идет сюда. На шум нашего боя.

Штурман растерянно оглянулся:

— Надо что-то делать, черт возьми!

— Что? — равнодушным тоном спросил Каллифорд.

— Свистать всех обратно на борт. Эскадра еще далеко. Они не успели нас толком рассмотреть. Мы успеем уйти.

— Не успеем.

— Почему?!

— Сначала надо потопить шлюп.

— Залп в ватерлинию — и они затонут за четверть часа.

— Кто-нибудь обязательно выплывет и все расскажет.

Берджесс задумался. Лицо его покраснело. По вискам побежали от напряжения струйки пота. Выхода не было!

— А чья это эскадра?

— Какая разница. Французы нас потопят. Англичане или голландцы повесят.

— Что же делать?

— Извиниться для начала перед голландским капитаном.

— Что я ему скажу?

— Скажешь, что обознался, принял его за испанца.

— Он же не поверит или примет меня за идиота.

— Лучше быть живым идиотом, чем…

Штурман не дал Каллифорду закончить его сентенцию, он взревел и схватился пальцами за горло.

Поведение кораблей эскадры недвусмысленно говорило об их намерениях. Они собирались охватить «Блаженного Уильяма» широкой дугой, с тем чтобы он имел только один путь к отступлению, на запад. Но если бы он решил уходить в этом направлении, ему пришлось бы двигаться в бейдевинде, то есть навстречу ветру. В данной ситуации это было невозможно.

— Англичане, — сказал Каллифорд.

— Всегда рад встрече с соотечественниками, — процедил сквозь зубы Берджесс.

— Что будем делать, Сэмюэль?

Штурману не пришлось отвечать на этот вопрос. Носовое орудие галиона, идущего крайним слева, просигнализировало, что к «Блаженному Уильяму» сейчас будет выслана шлюпка.

— Дайте им знать, что мы готовы ее принять, — приказал Каллифорд.

Берджесс поморщился, но ничего не сказал.

Между тем захват голландского шлюпа закончился. Несмотря на приказ старшего помощника прекратить безобразие на его борту, пираты торопливо обшаривали его трюмы и выворачивали карманы пленных голландцев. Догадываясь, что им через пару часов придется, быть может, за это отвечать, они не могли остановиться.

Роковая инерция.

Два голых по пояс пирата приволокли на борт человека в сбитом парике, с простреленной правой рукой и перепачканным кровью лицом.

— Кто это? — недовольно спросил Берджесс.

— Убил двоих наших, здорово владеет шпагой, — возбужденно сообщили доставившие.

— Мы хотели отправить его на корм рыбам, но потом подумали, что он может нам порассказать много интересного.

— Кто ты такой? — мрачно спросил штурман, похлопывая по рукояти своей шпаги.

Пленный усмехнулся:

— Я капитан «Витесса», шлюпа, который сейчас обшаривают ваши люди. — Он увидел приближающиеся широким фронтом английские галионы и добавил: — Что бы они там ни отыскали, вам придется сильно переплатить за добытое.

Берджесс мгновенно налился кровью и сделал угрожающий шаг вперед.

Каллифорд положил ему руку на плечо:

— Погоди.

Штурман зашипел, как масло на раскаленной сковороде, но перечить не посмел. Он понимал, что в создавшейся ситуации виноват больше, чем кто бы ни было.

— Как вас зовут, милейший? — даже чуть улыбнувшись, обратился к пленному старший помощник.

— Гастон Гренуй, офицер голландского флота.

— Француз! — радостно взвизгнул Берджесс. — Мы спасены, Роберт, спасены!

Раненый француз презрительно посмотрел на лысого англичанина.

С флагманского английского галиона спустили на воду шлюпку. В нее живо спускались по веревочным лестницам гребцы.

— Совершенно не вижу, почему тот факт, что я родился в Бордо, может избавить вас от заслуженной виселицы, — спокойно сказал Гренуй.

Берджесс опять чуть было не кинулся на самоуверенного пленника, он до половины вытащил шпагу из ножен, и снова здравый смысл в лице Каллифорда удержал его от опрометчивого и опасного поступка. Удержал, но французу заметил:

— Напрасно вы ведете себя столь вызывающе. Пусть нам суждено болтаться на рее, но до того момента, когда это случится, у нас есть возможность… — Вы меня не тронете.

Берджесс проревел:

— Еще как тронем! Клянусь всеми мертвецами, сыгравшими в ящик по моей воле!

Гренуя не испугала эта шумная угроза.

— Вы меня не тронете, потому что я ваша единственная надежда.

Шлюпка быстро приближалась к плавучему острову, состоящему из двух сцепленных абордажными крючьями кораблей.

— Возможно, возможно, — задумчиво сказал Каллифорд. — Сэмюэль, я отлучусь ненадолго. Ты позаботься о том, чтобы наш гость не скучал.

Сказав это, старший помощник спустился на шканцы и быстро зашагал в сторону кормы.

Пираты, наконец сообразившие, что происходит что-то неладное, бросились к нему с вопросами.

Он отмахивался. Стремительно открыл дверь, которая вела в кормовую надстройку, и исчез за нею.

Поднявшийся с пушечной палубы Мэй и мрачный как туча Берджесс наблюдали за тем, как приближается к борту «Блаженного» шестивесельная шлюпка. Она была уже достаточно близко, так что можно было рассмотреть, что помимо гребцов в ней находятся несколько человек в английских военно-морских мундирах.

Каллифорд вошел в каюту капитана. Лицо Брайана Лича исказилось, и он тихо проговорил:

— Вы ослушались моего приказа и напали.

Старший помощник пожал плечами, оглядываясь.

— Это не самое худшее из того, что сегодня произошло.

— Что ты имеешь в виду?

Каллифорд прошелся по каюте, все время что-то высматривая. Что именно он искал, понять было трудно. Поведение старшего помощника взволновало капитана.

— Что ты ищешь?!

Каллифорд нехорошо усмехнулся:

— Сейчас узнаешь, капитан.

Лич попытался приподняться, но изможденное тело совершенно его не слушалось.

Наконец Каллифорд нашел то, что искал. Он быстро подошел к изголовью капитанской кровати, взял одну из пропотевших подушек и с силой наложил на лицо Лича.

Никакого сопротивления не последовало.

Через несколько минут, как раз в тот момент, когда борт шлюпки ударился о борт «Блаженного», Каллифорд снова был на мостике.

— Где ты был? — подозрительно спросил Берджесс.

— Я искал врача. Ведь мы обязаны оказать помощь мистеру Греную, а то он изойдет кровью, прежде чем увидит подошвы наших сапог.

— Какой врач?! — спросил, морща лоб, Мэй. — У нас сроду не было лекарей на борту.

Ему не успели ответить. Первый английский гость, это был красномордый полковник Маллин, перебросил ногу через фальшборт.

Судьба командиров «Блаженного Уильяма» и его команды решалась в большой каюте галиона «Виктория», флагманского корабля невисской эскадры.

Полковник Маллин сидел по правую руку от лорда Хардуэя, полковник Керр — по левую. Майор Плант — по правую руку от полковника Маллина.

Дело о нападении на шлюп «Витесс» разбиралось так тщательно, как только возможно. Было допрошено сорок матросов, но их показания были схожи, как камешки на морском берегу. Все твердили одно: был приказ с мостика атаковать, вот они и атаковали. О том, чем эти благородные господа занимались в прошлом, лорд Хардуэй спрашивать не считал нужным. Когда полковник Маллин осторожно поинтересовался: почему? — он ответил, что с него и так хватает вранья.

— Вы посмотрите, как они умудряются морочить нам голову, рассказывая о том, что мы видели собственными глазами. Что они наплетут относительно того, чему мы не были свидетелями!

— Да уж.

— То-то. К тому же у меня нет цели изобличить их в пиратстве. И так видно, кто они такие. Нам важно понять, годятся ли они для тех целей, которые нами намечены.

Маллин пыхнул трубкой:

— Ну и как, сэр, к какой мысли вы склоняетесь?

— Надо поговорить с вожаками этих бандитов, тогда можно будет делать выводы.

Допрос главного канонира дал не больше, чем допрос самого распоследнего матроса. Уильям Мэй не мог объяснить, почему «Блаженный» напал на голландца.

— Я выполнял команды, которые поступали с мостика. Лорд Хардуэй переглянулся со своими полковниками:

— А кто их отдавал?

— Сэм Берджесс.

— Какую должность он занимает на вашем судне?

— Штурман.

Лорд Хардуэй пожевал тонкими, бледными от предчувствия морской болезни, губами. Вся эта компания ему категорически не нравилась. На лбу у каждого из этих негодяев было написано, что он пират, убийца и мошенник.

На время роль допрашивающего взял на себя военный тюремщик:

— С каких это пор кораблем в бою стал командовать штурман, а?

Мэй вздохнул:

— У нас такое случается с тех пор, как заболел капитан Лич, сэр.

— Приведите сюда штурмана Берджесса.

Штурман был недалеко, дожидался за дверью. Его появление рассеяло все сомнения (если таковые еще оставались) относительно характера той деятельности, которой занималась команда «Блаженного Уильяма».

Бритоголовый, татуированный, слегка навеселе. Пират — пиратище.

— Скажите мне, Сэмюэль…

— Берджесс, сэр.

— Пусть так. Так вот, скажите мне, почему нападением на голландский шлюп командовали вы?

— Вообще-то у нас командует капитан…

— Но капитан Лич, насколько мне известно, был болен.

— Точно так, сэр. Старший помощник Каллифорд отправился к нему в каюту, чтобы узнать, как нам себя вести, поскольку на горизонте, прямо по курсу, мы увидели шлюп. Мы подумали, что это шлюп французский…

— Почему вы так решили?

Штурман поскреб бритую макушку:

— А какой же еще, сэр?! Разве мы посмели бы напасть на шлюп нашего союзника?

Лорд Хардуэй склонил голову и некоторое время сидел так. Когда он ее поднял, выражение лица у него было кислое. Волнения на море не было никакого, поэтому выражение лица лондонского посланца выражало его отношение к следствию, которым он вынужден был заниматься.

— Позовите этого, как его, Каллифорда.

Штурман удалился в сопровождении двух мушкетеров в ярко-красных кафтанах. Два других человека в таких же мундирах ввели старшего помощника, он церемонно поклонился и, не удержавшись (хотя давал себе слово), потрогал правую ноздрю.

Несомненно, рваная ноздря хуже бритого черепа. Именно так и отреагировал лорд Хардуэй. Выражение лица у него сделалось совсем мрачным.

Маллин, Керр и Плант тоже не выказывали благостного расположения духа.

— Ты старший помощник?

— Да, сэр.

— Значит, ты должен знать, кто отдал приказ напасть на голландский шлюп.

— Должен знать и знаю это.

— Кто же?

— Капитан Лич.

— Он же был болен!

— Он плохо управлял своими руками и ногами, это из-за бомбейской лихорадки, господа, так вот, руками и ногами, особенно сразу после приступа, он шевельнуть не мог. А голова, поверьте, господа, голова у него была в порядке.

Лорд Хардуэй подумал, что хуже негодяя может быть только говорливый негодяй.

— И вот, когда он узнал, что прямо по курсу у нас возник то ли бриг, то ли шлюп…

— От кого он мог это узнать?

— Да от кого угодно. За ним присматривал один матрос, сами понимаете — немощь…

Полковник Маллин поднял руку:

— Где он сейчас, этот матрос?

— Погиб. Погиб во время абордажа. Мы понесли немалые потери. Кто же думал, что они будут так сопротивляться.

— Кто же думал, что вы нападете на шлюп союзников.

Каллифорд картинно развел руками:

— Капитан Лич считал, что это французский, то есть вражеский, корабль.

Лорд Хардуэй резко наклонился вперед:

— Он сам вам об этом сказал?

— О да, сэр. Сказал и приказал атаковать.

— Человек, лежащий без движения в каюте?! Он что, сквозь стены мог видеть?

— Не знаю, сэр. Не думаю. Все дело в этом матросе, видимо, он так описал капитану этот шлюп.

Лорд Хардуэй махнул рукой. Каллифорд не совсем понял, что означает этот жест, но на всякий случай замолчал.

Маллин и Керр с сожалением смотрели на своего высокопоставленного друга. Они слишком хорошо его знали и видели, что это дело его тяготит, что он занимается им без всякой страсти и почти без любопытства.

— Итак, Лич отдал вам приказ атаковать.

— Отдал.

— Но вы-то видели, что на грот-мачте шлюпа голландский флаг, а не французский.

Каллифорд кивнул:

— Видеть-то я видел…

— И что же?

— Но у нас не принято обсуждать приказы капитана. Хоть кого спросите. Раз приказано — надо выполнять, каким бы странным или неприятным ни казался приказ. Да, я видел, что флаг голландский, но не посмел ослушаться приказа.

Каллифорд извергал эту наглую ложь с самым искренним видом. Лорд Хардуэй и его помощники с интересом следили за этим спектаклем, ожидая, что мерзавец пустит петуха, переусердствует, но Каллифорд сыграл свою роль великолепно. Все понимали, что он врет, но вместе с тем не видели, как его можно было уличить во лжи.

— Хватит!

Рука лорда хлопнула по бумагам, разложенным на столе. Правая рука. Левая разбросала по плечам локоны парика.

Пират стоял покорный, как овечка, по его изуродованному лицу читалось, что он готов смиренно принять любую участь, какую высокопоставленные господа сочтут нужным ему назначить.

Но время распределения участей еще не подошло.

У лорда Хардуэя были еще вопросы.

— Ответь мне, почему в сундуке капитана Лича мы не обнаружили никаких документов. Ни патента, ни капитанского свидетельства, ни приписного паспорта?

Каллифорд пожал плечами, ничуть не смутившись, хотя, признаться, лорд рассчитывал его этим вопросом смутить.

— Извините, сэр, но я человек неграмотный. Всеми бумажными делами занимался капитан, и только капитан.

— Вы что, нанимаясь на службу, не подписывали с ним контракта?

— Почему же, я прикладывал палец, измазанный в чернилах, к какой-то бумаге.

— Ты до такой степени доверял капитану Личу?

— А почему я не должен был ему доверять, сто чертей мне в глотку и еще сто в печень! Лич был славный парень и никогда не обманывал меня и других неграмотных парней.

— В каюте капитана Лича не найдено никаких бумаг, ни с пальцем, ни без пальца.

Каллифорд сделал недоуменное выражение лица.

— Я, например, считаю, что ты, увидев паруса нашей эскадры, уничтожил все бумаги, — вмешался в разговор полковник Керр.

Его поддержал Маллин:

— Контракт, конечно, был. Стандартный пиратский контракт из двенадцати пунктов.

Допрашиваемый выпучил глаза, как будто все сообщаемое было для него откровением.

— Пиратский… контракт… что вы такое говорите, сэр?!

— Что вы с ними сделали — сожгли или выбросили в воду?

Каллифорд обратился к лорду Хардуэю за защитой от нападок его слишком ретивых помощников:

— Сэр!

— Скажи мне, чем вы занимались в морях Индийского океана, прежде чем появиться здесь?

— Мы состояли на службе в компании.

— К какому порту вы были приписаны?

— Чаще всего мы стояли в Сурате.

Было видно, что лорд Хардуэй не верит ни единому слову, но отчего-то продолжает спрашивать.

— Что же заставило капитана Лича покинуть те благодатные места?

Каллифорд многозначительно закатил глаза:

— Война, сэр.

— Война? Лич испугался войны?!

— Не совсем так, сэр. Мы ввязались в войну. Мы даже потопили один французский корабль. По всей видимости, это был капер, он охотился за судами компании, сэр. Причем капер этот был не одиночкой, и капитан Лич пришел к выводу, что французов у берегов Мадагаскара слишком много, это опасно, и велел идти в Карибское море, где, он считал, мы будем в большей безопасности. По дороге нам встретился этот треклятый шлюп. Думаю, его очертания смахивали немного на очертания того французского капера, вот капитан и решил на него напасть. В конце концов, джентльмены, капитан Лич был не так уж не прав.

— Поясни свою мысль.

— Капитаном шлюпа оказался француз, я лично в этом убедился, прежде чем меня сцапали ваши ребята.

Лорд Хардуэй сидел, уткнувшись лицом в ладони. Так он и заговорил:

— Ты лжешь, как последний паршивый пес!

Каллифорд слегка растерялся. Он не ожидал, что человек в таком дорогом и так тщательно расчесанном парике сможет произнести такие слова.

— Ты пес! Ты лжешь на каждом шагу. Как мог человек, лежащий без движения в постели, увидеть очертания корабля прямо по курсу? Для этого как минимум нужно встать с постели!

Каллифорд открыл было рот, но ему было громогласно велено:

— Молчать!

Полковники приободрились, лорд Хардуэй начинал напоминать, хотя бы отчасти, себя прежнего.

— Я колебался, что мне с тобой делать. Но меня доконала история с потопленным французским капером. С меня довольно! Возможно ли так лгать?!

Пират рухнул на колени:

— Но я могу доказать, что мои слова не ложь.

— Доказать?!

— Я согласен, пусть не пробьет и пяти склянок, болтаться на рее, сам завяжу себе петлю, если не докажу, что история с потопленным французом — правда.

Лорд Хардуэй встал.

Встали и остальные.

— Если ты не сделаешь этого, то пожалеешь не только о своих словах, но и том, что родился на свет.

Через каких-нибудь полчаса перед лордом и полковниками предстал Уильям Кидд.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

Выглядел несчастный шотландец неважно. Истлевшая рубаха, клочковатая борода, подслеповатый взгляд. Давал себя знать месяц, проведенный почти в полной темноте.

Лорд Хардуэй смотрел на шотландца без восхищения, но с любопытством.

Полковники Маллин и Керр не испытывали ни того, ни другого чувства.

— Кто вы такой и откуда?

Уильям, увидев перед собой столь великолепно одетых господ, решил, что таким большим начальникам следует говорить только правду

И начал ее говорить.

Важные господа слушали с интересом и не перебивали. Это убедило Кидда, что он говорит вещи важные и любопытные. Он рассказал важным господам о своей юности, о том, что он не хотел учиться, о том, как любит рыбачить, о том, что в городе он чувствует себя неуютно и поэтому предпочитает жить в загородном доме. Довольно подробно он описал свой дом и свой образ жизни в нем. Ничего не скрывая, он подробно поведал о том, что думает отец по его поводу, и о том, что соседи хихикают ему в спину, считая немного ненормальным.

В этом месте оба полковника и майор улыбнулись, кто криво, кто затаенно.

Лицо лорда Хардуэя осталось неподвижным.

Уильям смотрел, конечно же, на лорда, он понял, что ему позволено говорить дальше.

И он начал рассуждать о том, почему не стал жениться. Он считал, что жена — это не отец, жена не позволила бы ему предаваться его вольным привычкам, шляться где попало и обедать когда угодно. Кроме того, и это самое главное, он не встретил женщину, с которой ему бы хотелось не только спать, но и просыпаться. Деревенские подружки никогда не обделяли его своим вниманием, потому что мужчина он видный и не жадный. Он позволял поселянкам бесплатно собирать хворост в своем лесу и никогда не взыскивал штраф за потраву луга, если такое случалось.

В этом месте лорд Хардуэй вежливо заметил, что пора бы переходить от рассказов о жизни земной к описаниям жизни морской.

— О да, сэр.

И Уильям самым подробным образом изложил историю своей злополучной поездки в Бристоль. Тяжело вздохнул, упоминая о горькой судьбе болезненного брата Энтони, упомянул о его предсмертных советах и сослался на эти советы как на причину того, что он бросился в лукавые объятия первого попавшегося француза, оказавшегося столь недобросовестным человеком.

— Это было в бристольском порту?

— Именно так, сэр.

— Вы не могли бы поподробнее описать чиновников, участвовавших в сделке?

Уильям описал.

Лорд Хардуэй поглядел на полковника Маллина. Тот плотоядно улыбнулся.

— Я слышал разговоры о том, что эти конторские крысы берут взятки, но чтобы прямое предательство… Я займусь этим делом, милорд.

Уильяму было велено продолжать.

— Осталось рассказать совсем немного, джентльмены, — уверил Кидд и невольно обманул, потому что описание дальнейших приключений получилось отнюдь не кратким.

Пришлось остановиться на своем нелегком матросском существовании, сидение в мешке тоже нашло свое место в повествовании. Описал он и бой, которого не видел. И дележ денег.

— Сколько их там было?

— Целый сундук.

— То есть половина сундука находится сейчас у матросов? — поинтересовался Керр.

— Не знаю, джентльмены, может быть.

— А вторая половина была похищена дикарями?

В этом месте Уильям Кидд солгал. Не из корысти. Разумеется, он не рассчитывал когда-либо тайно вернуться на Мадагаскар и вынуть ящик с могольским золотом из-под камней. Не собирался он доставать и грандиозный алмаз со дна вымоины, вечно принимающей струю водопада. Насчет этих сокровищ у него сложилось вполне определенное и очень твердое убеждение: они могут принести только вред. Они уже погубили уйму народа, их не смогли удержать в руках люди, обладающие громадными кораблями и многочисленной охраной. Куда уж ему, неженатому, великовозрастному балбесу, которого может обвести вокруг пальца любой француз.

Надо держаться от всего этого подальше. Только так можно перехитрить опасность, которая таится в золоте и драгоценностях.

Уильям Кидд солгал.

Солгал с легким сердцем.

Он сказал, что все золото досталось дикарям.

— Можете спросить у старшего помощника Каллифорда, они сожгли всю деревню, перерыли все. Ничего не нашли.

— А ты в это время играл роль дикарского бога? — усмехнулся лорд Хардуэй.

— Эти несчастные решили, что такая роль как раз по мне. Да простит мне Господь мое невольное прегрешение.

Лорд Хардуэй снова усмехнулся:

— Я думаю, простит.

Легко заметить, что о камне Уильям вообще не упомянул. Сыграли тут свою роль и зловещие советы Базира.

Мусульманин, кстати, тоже был вызван и допрошен.

Ему хватило благоразумия не упоминать о том, что «Порт-Ройял» сначала был атакован и изувечен именно «Блаженным Уильямом». Он все списал на французов. Разумеется, мусульманин не столько заботился о головах Каллифорда и остальных пиратов, сколько о собственном душевном спокойствии. Если бы эти благородные джентльмены узнали о «Посланце небес», то расспросам, а может быть, и расспросам с пристрастием, не было бы конца.

Услышав название «Порт-Ройял», господа в париках насторожились, но Базир был внимателен и не проговорился. Сыграл до конца роль маленького торгового чиновника.

Лорд Хардуэй сверлил его взглядом.

Полковник Маллин задавал каверзные вопросы. Все оказалось напрасно.

— Уведите его.

Мусульманин оказался там же, где располагались все прочие допрашиваемые. На люке порохового погреба. Под охраной восьми мушкетеров.

Стоял тихий, теплый вечер. Покрикивали чайки, на мгновение показываясь над фальшбортом. Покрикивали матросы, драящие палубу. Хлопали паруса над головой.

— Тяни снасть! Эка страсть! Длинный трос, хоть ты брось! Молодцы! За концы! Мясо — дрянь! Куртки — рвань! В рубцах спина! Вот те на! Косы рыжи! Спины пониже! Налетай, народ! Перекладина ждет! И стар и млад! И все подряд! Тяни, крепи, на весь свет вопи! — напевал приятный голос где-то на носу.

Но распеться не дали, боцман, свистя, помчался на голос. Не дело петь пиратские песни на королевском галионе.

Каллифорд и Берджесс мрачно усмехнулись.

— В самом деле, перекладина нас уже дожидается, иссохла вся от тоски, правда, Роб?

Каллифорд дернул щекой:

— У меня есть тайная надежда, что нас все-таки расстреляют.

— Почему это, Роб?

— Мы как-никак офицеры, Сэм.

Берджесс не удержался от нервного смеха.

— Вы что, думаете, они нам поверили? — поинтересовался Мэй.

В ответ на этот вопрос засмеялся Каллифорд:

— А что бы ты сделал, выслушав всю ту бредятину, которую мы несли?

— Странно, что они вообще нас слушали до конца. Лично я бы не стал этого делать.

Мэй наморщил лоб и тоскливо посмотрел вдаль:

— Ты прав, Сэм. Какие мы все-таки идиоты!

В это время в большой каюте шло весьма оживленное обсуждение слышанного. Высказывались самые разные мнения, итог подвел лорд Хардуэй:

— Если бы эти джентльмены попались мне в руки еще каких-нибудь четыре месяца назад, они бы уже благополучно калились на солнышке. Сейчас обстоятельства изменились. Разделяя чувства сэра Вудфорда, я сделаю то, чего требует от меня мой долг.

Он сделал жест рукой своему секретарю, и тот поставил на стол изящную, инкрустированную перламутром и лазуритом шкатулку.

Лорд Хардуэй отпер ее маленьким серебряным ключиком и открыл. Она была доверху набита плотно свернутыми гербовыми листами.

— Я выпишу королевские офицерские патенты этим негодяям, тем более что формально они этого заслужили, потопив французский капер.

— Вы им верите, милорд?

Лорд Хардуэй улыбнулся:

— Все, что я сейчас говорю, предназначено не для вашего слуха, джентльмены, а для парламентской комиссии палаты лордов. Должен же я буду рано или поздно объяснить, почему взял на королевскую службу явных бандитов.

Полковники понимающе кивнули.

— Многие наши заслуги со временем забудутся. Нас еще обвинят и в попустительстве пиратам. Но вот то, что у нас сейчас не хватает здесь сил и мы готовы поставить под ружье любого англичанина, невзирая на его прошлое и на его наклонности, — это останется в памяти. Но только в том случае, если… Война должна быть выиграна.

В каюте возникла неловкая пауза, лорд Хардуэй невольно приоткрыл дверь туда, куда его спутникам заглядывать не стоило бы.

Политика — дело темное.

— Для палаты лордов я придумал еще один аргумент, который смягчит впечатление от нашей непозволительной мягкости.

Присутствующие заинтересованно вскинули головы. — Мы назначим капитаном «Блаженного Уильяма» человека с безупречным прошлым.

Майор Плант расстроился, он решил, что лорд Хардуэй заберет у него кого-нибудь из его офицеров, которых и так катастрофически не хватает. Война все-таки.

— Сэр, мне бы не хотелось думать…

— Подождите пугаться, майор. Командовать «Блаженным Уильямом» будет Уильям Кидд.

Сказать, что все были поражены, — значит преуменьшить произведенный эффект.

— Погодите возражать; дайте я договорю. Я исходил из того соображения, что банда негодяев, управляемая честным человеком, полезнее, чем команда честных людей, управляемая негодяем. «Блаженный Уильям» будет находиться в составе невисской эскадры. Судя по всему, и Каллифорд и Берджесс — моряки опытные. Управлять кораблем будут они. Кидд будет нашим глазом и нашей рукой на его борту. Если пираты держат в сердце своем бунт, они взбунтуются при любом капитане. Если они взбунтуются и убьют нашего сорокалетнего любителя перепелиной охоты, потеря для королевского флота будет невелика.

К концу длинной речи лорда Хардуэя все пришли к выводу, что замысел его не так уж плох.

— В конце концов, джентльмены, в данный момент меня больше волнует этот индус.

— Мусульманин, сэр.

— В данном случае верно и то и другое.

— А что в нем интересного, милорд?

Лорд Хардуэй немного помолчал, может быть, размышляя над тем, стоит ли сообщать то, что было ему известно.

— Дело в том, что на «Порт-Ройяле» плыл высокопоставленный посланец Аурангзеба, Великого Могола. В его багаже должен был находиться алмаз «Посланец небес» — по восточным поверьям, камень, обладающий необыкновенными свойствами. Он и излечивает многочисленные болезни, и возвращает молодость, и еще много всякого. Я не слишком верю в подобные сказки, знаю только одно, что этот «Посланец» — один из самых больших известных в мире алмазов. Пока все выглядит так, будто он затонул вместе с «Порт-Ройялем» неподалеку от Мадагаскара. Но что-то мне подсказывает: в этой истории возможны варианты,

— Я прикажу не спускать глаз с этого мусульманина, — сказал майор Плант.

Лорд Хардуэй устало помассировал веки.

— Это само собой разумеется, майор. Нужно думать над тем, как выяснить, знает ли он что-нибудь о судьбе алмаза. Судя по внешнему виду и разговору, трудно оценить, тот ли он мелкий портовый чиновник, за которого себя выдает.

Полковник Маллин поинтересовался, как быть с теми деньгами, что достались пиратам при дележе добычи с «Порт-Ройяла».

— Думаю, нам можно о них позабыть. Деньги перепрятаны и, может быть, даже зарыты где-то. Притом не надо забывать, что добыты они на французском капере, то есть являются фактически законной добычей. В каперском патенте, который я сейчас выдам капитану Кидду прямо оговаривается, что он имеет право на часть добычи с каждого захваченного французского корабля. Все? Больше нет вопросов?

Все молчали.

— Ведите сюда этих головорезов!


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

Против ожиданий пираты отнеслись к назначению Кидда капитаном совершенно спокойно. Сразу и полностью признали его власть над собою.

Можно было подумать, что так будет продолжаться только до тех пор, пока на борту «Блаженного» остается кто-нибудь из офицеров эскадры, а стоит кораблям удалиться, как бывший узник тотчас почувствует истинное к себе отношение.

Ничуть не бывало.

Сопровождавшие Кидда лейтенанты сразу по прибытии «Блаженного» в бухту Порт-Элизабет сошли на берег, а Каллифорд, Берджесс и прочие продолжали демонстрировать свою полную лояльность по отношению к новой власти.

Кроме как «сэр» никто к Уильяму не обращался.

Камердинер капитана Лича, Билли (совсем, кстати, не погибший при абордаже «Витесса»), был сама услужливость и предупредительность.

В день прибытия в Порт-Элизабет Кидд впервые за последний месяц вымылся как следует. А в ночь после дня прибытия, опять же впервые за последние три месяца, лег спать на чистых простынях, в самой настоящей кровати. У капитана Лича были аристократические привычки. Помимо голландского белья он возил с собой целую коллекцию ароматических масел и эссенций, пропитывал духами перчатки, а в ботфорты на ночь клал лимонную цедру.

Впрочем, что сейчас об этом говорить. Не важно, какими привычками обладал прежний командир, нужно присматриваться к привычкам нынешнего.

После прекрасно проведенной ночи Уильям облачился в лучший костюм своего щеголеватого предшественника. В голубой камзол с батистовыми отворотами. В башмаки из красной испанской кожи с бронзовыми пряжками. В белые шелковые чулки и черные атласные панталоны.

Позавтракал он в гордом одиночестве большим куском жареной поросятины со сладким картофелем под соусом из юкатанской зелени. Запил он все это бутылкой не слишком сладкой местной малаги.

Явившиеся с докладом «офицеры» застали его в великолепном расположении духа, что, впрочем, нетрудно было предвидеть. Каллифорд, Берджесс и Мэй тоже были одеты не слишком обычно. Красные мундиры со строгими черными отворотами, серые груботканые чулки, круглые шляпы со скромными белыми перьями. И разумеется, парики. Одежда эта была им вроде бы впору, но сидела на них как-то временно, если так Можно выразиться. Повсюду из-под нее выпирало их плохо скрытое пиратское естество.

Лорд Хардуэй не зря сомневался, стоит ли брать на королевскую службу эту подозрительную публику.

Надо сказать, что простые матросы отнеслись к тому, что их капитаном отныне будет Уильям Кидд, еще с большим пониманием, чем офицеры. В их представлении он давно уже был человеком, владеющим тайной мадагаскарского клада. То есть человеком в каком-то смысле богатым, а кроме того, и таинственным. Кому же, как не ему, быть при власти.

Дружелюбно поглядев на своих подчиненных, Кидд поинтересовался, что их, собственно, интересует. Зачем пожаловали?

— Ждем приказаний, — сказал Каллифорд, оставленный лордом Хардуэем в должности старшего помощника.

Уильям задумался. Он не знал, что ему приказывать. Шли бы они отсюда подобру-поздорову.

— Вы тут посмотрите, что к чему. Ремонт, может быть. Или течь. В общем, посмотрите. А я сейчас в губернаторский дворец. Надо узнать, какие планы, приказы…

— Неплохо бы кренговать «Блаженного» и почистить дно, раз уж мы оказались в этой гавани, — подсказал Берджесс.

Уильям обрадовался:

— Конечно! Обязательно кренговать! Как следует!

— Нужно заменить бочки для пресной воды. Некоторые рассохлись, в других завелась плесень, — заметил Каллифорд.

— Обязательно! Как же мы без бочек?! Заменить бочки, обязательно заменить.

— Поговорите там насчет пороха, наш запас на исходе. Не хватит на один хороший бой.

Кидд кивнул Мэю, давая понять, что поговорит. С кем именно, сейчас неизвестно, но непременно.

Когда капитан покинул борт корабля, его офицеры переглянулись.

— Что будем делать? — спросил Берджесс, привычным Движением почесывая загорелую лысину.

— Подчиняться, — коротко ответил Каллифорд, расстегивая крючок своего кафтана.

Мэй поглядел на одного, на другого и поинтересовался совершенно серьезно:

— Кому?

Уильям весело шагал по набережной, поигрывая тросточкой и поглядывая по сторонам. Конечно, здешняя набережная была не ровня бристольской, да и сам город не потрясал размерами. Весь он уместился в небольшой котловине, охваченной двумя крыльями невысокой, поросшей кудрявым лесом горы. На живописных склонах, меж купами араукарий и акаций, мостились небольшие, но непременно ярко-белые дома. Жилища богатых жителей выделялись количеством этажей. За белыми стенами, как правило, располагались уютные внутренние дворы с несколькими платанами и небольшим фонтаном.

Те, кто победнее, селились поближе к порту. Отставные солдаты, мелкие торговцы, каторжники, отбывшие свой срок и не имеющие средств для того, чтобы вернуться на родину, проститутки, непонятно к чему относящиеся негры и белые джентльмены без определенных занятий.

Несколько таверн, несколько церквей, несколько повозок и военно-морской патруль. Вот и весь портрет.

Уильям направился прямиком к патрулю. Представился и поинтересовался, где находится дворец губернатора.

— Дворец? — Молодой офицер, начальник патруля, показал ему на большой двухэтажный дом с синими жалюзи, почти затерявшийся в тени платанов. Он начал было объяснять, как быстрее и легче до него добраться, но тут выяснилось, что этого не требуется. Из москательной лавки, двери которой открывались прямо на набережную, вышел майор Плант. Увидев Кидда, он громко его поприветствовал, сорвав с головы шляпу.

— Губернатор? Сейчас я вас провожу. Представиться? Да, нужно. Я вас представлю.

Сэр Вудфорд был в отвратительном расположении духа после бессонной ночи, устроенной ему родной подагрой. Губернатор принял все положенное в таких случаях лечение, дважды позволял отворять себе кровь, но облегчение получил лишь частичное. Он сидел возле фонтана в широком плетеном кресле, едва запахнув полы халата, заляпанного красными пятнами. Было такое впечатление, что он встал не из постели, а вернулся с поля боя.

— Сэр! — крикнул Плант. — Это мистер Кидд, командир нового корабля нашей эскадры.

Толстяк поднял затянутый туманом ноющей боли взгляд. В этот момент ему было все равно, каким количеством кораблей обладает его эскадра.

Кидд постарался как следует щелкнуть каблуками. чтобы продемонстрировать свою безусловную бравость, чтобы его превосходительство понял, что важный пост доверен стоящему человеку.

— Очень рад, мистер Кидд.

Уильям отчеканил что-то звучно-верноподданническое и еще раз щелкнул каблуками. На этот раз, от перехлеста эмоций, у него вышло не слишком хорошо. Он даже потерял равновесие и вынужден был сделать резкий прыжок в сторону, чтобы не упасть. В силу этого он выпал из поля зрения вяло моргнувшего губернатора. Сэр Вудфорд удивился, не обнаружив перед собою этого красавчика в голубом камзоле.

Был и исчез!

Губернатор так удивился, что на мгновение забыл о боли. Где же он? Может, это было видение от возобновившегося полнокровия?

Наконец Уильям снова был увиден сэром Вудфордом. Увиден, но не одобрен.

— Это какой-то кузнечик, а не капитан.

Кидд, конечно, смутился, и, чтобы сразу же разубедить толстого губернатора на свой счет и доказать свою пригодность, он немедленно завел разговор о проблемах своего Корабля.

Кренгование.

Порох.

Бочки.

Его превосходительство слушал с ужасом. К нему никто и никогда не обращался с такими разговорами, тем более сразу после приступа подагры.

Майор Плант взял капитана Кидда за локоть и довольно сильно сжал. Уильям принял этот жест за поощрение и широко улыбнулся страдающему старику:

— Так как же, ваше превосходительство, я могу рассчитывать на вашу помощь?

Понимая, что напрямую этому деятельному господину он ничего объяснить не сможет, губернатор повернул голову к майору и простонал:

— Плант, где ваши бочки?

— Дочки?! — удивился майор. В глубине души он всегда думал о замужестве своих дочерей, поэтому не надо удивляться тому, что он ослышался.

— Да, да, — капризно продолжал губернатор. — Отдайте их ему, отдайте, сколько он захочет.

Майор покраснел.

— Но, сэр…

— Отдайте, не жадничайте, видите, он не отвяжется просто так, ни за что не отвяжется.

— Но, сэр!!!

— И порох тоже.

— При чем здесь порох?!

Уильям вертел головой, пытаясь понять, что происходит.

— А кренгует пусть сам.

Плант почернел.

— Кого?! Моих дочерей?!

— Что вы все время про своих дочерей? Не до них сейчас. Дайте ему двадцать бочек пороха. Лорд Хардуэй велел оказывать содействие, вот я и оказываю.

— Но мои дочери, сэр, не обязаны этого делать.

Сэр Вудфорд застонал:

— Пусть ваши дочери делают что хотят. Пусть даже кренгуют, если им это нравится, а меня оставьте в покое. Ради Бога, оставьте меня в покое!

Уильям Кидд понял, что визит закончился удачно. Теперь у него будут и бочки и порох. А это значит, что в глазах своей команды он будет выглядеть орлом.

Орлом ему выглядеть хотелось.

Оставалось разобраться с дочерьми майора Планта. Каким образом они затесались в эту историю.

Когда они вышли за ворота губернаторского дома, он попытался, со всей возможной деликатностью, разобраться в этом вопросе.

Майор выслушал его витиеватую, полную расшаркиваний и одновременно странных намеков преамбулу и хмуро констатировал:

— Пойдемте ко мне. Раз уж речь зашла о моих дочерях, надо их с вами познакомить. А вас с ними.

Уильям выразил живейшую готовность идти знакомиться.

Роль отца пяти дочерей на выданье — страшная роль. Ни о чем другом, кроме как о женихах для них, майор думать был не в состоянии. Это правило действовало не только в Старом Свете, в Европе, но и в Новом, на Американском континенте.

Таким образом, легко понять, почему в доме майора Планта поднялся переполох, когда туда вошел капитан Кидд.

Майор жил не так богато, как губернатор, на одно колониальное жалованье разгуляться было трудно, несмотря на то что жизнь на островах Карибского архипелага была баснословно дешева. Основные траты, как легко себе представить, совершались по поводу девичьих туалетов.

Странно устроены женщины. В каком бы медвежьем углу им ни довелось жить, они почему-то всегда отлично осведомлены о том, как изволит одеваться ее величество королева, и требуют, чтобы их одели примерно так же. Невзирая на то, каковы доходы отца или мужа.

Причем отцу труднее.

Жене отказать легче, чем дочери.

Так, по крайней мере, думал майор, провожая капитана в гостиную.

Уильям Кидд уселся в кресло подле небольшого наборного столика на высоких тонких ножках, ножны своей длинной шпаги поставил между коленями, обе ладони положил на рукоять. Надушенные перчатки бросил на край стола. Именно так вели себя джентльмены, которых приходилось ему видеть. Майору не понравился этот жест с перчатками (по его представлениям, им было место на колене или за поясом), но он промолчал.

Рослая, статная негритянка в цветастом облегающем платье внесла поднос, на котором стоял кувшинчик синего стекла и две рюмки.

— Это местный ром, мистер Кидд. Весьма недурен.

Майор аккуратно разлил золотистый напиток. Выпили.

Во рту Кидда еще полыхало горючее облако, когда хозяин уже открыл парад невест.

— Изволите ли видеть, я вдовец, но женским обществом более чем не обделен.

Уильям утер слезы пахучей перчаткой капитана Лича.

— Что вы говорите?

— Моя дочь Джуди!

Не без усилия, преодолевая застилающий эффект текущих слез, Кидд рассмотрел девицу, появившуюся из левой двери.

Даже привстал, насколько позволял стол.

Девица была одета хорошо. Она хорошо двигалась. Она умело, даже изящно пользовалась веером. Книксен в ее исполнении был безупречен.

У нее имелся всего лишь один недостаток — слишком похожа на отца.

Опущенные уголки глаз, крупноватый нос, чуть дегенеративная линия подбородка.

Пока Уильям составлял в уме фразу, призванную продемонстрировать одновременно его воспитанность и восторг по поводу нового изящного знакомства, майор успел снова наполнить его рюмку.

Вторая рюмка оказалась не менее одухотворяющей, чем первая. Нет, не менее.

И тут прозвучало:

— Моя дочь Анабель.

Снова слезы, снова попытка привстать.

Анабель походила на свою сестру не меньше, чем на своего отца. Глаза, нос, подбородок.

Уильяму пришлось срочно переделывать приветственную фразу с учетом того, что придется обращаться не к одной девушке, а к двум.

Чтобы работа шла веселее, майор снова подлил ему в синюю рюмку.

— Моя дочь Элизабет.

Третье издание Джуди. Подбородок, нос, глаза. Интересно, в честь чего ее так назвали. Наверное, в честь города, в котором она изволит проживать?

Приветственная фраза начала разрастаться до размеров спича, и не то чтобы капитану приспичило его произносить, просто ему неудобным казалось пребывать в полном молчании и никак не реагировать на появление все новых и новых Девушек. Девушек с глазами, носами и подбородками.

— Моя дочь Арабелла.

Тут уж Уильям заволновался. Дело оборачивалось какой-то пугающей стороной. Ему показалось, что майор Плант рожал своих дочерей без всякого участия какой бы то ни было женщины, до такой степени это были его дочери.

— Моя дочь Мэри.

Появление самой молоденькой слегка разбавило ужас, охвативший капитана. В ней было хоть что-то свое, отличающее от сестер. А именно большая бородавка на виске.

Кидд вздохнул с облегчением и выпил.

Его можно было понять.

— А ведь и правда, — усмехнулся полковник.

На пятый день бесплодного патрулирования решено было сделать «привал», благо место было удобное — южная оконечность острова Сан-Хуан. Формально эта территория принадлежала Испании, но с этим обстоятельством мало кто считался. В укромных бухтах вдоль западного берега острова любили устраивать свои стоянки разного рода джентльмены удачи. Индейские племена, населявшие эти места, были невоинственны, немногочисленны и абсолютно равнодушны к тому, подданными какой короны они считаются.

Когда эскадра полковника Маллина вошла в одну из таких бухт, то застала там следы недавней человеческой деятельности. Несколько хижин, крытых пальмовыми листьями, и коптильню с еще тлевшими внутри углями.

И ни одной живой души.

— Буканьеры, — сказал полковник. И он был прав. Это были именно они. — Трое или четверо, — добавил полковник и снова попал в точку.

Буканьер, если смотреть на вещи непредвзято, — это промежуточная стадия между обыкновенным поселенцем и пиратом. Эти люди никому не подчинялись, селились в труднопроходимых местах, подальше от цивилизации и властей, промышляли охоотой, выделкой шкур и копчением мяса в специально устроенных коптильнях. Податей они не платили, о своем прошлом рассказывать не любили и при всяком удобном случае готовы были пополнить ряды Берегового братства.

— Устроим облаву? — поинтересовался один из офицеров.

Полковник отрицательно покачал головой:

— То, что они не захотели с нами увидеться, не значит, что у нас есть основание их повесить.

И моряки занялись тем, чем они обычно занимаются, пристав к берегу.

Отыскали свежую питьевую воду и заполнили ею бочки. Постарались настрелять дичи. Но усилиями буканьеров дичь была основательно распугана, так что большого запаса сделать не удалось, но для хорошего ужина ее хватило.

«Столы», два запасных паруса, «накрыли» на берегу. На четырех кострах зажарили десяток поросят. Горы фруктов разнообразили меню. Разумеется, никакого спиртного.

Часть команды осталась ночевать на берегу, очень хотелось расправить члены после многодневного сидения в душных, тесных кубриках.

Кидд решил, что капитану негоже бросать свой корабль даже на одну ночь.

Когда он забрался на борт, на берегу, словно призраки, едва светились дотлевающие кострища, нестройные голоса пытались спеть что-то подходящее к случаю. Видимо, запрет на спиртное не был выполнен исчерпывающе.

С нарушением полковничьего приказа Кидд столкнулся и на своем корабле. В большой каюте. За столом сидели Каллифорд, Берджесс и Мэй. Перед ними стояла пузатая бутылка и три оловянных стакана.

Билли им прислуживал.

Появление капитана явилось для них неожиданностью. Они были уверены, что такой сухопутный человек, как он, не упустит возможности переночевать на твердой земле. Кроме того, они прекрасно были осведомлены о приказе по эскадре — ни капли горячительного до возвращения из похода.

Уильям знал, что они знают.

Надо было что-то предпринять.

Надо было их всех наказать. Он был обязан их наказать! Или он не капитан!

Но он не представлял себе, как именно это можно сделать. С чего хотя бы начать.

Да и захотят ли они подчиниться ему. Вон, даже собственный камердинер им старательно прислуживает, чувствует, кто тут настоящие хозяева.

Но оставить все это без внимания нельзя.

Нарушители молча ждали, какое решение примет их капитан. И чем дольше он молчал, тем туже затягивался узел ситуации.

Наконец Кидд сделал шаг. Потом второй. Приблизился к столу и сел напротив Каллифорда.

Тот молчал, едва заметно ухмыляясь и покручивая черными от табака пальцами горлышко бутылки.

Тут Кидд взял еще одну паузу. Но короткую.

— Билли, — сказал он предельно миролюбивым тоном, — принеси стакан.

Стакан мгновенно явился.

Каллифорд молча перевернул бутылку горлышком вниз. Она была пуста.

— Билли, принеси бутылку.

Тот попытался сказать, что, в общем-то, не велено, командиром эскадры не велено, но смешался и бросился выполнять приказание.

— Наполни стаканы, Билли.

Офицеры молча ожидали, что же будет дальше. Они еще не знали, что их капитан принял очень сильное и очень глупое решение.

Он решил перепить их и таким образом поставить на место. Трудно сказать, почему он решил, что это у него получится. Давешнее приключение в доме майора Планта должно было навести его на мысль, что он не слишком силен по этой части.

Не навело.

Первый стакан был выпит в полнейшем молчании.

Тяжелый ямайский ром темным пламенем заполыхал в животе капитана Кидда.

Второй стакан он выпил с саркастической усмешкой на губах. Но тоже безмолвно.

Офицеры следовали его примеру. Им очень любопытно было узнать, чем все это закончится. Может быть, они рассчитывали на повторение сеанса болтливости и надеялись, что в этот раз капитан проговорится до конца.

Если ему, конечно, есть о чем проговариваться.

После третьего стакана был задан первый вопрос:

— Кто я такой, джентльмены?

— В каком смысле, сэр?

— Нет, вы скажите, кто я такой, дьявол вас всех побери?!

Офицеры переглянулись.

Их подмывало, Берджесса в особенности, сказать всю правду, но они предпочли обычное:

— Вы капитан, сэр.

— Билли, наливай еще.

Выпит был и четвертый стакан.

— Так, значит, вы признаете меня своим капитаном?

Пожатие плеч, кривые ухмылки в сторону.

— Признаем, конечно.

— Значит, вы должны выполнять все мои приказания?

Каллифорд, самый сосредоточенный из всех, кивнул:

— Все, любые и когда угодно. Вот вы приказали нам пить, и мы пьем, хотя этого не надо бы делать.

— Почему? — удивился Кидд. — Полковник не разрешает?

— Не разрешает, сэр.

— А я плевать хотел на полковника. Я здесь капитан! Я ил и кто?!

И началось яростное пение дифирамбов. Каллифорд, как самый хитрый, первым сообразил, что это настроение Кидда можно использовать.

Как именно, он пока не знал, но продолжал усиленно подливать масла славословий в огонь алкогольного тщеславия. Берджесс и Мэй помогали ему.

— Мы выполним любое ваше приказание, но не о мелочах ведь речь.

— Не понимаю.

— А что тут понимать! Настоящий капитан должен отдавать настоящие приказы.

— Я умею отдавать настоящие приказы!

Помощник ехидно развел длинными руками:

— Простите, сэр, не приходилось видеть.

— И слышать, — просипел штурман.

Кидд остолбенел от возмущения:

— Так вы что, считаете, что я не способен отдать настоящий приказ?!

— Нет, вы способны, но просто нам видеть не приходилось, как вы их отдаете.

Кидд тряхнул головой:

— Какой отдать приказ?

Офицеры в который уже раз переглянулись. И Каллифорд сказал негромким, равнодушным голосом:

— Отдайте, например, приказ завтра с рассветом выйти из гавани.

— Зачем?

— Как — зачем, а французы?! Мы атакуем их. Не полковник Маллин и не этот его «Повелитель морей». Капитан Кидд и его «Блаженный Уильям» — вот кто будет настоящим героем.

Взгляд Кидда загорелся.

— Я отдаю такой приказ!

— Надо позвать кого-нибудь.

— Зачем?

— Надо, чтобы все убедились, что это ваша воля, что именно вы герой, а не какой-то там полковник.

Все уже понявший Билли кинулся на нижнюю палубу и мгновенно привел боцмана и троих канониров, которые и стали свидетелями того, что приказ о тайном бегстве из эскадры полковника Маллина был отдал именно капитаном Киддом, а не кем-либо иным. Отдание приказа было тут же отмечено еще одним стаканом рома, и это было последнее великое дело, совершенное Уильямом в этот день.

Он со спокойной душой отправился спать.

Рассвет подал лишь первые признаки своего приближения, а якорь «Блаженного Уильяма» был уже поднят. По вантам поползли десятки матросов. Команды отдавались вполголоса. Никаких боцманских дудок и горнов.

Каллифорд (именно он распоряжался при спящем капитане) следил не столько за тем, как идет установка парусов, сколько за тем, что происходит на берегу и на «Саутгемптоне».

Там ничего не происходило. И чем дольше это продолжалось, тем отчетливее вырисовывались контуры успеха. Пока люди Маллина поднимут паруса, выдерут якоря из дна да, Господи, пока они глаза продерут, «Блаженный» уже выйдет из бухты.

В запасе у него будет не менее двух часов. За это время, при свежем утреннем бризе, можно будет уйти на безопасное расстояние.

Можно было бы тронуться с места ночью, но только в том случае, если бы бухта была хотя бы отчасти знакомой. В темноте слишком велик риск сесть на донный камень или горб отмели,

С каждой секундой уверенность Каллифорда в успешном завершении операции крепла.

На берегу, правда, оставалось около сотни его людей. Но что поделаешь, философски заключил Рваная Ноздря, люди — это то, чем чаще всего приходится жертвовать в жизни. Тем более сомнительно, чтобы полковник повесил их всех в наказание бежавшим. Это слишком даже для закоренелого строителя военных тюрем.

Берджесс сообщил, что все готово.

— Кладите руль к ветру. Будем потихоньку выбираться.

Смелость, с которой действовал Каллифорд, объяснялась еще и тем, что на случай неудачи у него было алиби. Все можно было свалить на этого полоумного Кидда. Приказ он отдавал при свидетелях.

Каллифорд снова подошел к фальшборту и стал вглядываться в очертания флагмана — до него было не более двух кабельтовых. Утренняя дымка быстро рассеивалась.

Кажется, они до сих пор ничего не заметили.

Нет, дьявол, заметили! Над бортом замелькали треуголки. Кто-то начал карабкаться на фок-мачту, в гнездо впередсмотрящего.

Не-ет, опоздали.

«Блаженный» уже набрал вполне ощутимый ход. Войдя в облако утреннего тумана, он громко хлопнул парусом, как бы прощаясь с товарищами по эскадре.

Неприятность для остающихся заключалась еще и в том, что сам полковник находился на берегу.

Пока он проснется, пока он доберется до «Саутгемптона», пока он…

Каллифорд самодовольно осклабился:

— Эй, там, на носу, воду смотреть!

Выход из бухты — две песчаные косы, густо поросшие наклоненными в сторону моря пальмами, — быстро приближался.

Юмор ситуации заключался в том, что в тот самый момент, когда «Блаженный Уильям» стремился покинуть бухту, кое-кто собирался в нее проникнуть.

Два десятка длинных индейских пирог, набитых французами до предела.

Вчерашние буканьеры, скрывшиеся при появлении английской эскадры, попали в лапы французского патруля. Дело в том, что в одной из соседних бухт укрывались от любопытных глаз два рейдера, плавающих под белолилейным флагом. Капитан Делез, взвесив все обстоятельства, решил, что у него есть шансы разгромить англичан.

Первое — фактор неожиданности. Судя по тому, что британцы высадились на берег и даже устроили пикник, никакого нападения ни с суши, ни с моря они не ждут.

Второе — если ударить сразу с двух сторон, это сведет на нет некоторое преимущество противника в численности.

В совокупности этих двух обстоятельств должно было хватить для победы.

Поскольку с моря невозможно подойти незамеченным, ставку надо сделать не на артиллерийскую дуэль, а на абордаж. Его легче всего провести с помощью пирог. Пока англичане будут продирать глаза и раздувать фитили своих пушек, пироги пересекут бухту и пришвартуются к обреченным английским посудинам.

А там уж начнется…

В общем, расчеты капитана Делеза следует признать верными. Все вышло бы так, как он задумал. Когда бы не одно обстоятельство.

Едва «Блаженный Уильям» вошел в самое узкое место между двумя отмелями, как оказался в самой гуще стремительно несущихся сквозь утренний туман пирог.

Французы оказались просто парализованы, когда увидели, что на них вываливается из воздушного молока черная громадина.

Человеку, который собирался застать кого-то врасплох, очень трудно перестроиться, если он обнаруживает, что сам стал жертвою неожиданного нападения.

С точки зрения французских солдат, «Блаженный» вел себя как дикий зверь. Он крушил, давил, ломал пополам оказавшиеся такими хрупкими пироги. Люди падали в воду с криками и стонами. Поскольку крики и стоны были произносимы на ненавистном в данный момент языке, англичане очень скоро сообразили, что происходит, и волей-неволей ввязались в совершенно не планировавшийся бой.

Выстрелы у выхода из бухты разбудили не только тех, кто оставался на кораблях, но и тех, кто еще блаженствовал на берегу. Человек, услышавший непонятные выстрелы, тянет руку к оружию.

Французы, засевшие в зарослях неподалеку от берега и ожидавшие только того момента, когда начнется атака пирог на корабли, растерялись.

Они не могли понять, что же все-таки там происходит, у входа в бухту. Неизвестность гасит боевой азарт. И без того было ясно, что драка предстоит жестокая, а теперь было непонятно, что и думать. Одно дело — резать спящих англичан, другое — нарваться на них, на бодрствующих и злых.

Капитан Делез находился на одной из пирог. Офицер, назначенный командовать атакой с суши, получил совершенно точные указания — выступать только после того, как начнется абордаж. Сердце его разрывалось от противоречивых чувств. С одной стороны, он знал, что приказы надо выполнять, с другой стороны, он видел, что выполнение приказа ведет к потере стратегического преимущества.

Атаковать, не дожидаясь абордажа?

А если у Делеза возникли сложности и абордажа не будет вообще? Тогда он останется с двумя неполными ротами мушкетеров против трех с половиной сотен разъяренных англичан.

От терзаний офицера избавил молодой стрелок, он не выдержал напряжения и выстрелил из своего мушкета прямо в туман на голоса противника.

Полковник Маллин, уже вполне проснувшийся, но еще не вполне разобравшийся в ситуации, принял единственно верное решение. Он велел всем только вставшим ото сна солдатам немедленно лечь на песок.

Так что невольный французский залп из зарослей принес минимальный вред.

— А теперь, пока они перезаряжают мушкеты, за мной!

Красномордый полковник оказался смелым человеком. И не дураком. Он правильно рассудил, что у противника, кто бы он ни был, людей не так много, как у него, иначе бы он действовал энергичнее.

Англичане и французы столкнулись на краю зарослей.

Кровопролитной битвы не получилось. Десять-двенадцать заколотых и раненых с обеих сторон. Французы не захотели выходить на пляж, англичане не стали соваться в заросли.

Тем временем «Саутгемптон» и «Повелитель морей» кое-как подняли паруса и направились на шум боя. Впрочем, туман уже к этому моменту рассеялся, и было отчетливо видно, что «Блаженный Уильям» ведет сражение с какими-то лодками. И в сражении этом, кажется, берет верх.

Сомнения все рассеялись, когда корабль капитана Кидда пустил в ход пушки. Стоило подняться в воздух двум фонтанам, состоящим из орущих людей и исковерканных обломков вперемешку с водой, как все было кончено.

Когда корабли эскадры подошли вплотную к месту боя, им осталась только приятная работа. Расстреливать из мушкетов и пушек мокрых, несчастных, тяжело выбирающихся на берег французов. Некоторые из них падали в изнеможении, другие оттого, что были ранены или убиты.

Уйти удалось всего лишь четырем пирогам. Да и то их экипажам пришлось изрядно понервничать, пока над их головами свистели ядра победителей.

Столь замечательно задуманная операция завершилась столь плачевно.

И все почему?

Капитан Кидд был разбужен грохотом пушечной пальбы. Разбужен, но ненадолго. Решив почему-то, что это не имеет к нему никакого отношения, он снова бросил голову на подушку и погрузился в путаный похмельный сон.

Билли, много повидавший на своем пиратском веку, смотрел на своего капитана не без некоторого странного восхищения. Редко встретишь человека, столь свободного в своих поступках.

Победоносный бой уже затихал, когда Уильям Кидд потребовал воды.

Билли выдавил в большую кружку с водой пол-лимона и подал ему.

— Что это там за грохот, Билли?

— Бой, сэр.

— С кем, Билли?

— С французами, надо понимать, сэр.

— С чего ты решил, что они французы?

— А они ругаются по-французски, сэр.

— А ты знаешь французские ругательства, Билли? Капитан прихлебывал холодную воду и после каждого глотка переживал короткий миг блаженства.

— Я знаю много всяких ругательств, сэр, но когда приспичит, ругаюсь по-английски. Думаю, у этих ребят та же история.

— Когда же эти негодяи на нас напали?

— Правильнее было бы сказать, что это мы на них напали!

— Когда?

— Да не так давно, и двух склянок не отбить.

— А кто приказал?

— Вы, сэр.

— Я?

Тут Уильяму стало по-настоящему плохо. Несколько химерических по своей омерзительности воспоминаний всплыло в его измученном мозгу.

А ведь он и правда отдавал вчера какие-то безумные команды!!!

Что же делать?!

Сделалось капитану Кидду так тоскливо-тоскливо. Что он скажет полковнику? Что он скажет губернатору Вудфорду? Не говоря уже о лорде Хардуэе.

Отдал приказ о нападении, а сам нападение проспал!

Раздался стук в дверь каюты. Уильяму показалось, что это явился лично полковник, чтобы тащить его на виселицу.

Оказалось, что это явились Каллифорд с Берджессом. Вид у них был сияющий.

— Полная победа, сэр!

Перекошенная в нескольких направлениях конопатая физиономия капитана начала медленно расправляться.

— Победа?

Он спросил очень осторожно, чуть-чуть спросил, в любой момент ожидая, что на него обрушат град насмешек и самых грубых издевательств.

— Да, сэр.

Каллифорд являл собой сплошную уверенность, он просто отчеканивал каждое слово, невозможно было усомниться в том, что он говорит.

— Мы потопили полтора десятка французских пирог, мы спасли эскадру. В конце концов, мы спасли самого полковника Маллина. Думаю, мы заслуживаем поощрения. И теперь не может быть никаких сомнений в нашей верности.

— На «Саутгемптоне» выбросили красный и белый флаги, — сказал Билли.

— Что это значит? — поинтересовался капитан Кидд, и никто не посмел улыбнуться.

— Это значит, что флагман приглашает вас к себе на борт, сэр, — пояснил Каллифорд.

Уильям Кидд потрогал свой подбородок:

— Но мне же нужно побриться!

Спустя некоторое время полковник Маллин расточал комплименты капитану «Блаженного». По его словам, выходило, что своим неожиданным и решительным маневром Кидд действительно спас эскадру. И принес первую убедительную победу флоту его величества над смертельным противником.

— Я рад, дружище, что мы с лордом Хардуэем не ошиблись в вас.

— Я тоже рад.

— Послушайте, а что это от вас разит, как из пивной бочки? Вы что, уже начали праздновать победу?

Капитан Кидд стыдливо опустил глаза.

Возвращение «Блаженного Уильяма» в Порт-Элизабет можно было признать триумфальным. В тавернах, в богатых домах и даже на сахарных плантациях рассуждали только о храбрости и воинском искусстве капитана Кидда.

Губернатор Вудфорд удостоил героя формальной аудиенции. Приступ подагры у него миновал, поэтому он мог облачиться в парадный мундир.

В разговоре его превосходительство признался, что первое впечатление от их знакомства было не великолепным, но теперь он готов признать, что посрамлен.

— Как говорят в Ирландии, те, кто умеют себя подать, не всегда умеют себя вести.

Поговорка не совсем точно выражала суть ситуации, но это ничуть не смутило победителя при Сан-Хуане.

Не все были столь однозначны и единодушны в оценке подвига, совершенного капитаном «Блаженного»! Например, полковник Маллин, отойдя от первых восторгов, внимательно рассмотрев все обстоятельства этой истории, пришел к выводу, что в ней есть несколько темноватых пятен.

Хорошо, конечно, что корабль Кидда оказался у выхода из бухты именно тогда, когда было нужно, но вот почему это произошло?

По приказу Кидда?

Но что толкнуло его к отдаче такого приказа?

Сверхъестественное чутье?

А может быть, у него были свои шпионы, вовремя сообщившие о готовящейся атаке?

А может быть, удачливость Кидда — всего лишь удачное стечение обстоятельств? Он хотел бежать из гавани тайком, а тут французы?

Нет, это было бы слишком, таких совпадений в жизни не бывает. К такому трезвому выводу пришел полковник после трех больших стаканов мальвазии, которой он угощался в обществе лорда Хардуэя, вернувшегося со второй частью своей эскадры из инспекционного рейда на Барбадос.

— Что ж, Маллин, поздравляю вас. Об этом успехе не стыдно доложить не только лорду адмиралтейства, но и самому его величеству.

Полковник покраснел сверх обычного и промолчал. Долг офицера требовал от него сообщить своему непосредственному начальнику о сомнениях, роившихся в голове, но ему не хотелось портить впечатление от несомненной победы.

Да и сомнения были слишком зыбкими.

— А не кажется ли вам, Маллин, что мы отнеслись к этому Кидду слишком пренебрежительно. Он посрамил наше неверие, не правда ли?

Полковник пробурчал что-то невнятное.

— Не доказал ли он, что не нуждается в няньках? Маллин посмотрел на лорда Хардуэя, на полковника Керра, также присутствовавшего за столом, и тяжело вздохнул. Его превосходительство не понял, как ему истолковывать этот полковничий вздох.

— Через неделю я собираюсь посетить Ямайку, для этого мне понадобятся все наши силы. Меня бы очень устроило, если бы капитан Кидд смог взять на себя задачу патрулирования вод вокруг острова Невис.

— Без сопровождения?

— Ну, можно ему придать пару шлюпов для солидности. После разгрома у Сан-Хуана французы не посмеют больше наглеть в наших водах. Мне так кажется.

Пока шли эти обсуждения, капитану Кидду не давали терять времени даром.

Он оказался под усиленным вниманием женщин. Причем внимание это обрушилось на него с самых разных направлений. О сестрах Плант здесь уже упоминалось. Следуя правилам хорошего тона, он не мог не посетить их дом после триумфального возвращения с морских фронтов.

В его честь был устроен настоящий спектакль.

Звучали виолончели, лиры изливали лирические мечты, им вторили не слишком звучные, но приятные голоса девиц Плант.

Героя все это трогало мало, но он твердо знал, что настоящий джентльмен должен терпеть, когда настоящие леди занимаются в его присутствии искусством.

Помимо пятерых дочерей были и приглашенные дамы. Их специально выбирали с таким расчетом, чтобы на их фоне дочки майора выглядели хорошенькими. Легко представить себе, что представляли собой эти дамы. Да и было их немного. Дочери майора собственными силами могли создать ощущение, что дам на вечере полно.

После концерта само собой открылись танцы. Майор добыл откуда-то пару шотландских волынщиков, думая, что этим размягчит сердце героя. Надо сказать, что Уильям, увидев соотечественников, скорее удивился, чем пришел в восторг.

Впрочем, он был не прочь потанцевать.

Конечно, не новомодные парижские контрдансы были близки его сердцу, а простые деревенские переплясы. В контексте кровопролитной войны это воспринималось не как недостаток светскости, а как патриотическое поведение.

Капитану пришлось потрудиться. Дочерей у майора было все же пятеро, и все на что-то претендовали, поскольку ни одну из них герой-победитель явно не выделял.

Можно сказать, праздник встречи удался.

За обедом Кидд был сдержан в потреблении напитков и посему вернулся домой на своих ногах, лишь слегка поддерживаемый с двух сторон двумя молчаливыми мулатами, специально выделенными майором для его сопровождения.

Домом его в Порт-Элизабет стала большая темноватая комната с зарешеченными окнами на втором этаже трактира «Жемчужный попугай». Жилище было выбрано, прямо скажем, не слишком удачно, ибо на первом этаже весь вечер и большую часть ночи стоял такой грохот, что заснуть казалось совершенно немыслимо.

Не успел Кидд войти к себе и рухнуть на застеленную постель, как в дверь комнаты постучали.

Не буду открывать, решил он, и дверь тут же распахнулась, на пороге стоял слуга из дома Плантов (Уильям смутно припоминал его внешность) с белым конвертом в руках.

— Что это, — осторожно поинтересовался Уильям, — приказ? Мы выступаем?

— Прошу прощения, сэр. Я не знаю, что это такое. Мне было велено передать, вот и все.

Капитан взял пакет.

Слуга исчез, как умеют исчезать только умные слуги.

Капитан почувствовал, что от конверта исходит сильный запах духов, и ему пришло в голову, что внутри его не приказ о немедленном выступлении.

И вообще там что-то совершенно не военное.

Подчиняясь не столько любопытству, сколько чувству долга, он надорвал надушенную бумагу, вытащил тонкий листок с золотистым вензелем в углу.

И прочел.

«Сожгите это послание сразу по прочтении, сударь.

Знаю, я не должна Вам писать. Девушка, которая решается на подобную отчаянность, вручает и свою честь, и самое жизнь прихотливой воле случая.

Но у меня нет иного выхода, и вот я пишу к Вам.

Первое, что надобно сказать: мир, приютивший на краткое время наши души, есть, несомненно, обитель горестей, несчастий, где почти невозможно встретиться двум сердцам, предназначенным друг для друга.

Ужели так будет всегда?!

Ужели нет выхода из круга роковых предназначений?!

Ответ на эти страшные вопросы Вы можете узнать на рассвете, в дальней аллее нашего сада.

Теперь Вы знаете все.

Теперь Вы хранитель роковой тайны.

Помните, судьба и честь невинного существа находятся в Ваших руках.

Вас ждут, счастливец.

А теперь бросьте послание в огонь!

Известная Вам и неизвестная».

Уильям огляделся и испытал неловкость оттого, что не может исполнить просьбу известной-неизвестной. В комнате не было ничего, напоминающего камин или костер.

Может быть, воспользоваться свечой?

Огонек ее готовно подрагивал в нескольких дюймах от края надушенной бумаги. Уильям было потянулся к нему, но тот рванулся в сторону, рванулся обратно, как будто впав в сомнение, стоит ли ему участвовать в таком деле.

Виновата была дверь, самовольно распахнувшаяся за спиной.

Нет, не самовольно.

Обернувшись, Уильям увидел в дверном проеме высокую статную мулатку, могучий торс которой был обмотан сенегальским платком, небрежно завязанным на левом бедре, а увесистая грудь свободно располагалась внутри белой шелковой рубахи с готовым на все вырезом.

Белые зрачки.

Белые зубы.

От тела исходит сексуальный жар, ощутимый даже на расстоянии семи шагов.

В первый момент капитан Кидд слегка растерялся, а потом остроумно нашелся.

— Здравствуйте, — с достоинством сказал он.

— Значит, этот негодник Кидд — ты? — влажно произнесла мулатка, входя в комнату.

— Я, — ответил капитан, чувствуя, что громкая фамилия в данном случае ему не защита: Гостья плавно приближалась.

— А меня зовут Либа. Слышал?

— Нет.

— Ну и к лучшему. Ты меня увидел, значит, не будешь верить тому, что обо мне услышишь.

Кидд встал с табурета, неловко держа в руке только что прочитанное письмо. Роскошная гостья тут же обратила внимание на этот листок бумаги. Он показался ей подозрительным.

— Тебе пишут письма? Уж не женщины ли? Мне бы это не понравилось.

Она говорила с характерным островным акцентом, чуть растягивая гласные. Уильяма, однако, насторожил не акцент, а тон. Либа говорила так, словно имела на него, капитана Кидда, какие-то права. Какие, право?!

Герой просто не знал, что такова была манера всех местных проституток. Наигранная агрессивность являлась частью предлюбовной игры. Морским разбойникам нравилось, чтобы их тоже иногда брали на абордаж. Особенно приятно, когда это делает привлекательная женщина.

Проститутки появились на островах Карибского моря лет за тридцать до описываемых событий. Губернатор Тортуги господин Д'Ожерон, пользовавшийся большим уважением среди членов Берегового братства, ведший финансовые дела многих морских разбойников, однажды озаботился тем, что вернувшиеся из похода джентльмены удачи ведут слишком буйный образ жизни. Крушат все подряд, устраивают дуэли и поджоги, слишком уж откровенно измываются над мирными местными жителями.

Он пришел к выводу, что причиной подобного поведения является отсутствие женщин в тех портах, где они обычно квартируют в сезон дождей или в другое, неудобное для основного промысла время.

Этот благороднейший и мудрейший человек за свой счет снарядил корабль и отправил его во Францию. Когда корабль вернулся, на его борту было до полутора сотен женщин.

Женщин особого сорта.

И даже не первосортных среди них.

Но пираты, корсары, флибустьеры и охотно примыкавшие к ним буканьеры и лесорубы были в восторге.

Они по достоинству оценили подарок.

Губернатор Тортуги стал фигурой легендарной и неприкосновенной.

Жизнь морских воинов на суше стала намного интереснее и приятнее.

Первое время этим жрицам платной любви было запрещено выходить замуж, что понятно. Замужняя женщина обслуживает одного мужчину, на ней женатого. Изредка еще двоих-троих, если она любвеобильна или лишена высоких моральных устоев. Женщина свободная может доставлять приятные минуты многим десяткам мужчин. Второй вариант, в отличие от первого, проблему решал.

Пиратов, несмотря на подарок Д'Ожерона, было во много раз больше, чем женщин, с которыми можно было спать, не испытывая непреодолимого отвращения.

С гостеприимной Тортуги женщины начали перебираться на другие острова.

Из Европы стали приходить и другие корабли, груженные покупными невестами.

Постепенно перестали обращать внимание на закон, запрещающий замужество для особ женского пола, занимающихся торговлей собственным телом.

Кстати, сколько удивительных, трогательных и комических историй оставили в назидание потомкам хроникеры, которые взяли на себя труд описать те пути, что выбирали влюбленные пары, дабы обойти злосчастный закон!

Сколько водевилей и трагедий произошло на этих путях!

Дети, народившиеся во множестве от браков проституток и разбойников, очень часто шли в разбойники и проститутки. И не одна лишь дурная наследственность тому была виною, как может показаться. Просто сам Новый Свет был еще к тому времени не слишком приспособлен для занятия какими-то другими, более пристойными делами.

Однако мы отвлеклись. Пока совершался этот экскурс в пикантное прошлое, первая красавица Порт-Элизабет, пышногрудая и неутомимая Либа (происходившая как раз из семьи, о которых говорилось чуть выше), вырвала из рук Уильяма листок с замысловатым посланием и начала его уничтожение путем превращения в мелкие, мельчайшие и совсем крохотные кусочки.

Герой битвы у Сан-Хуана смотрел на нее с неподдельным ужасом.

Само собой разумеется, что в глазах мулатки горели роковые огни.

При этом она прекрасно понимала, что взяла на себя чуть многовато. Неграмотный человек должен уважительно относиться к написанному.

Бумага вполне могла оказаться не любовным письмецом, а долговой распиской или военным приказом.

Либа ничуть не удивилась бы, закричи на нее Кидд страшным голосом, набросься с кулаками. Но что-то ей подсказывало, что этот рыжий парень так не поступит.

И она продолжала измельчать письмо.

Капитан с ужасом думал о том, что будет после того, как она покончит с бумагой окончательно.

Свершилось.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Нужно было что-то сделать, чтобы перейти из этого эпизода в следующий.

Мулатка сообразила первой. Она вдруг подбросила созданные собственными руками конфетти вверх, так что капитан оказался осыпан ими с ног до головы.

Посмотрев на него такого, Либа поняла, что с ним можно не церемониться. У нее бывали подобные случаи. Самые матерые и свирепые морские волки иногда робели, как мальчишки, когда доходило до ЭТОГО.

Не часто, но бывало.

— Надеюсь, перед тем, как мы бухнемся в твою капитанскую койку, ты меня покормишь?

Кидд коротко кивнул.

Дальше мулатка распоряжалась сама.

В комнату доставили свечи, пять разномастных канделябров. Посуду, настоящую фаянсовую посуду. Несколько бутылок вина. Либа сама пила ром и джин, но посчитала, что свидание с самым известным капитаном острова Невис должно пройти в присутствии самого дорогого вина из погребов этого острова.

Наконец, телячья нога. Она была приготовлена местным способом. На переносной жаровне. Жаровню Либа приказала также доставить в капитанскую комнату и водрузить на край стола.

Собравшиеся на первом этаже таверны забулдыги, отлично осведомленные о достоинствах Либы и сами не способные оплатить ее самые дорогие на острове услуги, всячески подбадривали мулатку, предлагая как следует разобраться с «этим шотландцем».

Либа, разумеется, нимало не смущаясь, продолжая заведовать пышными кулинарными приготовлениями, давала бодрые заверения, что «рыжий парень сегодня ночью будет на небесах, но вряд ли сможет оттуда спуститься».

После того как было доставлено блюдо с устрицами и моллюсками, залитыми густо-желтым, сделанным на черепаховых яйцах майонезом, Либа объявила, что двери запираются. Ничего не будет видно, но, наверное, кое-что удастся услышать.

Внизу подняли тост за Либу.

Заключались какие-то пари, хотя затруднительно представить, какой бы они могли носить характер. Впрочем, англичане такой народ, они готовы биться об заклад, даже если это заведомо больно.

Уильям наблюдал за этими приготовлениями, как будто это были приготовления к его казни. Он сидел на своей койке и закусывал то левый, то правый уголок губы.

Не то чтобы он слишком уж робел перед женским полом. Он робел перед ТАКИМ женским полом. Это тебе не поселянка с потупленным взором. Может статься, что и собственно женская часть устроена у нее каким-нибудь особенным, заковыристым способом. Может статься, что попадет он в большой просак в этих темных объятиях.

И что тогда станет с его неожиданной, такой мужественной славой?

Но до койки было еще пока далеко.

Сели к столу.

Либа, отчетливо чувствуя свое лидирующее положение в этой ситуации, наполнила бокалы.

Выпили, продолжая вести молчаливые переговоры глазами.

После этого уверенная в себе мулатка достала из кармана кисет и трубку и начала эту трубку набивать.

Живя между пиратами, деля с ними ложе, женщины Карибских островов делили с ними и их привычки.

Уильяму был странен вид курящей женщины, и это только увеличивало власть Либы над ним. Власти непонятной, неприятной, но власти.

Закончив набивать трубку, мулатка попросила жестом поухаживать за ней. То есть доставить огоньку ее табачку. Действующий огонь имелся на свечах. Уильям потянулся было к одной из них, чем вызвал насмешливую улыбку.

— Капитан, возьми уголек в жаровне.

На краю жаровни лежали закопченные до черноты щипцы. Действовать предстояло ими.

Уильям нашел подходящий кусок затаенно полыхающего дерева, поднял, подул на него, заставляя разгореться, и понес к трубке своей гостьи.

Она наклонилась к нему, открывая взору все богатства, хранившиеся в вырезе ее рубахи.

Взор капитана дрогнул.

Дрогнула рука капитана.

Уголек полетел прямо между грудей.

Любители пари, занявшие все места в нижнем этаже таверны, державшие двери комнаты капитана Кидда под бдительным наблюдением, оказались свидетелями довольно необычной картины.

Дверь внезапно распахнулась, и на галерею, опоясывавшую весь второй этаж, вылетела вопящая Либа.

Причем была она обнажена по пояс и обе руки прижимала к своей легендарной груди. На галерее она не задержалась. Скатившись чуть ли не кубарем по деревянной лестнице, она покинула таверну, сопровождая свое бегство криками и стенаниями. Могло показаться, что она все еще находится в богатырских объятиях капитана.

Некоторое время на первом этаже стояла тишина, которой стены таверны не слышали со времен своей постройки. А когда в дверном проеме своей комнаты показался Кидд, на него, снизу вверх, ринулся целый шквал восторгов.

Наиболее усердный восхвалитель мужских достоинств капитана выпалил в потолок из пистолета.

Хозяин таверны велел всем подать выпивку за счет заведения.

Кидд скромно улыбнулся своим почитателям, дивясь в душе экзотичности местных обычаев. Оказывается, на острове Невис, чтобы стать популярным, надо дать женщине прикурить. Причем неправильно.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

В ответ на многочисленные предложения выпить рома, виски, джина, эля Кидд ответил вежливым отказом.

— Почему?! — кричали ему. — По-моему, самое время!

Уильям покачал головой:

— Мне нужно побыть одному.

Слова эти покрыл взрыв восторженного хохота. Все сочли, что он изволил пошутить. Причем шутка получилась тонкой, но понятной даже человеку средних умственных способностей.

Смеялись даже те дамы, что развязно цвели на кожаных коленях своих избранников на эту ночь.

— Ты слышала? Одному! То есть без баб! Никогда не встречала парня, умеющего так пошутить.

Между тем Кидд и не собирался шутить. Он хотел собраться с мыслями. В прямом смысле этого слова. Он собирался вспомнить, что было написано в откровенном и непонятном послании, доставленном из дома Плантов.

Он улегся на койку, которая, надо полагать, находилась в немом недоумении по поводу того, что ей приходится прогибаться всего лишь под одним телом, а не под двумя, как это рисовалось в начале вечера, и задумался.

Тихий самбо, родившийся от брака негра и индианки, быстро и бесшумно убирал со стола.

Внизу разрасталось веселье.

Обрывки невероятно изысканного стилистически текста роились в голове капитана, но в цельную картину не складывались.

Кажется, его просили куда-то прийти.

Кажется, в сад при доме майора.

Надо понимать, что это кто-то из дочерей плодовитого командующего невисского гарнизона.

Предлагалось прийти на рассвете.

Тайно.

Вот в это Уильям Кидд поверить не мог. Порядочные девушки из хороших семей и хорошие из порядочных так не поступают.

Кидд знал это твердо.

Это правило он усвоил у себя на родине.

Настоящий джентльмен, а к таковым он себя причислял, ни за что на свете не может пуститься в предприятие, которое может поставить под удар репутацию молодой, незамужней леди. А что может быть в этом отношении страшнее, чем попытка проникнуть на рассвете в сад того дома, где такая леди изволит обитать?!

Кроме того, тот факт, что с данным домом связано сразу пять девичьих репутаций, в глазах Уильяма делало его путешествие в рассветный сад в пять раз невозможнее.

Хорошенькое дельце — одной утренней прогулкой ославить большинство всех приличных невест острова!

Настоящему джентльмену желательно гулять по утрам (по вечерам и ночам тоже) с особами, чья репутация уже кем-то испорчена.

Это могут быть безнадежные вдовы-мещанки, непритязательные простолюдинки, пастушки-дурнушки, девчонки из лавчонки…

Взвесив все обстоятельства, капитан Уильям Кидд пришел к великолепному выводу.

Письма не было.

А что это за бумажки на полу?

А это, допустим, приказ лорда Хардуэя выйти завтра в море и совершить какое-нибудь важное патрулирование.

Успокоив себя этой мыслью, Кидд кликнул самбо и велел ему вымести пол.

После чего улегся спать.

Когда рано поутру от его высокопревосходительства действительно явился гонец и принес письменный приказ об имеющем место начаться походе, Кидд окончательно успокоился.

Конверт лорда Хардуэя занял место надушенного дамского конверта. Адмиральский приказ затмил жеманное послание. Картина мира восстановилась полностью.

Через час бодрый, бритый, надушенный, самоуверенный, сопровождаемый слухами о вчерашней любовной победе капитан Кидд явился на борт «Блаженного».

Когда он зачитал приказ его высокопревосходительства своим офицерам, они ничего не сказали. Какой смысл трепать языком, когда события сами собою складываются в твою пользу.

Одно обстоятельство настораживало Каллифорда и его единомышленников — появление на борту «Блаженного» двух офицеров из штаба лорда Хардуэя. По туманным объяснениям, которые они сочли возможным дать, можно было заключить, что цель их присутствия на борту корабля капитана Кидда совершенно неясна.

Уильяма это ничуть не взволновало, зато вызвало сильнейшее раздражение у Каллифорда. С первого дня плавания он пытался разговорить капитана в том смысле, что посылка этих двух офицеров на борт «Блаженного» есть свидетельство недоверия к нему, Уильяму Кидду.

— Отчего же? — беззаботно интересовался капитан, стоя на квартердеке и улыбаясь вьющимся у кормы чайкам.

— На корабле должен быть один хозяин.

— Правильно. Я и есть он.

— Не-ет. Эти ребята, Хант и Херст, ведут себя так, словно они самые главные на борту «Блаженного Уильяма».

— В чем это выражается? — Беззаботность капитана не сделалась менее чистой.

— Я попытался указать им их вахтенное время, они не пожелали со мной разговаривать!

— Они не хотят стоять вахту?

— Сто чертей мне в печень, нет!

— Почему?

— Они сказали мне, что они будут следовать инструкциям, полученным от полковника Маллина.

— Полковника?

Каллифорд очень длинно и очень грязно выругался, а в конце добавил:

— Даже не лорда Хардуэя, а всего лишь полковника, которому вы, если хотите, сэр, даже не подчинены.

Кидд наконец оторвал взгляд от чаек. Он ничуть не озаботился, он просто захотел сделать приятное Каллифорду, человеку, терзаемому такими тяжкими переживаниями в такой прекрасный утренний час.

— Ладно, я сам попробую с ними поговорить.

Старший помощник только махнул рукой:

— Тот, кто не слушается старшего помощника, и на капитана плевать хотел.

Каллифорд говорил правду. Два молодых офицера, прибывших вместе с лордом Хардуэем из Лондона и назначенных властью полковника Маллина для несения службы на борту «Блаженного Уильяма», вели себя несколько странно. Заняли две каюты по бокам от капитанской, во время общей трапезы в кают-компании вели себя высокомерно, никого не приветствовали первыми, от несения какой бы то ни было службы отказывались, о чем шла речь выше.

Самым неприятным было то, что они повсюду совали свой нос.

Повсюду.

Нагулявшись по верхней палубе, они спускались на палубу пушечную, с пушечной норовили попасть в трюм. Любили постоять на квартердеке и понаблюдать за тем, как матросы управляются с парусами.

Даже в котел к коку попытались заглянуть, но получили отпор. Рябой Джонс знал морские правила. К еде можно было прикасаться только после капитана.

Очень скоро вся команда, не только офицеры, люто ненавидела этих типов. А типам этим, судя по всему, было абсолютно наплевать, как к ним относятся. Это вызывало дополнительную злость.

Капитану, напротив, нравилось цивилизованное общество лейтенантов Ханта и Херста.

Он играл с ними в триктрак и распивал мальвазию.

И беседовал.

Впрочем, по большей части говорил он один, а Хант и Херст его внимательнейшим образом слушали. Любой рассказчик мог бы только мечтать о таких слушателях.

Он рассказывал им о своем детстве, об отце, об умершем брате, о деревенском доме, где он провел счастливейшие годы своей жизни и в который мечтал вернуться. Объяснял им, что туман над вересковой поляной — это совсем не то, что туман над бухтой острова Сан-Хуан.

В этом месте они оживились, попытались разговорить капитана на предмет того, в чем же была причина столь грандиозного успеха, добытого капитаном Киддом в том бою.

Капитан только рукой махнул.

Ему не нравилось говорить на эту тему.

Кидду доставляло удовольствие считаться героем-победителем в сан-хуанском сражении, но входить в детали дела было почему-то неприятно.

Хант и Херст не смогли выудить у него никаких новых сведений.

Капитан Кидд начал рассуждать о том, чем французы отличаются от англичан и прочих народов, капитану Кидду известных. Судя по приведенным им аргументам, вопрос он понимал глубоко.

В это время в другой каюте при других напитках другие люди тоже вели некие разговоры.

Каллифорд, Берджесс и Мэй обсуждали, когда сделать то, что они мечтают сделать с того самого момента, как поступили на королевскую службу. То есть следует ли им немедленно взбунтовать экипаж и поднять свой прежний флаг или немного погодить, когда прояснится общая картина.

Помимо двух лейтенантов, имелись еще и два четырнадцатипушечных быстроходных шлюпа, приданных «Блаженному Уильяму» для солидности. Отделаться от них будет потруднее, чем от Ханта и Херста.

— Это два цепных пса, и капитаны их предупреждены полковником, — говорил Каллифорд. — Полковник нам не верит, он понимает, что с той дракой у Сан-Хуана не все чисто.

— Бой с ними мы, может быть, и выиграем, но на что мы будем способны после этой победы? — штурман крепко сжал в нервной руке свой стакан.

Мэй помалкивал. Ему не важно было, в кого стрелять, ему важно было попадать.

«Блаженный Уильям» бороздил зеленоватые воды в южной части Наветренного пролива, приветствовал пушечными выстрелами корабли, идущие под знаком креста Святого Георга, отпугивал какие-то сомнительные паруса, появляющиеся на дрожащем от зноя горизонте.

Беседы капитанской компании и троицы заговорщиков текли параллельными курсами, совершенно не пересекаясь.

Но существовало еще целое море болтовни на нижней палубе, там, где висели полторы сотни матросских коек Какие только там не возникали слухи, какие только фантастические домыслы не сотрясали спертую атмосферу!

Ни капитан, ни Каллифорд не снисходили до того, чтобы рассеять слухи и опровергнуть домыслы. Капитан потому, что ему это просто не могло прийти в голову, старший помощник потому, что считал это преждевременным.

В ситуациях, застывших в положении шаткого, опасного равновесия, должна появиться сторонняя сила, чтобы сюжет жизни двинулся дальше.

В морском романе такую силу специально искать не нужно. Она является сама.

И зовут ее — шторм!

Обычно все начинается с облачка на горизонте, если дело происходит днем, которое, стремительно приблизившись, разрастается до размеров падающего с небес ада.

Ночь предупреждает только духотой. А ад обрушивается сразу со всех сторон. Даже, кажется, снизу.

В этот раз «Блаженному Уильяму» повезло, шквал налетел с носа, паруса были убраны, поэтому мачты устояли. Люки на нижней пушечной палубе задраены, благодаря этому корабль не зачерпнул лишней воды. Команде еще не дали отбой, на палубе было достаточно народа для того, чтобы управиться с такелажем.

Интересно начался шторм для капитана Кидда. С нехорошей мысли в адрес своих партнеров по игре. Разложенные на столе карты вдруг начали съезжать на их сторону стола. И он подумал, что это какая-то особая форма мошенничества. Он посмотрел им в глаза и увидел в этих глазах ужас.

Молодые лейтенанты раньше капитана Кидда поняли, что происходит.

А он возносился над ними все выше и выше, благодаря тому что внезапная волна продолжала вздымать нос корабля и зарывать в воду его корму.

Наконец настал такой момент, когда капитан Кидд вылетел, совершенно против воли, из своего кресла и рухнул ничком на стол.

Ударившись головой о столешницу, он начисто потерял сознание и вследствие этого пропустил все самое интересное.

Очнулся он в своей постели и долго созерцал свои ноги в ботфортах на задней ее спинке.

За окном сияло солнце. На верхней палубе, судя по характерным звукам, которые капитан уже научился различать, царило оживление.

В голове стоял негромкий, но устойчивый гул — последствие вчерашнего прыжка на стол.

Вспомнив о том, что произошло накануне ночью, Уильям тут же задался вопросом: что же это было такое? Почему у него ломит все тело?

Преодолевая боль во всех членах своего несчастного тела, капитан встал.

Может быть, его вчера избили и заперли? Что же он сделал такого, чтобы с ним так поступили?

Он подошел к двери, толкнул рукой. Дверь легко открылась.

Не заперли.

С трудом и со стоном переставляя ноги по деревянным ступеням, капитан поднялся на верхнюю палубу своего корабля.

Осмотрелся.

Матросы, как всегда, бегали как угорелые. Налегая на вымбовки, крутили барабаны, на которые наматывались канаты, управляющие положением парусов на реях.

Что-то происходит, дал себе труд сообразить Уильям и посмотрел на квартердек, потому что только оттуда могли поступать команды, вызывающие такую массовую деятельность на палубе.

На квартердеке, этом прообразе капитанского мостика на кораблях будущих времен, стояли четыре человека. Каллифорд, Берджесс, Хант и Херст. Они о чем-то оживленно беседовали. Кидд чрезвычайно порадовался этому обстоятельству, наконец-то эти господа станут друзьями, и ему не придется делить свое капитанское и человеческое сердце между двумя враждующими парами.

Стоящие на квартердеке увидели Кидда, и беседа их разом прекратилась. Уильям направился к ним, чтобы расспросить о том, что произошло сегодняшней ночью. Судя по выправке, они прожили ее с меньшими потерями, чем он.

— Доброе утро, джентльмены.

Джентльмены как по команде сняли шляпы. Лица у всех четверых остались постными.

— Клянусь крестными муками Спасителя, я провел непростую ночь. А что вам снилось, господа?

— То, что нам могло бы присниться, бледнеет перед тем, что имеем возможность видеть наяву, — мрачно произнес Каллифорд.

Кидд посмотрел направо, куда были направлены взгляды всех остальных, и увидел огромный трехпалубный корабль с золочеными бортами, золоченой же фигурой летящего ангела на носу, горами парусов.

Из-под бушприта этого красавца вылетел сноп искр, выкатилось густое облако хлопково-белого дыма и наконец раздался грохот выстрела.

— Они предлагают нам лечь в дрейф! — прорычал Берджесс и с силой нахлобучил свою шляпу на голову.

— Кто они? — поинтересовался капитан.

— Французы, сэр, — спокойно ответил Хант.

— Ваши добрые друзья, — ехидно добавил Каллифорд.

— Что же нам делать? — без паники, но с некоторым недоумением в голосе поинтересовался капитан.

Каллифорд сплюнул за борт:

— Я приказал ставить паруса, мы можем постараться уйти. Француз очень тяжелый, судя по всему, он идет из Европы, значит, с полными трюмами.

Хант и Херст одновременно усмехнулись. Хант сказал:

— Это новый корабль. Посмотрите на его паруса. Не пробьет и двух склянок, как они подойдут на расстояние прямого залпового огня.

Херст добавил:

— У них не менее восьмидесяти пушек, и не восьмифунтовых, как у нас, а фунтов на двенадцать. Мы и часа не продержимся.

— Что же вы предлагаете?

— Лечь в дрейф, как нам приказывают. Пусть они высылают шлюпку, а мы потребуем, чтобы сдача была почетной.

Кидд на время оторвался от созерцания гигантского красавца, вырастающего за кормой.

— Вы думаете, Хант, что они согласятся нам сдаться?

На квартердеке наступило тягостное молчание. Никто из четверых офицеров не знал ответа на этот вопрос. Причем все отлично понимали, что капитан отнюдь не пытается над ними пошутить.

Кидд выручил их. Посмотрев туда, где должны были находиться два приданных «Блаженному Уильяму» шлюпа, он весело спросил:

— А где же эти?..

У Каллифорда задергалась щека, у Берджесса зачесалась лысина. Хант и Херст многозначительно переглянулись. Кажется, они уже решили, что доложат Полковнику Маллину, если им доведется когда-нибудь предстать перед ним.

— Сбежали, да? Струсили?!

Всеобщее молчание продолжалось.

— А вот мы не струсим!

С этими словами Кидд кинулся вниз с квартердека, отдавая на ходу какие-то приказания.

Хант сказал, криво улыбаясь, Каллифорду:

— О чем мы можем говорить, кроме сдачи, когда у нас почти вдвое меньше пушек и безумец вместо капитана.

— Безумец — это слабо сказано, — процедил сквозь зубы старший помощник, наблюдая за внезапной бурной деятельностью капитана Кидда. Тот что-то орал на боцмана, боцман неохотно, но кивал в ответ. Матросы, тянувшие за вымбовки, остановились, выслушали команды Уильяма, дополненные многочисленными разнообразными жестами, и затеяли какую-то другую возню.

— Кажется, он велел убирать паруса, — прошептал Каллифорд. — Какого черта?!

— Он ложится в дрейф. Благоразумие возобладало, — удовлетворенно заметил Херст.

— Слова насчет его безумия я готов взять обратно, — сказал Хант.

В этот момент Кидд столкнулся возле грот-мачты с Мэем, который направлялся на квартердек, чтобы разузнать, что это происходит, дьявол всех разрази!

Между капитаном и главным канониром состоялся бурный диалог. Опять взлетали руки, опять слышались крики, но ничего толком понять было нельзя.

Но Мэй понял. Он сосредоточенно кивнул и решительно направился к своим пушкам.

Каллифорд саркастически улыбнулся:

— Кажется, он убирает паруса не для того, чтобы лечь в дрейф, джентльмены.

Физиономии Ханта и Херста вытянулись. Они и сами все поняли, но не удержались от вопроса:

— А для чего?

— Он собирается драться! — рявкнул Берджесс и сорвал шляпу с головы.

— Надо это прекратить! — прошептал белыми губами Хант.

Штурман схватил старшего помощника за рукав:

— Роберт, скажи этим мокрицам, чтобы они продолжали ставить паруса.

Каллифорд отрицательно покачал головой:

— Поздно. Время потеряно.

Хант к нему радостно присоединился:

— Да, теперь уже точно не уйти, джентльмены, мы на расстоянии пушечного выстрела. Надо ложиться в дрейф и сдаваться, если мы не хотим попасть сегодня рыбам на завтрак.

Мэй подтвердил правоту его слов относительно расстояния, разделяющего корабли. Залп из двух кормовых орудий, произведенный им со всем свойственным ему умением, превратил бушприт французского красавца в щепы и заставил на мгновение взлететь в воздух золотого ангела. Он взмыл, сияя в солнечных лучах, замер в горнем полете на мгновение и, неловко перевернувшись, рухнул в зеленую воду. Потемневшую то ли от горя, то ли от того, что на нее отбросило свою тень пороховое облако.

— По-моему, со сдачей тоже ничего не получится, джентльмены, — мрачно усмехнулся Каллифорд.

— Старина Уильям — лучший канонир двух океанов.

Херст и Хант сделались белее собственных париков. Кто-то из них ядовито прошептал:

— Все Уильямы — недоумки.

А дело между тем шло своим порядком. Каждый был занят делом. Парусные команды носились вверх-вниз по вантам, палубные давили на вымбовки, выбирая канаты и страхуя концы, канониры катали по желобам ядра, отчего в глубине корабельного тела стоял гул, как в недрах Везувия.

Над головами четырех бездействующих офицеров спешно и споро натягивалась специальная сеть, призванная защитить палубу от обломков рангоутного дерева, которые во время артиллерийского боя летят сверху и могут послужить причиной многих бед.

Француз, используя преимущество в скорости, пытался выйти на параллельный курс, чтобы пустить в дело свои жуткие бортовые батареи. Рулевой «Блаженного Уильяма» все больше и больше перекладывал руль направо, оставляя для вражеского обстрела лишь одну корму. Как потом выяснилось, никто ему не отдавал такого приказа, он действовал исходя из своих собственных соображений и на основании многолетнего опыта.

Действовал он правильно.

В бою на параллельных курсах у «Блаженного» не было никаких шансов.

Впрочем, немного их было и при той тактике, которую, фактически инстинктивно, применил «Блаженный Уильям».

Да, Мэй был хорош на своей небольшой кормовой батарее, он хорошо попортил размалеванную золотом физиономию франтоватого гиганта.

Да, залпы бортовых пушек в основном проходили даром, ядра месили воду у бортов «Блаженного», доставляя ему минимальный вред.

Но так не могло продолжаться долго.

Французы начали пристреливаться.

Одно ядро сшибло кормовой фонарь. Второе снесло балкон на втором этаже. О стеклах в окнах кают и говорить нечего, они сверкающим градом сыпались в морскую пучину.

Наибольшие результаты принес третий залп. Одно из ядер влетело в большую каюту и там свирепо разорвалось. Палуба с такой силой дернулась под ногами офицеров, все еще стоящих на квартердеке, что они в одно мгновение распластались на ней.

Разные мысли пришли в их головы, но все они были пессимистическими. Рассчитывать на успешное продолжение плавания не приходилось.

Помимо неприятных мыслей имели место неприятные травмы. Кто-то разбил колено, кто-то рассек лоб. Но самое неприятное было не в этих повреждениях, а в том, что из-за них они лишились фантастического зрелища.

Французский гигант как бы приподнялся над водой, замер и вдруг из всех окон и портов кормовой части выпустил мощные струи порохового пара. Потом задрожал всем мощным деревянным телом и лопнул.

В клубящейся дымовой горе были различимы хлопья сорванных парусов, вставшие на дыбы реи, нелепые человеческие фигурки и еще более нелепые части пушек.

Все это долго, очень долго по меркам взрыва, секунды три, а то и четыре, висело в воздухе и наконец начало рушиться вниз.

Каллифорд, Берджесс и Хант с Херстом увидели только окончание пышного, но краткого представления.

Они долго, опять-таки не менее четырех секунд, молчали, а потом Каллифорд сказал:

— Пороховой погреб.

Случилось то, что возможно лишь в одной попытке из сотен тысяч. Ядро, посланное одной из пушек кудесника Мэя, нашло путь к пороховым залежам победоносного француза.

Глотнув воды всеми своими открытыми трюмами, он быстро шел ко дну.

Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться спустить шлюпки. Оставалась только одна возможность спастись — немедленно прыгать с гибнущей плавучей руины в воду и стремительно отплывать от громадного водоворота, который вот-вот образуется на месте идущего ко дну корабля.

И в этот момент перед растерянно молчащими офицерами возник их капитан.

Он сиял, хотя физиономия у него была перемазана, камзол разорван, а открытая грудь исцарапана.

— Я был убежден, что мы победим, — весело крикнул он, — а вы, джентльмены, хотели сдаваться.

Не только джентльмены, собиравшиеся сдаваться, но и те, что предпочитали бежать, чувствовали себя неловко.

Каллифорд, угрюмо сопя ноздрями, обратился с вопросом к капитану, и в этом вопросе было выражено общее мнение всей офицерской четверки:

— Что прикажете, сэр?

Капитан Кидд озабоченно огляделся:

— Знаете что, спустите там несколько шлюпок, что ли. Пусть пособирают пловцов этих.

Каллифорд сделал знак боцману, и тот, дунув в свой свисток три раза, бросился к левому борту выполнять приказание.

Офицеры продолжали стоять в позе людей, готовых немедленно выполнить любое приказание.

Кидд задумчиво поскреб грязными пальцами небритую щеку и смущенно спросил:

— Знаете, джентльмены, я бы хотел спросить у вас, а нынешней ночью не произошло ли чего-нибудь необычного с нашим кораблем, а?

Каллифорд, не удержавшись, усмехнулся.

Хант поправил локон парика.

Херст вежливо сообщил:

— Имел место шторм, сэр.

Кидд понимающе кивнул:

— То есть мне не приснилось, будто я играл в карты…

— Нет, сэр, вам ничего не приснилось. Вас выбросило из кресла, и вы рухнули на стол.

Кидд осторожно потрогал затылок:

— Неудачно выбросило.

— По всей видимости, так, сэр.

Первый помощник, дождавшись окончания этого увлекательного расследования, повторил свой давешний вопрос:

— Какие будут приказания, сэр?

Капитан Кидд ответил не сразу, сначала он полюбовался зрелищем гибнущего и уже почти погибшего противника, потом еще раз потрогал шишку на затылке.

— Один шторм и один бой — по-моему, этого достаточно для одного плавания, не правда ли, джентльмены?

Джентльмены ответили в том смысле, что да, вполне достаточно.

Уже через час, заделав свои мелкие пробоины и усадив на палубе четыре дюжины пленных и мокрых французов, «Блаженный Уильям» лег на желанный обратный курс.

Едва неизменно победоносный капитан вошел в свою печально знакомую комнату в таверне, за ним следом тут же проник все тот же слуга от Плантов.

И опять с письмом.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

«Если честь девушки является для Вас пустым звуком, если нежные чувства, источаемые благородным сердцем, для Вас лишь повод для насмешки, если Вы малодушно не верите в то, что возможно истинное, непорочное единение двух душ, если Вам не знакома высокая бескорыстная жажда, стремление посвятить свою жизнь красоте и истине, то не читайте далее этого послания».

Уильям Кидд испытывал жажду и поспешил ее немедленно утолить с помощью кружки эля, доставленной ему услужливым самбо.

Утолив жажду, он тем не менее продолжил интригующее чтение.

Ниже писалось:

«Моя сестра — существо нежное, воздушное, однако при этом жертвенное, способное отдать всю свою жизнь человеку, который стал бы избранником ее сердца.

Трудно, признаю, трудно найти ключи от тайны, что заключена в сердце, источающем столь возвышенные устремления. Но значит ли это, что надобно опустить руки и совершенно отказаться от поисков?!

Мое убеждение твердо и незыблемо — нет!

Мое убеждение — надобно искать, и эти святые поиски будут вознаграждены так, как только могут быть вознаграждены усилия человеческие на этом свете.

В иные моменты жизни воздержанность есть малодушие.

Вы вольны в обретении счастья, и если Вы выбираете счастье, то любые Ваши прегрешения в таком случае невольны.

Истинные движения души заранее освящены Богом.

Помните об этом.

И помните о том, что душа, начавшая проникаться преданностью к Вам, есть суть Ваша совесть.

P.S. В ранний утренний час, когда большая часть мира еще покоится в объятиях сновидений, легче всего увидеть истинную суть вещей.

Убеждена, Вы помните о месте и часе».

Уильям выпил еще эля.

Выпил и начал ходить по комнате, размышляя над прочитанным.

Первое, он заключил, что автор второго послания и первого — разные люди.

Что оба эти человека — женщины.

Что обе они предпочитают утреннюю пору любой другой.

Но главное, понятое Киддом, заключалось в мысли, что ходить ему на это утреннее свидание ни в коем случае не надо.

Он привел себя в порядок, облачился в лучший свой камзол и отправился с докладом в дом губернатора.

На улицах Порт-Элизабет он с новой силой ощутил свою популярность. На него восторженно показывали пальцами, в его честь поднимали стаканы и бросали вверх шляпы. Негры, мулаты и самбо шли за ним маленькими стайками, о чем-то шушукаясь. Проститутки его не задирали, помня о драматической судьбе Либы. Эта местная королева любви, кстати, покончила со своим веселым, рискованным и богопротивным ремеслом. Она пошла в услужение к протестантскому священнику отцу Прайму. Одевалась строго, сделалась богобоязненна и работяща.

Правда, злые языки утверждали, что она встала на этот путь не потому, что ощутила шевеление души у себя в груди, а из-за того, что потеряла возможность обнажать свою грудь.

Между прочим, популярность капитана Кидда теперь сочеталась с уважением. Это выражалось в том, что никто не лез к нему с фамильярностями, никто не смел хлопнуть его по плечу, и лишь самые старшие офицеры и самые высокопоставленные граждане могли позволить себе пригласить его на стаканчик малаги или на партию в триктрак.

В губернаторском особняке помимо хозяина он застал хозяйского сына, молодого, честного, трудолюбивого, толкового, но крайне неудачливого лейтенанта.

Был там и майор Плант, встреча с которым не стала для капитана радостным событием.

Синьор Галиани, зашедший к губернатору с кратким визитом, решил остаться обедать, чтобы поближе присмотреться к новому морскому гению.

Доклад капитана Кидда произвел огромное впечатление.

И майор, и синьор Галиани, да и сам губернатор были людьми видавшими виды, удивить их было трудно.

Кидд их удивил.

Когда он изложил им план, которого решил придерживаться в бою с французом, они невольно переглянулись.

— Судите сами, джентльмены, уклониться от столкновения мы не могли, шторм истрепал наши паруса и все такое, сражаться мы тоже не имели возможности, это было очевидно. У нас пушек мало, и по мощности они уступали французским. У них же пушек полно, как овец на лугах Йоркшира.

Капитан отхлебнул темного вина из хрустального бокала и чему-то в своих мыслях улыбнулся.

— Оставалось одно — сдаваться, но сдаваться, джентльмены, мне совершенно не хотелось.

Все сидевшие за столом тоже отхлебнули.

— И тут я понял, у нас есть выход. Надо взорвать их пороховой погреб, и они взлетят на воздух.

— Прекрасный план! — сказал деликатный синьор Галиани, понимая, что никто больше не в силах вымолвить ни слова.

— Канонир у меня изумительный, и зовут его как меня, Уильям. Я сказал ему: Уильям, давай взорвем их пороховой погреб. Взорвем точным попаданием. Он согласился.

В этот вечер в еще нескольких домах шло обсуждение недавнего фантастического боя.

Например, в дальней темной комнатке одной из таверн в самом грязном конце порта. Туда старались не заходить патрули, там стоял вечно удушливый, тошнотворный запах испорченной рыбы, там, прижавшись спинами к дощатой стене, сидели негры в белых бумажных штанах и, жуя какую-то наркотическую пакость, гундосили бесконечную, бессмысленную песню, из которой впоследствии суждено было родиться то ли блюзу, то ли рэгги.

При свете толстых, громко потрескивающих свечей сидели, собравшись в кружок, офицеры «Блаженного Уильяма» и плели сеть заговора.

— Ему опять повезло, но, дьявол меня разрази, человеку не может везти вечно!

— Однажды он влезет в историю, из которой не сможет выбраться, это и морскому ежу понятно.

— Он пойдет на Дно и потащит нас всех за собой!

Несмотря на все эти решительные высказывания, несмотря на все те страхи, что внушало офицерам поведение Кидда, они не готовы были сделать последний шаг. К этому шагу их подталкивал самый решительный — Каллифорд. Шаг этот заключался в том, чтобы избавиться от блаженного капитана «Блаженного Уильяма» и вернуться в прежнюю, привычную колею жизни.

И Мэй и Берджесс сомневались. Сомневались и многие другие члены команды. Кое-кто вообще перестал доверять Каллифорду после того случая у Сан-Хуана, когда он показал, что ради достижения своих целей готов пожертвовать половиной команды, например бросив ее на берегу.

Были и такие, кто сомневался в успехе подобного предприятия по, так сказать, мистическим причинам. Мыслимое ли дело — два раза пытались вырваться, и неизменно судьба невероятным стечением обстоятельств возвращала все на круги своя. Так надо ли в третий раз ее испытывать?

И наконец, самую большую группу составляли считающие, что от добра добра не ищут. Зачем бежать со службу, которая складывается так неплохо. Все положенные по соглашению деньги команде выплачиваются. На прежние сбережения лорд Хардуэй лапу свою накладывать не стал, хотя возможность такую имел. На дворе война, не безопаснее ли провести ее в компании из десяти кораблей невисской эскадры, чем в одиночестве в бурных волнах военного времени?

Была бы конкретная цель, ради которой имеет смысл рискнуть, тогда другое дело.

Отворив маленькую закопченную дверь в глубине комнатки, Каллифорд ввел в полутемное помещение человека, закутанного в плащ.

— А теперь вы послушаете этого человека. Когда плащ был сброшен, собравшиеся офицеры увидели перед собою небезызвестного Базира, Раздался тихий вздох разочарования. От этого омусульманенного индуса никто не ждал никаких полезных откровений. Жил он на положении ссыльного на острове, вел образ жизни настолько тихий, что он мог показаться таинственным. Английские власти настолько свыклись с фактом его существования, что почти перестали его замечать. Да и он сам все делал для того, чтобы не бросаться в глаза. Горячительных напитков внутрь не употреблял, женщинами не интересовался. Или хорошо скрывал, что интересуется.

Но, как выясняется, он не оставил намерений изменить свою судьбу, закончить жизнь на маленьком островке в чужом океане ему не хотелось.

Однажды, столкнувшись как бы случайно с Робертом Каллифордом возле рыбной лавки в дальнем конце набережной, он шепнул бывшему пирату, что желал бы с ним поговорить.

Каллифорд не забыл человека со звездой во лбу, но острота размышлений о нем притупилась. Старший помощник догадывался, что этот тип располагает какими-то тайными и полезными сведениями, но, не имея возможности вытащить их из него, потерял к ним острый интерес. Бесполезно мечтать о бочке с золотом, лежащей на морском дне.

И вот теперь он сам.

— Поговорить?

Базир испуганно оглянулся:

— Только не здесь.

— Разумеется. Но где?

Встретились в той самой комнате, где впоследствии проходило совещание офицеров «Блаженного».

Базир, даром что восточный человек, начал с места в карьер:

— Я собираюсь покинуть остров.

— Ты испрашиваешь у меня разрешения? — не удержался от пошлой шутки Каллифорд

Мусульманин и не подумал обижаться:

— Я хочу, чтобы ты мне помог.

— Ни больше ни меньше?

— Я хорошо заплачу.

Каллифорд немного помолчал, что-то вычисляя в уме, потом сказал:

— Плати.

— Сейчас у меня нет денег.

— Так и знал. Ты попросишь отвезти тебя в Сурат, а награду я получу из казны Великого Могола, да?

— Деньги ближе.

— Где?

— На Мадагаскаре.

На языке у Каллифорда вертелось еще одно ядовитое замечание, и даже не одно, но он сдержался.

— Говори.

Базир оглянулся.

— Да никого нет, говори.

— Я видел, куда капитан Леруа спрятал деньги.

— Какие деньги?

Базир снова оглянулся.

— Те, что французы нашли на «Порт-Ройяле».

— Он же поделил их вместе с членами команды?!

— Только половину или около того. Вторую половину он как капитан взял себе и унес в лес. Там спрятал.

— Ему никто не попытался помешать?

— В это время все как раз делили то, что осталось.

Каллифорд почувствовал, что они подходят к самому интересному.

— И никто не попытался за ним проследить?

Базир выразительно посмотрел на собеседника.

— Значит, ты проследил? Что же ты видел?

— Все.

Старший помощник нервно усмехнулся:

— Все — это ничего!

— Все — это все.

— Не будем препираться. Ответь: ты видел, куда Леруа зарыл ящик?

— Да.

— Кто еще это видел?

— Негр и Кидд, они сопровождали капитана.

— То есть дикари никакого золота не получили?

Базир отрицательно покачал головой:

— Нет. Ты ведь искал, и хорошо искал, но ничего не нашел, правда?

Каллифорд задумчиво кивнул.

— Негра убил Леруа…

— Да, это так.

— Значит, только Кидд…

— И я.

— Значит, только два человека знают, где зарыт ящик.

— В твоем тоне я чувствую недоверие. Что тебе кажется сомнительным в моем рассказе, спрашивай!

— Спрошу, спрошу.

— Я весь внимание.

Каллифорд взял со стола глиняный кувшин и встряхнул, проверяя, есть ли в нем жидкость. Кувшин был пуст.

— Ты хочешь выпить?

— Да.

— Но тут некого послать за вином. Мы одни.

— Дьявол с ним, с этим вином.

— Магомет держится того же мнения.

— Кто? А-а… Ты вот что мне скажи, как тебе удалось выследить их. Ведь ты был пленником, тебя должны были охранять?

Базир улыбнулся:

— Я же сказал тебе, они начали делить деньги. Человек за этим занятием становится глух, нем…

— Ладно. Тогда скажи мне, почему, когда ты увидел место, где спрятан ящик, ты не затаился на острове, в зарослях, тебя вряд ли стали бы искать. Ты бы мог завладеть всеми деньгами сам.

Базир снова улыбнулся. Вопросы бывшего пирата не казались ему страшными.

— И что бы я с ними делал в джунглях среди дикарей? Эти люди принадлежат к племени сакалава, они очень дики и не знают, что такое деньги. И потом, кто их знает, не захотели бы они меня съесть. Или назначить своим богом, как Кидда, что ненамного лучше.

Каллифорд сардонически похмыкал, объяснения мусульманина казались ему убедительными.

— Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе бежать с острова, отвез на Мадагаскар, а ты за это отдашь мне деньги. Или, может быть, ты хочешь часть?

Пришел черед Базира хмыкать.

— Разве я похож на полоумного?

— Не сказал бы.

— Так вот, мне не нужны деньги, ни часть, ни все.

— Что же тебе нужно?

— Человек. Один.

Каллифорд снова напрягся, разговор, ставший абсолютно прозрачным, вдруг снова подошел к омуту.

— Человек. Нет ничего ничтожнее человека, если вдуматься. Но иногда человек — это не так мало, как кажется.

Базир сидя поклонился.

— Блеск твоего ума достоин всяческого восхваления. Убежден, он засверкает еще ярче, когда я сообщу тебе имя этого человека.

— Сообщи.

— Уильям Кидд.

Старший помощник ждал чего-то в этом роде. Более того, он был убежден, что услышит именно это имя, но все же не смог скрыть удивления.

— Зачем тебе Кидд? Только не говори, что он тебе дорог, как брат, что ты сроднился с ним душами, когда сидел в трюме моего корабля.

— Я не скажу этого.

— Тогда мне приходит на ум вот что: Кидд владеет какой-то такой тайной, по сравнению с которой золото капитана Леруа — это ничтожнейшая из мелочей.

Базир пожал плечами:

— Рассуди, какой тайной может обладать этот ничтожнейший из смертных. Если бы он и знал что-нибудь ценное, он давно бы уже разболтал. Он любит выпить, а у пьяного вино говорит вместо языка.

Каллифорду трудно было не согласиться с этим замечанием, он неуверенно кивнул.

— Но все же мне хотелось бы знать, зачем тебе нужен Уильям Кидд.

— Не напрягайся, ничего удивительного ты не услышишь. Просто дело в том, что я хочу вернуться домой. Деньги капитана Леруа — это плата за то, что ты меня довезешь.

— А Кидд?! Он тут при чем?!

— Это совсем просто. Кидд — единственный человек, который был свидетелем нападения французов на «Порт-Ройял». Я хочу не просто вернуться домой, но и остаться жить после того, как меня допросят при дворе Аурангзеба. Великий Могол ужасен в гневе, но справедлив и невинных не карает.

Старший помощник молчал.

— Тебе тоже выгодно, чтобы Кидд достался мне.

— Почему это?

— Капитаном «Блаженного Уильяма», несомненно, станешь ты, зачем тебе на борту присутствие бывшего капитана?

— Я могу его повесить.

— Не думаю, что команда тебя поддержит. Кидд — не оборванец из портовой таверны, он офицер британского королевского флота. Накинув петлю ему на шею, в конце концов накидываешь петлю на шею себе. А так у тебя будет возможность все свалить на меня. В бегстве корабля виноват Кидд, в бегстве Кидда виноват Базир, разве это плохой план?

И Берджесс и Мэй сказали, что план хорош. Они готовы поговорить с людьми. Ящик с золотыми монетами — сильный аргумент в споре о том, как должна сложиться дальнейшая судьба «Блаженного Уильяма».

— Неплохо было бы этот план дополнить, — неожиданно сказал главный канонир.

Все вопросительно на него посмотрели.

— Нам надо запутать следы.

— Как?

— Пусть они думают, что мы отправились не на Мадагаскар, а куда-нибудь на север.

— В Нью-Йорк! — воскликнул Берджесс. — Сегодня я намекну своей подружке о том, что собираюсь там побывать.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

В отсутствие лорда Хардуэя полковник Маллин был главным военным начальником на острове. Хант и Херст стояли перед ним навытяжку, одной рукой придерживая шляпы, другой — шпаги. Сразу по возвращении из плавания они явились с докладом к тому, кто их в это плавание направил.

Двери из кабинета полковника были открыты на большую веранду, нависавшую над склоном холма, поросшего маквисами и фиангами и спускавшегося прямо к обрывистому в этом месте морскому берегу.

На веранде, на острове и на всем Карибском море царила ночь. Душноватая, наполненная бесчисленными цикадовыми трелями, украшенная огромными, как бы чуть маслянистыми звездами.

Прямо между створками висела громадная, напряженно светящаяся, с полупрозрачными краями луна.

Полковника красоты тропической природы не интересовали.

Он прохаживался вокруг длинного овального стола, заваленного, как и положено штабному столу, картами и. уставленного бутылками и подсвечниками. Полковник любил во время работы пропустить другой-третий стаканчик рома. Полыхающая физиономия свидетельствовала, что этой ночью он своим привычкам изменять не стал.

Опершись пухлыми ладонями о край стола, Маллин сказал:

— Продолжайте, Херст.

— Мы сыграли с ним в триктрак не менее сотни партий.

— Только в триктрак?

— Точно так, сэр.

— Вы предлагали ему другие игры?

— Да, сэр. Но другие игры ему, по-моему, неизвестны. Ни баккара, ни антрес, ни…

— Понятно.

— Надобно отметить еще вот что. Из этих ста партий Кидд у нас не выиграл ни одной.

Полковник направил в сторону своего офицера недоверчиво сверлящий взгляд.

— Ни одной? Из ста?!

— Точно так, сэр. Ни я, ни лейтенант Хант не считаем себя особенно умелыми игроками, сэр.

— Может быть, он специально изображал из себя простачка, чтобы потом…

— Мы играли не на деньги, в такой тактике не было бы никакого смысла.

Полковник покрутил за горлышко пустую бутылку. Появившийся бесшумно камердинер заменил ее на полную,

— Чем еще кроме триктрака вы занимались?

Тут начал отвечать Хант:

— Он рассказывал нам о своей прежней жизни. О юношеских годах, о своей семье. Судя по всему, он не считался в семье путным парнем. Отец его владел несколькими фермами, но к хозяйству Кидда не подпускал. Таким образом, он бил баклуши до сорока лет.

Полковник хмыкнул:

— Такое и в лондонском семействе встретишь не часто.

— Точно так, сэр. Кидда отправили со старшим братом в Бристоль. Брат умер от простуды, а Уильям попал в лапы ловкому французу по имени Леруа.

Полковник поднял руку:

— Остальная часть истории мне известна. Меня интересует сейчас другое: есть ли в словах этого джентльмена хоть одно слово правды?

Хант и Херст одновременно пожали плечами и переглянулись, вздохнув.

— Что же вы молчите?

— Трудно ответить на ваш вопрос как-то определенно, сэр. Он был так искренен в своих рассказах.

— Похоже, он старался завоевать наше расположение. Мне показалось, что он не слишком хорош со своими офицерами.

— Он что, говорил, будто им не доверяет?

Оба лейтенанта отрицательно покачали головами.

— Он ничего компрометирующего ни о ком из своих подчиненных не говорил.

Маллин медленно налил себе рома. Медленно, не отрывая губ от края бокала, выпил стакан до дна.

— Теперь опишите мне этот бой. Этот удивительный победоносный бой.

Хант сказал:

— Сначала был шторм.

— Ах да, шторм. И каков же был наш герой во время этого шторма?

Лейтенанты молчали.

— Вам нечего сказать?

— Да, сэр. Во время шторма капитан Кидд был никаков.

— Напился до чертиков?

— Не совсем так, сэр.

— Он ударился об стол. Первая подошедшая волна так резко подняла нос корабля, что он вылетел из кресла и сильно ударился головой.

— А очнулся уже утром?

— Да.

— А потом выскочил на палубу и велел атаковать восьмидесятипушечный галион?

— Да, сэр.

— И чуть ли не первым же выстрелом попал ему в пороховой погреб?

Лейтенанты вздохнули и кивнули.

Полковник нахмурился и несколько раз обошел стол, громко цокая каблуками по каменному полу.

Хант и Херст провожали его взглядом.

— Не нравится мне эта история, джентльмены. Странный малый этот Кидд. Судя по тому, что о нем болтают, и по тому, что болтает он сам, это законченный кретин.

— Похоже на то, сэр.

— Но законченный кретин не может в течение одного месяца выиграть два великолепных боя, не понеся почти никаких потерь, причем у противника вполне серьезного.

— Точно так, сэр.

Полковник остановился.

— Сказать по правде, джентльмены, я не знаю, что мне и думать. Или послать к чертям собачьим весь мой прежний опыт и признать, что отныне воевать следует так, как воюет этот парень, или…

Маллин осекся. Не все, что хочется сказать, надо говорить своим подчиненным.

— Отправляйтесь спать. И поменьше болтовни.

В доме губернатора речь тоже шла о невероятной везучести капитана Кидда.

Сам он давно уже отправился домой, дабы утолить жажду приватного отдыха, а сэр Вудфорд, синьор Галиани и майор Плант никак не могли прийти к однозначному мнению на этот счет.

Везение или гениальность?

Молодой Вудфорд первым сделал вывод. По крайней мере для себя. Он решил, что отныне будет плавать только под флагом капитана Кидда.

Устроить это оказалось нетрудно. Узнав о желании губернаторского сынка, Уильям проявил поразительную сговорчивость. Чем в очередной раз удивил губернатора. Тому было отлично известно, что капитаны кораблей, как правило, неохотно берут к себе на борт отпрысков из высокопоставленных семей, дабы не попасть от них в зависимость.

Уильяма Кидда эта проблема, кажется, абсолютно не тревожила.

Между тем полным ходом продвигался ремонт «Блаженного Уильяма». Повреждения, полученные в бою с мощным французом, оказались не так страшны, как это показалось в первый момент. По приказу губернатора были не только выделены лучшие плотники, но еще и лучшие материалы. Сверх того сэр Вудфорд взял на себя и долю денежных расходов.

Это было очень кстати. Капитан Кидд, хотя и одержал две великолепные победы, не имел никакой возможности воспользоваться их плодами. И потопленные у Сан-Хуана пироги, и оставшиеся на поверхности моря обломки гордости французского военно-морского флота настоящей добычей не являлись, и команда не могла получить свою десятую долю от их продажи.

Как это ни странно, для матросов было бы выгоднее, чтобы их капитан одерживал не такие убедительные победы.

Добыча — мед войны!

Все время, пока шел ремонт, продолжался односторонний эпистолярный роман между капитаном и пятью майорскими дочерьми.

Ни одна из них так ни разу не назвалась, а он слишком плохо различал, чтобы понять, кто именно ему пишет.

То ли Арабелла, то ли Анабель, то ли Мэри, то ли Джуди… Тут ему сделалось стыдно — он вдруг понял, что имя пятой дочери он вообще забыл.

Как бы там ни было, история эта должна была иметь какое-то разрешение.

Какое?!

Кидд валялся на своей кровати, смотрел в потолок и мучился сомнениями.

Получал сестринские послания, читал их самым внимательным образом, как правило, ничего понять не мог из прочитанного и начинал от этого мучиться еще сильнее.

Послания эти день ото дня не претерпевали принципиальных изменений. Они оставались все так же непроницаемо анонимны, все так же возвышенны по тону и неуловимы по содержанию.

Все они содержали только одно внятное предложение-требование — явиться в парк у майорского дома в неестественно ранний час, с тем чтобы стать, по всей видимости, участником какого-то важного, решительного и тайного разговора.

Зачем?

С кем?

На ремонтных работах капитан не был сильно занят. Во-первых, потому, что он был капитан, и не дело ему, как русскому царю, самолично махать топором, во-вторых, потому, что он ничего не смыслил в устройстве современных кораблей. Наладить ялик дли речной рыбалки — это можно, но не больше.

И вот, послонявшись вокруг вытащенного на сушу «Уильяма», Кидд отправлялся слоняться по набережной. Набережная эта уступала, например, бристольской не только блеском, но, главное, размерами, поэтому наскучила ему в несколько дней.

Он бы поиграл в карты, но на острове никто не играл в карты для удовольствия или времяпрепровождения. Деньги же, которые у него были, Кидд спустил в первый же день. В долг ему играть было стыдно.

Долг был одним из тех мистических страхов, которые сумел внушить ему отец, тень которого возникала за его плечом всякий раз, когда он приближался к карточному столу.

Не увлекало его и массированное, беспросыпное пьянство, в коем находило отраду огромное количество моряков.

Что в такой ситуации остается человеку?

Конечно, чтение.

А его, во вполне достаточных количествах, доставляли ему сестры Плант.

Мужчина, лишенный или освобожденный от своих привычных мужских дел, начинает внимательно относиться к делам женским. От внимательного отношения — один шаг до отношения серьезного.

В какой-то момент ему начало казаться, что он слишком жестокосерден по отношению к этим возвышенным существам. Что он не имеет, в сущности, права сторониться их общества. Что он знает о жизни их душ?!

Может быть, они страдают?

Может быть, им некому открыть свое сердце?

Что от него убудет, если один раз, ранней порой, под сенью какой-нибудь магнолии или агавы, он послушает сердечные излияния молодой особы?

Но как только перспектива подобного развлечения стала реальной, Кидд струсил.

Он остро почувствовал, до какой степени ему не хочется того, к чему его толкает человеческий долг.

Сестры Плант представились ему одним сложным, пятиголовым существом, весьма смахивающим на какое-то античное чудище, виденное им в юности в отцовской книжке.

И он решил, что ни на какое свидание не пойдет.

Но вечером того же дня получил новое письмо. Оно было написано как-то особенно жалобно, страдательно, какая-то в нем присутствовала особенная пронзительность.

И сердце капитана заныло.

Нет, ни в коем случае он не собирался рассматривать это свидание как встречу Двух возлюбленных, тем более что ему было абсолютно неизвестно, с кем из пяти девушек придется беседовать. Это будет разговор двух людей, тонко чувствующих, способных принести друг другу душевное облегчение.

Только так, и никак иначе.

Пусть это произойдет нынешним вечером.

Этот вечер был весьма удобен. Назавтра ранним утром «Блаженный Уильям» должен был на пару с еще одним галионом выйти в очередное патрульное плавание.

Уильям рассудил так: если утренняя беседа не получится или, того хуже, принесет какой-нибудь скандальный результат, он сможет убраться подальше с острова еще до того, как события получат необратимый характер.

Надо думать, что Уильям, при всей своей простоте, догадывался, что какие-то неприятности от милого утреннего разговора вполне возможны.

Эта забота о своеобразной подстраховке заставляет признать, что настоящими джентльменскими качествами Уильям Кидд не обладал. И скорее был готов к позорному бегству, чем к незапланированной женитьбе.

Себе в этих малопочтенных мыслях капитан не признавался. Он предпочитал думать, что, если случится какой-то конфуз и одна из бесчисленных сестер будет поставлена его неловкостью в неудобное положение, он лучше погибнет в неравном бою с врагами Британии.

Философически настроенный ум должен отметить в этом месте, какими порой странными причинами может питаться иногда воинский героизм.

Ночь перед выходом в плавание, по традиции, команда и капитан проводят на борту корабля.

Кидд прибыл в свою отремонтированную каюту как раз перед вечерним чаем.

Прибыл он вместе с молодым Вудфордом. Он был встречен Каллифордом и другими офицерами вполне спокойно, чуть ли не дружелюбно. Это капитану понравилось и настроило на благодушный лад. Он велел подать выпивку. И сам всячески проявлял усердие в ее истреблении.

Эндрю Вудфорд, глядя на капитана восторженными глазами, яростно следовал его примеру. Между тем, если бы он глядел на капитана взором не восторженным, а хотя бы отчасти внимательным, он бы заметил, что Кидд почти не пьет, а от того, что наливают ему в кружку, освобождается, переправляя джин новому лейтенанту.

Подчиненные настолько привыкли к тому, что капитан их человек не коварный, что тоже поддались на эту мелкую хитрость.

Ради того, чтобы обезопасить девичью честь, Уильям Кидд был способен и не на такое.

Так что, когда капитан, сильно пошатываясь, отправился к себе в каюту, никому и в голову не могло прийти проследить, чем он займется дальше.

А он дождался, когда все на судне успокоится. Дождался, когда луна удалится с небосклона. Выбрался через окно в своей каюте на кормовой балкон, привязал к перилам заранее подготовленную веревку и спустился вниз, в одну из гичек, которые, по традиции, привязывали под кормовой надстройкой, на случай возникновения непредвиденных надобностей.

Быстро, но бесшумно работая веслами, капитан Кидд направился к берегу.

Как он хорошо все придумал!

Никто никогда не узнает, что этой ночью его не было на корабле.

В районе главного пирса, где он собирался пристать, было слишком оживленно. Пришлось грести в сторону форта, чья зубчатая громада смутно рисовалась на фоне густозвездного неба. У подножия большой батарейной башни находилось здание кордегардии, и, по расчетам Кидда, очень скоро должно было пробить четыре склянки, смена караула.

Он не ошибся.

Как только донесся звон бортовых колоколов, окованная железом дверь кордегардии начала медленно отворяться. Сначала она выпустила клуб табачного дыма, пропитанного желтоватым светом масляных светильников, потом лейтенанта и двоих яростно зевающих мушкетеров.

Лейтенант нес тусклый фонарь, чтобы освещать дорогу.

Кидд, дождавшись, когда патруль проследует мимо, сбросил в воду каменный якорь, обмотанный веревкой, и выскочил на берег, почти не замочив башмаков.

Теперь предстояло определить направление, в котором надлежало двигаться.

Тьма стояла страшная.

Звучали насекомые на десятки ладов.

Шныряли и громко лаяли собаки.

Безрадостно напевали негры-невольники за стенами городской тюрьмы.

Тюрьма — надежный ориентир, Кидд был рад тому, что так легко до нее добрался. Теперь ему предстояло миновать сукновальный сарай, пшеничный склад, и можно поворачивать налево.

Нет, очень темно.

На какое-то время он снова засомневался, а стоит ли ему блуждать во тьме этой египетской ради сомнительного по своим моральным качествам дела. Но тут ему сама собой явилась подмога. Из караульного помещения при тюрьме вышел патруль, тот самый, который он видел возле кордегардии форта, и зашагал вверх по нужной Кидду улице.

Иногда, оказывается, патруль не просто бродит взад-вперед по берегу моря, прислушиваясь к однообразному плеску волн, но позволяет себе забраться в самые дебри пропитанного тьмою города.

Кстати.

Уильям осторожно двинулся вслед за большим тусклым фонарем, несомым одним из патрульных.

Мушкетеры громко переговаривались, это тоже его устраивало, так как скрадывало звук его шагов.

Несколько раз, когда шумные обсуждения качества местного рома вдруг стихали, Кидд застывал в первой попавшейся позе, как это было принято в детских играх фермерских ребят у него на родине.

Ему казалось, что патрульные прислушиваются, почуяв, что за ними кто-то движется.

Когда они продолжали движение или болтовню, он успокаивался.

Один раз получилось так: он, заметив, что фонарь остановился, а речь прервалась, замер, опираясь на землю одною правой ногой. Левую он медленно опускал, чтобы не ударить каблуком о какой-нибудь неуместный камень.

И в этот момент из плотной тьмы перед глазами на него вылетело существо, кажется женского рода, в свободном, широком платье и с тюрбаном на голове.

Он едва не вскрикнул, но успел понять, что это всего лишь негритянка, куда-то посланная своей хозяйкой. Равновесие же потерял и шумно свалился в какой-то колючий куст.

Его спасло то, что исчезающая в ночи, сходная с нею по цвету, девица громко хихикнула, ей было весело оттого, что она так сумела напугать белого господина.

Это хихиканье и спасло капитана Кидда от разоблачения.

Фонарь поплыл дальше, и в свете мелькнула знакомая решетка.

Уильям понял, что он пришел.

В доме майора ему приходилось бывать не один раз, поэтому он, даже ничего перед собою не видя, неплохо ориентировался в чернильном пространстве сада. Кроме того, в письмах, полученных им, содержались довольно пространные и толковые рекомендации, как следует пробираться в тот конец сада, где должна была состояться вожделенная встреча душ.

К тому же начинало светать.

Ни о каком восходе солнца речи еще не было, просто правление темноты сделалось менее полнокровным и в горении звезд почувствовалось что-то предсмертное.

Обняв теплый, шершавый ствол магнолии, Кидд проник в то отверстие в ограде, которое столько раз воспевалось в анонимных девичьих посланиях. И попал, как ему обещалось, в благоуханный цветник. Он был бы взволнован облаками запахов, когда бы и без того не трясся от ужаса.

Розарий следовало обогнуть по дорожке, посыпанной белым морским песком.

Он хрустел, как предатель, и Кидду казалось, что звук его шагов разносится набатом над всем невисским побережьем.

Теперь несколько ступенек. Каменных, звучных, как ушные перепонки дрозда.

Преодолено! С помощью необыкновенно замедленных, акробатически сложных движений.

Вон она, эта беседка.

Скрытая от окон дома двухъярусной волной жасмина. Белый купол на шести тонких, почти невидимых опорах.

Оставалось рассмотреть, есть ли кто-нибудь в этой беседке, ждут ли уже эпистолярного гостя.

Стараясь вести себя как можно осторожнее, хотя осторожнее было уже явно некуда, Уильям Кидд направился к ней. Мешали рассмотреть все как следует торчащие отовсюду ветви.

Вот он уже совсем близко.

Надо только осторожно отодвинуть вот эти листья…

И тут раздался страшный грохот.

Надо сказать, что пресловутая беседка стояла на террасе, нависшей как раз над бухтой. Тьма, наполнявшая бухту, внезапно лопнула, разорванная красно-белым громадным всполохом. Раздался треск, визг, еще какие-то звуки, которые даже трудно описать. Тьма тут же сомкнулась, намертво поглотив громоподобное событие.

Кидд бросился вон из майорского сада, так и не узнав, ждал ли его кто-нибудь в предрассветной беседке. Пробегая по улицам Порт-Элизабет к набережной, он всерьез считал этот грохот ему, Уильяму Кидду, личным предупреждением. И только оказавшись на берегу, он осознал, что все обстоит несколько сложнее и чуть-чуть иначе.

Прежде всего выяснилось, что это был никакой не взрыв.

Это был залп.

Залп этот произвел «Блаженный Уильям», покидая гавань Порт-Элизабет.

Эта пушечная канонада не стала салютом в честь присутствующих в гавани, но пришлась точно в борт шестидесятипушечного корабля «Нортумберленд», который должен был сопутствовать «Блаженному» в предстоящем плавании.

Залп был произведен одновременно и подло, и грамотно. То есть прямо над ватерлинией. В быстро рассеивающейся утренней дымке было видно, как суетятся на палубе «Нортумберленда» полуголые матросы. Поскольку предательский залп изрешетил левый борт, они сбрасывали в воду пушки правого, чтобы хоть таким образом удержать свое судно на плаву.

«Блаженный Уильям» уже миновал зону обстрела главного форта, и теперь ему ничто не угрожало.

На набережной царило молчаливое столпотворение, понять никто ничего не мог, все, тупо протирая глаза и растерянно позевывая, глядели в удаляющуюся корму судна.

Кидд понимал не больше последней стряпухи, что стояла рядом с ним с подцепленной за жабры рыбиной. И это несмотря на то, что удаляющийся корабль был его кораблем.

Внезапно ему на плечо легла чья-то тяжелая рука.

— Капитан Кидд?

Он просипел:

— Да.

Кидд обернулся и увидел перед собой патрульного офицера. Скорей всего, того самого. С горящим фонарем в руках.

— Вам придется пойти со мной, сэр.

— Меня хочет видеть майор Плант?

— Вас хочет видеть губернатор.


«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(окончание)

Когда капитан бежавшего корабля вошел в кабинет губернатора острова Невис и увидел хозяина кабинета с листом бумаги в руках, он почувствовал, что ему становится худо. В голове возникает какая-то путаница, все понятия меняются местами, и вообще мир меркнет.

Дело в том, что Кидд решил, будто в руках у губернатора одно из писем девиц Плант и ему сейчас предъявят обвинение в незаконном, компрометирующем девичью честь проникновении в дом майора Планта. Причем случившемся как раз в тот момент, когда подчиненный ему корабль совершал побег из гавани острова.

— Что это?! — грозно спросил сэр Вудфорд, засовывая в вырез своей ночной рубахи смоченное холодной водой полотенце. Губернатор был не только подагриком, но и сердечником.

Если бы горло капитана не перехватил чудовищный спазм, он бы сразу и полностью изложил все, что ему было известно по поводу девиц Плант.

Надо сказать, что дополнительный юмор ситуации заключался в том, что губернатору еще ничего не было известно о случившемся в гавани. Он забылся под утро коротким, но глубоким сном, а домашние, знавшие, какие страшные мучения приносит сэру Вудфорду бессонница, не решились его сразу разбудить. И только когда пришло письмо, которое губернатор теперь держал в руках, камердинер решился войти в спальню и потеребить потное плечо.

— Так вы ответите мне, капитан, что это такое, или нет?! — Голос островного правителя дошел до высшего уровня грозности.

И тут в кабинет вбежал запыхавшийся, бледный майор Плант.

Его появление встряхнуло капитана Кидда, и он заговорил. Повернувшись первым делом к майору.

— Сэр, прошу принять мои извинения.

Майор, увидев капитана, остолбенел. Видимо, увидеть не ожидал.

— Вы здесь?!

— Поверьте, сэр, к вашим дочерям я отношусь с величайшим уважением и никогда бы не позволил себе…

— При чем здесь мои дочери?!

Губернатор не оставил намерения получить ответ на поставленный им вопрос. Потрясая письмом, он проревел:

— Кто-нибудь, черт возьми, объяснит мне, что это такое, иначе я…

Кидд, указывая на лист бумаги в руках сэра Вудфорда, дал короткое и косвенное пояснение. Причем дал не тому, кто его требовал, то есть майору.

— Поверьте, сэр, я получил таких много.

— Где ваш корабль?! — крикнул майор, наливаясь кровью и остатками непереваренного портвейна.

Кидд подавленно пожал плечами:

— Корабль — это другое, я еще не знаю, что сказать. Но в одном я могу вас заверить определенно: я не имею перед вашими дочерьми никаких обязательств. Да и они на меня не слишком рассчитывали, это видно из письма. Прочтите сами, что там написано.

Губернатор протянул послание майору. Тот долго его разворачивал трясущимися руками, щурился, жмурился, вытирал пот с широкого загорелого лба.

«Дорогой отец. Я не мог поступить иначе. Когда ты получишь это письмо, я буду уже в пути. Цель моего путешествия — Нью-Йорк. Не ищи меня, это бесполезно. Надеюсь, настанет день, когда ты поймешь, почему я так поступил. Твой сын Эндрю. Написано на борту „Блаженного Уильяма“.

Наступило продолжительное молчание. Потом майор дал краткие пояснения:

— «Блаженный Уильям» ушел сегодня из гавани без всякого предупреждения, расстреляв предварительно «Нортумберленд». Похоже, тому придется лечь на грунт.

Губернатор тяжело прошагал к ближайшему креслу и с трудом в него втиснулся. Камердинер подал ему смоченное холодной водой полотенце, и сэр Вудфорд приложил его к голове.

— Мы можем кого-нибудь послать в погоню?

Майор грустно покачал головой:

— На ходу только два брига и восьмипушечный шлюп. Мы могли бы отправить вслед за «Блаженным Уильямом» «Антигуа», это довольно ходкий галион, и пушечное вооружение…

— Так в чем же дело?

Плант развел руками:

— Надо перетягивать такелаж. Иначе первый же порыв свежего ветра…

— Сколько для этого потребуется времени?

— Для самых необходимых операций — сутки или двое.

Тут счел возможным вмешаться Кидд:

— Какая разница, сутки, двое. Мы же знаем, где их искать.

Губернатор посмотрел на него тяжелым, дымным взглядом и сказал:

— Искать придется вам, капитан Кидд.

— Разумеется, сэр.

В этот момент в кабинет губернатора решительным шагом вошел полковник Маллин. Вошел со словами:

— Я всегда знал, что эта хитрая скотина Кидд выкинет какую-нибудь гадость.

Увидев капитана, он осекся, и с ним произошло то, что случается с краснолицыми людьми, когда они испытывают сильное чувство неловкости.

Он побледнел.