"Повесть о бедных влюбленных" - читать интересную книгу автора (Пратолини Васко)

Глава пятая

Умер свекор Ми лены. Об этом стало известно всему кварталу. В газете «Нацьоне» было напечатано сообщение о его смерти. Милена появилась на виа дель Корне в трауре. Нанни съехидничал: «Недолго пришлось ждать наследства». Но никто не поддержал его, даже Стадерини. Милена пришла навестить свою мать. Она побледнела, и ее кроткие глаза казались еще больше и еще яснее. Черное платье подчеркивало ее бледность и оттеняло белокурые волосы. Она была красива и печальна. «Похожа на послушницу», — сказала Фидальма, жена сапожника.

Коррадо оторвался от своей работы. Он отпустил ногу лошади и, прежде чем поздороваться с Миленой, вытер руку о кожаный фартук.

— Маргарита рада будет увидеть тебя, — сказал он.

Милена попятилась: конь вдруг встал на дыбы. Он повернул к Милене свою морду и заржал. Конь был вороной с белыми пежинками на крупе. Милена улыбнулась, глядя на него. Но сразу же прогнала улыбку. Она боялась оскорбить память покойного.

Милене казалось, что она недостаточно опечалена. Свекор любил ее. Когда она была еще девочкой, он, перегнувшись через прилавок, гладил ее по головке и говорил: «Если ты останешься такой же хорошенькой, я женю на тебе Альфредо». А когда она и Альфредо обручились, старик сказал: «Вы поймали меня на слове». И расцеловал ее в обе щеки, тут же в лавке, битком набитой покупателями.

Милена его тоже любила, но не так сильно, как ей хотелось бы. «Я должна относился к нему, как к своему отцу», — убеждала она себя. И все-таки по-прежнему называла его «синьор Кампольми» и стеснялась его.

Не прошло и двух месяцев как она вышла замуж, а старик уже пользовался каждым случаем, чтобы напомнить ей о «наследнике». «Ты вот все только краснеешь, — говорил он, — а я-то ведь стар, мне некогда ждать. Шепни о ребеночке ночью своему мужу». Такие речи вгоняли Милену в краску, и она убегала на кухню.

И вот теперь, когда он умер, Милена чувствовала себя неловко. Ведь она вспоминала о покойнике лишь с чувством почтения и робости. Но настоящего горя она не испытывала. И ей казалось, что этим она оскорбляет мужа. «У меня не сердце, а камень», — говорила она себе.

В вечер смерти свекра Милена была на кухне, когда Альфредо отпер входную дверь. Она сняла кастрюлю с плиты и собиралась поставить ее на стол. Альфредо вошел и сказал: «Папа скончался час тому назад». Милена внезапно ощутила страх, похожий на тот, который она испытывала в детстве, слыша чьи-то шаги на чердаке. Ей показалось, что кастрюля выскользнула у нее из рук. Альфредо рассеянно поцеловал ее и сел. Он сидел неподвижно, с зажженной сигаретой во рту, и пристально глядел в черную топку камина. Милена смотрела на мужа глазами, полными слез; ей все казалось, что она что-то выронила. Она очень удивилась, увидав, что кастрюля благополучно стоит на столе. Из кастрюли поднимался пар, и это ужаснуло Милену. Она расплакалась. Альфредо обнял ее. Милена плакала, сама не зная, почему плачет. Успокоившись, она разобралась в своих чувствах и решила, что у нее «не сердце, а камень». Ей было жаль свекра, но к чувству жалости примешивался страх.

Милена сидела на коленях у мужа. Альфредо был серьезен и печален, в глазах его светилась грусть. Она не могла ему ничего сказать, только крепко обняла и приникла лицом к его груди.

Альфредо был человек замкнутый и рассудительный. «Он меня раздражает», — говорила Бьянка. А Маргарита говорила: «Альфредо характером похож на Мачисте. Они немного суховаты, но оба очень добрые».

Милена знала, что и Бьянка и Маргарита не правы. То, что другим казалось самомнением, гордостью, высокомерием, было всего лишь маской. На самом деле Альфредо — человек мягкий и сердечный. Бьянка, Маргарита и все прочие знают Альфредо только по лавке, где он «соблюдает свои интересы», в отличие от отца, который отпускал товары в кредит даже тем, кто его не просил об этом. Альфредо часто говорил: «Такие покупатели пустят нас по миру». Поэтому на виа дель Корно его считали скупым и чванливым. Но вне лавки Альфредо готов был разбиться в лепешку, чтобы доставить Милене какое-нибудь удовольствие и увидеть, как она хлопает в ладоши от радости. «Ты — мой ангел-хранитель», — часто говорил он. Когда они вернулись из свадебного путешествия, Альфредо внес ее на руках в их квартирку в Курэ. «Здесь наш рай, — сказал он. — Окна выходят на луга. Видишь, вон там огород — он принадлежит нам. У тебя будет много работы — и по дому и в огороде. По вечерам я буду тебе помогать. Позабудь поскорее о виа дель Корно. Не думай ни о лавке, ни о барышах — это уж моя забота».

Каждый вечер Альфредо возвращался домой с каким-нибудь подарком: то купит коробку конфет, то — домашний халат. (Еще один! Розовый, с голубым поясом и прямыми плечами — — последняя модель!) И почти всегда он приносил цветы и что-нибудь вкусное. Милене очень нравилось, что Альфредо был с ней так нежен, скромен и почти по-детски застенчив. Это была настоящая любовь. Именно таким представляла она себе счастье.

Но счастье — как свеча на алтаре: молитва твоя еще не услышана, а свеча уже догорела. Счастье Милены длилось два месяца.

После смерти отца Альфредо совсем переменился. «Было вот так, а теперь вот как, — говорила Милена матери, протягивая руку и переворачивая ее затем ладонью вниз. Впрочем, она старалась оправдать мужа: — Ведь он теперь отвечает за лавку. Он даже домой приносит счета, возится с ними до поздней ночи и ворчит. Он говорит: „Мой отец был мягче воска. Как ты думаешь, что он после себя оставил? Придется нам слезы кулаками вытирать. Он открыл кредит всему району! Пропащие деньги! Сто восемнадцать лир должны Чекки, семьдесят Лукателли и так далее, и так далее…“

В таких случаях Альфредо хотелось, чтобы Милена была подле него.

Даже в их квартирке в Курэ этим летом было нестерпимо душно. Альфредо сидел за кухонным столом в трусах и майке. Из распахнутого настежь окна чуть-чуть тянуло прохладой. Вокруг лампы вились ночные бабочки.

Альфредо яростно хлопал себя руками по лицу, давя комаров, не дававших ему покоя.

Милена сидела в халате, с голубой сеткой на голове. Ее мучило то, что муж раздражен. Хотелось, чтобы он перестал сердиться, и, желая сделать ему приятное, она предложила Альфредо выпить вишневого морса, который целый день простоял на льду.

Альфредо сказал:

— Да выслушай меня наконец. Насколько я понимаю, тебя это тоже касается!

Милена молчала. Мысли и цифры мелькали в ее голове. Они всплывали и исчезали, как кусочки льда, таявшие в стакане морса. Глаза у нее слипались. Голос мужа заставил ее встрепенуться.

— Прости» что я накричал на тебя, — сказал Альфредо. — Меня расстроил список безнадежных долгов. Ты не сердись на меня» а радуйся, что все это меня беспокоит. Дело идет о нашем будущем.

Перед сном нужно было, как всегда, закрыть газ и вынести мусорное ведро. А в ванной свет погашен?

— Вот увидишь, все должники заплатят, — сказала Милена и поцеловала мужа в висок.

Милена спала крепким сном, каким спится женщине в восемнадцать лет. Ей снились траурные платья, неоплаченные счета и комары. Комната хорошо проветрилась: дверь и окна были распахнуты настежь. Светила луна. Достаточно было поцелуя, чтобы Милена проснулась. Это он, любимый! Как хорошо? Она сразу же успокоилась. Теперь можно сладко заснуть, подложив под щеку руку Альфредо. Милена прижимала ее к себе, как девочка прижимает куклу.

Но Альфредо снова разбудил ее. Чтобы видеть ее лицо, он зажег лампу на ночном столике.

— Тебе придется работать со мной в лавке, — сказал он. — Мы должны все наладить. Ты будешь стоять за кассой. Купим кассу-автомат. Так получится солиднее. А я буду работать за прилавком. Прекрасно обойдемся без приказчика. Покупателей с виа дель Корно мы потеряем, зато будут другие — с проспекта Тинтори и из пансионов на набережной Арно.

Милену одолевал сон. Она согласилась: «Ну да, конечно?» — и представила себя за кассой. Касса звенит: трин-трин-трин. Трин-трин, ты спишь, Милена?

— Родители воспитали тебя белоручкой, — про долежал Альфредо. — Совсем не похоже, что ты выросла на виа дель Корно. — Он погасил свет и продолжал свои наставления, не замечая, что жена уже заснула. — Ты же знаешь» что в жизни не только розы: у тебя перед глазами было столько примеров. Вспомни, как живет семья Клары! Вспомни, чем кончила Аурора! Я прошу тебя лишь об одном: помоги мне поставить дело в лавке как следует Это ведь в твоих интересах, не правда ли? В лавке ты бу дешъ хозяйкой. Старайся правильно давать сдачу. А если поначалу ты будешь делать это не очень быстро, не беспокойся — потом научишься!

— Да, да. Альфредо! Спокойной ночи.

Ты спишь? Трин-трин. Первые лучи восходящего солнца уже золотят на холмах кипарисы.

Июнь месяц. Занимается заря. На виа дель Корно все еще погружены в сон.

У фонаря над входом в гостиницу не хватает двух стекол.

Неподалеку от писсуара на стене — выцветший от времени лозунг: «Трудящиеся! Голосуйте за Бастаи!» Это написал дегтем Мачисте во время выборов 1921 года. Но почему Карлино не замазал его призыв известкой?

Теперь у петуха угольщика Нези есть все основания петь очень рано. Его пение доносится до курятника Маргариты и поднимает там целую бурю.

Бродячие коты расселись на ступеньках подъездов… Они не спускают глаз с решетчатых окон угольной лавки, из которых по ночам выглядывают крысы. Серая кошечка, лишившаяся этой ночью невинности, свернулась клубочком на пороге сапожной мастерской. Над дверью вывеска: «Здесь шьют обувь на заказ».

Через полуоткрытые или широко распахнутые окна первого, второго и третьего этажей доносится тяжелое дыхание тех, кто, устав за день, спит беспробудно до самого утра. Крепче всех сон у землекопа Антонио: его крап слышен даже через улицу, на третьем этаже дома. И Синьора, завидуя землекопу, проклинает его тысячу раз и ночь. Беспокойнее всех спит Бьянка: она ворочается в постели и говорит во сне. Ривуар и Нанни спят безмятежно, мерно посапывая. Ровно дышит мусорщик Чеки. Иногда, при особенно глубоких вздохах, у него вырывается даже свист.

В окна верхних этажей солнце светит ярче. Мачисте недовольно фыркает и прячет голову под простыню. Маргарита встает, чтобы спустить жалюзи. Мария выключает будильник и осторожно выбирается из постели. Сейчас она улыбнется жильцу и скажет ему: «Доброе утро». Нези еще спит сном праведника. За стеной спит его жена. Оба они не знают, что каждую ночь, сразу лее после обхода патруля, Отелло куда-то исчезает. А вот почивают супруги Стадерини. Наступающий день задаст много работы их острым языкам! Сплетни неразлучны с нищетой.

Верхние этажи. Спит бухгалтер Карло Бенчини — «фашист первого призыва».

Около восьми мать разбудит Карлино и подаст ему кофе в постель. Карлино служит в страховом обществе. На своем служебном столе он держит кинжал, на котором видна запекшаяся кровь. Пока что Карло Бенчини спит. У него рыжие волосы. Во сне он кажется совсем юным — веснушки на щеках и на носу придают ему сходстве с мальчишкой. Карлино двадцать четыре года, а на его совести уже три убийства. Так он «служит родине». На спинке его кровати висит дубинка в черном кожаном чехле; на рукоятке ее вырезано: «А мне плевать!» Вынув дубинку из чехла, мы увидели бы, что она крепкая, кленовая, а внутри у нее железный стержень. Сапожник говорит, что дубинка и ее владелец натворили бед больше, чем разбойник Какус [13]. «Душегубы!» — вторит ему Фидальма Стадерини. Но супруги говорят об этом шепотом, спрятавшись под одеяло. Когда Карлино шествует по улице, все ему кланяются. Нанни приветствует его, вскидывая руку, как это делают фашисты. Хозяин гостиницы, Ристори, подмигивает и отвешивает низкий поклон. Только Мачисте может позволить себе не замечать Карлино. Встречаясь с Мачисте, Карлино отворачивается: он обещал матери не устраивать больше скандалов на своей улице.

Карлино живет вместе с матерью. Она сдает одну комнату Освальдо Ливерани, коммивояжеру по продаже бумаги и бумажных изделий. Отец Карлино торговал галантереей на площади Сан-Лоренцо, а также прирабатывал на аукционах. Во время войны вся семья переехала на виа дель Корно. Карлино было тогда пятнадцать лет. Он был то жестоким, то по-своему великодушным мальчиком, смотря по настроению. А настроение у него менялось, как погода в марте (месяц его рождения). Карлино убежал из дома и присоединился к легионерам Д'Аннунцио, которые шли на Фиуме [14]. Во время его отсутствия умер отец: его задавил трамвай. Вагоновожатый был социалистом! Отец Карлино был тоже социалистом, но об этом сын и не вспомнил.

Миром движет избирательное сродство, сродство и в добре и в зле. Карлино, как поется в песне, «из фашистов фашист», а они, словно герои романа Гёте, тянутся душою друг к другу. В страстях добро и зло смешиваются. Карлино отдался своей страсти душой и телом. Авантюры, насилия, кровь волнуют его больше, чем хорошенькая женщина. Ему нравится, что на него смотрят с почтением и страхом, «как на укротителя в цирке». И вместе с тем Карлино уверен, что действует на благо родины.

Бывают такие услуги, в которых не отказывают. Несколько дней назад Карлино встретил Нези, тот поджидал его на виа деи Леони. Нези — трус и выжига, но он помогал чернорубашечникам, этот денежный мешок на хорошем счету у фашистов. Нези снял шапку и сказал, что хочет с ним поговорить. Карлино пригласил его к себе, но угольщик отказался.

— Лучше зайдем куда-нибудь, выпьем коньяку со льдом, — сказал Нези. — А по дороге поговорим. Так оно спокойнее. На нашей улице что ни окно, то уши.

— Я ни от кого ничего не скрываю, — ответил Карлино, но все же принял приглашение, подумав при этом: «Выжму из него пять тысяч лир и заплачу свой долг в „Казино Боргези“. Сам бог послал мне этого борова. Наверно, станет просить, чтобы я припугнул Чекки — они пристают к нему из-за Ауроры. Мне это будет не трудно. Стоит только остановить мусорщика и сказать: „Эй ты, поганая метла! Нези — мой друг. Оставь его в покое. Понятно?“

— Только с фашистами и поговоришь по душам, — сказал угольщик.

— Не трепли зря языком, Нези.

Они вышли на площадь Синьории. Последние трамваи спускались к Калимала. Но у бассейна Бьянконе было еще довольно много народу, люди наслаждались вечерней прохладой. Извозчик распевал песенку. Прошла под руку с офицером Олимпия, та, что живет в гостинице «Червиа». Угольщик сказал:

— Вы вот, синьор бухгалтер, не считаете меня за фашиста. Однако у меня есть кое-какие заслуги. В свое время именно вы — и не один раз — приходили просить у меня машину. Разве я когда-нибудь отказывал?

— Если кто-нибудь в тебе сомневается, направь ко мне.

В кафе на площади Витторио официанты убирали стулья. Огни уже были погашены. Ривуар со своей корзинкой с миндальными пирожными выходил из-под сводов галереи Уффици. Центральные улицы опустели. На перекрестках бросались в глаза фигуры голодных проституток. Город погружался во тьму, наступал час появления ночных бродяг, завсегдатаев игорных притонов и домов терпимости. В ночных кафе столики были расставлены прямо на тротуаре. Здесь не знали сна, как не знают сна те пороки, которыми кишит город. Два гоночных автомобиля носились вокруг площади, отравляя воздух газом, который с оглушительным треском вырывался из выхлопных труб. На углу виа деи Тозинги компания молодых повес стреляла из револьверов по убегающим кошкам. Выстрелы сопровождались женским смехом и визгом.

— Идиоты! — сказал Карлино. — Из флобертов стреляют.

Раздался почти человеческий вопль раненого кота.

— Наконец-то хоть в одного попали!

— А что вы думаете о Синьоре? — вдруг спросил Нези.

— Брось, Нези! Скажи лучше, что ты сам о ней думаешь?

— Вообще-то мне нравятся такие старушки. Но сейчас Синьора сунула нос не в свое дело. Она приняла сторону Чекки… Конечно, я мог бы на это наплевать: совесть у меня чиста. Но на днях Синьора понесла такую чушь, что не мешало бы заткнуть ей глотку… Вы меня понимаете, синьор бухгалтер? Достаточно будет одного вашего внушения.

Карлино спросил коротко и резко, словно выстрелил из револьвера:

— А сколько за беспокойство?

Они договорились и стали пить коньяк со льдом рюмку за рюмкой. Возвратившись домой, уже лежа в постели, Карлино подумал: «Ну, значит, Нези здорово струхнул, если надеется, что старуха даст себя запугать».

Желая убедить Синьору в том, что ему трудно уплатить наличными, Нези попросил неделю отсрочки. Ему; пришлось подписать векселя: старуха была настроена очень решительно, и другого выхода у него не оставалось.

Поначалу Карлино казался Нези верным козырем. «Конечно, старуха не бунтовщица, однако за ней водится немало грехов. Она ни за что не пойдет против фашистов. Но она может договориться с ними». Вот эта мысли и не давала ему покоя.

Карлино, думал Нези, чувствует себя как на аукционе: ждет, кто даст больше. Он два дня откладывал свой разговор с Синьорой, пока Нези не поднял плату до пяти тысяч. Но если старуха предложит ему шесть тысяч, Нези проиграл. Аукцион начался. Как можно было положиться на Карлино! «Стареешь, Нези, стареешь», — ворчал он и бил себя кулаком по лбу. Копошась в глубине угольной лавки, Отелло слышал, как отец ворчит и скулит, словно большой пес. Но пса этого Отелло больше не было жалко.

Нези думал: «Покойник» еще слишком свежий. Продать его — себе дороже».

Эджисто Нези спал спокойно. Но стоило ему открыть глаза, как его мозг начинали буравом сверлить страхи. Сегодня Карлино обещал перед работой зайти к Синьоре. «Они договорятся за мой счет», — поворот бурава. Другой поворот: «Они сдерут с меня шкуру». Третий поворот, причиняющим острую боль в затылке: «Ведь это — фашист. Кто заплатит больше, тот его и купит».

Фашист, совершивший три убийства, не ведает угрызений совести. Крики избиваемых дубинкой людей не производят на него впечатления. Но Нези не знает, что даже для фашиста существует приказ. Когда Карлино, расхваставшись, рассказал своим товарищам, какое дельце он хочет обделать, один из фашистских главарей заявил ему, что Синьора «священна и неприкосновенна». Вот тебе раз! Карлино живет напротив Синьоры, но он даже не подозревал о том, что она выплачивает фашистской федерации налог в сумме пятисот лир ежемесячно.

— Лучше вот что, — сказал командир. — В твоем районе есть один колбасник — Альфредо Кампольми. Он отказался сделать чрезвычайный взнос в нашу кассу. Ты не мог бы уговорить его? По-хорошему, конечно!

Свет разгоревшегося дня озаряет уже не только вершины холмов, но и равнину. Солнце с каждым часом припекает все сильнее. Оно ярко освещает луга в Курэ, врывается в дома и упорно хочет высушить последние струйки воды в реке Муньоне, по берегам которой пасутся стада.

Милена уже на ногах. Сегодня она начнет работать в колбасной. Касса установлена справа от входа, у стены,

за полукруглым барьером. Милена будет сидеть, словно под балдахином — спиной к полкам, заставленным консервными банками «Манфреди ди Колорно», у которых на этикетках алеет громадный помидор. Убирая с подоконника кувшин с молоком, выставленный с вечера на свежий воздух, Милена видит, как на заводе Берта сторож отворяет настежь ворота. Фабричные трубы уже дымят. Неподалеку — картонажная мастерская, где до прошлого года работала Аурора.

Для работы за кассой Милена сшила себе белый халат с вышитым воротником. Вчера вечером она была вместе с мужем в лавке и поняла, как действует механизм кассы. Все это для Милены пока еще только игра. Она приготовила книгу, которую будет читать в «мертвые часы» — от трех до пяти. В это время Альфредо обычно дремлет в комнате за лавкой. Предстоящая работа вызывает у Милены радостное беспокойство — так волнуются дети перед началом спектакля.

Милена — это мягкая глина, которой каждый нажим пальца может придать новую форму и выражение. Годы ее детства и юности прошли на виа дель Корно, и она прожила их, как невинная голубка, свившая гнездо на клетке льва. Из-под крылышка матери Милена вступила в жизнь робким и невинным существом. Теперь ее формирует Альфредо.

Милена будит мужа и подает ему в постель горячий кофе с румяными поджаренными гренками.

Солнце уже стоит высоко… Смолк утренний перезвон будильников. Отелло отпер угольную лавку. Кузнец почистил лошадь. Чтобы отворить дверь своей каморки, сапожнику пришлось столкнуть с порога серую кошечку. Карлино сказал матери, что сегодня он не пойдет на службу. Потом спустился в угольную лавку и сообщил Нези о том, что он взял Синьору под свое покровительство. Он даже вернул угольщику аванс в тысячу лир.

Нези оторопел, от злости у него перехватило дыхание.

— Из всех рыжих честным был только один — Христос. Да и тот подлец! — все время повторял он.

Отелло спросил, не болен ли он. Нези в ответ швырнул в сына пресс-папье.

Когда Карлино вошел в колбасную, Милена развлекалась тем, что, желая набить себе руку, выбивала на чеках — 0.00. Покупателей еще не было, и Альфредо замачивал на завтра вяленую треску: завтра пятница, постный день и день, когда в лавку заходят приезжающие в город фатторе. Альфредо вытер руки о передник и спросил:

— Чем могу служить, синьор бухгалтер?

Карлино дружелюбно болтал с Миленой. Они знали, друг друга с детских лет. В детстве Карлино, видя Милену у окна, делал вид, что хочет запустить в нее камешком. Девочке нравилась эта игра: она нарочно выглядывала из окна, чтобы Карлино ее попугал. Потом Карлино убежала в Фиуме, к Д'Аннунцио, об этом говорила вся улица. Ми-лена дрожала за. Карлино, как за «юного ломбардского разведчика» [15]. Впоследствии она избегала Карлино, потому что он «избивал людей», но в ее памяти сохранился образ, навеянный чтением романа «Сердце».

— К вашим услугам, синьор бухгалтер, — повторил Альфредо.

Карлино был мил и любезен. Он сказал:

— Оказывается, вы, синьор Кампольми, взяли себе жену с виа дель Корно! Вы похитили лучшего из наших «ангелов-хранителей»!

Но Альфредо не понравился такой комплимент.

— Что прикажете? — еще раз спросил он.

— Собственно, ничего, — сказал Карлино, вдруг став серьезным. — Я просто хотел кой о чем информировать вас.

В лавку вошла женщина, спросила сто граммов томатной пасты и пятьдесят — масла.

— Не угодно ли вам пройти сюда, синьор бухгалтер, — сказал Альфредо. Они заперлись в задней комнате.

Милена никак не могла представить себе, о чем они могут разговаривать. Потом подумала: он избивает людей. Сердце у нее сильно забилось, и, сама того не замечая, она вышла из-за кассы. Но тут в дверях показался Карлино. Альфредо шел следом за ним, глаза у него были мрачные, как в тот вечер, когда умер его отец.

Потом все время приходили и уходили покупатели, Милена и Альфредо ни на минуту не оставались одни. Покупатели словно сговорились: едва затворялась дверь за одним, тотчас являлся другой. Ручка кассы вертелась не переставая почти до часа дня. Альфредо избегал взгляда жены. Женщина, купившая пятьдесят граммов масла, шепнула Милене: «Скажите мужу, чтоб не ссорился с этими типами. Они сейчас в силе». Около двух опустили жалюзи, сели завтракать в задней комнате, и Альфредо сказал:

— Я отказался дать денег фашистам. Вот Карлино и приходил припугнуть меня. Они полагают, что я такой же податливый, как отец. А я ответил этому Карлино, что если им нужны деньги, пусть сами их зарабатывают. Правильно я поступил?

А Милена? Милена ответила:

— Ну, конечно. Мы ведь в поте лица добываем каждую копейку!

Неужели достаточно несколько часов посидеть за кассой в колбасной, чтобы из ангела превратиться в торговку?

— Ну, а он что? — спросила она.

— Он сказал, что мы еще встретимся. Но теперь не двадцать первый год! Теперь они уже не избивают людей. Главное — проявить твердость!

Они позавтракали. Поцеловались через стол. Потом Альфредо растянулся на койке, а Милена, забыв о своей книге, воспользовалась этим, чтобы подсчитать утреннюю выручку. Она еще ничего не знала о валовой и чистой прибыли. На минуту ей показалось, что вся выручка составляет их доход. Едва муж встал, как она спросила:

— Во что нам обходятся сто граммов кровяной колбасы?

Но вместо того чтоб ответить ей, Альфредо сказал, что он передумал: лучше заплатить столько, сколько фашисты потребовали. И даже надо поскорее подать заявление о приеме в их партию.