"Золотой ключ. Том 2" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роут Мелани, Эллиот...)

Глава 42

Первая осенняя буря была для Галиерры Веррада настоящим бедствием. Ветер расколол черепицу на крыше и забил осколками водосточный желоб, обнажив толевое покрытие, которое тут же отошло и порвалось. Когда начались дожди, дерево и штукатурка размокли от воды, выливавшейся из засоренного водостока. Капли превратились в струйку, струйка в ручеек. К полудню поток хлынул на чердак, о существовании которого все забыли.

Когда потоп был обнаружен, рабочие, рискуя жизнью, бросились латать крышу, менять черепицу и чистить водосток под струями хлещущего дождя. Слуги с бешеной скоростью вытирали тряпками воду, стекавшую по чердачной лестнице прямо в кладовку, где хранились менее значимые произведения искусства. Другие слуги спешили вынести картины из опасной зоны в помещение Галиерры. Сам Великий герцог Коссимио, напуганный возможным уроном, который могло понести семейное достояние, схватил лом и открывал ящики с картинами. Все Грихальва незамедлительно явились на зов. Первым прибежал Верховный иллюстратор Меквель. Когда он увидел, как пострадало прекрасное полотно Иверина Грихальвы “Обручение Клеменсо I и Луизы до'Кастейа”, его глаза наполнились слезами.

К счастью, это было единственной крупной потерей.

Все остальные повреждения свелись к покоробленным рамам и нескольким грязным пятнам. Все это легко можно было исправить. Главной опасностью оставалась плесень, но она была извечным врагом во влажном климате Мейа-Суэрты, и Грихальва знали, как с ней бороться. Они принесли множество мольбертов и расставили наиболее промокшие картины сушиться прямо в Галиерре. Остальные прислонили к стенам, — пока для них не будут сколочены новые ящики.

Таким образом Мечелла получила возможность изучать всю коллекцию картин до'Веррада. Во время спасательных работ Кабрал трудился в Галиерре, и она часто обращалась к нему по поводу какой-нибудь картины, из тех, что не выставлялись на памяти уже нескольких поколений. Здесь можно было теперь увидеть “Рождение” или “Венчание” некоего родственника до'Веррада, “Запись” на некую собственность Великих герцогов, многочисленные “Завещания”, пейзажи, иконы, портреты Верховных иллюстраторов — словом, все что только возможно, и Мечелла могла изучать хронику в свое удовольствие.

— Это, конечно же, только копия, — сообщил Кабрал, когда они разглядывали “Верховного иллюстратора Тимиуса Грихальву”. — Оригинал находится в нашей Галиерре вместе с другими портретами Верховных иллюстраторов. И если вы хотите сказать, что все они похожи, — эйха, вы правы! Все мы, Грихальва, рождены от кровосмешения. И в наши дни редкость, чтобы кто-нибудь родился с серыми или светло-карими глазами, светлой кожей или не таким огромным носом, как у всех остальных.

Он уныло потрогал свой нос.

— Я один из этих немногих — разве это нос!

— У тебя и глаза зеленоватые! По крайней мере, — поддразнила она его, — по этим признакам тебя можно отличить от твоих многочисленных кузенов. А как должны выглядеть настоящие Грихальва?

— Как Меквель, — сразу ответил он. — Чуть выше среднего роста, черные волосы, темно-карие глаза с длинными ресницами, темная кожа, которая никогда не обгорает…

— Мне остается только завидовать этому. Я собрала уже немыслимую коллекцию шляп!

— Кожа Грихальва и золотые волосы? Нет, ваша светлость, лучше всего вам выглядеть как есть.

— Эйха, я рада, что Тересса не темнеет — по крайней мере я больше не буду единственной блондинкой в Палассо! Что это там за картины?

Он боком протиснулся за вазой с розами — в Галиерре было полно народу — и наклонился над прислоненными к стене картинами.

— Ага, узнаю. Совсем ранние работы Грихальва. Вот это — “Рождение Ренайо”, брата герцога Хоао, умершего в возрасте четырех лет. Видите, тут нет окаймляющих рун? Никто не писал руны в то время. Верховный иллюстратор Сарио ввел их лет на пятьдесят позже.

— Он многое изменил в живописи Грихальва, правда? Кабрал улыбнулся ей через плечо.

— Я вижу, вашей светлости вовсе не надо записывать мои бесконечные лекции!

— Это вызов? — Она рассматривала картину, старательно применяя новые знания о различиях в стиле и композиции. — Примитивно, да? Но мне казалось, “Рождение” того периода обязательно включало образ матери, почему же Эльсева до'Эллеон… — Она оборвала себя, раздраженно тряхнув головой. — Ну конечно! Ренайо был мальчиком, и рисовать его вместе с матерью считалось бы ересью.

Кабрал кивнул.

— Сцены с Матерью и Сыном возможны только на иконах. Поэтому маленький Ренайо на портрете один. Но.., погодите, где же я ее видел? — Он перебрал картины и вытащил маленький портрет женщины в голубом с новорожденной голенькой девочкой на руках.

— Сестра Хоао и ее дочь, — объявил он, Мечелла задумалась, припоминая семейную генеалогию.

— Катерин и… Аланна?

— Алиенна, — поправил он. — Но все равно очень хорошо, ваша светлость. Никто нынче не помнит Катерин.

— Если бы не портрет, можно считать, что ее и не было. Это грустно, Кабрал. Очень грустно.

— Ничуть, ваша светлость. Благодаря портрету она будет жить вечно.

— Заточенная в картине, как все мы будем когда-нибудь. — Мечелла с печальной улыбкой пожала плечами. Она перешла от кучи полотен, которые они рассматривали, к одинокой картине, повернутой изображением к стене. — А это что? Она не повреждена, но стоит отдельно, как будто хранитель еще должен с ней поработать. Помоги мне повернуть ее.

Вместе они с трудом сдвинули тяжелый портрет (он был написан на дереве и заключен в огромную раму) и прислонили к ближайшей вазе. Мечелла мысленно перебрала все известные ей характеристики — руны, цвета, поза и расположение фигуры, символические цветы и травы, одежда и так далее и так далее, — но этот портрет не был похож ни на один из виденных ею ранее.

Вдоль всего края шли золотые руны. Черные тени слева от каждого символа придавали им глубину. Композиция была сложная и довольно странная: по краю изображенного на портрете стола шли затейливые узоры и еще руны, плохо различимые под золотой бахромой свисающей зеленой скатерти. Перед женщиной стояло зеркало на подставке, за ее правым плечом висела какая-то картина, драпировка прикрывала угол, но всякий, кто смотрел на портрет, видел только изображенную на нем женщину.

У нее были темные волосы и серые глаза, прекрасные, как у большинства женщин Грихальва. Она решительно наклонилась над столом, казалось, еще движутся жемчужины на ее лифе. Длинная изящная рука лежала рядом с огромной книгой, второй она потянулась к небольшой лампе, как будто хотела поправить огонь. Украшенный драгоценными каменьями кожаный переплет книги угадывался лишь по золотому мерцанию, поскольку книга была открыта, чтобы женщина могла читать ее.

Слева от женщины находилась внушительная, окованная железом дверь, но она была не заперта и засовы не задвинуты. Позади виднелись сводчатые, глубоко утопленные в стене окна. Ставни на них были раскрыты, пропуская свет чудесного весеннего утра. У одного окна стояла толстая свеча, высотой около шести дюймов. Свечу явно только что задули, тонкий дымок поднимался вверх от почерневшего фитиля. Тонкая, изящная, не виданная доселе работа. Но, разглядывая картину, Мечелла поняла также, что в ней отсутствует общая композиция, заданная цветом, формой, углами или линиями. Поза женщины не привлекала взор к остальным книгам, лежащим на столе, розовый свет зари не отражался в запотевшем серебряном кувшине, тени от фонаря падали на платье цвета пепельной розы и на бледные щеки женщины, но не дотягивались до глиняной вазы с фруктами. Кабрал учил Мечеллу внутренней геометрии картин, но здесь она не наблюдала ничего подобного.

Традиционно проанализировать эту картину оказалось практически невозможно. Все внимание сосредоточивалось на лице, не отвлекаясь на что-нибудь еще. Голова женщины была поднята, как будто что-то заставило ее оторваться от фолианта, линия губ решительна и дерзка, темные кудри растрепаны, словно она только что запускала в них пальцы, перед тем как потянуться к лампе. А глаза! Таких глаз, необычайно выразительных, умных и трагических, Мечелле не приходилось видеть никогда — ни на портрете, ни в жизни.

И еще она услышала, как Кабрал задохнулся от изумления.

— Матра Дольча! Это же Сааведра!

— Кто?

Кабрал уставился на картину, темные глаза распахнулись, смуглая кожа казалась серой. Когда Мечелла тронула его за руку, он явственно вздрогнул.

— Ох, простите меня, ваша светлость, я просто… Это она! Не могу поверить. Никто не видел этой вещи вот уже лет сто!

— Но кто она? — повторила Мечелла, пораженная тем, что картина может привести человека в такое смятение.

— Сааведра, — произнес он с благоговением. — Шедевр Сарио Грихальвы.

Работа одного из величайших Верховных иллюстраторов, и никто не видел ее столетие?

— Почему она не выставлена в Галиерре? Потрясенный, Кабрал шагнул назад, будто от портрета исходил яркий свет, обжигавший глаза.

— Я.., я не знаю.

Он был честным человеком, с открытым сердцем, но теперь было видно, что он лжет.

— Конечно, ты знаешь, Кабрал, — с упреком сказала Мечелла. — У этой картины должна быть история. У остальных же есть.

— Может быть, вы устали, ваша светлость? Мы здесь уже давно и…

— Моя светлость чувствует себя превосходно, Кабрал. С этим ребенком я мучаюсь по вечерам, а не утром. И в следующий раз, когда захочешь отвлечь меня, не будь таким неуклюжим. Расскажи мне историю Саавсдры — у нее красивое имя.

Он вздохнул, признавая свое поражение.

— Она была Грихальва, близкая родственница Сарио. Легенда утверждает, что она была так же талантлива, как он, талантливее почти любого мужчины, рожденного с тех пор в нашей семье.

— Звучит немного скандально, — улыбнулась Мечелла. — Женщина — иллюстратор! Что с ней случилось?

Кабрал сглотнул, не отрывая взгляд от картины.

— Сааведра полюбила того, кого ей не следовало любить, и, чтобы не видеть, как ее любовник женится на другой, она исчезла из Мейа-Суэрты — даже из Тайра-Вирте. Он искал ее, но не обнаружил никаких следов. Сарио написал этот портрет, чтобы ее любовник мог смотреть на него и вспоминать.

Довольно грустная история, но непохоже, чтобы именно это так поразило Кабрала. Мечелла снова внимательно всмотрелась в лицо Сааведры. Что-то неуловимое в серых глазах откликнулось в ее душе, разбудив схожее чувство. Фамильные черты Грихальва в лице Сааведры не имели к этому никакого отношения. Мечелла почувствовала, как ее брови поползли вверх от изумления. У нее не было ничего общего с прекрасными трагическими глазами той женщины…

— Чиева до'Орро, вы нашли ее!

К ним подбежал, хромая. Верховный иллюстратор Меквель, опираясь на трость с золотым набалдашником, подаренную ему Коссимио по случаю болезни.

— Я искал ее все эти четыре дня!

— Рада видеть вас в добром здравии, — улыбнулась ему Мечелла.

— Ничто не может придать новую силу старым костям, ваша светлость, — с поклоном ответил он. — Кабрал, я должен тебя похитить. Попроси кого-нибудь помочь тебе отнести “Первую Любовницу” наверх и упаковать.

— Первую?..

Мечелла почувствовала подступающий спазм, но это не имело никакого отношения к беременности. Ее взгляд метнулся к Кабралу. Он смотрел в сторону. Неудивительно, ведь покинутым любовником Сааведры был герцог Алехандро до'Веррада!

Глупо было с ее стороны не подумать об этом. Здесь, в Палассо, пусть даже в кладовке, не могло быть картин, не имеющих отношения к до'Веррада. Внезапно история из печальной превратилась в оскорбительную, напоминая о той, другой женщине Грихальва, которая сейчас называет себя графиней.

С нарочитой небрежностью Мечелла обернулась к Верховному иллюстратору.

— А почему она покинула Алехандро?

— Никто не знает. — Меквель сложил руки на набалдашнике трости, его длинные пальцы были еще сильными и гибкими в отличие от ног и спины, разъедаемых болезнью. — Одни говорят, будто ее изгнали советники Алехандро, другие — что она исчезла по собственной воле, третьи даже предполагают, что ее убили. — Он бросил на “Первую Любовницу” задумчивый взгляд из-под темных ресниц. — Много разного говорят, но никто не знает правды.

Мечелла почувствовала невольную жалость. Это рассердило ее, как будто она пожалела ту, другую любовницу, не заслуживавшую ничего, кроме презрения. И вдруг Мечелла поняла, почему инстинктивно она испытывала к Сааведре сострадание и дружеские чувства. Не успев подумать, стоит ли делиться с кем-нибудь этим открытием, она услышала свой собственный голос:

— Заметил ли хоть кто-нибудь, что она беременна? Двое мужчин затаили дыхание. Меквель принялся внимательно изучать картину, бормоча что-то себе под нос, тем же занимался и Кабрал. Мечелла наблюдала за ними, не объясняя, почему пришла к такому выводу. Это было очень просто: именно поэтому лицо Сааведры и казалось ей знакомым. Дело не в форме рта, носа, не в цвете волос или какой-нибудь другой характерной для всех Грихальва черточке. Несмотря на непокорную складку рта, проницательность и горечь ясных серых глаз, на ее лице было то самое необъяснимое выражение, которое Мечелла в последнее время так часто видела в зеркале.

— Я думаю, ей пришлось уехать, потому что она была беременна от Алехандро, — сказала Мечелла. — Появление бастардов нигде никогда не приветствовалось. И, кроме того, Грихальва в то время — как ты говорил, Кабрал?

— Укрепляли свои позиции при дворе, — пробормотал Кабрал, косясь на Верховного иллюстратора.

Меквель пожал плечами — в конце концов, это была правда.

— Таким образом, — продолжала Мечелла, — из-за этого ребенка она представляла опасность не только для до'Веррада, но и для своей семьи. Возможно, она скрылась сама, или ее увезли силой, могли даже действительно убить.

— Это многое объясняет, — задумчиво промолвил Верховный иллюстратор. — В легенде говорится, что она и Алехандро любили друг друга так сильно, что он готов был жениться на ней, если б это представлялось возможным. А в случае ее беременности женитьба была бы благородным поступком с его стороны… — Внезапно он нагнулся к самой раме, изучая написанные там руны. — Кабрал, посмотри на эту последовательность. Видел ты раньше что-нибудь подобное?

Одеревенев, как дубовая панель, на которой была написана картина, Кабрал ответил:

— Это оскурра. Верховный иллюстратор, а я мало что знаю о ней.

— Да-да, правильно. Ты же не… Эйха, достаточно, — поспешно сказал Меквель и поморщился от боли, выпрямляясь. — Я должен все это изучить до того, как ее уберут. Отнеси картину наверх, в мой кабинет, Кабрал.

— И накрой ее чем-нибудь, — внезапно добавила Мечелла. Меквель взглянул на нее с любопытством, переходящим в восхищенное одобрение.

— У нее поразительные глаза, правда? Мне бы не хотелось войти как-нибудь к себе, испугаться и упасть из-за ее неистового взгляда. Сарио был гений, спору нет, но эта картина, она.., необычная.

Мечелла не имела в виду ничего подобного, она просто не хотела, чтобы кто-нибудь еще увидел “Первую Любовницу” и вспомнил то, что ей хотелось бы забыть. Слушая, как иллюстраторы предполагают унести портрет, она подумала, что было бы хорошо так же просто разделаться с той женщиной из рода Грихальва, которая пошла по стопам Сааведры.

Через несколько недель прибыла сестра Арриго с тремя детьми, повергнув весь Палассо в волнение. Мечелла видела Лиссию первый раз в жизни, и ее тошнило не столько от беременности, сколько от смущения. Коссимиа и Гизелла обожали единственную дочь, Арриго считал сестру, которая была старше его на целых два года, чуть ли не божеством, а все придворные вышли ее встречать, несмотря на то что прибыла она ночью во время грозы. Когда остались только свои, а детей отослали спать, Мечелла отважилась на комплимент, сказав, как все были рады видеть гостью.

Лиссия расхохоталась и пинком отшвырнула туфли.

— Эйха, они пришли только потому, что не видели меня так долго. Им хотелось посмотреть, какой урон нанесла моей внешности дикая Кастейа!

Она отбросила с лица черную вуаль — знак вдовства — и положила ноги в шерстяных чулках на скамеечку у огня.

— Все думали, что ты будешь выглядеть лет на семьдесят, — ухмыльнулся Арриго, протягивая ей кружку подогретого вина с пряностями, — а тебе, умница ты наша, больше пятидесяти не дашь!

Лиссия показала ему язык. Он угрожающе поднял кружку, будто собирался вылить вино ей за шиворот. Гизелла резко хлопнула в ладоши, по привычке пытаясь их разнять, и рассмеялась.

— Эйха, Челла, видишь, что мне приходилось терпеть, когда они были детьми!

— Они и есть дети, — сказал Великий герцог, изображая неудовольствие. — Не старше десяти лет, обоим.

Внезапно он нахмурился, его веселое настроение куда-то испарилось, даже усы обвисли.

— Ты уверена, что счастлива в своей Кастейе, дочка? Это так далеко от двора!

— О, это нынче вполне цивилизованное место, папа! Мне даже не нужно больше самой сворачивать шеи цыплятам. Просто поразительно, что могут сделать наследство и талант до'Веррада с пришедшим в упадок величием. — Она отхлебнула вина и вздохнула, пошевелив пальцами ног. — И все же хорошо вновь оказаться дома.

Лиссия вышла замуж за Ормальдо до'Кастейа в девятнадцать лет, и этот брак по расчету стал браком по любви. Она сказала как-то Арриго, что, поскольку во всей Кастейе не было больше ни одного интересного мужчины, ей пришлось от скуки влюбиться в своего собственного мужа. Пересказывая это Мечелле, Арриго, скривившись, добавил, что сестра его не только удивительно легко влюбилась в Ормальдо, она не знала скуки с того самого дня, как граф увез ее в свои развалины, которые почему-то называл замком.

Лиссия никогда не любила балы и вечеринки. Она, конечно, помогала матери в благотворительной работе, но, когда вышла за Ормальдо, поняла, для чего рождена на этот свет: чтобы командовать армией, отвоевывающей Кастейю у разорения и разрухи.

От этого брака родилось трое детей — Гризелла, Малдонно и Риобира. А потом Ормальдо умер от изнурительной болезни в возрасте всего лишь сорока трех лет. Лиссия, которая была моложе мужа на одиннадцать лет, заперлась вместе с детьми в восстановленном замке и не выезжала оттуда все три года после его смерти. Но теперь Малдонно, граф Кастейский, стал уже достаточно взрослым для должности пажа при дворе своего дедушки. Вот почему они приехали в Мейа-Суэрту.

На следующий день, ранним утром, Лиссия привела своих детей — все еще в ночных рубашках — посмотреть на маленькую кузину. Они старательно изображали восхищение, затем с гораздо большим энтузиазмом принялись играть в детской.

— А теперь, когда мы избавились от детей, — сказала Лиссия, присаживаясь на край кровати, — можно наконец спокойно поболтать. Я так рада, что наконец увидела тебя, каррида! Ты точно такая, какой я представляла тебя по письмам Арриго.

— А ты такая, как все о тебе рассказывают.

Мечелла силилась улыбнуться. Ее трясло от усталости, после того как они вчера засиделись допоздна, а поскольку приближался праздник Иллюминарес, она понимала, что ей необходимо отдохнуть как можно лучше.

— Единственное, чему стоит верить, — подмигнула ей Лиссия, — так это то, что я в самом деле коротышка, а терпение у меня и того короче! Вы, длинноногие создания, не понимаете, что это значит — всю жизнь смотреть вверх. У меня постоянно болит шея. Есть только одна причина, по которой я не покрылась с ног до головы синяками от постоянных падений: я произвожу столько шума, что люди поневоле вынуждены замечать меня. А теперь расскажи мне последние сплетни.

Мечелла знала, что все сейчас могут говорить только об одном: о Тасии Грихальва Арриго ни разу за последние несколько недель не упомянул о ней, никто из придворных не рискнул бы произнести ее имя в присутствии Мечеллы, но так просто ее не обмануть. Женщина все еще находилась при дворе, хотя, по обоюдному молчаливому соглашению между ней и Арриго, если графиня до'Альва присутствовала на каком-нибудь мероприятии, то там не было Мечеллы. На приемах Арриго находился либо в обществе жены, либо в компании бывшей любовницы, но никогда — обеих вместе.

— Эйха, какая ты хмурая! — воскликнула Лиссия, и Мечелла вздрогнула. Маленькая графиня схватила яблоко с подноса, на котором лежал завтрак золовки, и, с хрустом жуя, продолжала:

— У меня, как и у всех, есть свои источники информации, но никто не знает все входы и выходы так хорошо, как это нужно до'Веррада. Надеюсь, у тебя уже есть собственная система сбора сведений?

Мечелла покачала головой.

Лиссия была шокирована.

— Но ты должна завести ее! И быстро! Как иначе ты сможешь узнать, что на самом деле происходит? Я поделюсь с тобой своими источниками, пока ты не найдешь своих собственных.

— Я лучше не буду, — холодно сказала Мечелла. — Я не интересуюсь сплетнями, к тому же все это похоже…

— ..на шпионаж? Ты не станешь настоящей Великой герцогиней, пока не будешь достоверно знать, что происходит вокруг. У моей матери, конечно же, есть Лиссина…

Она остановилась, пристально взглянула на Мечеллу, проглотила остаток яблока и отбросила назад свои густые черные волосы.

— Значит, так…

— Прошу прощения?

— Грихальва. Эйха, только не надо строить из себя чопорную, церемонную гхийаску! Мы здесь не стыдимся своих манер, я всегда говорила то, что думаю, и не собираюсь менять привычки — в таком-то возрасте. Можешь считать меня грубой и циничной, если хочешь, но мы с тобой сейчас будем говорить о том, о чем, по словам матери, вы с ней уже давно не говорите, а именно о Тасии.

Год назад Мечелла смиренно промолчала бы. Теперь она смерила Лиссию ледяным взглядом.

— Я нахожу это утомительной темой для беседы.

— Эйха, заметно. Наверное, поэтому при одном только упоминании ее имени у тебя глаза застывают, как два кусочка льда. Я скажу тебе то, чего мама, по-видимому, не говорила. Арриго было всего восемнадцать, когда Тасия начала за ним охотиться. Через год она заполучила его. Мужчины в таком возрасте еще дети, а…

— Мне совершенно неинтересно, что…

— А ребенок — легкая добыча для умной женщины, — безжалостно продолжала Лиссия. — Тасия заставила его поверить, что он без нее жить не может. А теперь он знает, что может, и даже очень счастливо, так что она для тебя не опасна. Но ты должна кое-что понять, Мечелла. Отец не позволяет Арриго заниматься государственными делами. Он слишком любит сам быть Великим герцогом, чтобы с кем-нибудь делиться этим удовольствием, пусть даже с собственным наследником. Надеюсь, когда Малдонно дорастет до того, чтобы принять власть над Кастейей, я сумею с ним поделиться! Но дело-то в том, что Тасия знала это и умело использовала. Она заставляла Арриго чувствовать себя нужным, значительным, даже обычная приветственная речь в его исполнении становилась вдруг делом государственной важности. И, кроме того, она была очень красива и опытна в постели, а это на молоденьких мальчиков всегда производит впечатление. Она дала ему почувствовать, что он потрясающий человек и самый удивительный любовник во всей Тайра-Вирте.

— И ты хочешь сказать, — воскликнула Мечелла, — что мне незачем бояться такой женщины?

— Я хочу сказать, что мой брат любит тебя намного сильнее, чем когда-нибудь любил Тасию. Это видно по его письмам.

— Что будет брат писать сестре о своей любовнице?

— Арриго всегда мне все рассказывал.

— Тогда скажи, как я могу заставить эту женщину уехать? Я умоляла его отослать ее, а он…

— Это все равно что просить его изгнать свою юность. Ни один человек не захочет это сделать. И, я думаю, любой мужчина будет польщен, услышав, как его молодая, очаровательная жена беспокоится из-за женщины, которую он разлюбил.

— Но зачем ему это слушать?

— Потому что таковы все мужчины, — пожав плечами, ответила Лиссия.

Мечелла раскромсала кусочек хлеба со своей тарелки.

— Мне ненавистна даже мысль о том, что она здесь. Из-за одного этого я уже чувствую себя больной. Но Арриго не отошлет ее и не перестанет приглашать ее сюда, так что же я могу сделать?

Графиня вздохнула.

— Есть несколько способов. Во-первых, ты можешь принять Тасию. Не так, конечно, как моя мать. Тасия…

— ..не Лиссина, мне это уже говорили, — нетерпеливо прервала ее Мечелла. — Я не могу притворяться, что люблю ее, у меня это просто не получится.

— Ты можешь заставить Арриго поклясться, что он не будет видеться с ней наедине, и потом верить ему, что бы ни случилось.

— И я.., и мне придется верить ему? — прошептала Мечелла.

— Или умереть от ревности. — В голосе Лиссии появились угрюмые нотки. — Но есть и еще один вариант. Закрой на все глаза и займись собственной жизнью. И властью.

— Что ты имеешь в виду?

— Тасия ни за что не выпустит свою добычу. Никогда я ее особенно не любила, хоть и не говорила об этом Арриго. Судя по тому, что я слышала, а ты услышишь то же самое, если приложишь усилия, она лишь выжидает, перед тем как снова начать охоту. И муж ей тут не помеха. Карло интересует только власть, поэтому он на ней и женился.

— Ты хочешь сказать, — вытаращила глаза Мечелла, — что если она и Арриго.., то граф до'Альва не…

— Невинное дитя! — вздохнула Лиссия. — У большинства женщин здесь, при дворе, есть любовники. И если женой до'Альва станет женщина, чей любовник — сам будущий Великий герцог, это лишь укрепит позиции графа.

— Это же подло!

— Это жизнь, — снова пожала хрупкими плечами Лиссия. — Что бы ты ни решила, советую окружить себя преданными и полезными людьми, и начни искать их немедленно. Ты должна стать сильной. Мне пришлось это сделать в свое время, когда Ормальдо заболел, иначе его кузены отняли бы титул у моего сына и разрушили все, чего мы достигли, возрождая к жизни Кастейю.

— Стать сильной? Но как?

— Разве ты не видишь, что кое в чем уже достигла этого? Люди преклоняются перед тобой. Нельзя недооценивать… Каррида, тебе нехорошо?

Мечелла уронила поднос с завтраком и едва успела добежать до раковины.

Когда она вернулась, комната была уже прибрана и Лиссия ушла. Горничная дожидалась ее, чтобы помочь переодеться в чистое платье. Мечелла проклинала свою беспомощность и завидовала решимости Верховного иллюстратора, который работал, несмотря на свои недуги. Но все его страдания сводились к физической боли, а это ни в какое сравнение не идет с тяготами беременности.

Ей стало стыдно за себя, за свое пренебрежительное отношение к страданиям другого человека. И, вспомнив слова Лиссии о том, как эта Грихальва заполучила Арриго, она поняла, что ей понадобится превзойти мужество Меквеля, иначе она потеряет мужа. Это она должна убеждать Арриго, что он очень важная фигура в Тайра-Вирте, она должна говорить ему, какой он замечательный любовник, надо, чтобы она была необходима ему как воздух.

Но все несчастье в том, что это она не может без него жить.

Ее горничная стояла рядом и заметно нервничала.

— В чем дело, Отонна?

— Ваша светлость прикажет передать в Палассо Грихальва, что сегодняшний урок отменяется?

Кабрал. Она совсем забыла про Кабрала. “У моей матери, конечно же, есть Лиссина…” Кабрал может стать первым. Но ей надо взять себя в руки.

— Нет, мне уже гораздо лучше, я оденусь. — Она остановилась и взглянула на горничную другими глазами. — У тебя есть братья или сестры, Отонна? Я хочу сказать, служат ли они в Палассо, как ты?

Отонна ответила на этот вопрос без малейшего замешательства, более того, судя по блеску ее глаз, она уже давно ждала его.

— У меня есть три родных сестры, ваша светлость. Примаварра — старшая горничная Великой герцогини. Иберрия убирает личные апартаменты Великого герцога. Варра исполняет те же обязанности в кабинетах четырех советников, здесь, в Палассо.

Весна, Зима, Лето, а у нее вот — Осень. Все времена года и доступ во все важнейшие помещения. Когда-нибудь это ей даже покажется забавным.

— Ты слушала под дверью?

— Слушала, ваша светлость, и не скажу, чтобы стыдилась этого. — Служанка поджала полные губы и решительно вздернула пухлый подбородок. У нее было простое крестьянское лицо, широкое и умное. — Можете меня уволить, но я весь год ждала этого разговора. Примаварра, мы с ней близнецы, сказала мне, когда мы узнали, что та женщина вернулась: “Передай ее светлости — когда она позовет нас, мы будем готовы”. Я всем своим сестрам рассказала, какая вы добрая и славная, такая невинная — ничего не знаете о мерзких уловках Грихальва.

Мечелла была поражена, во-первых, потоком слов — никогда она не слышала, чтобы Отонна говорила так много, — и, во-вторых, их смыслом.

— Вы не доверяете Грихальва?

— Ни вот столечко.

Отонна сложила руки на груди, еле умещающейся в голубой лиф цвета Веррада — Нехорошо это, нарочно отдавать мальчика женщине, которая гораздо старше его, а они всегда так поступают, чтобы им, иллюстраторам, побольше власти иметь. Вот был бы жив Алессо Благословенный, который отдал жизнь, освобождая нас от тза'абских язычников, уж он бы положил этому конец, будьте уверены! А все Сарио, гад ползучий, это он заставил до'Веррада поколение за поколением участвовать в такой непристойности, и Сааведру для этого использовал!

— То есть как использовал?

— А вот так! Нарочно отдал ее герцогу Алехандро, чтобы переманить его на сторону Грихальва против Серрано, — тогда ведь Сарио смог стать Верховным иллюстратором! А потом, когда она исчезла, он написал ее портрет, чтобы бедный Алехандро всегда видел перед собой ее лицо — лицо Грихальва. А когда вырос сын Алехандро, ему подсунули Грихальва в любовницы, чтобы подкрепить сделку, по которой они становились Верховными иллюстраторами один за другим, а Серрано вы теперь днем с огнем не сыщете!

— Понятно, — слабым голосом промолвила Мечелла.

— Санктос и санктас все правильно о них говорят, — продолжала Отонна. — Но даже они не смеют выступать против Грихальва, и это нехорошо, ваша светлость, когда молчат даже те, кто говорит с Пресвятой Матерью и Сыном. А что касается этой Грихальва, то муж Варры, а он главный конюх дона Арриго, много раз ездил в Чассериайо и должен все знать о ней.

Мечелла кивнула, пораженная новым для нее взглядом на семью Грихальва.

— Ты никогда мне ничего подобного не говорила.

— Эйха, ваша светлость должны были сами чему-то научиться, так сказала мне Примаварра, и была, как всегда, права. Она самая шустрая из нас: родиться успела раньше меня, первой попала в Па-лассо и добилась расположения самой Великой герцогини.

Мечелла заставила себя подняться с постели, вспоминая скованные болью движения Меквеля и завидуя его выдержке.

— А как насчет Кабрала Грихальва?

— Чтобы он был ушами вашей светлости в их Палассо? Мечелла была просто потрясена тем, как быстро служанка угадывает ее мысли.

— Да, я об этом думала.

В каком ужасе была бы тетка Пермилла, узнай она, что племянница советуется со слугами. И как далеко она осталась со своим, таким неуместным сейчас, мнением.

— Эйха, есть Грихальва и Грихальва, разве не так? Вспомнить хотя бы сестер Лариссу и Маргатту, любимых подруг нашей незабвенной герцогини Хесминии. Баронесса Лиссина до'Дрегец, бывшая Лиссииа Грихальва, тоже добрая госпожа, про нее ничего дурного не скажешь, только хорошее. Да и Меквель тоже неплохой человек, хоть он и из тех, странных.

— Странных?

— Я же говорю, есть Грихальва и Грихальва. Муж Иберрии, он у них поваром служит, я у него спросила, и он ответил, что Кабрал из нормальных. Не из тех иллюстраторов с косыми взглядами, которые и ребенка-то зачать не могут, а все рисуют какие-то магические знаки на картинах. И их женщины все рожают и рожают чуть ли не каждый год, надеются родить такого вот сына, прямо как лошадей люди разводят.

Мечелла уже больше года была женой Арриго, но она и не задумывалась, как екклезия или простые люди могут относиться к Грихальва. Иллюстраторы стали частью жизни Тайра-Вирте. Конечно же, стерильные иллюстраторы просто такими родились, тут нет их вины, а Меквель был одним из самых дорогих ей людей. Что до остальных художников, они работали для Тайра-Вирте, не для себя. Но она согласна была с тем, как Отонна оценивала женщин Грихальва, хотя участь знатной женщины была примерно такой же, когда речь заходила о детях. Прямой обязанностью самой Мечеллы тоже было родить сына. Это ставило ее на одну доску с Грихальва и их “племенным животноводством”. И эта мысль ей очень не понравилась. Она ведь должна стать чем-то большим, разве не так?

— Но Кабрал на вашей стороне, — продолжала Отонна. — Вот увидите, ради вас он выступит против собственной семьи, если до этого дойдет. Откуда я это знаю? — Она улыбнулась. — Я знаю это с тех пор, как он написал копию “Венчания” вашей светлости, — и он влюблен в вас с тех самых пор. Мечелла тяжело опустилась на кровать.

— Кабрал?!

— Эн верро, и кто угодно другой, не такой наивный, как ваша светлость, заметил бы это несколько месяцев назад. Но никогда не показывайте виду, что знаете. Эйха, колокола прозвонили, мне пора торопить ребят с водой для купания. Какое платье ваша светлость наденет сегодня, розовое или лиловое?