"Золотой ключ. Том 2" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роут Мелани, Эллиот...)

Глава 45

Когда хмурым зимним утром Мечелла и Лиссия прибыли в Мейа-Суэрту, приготовления к Пенитенссии были в самом разгаре. При виде забрызганных грязью экипажей, влекомых измученными лошадьми, все в городе прекращали работу, чтобы приветствовать их. Одни застывали на лестницах, куда взобрались, дабы повесить знамена, другие цеплялись за столбы высоких уличных фонарей, которые в этот миг украшали. Булочники и мясники выскакивали из своих лавок прямо в белых от муки или красных от крови передниках. Все кричали, пели, махали руками и благословляли вернувшихся женщин.

От этих криков Мечелла проснулась, усталая и дрожащая от слабости. Сон ее был нелегок, пробуждение — внезапно.

— Что случилось?

— Они требуют, чтобы мы показались. — Лиссия слегка подтолкнула ее локтем. — Приведи в порядок волосы, каррида. Я открываю занавески.

Мечелла, морщась от боли, попыталась расчесать волосы руками, но быстро сдалась.

— Я выгляжу полной развалиной, Лисси. В самом деле надо показываться им в таком виде?

— Да.

Лиссия раздвинула тяжелые тканые занавеси. Мечелла еле удержалась, чтобы не отпрянуть, испуганная открывшейся картиной. Над лицами людей, столпившихся у экипажа, качались черепа — сотни и тысячи черепов. Они скалились из каждого окна, с каждого фонарного столба, и украшавшие их черные ленточки развевались на ветру. Наверху, под крышами, плясали скелеты, привязанные к веревкам, протянутым между домами. Все окна были задрапированы черной материей, казалось, будто целое кладбище переселилось в город.

— Пенитенссиа, — повторяла про себя Мечелла, цепляясь за руку Лиссии и стараясь не показать, как она испугана. — Это только Пенитенссиа, вот и все, просто город готовится к празднику…

Но лошади оказались такими же пугливыми, как она, их тоже поразил этот танец смерти над головами. Экипаж накренился. Мечелла вскрикнула.

— Она ранена…

— Нашей Мечелле плохо!

— Пресвятая Мать, помоги ей!

— Доктора, скорее, это может повредить ребенку! Поднявшись с помощью Лиссии, Мечелла пыталась разубедить толпу. Она улыбнулась, помахала рукой и крикнула, что чувствует себя прекрасно. Но слух распространялся как лесной пожар, и по всей улице пронесся протяжный стон.

— Матра Дольча, смилуйся над нашей Мечеллой!

— Клянусь своей семейной иконой, я раздам бедным весь доход этого месяца, если с доньей Мечеллой и ее ребенком ничего не случится…

— Жертвую санктии свой серебряный кубок…

— Найдите врача! Скорее!

Перекрывая горестные стоны и многочисленные обеты, громкий мужской голос выкрикивал: “Дорогу! Дорогу!"

— Кабрал!

Мечелла увидела знакомое лицо. Кабрал пробирался к экипажу, расталкивая плечами толпу. Он был давно небрит и выглядел уставшим. Когда он приблизился к окну, Мечелла схватила его за руку.

— Кабрал, скажи им, что со мной все в порядке, скажи им…

— Вам нужно показаться самой! — завопил он, перекрывая шум.

— Я не могу!

Она сжалась и вцепилась в руку Лиссии.

— Надо, иначе люди совсем ополоумеют, лошади понесут, и вы действительно будете в опасности! Скорее, Мечелла! А то нас всех затопчут!

— Покажись, — приказала ей Лиссия. — Я слишком маленькая, меня они не увидят. Открой дверь и встань, я буду держать тебя за юбки, а Кабрал поможет удержать равновесие. Поторопись, Челла!

Опираясь на руку Кабрала, Мечелла встала в дверном проеме, и при виде ее толпа взревела от восторга. Она помахала рукой. Невероятно, но этот жест заставил их замолчать. Мечелла испуганно взглянула на Кабрала. Он ободряюще кивнул ей. Глаза его так и сияли.

— Добрые люди… — произнесла Мечелла. И тут она увидела их лица. Все люди смотрели на нее с любовью, беспокойством, радостью.

— Родные мои, — поправилась она.

Ответом ей был одобрительный рев, подхваченный всеми вокруг и докатившийся эхом до самого Палассо Веррада…

…где Арриго вынужден был остановиться на середине фразы, прервав речь, обращенную к гильдии кузнецов. Он слушал, и тысячи предположений роились в его мозгу. Наконец в реве стали различимы отдельные слова. Эту песенку он уже слышал. Арриго едва успел разобрать слова, как глава гильдии воскликнул:

— Донья Мечелла вернулась! Спасибо Пресвятой Матери, наша Мечелла наконец-то вернулась домой!

— Мердитто! Ты бы ее видела! Она шла по улице перед экипажем, а Лиссия сидела на козлах с вожжами в руках!

— Эйха, Лиссия обращается с лошадьми лучше, чем с собственными детьми, — пробормотала Тасия, зная, что Арриго ее не услышит. Никто другой тоже не мог услышать: в ее доме этой ночью было пусто, как на кладбище, когда хоронят бедняка. И так же холодно.

— Она шла — шла пешком! — всю дорогу до самого Палассо, а люди пели и поднимали своих детей повыше, как будто стоило им взглянуть на нее, и они получили бы благословение на всю оставшуюся жизнь!

Арриго расхаживал по темной прихожей. От двери к лестнице, на которой сидела Тасия, снова к двери и снова к лестнице.

— Моя жена, гхийасская принцесса, в грязном платье, на три размера меньше, чем нужно, и в каком-то вшивом крестьянском плаще! Волосы всклокочены, а рядом с ней идет Кабрал, улыбаясь как идиот…

Тасия пересела на нижнюю ступеньку лестницы и зажала руки между коленями. Все это она уже слышала утром от Рафейо, и он тоже не восхищался Мечеллой, но по сравнению с этой тирадой отвращение мальчика было просто восторженным гимном.

— А я должен был стоять на ступенях Палассо с отцом, матерью и всеми советниками, смотреть на это представление и делать вид, что мне все это нравится! Когда она наконец прибыла — как маршал, во главе всего этого сброда! — мне пришлось поцеловать ее и битых полчаса еще стоять и слушать, как они орут, надсаживая глотки, прославляя ее! Сначала она убегает из дома, как, вор, а теперь вот так возвращается!

Тасия взяла с пола маленькую лампу, встала и посмотрела на Арриго снизу вверх. Серебра у него в волосах прибавилось. Неудивительно, ведь у него на плечах лежала тяжесть управления государством, а его жена в это время устраивала спектакль для себя одной.

— Я замерзла, Арриго.

Он остановился, глухо стукнув каблуками о доски пола.

— Ты что, не слушала? Ты понимаешь, что она сделала?

— Конечно. Она вернулась домой, к тебе. Он уставился на нее, пораженный.

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— Она вернулась к тебе, — повторила Тасия. — А ты вернулся ко мне.

Она взяла его за руку и отвела в маленькую комнатку под лестницей. Зажгла свечи над обитым тканью диваном и заперла дверь на оба замка.

Пенитенссиа была самым мрачным и в то же время самым шумным праздником в календаре екклезии. Этот праздник был одновременно избавлением от бед старого года и жизнерадостной встречей нового. Дата слегка смещалась каждый год, потому что третий день праздника должен был совпадать с первым днем новолуния.

Первый день, Диа Сола, был предназначен для уединенного размышления о грехах прошедшего года. Никто не выходил из дома, разве только при чрезвычайных обстоятельствах. Город лежал пустынный и тихий, только скелеты плясали в вышине над черными улицами, гремя костями на зимнем ветру.

Второй день, Диа Меморриа, был посвящен памяти предков. Приводили в порядок могилы, сверху клали скромные приношения из воды и муки. Для умиротворения тех умерших, у кого не осталось живых потомков, применяли кусочки бумаги с изображенным на них знаком Матери и Сына. Сверху клали мелкие камешки, чтобы ветер не сдул бумагу с могильного камня. Вся Мейа-Суэрта не спала до полуночи, жгли большие черные свечи, чтобы увидеть блуждающие души, которым забыли воздать в этот день причитающиеся почести.

Когда наступал день Херба эй Ферро, женщины запирались дома и плели специальные амулеты с помощью железных булавок и собранных на кладбище трав. Сложные узлы — у каждой семьи был свой узор, передававшийся из поколения в поколение, о г матери к дочери, — обозначали защиту: мертвые защищали живых в знак благодарности за то, что их помнят. Пока женщины плели свои чары, мужчины делали фигуры из дерева, соломы и железных гвоздей. Фигуры людей и животных заворачивали в черную ткань, расписанную белыми линиями скелета, и увенчивали символизирующими грехи и несчастья масками в виде черепов. В сумерках эти привидения проносили по улицам города. Во главе процессии шли Премио Санкто и Премиа Санкта, нараспев читая молитвы. Когда ночь опускалась над городом, все собирались на площади перед храмом, где готовые фигуры укреплялись на шестах, обложенных тюками сена. В полной тишине, во тьме, не нарушаемой ни факелами, ни светом луны, люди глазели на призрачные изображения Жадности, Зависти, Гнева, Болезни, Измены и других грехов и несчастий. Жуткое зрелище усугублялось тем, что благодаря специальной белой краске нарисованные скелеты светились в темноте. Почти всем детям в течение нескольких недель после праздника снились кошмары, и до середины весны они старались вести себя примерно.

С рассвета и до полудня на Диа Фуэга взрослые приходили, чтобы приколоть к фигурам кусочки бумаги. На них были вкратце изображены все беды прошедшего года — от тяжелой болезни или неудачи в делах до неудачного романа или пропажи коровы. После полудня дети забрасывали фигуры камнями и грязью. На шее у каждого ребенка был амулет, сплетенный вчера его матерью.

Когда на небе появлялась молодая луна, Премио Санкто и Премиа Санкта, стоя вместе с Великим герцогом на ступенях храма, провозглашали, что старый год закончился. Обложенные соломой фигуры поджигались. На кладбищах сжигали все кусочки бумаги, а на камешках можно было погадать, пока пылающие соломенные фигуры, сгорая, забирали с собой все несчастья старого года и очищали мир для нового. Вернувшись домой, все дарили друг другу подарки и садились пировать. А если праздник и выплескивался на улицы, это было вполне естественно — после одиночества, созерцания грехов и страшных светящихся скелетов.

Этой же ночью все гильдии собирались в своих залах, чтобы услышать, кто же получил приз за лучшую работу года. Резчики по дереву и плотники, гончары и стекольщики, дубильщики и сапожники, шорники и золотых дел мастера, каменщики, бондари, каретники и особенно иллюстраторы Грихальва — представители всех профессий с волнением ожидали, чем же закончилось соревнование в этом году. После объявления имен победителей зачитывались списки учеников, получивших звание мастера. Лучшие из них удостаивались чести сопровождать главу гильдии и победителя в Палассо Веррада, где собирались все шедевры.

Пенитенссиа была любимым праздником Коссимио. На Диа Фуэга Гизелла устраивала потрясающий прием, а сам он получал множество всевозможных подарков. И упивался очевидным превосходством Тайра-Вирте во всех ремеслах. Но на этот раз Коссимио неожиданно совершил поступок, отличавшийся дипломатичностью и вызвавший шумное одобрение. Он объявил, что лучшие изделия мастеров Мейа-Суэрты, то есть все те подарки, которые всегда преподносились лично ему, в этом году будут отданы всеми любимой донье Мечелле в знак благодарности за ее беззаветное служение Тайра-Вирте.

Донья Мечелла была пунцовая на протяжении всей церемонии подношения подарков. Дон Арриго стоял рядом с ней и улыбался, улыбался, улыбался. А если его улыбка иногда казалась вымученной… Эйха, это потому, что он волновался, не переутомится ли его жена от долгого стояния на ногах. До отъезда в Кастейю ее беременность была не слишком заметна, но сейчас она очень сильно располнела и так сияла, что все слухи о ее болезни казались лишь глупой шуткой и прекратились сами собой. И конечно, когда Арриго воспользовался первой же возможностью, чтобы увести свою жену наверх, отдыхать, это было сочтено трогательным проявлением его супружеской преданности.

Со здоровьем Мечеллы все было в порядке. Задним числом она даже стыдилась, что когда-то могла себя чувствовать больной. Прав Меквель: стоит решить, что у тебя слишком много дел, и все недуги отступают сами собой. А еще она поняла, что может принести своей стране гораздо больше пользы, чем просто родить ей наследника. Жизнь была бы прекрасна, если б Арриго не хмурился, как только они оставались одни.

На следующее утро, когда Мечелла сидела на кровати и разглядывала разложенные по всей комнате прелестные вещицы, вошел Арриго и сообщил, что свой день рождения он будет отмечать не в Палассо.

Мечелла испуганно уставилась на него.

— Но.., я думала, мы проведем этот день вместе, ты, я и Тересса…

— Я договорился об этом, когда тебя еще не было в Мейа-Суэрте, — сказал Арриго и взял в руки роскошную кружевную шаль. — Я же не знал, когда ты вернешься. Отказаться теперь было бы просто неприлично. Красивая вещь, правда? Узоры в виде солнца вытканы всего лишь тонкой золотой нитью, а смотрится прекрасно. Не то что эти яркие безвкусные штуковины, которые продают в Нипали.

Лаская шаль пальцами, он внезапно спросил:

— Что ты собираешься делать со всем этим?

— В каком смысле?

— У нас полно ваз и гобеленов… А это что, солонка? И, честное слово, у тебя достаточно драгоценностей.

Он кивнул в сторону открытой коробочки с золотыми сережками в виде крошечных ирисов с бриллиантовыми капельками росы.

— Отец, бывало, ночей не спал — все думал, с чем ему не жаль расстаться, чтобы послать на благотворительный аукцион.

— Я знаю, — тихо ответила она. — Помню с прошлого года. Не хочу критиковать твоего отца, но мне кажется, все эти люди хотели бы, чтоб мы сохранили эти предметы и пользовались ими.

— Ты намерена оставить все это?

Уголком шали он потер пуговицу своего шагаррского мундира, надетого по случаю парада в честь дня его рождения.

— Едва ли это согласуется с твоей новоприобретенной репутацией.

Мечелла задохнулась от бессмысленной обиды, но потом решила, что ей просто показалось, — не может быть, чтобы он был так жесток с ней.

— Я хочу спросить твоего отца, какова ежегодная выручка от этого аукциона, и передать такую же сумму школам. Арриго насмешливо поднял брови.

— А выдержит ли твой кошелек? Если прибавить кастейские расходы и то, что ты тратишь на одежду, то к концу месяца ты останешься без денег.

Ответ Мечеллы был чуть более резким, чем ей хотелось:

— Ты забыл про ту часть моего приданого, которую мы получим, когда я рожу Тайра-Вирте наследника.

— Твое приданое пойдет в казну до'Веррада, а не в твою, — парировал он.

— Мой отец будет щедр ко мне, когда я рожу ему внука.

— Надо бы сказать это моему отцу, чтобы он перестал вздыхать о деньгах, ушедших на восстановление этих проклятых деревень!

— Хватит на все, — резко ответила она. — Не беспокойся. И еще останется достаточно, чтобы я могла…

Она не собиралась рассказывать ему о своих планах таким образом, слова вырвались сами:

— Все это я направлю в Корассон.

— В Корассон?

— Я собираюсь купить его, Арриго.

— Матра Дольча! Откуда у тебя такие нелепые идеи?

— Мы останавливались там по пути домой, и я… Я хочу этот дом, Арриго. Я хочу жить там. Конечно, не тогда, когда мы нужны в Палассо.

Мечелла так хотела купить Корассон, что от волнения не могла найти нужных слов, особенно теперь, когда Арриго уставился на нее в немом изумлении.

— Грихальва никогда не продадут его.

— Они вот уже пятьдесят лет как хотят от него избавиться. Когда родится мой сын, мой отец…

— Твой сын? А я тут, значит, ни при чем? А если опять будет девочка?

— Это мальчик.

— Ты и в прошлый раз так говорила. Переливающаяся золотом шаль зацепилась за его кольцо с печатью. Не обращая на это внимания, Арриго продолжал:

— Ты знаешь историю Корассона? Его построили Серрано до того, как грозный Верховный иллюстратор Сарио сокрушил весь их род. Все Серрано, когда-либо жившие под его крышей, умирали насильственной смертью по дороге туда или оттуда. Кого-то сбросила лошадь, у кого-то экипаж перевернулся, или его убили бандиты, или это была смерть от сердечного приступа — смерть их была внезапной и трагической. И ты хочешь жить в таком ужасном месте?

— Они умерли не в Корассоне. При чем же тут дом?

Мечелла подалась в его сторону, ее руки, лежавшие на коленях, были стиснуты.

— И потом, может, именно мы и вернем Корассону удачу. Я хочу, чтобы у нас был свой собственный дом…

— И был бы, если б ты не ненавидела так Чассериайо.

— Я не ненавижу его, я просто… О Арриго, Корассон такой красивый…

— Никогда его не видел, — пожал плечами Арриго. От этих слов в ней поднялась волна неистовой радости. Лейла сказала правду, эта женщина никогда не привозила его туда. Корассон будет только их домом, его и ее. Но радость прошла, стоило ему закончить:

— Эйха, если тебе нравится планировать эту покупку, что ж, на здоровье. Но я уверяю тебя, Грихальва никогда его не продадут.

— Ты просто не хочешь, чтобы я его покупала! — выпалила Мечелла. — Ты не хочешь, чтобы мы там жили! Тебе хотелось бы, чтоб я оставалась в Палассо!

Теперь Арриго выглядел еще более удивленным, но удивил его скорее тон, а не слова.

— Мне казалось, что это очевидно. Ты моя жена и мать моих детей. Ты должна быть рядом со мной, а не неизвестно где, в каком-то ветхом…

Внезапно он рассмеялся.

— Ну конечно, вот в чем дело! Лиссия заразила тебя своей болезнью, которая заставила ее чуть ли не заново строить замок в Кастейе. Это ее затея.

— Она только предложила нам заглянуть в Корассон по пути домой! И он совсем не ветхий, он чудесный, и я собираюсь купить его, а ты не сможешь мне в этом помешать!

— В самом деле?

Он шагнул к кровати, сжав кулаки вместе с тонким кружевом шали. Потом с видимым усилием взял себя в руки и небрежно пожал плечами.

— Это мы обсудим в другой раз. Я опаздываю. Поцелуй за меня Терессу.

Дверь захлопнулась за его спиной.

Мечелла схватила первое, что ей попалось под руку, — маленькие резные часы из розового дерева, увенчанные покрытым разноцветной эмалью медным петушком. Каждый час он хлопал крыльями и кричал. Она чуть не запустила прелестной вещицей вслед мужу, только чтобы услышать, как она разобьется о дверь. Но Мечелла не в силах была уничтожить творение искусного мастера. И потом, часы так хорошо будут смотреться в Корассоне.

Она запустила в дверь подушкой.

В ту же минуту из двери в гардеробную вышла Отонна. Она подняла подушку и мимоходом взбила ее.

— Итак, ни одного дня с семьей, ваша светлость?

— Перестань подслушивать у дверей, Отонна. Это просто дерзость.

— Боюсь, это моя вина.

Повернувшись на звук нового голоса, Мечелла увидела Лейлу Грихальва, выходящую из той же гардеробной.

— Я пришла вернуть вещи, которые вы одолжили мне во время путешествия, ваша светлость. И мы совсем не собирались подслушивать, честное слово…

Мечелла почувствовала, что ее раздражение проходит. Потрогав пальцем радужные крылышки маленького петушка, она сказала безжизненным голосом:

— Все это не важно. Вся Мейа-Суэрта к вечеру будет знать, что он праздновал день рождения не со мной.

— Ваша светлость…

Мягко ступая, Лейла подошла к ней поближе.

— Ваша светлость, вы подумали… Извините меня, но… Вы же понимаете, с кем он его празднует.

Мечелла, потрясенная, уставилась на обеих женщин. Лица их не выражали ничего, кроме симпатии и сочувствия. Никаких сожалений по поводу ее наивности, а ведь она должна была сразу догадаться, куда идет Арриго. Только безграничное сострадание к ней и гнев в его адрес.

— Где? — спросила она требовательно. — Скажи мне, где они будут!