"Гламур" - читать интересную книгу автора (Прист Кристофер)

Часть вторая

1

Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные мягким гравием, плавно извивались среди лужаек и цветочных клумб, повсюду были расставлены деревянные скамейки и устроены ровные площадки для инвалидных колясок. Зелень буйно разрослась, однако густые кустарники и живописные рощицы лиственных деревьев выглядели прекрасно ухоженными. В самой нижней части парка, в конце узкой тропы, ведущей в сторону от центральных аллей, за живой изгородью находился уединенный пятачок – изрядно заросший и заброшенный, но с чудесным видом на близлежащий участок побережья южного Девона. Этот вид на море позволял Грею ненадолго забыть, что Мидлкомб – клиника. Впрочем, и здесь, в этом неухоженном уголке сада, с безопасностью пациентов все было в полном порядке: низкий бетонный поребрик, уложенный прямо в траве, не позволял подкатить инвалидную коляску слишком близко к краю обрыва, а из кустов торчало устройство срочного вызова, связанное с кабинетом дежурного медперсонала в главном корпусе.

Ричард Грей спускался сюда всякий раз, когда чувствовал в себе силы. Он готов был крутить колеса коляски, преодолевая лишние метры, не только ради упражнения рук, но и ради удовольствия побыть в одиночестве. Конечно, он мог бы уединиться и в палате, где к его услугам были книги, телевизор, телефон, радио; однако там, в главном корпусе, постоянно ощущалось мягкое, но настойчивое давление со стороны медперсонала, призывавшего пациентов больше общаться друг с другом. До сих пор он так и не свыкся с мыслью, что сделался пациентом. Все операции были уже позади, он медленно шел на поправку, но период выздоровления тянулся бесконечно – так ему, во всяком случае, казалось. Физиотерапевтические процедуры изнуряли его и на первых порах только усиливали боль. Оставаясь один, он страдал от одиночества, но общение с другими пациентами, многие из которых едва говорили по-английски, раздражало его не меньше. Тело Грея было жестоко изувечено, как и разум, и он понимал, что им обоим требуется сходное лечение. Длительный покой, осторожные упражнения, упорство и вера в успех – вот все, в чем он сейчас нуждался. Часто он был способен только смотреть на море, следить за приливом, слушать шум прибоя. Грея волновали стаи перелетных птиц, он пугался, когда слышал рокот автомобильного двигателя. От одного звука мотора его бросало в дрожь.

Сейчас он жаждал только одного – вернуться к своему прежнему, нормальному состоянию, которое еще совсем недавно, до взрыва, принимал как должное. Он сознавал, что постепенно дела идут на лад: он уже мог самостоятельно стоять, опираясь на палки, костыли навсегда ушли в прошлое. Прикатив без посторонней помощи на нижнюю площадку сада, он уже мог подняться из инвалидной коляски и сделать несколько шагов. Он гордился тем, что справляется с этим сам, без поддержки врача или санитара, без страховки и ободряющих слов. Теперь он мог больше увидеть, мог ближе подойти к краю обрыва.

Сегодня, когда он проснулся, за окнами шел унылый мелкий дождь. Моросило все утро без перерыва, так что на прогулку пришлось надеть плащ. Но сейчас дождь перестал, а плащ по-прежнему был на нем. Он не мог раздеться самостоятельно, и это угнетало его как лишнее свидетельство собственной немощи.

До его слуха донеслись шаги по гравию и шорох мокрых листьев: кто-то приближался к нему по тропинке, раздвигая ветки. Он повернулся, двигаясь очень медленно и осторожно: переставлял палки после каждого шага, следя за тем, чтобы шея оставалась неподвижной.

Это был Дейв, один из братьев милосердия.

– Ну как, мистер Грей, справляетесь?

– Ухитряюсь стоять прямо.

– Хотите снова сесть в коляску?

– Нет. Я еще постою.

Санитар остановился в нескольких шагах, держа руку на спинке инвалидного кресла, готовый в любую секунду подкатить его поближе, к самым ногам Грея, чтобы тот сразу мог опуститься на сиденье.

– Я пришел взглянуть, не нужно ли вам чего.

– Помогите мне снять плащ. Я уже вспотел.

Молодой человек шагнул вперед и забрал у Грея обе палки, предложив для опоры свою согнутую в локте руку. Затем он расстегнул пуговицы плаща и, поддерживая своего подопечного под мышки, принял основную тяжесть его веса на себя, дав возможность освободиться от плаща самостоятельно. Грей нашел процедуру раздевания крайне болезненной и утомительной, особенно когда попытался свести лопатки, чтобы извлечь руки из рукавов, не напрягая при этом мышцы спины и шеи. Попытка, разумеется, не удалась даже с помощью Дейва, и когда плащ наконец был снят, у Грея не оставалось сил даже на то, чтобы скрыть боль.

– Порядок, Ричард. Позвольте, я устрою вас в кресле.

Дейв ловко изогнулся, подхватил Грея и почти понес на руках, едва позволяя касаться ногами земли, затем бережно опустил в кресло.

– Как все это мне ненавистно, Дейв! Не могу выносить собственное бессилие.

– Вы же поправляетесь не по дням, а по часам!

– Сколько времени я уже здесь, а вы до сих пор все затаскиваете меня в это проклятое кресло и вынимаете из него.

– Было время, когда вы не могли подняться с постели.

– Как давно я здесь, в клинике? – спросил Грей.

– Три или четыре месяца. Теперь, вероятно, уже четыре.

Его память молчала: целый кусок жизни был невосполнимо утрачен. Теперь он знал только этот сад, дорожки, вид на море, боль, бесконечные дожди и дальние холмы в тумане. Дни, неразличимо похожие один на другой, мешались в сознании, но в его прошлом существовал еще и этот утраченный фрагмент. Он помнил, что потом были операции, долгие недели постельного режима, полной неподвижности, когда он держатся только на успокоительных и обезболивающих. Как-то он пережил все это, как-то выкарабкался и был отправлен выздоравливать на другую койку, с которой долго еще не мог подниматься самостоятельно. Но сколько бы он ни пытался направить мысль назад, за пределы боли, что-то в сознании отключалось: память ускользала, отказывалась ему служить. И снова были только сад, сеансы физиотерапии, Дейв и другие братья и сестры милосердия.

Постепенно он смирился с тем, что память не вернется, что попытки оживить ее только мешают выздоровлению.

– На самом деле я искал вас, – сказал Дейв. – К вам посетители.

– Гоните прочь.

– Возможно, вы захотите повидаться с девушкой. Она хорошенькая…

– Какое мне дело, – возразил Грей. – Они ведь из газеты?

– Думаю, да. Мужчину я уже видел прежде.

– Тогда скажите, что я на процедурах.

– Скорее всего, они пожелают подождать, пока вы не освободитесь.

– Мне же не о чем говорить с ними, нечего им сказать!

Пока они беседовали, Дейв надавил на рукоятки и развернул кресло кругом. Теперь, стоя позади Грея, он осторожно покачивал кресло вверх и вниз.

– Едем к дому? – спросил он.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Конечно есть, мистер Грей. Но раз уж они прибыли из Лондона, то вряд ли уедут, не повидавшись с вами.

– Что ж, вперед.

Дейв налег на рукоятки и медленно покатил кресло. Предстоял долгий неспешный подъем наверх, к главному корпусу. Грей не раз проделывал этот путь самостоятельно, поэтому давно привык к неровностям тропинки и научился, как-то инстинктивно предчувствуя каждый новый толчок, смягчать его воздействие на спину и бедро. Но сейчас, когда его вез другой человек, ему никак не удавалось предугадать очередную встряску.

Наконец они добрались до корпуса и въехали в здание через боковую дверь, которая автоматически открылась при их приближении. Кресло мягко катилось к лифту. Гладкий, без единой царапины, паркетный пол коридора был натерт до блеска и сверкал. Благодаря постоянным заботам уборщиков все помещение клиники сияло безупречной чистотой, даже обычного больничного запаха здесь не было: только глянец, лак, ковры, приглушенная акустика, ароматы интернациональной кухни. Это место больше напоминало дорогой отель, чем лечебное учреждение, и к пациентам здесь относились как к избалованным гостям, нуждающимся в постоянной опеке. Впрочем, сейчас для Ричарда Грея клиника была тем единственным домом, который он знал.

Порой у него возникало ощущение, что он прожил здесь всю свою жизнь.