"Черная маска" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

11

У Летти было недоброе предчувствие в отношении встречи с Шипом. Десятки раз она давала себе слово, что не поедет, но тут же вспоминала облегчение и надежду, возникшие на лице Джонни, когда они с тетушкой Эм рассказали ему о своих планах, и меняла решение. Летти казалось очень странным, что и Джонни, и тетушка Эм рассчитывают на Шипа после всего, что они слышали о нем. Как будто они умышленно закрывали глаза на его самые постыдные поступки. Она же не могла не помнить о них — как не могла забыть ту ночь в кукурузном сарае. То, что она возвращается туда по своей воле, казалось Летти невероятным. Она не рассчитывала, что из всего этого выйдет что-нибудь хорошее, и ничуть не удивилась, когда уже утром назначенного дня все пошло не так.

Тетушка Эм отправилась кормить кур и наметила жирную курицу, которая великолепно подходила для супа с клецками. Незаметно подкравшись к птице, как только она одна это умела, пожилая женщина нагнулась, чтобы схватить курицу за ноги, но в этот момент, хлопая крыльями, на защиту своей подруги бросился драчливый петух и разодрал тетушке Эм шпорами руку.

Рана была неглубокая, но сильно кровоточила. Летти промыла рану водой с мылом, перевязала, и тетушка Эм продолжила начатое дело. Курица была поймана и отправлена в котел. Однако к полудню рука распухла и разболелась, у тетушки Эм поднялась температура, а на руке появились ярко-красные полосы. Послали за доктором, и он порекомендовал для поврежденной руки горячие ванночки с раствором карболки. Тетушка Эм выполнила эти предписания, покраснение уменьшилось, опухоль начала спадать, но температура держалась, и было вполне очевидно, что состояние тетушки Эм не позволяло ей путешествовать ночью по окрестностям.

Итак, Джонни и Летти отправились вдвоем. Они решили ехать верхом, а не в коляске. Это не только позволяло им передвигаться быстрее и незаметнее, но в случае необходимости не так сковывало бы их. Для Летти нашли дамское седло. Оно было старым, истертым, и Летти подумала, что недостаток этот она наверняка ощутит утром, но все же преимущества передвижения верхом перевешивали все связанные с ним неудобства.

Костюм для верховой езды из шерстяного крепа, который Летти привезла с собой на Юг, был слишком теплым. Вместо него она достала из шкафа простую поплиновую юбку с черным поясом и заправила в нее обычную льняную блузку. Если при езде из-под поплина будет выглядывать подол нижней юбки или голенища доходивших до колен сапог для верховой езды, ничего страшного.

Главным в этой вечерней прогулке было то, чтобы их видели как можно меньше людей.

По этой причине они переправились через реку у Гранд-Экора, отказавшись от более короткого и прямого пути через Накитош. На другом берегу Джонни выехал вперед, указывая дорогу. Летти старалась запоминать, где он поворачивает, на случай, если ей придется возвращаться одной, но скоро безнадежно запуталась в сгущающихся сумерках. Она решила, что единственным выходом для нее будет отправиться в обратный путь через паромную переправу ниже Накитоша, где она переправлялась в прошлый раз.

Лошади шли размеренной рысью, довольно быстрой, но не привлекающей внимания. Мысли же в голове Летти проносились совсем не так размеренно. Она думала о разном: что сказать Шипу, чтобы убедить его помочь Джонни; придет ли Шип вообще; что Шип подумает, когда увидит ее; и, наконец, почему она не сообщила о встрече Томасу Уорду.

Одно ее смущало больше всего. Если многим было известно, как связаться с Шипом, почему же никто не сообщил об этом военным, чтобы те смогли устроить ему западню. Конечно, вполне резонно, что человек с его опытом чрезвычайно осмотрителен и учитывает такую возможность. Он вряд ли пойдет на встречу, предварительно все не проверив. Кем бы он ни был, не стоит думать, что он глуп.

Кукурузный сарай был таким, каким она его и запомнила, — приземистым и темным, заросшим снаружи шиповником, побегами сумаха и осокой. Они пробрались через заросли к навесу и привязали лошадей. Внутрь заходить не стали — Летти так было спокойнее.

Время, от времени они с Джонни перебрасывались несколькими фразами, но скорее лишь для того, чтобы услышать человеческий голос, чем по необходимости что-то сообщить. Летти изо всех сил старалась не позволять своим мыслям возвращаться к тому, что случилось с ней за стенами этого сарая. Нет нужды ворошить старые угли — она и так сожгла за этим занятием слишком много душевных сил. Ей не было прощения, но нет никакого смысла снова и снова вспоминать случившееся. Джонни тоже был угрюм и вздрагивал от любого звука, будь это стук упавшей ветки или уханье филина. Долгое время они вообще молчали, охваченные каждый своими мыслями, но то и дело оглядывались по сторонам.

Казалось, прошла вечность, когда издалека донесся звук приближающегося фургона. Треск, скрип и глухой стук заставляли думать, что фургон развалится на части прежде, чем появится из-за поворота. Эти звуки перекрывались бодрым, хотя и слегка дрожащим голосом старой женщины, которая громко распевала псалом.

Фургон обогнул поворот. Подвешенный на крюке фонарь освещал его путь, отбрасывая прыгающие тени на деревья. В свете фонаря перед ними предстал такой полуразвалившийся драндулет, какой редко встретишь на дорогах. Бортовые доски ходили ходуном, колеса вихляли на осях, впряженный между оглоблями вислоухий мул с провалившейся спиной с трудом тащился по тропинке. И женщина, и экипаж, и скакун являли собой живописную картину.

Фургон медленно катил по колее к сараю, но внезапно свернул в сторону. Его остановили таким неумелым рывком, что мул чуть не уселся на свой трясущийся зад. Старуха, все еще напевая, спустилась вниз и, высоко поднимая ноги, стала пробираться через шиповник.

— Э-ей! О-го-го! Вы здесь?

— О боже… — прошептал Джонни.

— Да, мы здесь, — негромко отозвалась Летти. Приказав Джонни знаком оставаться на месте, она вышла из-под навеса на освещаемую фонарем площадку.

— Кто вы?

— Меня послали привезти вас к человеку, которого вы хотели увидеть, дорогуша. Давайте залезайте в фургон.

— А откуда мы знаем, можно ли вам верить?

— Можете и не верить, можете не ехать со мной, а поискать другой способ найти его. Ради бога, дорогуша.

— Пожалуйста, не зовите, меня дорогушей!

Женщина весело рассмеялась:

— Как вам угодно, моя милая. Так вы едете? Вы и тот джентльмен, который прячется?

Джонни вышел вперед. Сурово взглянув на старуху, он прошел мимо нее и забрался в фургон. С явной неохотой Летти последовала за ним. Только Шип мог использовать в качестве курьера такую глупую и шумливую женщину! Это было либо проявлением гениальности, либо поступком идиота. Но единственным способом что-нибудь выяснить было рискнуть и отправиться с ней.

— В фургоне есть одеяло. Накройтесь им, а то становится прохладно.

Они подчинились. Летти думала, что одеяло окажется сырым и дурно пахнущим, но оно было чистым и свежим, а пахло приставшей к нему травой. Летти устроилась на жестких досках поудобнее, плечом к плечу с Джонни. Фургон сдал назад, потом дернулся вперед вытряхивающими душу толчками. Старуха опять скрипучим голосом запела псалом. Летти старалась не обращать на пение внимания, посматривая через задний борт фургона на дорогу, по которой они ехали.

Скоро они подъехали к бревенчатой хижине, стоящей довольно далеко от дороги под двумя огромными раскидистыми дубами. В окошке горела лампа. Когда они приблизились, навстречу с лаем выскочила пара рыжих дворняг. Старуха прикрикнула, и они затихли, по-видимому, узнав голос хозяйки. Женщина откинула одеяло.

— А теперь давайте в дом. Ну, быстрей! Через секунду дверь за ними закрылась. Старуха проковыляла к лампе и перенесла ее от окна на обеденный стол в центре комнаты, которая, видимо, служила одновременно и гостиной, и столовой, и кухней. За приоткрытой дверью была еще одна комнатка, чуть больше, чем чулан. Она, наверное, использовалась как спальня. Обстановка в хижине была спартанская, но все сияло чистотой.

В свете лампы лицо старухи оказалось изрезанным глубокими морщинами. Нос картошкой, на подбородке большая черная бородавка, а брови над очками в металлической оправе густые и седые. Седые волосы убраны под выцветшую панаму, под серым линялым платьем с провисшим подолом — округлое и бесформенное тело. Женщина была довольно высокой, несмотря на сгорбленную спину.

— У меня есть немного кофе. Вам не помешает выпить по чашечке, чтобы не заснуть.

Кофе был горячим, крепким и черным. Старуха подала его в эмалированных кружках, а сама уселась за грубо сколоченный, самодельный стол.

Попивая кофе, Летти размышляла. Хижина находилась в четырех-пяти милях от кукурузного сарая. По дороге они только один раз повернули. Она подумала, что без проблем могла бы вернуться к лошадям или же снова разыскать хижину, если в этом возникнет необходимость. Но какая может быть связь между Шипом и этой женщиной? Наверное, Шип использует ее дом как одно из пристанищ, где удобно спрятаться или переодеться, чтобы принять один из его многочисленных обликов.

Летти взглянула на женщину, та тоже смотрела на нее не мигая.

— Как вас зовут, если позволите? — спросила Летти.

— Вы можете звать меня бабушка. Думаю, этого будет достаточно.

— Вы живете одна?

Вопрос был встречен смехом:

— В каком-то смысле.

— А человек, которого мы ищем, — ваш родственник?

— Вас прямо разбирает от вопросов, милая моя!

Что-то в голосе старухи насторожило Летти. Ей вдруг показалось, что когда-то она уже слышала этот голос… Стараясь унять дрожь в руках, Летти напряженно всматривалась в существо, сидевшее через стол от нее.

Джонни поставил свою кружку на стол.

— Хватит препираться. Когда придет Шип?

Ответила ему Летти:

— Не думаю, что он придет.

— Что вы имеете в виду?..

— Кажется, он уже здесь.

Джонни пробормотал проклятье, его глаза расширились от изумления:

— Я должен был догадаться!

Старуха расхохоталась:

— Скажите, мисс Мейсон, что же меня выдало?

Летти неотрывно смотрела в лицо Шипа, загримированного под старую ведьму. Когда он предстал священником, его нос был острым и узким. Сейчас он широкий. Это, видимо, объясняется применением каучука или еще каких-то фокусов.

— Точно сказать не могу, — ответила она. — Может быть, что-то в вашем голосе. Или из-за того, как вы на меня смотрели.

— В следующий раз мне придется быть более осторожным.

— Надеюсь, следующего раза не будет. Я здесь только из-за Джонни.

Шип едва глянул на него.

— Вы исходите только из соображений гуманности?

— Мои соображения вас не касаются, — сказала она бесстрастно. — Мне сказали, что вы можете ему помочь, если возьмете на себя такой труд. Я оставляю за собой право в этом сомневаться, но вы можете разуверить меня.

— Летти! — запротестовал Джонни. В глазах его мелькала тревога, он все еще был несколько смущен и переводил взгляд с Летти на Шипа в его нелепом обличье и обратно.

— Ваше доверие воодушевляет, — медленно произнес Шип. — В любом случае мне хотелось бы выслушать, чем я могу быть полезен и по какой причине должен утруждать себя.

Летти отставила кружку с кофе в сторону. Она понимала, что совершила ошибку: нельзя было позволять себе проявить враждебность и допустить такие резкие слова. Подобным отношением к Шипу она ничуть не поможет Джонни. Собравшись с мыслями, она глубоко вздохнула и начала рассказывать историю Джонни, стараясь, чтобы ее голос звучал миролюбиво.

Джонни позволил Летти самой все рассказать, лишь раз или два добавив несколько слов для уточнения. Он сидел, уставившись на свою эмалированную кружку, и только время от времени поднимал на Шипа глаза, полные смущения.

Когда Летти закончила. Шип повернулся к Джонни:

— Вы сами решили ехать в Техас?

— Не совсем. Мне приходится думать о матери, и я не вижу, что еще можно сделать.

— Вы ей сказали, что уезжаете?

Джонни медленно покачал головой:

— Она бы начала задавать вопросы, а я не могу заставить себя рассказать ей правду.

— Я склонен согласиться, что Техас — лучший вариант. Вы можете написать вашей матери записку, а я позабочусь, чтобы она дошла.

— Это очень благородно с вашей стороны.

Шип поправил очки, съехавшие ему на нос. Что-то явно беспокоило его.

— Вы не можете уехать, не придумав для матери какой-нибудь правдоподобной и достаточно невинной истории. Иначе она не только расстроится больше, чем позволительно в ее состоянии, но и, скорее всего, пойдет к шерифу. А в результате в вашем исчезновении обвинят меня — так всегда бывает, когда в округе что-нибудь случается.

Джонни озабоченно нахмурился:

— Об этом я не подумал.

— В соседней комнате есть перо и бумага, а также еще одно платье и шляпка. Я предлагаю вам воспользоваться ими.

Джонни отодвинул стул и встал; до него не сразу дошел смысл сказанного.

— Как?! Погодите минутку… Одеться женщиной? Мне?!

— Только сегодня ночью на час или два, пока я не спрячу вас в более надежном месте. Там сможете спокойно подготовиться к переезду.

— Я думал, мы сразу же, без всяких остановок поскачем к границе…

Шип спокойно посмотрел на него:

— Если вы хотите привлечь к себе внимание, это лучший способ.

— Нет-нет. Я уверен, вы лучше знаете, как надо действовать.

Джонни двинулся к двери в соседнюю комнату, но внезапно остановился и обернулся. Между бровями у него пролегла глубокая морщина.

— Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…

— Все пожилые женщины чем-то похожи, — быстро сказал Шип.

— Да, но этот костюм, этот нос…

— Вы расскажете мне об этом позже.

— Я могу поклясться…

— Позже!

В этом последнем слове прозвучала такая властная нотка, что Джонни инстинктивно подчинился, но все же бросил на собеседника последний внимательный взгляд, прежде чем вышел в другую комнату. Шип подождал, пока дверь за Джонни закроется, потом повернулся к Летти.

— А теперь, — сказал он, и его голос ничуть не смягчился, — скажите, какое вознаграждение меня ждет за мою любезность.

— Вознаграждение? — Летти повторила это слово так, будто никогда не слышала его раньше.

— Вы удивлены? По-вашему, я буду это делать из чистого милосердия? Или из-за вашей улыбки, которой я, кстати, пока еще и не видел?

— Да, мне не следовало ожидать от вас чего-либо иного, кроме такого в высшей степени бессердечного отношения.

На лице ее было такое презрение, что Рэнсому стало не по себе. Он вдруг почувствовал настоятельную потребность рассказать ей обо всем, лишь бы она снова весело и открыто взглянула на него. Но он не мог себе этого позволить.

— У меня нет с собой денег, — нахмурилась Летти. — Однако если вы назовете вашу цену…

— В золоте? Какая же вы меркантильная! Типичная дочь лавочника-янки. Я имел в виду более изысканную награду.

Летти уставилась на него и пристально смотрела, пока у нее не потемнело в глазах. Ей внезапно захотелось истерически расхохотаться. То, что это недвусмысленное предложение исходило от мужчины, который представал в неестественном обличье старухи, делало ситуацию совсем уж причудливо нереальной.

Она откашлялась и с усилием проговорила:

— Какую монету?

— О, мисс Мейсон, — промолвил он насмешливо, — вы скучный объект для ухаживания.

— А ваши шутки жестоки! — Летти вскочила и наклонилась над столом. — Вы действительно хотите выторговать за жизнь человека…

— Ваши прелести? Да, конечно.

— Это дико! Это оскорбительно!

— Оскорбительно? Мне кажется, вы себя переоцениваете.

— Вы не дождетесь, что я соглашусь!

— Неужели какие-то несколько минут своего времени, о которых я прошу, вы цените выше человеческой жизни?

Рэнсом стремился разозлить ее не только, чтобы потеснить презрение, которое он у нее вызывал, но еще и для того, чтобы сбить Летти с толку. Когда-то вместе с Мартином и Джонни они разыгрывали сцену, изображая трех ведьм из «Макбета». Что-то в наряде старухи, должно быть, напоминало Джонни об этом.

Однако еще важнее для него была потребность узнать, как она отреагирует на его оскорбительное предложение. Ему хотелось понять, что она чувствует, не тревожат ли ее воспоминания о том, что произошло между ними в кукурузном сарае, так же, как они тревожат его. Ему необходимо было знать, приблизится ли она к нему снова, невзирая на запрещающие условности, на ее страх, на ужасные рассказы, которые делали из него кровожадного зверя. Короче говоря, он хотел знать, желает ли она его так же, как он ее…

В наступившей вдруг звенящей тишине Летти пришла в голову мысль, которая ей же самой показалась не правдоподобной. И все-таки она ухватилась за нее, как за соломинку:

— Вы же… вы же шутите, правда? Вы только… только пытаетесь разозлить меня?

Он посмотрел на ее поникшие плечи, услышал мольбу в голосе и чуть было не согласился. Но была какая-то неуверенность в ее словах, и это заставило его пульс биться чаще.

— На самом деле вы ведь так не думаете, — усмехнулся он.

Летти глубоко вздохнула.

— Тогда что же мне вам ответить? Вы сами сказали, что мой отказ был бы жестокостью…

Это было согласие по принуждению, обещание, которое она не собиралась выполнять. Ему будет не так-то просто победить ее. Летти могла ошибаться, но она не думала, что Шип попытается насильно овладеть ею на глазах у Джонни. Он сказал, что перевезет Джонни в другое, более безопасное место. Это даст ей время, чтобы скрыться.

И все-таки ей следовало раньше подумать, что за свою помощь он назначит твердую цену. По правде говоря, Летти предполагала что-то в этом роде, зная, что это за человек. По-другому и быть не могло.

— Летти…

— Для вас — мисс Мейсон.

Поправка прозвучала, пожалуй, слишком чопорно, но она не могла слышать свое имя из его уст. Кстати, ее нисколько не удивляло, что Шип знает его он, казалось, знает все. Летти холодно взглянула на него — и неожиданно чуть не рассмеялась. Очень уж не соответствовало его наряду откровенное желание в его глазах.

Рэнсом сразу все понял и усмехнулся:

— Это нелепо, правда? Мне придется переодеться, прежде чем я вернусь.

— А когда переоденетесь, вы будете с усами или без?

Она разглядела в свете лампы, что глаза у него карие, того оттенка, который является как бы смесью всех остальных цветов. В данный момент, однако, они казались скорее серыми — из-за его нелепого серого платья.

— А как вам больше нравится?

Летти пожала плечами:

— Мне совершенно безразлично.

— Возможно, тогда я удивлю вас.

— Да вы и сами, может быть, удивитесь, — сказала она с самой своей милой улыбкой.

Бровь его приподнялась, но прежде чем он смог что-нибудь сказать, открылась дверь в другую комнату и появился Джонни. Достаточно было только взглянуть на него в женском одеянии, чтобы понять, каким одаренным актером был Шип. В то время как Джонни широко шагал, хлопая юбками, Шип передвигался семенящей и запинающейся походкой старухи, у которой больные суставы. Его сутулые плечи и сгорбленная спина казались такими естественными, что становилось почти жутко. Летти подумала, что он мог быть кем угодно — мог наблюдать за ней, смеяться над ней, а она ничего не подозревала. Эта мысль была не новой и вовсе не из приятных, но не думать об этом Летти не могла.

Джонни подошел к Летти и взял ее за руку. Когда он заговорил, его голос был серьезен и печален:

— Я ненавижу прощания, но не знаю, увижу ли вас снова. Я никогда не забуду вас и того, что вы с тетушкой Эм для меня сделали.

— Пожалуйста, не надо. Любой бы сделал то же самое на моем месте.

— Однако никто не сделал, — сказал он просто. — Только вы.

— Я… я надеюсь, что вы все это скоро забудете, что вы будете счастливы.

Он улыбнулся, хотя в глазах его была боль.

— Я постараюсь. Я обязательно постараюсь. — Он взял ее руку и поднес к губам.

Шип двинулся к двери и распахнул ее, Джонни шагнул следом. Рыжеволосый и плотного сложения, Джонни совсем не походил на Генри. И все же он почему-то напомнил Летти брата. В горле был тугой комок, когда она окликнула его:

— Берегите себя!

Он оглянулся, улыбаясь:

— Это уж непременно.

Дверь за ними закрылась. Подойдя к окну, Летти наблюдала, как фургон выехал со двора. На переднем сиденье виднелись две сгорбленные фигуры в глубоко надетых шляпках, как их носят старухи. Через несколько минут дребезжание оглоблей, скрип колес и перестук подков затихли. Наконец совсем ничего не стало слышно.

Подождав еще немного, Летти приоткрыла дверь, потом пошире — как раз чтобы протиснуться — и осторожно притворила дверь за собой. Легкими быстрыми шагами она спустилась по ступеньками, пересекла двор, а выйдя на узкую дорожку, подобрала юбки — и побежала.

Летти мчалась изо всех сил, пока не закололо в боку. Тогда она перешла на шаг, а когда боль прошла, снова побежала. Волосы выбились из узла на затылке, рассыпались по плечам, но она не обратила на это внимания. Гораздо хуже дело обстояло с тяжелыми сапогами — они не предназначались для таких забегов, и скоро Летти натерла мозоль на пятке. Она остановилась, сняла сапоги, взяла их в руки и пошла дальше в одних чулках. Между пальцев тут же набился мелкий песок, но Летти старалась этого не замечать.

Однако она не могла не вслушиваться в звуки, которые окружали ее, — в крики ночных животных, шелест прошлогодних листьев в траве. Несколько раз сердце замирало у нее в груди, когда казалось, что за спиной слышит стук подков, но это были лишь отзвуки ее собственных шагов.

Когда донесся настоящий стук подков, Летти не сразу это поняла. Она почти уже добралась до поворота на дорогу к кукурузному сараю, но с ужасом осознала, что стук подков приближается быстрее, чем она может бежать.

Летти бросилась с дороги в заросли сумаха и присела там, скрытая густой листвой. Группа из пяти всадников проскакала мимо Промелькнули белые одеяния. Значит, не только они с Джонни и Шипом не сидели дома в эту ночь… Она инстинктивно пригнулась еще ниже, но всадники не остановились и скоро исчезли из вида.

Летти смогла двинуться дальше только через некоторое время. Она уже взялась за деревце, чтобы подняться, как вдруг услышала, что приближается еще один всадник. Летти замерла, неловко опираясь на одну ногу и не решаясь поставить вторую, чтобы не хрустнула ветка. Легкой рысцой всадник проехал мимо. Его шляпа была низко надвинута на лоб, а голова наклонена, как будто он к чему-то прислушивался. Было похоже, что он старается сохранять безопасное расстояние между собой и первой группой всадников.

Вскоре и этот всадник исчез в ночи, наступила тишина, пыль на дороге осела. Летти вернулась на дорогу и снова пустилась бежать, однако теперь она часто оглядывалась через плечо.

Когда Летти добралась до кукурузного сарая, грудь ее вздымалась, волосы и лицо были мокрыми. Она прислонилась спиной к одной из опор навеса и долго стояла, пытаясь отдышаться. Немного придя в себя, она нагнулась и попыталась надеть сапоги, но ноги распухли и болели, а кроме того, были совсем грязные. Недолго думая, Летти сняла с гвоздя потрепанную веревку, связала ею сапоги и перебросила через луку седла. Некоторое время она размышляла, что делать с лошадью Джонни, но потом решила, что Шип знает, где она, и пускай сам обо всем позаботится. В конце концов, он может доставить ее матери Джонни вместе с запиской.

Низко нагнувшись, чтобы не задеть навес, она выехала в ночь.

Летти никого не встретила на дороге к парому, и все-таки она испытала огромное облегчение, когда заметила блеск воды, увидела спуск к пристани и хижину паромщика среди деревьев. Когда она подъехала ближе, навстречу с лаем выскочили собаки, а из-за дома вышел человек с фонарем в руке и неспешно двинулся к ней.

— Надеюсь, я не разбудила вас? — спросила Летти, когда он приблизился. — Мне очень нужно переправиться именно сегодня.

— Нет, не разбудили, мэм. У меня заболела лошадь, и я ходил ее проведать.

Говорил он хрипло, растягивая слова, и Летти начала подозревать, что посещение заболевшего животного паромщик использовал, чтобы потихоньку выпить на конюшне. Но это не имело значения, если он был достаточно трезв, чтобы переправить ее через реку.

Летти спустилась на землю и повела лошадь к парому; паромщик пошел за ней. Он держал фонарь низко, чтобы освещать ей путь, но фонарь светил еле-еле — это была очень старая поделка из пробитой консервной банки.

Паром закачался, когда она на него ступила; Летти провела лошадь к дальнему краю парома и привязала ее к перилам, а потом отошла в противоположный угол, чтобы уравновесить платформу. Паромщик поставил фонарь на землю, отвязал веревку, которой паром был пришвартован, оттолкнулся от берега и вспрыгнул на борт. Платформа несколько осела под его весом, и вообще в этот раз паромщик показался Летти не таким худым, как раньше. Зато борода его была все такой же густой и неухоженной. Летти хотела было сказать, что он забыл фонарь, но потом решила, что он, очевидно, оставил его нарочно. Паромщик взялся за веревку и начал перебирать по ней руками, словно доставал воду из колодца. Паром пришел в движение и отошел от берега. Огонек фонаря уменьшился, потом превратился в одну желтую светящуюся точку и наконец совсем исчез из вида. Плеск речной воды о паром стал громче, волны разбегалась от парома в разные стороны, улавливая и отражая тусклый свет звезд, который казался серым под черным покрывалом ночной темноты. Когда они выплыли на середину реки, у Летти возникло чувство изолированности от всего остального мира. Как будто на какое-то короткое время они оказались между двух берегов абсолютно одни, и вокруг не существует ничего, кроме неспешного бега времени и воды.

Паром остановился. Летти повернулась и удивленно посмотрела на паромщика. Он бросил веревку, выпрямился и направился к ней. Остановившись не далее чем в двух футах, он заговорил тем самым хрипловатым голосом, звучание которого Летти не могла спутать ни с каким другим. Только этот голос был способен вызвать ту жаркую и унизительную волну возбуждения, которая сейчас пробежала вдоль ее позвоночника.

— Удивлены?

Добродетели не положено вознаграждения, Летти знала это уже много лет. И все же казалось несправедливым — она столько сил потратила, чтобы избежать того, что этот человек от нее требовал, — но все-таки со всего размаха попала в его ловушку.

— Нет, — прошептала она.

— А ведь вы мне дали слово…

— Скажите, зачем? Зачем вы все это делаете?

— Потому что я не могу иначе.

Это была правда. Он знал, что, когда вернется в хижину, ее там не будет. И он так же точно знал, где найти ее. Заставить себя не поехать к парому и не перехватить ее он не мог, как не мог перестать дышать. Воспоминания о той ночи, которую они провели вместе, зажигали его кровь, а ее непостижимая красота не давала ему покоя по ночам. Он восхищался ее умом и смелостью и хотел бы добиться ее уважения и симпатии. Но так как это было невозможно, ему хотелось прильнуть к ее губам и слушать, как стучит ее сердце в унисон с его собственным.

Риск был большим, но он пошел на него, поскольку вознаграждение обещало быть еще большим.

Его слова заставили Летти вздрогнуть. В них звучала категоричность, которая ей говорила еще более определенно, чем собственные чувства, что ловушка захлопнулась. Летти знала, что ей никто не поможет: паромщику, должно быть, заплатили, чтобы он оставался в постели, а в такой поздний час вряд ли кто-нибудь приедет на переправу. Река была широка и глубока, и она не умела плавать.

Кое-кто, должно быть, сказал бы, что ей следует броситься в воду и избежать бесчестья, — но вряд ли тот, кому самому приходилось оказываться в подобном положении…

Летти убеждала себя, что ее колебания никак не связаны с ним самим. Конечно же, нет! Слабость в ногах и сердцебиение вызваны усталостью и вполне естественным страхом — ведь он стоит так близко, а она хорошо знает его силу, его безжалостность и дерзость. Хуже всего то, что это вызывало воспоминания, о которых ей лучше было бы забыть…

— Вы и в самом деле изверг! — Она хотела произнести это с презрением, но голос ее дрогнул.

— Летти, я напугал вас? Это не входило в мои намерения.

— А что же тогда входило в ваши намерения?! Просто появиться и предоставить мне право броситься к вам в объятия?

— Это было бы прекрасно. Но нет, я отлично понимал, что мне придется сначала поймать вас.

По его голосу чувствовалось, что он улыбается, но улыбки не было видно из-за темноты и этой проклятой накладной бороды, которая скрывала черты его лица.

— О, вам очень весело, не правда ли? Простите, но я не вижу в этом ничего смешного.

— Летти…

Он поднял руку, как будто собирался прикоснуться к ней, и она отшатнулась, судорожно пытаясь придумать, что бы сказать, чтобы отвлечь его.

— Вы ничего не говорите о Джонни… Он в безопасности?

— О да, — тут же ответил он, снова придвигаясь ближе. — Я обычно держу свое слово.

— Вы хотите сказать, что я нет? Но это же не сделка, это шантаж!

— А по-моему, просто обмен любезностями.

— Если это так мало значит для вас, к чему столько хлопот? Почему бы просто не позволить мне уйти?

— Потому что вы согласились, — сказал он, и голос его стал совсем хриплым. — А еще потому, что мысли о вас, воспоминания о вашем теле в моих руках сводят меня с ума. Потому что я хочу вас, как ничего не хотел никогда в жизни, и нет другого способа вас получить.

Он совсем не собирался говорить ничего такого, не собирался выторговывать ее уступчивость в обмен на жизнь Джонни, когда вечером отправлялся на условленную встречу. Но так случилось, а за одним потянулось другое, и вот в результате они стояли друг перед другом на пароме, покачивающемся посреди реки. Ему надо было прекратить это здесь и сейчас, немедленно отвезти ее в Сплендору. Все его чувства, воспитанные с детства на законах рыцарского благородства, говорили об этом. Но были и другие чувства — более сильные. Она пообещала! Он сам это слышал и видел в ее глазах. Он не позволит ей отречься от обещания. Он не может этого допустить.

Его руки, теплые и сильные, легли ей на плечи, он притянул ее к себе. Захваченная врасплох его неожиданными словами и звучавшим в них отчаянием, Летти чуть не опоздала, но все же успела поднять руки и упереться ему в грудь.

— Нет!

— Летти, даже ради безопасности Джонни и моего здравого рассудка?

Он наклонил голову, его губы коснулись ее губ. Прикосновение было легким, как прикосновение пера, но все же обжигало.

— Нет…

Ее голоса почти не было слышно. Силы оставили Летти. Его губы снова опустились на ее губы, борода ласково покалывала кожу. Она ощутила, как откуда-то Из глубины ее существа поднимается чувственная волна. Желание, как медленно действующий наркотик, охватило ее. Еще какое-то время чувства страха, гордости и угрызения совести, а также острое беспокойство, что же этот человек будет думать о ней, боролись внутри Летти. Но в конце концов она отогнала прочь эти сомнения и прильнула к нему.

Грудь Рэнсома сжало, его дыхание сдавила благодарная радость, и он принял ее капитуляцию. Медленно и осторожно он ответил ей.

Что же было такого в этом человеке, что начисто лишало ее воли? Летти не могла сказать. Она только знала, что его губы обжигали, очаровывали и давали невообразимое наслаждение. Вздрагивая, плотно закрыв глаза, она ощущала, как эти губы касаются ее век, щек, подбородка и изгиба шеи. Летти провела ладонями по его спине, по буграм мышц, сознавая, что, какими бы искренними ни были ее ярость и попытки убежать, она хотела и ждала этого. «Боже, прости меня!» — мысленно произнесла она.

Ждать больше было нечего. Рэнсом опустился на помост, прислонился к стойке перил, потянул Летти на себя и уложил на приподнятое колено, как на подушку. Потом он снял шляпу и отложил ее в сторону. В его движениях была спокойная уверенность. Он не останавливался, но и не спешил, как бы стремясь насладиться каждым движением.

Летти чувствовала, как сильно бьется его сердце рядом с ее сердцем, ощущала на себе его изучающий взгляд, хотя вряд ли он мог ее видеть — как и она его. Летти подумала, что это к лучшему, потому что сейчас ей вряд ли хотелось знать, кто же он на самом деле. Когда он сильными пальцами приподнял ее подбородок, ее губы двинулись навстречу его губам без колебаний.

Рэнсом расправил ее распущенные волосы на своей руке, погладил их шелковые пряди. Потом очень осторожно он расстегнул ей блузку, спустил с плеч бретельки рубашки и положил руку на ее грудь. Нежно прикасаясь к алебастру ее кожи, как будто само осязание этой упругости доставляло ему наслаждение, он провел большим пальцем по соску, который сразу напрягся и принял форму ягоды. Судорожно вздохнув, он прижался губами к этой ягоде.

— Ты восхитительна, — прошептал он. — Восхитительна…

Осторожно, как будто движение было случайным, Летти провела пальцами по его сильной шее, спустила руку ниже, к пуговицам рубашки и медленно, как бы невзначай начала расстегивать их одну за другой. Он позволил ей это, целиком сосредоточившись на выяснения секрета застежки на поясе ее юбки. Поглощенные каждый своим занятием и словно не обращая внимания на то, что делает другой, они раздели друг друга. Кончиками пальцев Летти проделала бороздки в волосах на его груди, коснулась широкой и твердой плоскости его живота. Он поцеловал ложбинку меж ее грудей, уколов их прикосновением бороды, потом нагнулся и погрузил язык в ее пупок. Она положила ладонь на его сухое мускулистое бедро, медленно и тяжело дыша. Он провел языком по чувствительной коже внутренней стороны ее колен, сначала одного, потом другого, и не позволил ей сдвинуть их. Кончиком пальца она легко провела по гладкой поверхности его похожего на клинок члена. Он проложил губами обжигающую влажную тропинку вверх по ее бедрам и, не обращая внимания на сдавленные протесты, вкусил ее медовой сладости, проникая внутрь, пока она не затихла, подрагивая от удовольствия.

Сначала это казалось общим развлечением, игрой. Но время тянулось, удовольствие от всего этого связывало их крепчайшими узами, жаркими и влажными, беспредельными. Постепенно игривость улетучилась. Осталось лишь сплетение разгоряченных тел, напряженных мышц и нервов, бьющихся сердец, прерывистого и стесненного дыхания.

Прижимая Летти к себе, Рэнсом расправил на помосте ее юбки и лег на спину, так что она оказалась сверху.

— Теперь твой черед, — прошептал он.

Опьянение от свободы и удивительная в своей страстности благодарность охватили Летти, смешались с бившимся в ней болезненно сдерживаемым желанием. Затаив дыхание, она опустилась на него и слегка вскрикнула, когда он проник внутрь, заполнив ее всю, став ее частью, казалось, неотделимой. Она надвигалась на него, вцепившись в его мускулистые плечи, а потом приподнималась, и ее волосы взмывали вверх, как золотисто-каштановое облако. Он помогал ей, прилаживаясь к ее ритму, поддерживая этот бешеный темп. Наслаждение стремительно нарастало, переполняя их сплетенные тела. Летти казалось, что она целиком растворилась в этом движении, ее тело пылало и превращалось во что-то другое.

И вдруг все взорвалось. Это было живительное извержение жидкого огня. Задыхаясь, Летти застонала и затихла; в тот же момент он приподнялся, переворачиваясь и снова погружаясь в нее.

Новый всплеск бурной радости унес с собой остатки напряжения. Летти заплакала от болезненного и беспредельного облегчения так неожиданно, что слезы полились из ее глаз горячими дорожками на раскинувшиеся волосы.

Рэнсом обнимал ее и слегка покачивал в такт колебаниям старого парома. Его горящие глаза смотрели в темноту.