"Клан" - читать интересную книгу автора (Прозоров Александр)Глава перваяЖаркое, изнуряющее солнце Кемета[2] тщетно пыталось проникнуть в прохладный зал сквозь оставленные под потолком окна, но его ослепительные лучи падали на множество свисающих с потолка хрустальных шаров и разбивались на несметное число крохотных многоцветных радуг, ничуть не утомляющих глаз. Точно так же и сухой горячий воздух, что дрожал над берегами великой реки, никак не мог проникнуть в обширные залы дворца, отгородившегося от пустыни речными протоками. Мелкая водяная пыль, что летела к острову из расщелины, через которую с ревом прорывался Нил, смешивалась возле острова с ветрами и защищала город от полуденного зноя. Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, любил влагу. Он любил реки, стремительные струи воды, морские волны, ураганный ветер с холодными колючими брызгами. Он любил фонтаны, водопады, ручьи и озера. Он непостижимо любил влагу — пожалуй, даже больше, нежели ценил сорок девственниц, что еженощно обязаны были сменяться в его покоях. Впрочем, за все время сорока шаров он так и не коснулся ни одной из девственниц, хотя выходили они из покоев измотанные, словно после долгих любовных ласк. Измотанные так, что отдыхали шесть дней и ночей, прежде чем снова могли войти в покои. Но вот вода… От близости к воде дыхание Великого учащалось, кожа толстела на глазах и из зеленой превращалась в искрящуюся изумрудную, полупрозрачную, так что под ней различались комки крови, бегущие по жилам… — Нижайше умоляем Великого… Послы с громким стуком упали на колени, и Мудрый Хентиаменти по прозвищу Черный Пес, тряхнув головой, оторвался от грустных размышлений. Ведь он восседал на троне не своею волей, а именем Нефелима, Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью. И потому не имел права предаваться собственным думам. В зале, отделанном прочным красным мрамором, царил блаженный прохладный полумрак. Четверо широкоплечих чернокожих вивитов, одетых только в набедренные повязки из обильно прошитого золотыми нитями полотна, с изогнутыми боевыми рубилами в руках застыли между троном из слоновой кости и просителями, а двое белокурых харра-низов с веерами из страусиных перьев на длинных рукоятях овевали-из-за высокой спинки Мудрого Хентиаменти легким ветерком. На полу же, перед ведущими к ногам ступенями, склонили к каменному полу бритые головы шил-луки — трое посланцев в накинутых на плечи шерстяных плащах. — Нижайше умоляем Великого, — повторил один из просителей, — повернуть взор к нашим бедам и озарить нас своей милостью. По наущению колдунов пунтийских поднимаются ночами, лишенными света, мертвые воры и грабители, казненные по заветам предков и велениям Великого и брошенные в песках на корм шакалам. Безликие тени их врываются в шатры и святилища наши, выпивают души детей наших и лишают наших женщин плодовитости… — Провинция Пунт[3]? — искренне удивился Хентиаменти. — Та, что поставляет Великому благовония и драгоценный кедр? Ужели тамошним номархам недостает милости правителя и они жаждут чужих душ? — О милости и справедливости молим Великого, — жалобно простонали просители, упираясь головами в пол, и советник правителя поверил. — Ступайте к домам и очагам вашим, — величаво кивнул он с трона. — Воля Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью, защитит вас от злого колдовства. Нет надобности тревожить Нефелима такой малостью. Сегодня же до заката я своею волей пошлю в земли ваши семерых уаджитов, постигших тайны Великого. Они спасут вас от теней казненных. Посланцы южного народа, не поднимаясь с колен и шурша лысинами по полу, отползли к вратам. Высокие створки приоткрылись, ненадолго показав кусочек выцветшего неба, и снова сомкнулись. В зале возникли желтолицые и узкоглазые орангалы, что нередко заплывают в Жемчужное море[4] со своих далеких островов, привозя дивные раковины, орехи размером с человеческую голову и прочные веревки, не боящиеся морской воды. Обитая в десятках дней пути от столицы, они не испытывали такого же страха перед волей Нефелима, что и просители ближних народов, а потому опустились на колени не у самого входа, а только подойдя к ступеням перед троном: — Номарх Теплых островов спешит донести Великому, — без особого трепета в голосе и даже не склонив головы заговорил один из них, — что в знак почтения и уважения к нему воины всех племен наших выстроили пирамиду высотой в две сотни локтей, отделали ее черным стеклом и возожгли на вершине огонь в день прихода Сошедшего с Небес. Радуясь милостям его, номарх прислал Великому стволов красного дерева полста штук, золотых блюд чеканных полста штук, серебряных кубков полста штук, масла пальмового десять кувшинов, коры горького дерева пять корзин, соли молотой десять корзин. — Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, получит известие о вашем подношении, — после короткого размышления кивнул Хентиаменти. Он решил не карать гостей за дерзость, раз уж они явились с подарками, а не с просьбами или недовольством. Пусть Нефелим слывет не только грозным, но и милостивым. — Но нет надобности тревожить Великого такой малостью, как осмотр даров Теплых островов. Я отнесу ему весть о вашей преданности, и он расстелет над вашими островами дыхание своей милости. Мореплаватели отступили, поднялись с колеи, но повернуться к советнику правителя мира спиной не рискнули, дошли до дверей пятясь. Опять створки на миг показали небеса, и в зал ступили новые просители: белокожие, с длинными курчавыми бородами и волосами, падающими на плечи, либо забранными на затылке в пучок, похожий на конский хвост. Хентиаменти поморщился. Его всегда раздражала эта манера диких обитателей страны Апи[5] отращивать на себе, подобно диким животным, всю шерсть, что росла на теле. Любой египтянин с детства знал, что волосы на теле — обитель злых духов, липких запахов и мелких надоедливых насекомых. Однако такая простая истина почему-то никак не доходила до скудных умов уроженцев лесистых провинций за Зеленым морем[6]. — О справедливости молим Великого, о мудрейший из его советников, — опустились на колени северяне, и смрад от их немытых тел достиг обоняния Черного Пса. Мало того что апианцы не брили волос и носили множество одежд, они еще и явились впятером, словно вони одного было бы недостаточно. Однако Мудрый Хентиаменти сдержал свое презрение. Ведь он воплощал на этом троне не себя, а высшую мудрость и справедливость правителя мира. Поэтому советник лишь слегка склонил голову, разрешая северянам продолжать. — Подлые шарданцы[7], наказанные Великим за разбой на морях, своей гнусностью и хитростью стараются избегать кары, наложенной Нефелимом, — торопливо заговорил главный из просителей, самый длиннобородый, с большой золотой пряжкой, скрепляющей шерстяную ткань на плече. — Они выкладывают свои селения камнем, они роют между ними подземные ходы, проделывают лазы к причалам и продолжают выходить в море! Они заслуживают новой кары, мудрейший из советников! Иначе Зеленое море никогда не избавится от этих разбойников! Хентиаменти прикрыл глаза, вспоминая суть спора… Да, действительно, на жителей острова Шардан два десятилетия назад была наложена кара. Умелые мореплаватели, они не только быстро вытесняли прочих корабельщиков и рыбаков с уловистых мест и торговых путей, но и повадились грабить одинокие суда, забирая имущество и отправляя на дно путешественников. Услышав про это, Нефелим разгневался и запретил морским разбойникам ступать ногой на землю. Однако, похоже, ушлые шарданцы не сгинули на своих посудинах вдали от берегов, а нашли способ выжить, не нарушая приказа… — Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, не приказывал морскому народу умереть, — ровным голосом сообщил просителям советник. — Он запретил им ступать на землю. Если шарданцы роют подземные ходы и выкладывают улицы камнем, дабы не нарушить воли Нефелима и не коснуться ногой земли, это значит, что они с честью несут наложенную на них кару. За это не полагается новых наказаний. Ступайте. Тревожить Великого такой малостью нет никакой нужды. Снова раскрылись и захлопнулись высокие створки, но на этот раз в зал никто не вошел. Мудрый Хентиамеити позволил себе вздохнуть и поднял руку, останавливая опахалыциков со страусовыми веерами. — Хет-ка-Хтах, — обратился советник к одному из них. — Ступай к номарху порта и вырази ему мое недовольство. Он не должен был пропускать в храм Великого мореплавателей с Теплых островов. Никакие дары не могут быть веским основанием для нарушения покоя Нефелима. Нам достаточно списка подношений. Черный Пес поднялся с трона, поправил диадему, украшенную головой змеи с жутким немигающим взглядом, так пугающе похожим на взор Великого, спустился по ступеням и ушел в низкий проем за троном, невидимый посетителям. Проход был темен и низок. Настолько низок, что Сошедший с Небес, пожалуй, и не протиснулся бы здесь своим могучим телом, но правитель все равно никогда не появлялся в зале просителей. Здесь важных гостей от обычных попрошаек отделяли его советники. Навстречу потянуло сыростью, и Хентиаменти недовольно поежился — даже прохлада бывает чрезмерной. Нога его переступила священное кольцо из черного стекла, вмурованного в стены прохода и защищающего внутренние покои от злых духов. По телу пробежал привычный холодок, уши различили тихие голоса в комнате слуг. Тихие… Значит, Великий еще спит… Входить во внутренние залы, отделенные от покоев Нефелима всего одной стеной, дозволялось лишь избранным. Женщинам, повелевающим девственницами, самим девственницам, советникам и прорицателям. И, естественно, чернокожей страже из избранного племени вивитов, обитающего между третьим и четвертым порогом. Даже самые знатные из царей, ханов и жрецов, коим на родине поклонялись, как Великому, принесшему мудрость с небес на землю, никогда не видели этих выложенных черным вулканическим стеклом врат, высоких стен из красного гранита, лежащего на кипарисовых балках и подпертого круглыми колоннами потолка. Даже в тех редких случаях, когда советники не могли сами разрешить дело просителя, тот должен был ожидать волеизъявления Нефелима па улице. Великий выходил на залитую солнцем траву, возвышаясь над слугами подобно горе, и громогласно провозглашал свою волю. Не словами — правитель никогда не пользовался человеческой речью. Просто он вскидывал голову, и весь остров наполнялся его оглушающим рыком. Рыком столь могучим, что в замкнутых тенистых залах храма от этого гласа у людей лопались глаза и текла кровь из ушей, подгибались ноги и прерывалось дыхание. Рыком, от которого даже на открытом со всех сторон речном мысу просители падали ниц в священном трепете. Великий просто подавал голос — и всем смертным становилась ясна его воля до последней черточки… Однако уже давно не раскатывался священный голос Великого ни над речными струями, ни в прохладных покоях огромных залов правителя. И тщетно ожидали пробуждения в предвратном помещении трое советников Нефелима и трое прорицателей, одетые лишь в набедренные повязки и черные платки, свернутые на гладко выбритых лысинах; о чем-то переговаривались две смотрительницы за девственницами. Тела женщин ограждали от любопытных взоров длинные туники, украшенные понизу красной полосой. Невозмутимая чернокожая стража, словно высеченная из обсидиана, нерушимо застыла перед ведущими в покои вратами. Воины сжимали в руках бронзовые боевые топоры, покрытые магическими иероглифами, что вселяли во врага ужас. Мудрый Хентиаменти пересек зал, направляясь к вратам в покои Нефелима, — но, когда до поблескивающих священным камнем врат осталось всего несколько тагов, двое стражей опустили топоры на уровень плотно исшитых золотыми нитями набедренных повязок со свисающими вперед полотняными лентами. Это означало, что еще немного — и они отрубят ноги нечестивцу, вознамерившемуся встревожить покой правителя мира. Главный из советников Нефелима остановился, вздохнул, вперившись взглядом в такие близкие, но недоступные ему створки. — Сегодня настал сороковой день, Мудрый Хентиаменти… — Черный Пес вздрогнул от тихих, но неожиданных слов, произнесенных в самое ухо. — Это ты, Всевидящий Сехем? — отступив на пару шагов, кивнул советник главному прорицателю. — Скажи мне что-нибудь вещее, всевидящий. Скажи мне что-нибудь доброе. — Надо ли говорить это здесь? — чуть заметно пожал плечами прорицатель. — Надо ли запирать слова среди стен? Пойдем на мыс, Мудрый Хентиаменти. Отдадим вещие слова на волю ветров кеметских… — Ты хочешь отдать вещие слова на волю ветров? — удивился Черный Пес, глядя прорицателю прямо в глаза. Однако Всевидящий Сехем, облаченный в шелковую тунику через левое плечо, в высоком цилиндре из коры пробкового дерева, украшенном жемчугом и тонкими бирюзовыми лепестками, и в широком ожерелье из пластинок слоновой кости, выдержал тяжелый взгляд главного советника. Хентиаментп кивнул: — Ну, что же, идем. Стоило двум высшим служителям Великого Нефелима покинуть дворец, как на них немедленно обрушился полуденный зной. С безупречно чистого неба Амон-Ра излучал бесконечные потоки ослепительного света. Горячий воздух заскользил по телам, словно пламя жертвенного костра, и Черный Пес остро позавидовал прорицателю, голову которого спасала пробковая триара, а плечи — широкое ожерелье. Сехем спокойно шествовал вперед, и только темно-темно-коричневая кожа урожденного египтянина в ярком свете казалась отлитой из электрона[8]. В отличие от чернокожего Хентиаменти, который еще младенцем был принесен в жертву одному из храмов Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью, а потому не знал ни имен родителей, ни своего роду-племени, всевидящий Сехем родился и вырос на берегах Нила. Во дворец он попал благодаря дару прорицания, проявившемуся еще в детские годы. Предсказания Сехема исполнялись всегда. Просто всегда, без всяких исключений. Египтянин обогнул дворец, облицованный снаружи светлым песчаником, вышел на широкий мыс, тянущийся в сторону первого порога. От коричневых потоков, струящихся справа и слева, потянуло легкой прохладой, ветер кинул в людей немного водяной пыли, принесенной с порога, и главный советник Нефелима почувствовал себя несколько лучше. — Ты умен, Черный Пес, — остановился Сехем, продолжая глядеть перед собой, туда, где струи илистой нильской воды с ревом пробивались между скалами. — Ты ловок и умен. Сегодня настал сороковой день, как Великий не открыл глаз, а никто еще ни о чем не догадался. К нему не удалось пробиться ни единому просителю, от него не потребовалось ни единого совета. Во всех сторонах света жизнь течет своим чередом, и многие миллионы смертных по-прежнему уверены, что над ними простирается могучая рука Великого, защищая их своею волей и высшей мудростью от любых невзгод… — К чему ты ведешь, Всевидящий? — Ты умен, Черный Пес, — покачал головой прорицатель, — но даже ты не сможешь скрывать истину вечно. Когда Нефелим не показывается на мысу сорок дней, смертные еще готовы поверить, что в этом нет нужды. Когда он не покажется еще столько же, они начнут тревожиться. Если они не увидят Великого полгода, начнется ропот. И тогда уже никакие слова не смогут вернуть правителям веру подданных. Будет лучше, Хентиаменти, если смертные услышат горькую весть от нас, а не догадаются о ней сами. — Но, может быть, — сглотнул советник, — может, он еще проснется? — Он проснется, Мудрый Хентиаменти, — положил египтянин ладонь на плечо Черного Пса. — Он проснется, но не здесь и не сейчас. Его сон будет долог, очень долог. Сотни веков проплывут над его усыпальницей, прежде чем разум Великого, правившего миром пятьсот лет, отдохнет и обретет прежнюю силу; прежде чем он снова сможет волей своей поворачивать вспять реки, поднимать в воздух горы, призывать ураганы… Он вернется куда более сильным, нежели прежде. Наш правитель не умер, Черный Пес. Он всего лишь спит. Вот уже сорок дней, какой не поднимает веки, как перестали биться его сердца и остановилось дыхание. Но на теле Великого нет никаких следов тлена. Запах его по-прежнему чист и свеж, кожа ровна и крепка, цвет ее здоров, как никогда. Я вижу, что души Ка и Ах[9] еще не покинули тела, не допустили ухода Великого. Я вижу, что лишь Ба оставила нашего правителя, отправившись в путь между мирами ради постижения новой мудрости. Повелитель всех земель и народов почил, но не взошел на ладью миллионов лет, не вознесся на небо навстречу дню, не вошел в царство великой Аментет, не сразился с ужасной Амамат, пожира-тельницей Дуата. Вернется Ба в отдохновенное тело, откроются глаза его, отомкнутся уста его, вернется мудрость его на благодарные земли… — Когда?! — перебил прорицателя Черный Пес. — Тело должно отправиться на спокойные земли, на границу холода и островов, и храниться там в тишине и мире, ожидая часа, когда душа закончит путешествие. И лишь когда над усыпальницей начнут полыхать огни, когда защитники врат в мир мертвых займут место в его ногах, а вокруг усыпальницы соберутся хранители душ из трех стран пирамид — лишь тогда закончится отдых Великого, и он пробу… — Не надо пророчеств, Сехем, — перебил египтянина советник. — Скажи мне, когда это случится? Когда я дождусь этого благословенного мига?! — Ты не дождешься его, Черный Пес, — отвел глаза прорицатель. — Я вижу впереди много, много веков, когда смертные будут предоставлены сами себе и, лишенные мудрости, погрязнут в пороках. Силы горя и разрухи поработят их, превратив души в пристанища зла… — Сколько, прорицатель?! Просто скажи, сколько лет нам придется жить без него?! — Шестьдесят веков, Черный Пес, — вздохнул египтянин. — Долгих шестьдесят столетий… Что с тобой, Хентиаменти? Ты плачешь? — Нет, прорицатель, — мотнул головой советник. — Я вижу, как Амон-Ра покинул небосклон Египта, погрузив его во мглу и холод. Я вижу, как рушатся прекрасные стены Неба, и над его руинами смертные бьются за зерно пшеницы или крысиный хвост, как цари и ханы считают себя высшими правителями и пытаются доказать это, засевая поля человеческими костями. Я вижу все это, и глаза мои режет болью. Человек слаб, жаден и неразумен. Кто удержит его от зла и направит на созидание без Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью? — Ты мудр, советник, — вздохнул прорицатель. — Тебе не нужен дар всеведения, чтобы познать будущее. Но должен напомнить тебе, Черный Пес, что ты обязан служить Великому, а не смертным. Твой долг не исполнен до конца. — Разве я в силах хоть чем-то помочь Великому? — отер лицо советник, пытаясь понять, откуда взялась на них влага. Неужели он и вправду плакал? Или это всего лишь водяная пыль, прилетевшая от первого порога? — Ты обязан построить ему усыпальницу, Черный Пес, укрытие, в котором он обретет покой на все шестьдесят веков сна. Оно должно стоять вдали от людских селений, в холодных землях, где не так злобна гниль и где нет болезней. На острове средь текущей воды, но в морях, ибо тебе известно, сколь любит Великий текущую воду и как плохо ему, когда он оказывается вдали от озер и морей. Усыпальницу на десять дней пути потребно окружить алтарями Амона-Ра, дабы насытить землю его священным теплом. Ты должен упокоить Великого, выстроить и освятить алтари, оставить при усыпальнице стражу, которая приведет Нефелиму сорок девственниц в час его пробуждения и станет охранять его в пути на царствие туда, куда он пожелает. И только после этого ты станешь свободен от клятвы, которую принес при рождении. — Оставить стражу, которая выстоит шестьдесят веков? — недоверчиво покачал головой советник. — Сохранить покой Великого на столь же долгий срок? Доставить девственниц на такой срок вперед? Возможно ли это, всевидящий Сехем? Устроить могилу на острове среди текущей воды, но средь морей, и при этом выстроить алтари на десять дней окрест? Ведь каждый из таких алтарей тоже должен стоять на острове. Разве может существовать такое место? — Ты найдешь его, Черный Пес, — уверенно улыбнулся прорицатель. — Я знаю. — Ну, так подскажи, где такое может быть? — Во мне нет знания, Черный Пес, — пожал плечами египтянин. — Я всего лишь доношу слова богов и заглядываю за занавес будущего. Я знаю, что ты найдешь такое место и исполнишь завет Нефелима. А как ты сможешь это исполнить — это выше моего понимания… Египтянин уважительно поклонился и направился в сторону храма, оставив главного советника Великого в размышлениях на широком песчаном мысу, омываемом неторопливыми водами коричневого Нила. — Зачем ты покинул нас, о Великий? — бесшумно прошептали его черные губы. Но в одном египтянин был прав: сон Нефелима не освобождал верного раба от службы. И даже если все смертные сгинут с лица мира в дикости своей и невежестве, он, Мудрый Хентиаменти, Черный Пес, обязан сделать так, чтобы Великий Правитель, Сошедший с Небес, не утратил при этом покоя, не лишился тела или одной из своих душ, чтобы возродился здоровым и отдохнувшим. — Стражу и девственниц я могу взять с собой. Алтари построят слуги и советники, — так же тихо пробормотал Черный Пес. — Но где взять реку среди морей? Да еще множество островов на ней на десять дней пути. Советник вздохнул и вслед за провидцем направился ко дворцу. Одним из великих даров Нефелима смертным была карта[10]. Карта с очертаниями всех земель мира, выложенная прямо на стене храма, что обращена к морю — вниз по течению. Любой из мореплавателей мог невозбранно срисовывать карту в меру своего умения и пользоваться ею, путешествуя по миру. Реки, моря, озера отмечались тщательно отполированными бирюзовыми пластинами, равнины поблескивали изумрудами, горные хребты темнели обсидиановыми пиками. Некоторые из гор украшались белыми крохотными жемчужинами, некоторые — небольшими рубинами. Карта с. детства поражала Черного Пса невероятной красотой и наглядностью, но только сегодня он подумал о том, что карта может послужить и своему создателю. Моря, моря, огромные бирюзовые плоскости. Нет, в таких местах не бывает течения. К тому же, островов должно быть много, чтобы их хватило и на усыпальницу, и на алтари. Теплые острова? Нет, там нет течения. Да и египтянин напоминал, что усыпальницу хорошо бы выстроить в холодных и малообитаемых землях… Черный Пес поднял глаза наверх и вздрогнул, обнаружив там два почти соприкасающихся внутренних моря. Между морями имелась тонкая земляная перемычка шириной не более дня пути, из одного моря в другое текла широкая река, на которой, как и в низовьях Нила, имелось множество островов. — Наверное, как и на Ниле, там все утопает в болотах… — тихо заметил советник, но особого значения это уже не имело. Потому что на землях вокруг, на самой перемычке синели глазки сотен больших и малых озер. А значит — на них почти наверняка найдутся островки, где нетрудно выстроить алтари Амона-Ра. Можно было подумать, боги специально создали такое место, чтобы дать Великому Нефелиму приют для сна, который продлится десятки веков. Текучая вода, острова, моря. Все собрано вместе — и вдобавок на самой границе легендарных северных ледников. — Прошу простить, если прерву важные размышления, мудрый Хентиаменти, но я докладываю о выполнении приказа. — А, это ты, Хет-ка-Хтах, — кивнул вернувшемуся из порта опахалыцику Черный Пес. — Ты позволишь мне говорить, господин? — Говори. — Номарх Эбер-Са нижайше просил не гневаться на его проступок, Мудрый Хентиаменти. Он просил передать, что дары мореплавателей с Теплых островов дороги и присланы сверх наложенной Великим дани. Мореплаватели жаждали всего лишь узреть Нефелима, пусть издалека и не произнося ни слова… — Хватит! — вскинул руку Черный Пес. — Я вижу, номарх сделал тебя самым ярым из своих защитников. Ступай обратно к нему и сообщи, что мне требуется три десятка кораблей для плавания в холодные воды, на каждом должно быть в достатке гребцов и опытные кормчие. Я отберу в путь дважды по девяносто самых сильных воинов, я возьму с собой всех девственниц и советников — пусть приготовит на них припасы. Я возьму все золото, что есть на острове, и лучших ювелиров. И возьму еще один, очень ценный и большой груз. Сроку даю… семь дней. Пусть поспешает, коли не жаждет узнать всю глубину моего гнева. Ступай. Промчавшись по Таллиннскому шоссе до поворота на Пушкин, Алексей сбросил скорость, отсчитывая перекрестки, на третьем повернул налево, миновал два панельных пятиэтажных дома, сквер с детской площадкой и оказался на тенистой улице с вековыми кленами. Здесь по сторонам стояли самые обычные избы-пятистенки, лишь изредка разбавляемые аккуратными кирпичными домиками. Заборы, дворы, сады, огороды — деревня деревней. И не подумаешь, что находишься в двадцатом веке в черте Санкт-Петербурга, северной столицы, второго по размерам города России. Впереди показались стоящие поперек дороги два УАЗи-ка, белый «жигуленок-шестерка», автобус ПАЗ с закрашенными окнами. Леша Дикулин отвернул с дороги на тротуар, заглушил мотоцикл, прислонил его к могучему древесному стволу, скинул каску, повесил ее на руль, пристегнул велосипедным замком с гибким стальным тросиком и двинулся к машинам. — Куда это тебя несет? — Выступил поперек дороги молоденький мент в темно-синем «бронике», надетом поверх обычной формы с погонами младшего сержанта. За спиной висел короткоствольный автомат со сложенным прикладом, в руках покоилась длинная резиновая дубинка. Всем видом милиционер излучал уверенность в своей власти и праве повелевать обычными смертными. — Не видишь — оцепление! — Капитан Нефедов мне нужен, — безразличным тоном ответил Алексей. — Который Сергей Леонидович. Есть здесь такой? Сержант несколько секунд подумал, потом молча отвернулся. Дикулин прошел мимо, направляясь к белой «шестерке». Следователь стоял здесь, обсуждая что-то со спецназовцем, одетым помимо «броника» еще и в кевларовый шлем с пластинами, делающий голову похожей на огромную восьмигранную гайку. О чем они говорили, Леша не расслышал, поскольку, увидев его, Нефедов кивнул: — Ну, начинаем, капитан, — и шагнул навстречу, протягивая руку: — Привет, массажист. Долго ты чего-то. — Так почти двадцать километров по спидометру, не считая светофоров. Чего у вас случилось? Спецназ-то зачем? — Там четыре миллиона рублей, — скривился, словно от зубной боли, следователь. — Или двести тысяч долларов. При таких суммах внутри почти наверняка окажется вооруженная охрана. Так что лучше подстраховаться. — А я зачем? — А то не догадываешься? — Нефедов сплюнул. — Колдун он, естественно. Потомственный маг в седьмом колене снимет порчу, сглаз, прыщи и похмелье… — Сергей Леонидович захлопал себя по карманам, видимо, выискивая рекламный буклет, и безнадежно махнул рукой: — В общем, знахарь какой-то. — Понятно… — Алексей расстегнул куртку, сдвинул поясную сумку вперед, расстегнул и переложил документы из нее в карман брюк. — Кстати, четыре миллиона — это не двести тысяч дохлых президентов, а всего сто с небольшим. — Это ты потерпевшей потом расскажешь, — вздохнул следователь. — Как она в заявлении написала, так и говорю. — Может, не знахарь, а урка какой-нибудь? — предположил Дикулин. — Колдун. Точно колдун. Я ваши дела завсегда сразу узнаю. То золото-бриллианты сквозь стену уйдут, то вдруг десять свидетелей видят, как их из окна вытаскивают, да еще паспорт похитителя на улице подбирают, то потом ни одной собаки с показаниями не найти, и потерпевших нет, только вещдоки. Вот скажи, какого хрена больной бабке захотелось участкового письменно уведомить, что она кошку с нефритовыми глазами у соседа видела? Причем аккурат через час после того, как потерпевшая заявление о краже принесла? — Может, совпадение? — пожал плечами Алексей. — Ага, — кивнул Нефедов. — А спорим на два пива, что у бабки склероз, и она уже забыла, что писала и когда? Первый раз, что ли? Еще ни одного дела до суда не довел… — Але, мужики, — придвинулся к ним капитан, — мы будем лясы точить или клиента брать? Могучая фигура в бронежилете, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, заслонила половину неба, и Леша Дикулин сразу почувствовал себя маленьким и уязвимым. Хотя недоростком никогда не считался. Впрочем, если зеленоглазый, коротко стриженный Алексей с едва наметившимися усиками, носом картошкой и узкими, словно выщипанными бровями смотрелся рядом с омоновцем поджарым русоволосым подростком, то лысый, розовощекий, упитанный сорокалетний Нефедов выглядел просто колобок-колобком. — Брать станем, — буркнул следователь, откатываясь чуть в сторонку. — А ты, видать, тот самый консультант, коего ждали? — Капитан наклонил голову, разглядывая Алексея сверху вниз, как жираф — прыгающего у копыт воробья. — Чего скажешь, консультант? — Если есть задний выход, — Дикулин повернул голову к бревенчатому дому, — то его лучше подпереть чем тяжелым или клином подбить. Надеюсь, он закрыт? За ним при-сматривают? — Угу, — коротко буркнул омоновец. — Значит, входить будем отсюда, а с той стороны бойцы пусть просто следят, чтобы дверь и окна не отворялись. Если попытаются открыть, стреляйте по стеклам. — Коли грохнут кого, отвечать кто будет? — А он и ответит, — дружелюбно похлопал Алексея по плечу следователь. — Для чего еще нужны консультанты? — Добре, — кивнул капитан и, натягивая на лицо маску, двинулся к растущему вдоль изгороди барбарису. — Если у твоего знахаря нет оружия, это будет выглядеть смешно… — пробормотал Сергей Леонидович. — Десять автоматчиков против какого-нибудь старого хрыча. — Да не мой он! — не выдержал Дикулин. — Не мой, а ваш! Это вы меня из дома выдернули с середины сеанса! — За такие сеансы тебя лет триста назад быстро бы на костре поджарили. — Это был просто массаж! — Ага… Видали мы таких массажистов. Дай только бабу полапать на халяву. Леша хотел возразить, что работает отнюдь не «на халяву», а за вполне приличные деньги, но вдруг увидел, как под самой стеной дома крадутся ребята в «броииках» с автоматами в руках. Он и заметить не успел, каким образом те просочились сквозь густой барбарис и высокий штакетник. Прижимаясь к стене, они сбоку поднялись на крыльцо, остановились по сторонам от двери. — Внимание, гражданин Петр, — громко прокашлялся мегафон на крыше автобуса. — Гражданин Петр, говорит участковый пятнадцатого участка Красносельского района. Мы знаем, что вы в доме. Предлагаем вам добровольно выйти и сдаться милиции… С последними словами самый рослый из омоновцев — похоже, именно капитан — отделился от стены, встал перед дверью, быстрым ударом ноги вышиб створку и отпрянул в сторону. Алексей замер, вглядываясь в темноту за порогом… Ничего… Совсем ничего… Омоновцы, выставив вперед автоматы, медленно двинулись внутрь. Дикулин, оглянувшись на следователя, подошел к калитке, запустил за нее руку, оттянул задвижку и направился по выложенной красным кирпичом дорожке к крыльцу. В доме пахло сеном: мятой, чабрецом, пересохшей осокой и полынью, — и все это Алексею очень не понравилось. Когда в подозрительных местах воняло гнилью и перегаром, он чувствовал себя намного спокойнее. Даже настоящим деревенским знахаркам, собирающим всевозможные травы и варящим целебные настои и зелья, никогда не удавалось выветрить из своих избушек запах обычного человеческого жилья. Ароматы трав смешивались там с благоуханиями борща, мяса, чеснока и лука. А здесь… Не может человек не пить и не есть, не может он обходиться без пива или хотя бы кофе. Однако воздух здесь был абсолютно сухим, словно этот дом построили исключительно в качестве сушилки, словно в нем никогда не топили плиту, не кипятили чайник. Никогда не сушили белье и не промачивали обуви. Очень странно. Для человека… Дикулин выждал с десяток секунд в прихожей, давая глазам возможность привыкнуть в темноте, потом шагнул в комнату, которая показалась залитой ярким светом. Большой стол, закрытый белой скатертью с нитяными кисточками, череп барана на стене с подвешенными на рога травяными метелками, черная кошка на подоконнике, старое зеркало с облупившейся амальгамой и, опять же, парой мочалок по углам. Рядом с люстрой прицеплен китайский «голос ветра» с красными кисточками. Кресло за столом — кисточки на подлокотниках, прочный вычурный стул из красного дерева — на сиденье подушка с точно таким же украшением. — Метелочник… — негромко пробормотал Алексей. — Что? — нервно дернулся замерший у окна капитан. — Метелочник, — пожал плечами Дикулин. — Есть такое течение в современном знахарстве. Они верят, что загрязненная энергия стекает с предметов по матерчатым кисточкам вниз, и таким образом все подвергается самоочищению. Пожалуй, правильнее их назвать экстрасенсами, да только язык поломается склонять… — Леша внезапно ощутил чью-то бесшумную усмешку и настороженно замер, медленно поворачивая голову. Комната… Большая, светлая, почти пустая комната, в которой негде спрятаться… Послышался грохот, из двери напротив возник запыхавшийся омоновец: — На чердаке никого нет, командир. И в кладовке. — И в дровяной пристройке тоже, — появился еще один. — Будем полы поднимать? — Подождите… — вскинул руку Алексей. — Ну что, массажист? — ввалился в комнату Сергей Леонидович, и помещение вмиг перестало казаться большим. Но все-таки тут по-прежнему оставалось немало свободного места. — Помолчите секунду… — Дикулин достал с поясной сумки скляночку из-под нафтизина, выдернул бумажную пробку, высыпал на ладонь немного сероватого порошка. — Сидишь ты, чертище, прочь лицом oт своей избищи. Поди ты, чертище, к людям в пепелище, поселись, чертище, сюда в избище… — Плавно поворачиваясь по часовой стрелке, Дикулин сдул с ладони порошок, и в этот момент словно марево дрогнуло перед зеркалом, и там из ничего вдруг проявился скуластый седоволосый мужчина в полосатом махровом халате. Омоновцы клацнули от изумления челюстями, но сработали четко, метнувшись вперед и вывернув хозяину дома руки за спину. Тот не издал ни звука, но внимательно посмотрел Алексею в лицо, словно запоминая. — Эк… Он… — издал странные булькающие звуки капитан. — Глаза он нам отвел, — преувеличенно небрежным тоном сообщил Дикулин. — Похоже, настоящий попался. — Ну, ты молодца, консультант, — хмыкнул омоновец и одобрительно хлопнул Дикулина по плечу. — Давайте, хлопцы, волоките клиента в автобус. Омоновцы с задержанным вышли. Нефедов прокашлялся, двинулся вдоль стены, негромко цитируя по памяти: «Кошка, вырезанная из черного дерева, с двумя глазами из полированного нефрита. Высота статуэтки составляет тридцать два сантиметра, на переносице видны две глубокие поперечные царапины, вдоль спины нанесено пятьдесят семь штрихов, возможно, изображающих шерсть…» — Знаю! — хлопнул себя указательным пальцем по лбу Алексей. — Вот же она! Он повернулся к подоконнику, снял с него кошку и… ощутил, как словно в самый мозг вонзился холодный взгляд старика, голова которого пряталась в глубоком капюшоне. — У меня для вас неприятное известие, Великие… — Старик вытянул из рукава тонкий шелковый платок и набросил его на хрустальный шар. — Нам больше не следует ожидать помощи от Пустынника. — Опять! Это уже четвертый, Славутич… Трех человек, сидящих за огромным круглым столом не менее трех метров в диаметре, отличить друг от друга внешне было совершенно невозможно. Длинные мантии из тяжелой парчи, широкие наборные пояса из кости, обширные капюшоны, позволявшие легко укрыть лицо от собеседников. И даже голоса были похожи: тихие, шипящие. — Ты зря сделав его колдуном, Славутич. Он оказался слишком заметен. — Сейчас столько магов, Изекиль, что среди них проще затеряться, нежели среди песка морского, — прошелестел первый старик. — Пустынник должен был только смотреть. А кому проще всего спрятать рабов, нежели не колдуну, к которому в день приходят десятки страждущих? Кому проще найти новых друзей, как не колдуну, дающему реальное исцеление или заговор? — Но мы все равно потеряли Пустынника, — качнулся из стороны в сторону капюшон Изекиля. — А вместе с ним Око, на которое так надеялись. — Я верну Пустынника, — пообещал Славутич. — А Око? — Я пока не ведаю, в чьей оно власти, Изекиль. Ты же знаешь, предметы силы не поддаются простой магии. — Но они поддаются более простому воздействию! — Не так просто выкрасть предмет из следственного отдела МВД! Мне понадобится время. Но я попытаюсь сделать так, чтобы они не отдали Око посторонним. — А если оно окажется в руках Северного Круга? — Не думаю, чтобы Северный Круг возродился, — на этот раз покачался капюшон Славутича, вторя отрицательным поворотам головы. — Думая о будущем, нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему, Славутич, — поднялся со своего кресла Изекиль. — Наша встреча принесла мне огорчение, Великие. — И мне, — согласился Славутич, тоже поднимаясь. — И мне, — впервые подал голос третий член триумвирата. — На севере у нас случается слишком много неудач. — Я разделяю вашу заботу, Великие, — вздохнул Славутич. — Но вначале нужно вернуть Пустынника. Я хочу знать, почему он сдался. С этими словами Великий повернулся спиной к прочим членам триумвирата и направился к отделанному кирпичом узкому ходу, темнеющему в стене. Минут пять он шел по шуршащему под ногами песку, потом повернул на винтовую лес гницу, перед которой замерли трое коренастых, совершенно обнаженных плечистых стражников с желтыми глазами, поднялся на два витка и оказался на крохотной площадке, украшенной только человеческим черепом, что нелепо, под углом, выпирал из окаменевшей глины. Старик вложил пальцы в пустые глазницы, и перед ним раздвинулась дверь. Он вошел в светлую кабинку метр на метр, не глядя пошарил рукой слева, нажал кнопку верхнего этажа и начал неторопливо раздеваться: расстегнул пояс, уложил его в длинный деревянный пенал, обитый изнутри сафьяном, поместил на стеклянную полочку под зеркалом. Потом снял мантию, оставшись в светло-коричневом костюме, повесил на крючок. Несколько раз с силой протер ладонями лицо, сбрасывая заклятие на кошачий глаз, пригладил волосы, несколько раз кашлянул, повышая голос с шепота до обычного. Теперь из зеркала на стене лифта смотрел уже не глубокий старик, а вполне моложавый мужчина, хотя и за пятьдесят, но еще довольно бодрый и крепкий. Только глаза отражали его безмерную усталость — но кто сейчас смотрит в глаза? Двери лифта разъехались перед комнатой отдыха с диваном, холодильником, небольшим сервантом и электрическим чайником. Негромко напевая, мужчина вышел в нее, повернул налево, толкнул дверь, наклонился к крану, пару раз ополоснул лицо водой и только после этого вышел в служебный кабинет. Обшитое дубовыми панелями помещение, метров десяти в длину и пяти в ширину, после глубокого подземелья показалось жарким и душным. Мужчина опустился в обитое черной кожей кресло за полированным столом с компьютером и бронзовым письменным прибором, нажал кнопку селектора: — Зинаида, ты на месте? — Да, Вячеслав Михайлович. — Соедини меня со Степашиным. Тем, который сейчас куратором силовых структур в правительстве. — Слушаю, Вячеслав Михайлович… Кивнув, хозяин кабинета оперся локтями на стол, опу-тил голову и с силой потер указательными пальцами точ-и в сантиметре перед ушами. — Устаю… Я начал уставать… Неужели старею? Или Москва действительно сделала все, что могла? Селектор мелодично тренькнул: — Вячеслав Михайлович, Степашин па проводе. Мужчина резко выпрямился, снял трубку: — Сергей Вадимович? Это Скрябин, из администрации президента. Помните такого? Вот и хорошо. На нас вышли ваши коллеги из Штатов. Фэбээровцы давно ищут одного террориста, а он, оказывается, сегодня задержан у нас в стране, в Питере. Причем по какому-то мелкому правонарушению. Если не ошибаюсь, скрывался он в Красном Селе… Да, Сергей Вадимович, они очень хотят его получить… Нет, документов пока никаких не прислали, но вы примите, пожалуйста, меры, чтобы этого типа сегодня же перевели в Москву. По признанию янкесов, задержанный очень опасен. Позору не оберемся, коли сбежит из изолятора для обычной шпаны. Хорошо, Сергей Вадимович, я рад, что вы меня поняли. Да, и обязательно поощрите всех, кто участвовал в задержании. — Стоять! Лицом к стене! Ноги раздвинуть! Шире! — Конвоир расстегнул наручники задержанного, после чего открыл тяжелую железную дверь камеры: — Заходи, здесь пока посидишь. Захочешь чего следователю рассказать — стучи, выпустим. Арестант, вздернув плечи, отступил от стены, повернулся, шагнул в камеру и только здесь наконец-то смог поправить сползший почти до локтей халат. Его появление было встречено взрывом хохота: — Гляди, банщика привели! Чего, лох, с кроватки сияли? Ничего, здесь допаришься! В камере размером метров двадцать и вправду было влажно, как в парной. Здесь стояли семь двухъярусных кроватей, а обитателей, казалось, было больше, чем спальных мест. Надышать они успели до такой степени, что теперь сами же сидели в майках, тельняшках, а то и вовсе раздевшись по пояс, но все равно обливаясь потом. К тому же в камере было явно скучновато, и на появление новенького отреагировала почти половина обитателей, сгрудившись вокруг арестанта в махровом халате. — А может, это платье, мужики? — один из заключенных наклонился, задрал полы халата. — Какие у тебя ножки, цыпочка. Может, станцуешь, крошка? — Пляски? — Новый арестант усмехнулся. — Пляски я люблю, арнани, хома неб, неб, шуги аллахар… — Окончание последнего слова он не произнес, а скорее выдохнул, подняв указательный палец правой руки над головой и совершая им вращательные движения. Подошедший к нему зэк качнулся, наскочил на соседа и моментально ошерился: — Ты чего, ослеп? Куда прешь! — Он от души смазал ребром ладони товарищу по шее. — Ах ты, шлемазл пархатый… — Полуголый брюхатый сокамерник ответил прямым в челюсть. — Куда?! Ах ты, с-с-сука! Сюда смотри… Плотно скопившиеся арестанты не могли не задевать друг друга в этой толчее, но сейчас случайные соприкосновения стали бесить их до безумия, до непреодолимой ненависти, вполне понятной в столь стесненных условиях. Замелькали кулаки, напились кровью глаза… Прижимаясь спиной к сальной стене, одетый в халат арестант обогнул вспыхнувшую перед дверью жестокую Драку, добрался до ближайшей свободной койки, уселся на нее и встретил перепуганный взгляд старика, сидящего напротив. — Почему сидишь? — удивился новенький. — Кто ты? — перекрестившись, спросил старик. — Именем Господа нашего, Иисуса Христа, спрашиваю… — Мне сегодня не до того… — Качнулся к нему арестант в халате, вскинул руки со сжатыми в щепоть пальцами, резко развел их в стороны: — Катанда хари, алдо, хаш-хаш… Старик замер, бессмысленно глядя перед собой. Новенький взял его за затылок, заставил встать, подвел к стене и с силой толкнул. Старик врезался лбом в стену, отшатнулся, снова врезался, на этот раз уже сам, отшатнулся, врезался… Новенький улегся на его койку, вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Снова он поднялся только через три часа, когда железно громыхнул засов на двери. В камере к этому времени стало почти тихо. Зэки давно устали мутузить друг друга и, окровавленные, вымазанные в слюнях и соплях, валялись на полу, лишь изредка, из последних сил пиная тех, кто поближе. Только старик продолжал мерно стучаться головой о стену. — Что здесь случилось? — после минутного замешательства поинтересовался надзиратель. — Не знаю, — пожал плечами новенький. — Я все время спал. — А кто ты такой? — Потомственный маг и ясновидящий Петр, — кивнул заключенный. — Тогда ладно, — облегченно вздохнул надзиратель, понимая, что отвечать за наличие телесных повреждений у заключенных ему не придется. — Давай, маг, поднимайся. С вещами на выход. Светло-голубой «Москвич», включив левый поворот, притормозил на реверсивной линии трехполосного шоссе, пропустил встречный «Камаз», щедро груженный щебнем, развернулся и отъехал на обочину. Фары и габаритные огни погасли, перестал виться сизый дымок из выхлопной трубы. Хлопнули дверцы, на дорогу вышли трое молодых людей. Джинсы, легкие куртки, футболки — эти парни лет двадцати ничем бы не отличались от тысяч сверстников, если бы не ярко-желтые, как подсвеченный янтарь, глаза со сдвоенными точками зрачков. Они вышли и замерли, глядя в сторону далекою Новгорода. Несмотря на глубокую ночь, машины мчались по трассе одна за другой, ударяя по «Москвичу» слепящим «дальним» светом. Катафоты машины отвечали красными отблесками, глаза парней — желтыми, но никто из водителей не обращал внимание на странную троицу. Ну, желтые глаза и желтые. Может, желтуха у людей! И без того у каждого дел хватает. Столица рядом. А она, как известно, подобно горькому тонику, спокойно жить не дает. Это в провинции все можно делать с ленцой, никуда не торопясь, поглядывая на неспешно плывущие облака, мечтая об утренней или вечерней рыбалке, о кружке парного молока и мягкой постели. Но стоит человеку попасть в Москву — и он забывает цвет неба, мерное течение реки, вкус свежеиспеченного хлеба. Он словно электризуется аурой нетерпения, он суетится, спешит, он забывает о сне и отдыхе, он не знает покоя, он занят, занят, занят… — Пора, — негромко произнес один из парней. Второй кивнул, повернулся к багажнику, открыл. — Будь осторожен, гамаюн голоден, — предупредил первый. — Знаю… — Второй, удерживая за горло и лапы, вытащил из темноты птицу размером с петуха, но с длинным, как у павлина хвостом и крыльями, собранными из таких же длинных, как на хвосте, пушистых перьев. Птица забилась, сдавленно каркая — парень локтем захлопнул багажник, посадил ее сверху, чуть наклонился, вперясь зрачками в глаза птицы: — Арха-а-а… Арха-а, гамаюн, арха-а… Он пару раз каркнул на птицу, снова зашипел: — Арха-а-а… Арха-а-а… Наконец гамаюн перестал биться, замер, уткнувшись кривым клювом чуть не в самые янтарные глаза. Парень разжал руки — птица не шелохнулась. — Га-а… ма-а… ю-ю-юн… — тихо пропел он, вбивая глупой, хотя и колдовской птице нужный образ. Мир словно пошел рябью, успокоился, но на дороге стоял уже не простенький «Москвич», а приземистый, вытянутый «Форд», с синей полосой от носа до кормы, с надписью «ДПС» на дверце и проблесковыми маячками на крыше. Молодые люди непостижимым образом оказались в милицейской форме, с яркими белыми портупеями, автоматами за спиной и полосатыми палочками в руках. Даже глаза у всех троих из желтых стали светло-голубыми. Правда, зрачки в них по-прежнемуоставались двойными: один большой, и еще один маленький, чуть ниже главного. На превращение ни одна из проносящихся мимо машин опять же не отреагировала. Все водители вдосталь насмотрелись в своей жизни и на «Москвичей», и на гаишников, Насмотрелись так, что мимо вторых предпочитали проноситься, отвернувшись в сторону, дабы не привлекать лишнего внимания. Один из новоявленных милиционеров вышел вперед, вглядываясь в набегающий поток транспорта, неожиданно вскинул палку, ткнул на похожую на зубило вишневую «восьмерку», затем указал жезлом на обочину. Машина послушно затормозила, вильнула в сторону. — Инспектор Серегин, — козырнул милиционер. — Покажите ваши документы, пожалуйста. — А что случилось? — поправив очки, выглянул из окна круглолицый, коротко стриженный водитель лет тридцати в светлом плаще. — Красная машина модели «Ваз 2108», — пожал плечами инспектор. — У нас таких в угоне около двухсот числится. Поэтому попрошу предъявить документы и открыть капот. Я хочу сверить номера кузова и двигателя. — Вот, черт! Ну, почему среди ночи? Меня жена уже ждать, наверное, перестала… — Тем не менее водитель дернул рычаг замка капота, вышел из машины, протянул техпаспорт. — Та-ак, — инспектор поднял капот, подпер его штангой. — Давайте смотреть. Номер кузова… Совпадает. Номер двигателя… Ничего не разобрать. Чего это он у вас такой рязный? — Вот, блин… Сейчас, тряпку возьму… — Водитель скинул плащ, сунул его в открытое окно передней дверпы, оставшись в темном свитере. Отошел к багажнику, спустя несколько минут вернулся с тряпицей размером с носовой платок, полез под капот. В этот момент второй инспектор, сдвинув автомат вперед, вскинул жезл и, выйдя чуть не на середину дороги, указал им на черную «Волгу» мчащуюся с включенными желтыми противотуманными фарами на бампере. Послышался визг тормозов, машина вильнула к обочине. Стекло водительской дверцы поползло вниз: — Ты чего, одурел, служивый? Я же тебя чуть не снес! — в окне забелело открытое удостоверение с фотографией, печатями и размашистой подписью: — ФСК[11]! Отходи, мы торопимся. — Я в ваших бумажках ничего не понимаю, — мотнул головой инспектор и демонстративно снял автомат с предохранителя. — Знаю только, что наркоту и оружие как раз под таким прикрытием возят. Откройте багажник, пожалуйста — Ты чего, сдурел, служивый? — опешил водитель. — Да ты знаешь, с кем связываешься? Тебя же завтра собственное начальство с говном сожрет! — Предъявите машину к осмотру. — Милиционер отступил и, широко расставив ноги, положил руку на затвор. — Ну, родной, ты напросился… — Дверь распахнулась, на асфальт выскочил двухметровый верзила в кожаной куртке. Тут же коротко лязгнул передернутый затвор: — Медленнее себя ведите, гражданин, — сухо потребовал инспектор. — Ладно, служивый, я тебе багажник покажу. Но только завтра лично к вам в батальон приеду. Посмотрю, как ты перед начальством запоешь. В этот момент первый милиционер вдруг схватил водителя «Жигулей» за шею чуть ниже затылка, с силой сжал пальцы, выдергивая жертву из-под капота, хлопнул ладонью по глазам и толкнул в сторону обочины: — Беги! И водитель побежал. Завывая от страха и не понимая толком, что он делает, бедолага перепрыгнул придорожную канаву, плеснув водой, на четвереньках забрался на противоположный склон, ринулся к березовой роще, белеющей в полусотне метров. — Бежит! — вскрикнул второй инспектор. — Бежит! — тем же тоном отозвался фээскашник, развернулся к жертве, рванул из-под мышки пистолет, передернул затвор. — Уйдет! — Повернул лицо к машине инспектор. — Уйдет! — Распахнулись задние дверцы, и наружу выскочили еще двое крепких ребят с пистолетами в руках. Тихо, словно хлопки из неисправного карбюратора, застучали выстрелы трех «Макаровых». Водитель за придорожной канавой упал, поднялся, сделал два неуверенных шага, снова упал. Тем временем с заднего сиденья «Волги» наружу выбрался мужчина в полосатом махровом халате и, поглубже запахнувшись, пошел к «восьмерке». Инспектор заботливо приоткрыл ему дверцу, и мужчина сел за руль. Водитель привстал, зашарил руками в траве, нашел очки, надел их на нос и снова рухнул. Тело стало мелко подрагивать. — Костя, проверь! Фээскашник, стоявший ближе к обочине, спрятал оружие, разбежался в два шага, перемахнул канаву, подошел к беглецу, перевернул на спину, приложил руку к шее: — Готов. — Он вытер пальцы о траву и пошел назад. — Едри твою налево, — сплюнул тот, что отдавал команду. — Всего сотню верст не довезли. Как теперь доложим? Конвоиры забрались обратно в салон — с проворотом взвизгнули покрышки, срывая машину с места, и «Волга» умчалась в сторону Москвы. — Скорее, — открыл инспектор дверцу «восьмерки». — Скорее, Пустынник, гамаюн голодный. Спасенный из-под ареста мужчина выбрался наружу, быстрым шагом перебрался через канаву, вымочив полы халата почти до пояса, опустился на колени рядом с убитым, прижался губами к губам, с силой выдохнул, потом опустил руки на грудь, несколько раз толкнул, снова выдохнул в рот, еще раз толкнул сердце. Разумеется, искусственное дыхание не могло вернуть застреленного к жизни — но маг добивался совсем другого. — Скорее! — крикнули с шоссе. Там опять поползла рябь. Патрульная машина исчезла, истаяла форма, оружие инспекторов. Стало видно, как на багажнике «Москвича» вьется схваченная за горло и лапы птица. — Скорее, я не смогу его долго держать! Пустынник снова прикоснулся губами к губам мертвеца, но на этот раз он не выдыхал, а втягивал в себя воздух. На мгновение губы осветились бледно-зеленым светом, и маг облегченно выпрямился. Тут же, скребнув когтями по железу, птица гамаюн спрыгнула на землю. Захлопав крыльями, она перемахнула канаву, волоча за собой переливающийся всеми оттенками желтого шлейф перьев, опустилась на мертвеца и начала торопливо расклевывать лицо. — Жена, сын, дача, квартира из одной комнаты, — буркнул Пустынник, выбираясь обратно на дорогу. — Не могли кого получше найти? Он швырнул намокший халат прямо на дорогу, вытянул из «восьмерки» плащ, накинул на плечи. — Хозяин приказал освободить немедля. — Ладно, — кивнул маг. — Обойдусь пока этим. — Хозяин приказал вызвать его, как найдешь приют. — Не приказал, а попросил, — поправил парня с янтарными глазами Пустынник. — Мне он не хозяин. И поторопи птицу. Я думаю, ваше наваждение слетит со смертных минут через десять, и они примчатся за трупом. — Гамаюна никто не может торопить, — покачал головой парень. — Пока он не выклюет весь мозг, не вернется. Он любит живой мозг. А захочешь помешать — такой морок наведет, во веки вечные не выберешься. Будь ты хоть смертный, хоть знахарь, хоть сам Великий. — Может, ему тогда помочь? — Не нужно, Пустынник. Пока он не поест, к нему лучше не подходить. Маг пожал плечами, пошарил по карманам плаща. — Вот они, — протянул документы убитого желтоглазый парень. — Метелкин Анатолий Сергеевич… — Открыл права маг — Смешно. Адрес: Москва, Большая Академическая. Никогда не слышал. Что же, побудем немного Метелкнным. Надеюсь, недолго. Мне перестало нравиться в здешних землях. Оседлавшая мертвеца птица каркнула, подняла голову, взмахнула крыльями и выдала длинную переливчатую трель неожиданно приятным звонким голосом. Пожалуй, тот, кто слышал ее голос, но не видел трапезы, действительно мог счесть гамаюна райской птицей. Потом она, помогая себе редкими взмахами, направилась назад к шоссе и вскоре без посторонней помощи вернулась обратно на багажник. — Тебя на сколько заговаривать, Пустынник? — поинтересовался парень. — Месяца хватит? — Хватит, — кивнул маг. — Арха-а-а… Арха-а, гамаюн, арха-а… — снова зазвучало в ночном воздухе, и на этот раз райская птица отозвалась почти сразу. Лицо мага начало округляться, волосы потемнели, стрижка стала короткой. Чуть выпятился живот, посинели глаза, ссутулились плечи. Пустынник нарисовал перед собой папьцем два ободочка, прямо из воздуха вытянул очки в тонкой металлической оправе, посадил их на нос, поправил. Посмотрел на свое отражение в стекле, кивнул. Молодые люди с янтарными глазами открыли багажник, небрежно запихнули в него колдовскую птицу. Сами, не прощаясь, забрались в салон. «Москвич», пару раз мигнув левым поворотником, выехал на асфальт и начал разгоняться. Пустынник же, спрятав в карман документы, уселся в «восьмерку» и задумался, пытаясь разобраться в произошедшем за долгий, долгий день. Ведь он всего лишь наблюдал. Пожалуй даже, еще не наблюдал, а только собирался. Готовился, ждал, когда придут первые смертные со своими глупостями, потом другие. Потом о нем услышат те, кто интересен, он повысит плату и приходить станут только избранные из смертных. Око позволяет не задавать вопросов. Оно само видит насквозь любого смертного, его знания, надежды, помыслы. Главное — чтобы кто-то из нужных людей пришел с любой пустяшной просьбой и ненадолго остался перед Оком. И вдруг… Ни Ока, ни знаний. Полицейские не просто вломились, они привели с собой колдуна и святош, не дав ни отвести глаза, ни спасти самое ценное из своего имущества. Еще ни разу он не попадал в столь глупое положение. Что же теперь будет? Он согласился на предложение местного Круга за весьма высокую плату: три черепа первых арийцев. Настоящих ариев, потомки которых едва ли не перемешались со всеми людьми мира — у большинства земного населения их кровь уж точно имеется в какой-то примеси. Имея черепа первых ариев, Пустынник сможет не охотиться за плотью смертного, если вздумает произвести магический обряд, он использует вместо волос, ногтей или крови просто крупинки костной смеси. Хорошая цена за несколько месяцев работы. Но ведь никто не предупреждал его, что работа окажется столь опасной! Пожалуй, местный Круг обязан компенсировать ему потери. Хотя бы частично. И они обязаны найти и вернуть Око! Ведь оно единственное на всей планете. Второго подобного предмета не существует. Вдалеке показались желтые огоньки, стремительно выросли, превратившись в противотуманные фары. Послышался визг тормозов, и со встречной полосы вывернула, едва не вылетев в придорожную канаву, черная «Волга». — Где он? — Да вон, в траве валяется. — Менты, естественно, уже смылись. — Ты хоть номер их машины запомнил? — А ты? Ругаясь и громко переговариваясь, рослые ребята полезли через канаву, столпились возле тела. — Ты смотри, его уже крысы пожрали! — Блин, с собой брать надо было. Чего ты уехал? — А чего ты сразу не сказал? — Как-то из головы вылетело. Понервничал я, понимаешь? — В рапорте чего писать станем, мужики? И это… Сюда вызывать кого нужно, или просто с собой жмурика заберем? Что решат для себя его конвоиры, Пустыннику было совершенно безразлично. Он завел машину, включил ближний свет, вывернул на трассу и нажал на педаль газа. В зеркале заднего вида остались стоящая носом к обочине «Волга» с включенными фарами и несколько мужчин, копошащихся в их свете. Пустынник снисходительно усмехнулся, покачал головой: — Смертные… Нужный дом Пустынник узнал без труда. Самые поверхностные воспоминания, вытянутые из мертвых душ, всегда наиболее яркие. Он помнил внешний вид дома и квартиры, помнил, когда купил машину и впервые увидел розовую ряху начальника. Помнил имена жены и сына. Но вот даты их рождений, свой номер телефона, наличие бабушек и дедушек — тут в памяти царила пустота. Может, их и нет никого? Припарковав «восьмерку» у пятой парадной, маг поднялся на третий этаж, остановился перед железной дверью, мысленно еще раз проговорил: — Метелкин Анатолий Сергеевич, — и вставил ключ в замочную скважину. Метелкин Анатолий Сергеевич осторожно шмыгнул в прихожую, притворил за собой дверь. Не включая свет, скинул с себя ботинки, повесил плащ на вешалку и направился в кухню. — Это ты? — хлопая заспанными глазами, вышла сюда же жена, зябко подтягивая к самой шее ворот короткого шелкового халатика. — Чего так долго? — Менты тормознули, — небрежно пожал плечами Анатолий. — Решили, что машина в угоне. Еле отвязался. — А чего у тебя с голосом? Пустынник вздрогнул: вечно проблема с этими женщинами! Даже морок, наведенный гамаюном, и то ухитряются распознать. Казалось бы, райская птица способна копировать все в точности — а ведь все едино неладное чуют. — В горле пересохло… — Маг вскинул к ее лицу сжатые в Щепоть пальцы, резко развел их в стороны: — Катапда хари, а'До, хаш-хаш… Женщина замерла. Как была — с полуоткрытым ртом, глядя перед собой, с одной рукой у ворота, а другой — слегка опущенной вниз. Ее новый муж открыл холодильник, достал поддон с кубиками льда, вытряхнул все прямо на стол. Потом соскреб из морозильника снег, бросил туда же. Начал слеплять снега и прозрачных кубиков нечто, похожее на шар. Так, вроде держится. Теперь… — Он покрутил голо-выдвинул ящик, достал нож. Проковырял в получившемся шаре выемку глубиной сантиметра в два. — Теперь нам нужно… Маг подошел к женщине, примерился, чиркнул ножом ей по пальцу. Порез моментально покраснел, на нем выступила кровь, несколько капель скатились вниз. Пустынник ловко поймал их точно в выемку, затер сверху снежной крошкой, посмотрел на свет; вроде разошлось. Заглаживая стыки, колдун еще раз обтер поверхность получившегося шарика руками и сунул его в морозилку. — Как тяжело потерять все, — покачал он головой. — Элементарную вещь приходится на суррогаты менять. Ожидая, пока «суррогат» застынет, он прошел из угла в угол, остановился перед женщиной. Выдернув ворот из сжатой руки, он развел в стороны полы халата, окинул взглядом скрытое под ним обнаженное тело, удовлетворенно хмыкнул: вроде хоть с этим повезло. Он помял упругую, совсем не отвисшую грудь, скользнул рукой по бедрам, запустил пальцы в пушок внизу живота. Однако ласкать бесчувственную статую быстро прискучило — маг запахнул на жене халат, отступил к окну. Окна выходили во двор, в самые кроны деревьев, и различить что-либо за листвой было совершенно невозможно. — Ладно, будем считать, что хватит… Пустынник достал ледяную сферу из холодильника, поставил ее на стол и наклонился, вглядываясь в искрящиеся под лампой грани. — Славутич?.. — Он не увидел, а ощутил присутствие за сверкающей поверхностью здешнего мага, прячущегося в темноте, тут же протянул руку и выключил бра: нечего показывать лишний раз, где находишься и что творится вокруг. — Ты цел, Пустынник? — прошептал старик, соблюдая вежливость. В старину почему-то считалось, что произнесенное шепотом заклинание слабее выкрикнутого в голос, и с тех пор маги общались именно так. Дабы собеседник не заподозрил, что в твоей речи спрятано злое заклятие. — Почему ты так легко сдался? — Были обстоятельства, которые скрещивались чуть не перед глазами… — Перестань, Пустынник, — перебил его местный Великий. — Мы говорим не по телефону, нас никто не подслушает. Выкладывай все как есть. — Я заметил на улице топорников, а полицейские вломились под прикрытием колдуна. Мне было некуда деваться. — Тебя выследили топорники? Как? — Как?! — разозлился Пустынник. — Вы уверяли меня, Великие, что мне нужно всего лишь посидеть на окраине и прощупать, что в городе странного. А на меня уже через неделю насели и смертные, и топорники, и еще какие-то колдуны! Меня либо выдали, либо в Петербурге намного опаснее, чем вы говорили! Я требую компенсации! Я потерял… — Ты не справился с простейшей задачей и требуешь компенсации? — Не расслышать в голосе Славутича насмешки не смог бы и глухой. — Впрочем, у Круга может быть иное мнение. Когда ты отчитаешься перед ним, тогда и решим. Я вытащил тебя на волю, если ты заметил. Отдыхай. «Отдыхай!» Пустынник схватил со стола шар и со всей силы швырнул его в стену, расколотив в мелкую ледяную крошку. Старый местный колдун ухитрился парой фраз пнуть его по всем больным местам. Надсмеясь над потерями, попрекнул неумением, отказал в компенсации и намекнул, что это именно он находится перед Кругом в долгу! Проклятый маразматик. Маг повернулся к тупо таращившейся женщине и со всего замаха влепил ей пощечину. Потом еще одну. Та лишь чуть покачнулась, как безмозглый магазинный манекен. Смертная. Пустынник отвернулся, кивнул своему отражению в окне: там стоял не круглолицый тридцатилетний мальчишка, а взрослый, солидный мужчина, умеющий переносить неприятности и возвращать полученные удары. Отыграться на Славутиче он, конечно, не сможет: магическая защита Великих слишком прочна даже для него. Но если хорошенько оглядеться и терпеливо выждать момент — всегда найдется пробоина в самой прочной бреши. А пока и вправду можно отдохнуть. Он легонько стукнул женшину по глазам тыльной стороной ладони: — Ахнап! Жена вскрикнула, схватилась за палец: — О господи, Толя! Я обо что-то порезалась. — Ерунда, царапина. У тебя есть пластырь? — Да, сейчас достану. Ой, и щека почему-то болит. Отлежала, наверное. Надо будет теперь на другой бок ложиться. Иди, Толя, раздевайся. Я сейчас, быстро. Славутич же, отодвинув шар, откинулся на спинку кресла и зажмурился от блаженства, купаясь в теплых потоках, что струились от камня, на котором лежала круглая столешница. Он чувствовал, как эти потоки смывают с тела усталость, уносят грязь, хвори, годы… — Ты здесь, Великий? — Да, Унслан, — не открывая глаз, кивнул старик. — Я вижу, ты любишь проводить здесь время. — Второй член триумвирата занял свое место за столом. — Тебе не скучно сидеть в темноте? — В темноте? — удивился Славутич. — А разве ты не чувствуешь? Разве ты не видишь света, что идет от камня? Унслан, я помню, что, согласно клятве, я должен буду отдать свое место тому, кого выберет Изекиль, равно как это сделал Ахтар, вместо которого наш третий Великий поставил тебя. Но ведь вы не можете быть чужаками, ты не можешь. Иначе тебя не принял бы ни Круг, ни камень. Ты сын этой земли — так неужели ты не чувствуешь? Старик открыл глаза и, наклонившись вперед, положил на столешницу ладони с растопыренными пальцами: — Этого камня руки человека коснулись впервые тысячи лет назад. Он помнит кровь жертвенных петухов, пламя ритуальных костров. Он помнит первые стоны и первые молитвы, он помнит, как над ним вырастал город. Неужели ты не чувствуешь, Унслан? Это сердце нашего города, это сердце нашей страны. Люди со всех сторон света помнят о Москве, желают ей могущества, и мысли, помыслы их собираются здесь. Это дань человеческих душ. Или ты думаешь, маги моего клана каждую неделю собираются здесь просто так? Хотя бы попробуй, Унслан. Это живая энергия. Это энергия живых душ, она куда сильнее мертвой. Я знаю, твоим учителем был Изекиль. Он пришел с запада и привык забирать энергию у мертвых. Чем больше людей умирает вокруг, тем сильнее он становится. Он любит убивать, убивать тысячами. Но ведь ты сын здешней земли, Унслан! Попробуй пить живую энергию, и ты увидишь, каков путь истины. — Если мой учитель столь плох, Славутич, зачем ты заключил с ним сделку? — возразил молодой Великий, поглубже натягивая капюшон. — Я был слаб, — пожал плечами старик. — Я лишился силы и воли, я потерял друзей, я питал ненависть и зависть, я хотел сделать как лучше. Но моих сил хватило ненадолго. Я начал уставать. Однако это не значит, что я стремлюсь попасть в руки падалыцика. — Но ты дал клятву! — И пока я ее не нарушил… — покачал головой Великий, — Да… — согласился его более молодой собеседник и после небольшой паузы поинтересовался: — Скажи, Славутич, а почему мой учитель так стремится проникнуть в Петербург? Ведь это больше не столица. Из него нет пи магиечского, ни обычного влияния. "А разве Изекиль не рассказывал тебе о пророчестве? — Старик вздохнул. — Интересно, чему же он тогда вас учил? Этому пророчеству всего два столетия. Его дал безумный старик, святой Ипатий из Читы. Он предрек, что в году две тысячи четвертом от рождества Христова придет на трон русский дочь восходящего солнца. «И отверзиуца небеса, и станет диаволово небесным, а небесное диаволовым. И возопят дети во чревах, не желая выходить на свет божий, и заплачут мертвые от жалости к живым. Падет Русь великая к ногам иноземным, и развеется память о святой земле в пыли подорожной. Погаснет навеки свет благой над могилами предков, коли не явится со столицы севера белый витязь и не заслонит собой престол от черной нечисти». Вот так, Унслан. Девять лет осталось до исполнения пророчества. — Или его неисполнения, — понимающе кивнул молодой член триумвирата. — А столица севера — это Санкт-Петербург. Понятно. Но ведь именно ты вместе с Изекилем истребил весь Северный Круг до последнего мага. — С тех пор прошло семьдесят лет, Унслан. — Славутич сложил руки па груди. Он успел успокоиться, и голос его снова звучал тихим, вкрадчивым шепотом. — Kpyги Великих умеют не только умирать, но и возрождаться. Если алтарь круга намолен и сохранил энергетику, если люди не забыли столицу и удерживают ее в памяти своей, то возрождение может случиться в любой момент. Достаточно легкого толчка. — Какого? — не удержатся от любопытства Унслан. — Какого… — На сей раз Славутич замолчал надолго, поглаживая шершавый стол, выпиленный из цельного дубового ствола. — Какого… Семь лет назад устал Великий Ахтар, и ты занял его место. Но ты не желаешь принимать энергию нашего алтаря, и влияние нашего Круга стало слабеть. Энергия ведь не идет в одну сторону, Великий. Люди делятся ею с нами, напитывая наши силы, а мы своею силой собираем вокруг себя страну. Ахтар ушел, Круг не получил замены, и границы начали осыпаться. Я не знаю, может быть, Изекиль хотел именно этого, но все семь лет мы не получаем из Петербурга ничего. Он больше не наш, он замкнулся, если там оказался достаточно сильный маг, родившийся на русской земле. Северный Круг вполне мог возродиться. Если это так, к две тысячи четвертому году белый витязь из Петербурга вполне способен заслонить трон. Вряд ли это понравится Великому Изекилю. — Какое приятное открытие. Оказывается, Великий Славутич решил помочь мне в воспитании ученика? — Третий член триумвирата пересек зал и сел за стол. — Продолжай, мне тоже интересно услышать что-нибудь новое. — Из нового могу сказать, Великий Изекиль, — старик надвинул капюшон, — что я вытащил Пустынника из СИЗО и наш гость уже в Москве. — А Око? — Око осталось в Петербурге. — Это плохо. — Изекиль вздохнул. — Я думаю, оно опасно. Оно может попасть в руки врагов. Того же Северного Круга, если он действительно возродился. — Я сделал кое-что, Изекиль. Теперь тамошний следственный отдел очень долго не отдаст его кому бы то ни было. — Я верю тебе, Славутич, — блеклые пальцы третьего Великого крепко сжали подлокотники кресла, — но мне очень не хочется рисковать. Насколько я помню, Око поволяет заглянуть в душу любого существа и познать все его тайны. Что будет, если маги Северного Круга все-таки доберутся до него и используют против нас? — Северного Круга не существует, Изекиль. Мы уничтожили его до последнего знахаря. — Да, славное было время, — сладострастно втянул в себя воздух Великий. — Под нож ушли все: от великих мудрых до последнего астролога и предсказателя. Но с тех пор прошло семьдесят лет. На севере подросли новые маги. Я могу назвать десяток имен юных умельцев, половина из которых уже успели продать тебе душу. — Да, это так, Славутич. Они знают, кому будет принадлежать мир в следующем веке. Сколько можно цепляться за прошлое? — Так чего же ты боишься, Изекиль? — Того, что глупцы, пользуясь Оком, смогут распознать тех, кто предан лично мне. Ты обманывал меня уже дважды, Славутич. Обманул с тем чахлым семинаристом, обманул с южной жатвой. Я не хочу попасться в ловушку третий раз. — Заключая с тобой договор, Изекиль, — погладил стол Славутич, — мы с Ахтаром обещали отдать тебе свои места, а не души людей. Мы не торгуем мертвечиной. — Ты вовремя вспомнил про Ахтара, друг мой, — Великий сложил руки на груди. — Я терпелив, я умею ждать. И вот уже Ахтар устал, и вместо одного места в Круге я имею два. А ты — только одно. И тебе больше не удастся переломить судьбу. Ваше время ушло, старик. Люди умирают всегда. Чем больше их рождается, тем больше умирает. Они любят умирать. Умирать сами и убивать других. Поэтому я всегда буду сильнее вас, старики. И не забывай, что именно я поддерживаю магическую защиту Круга. У тебя на это уже очень давно нет возможности. На этот раз Славутич не ответил, и в обширном подземном зале надолго повисла тишина. — Скажите, учитель, — наконец разорвал ее Унслан. — Если у вас есть на севере слуги, почему не поручить им разузнать про Северный Круг? — Все не так просто, — ответил Изекиль. — После ухода Ахтара, после появления в Петербурге этого странного профессора северяне совсем перестали молиться Москве. Мы теряем не только энергию, но и уверенность в преданности севера. Тамошние слуги не могут сообщить ничего внятного. Либо Северного Круга действительно нет, либо-Либо он слишком хорошо прячется. Северные маги моего клана слабы, а более опытные, которых мы посылали от имени нашего Круга, почему-то всегда пропадают. О Пустыннике Славутич хотя бы успел вовремя узнать. Но теперь в Петербурге осталось Око… Нет! — решительно закончил он. — Ока нельзя оставлять северянам. Это слишком опасно. — Оно уже там, — напомнил Славутич. — Ничего, — успокоил его Изекиль. — На Око у моих слуг силы хватит. — А-а, массажист, — поднял Нефедов голову на вошедшего Дикулина. — Ну, садись. Помнишь, мы вчера на два пива спорили, что так просто дело не кончится? Вот полюбуйся, сегодня экспресс-почтой принесли. Следователь протянул Алексею толстую книгу в глянцевой обложке. — Что это? — Каталог, из «Маяковки»[12], принесли по моему запросу, которого я не посылал. Вот, открываем на закладочке и читаем. «Кошка, вырезанная из черного дерева, с двумя глазами из полированного нефрита. Высота статуэтки составляет тридцать два сантиметра, на переносице видны две глубокие поперечные царапины, вдоль спины нанесено пятьдесятсемь штрихов, возможно, изображающих шерсть». Буква в букву, как в заявлении потерпевшей. Получается, эна приметы своей пропажи из каталога искусствоведческого списала? — Так, может, это ее кошка в каталоге и записана? — Ага, счас, — кивнул Сергей Леонидович. — Читай, там же на фотографии владелец указан. Майк Торсен, калифорниец — на однофамилица нашей хозяйки антикварного мага, никак не тянет. И что мне теперь делать? Моя потерпевшая уже не потерпевшей оказывается, а черт знает кем. Мошенница не мошенница, вор не вор. Придется теперь запрос в Штаты посылать, а котяру эту нефритовую пока вещдоком оформить. Дикулин поднял глаза на черную деревянную кошку, что возвышалась на сейфе. Секунду поколебался, потом протянул руку и коснулся ее лба. И опять словно искра ударила через пальцы, и цепкий взгляд пробил сознание до самого донышка: — Значит, это ты смог одолеть Пустынника? — услышал он удивленный шепот и торопливо отдернул ладонь. — Что ты там вошкаешься? — недовольно поинтересовался Нефедов. — Давай садись, протокол за понятого заполняй. — Чего писать? — Как всегда. Зашел, увидел, никто не прикасался. Приметы или с книги, или из заявления спиши. — Сейчас… В кабинете следователя на десяти квадратных метрах стояли целых два стола, два сейфа и шкаф, а потому притулиться для заполнения бумаг было обычно негде, но в этот раз Алексею повезло: сосед Нефедова отсутствовал, и Ди-кулин, нахапьио усевшись в его кресло, заполнил бланки быстро и опрятно. — Молодец, — кивнул Сергей Леонидович, просмотрев показания, и сунул протокол в папочку. — Ну, иди, массажируй. Если что будет, я позвоню. — Надеюсь, не скоро. Алексей пожал протянутую руку, двинулся к двери и едва не сбил с ног девушку лет двадцати: кареглазую, с длинными каштановыми волосами, рассыпанными по плечам, чуть ниже его ростом. Он успел заметить только густые, чуть изогнутые брови, острый носик, легкую улыбку на губах, — но тут прозвучало: — Садитесь, потерпевшая, у меня к вам возникло несколько вопросов… И наваждение мгновенно пропало. Молодая ухоженная сучка. У простых девчонок статуэтки стоимостью в сотни тысяч долларов почему-то не пропадают… Человек, который, то пропадая, то проявляясь в желтом свете фонарей, шел по улице со стороны Волковского кладбища, больше всего походил на обычного дачника: черный ватник, пятнистые штаны, короткие резиновые сапожки, брезентовый рюкзак за плечами. Подтверждала первое впечатление и форма рюкзака — ткань плотно облегала пятикилограммовый газовый баллон. Единственное, что отличало прохожего от сотен тысяч точно таких же обладателей садовых участков, — это палочка, на которую он опирался при ходьбе, ничуть при этом не хромая. В паспорте, который лежал во внутреннем кармане ватника, указывалось, что Липин Михаил Ефимович родился в 1958 году, однако среди посвященных он был известен под кличкой Испанец еще с начала девятнадцатого века. Ходили слухи, что он пришел на русские земли с непобедимой армией Наполеона и после ее разгрома попался на глаза какому-то казачьему разъезду. Впрочем, это вполне могло быть ложью, поскольку смуглая кожа, острые скулы, нос с горбинкой, большие глаза в глубоких глазницах да иссиня-черные вьющиеся волосы неопровержимо выдавали в нем уроженца Ближнего Востока. Напротив светлого здания следственного отдела Испанец скинул рюкзак, поставил его на тротуар, сел сверху, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Со стороны могло покаяться, что он здорово устал и теперь пытается перевести дух, но на самом деле именно сейчас Липин Михаил Ефимович и приступал к выполнению наиболее сложной части своей работы. Сделав несколько глубоких вдохов, он остановил дыхание и усилием воли собрал весь свой разум, всю ауру, энергетику в одну невероятно плотную точку; удержав ее в таком состоянии сколько можно, внезапно, со слабым выдохом отпустил. Получив свободу, энергия словно расплескалась, разлетелась бесшумным взрывом на несколько сотен метров вокруг, и Испанец внутри себя ощутил окружающие дома, землю, канализационные колодцы, небо над головой — как обычный человек чувствует покалывание в пальце или холодок на ноге. Покалывание означало присутствие в этом месте живого существа. Холодное означало пожилого или больного человека, горячее — ребенка, теплое — взрослого. Щекотными казались собаки и аквариумные рыбки, остро посасывало от кошек и магических предметов — и те и другие не могли существовать, не впитывая энергию из окружающего мира. Сейчас он воспринимал почти сотню людей за спиной, четырех человек впереди, на уровне земли, и только один достаточно сильный магический предмет в пустующем здании. Испанец открыл глаза, совмещая энергетические образы с реальным строением. Получалось, что сосущее ощущение проистекало из некоей точки за третьим слева окном, на четвертом этаже. Несколько секунд «дачник» сидел, глядя на следственный отдел, потом поднялся, развернулся к жилому дому. Покачал головой и, подхватив рюкзак, прошагал под арку, во дворе повернул налево и вошел в ближайшую парадную. — Коммуналки, — негромко отметил он, глядя на двери, окруженные гроздями звонков. На самом верхнем, пятом, этаже он посмотрел налево, направо, выбрал дверь с ригельным, судя по скважине, замком, приложил к ней руку, замер. На лбу выступили капельки пота, дыхание участилось — наконец из квартиры послышалось легкое звяканье, и дверь поддалась. Испанец вошел в темный коридор, задумчиво оценивая двери выходящих на улицу комнат, присел перед одной, прижал губы к щели между косяком и дверью. Тихонько выдохнул воздух, потом с силой втянул. Повторил эту процедуру еще раз, еще, а когда в голове закружилось и щеки начали гореть, достал из кармана складной нож, просунул его в щель и отодвинул язычок захлопывающегося замка, явно не желая тратить лишних сил на то, с чем можно справиться без всякой магии. Войдя в комнату, псевдодачник аккуратно притворил за собой дверь и только после этого с наслаждением потянулся, сладко зевнув. Вдоль правой стены комнаты, у большого красного ковра, лежали, прижавшись друг к другу, женщина лет тридцати и гладко выбритый парень лет восемнадцати. Испанец громко хмыкнул, удивляясь странному союзу, принесшему, однако, вполне осязаемые плоды — мальчишка лет пяти разметался в кроватке за изголовьем. Разумеется, все трое спали — вытянуть из человека энергию настолько, чтобы тот умер, почти невозможно. Тем более — с расстояния в несколько метров. Ничего со смертными не случится. Ну, посетуют на то, что совершенно не выспались, хотя спали как убитые и безо всяких снов. Ну, пожалуются пару дней на слабость и сонливость, и все. Можно сосать энергию снова. Это не говоря уже о том, что, по негласному уговору, «задаивать» простых обывателей насмерть маги себе никогда не позволяли. Если люди начнут догадываться, что их используют как стадо дойных коров, они вполне способны устроить облаву на незваных «пастухов». А так — выдумали себе синдром хронической усталости и радуются. Испанец подошел к окну, снял с подоконника на пол цветы, открыл внутреннюю створку, затем внешнюю. Шума он не боялся: после потери заметного количества энергии смертные несколько часов спят так, что их пушкой не разбудишь. Подтянув к себе стул, маг перевернул палочку, достал из кармана толстый резиновый жгут, зацепил петлю за рукоять, прижал ее ногой, затем двумя руками взялся за широкий ремень, привязанный к жгуту, и, выпрямляясь, натянул его, зацепив краем за резиновую насадку палки. Потом нащупал в кармане рюкзака угловатый камень, подобранный в куче строительного щебня, вложил в выемку ремня. Сел на стул, навел свое странное оружие на третье слева окно дома напротив, замер, прицеливаясь, большим пальцем начал сталкивать ремень вверх. Поначалу казалось, что у него ничего не получается, но внезапно послышался щелчок — толстая дубленая кожа соскочила с резины, жгут резко сжался, выбрасывая камень в цель. Почти в тот же миг послышался короткий «дзвяк!». От быстрого сильного удара стекло не разбилось, в нем лишь образовалась небольшая пробоина. Тем не менее ночного гостя это устроило вполне. Он скинул с палки и спрятал резинку, развязал рюкзак, прикрыл глаза, сосредотачиваясь, поднес к губам ладони, раскрыл их перед собой как два лепестка… — Sont violents je descendrai les mots, — торопливо зашептал он на хорошем французском, — 1'article pour la partie, la trouverez, ici la prenez, dans une large rue, dans les portes. Испанец резко развел кисти, уставив указательные пальцы вперед, потом опустил правую руку, быстро открыл вентиль баллона, сжал пальцы, словно хватая невидимую газовую струю, толкнул ее вперед, к окну: — Treize, Treize tourbilions, allez a cause des montagnes, levez a la montagne! Он повел носом, кивнул, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди. Баллон потихоньку шипел, постепенно покрываясь изморозью. На улице потихоньку начало розоветь небо, забренчал вдалеке ранний утренний трамвай. Наконец Испанец удовлетворился своей работой, завернул вентиль, затянул узел рюкзака, после чего достал коробок спичек, с интересом тряхнул возле уха, открыл. Скользнув по серной полоске, спичка вспыхнула с первой попытки. Ночной колдун, склонив голову набок, немного полюбовался расползающимся по тонкой деревяшке пламенем, а потом коротко разрешил: — Беги… На долю мгновения открытая створка и пробоина в стекле через улицу соединились тонкой голубой нитью, как тут же грохнул пугающий в ночной тишине взрыв — третье слева окно в ослепительной вспышке вылетело наружу. Пламя слегка осело, потемнело и заплясало красными огоньками. Испанец опасливо покосился через плечо — смертные безмятежно спали. Гость аккуратно закрыл створки — впрочем, поднимать на подоконник цветы поленился, — закинул рюкзак за спину, взял палку, прихватил мимоходом яблоко со стола. На секунду остановился у двери, прислушиваясь к происходящему снаружи. В коридоре царила тишина. Кто проснулся от взрыва — прилип к окнам, кто ничего не услышал — дрых себе спокойно до звонка будильника. Испанец, бесшумно ступая, скользнул из комнаты, мягко прокрался к входной двери и просочился на лестницу. Алексей поднялся на четвертый этаж, вышел в коридор и остановился, глядя под ноги. По каменному полу неторопливо бежали струйки воды, по которым, как маленькие, но очень гордые кораблики, плыли хлопья пены. Дикулин, переступая ручейки, подошел к выделяющейся черным прямоугольником двери, заглянул внутрь: — Добрый день, Сергей Леонидович. — Издеваешься, массажист? — вздохнул следователь, который тоскливо замер посреди кабинета, больше напоминающего погашенный для ремонта котел угольной ТЭЦ. От столов, сколоченных из прочного огнеупорного ДСП, остались только скрюченные остовы, от деревянных стульев — вообще ничего. По странной прихоти огня на полу сохранилось несколько пятен зеленого линолеума. Еще выжили сейфы, обильно присыпанные пеплом расследованных и не очень уголовных дел, украшенные обугленными деревяшками и осколками стеклянного графина вкупе со стаканами. — Солидно вы тут вчера покуролесили, — сочувственно кивнул Дикулин. — Отмечали чего-нибудь? Нефедов повернул к нему лицо, и у Алексея сразу пропало желание шутить. Он прокашлялся, спросил: — А что тут вообще гореть могло? — Да дела и горели, будь они неладны! — Это вообще не я, Сергей Леонидович, — пожал плечами Дикулин. — Честное слово, и в мыслях не имел. — Да я знаю, Леша, — кивнул толстяк. — А чего тогда звали? — На сейф посмотри. Во-он ту головешку видишь? Опознать сможешь? Давай, Леша, постарайся… Дикулин пожал плечами, взял в руки полуизогнутый, потрескавшийся и обугленный кусок дерева. И вдруг почувствовал, как по рукам поструилось тепло, меж лопаток забегали мурашки, и где-то там, по ту сторону бытия, опять ощутился живой интерес к его, Алексея Дикулииа, личности. Он торопливо вернул останки на мокрый и закопченный сейф: — Это кошка. Та, что у знахаря в Красном Селе нашли. — Правда? — оживился следователь. — А опознать ты ее сможешь? — Дык, опознал же! — Нет, не так. По правилам, при понятых, с предъявлением еще четырех-пяти похожих головешек. — Смогу. — А как? — Ну, — развел руками Алексей, — все вам расскажи, да покажи, да дай попробовать. Это мое дело. Консультант я или нет? — Так точно опознаешь? — Сергей Леонидович, да что случилось-то? — Не знает никто, — пожал плечами следователь. — Около четырех утра что-то бабахнуло и в кабинете возник пожар. Экспертизы еще не делали, но добрые люди уже намекнули, что я статуэтку стырил, вместо нее корягу положил да поджигу какую-нибудь оставил. Она ведь, зараза, двести тысяч «енотов» стоит… Поди докажи, что не брал. Сгорело ведь все под корень… — Опознаю, Сергей Леонидович, не беспокойтесь, — кивнул Дикулин. — Можете записывать в свидетели, отмажемся как-нибудь. Он потоптался у порога еще немного, потом поинтересовался: — Так я пойду, Сергей Леонидович? — Да, Леша, — кивнул Нефедов. — Спасибо, что заехал. Хоть одно обнадеживающее известие за утро услышал. — Если что, звоните… Алексей развернулся, спустился вниз по лестнице, вытаскивая из кармана ключи от мотоцикла. — Молодой человек! Молодой человек, подождите, пожалуйста! На этот раз она была одета в двухцветное длинное приталенное пальто: все красное, но от правого плеча до пояса опускалась белая полоса. На шее — бледно-розовый шелковый шарф, в ушах — серьги с рубинами. Прежними остались только карие глаза, брови и собранные на затылке волосы. — Молодой человек, простите за беспокойство… — Она приближалась быстрыми шагами, каждый из которых отмечался звонким цокотом каблучка но асфальту. — Я так поняла, что вы экспертом при следователе работаете? — Нет, — отрицательно покачал головой Алексей. — Я тут так, вольным стрелком. — Но ведь именно вы были в кабинете Сергея Леонидовича, когда я заходила? — Но это еще не значит, что я эксперт… Извините… Девица была, конечно, чертовски привлекательна. Но от нее за версту разило деньгами. Может, не шальными, но весьма солидными, и Алексей прекрасно понимал, что ему, обычному массажисту на вольных хлебах, изредка перебивающемуся заказами по решению проблем с разными знахарями и экстрасенсами, тут ничего не светило. А потому не стоило и кавалера галантного из себя строить — чем раньше уйдешь, тем меньше станешь ножки на каблучках вспоминать. — Вы меня простите, пожалуйста. Меня Еленой зовут. Там, у следователя, была одна моя вещь… Алексей замедлил шаг. Терпеть, как на нем испытывают женские чары, он не собирался, но и на откровенную грубость скатываться тоже не хотел. — Нет больше вашей вещи, Елена, уж извините. Не повезло. — Ее украли? — нагнала его, цокая каблучками, девушка. — Нет, — вздохнув, остановился Дикулин. — Сгорела. — А откуда вы знаете? — Я ее видел. — Значит, она все-таки достаточно сохранилась? — Нет, — мотнул головой Алексей. — Одна головешка. — Тогда откуда вы знаете, что это именно она? Дикулин покачал головой, понимая, что зря позволил втянуть себя в разговор. Теперь нужно было что-то отвечать. — Я ее опознал… — Как? — Какая вам разница? — перешел в контратаку Алексей. — Все равно это не ваша вешь, а американского коллекционера. Это во всех справочниках написано! — В США никто не подавал заявлений о ее пропаже, — спокойно возразила девушка, — из страны по данным таможни ее не вывозили. Значит, эта статуэтка другая. И она — моя. — Откуда вы знаете? Может, владелец как раз сейчас пишет заявление о пропаже! — Он не может этого сделать. Он сейчас не в Штатах. — Откуда вы знаете? Вы за ним следите? Почему? С какой целью? Почему ваше заявление дословно цитирует статьи из справочника? — Алексей сделал паузу, но молодая женщина не нашла, что возразить. — Извините, девушка, мне нужно идти. Он быстрым шагом пошел со двора, но, огибая угол дома, удержался и оглянулся. Елена стояла там, где они расстались, задумчиво поглаживая кончик носа пальцем с алым, цвета пальто, ноготком. Душу мерзко кольнула обида, что ему никогда не доведется обнимать такую красивую женщину. Обнимать, целовать, называть своей. Всяк сверчок знай… И в этот момент что-то тяжелое ударило его сзади по голове. |
|
|