"Предательство Риты Хейворт" - читать интересную книгу автора (Пуиг Мануэль)

II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год

— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.

— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.

— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.

— Не говори так громко, а то малыш проснется.

— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.

— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.

— Санитарки все распутные.

— У них одна незамужняя родила.

— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.

— У них зубы желтые от соленой воды.

— Они на тебя точно глаз положили.

— На тебя саму глаз положили.

— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.

— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.

— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.

— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?

— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.

— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?

— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.

— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.

— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.

— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!

— Сеньор Берто тебя услышит.

— Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!

— Хозяин сидит со счетами в столовой.

— Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.

— Ампаро, пойди сюда!

— Хозяин!

— Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.

— Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.

— А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.

— Хорошо получается, если пол известкой полить?

— Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.

— Ампаро!

— Опять уснул, сеньор.

— Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.

— Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.

— Ругал тебя хозяин?

— Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.

— Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?

— Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.

— Сейчас же вытри пол.

— Я так рада, что хозяин его не убил.

— Вам сколько литров молока оставить?

— Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.

— Звонок не работает.

— Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.

— Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.

— Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.

— Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.

— У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.

— Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.

— Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!

— Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.

— Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?

— Подождите, Ампаро спросит у хозяина.

— Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.

— Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.

— Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.

— Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.

— Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.

— Не хочу, они самые распутные.

— Фелиса еще хуже.

— У санитарок халаты затасканные и некрахмальные.

— Все лучше, чем быть служанкой.

— А из чего хозяин выкручивался?

— Да рогатый муж мог его убить.

— Но хозяин никуда не ходит без сеньоры.

— Это когда он неженатый был, сколько раз чудом спасался, а то бы прирезали. Иди в санитарки, Ампаро.

— Одна санитарка незамужняя родила.

— Твоя сестра тоже без мужа родила, ты-то чего воображаешь?

— Зачем опять проснулся, негодник? Задала бы тебе ремня, будь моя воля. Но мне надо тебя нянчить, пока не вырастешь. Вот купит твоя мама мебель, и я стану у вас ночевать. Была бы для меня кровать, на всю ночь оставалась бы нянчить. Что дороже: кровать или бычок? Ах, если бы у твоего папы было много денег, как у отца Моры Менендес, я бы все время жила у вас, как няня Моры Менендес… Не плачь, сейчас сменю, мокрую пеленку уберем и положим сухую, если капельку помолчишь, я пеленочку проутюжу, чтобы тепленькая была, а то у тебя вся попка скукожилась. Теперь Мора Менендес уже большая, настоящая барышня, а няня так и живет у них, и жених у нее есть из деревни, он к ней в гости прямо в дом ходит, в гостиную. У Моры еще нет жениха, но когда будет и станет к ней ходить, — она что, няню из гостиной выгонит и ей придется сидеть с женихом на кухне?

— Ампаро, после отнесешь это письмо на почту. Ну что, шалунишка? Причеши его получше, Ампаро, скоро повезем к маме.

— Я малыша с собой на почту возьму, сеньор.

— Ампаро, запомни, ты мне поклялась никому про это не говорить.

— Я и не говорила никому. Упаси Бог, умереть мне на этом месте.

— Никогда не говори Мите про нашу тайну.

— Не скажу, сеньор. Только сеньора спрашивала, откуда у меня на руке синяк.

— Какой еще синяк?

— Ну когда вы увидели, что я видела, как вы за дверью стоите и слушаете, чего они говорят.

— Какой такой синяк?

— Да вы тогда, сеньор, и не заметили, как руку мне сильно зажали, пока я не поклялась, что ничего не скажу сеньоре Мите.

— А Адела тебя ничего не спрашивала?

— Спрашивала, они с сеньорой спросили, откуда у меня на руке синяк. Но я же вам поклялась, что ничего не скажу про то, как на вас наткнулась, когда вы за дверью слушали, чего они говорят.

— Поклянись снова. Что не скажешь Мите,

вообще никому.

— Хорошо, сеньор. Клянусь белым светом, да ослепнуть мне на этом месте.

— Бог тебя покарает, если нарушишь клятву.

— Нет, нам монашки говорили, что клясться грех, что никогда не надо клясться.

— И что ты им про синяк сказала?

— Что это меня священник поколотил в церкви. Такое раз в церкви было, я сеньоре Мите и рассказала. Священник этой Рольдан затрещину влепил, она аж грохнулась на пол, а потом Рольдан встала обалделая и не знает, куда идти, и пошла было в ризницу, а священник как схватит ее за руку, как шмякнет об стенку, потому что она облатку глотать не умела и чуть не подавилась и жевать ее принялась, когда та застряла в горле, это было перед первым причастием.

— Кто эта Рольдан?

— Одна девочка, за железной дорогой живет. Мы с ней позади всех в процессии шли.

— И Мита тебе поверила?

— Сеньор, я не знала, что вы пишете письмо, думала, вы со счетами сидите. Будете мебель покупать?

— Ампаро, грязнуха паршивая, пришлось мне самой пол подтирать.

— Мне уже не надо на почту, потому что хозяин порвал свое письмо.

— Сходи-ка в булочную за толчеными сухарями. Знаешь, что я тебе скажу? Я к ужину нажарю шницельков, а ты дома будешь доедать похлебку, которую твоя мамаша сварила на обед.

— Везет же тебе, Тотин, не то что Инес. Она ведь мне не сестра. Вот послушай: Инес, бедняжечка, — дочка моей старшей незамужней сестры, поэтому я для Инес тетя, и, когда она подрастет, я смогу ее шлепать… А Муха мне сестра, только младшая, и если я дергаю ее за волосы, она царапается когтями, как кошка. Тебя я шлепать не могу, потому что у твоего папы есть деньги, и он мне платит, чтобы я тебя нянчила, но если ты не будешь лежать тихо, я тебя ущипну, когда никто не видит, лежи тихо, негодник, кому говорят! Если б ты знал, бедная Муха ни разу не ела шницелей, а в тот вечер, когда лил жуткий дождь, и я не могла вернуться домой, и Фелиса нажарила шницелей, после ужина хозяин отвез меня на машине, и я легла с Мухой и рассказала ей про шницеля. Муха откинула мне одеяло с живота и стала водить холодной рукой, все хотела шницеля потрогать. Вот бы твой папа заработал много денег и купил мебель. Повезло же няньке Моры… жених звонит в дверь, она выходит ему открывать, а сама без передника… Хорошо, что твоего папу не посадили в тюрьму, бедная твоя мама, директор ее враз без отпуска оставил, и она не смогла поехать в — Ла-Плату, зато хозяин чуть не прибил директора насмерть.

— Чего купила?

— Кило сухарей на шницеля.

— Пакет сухарей подорожал теперь на пять сентаво, откуда у тебя лишний пятак?

— Я сказала булочнику, чтобы не брал с меня дороже, потому что сеньора Мита ему в больнице мазь от прыщей дала.

— Чего ты так печешься о хозяйском кармане?

— За что хозяина хотели убить?

— Мне говорили, в него однажды стреляли, а потом еще раз.

— Хозяина все женщины любили?

— Не видишь разве, что он красивый, как киноартист?

— Ну вот, Тото, сейчас тебя причешу, и мы с твоим папой поедем на машине в больницу встречать твою маму. А ну не маши рукой! И под ребра мне не тычь, и так болят от этой Мухи, она во сне всю ночь пихает меня локтями, острыми как палки, она такая тощая, и все потому, что не хочет больше есть похлебку. Если у вас сегодня останется лишний шницель, завтра утром попрошу его у твоей мамы, она даст. Муха ни разу не ела шницелей. Мал ты еще, и шницель тебе не дадут, а то бы мог попросить за ужином шницель. Только мал ты еще, а то бы спрятал, и я бы завтра Мухе отнесла. Но ты, клоп поганый, и говорить-то еще не умеешь.

— Ой, Ампаро, как ты его красиво причесала, только не разбрасывай мне тут грязные пеленки. За малышом ты должна прибирать, а не я.

— Фелиса, я вчера видела, как сеньора плакала.

— Только при хозяине не говори, сеньора плачет, когда он не видит.

— Тото, не лохматься! Оставь волосы в покое! А этот подлый ворюга булочник хотел содрать с меня подороже, нам надо беречь деньги, Тотин, тогда твой папа купит мебель и я останусь спать в новой кровати. Пойдет дождичек, и трава начнет расти, чтобы бычки кушали, только вот невезуха моя чертова, сколько б дождь ни лил, мертвые бычки твоего папы все равно не оживут. Буду тебя нянчить, пока не вырастешь.