"Смилодон" - читать интересную книгу автора (РАЗУМОВСКИЙ Феликс)Музы, шлюхи, змеи и человек в черной маске– Итак, господа, прошли уже сутки, – маркиз извлек массивные, с хорошую луковицу, часы, со звоном отщелкнул крышечку. Глянул, помрачнел и ударил ладонью по столу. – А результатов нет! Результаты-то отсутствуют, господа! Дело происходило вечером, под землей, в кабинете у хозяина дома. Весело потрескивало в камине, свечи перемигивались в зеркалах, однако в целом атмосфера была неспокойной, нервной, грозовой. В воздухе, казалось, пахло не испанским табаком, а французским, от Лавуазье, порохом. Невыспавшиеся Буров и Анри зевали, Лаура молча курила трубку и, не отрываясь, смотрела на болт. Вернее, на его наконечник, выполненный в виде длинной, испещренной бороздками иглы. Стоило только окунуть его в блюдечко, как мирно лакавший молоко котенок сдох. Вот уж воистину игла, чтобы шить саваны! – Побольше инициативы, господа, поактивнее, прошу вас, – маркиз тоже закурил, с шумом выпустил струю ароматного жасминового дыма. – Обращайте на себя внимание, суйте всюду свой нос, устройте, наконец, скандал, черт побери, дебош, так ее растак, драку… Только спугните Скапена. Вам понятно, господа? Вопросы? Буров вежливо кивал, слушал молча – ему уже давно было все понятно. Кто здесь за ловца, кто за живца, кто за козла отпущения. Шпионские реалии жизни – одни подставляют задницу, Другие голову, третьи – грудь под ордена. Се ля ви. Наконец инструктаж закончился. Было приказано податься к музам, причем не пред печальные очи Мельпомены Дальше все покатилось по проторенной колее – Бернар был хмур, орловские рысаки подкованы, английские рессоры могучи и скрипучи. Снова полетели, как на крыльях. Однако, не доезжая улицы Моконсиль, ход экипажа замедлился – слишком уж много было желающих успеть без опоздания на премьеру. Форейторы хлестали лошадей, кареты притирались бортами, заносчивые, все в мыле, кучера выкрикивали имена хозяев: – Граф Мари Жозеф де Кампан! – Маркиз Антуан д'Авир, граф Больц! – Кавалер орденов Святого Духа и Святого Людовика Бернар правил молча. Не разговоры разговаривал – работал кнутом. Мастерски хлестал с оттяжкой всех встречных-поперечных. И форейторов маркиза д'Авира, и кучера графа де Кампана, и лошадей герцога де Полиньяка. Еще слава тебе господи, что сам бригадный генерал сидел в карете, не высовываясь. Однако, как ни старались, опоздали, представление уже началось. Сразу же попрощавшись мысленно с амфитеатром, впихнулись в фойе, чудом урвали контрамарки и, следуя за тощим, со свечой, служителем в ливрее, поспешили в зал. Под благостно распростертые крылья муз, щедро осеняющие всех истинных ценителей таинств лучезарного Аполлона. Вошли, привыкли к полумраку. О господи! Какой Аполлон, какие Музы… Зал, где играли, был узок, переполнен и, несмотря на первый акт, утопал в табачном дыму. Молодежь в партере улюлюкала, сталкивалась ножнами, шумела, в ложах, где уже со второго яруса не зажигали свечи, слышались пыхтенье, шепот, чмоканье поцелуйчиков, женский завлекательный смех. В толчее у самой сцены вились ужами какие-то личности, наглые, пронырливые, не вступающие в разговоры, и не трудно было понять, что привлекает их не высокое искусство, а табакерки и часы почитателей оного. Суетно, накурено и грешно было в обители Аполлона. – А вы знаете, граф, – говорили в толпе, – у новенькой-то, как ее… мадемуазель Фламинии кривые ноги. Ну да, откровенно кривые. Как лапы у моей ангорской кошки. – Какие пустяки, шер ами, не обращайте внимания, – весело усмехались в ответ. – Ноги – это первое, что нужно отбрасывать в стороны, чтобы почувствовать всю прелесть женщины. А она очаровательна, эта мадемуазель Фламиния, весьма, весьма прелестна, уверяю вас. Кстати, вы слышали, у Сильвии, оказывается, есть любовник. Об этом прознал муж и так зверски ее избил, что третьего дня она выкинула двойню. От другого любовника. А вот у мадемуазель Пелесье… Так и не дослушав, что там такого особенного у мадемуазель Пелесье, Буров и шевалье стали ввинчиваться в толпу. Активно работая локтями и плечами, привлекая к себе внимание. Как их превосходительство маркиз приказали. Некоторым это очень не понравилось. Кое-кто даже стукнул гардом о металлические устья ножен, как бы давая знать – не забывайтесь, сударь, так вас растак. А то нас рассудят шпаги. Ах, шпаги, шпаги. Благородные клинки правящего сословия. Гибкие, тонко звенящие, протыкающие человека в умелых руках, словно бабочку коллекционная булавка, – насквозь. Сколько же их в Париже. Длинных, хорошо заточенных, смертельно опасных. А ведь грозил же в свое время жезлом королевский пристав, громко читая знаменитый эдикт Однако сколько ни дерзили Буров и шевалье, сколько ни работали плечами и локтями, что-то больше никто гардом о ножны не стучал. Даже слова противного не было слышно. Лишь тревожный шепот висел над толпой: – Господа, это же младший Сальмоньяк. Да, да, тот самый. Т-с-с… А с ним вроде бы старший брат. Вернулся инкогнито из ссылки. Говорят, ни за что ни про что убил четверых. Да, да, под плохое настроение, в трактире, кухонным ножом. Ну и рожа. Ну и плечи… В общем, без особых сложностей Буров и шевалье проследовали к сцене и стали наслаждаться изысками Талии. Давали какой-то очередной шедевр неиссякаемого Гольдони Увы. Дамы многообещающе хихикали, строили глазки, кавалеры трусили, заискивающе улыбались, обращали все в шутку и приглашали – нет, не в Булонский лес на честный бой, – на чашку кофе, по-простецки, по-соседски. Что делать, шевалье Анри де Сальмоньяка в парижском высшем обществе знали хорошо. А полных идиотов там вроде бы не было. Во втором акте стало еще хуже. Страсти в партере накалились до предела, и на Бурова с шевалье никто не обращал внимания. Одни скандировали изо всех сил: – Браво, Фламиния, браво! Брависсимо! Брависсимо! Брависсимо! Другие тоже орали до посинения: – Заткнитесь вы, канальи! Ваша Фламиния похожа на жабу! На жабу! На жабу! На жабу! А когда фанаты Фламинии устроили ей бурную пятнадцатиминутную овацию, дело в партере чуть не дошло до шпаг. Публика в амфитеатре улюлюкала, пламя лампионов мерцало, бегающее вовсю по карманам ворье истово молилось своему богу. Мадемуазель Фламиния кланялась, прижимала ладони к груди, с чувством благодарности посылала в зал пламенные воздушные поцелуи. Бардак был полный. Такой, что даже два усатых, привычных ко всему сержанта из театральной полиции высунулись из своей комнаты, переглянувшись, закурили трубочки да и снова убрались коротать время за бутылочкой бургундского. Да, что-то разгулялись нынче, разгалделись эти короткоштанники. Аристократия, так ее… Сволочи, потаскухи и похабники. Вскоре общение с прекрасным сделалось невыносимым. Не дожидаясь финала, Буров и шевалье вывинтились из толпы, выбрались на воздух и облегченно, хоть и с некоторой обеспокоенностью, вздохнули – как там у Бернара? Штормит? Только волновались они зря. Карета стояла неподвижно, на ровном киле, орловские рысаки напоминали овечек, а сам Бернар сидел на козлах под уличным фонарем и с увлечением листал свою любимую книгу. Правда, узнать его было нелегко. На нем был щегольской, вычурно украшенный камзол, модная шляпа с невиданным плюмажем и сногсшибательная парчовая перевязь с богатой, инкрустированной перламутром шпагой. Когда успел? На его фоне Буров и шевалье выглядели бледно. И это невзирая на свежий, наискось через весь лоб след. Кровоточащий от чего-то колюще-режущего. – Ладно, что ни делается, все к лучшему, – мрачно заметил шевалье, залез в карету и плюхнулся на атлас подушек. – Если судить по плюмажу, то у нас за кучера виконт, не меньше. Так что теперь мы уж точно одолеем Скапена. Его разорвет от хохота. Но чувствовалось, что ему самому было не до смеха. Да и Бурову после похода в театр было как-то не по себе. – Куда мы дальше? – спросил он автоматически, никуда особо не желая. – Ночь на дворе. На самом деле ему хотелось, чтобы побыстрее настало утро. Интересно, получил Бертолли гремучую ртуть? И если да, то сколько? – Не вижу ничего дурного в том, чтобы из одного бардака поехать в другой, – пожал плечами шевалье, криво усмехнулся и криком распугал окрестных кошек: – Эй, там, на козлах! Ваша светлость, извольте в “Трюм”! Бернар изволил, – с ветерком, поскольку дорога была ему хорошо знакома. Выглядел веселый дом на первый взгляд невесело – мрачный фасад, стрельчатые окна, дубовая, почерневшая дверь. Однако, как говорится, не верь глазам своим. Стоило Бурову и шевалье войти внутрь, как их сразу же окружила атмосфера бесшабашности, какой-то исступленной вседозволенности, вакхического, безграничного восторга. Фривольно наяривала музычка, разгуливали женщины в дезабилье – А, это вы, мой друг, – sous-maitresse – Исключительно в жареном виде, – ответили хором Буров и шевалье, велели подать шоколада с ванилью, уселись в кресла и начали осматриваться. Девочки, что и говорить, были хороши. В многочисленных зеркалах отражались округлые колени, высокие бюсты, аппетитные бедра, округлые ягодицы, волнующие, великолепные, лишь чисто символически прикрытые просвечивающим газом. А чувственные, накрашенные ярко губы, умело подведенные глаза, изящные, выщипанные в ниточку или наоборот густо очерченные брови! Рафаэлевские мадонны, египетские Клеопатры, Клотильды и Артемиды нового Иерусалима. Все типы женской красоты, таинственной и неуловимой – были бы деньги. Деньги у Бурова и шевалье были. Один выбрал турчаночку одалиску – в чалме, прозрачных шальварах и с высокой грудью, прикрытой лишь отчасти бронзовыми пиалами. Другой – манерную красотку с глубоким декольте, на крохотном панье которой был натянут просвечивающий муслин. Быстро допили шоколад, взяли дам под ручки и, облизываясь, пошли наверх, в обитель наслаждений. Собственно, как в обитель – в длинный, оклеенный штофными обоями коридор, по обеим сторонам которого располагались номера. Антураж здесь был все тот же – полумрак, вощеные полы, похабель эстампов и гравюр на стенах. Впрочем, нет, кое-где стояли фикусы в махагониевых – Господа, а не пойти ли нам всем вместе ко мне? – сально улыбнувшись, предложила одалиска и подмигнула красотке в декольте. – Главное ведь в постели это хорошая компания. Мы бы вам с Клотильдой такое показали… Ну да, за дополнительную плату. Старая, древняя, как мир, уловка проституток – работа в паре. Чем больше клиент смотрит, тем он дольше хочет и, следовательно, лучше платит. С проверенной товаркой так можно выставить его из денег… – А почему бы и нет, – усмехнулся шевалье, переглянувшись с Буровым, – как дама скажет. Все правильно. Это с любимой женщиной нужно уединяться, прятать сокровенное, избегать чужих, разрушающих счастье взглядов. А тут… Хождение по бабам, справление нужды. И по большому счету абсолютно все равно – что в одиночку, что в компании, что хором. Хватило бы денег и “английских плащей”. – Не пожалеете, господа, – дежурно обрадовалась Клотильда. – Мы с Анжелью прокатим вас на дилижансе. Малой скоростью в обе стороны. Она не договорила. Где-то неподалеку раздался крик, послышалась витиеватая, Ниагарой, ругань, резко, так, что содрогнулись стены, выстрелила дверь. Фикусы взволнованно качнули листьями, Нерон сильней наморщил лоб, а из-за изгиба коридора показалась женщина, растрепанная, босиком, в чем мама родила. Словно загнанная лань, она спасалась бегством от человека без штанов. Впрочем, недостаточно стремительно. Мгновение – и беспорточный догнал ее, повалил, оседлал и принялся кормить пощечинами. Лицо его было бледно, глаза горели, словно в бреду, он монотонно повторял: – Тварь! Тварь! Тварь! Мерзкая, жалкая тварь! – Эй, приятель, а нельзя ли полегче, – шевалье нахмурился и взялся непроизвольно за шпагу. – Это ведь все-таки женщина. – Это женщина? Эта мерзкая, капризная, не способная удовлетворить мужчину тварь – женщина? – Беспорточный замер, внимательно, как бы увидев впервые, уставился на свою жертву и вдруг расхохотался: – Не смешите меня, сударь. Вы положительно ни черта собачьего не понимаете в любви. Да, да, ни черта собачьего. – Он перестал смеяться, закашлялся, и лицо его снова стало злым. – Великий Марциал – Значит, граф Мирабо? Литератор? – разом разъярился Буров, взял беспорточного на болевой, резко поднял на цыпочки и с силой вдавил лицом в стену. – Сейчас будет тебе литература. Великая французская революция ему совершенно разонравилась. А между тем на шум и гам начал собираться народ. Однако ввиду ночного, да еще оплаченного времени, без энтузиазма и столпотворения. Высунулись из дверей пара-тройка девиц, вышел, постоял и сгинул толстый кавалер в белье, молча подтянулась, оценивая ситуацию, хмурая и сосредоточенная sous-maitresse. С собой она привела вышибалу-циклопа и огромную закорсеченную бабу в панталонах до колен. – Это черт знает что такое! Не приличный дом, а какой-то притон. Завтра же об этом будет знать герцог Орлеанский, – присмиревший было Мирабо воодушевился, попытался взять Бурова на голос, однако тот чуть усилил хватку, и граф сразу же ушел от темы. – Уй! Ай! Ой! Переступая на цыпочках, он вихлял нехилым задом и являл собой зрелище донельзя трагикомическое. – Понятно, – sous-maitresse оценила ситуацию и принялась действовать жестко и решительно. – А ну-ка, девочки, убрались в номера. Чтобы ни одной скважины я в коридоре не видела. Живо, живо, живо! Жоржета, хорош реветь, вставай вымой рожу. Жан-Пьер, давай вниз, на дверь, никого не пускай. А ты, Луиза, займись господином графом. Благодарю вас, сударь, можете отпустить его. Слово sous-maitresse здесь значило много. Вышибала-циклоп кинулся к лестнице, противница Содома поднялась, защелкали, будто стреляя, язычки замков. – Ну, мы пойдем пока греть постельку, не задерживайтесь, господа, – сказали Клотильда и Анжель, сделали короткий спурт и стремительно исчезли за дверью. Настала тишина, нарушаемая лишь дыханием графа, хриплым и прерывистым, но одновременно нетерпеливым и выжидающим. – Значит, ты опять за свое, маленький грязный засранец! – баба в панталонах подошла к нему, ласково, словно нашкодившего ребенка, взяла за воротник и с плотоядной улыбкой потянула за собой. – Ну-ка, пойдем, мамочка отшлепает тебя, как следует. А еще у мамочки есть для тебя игрушка. Твоя любимая. Большой, деревянный, обтянутый бычьей кожей годмише Ее голос, манеры и выражение лица не обещали графу ничего хорошего. Тем не менее он вздохнул, потупился и с какой-то обреченностью двинулся за ней в недра борделя. Загудели вощеные полы под ногами бабищи, хлопнула дубовая дверь на лестнице, вскрикнул, словно укушенный за нежное место, граф. А впрочем, почему “словно”?.. – Слава тебе, господи, – sous-maitresse, истово перекрестилась и за неимением иконы посмотрела на эстамп. – Как же мне надоел этот болтливый бугр На эстампе был изображен в ярких красках кавалер, с чувством ублажающий разом полдюжины дам – Конечно, Луиза – дама серьезная, – счастливо улыбнулся Буров, кашлянул многозначительно и посмотрел на шевалье. – А не пора ли нам, мой друг? Девочки уж, верно, заждались. Ну да, постель нагрета, дилижанс наготове. – О, я не смею вас больше задерживать, господа, – спохватилась sous-maitresse. – Этот похотливый шут, право, не стоит вашего времени. Счастливо повеселиться. Однако повеселиться, и уж тем более счастливо, ни Бурову, ни шевалье не довелось. Только sous-maitresse сделала книксен и хотела откланяться, как послышался душераздирающий, леденящий душу вопль. Кричали совсем рядом, в комнате Клотильды. – О, боги, за что! – sous-maitresse, бросившись по коридору, рывком открыла красную, украшенную сердечком дверь. – Ну что там у вас? Заткнитесь вы, скважины! Голос ее вдруг прервался, несколько мгновений она хранила молчание, а потом сама заверещала, как свинья, которую режут без сноровки, тупым ножом. – Что это с ней? – удивился Буров. – А с виду такая рассудительная особа… – Может, дилижанс увидела? – пожал плечами шевалье. – Не будем гадать, пойдем посмотрим. Переживала sous-maitresse не зря. В полумраке будуара раскинулись два тела, женских, очень недурных. Клотильда выставляла напоказ молочную округлость ягодиц, узкие, янтарно-желтые пятки, пленительные изгибы бедер. Когда же вошедшие взглянули на Анжель, лежавшую на спине, то остолбенели от ужаса – на ее груди извивалась змея! Тварь, тихо зашипев, подняла плоскую голову, двигаясь с убийственным изяществом, разомкнула кольца и волнообразно устремилась – нет, не наутек – к людям. Догадаться зачем, было несложно. “Что же это за порода? Вроде не эфа – Осторожней, мой друг, – Буров тоже вытащил шпагу, быстро сделал резкий, упреждающий жест. – Змеи умирают трудно. Знал, что говорил. Как-то на его глазах на треть раздавленная гадина укусила человека. Насмерть, через армейский сапог. Попала, стерва, точно в кровеносное русло. – Ну, значит, этой здорово повезло, – хмуро усмехнулся шевалье и, не скрывая отвращения, тронул рептилию испачканным кровью клинком. – Пусть спасибо скажет. От легкого движения шпаги змея распалась на половинки. Продольные. Она была рассечена от носа до хвоста. Вот это да! Это тебе не свечки кромсать в приятной компании Однако не время было восторгаться виртуозным мастерством шевалье. “Дилижанс, блин”, – Буров посмотрел на Клотильду и Анжель, коротко вздохнул и, сдернув со стола скатерть, начал запаковывать в саван останки рептилии. – Будем вызывать полицию? В его вопросе слышался ответ. – Ну вот еще, – встрепенулась sous-maitresse, дернула плечом, покусала губу. – Без легавых обойдемся. Все одно мертвым не поможешь, а живым к чему неприятности? Иначе полагать может только полный идиот. Она уже успела справиться с собой. Что поделаешь, се ля ви. Минуты слабости бывают у всех. – Мы не идиоты, – заверил sous-maitresse Буров и как бы в подтверждение сказанного веско забренчал луидорами: – Вот за шоколад. Вот за скатерть. Вот девочкам на похороны. Девочкам на похороны! В лучшем случае бросят в Сену – и все дела. Хорошо, если чего-нибудь тяжелое привяжут. – Мерси, – приняла золото бандерша, покачала на руке, отвела глаза. – Я думаю, господа, вам лучше сменить дом. А то как бы этот не превратился в гадюшник. Сама она точно идиоткой не была. И пошли с гульбища Буров с шевалье без радости, в задумчивости, молчком. Не дети малые, понимали отчетливо, в какое влипли дерьмо. Кто-то все-таки их вычислил, выследил и чудом не убрал. Снова помешал его величество случай. Да, тут было о чем подумать. На улице было мрачно, промозгло и стыло. Ветер рвал с деревьев исподнее листвы, оголяя черные, корявые скелеты, тучи оседлали крыши домов, уличный фонарь был тощ, как виселица. Ночь напоминала злобного, замерзшего пса, готового хоть сейчас вцепиться в глотку. Однако все эти мелочи не трогали Бернара. Невзирая на высокую влажность и низкую облачность, он невозмутимо резал на своей любимой книге копченый кусок сказочно благоухающей свинины. Истово жевал, облизывался, с чувством вытирал пальцы о шелковый, не по размеру, плащ. Всем своим видом он излучал довольство и умиротворенность, смотреть на него после происшедшего в борделе было тошно. – Вкусно пахнет, – заметил Буров, усаживаясь в карету. – Умеют их сиятельство жить. – Да уж, – согласился шевалье, сел и шумно потянул носом воздух. – И еще как. Карета внутри благоухала мускусом, амброй, чистым, разгоряченным в любви женским телом. Бернар, похоже, первым делом вдарил по аристократкам, а уж потом по свинине. Гад… И никаких тебе рептилий в постели. М-да. – Хорош жрать! Трогай! – неожиданно разъярился шевалье, стукнул кулачищем в стену, глянул вопросительно на Бурова. – Куда? К Бертолли? Отлично, не хрен ему спать. – Снова приложился кулаком и заорал так, что рысаки всхрапнули. – На правый берег давай, так твою растак! Я тебе покажу свинью, я тебе покажу баб в карете! В бараний рог согну! Сгною! Раздербаню! Ругался он, позабыв про конспирацию, по-русски. Однако совершенно без толку. – Э-э! У-у! Ы-ы! Дверь кареты открылась, запахло снедью и, словно джинн, вызванный заговорами, явился Бернар. Кланяясь и умильно улыбаясь, он протягивал любимую книгу, на которой была крупно порезана копченая свинина. Взгляд его был кроток и как бы говорил: вот, дорогой мой повелитель, отрываю от сердца и желудка. И сокровенного не пожалею. Потому как завсегда слушаюсь и повинуюсь. Положил Бернар мудрое с копченым на сиденье, поклонился трепетно, влез на козлы да и поехал с миром. Этаким клоуном тряпичным в шляпе с плюмажем. Однако, глядя на него, веселиться не хотелось. Хотелось не иметь с ним никаких дел. “Здорово бутафорит. Хотя и не без фальши, местами переигрывает”, – в который уже раз отметил Буров, взялся за книгу, однако же читать не стал, предпочел Макиавелли свинью. – М-м, шевалье, рекомендую. Не хуже, чем у вашего папеньки. Похоже, они с нашим кучером затариваются из одной кормушки. Богатая событиями бессонная ночь ничуть не отразилась на его аппетите. – Что-то не хочется, – ответил шевалье и отвернулся к окну. – А вы уверены, князь, что это свинина? Буров его понимал. Можно убить тысячу мужчин, оставаясь бесстрастным и холодным, как лед, а при виде одного-единственного женского трупа превратиться в размякшую амебу. Ничего не поделаешь, психология. А тут все-таки не одно тело – дуэт. Даже троица. Клотильда, Анжель и змея. Она ведь тоже женского рода… Так, в молчании, под скрип рессор они доехали до шерстяного короля. Тот нисколько не ошибся в выборе лейб-медика – Бертолли оказался человеком слова и дела. – Господа, свершилось, – прямо с порога сообщил он и широким жестом, словно Алладин в свою пещеру, поманил гостей в лабораторию. – Я соединил ртуть с азотной кислотой и нагревал медленно, на постоянном контроле. Когда раствор позеленел, я смешал его со спиритус вини и наблюдал густые красные пары, постепенно менявшие цвет до белого. И вот, господа, выпавший осадок я тщательно промыл дистиллированной водой и в конце концов получил те самые серые кристаллы. Которые произведут революцию в военном деле. Однако это не все, господа. Я не спал всю ночь, я пошел дальше. – Бертолли замолчал, вытер пеку в углах рта и глазами фанатика уставился на Бурова. – Я заменил ртуть на серебро. Это чертовски дорогое удовольствие, господа. И дьявольски опасное. Выпавшие в осадок игольчатые кристаллы чрезвычайно чувствительны. Да, да, чрезвычайно. Очень остро реагируют на трение и удар. – Он показал на забинтованную голову, на битое стекло вокруг, тяжело вздохнул. – Путь к успеху отмечен больше терниями, чем лаврами. Хотя нам с вами, дорогой коллега, все же посчастливилось достичь многого. Могу я чем-нибудь, кроме солей мурия, воздать вашей скромности и интеллекту? Равнодушно так спросил, без выражения, сразу чувствуется, не от души, для порядка. – А нет ли у вас на примете знакомого зоолога? – дружески улыбнулся ему Буров, принял склянку с гремучей ртутью и бережно убрал ее в карман. – Чтоб в змеях разбирался. В ядовитых. – И по-рыбацки развел на метр с гаком руки. – Вот в таких. Показать? – Не надо, – Бертолли побледнел, отступил на шаг, сделал судорожное движение горлом. – Гм. На той неделе вернулся из экспедиции профессор Лагранж, мой старинный знакомец. Он вообще-то ботаник, но тем не менее натура крайне эрудированная, разносторонняя. Попробуйте, господа, обратиться к нему. Профессор живет в Латинском квартале, номер дома… И прошу меня извинить – время идти на перевязку. Профессор Лагранж оказался маленьким, розовощеким, энергичным толстячком. – Значит, вы от господина Бертолли? – позевывая, встретил он непрошенных гостей в халате. – Прошу, прошу. Итак, что же вас привело в мой скромный дом? Дом был не столько скромный, сколько нежилой. Немытые окна, холодный камин, бесформенные, в муаровых чехлах, диваны, кресла, канапе. Все в пыли, неживое, будто одетое в саван. Чувствовалось по всему, что энергичный толстячок не домосед. – С вашего позволения, вот это, – Буров сделал галантный полупоклон и принялся распаковывать змею. – Вам, случаем, господин академик, такие не попадались раньше? – Увы, сударь, увы, не академик, всего лишь скромный профессор Этьен Лагранж. К вашим услугам, – толстячок грустно, вроде бы даже виновато улыбнулся и вдруг, увидев змею на скатерке, преобразился – бурно выразил восторг, изумление, радость, переходящую в ликование. – О, какой великолепный экземпляр! О, какая окраска! – Тут же прервавшись, он засопел, набычился и с укоризной, словно на смертельного врага, уставился на Бурова. – Какое варварство! Каким надо быть неандертальцем, изувером и троглодитом, чтобы так препарировать змею! Невиданно! Неслыханно! Поразительная небрежность – так испортить кожу. Теперь любой чучельник здесь бессилен. Ах, какой экземпляр! Ах, какой окрас! – Вы слышали, мой друг, вам следовало действовать поосторожней, – с ухмылкой Буров посмотрел на шевалье, заговорщицки подмигнул и с удвоенной почтительностью повернулся к толстячку. – Так, значит, уважаемый профессор, рептилия вам знакома? Если не секрет, что это за порода? – Весьма редкая, сударь, весьма. Кабинетной науке большей частью неизвестная, – Лагранж надул розовые щеки, приосанился и всем видом показал, как повезло его гостям, чудом встретившим на своем пути истинного ученого-практика. – Это радужная болотная гадюка, пожалуй, единственная из длиннозубых – Не надо. Примите в дар, – Буров взял скатерть за концы, сделал узелок, тряхнул и торжественно, с полупоклоном, вручил Лагранжу. – Владейте. Кстати, этот редкий экземпляр нам подкинули в постель. Ума не приложу, кто бы это мог сделать? – О, какое утро! Какой подарок! Царский! – просиял толстячок и трепетно, словно дар божий, принял сверток. – Благодарю, господа, благодарю. Это так великодушно с вашей стороны. Гм, в самом деле, и кому только пришло в голову знакомить вас с радужной гадюкой? Здесь, в Париже? Ну, скажем, где-нибудь южнее, в Каире например, все было бы предельно ясно – вы чем-то не понравились людям из Рифаи, тайного общества змееводов-убийц. А здесь, на берегах Сены… Гм. – Он замолк, бережно развернул сверток и, уже на правах хозяина, принялся рассматривать подарок. – Какие мышцы! Какие формы! Какая великолепная игра природы! Совершенство, созданное для убийства. Не удивительно, что люди из Рифаи всем ядовитым змеям предпочитают этих. При помощи аэролитов – космических камней – приманивают их, дрессируют и превращают в страшное орудие своих преступных замыслов – Так вы, я вижу, разбираетесь в ядах? – обрадовался Буров и придвинулся поближе, однако толстячок смешался, принялся отгребать назад. – Только как любитель, господа, только как любитель. Чисто по-дилетантски. А вот по вопросам зоологии – прошу. Всегда к вашим услугам. Скромный, увы, пока профессор Этьен Мария Лагранж. Вот так всегда у этой чертовой интеллигенции, что в восемнадцатом веке, что в двадцатом, – одни разговоры. Вербальный онанизм, ни к чему толком не ведущие словесные поллюции… Ладно, оставили профессора любоваться гадюкой и подались к простому народу, в Оружейный квартал. Вице-пролетарии, слава труду, не подвели – работали не языком, руками. Гильзы и капсюльные колпачки были готовы, барабанный десятизарядный ствол, как и уговаривались, – наполовину. С ходу оценив точность и культуру сборки, Буров тут же заказал еще один, снял каморку с тисками и инструментом и ловко, словно заправский оружейник, принялся запрессовывать в капсюли ударный состав, тщательно отмеривать порох, возиться с гильзами и оправкой – сочетать компоненты в унитарный патрон. Очень мешала теснота, накрахмаленные манжеты и не в меру любознательный шевалье, однако дело спорилось и где-то к обеду завершилось. На первый взгляд успешно – сотня тупорылых, зловещего вида патронов выстроилась на столе. Калибр куда там сорок пятому, ручная запрессовка, толстостенные, не штампованные, выточенные гильзы. Только вот как стрелять они будут… И будут ли вообще… Ладно, завтра увидим. – Вы, князь, прямо уникум, Леонардо да Винчи восемнадцатого века, – Анри осторожно взял патрон, восхищенно повертел его в пальцах, зачем-то понюхал и поставил на место. – Тот был тоже мастер на все руки и большой дока в военном деле. Только вы, к сожалению, не рисуете и, слава богу, не бугр – Не надо было игнорировать свинину, мой друг, хотя сейчас, честно говоря, я умираю от жажды, – Буров улыбнулся, убрал патроны в карман и щедро расплатился с мастером. – Скажи-ка, уважаемый, где сейчас в Париже можно сделать арбалет? – Арбалет? – старый, седой как лунь оружейник кашлянул, непонимающе прищурился, пожевал губами. – Вы, наверное, имеете в виду балестру Он беззлобно усмехнулся, – вероятно, подумал: вот ведь бесятся с жиру богатые бездельники. То им надо сотню латунных стаканов, то верстак с инструментом подавай, а теперь они жить не могут без дурацкого, никому не нужного арбалета. Хотя бог с ними, платят – и ладно. К тому же хорошо платят. – Вы слышали, мой друг, арбалеты-то нынче не в моде, – тихо промолвил Буров, когда они вышли на воздух. – А болты летают, да еще как. Это какой-то парадокс. И лично мне очень хочется познакомиться с оригиналом, чудом не подстрелившим нас. Так что предлагаю с обедом повременить. И мой вам совет: если Бернар будет раздавать мясо, не отказывайтесь. Лучше синица в желудке, чем журавль в небе. Однако Бернар на сей раз вдарил не по мясу – по птице. Из импровизированной, сделанной из ремня пращи. Мило улыбаясь, он сидел на козлах и с дьявольской, просто потрясающей ловкостью сшибал с карнизов отъевшихся голубей. Причем играючи успевал пулять и по котам, то и дело пытавшимся отовариться на халяву. Хлопала праща, свистели камни, дико улюлюкала местная шпана. Трудовой же народ принимал Бернара за шкодливого аристократа, а потому молчал. Презрительно так, но с осуждением. – Трогай давай! – прыгнули в карету Буров и шевалье, молчал подождали, пока Бернар подберет добычу и, не сговариваясь, в один голос рассмеялись: вот ведь исчадие ада, подарочек судьбы, и носит же его земля! Не только носит, но и возит, – скоро экипаж был уже на улице Малакэ, грязной, смердящей, обильно изливающей содержимое канав в лоно многострадальной Сены. Здесь жили большей частью бедняки, торговцы рыбой. Дом старых мастеров-арбалетчиков отыскался с большим трудом. Это были два брата-близнеца, одинаково тощие, морщинистые и неразговорчивые. Время, невостребованность и удручающая бедность напрочь уничтожили в них желание жить. – Хорошо, господа, мы, конечно, сделаем вам арбалет, – вяло кивнули они лысыми головами, и их подслеповатые слезящиеся глаза тускло загорелись надеждой. – Это будет отличный дальнобойный шнеппер – Нет-нет, уважаемый, – перебил Буров и как бы между делом вытащил мошну. – Нам нужен боевой арбалет, стреляющий болтами. С наконечниками в виде длинной подкольчужной иглы, испещренной бороздками… – Испещренной бороздками? – мастера переглянулись, замотали головами, тусклая искорка надежды в их глазах погасла. – Но это, господа, не по нашей части. Мы старые больные люди, которым скоро держать ответ. За все. Вот шнеппер для охоты на гусей – с превеликим нашим удовольствием… – А по чьей это части? – улыбнулся Буров, вытащил блестящий луидор и положил на стол. – Не всем же охотиться на гусей?.. – Снова улыбнулся, вытащил еще один луидор, звонко положил на первый. – Вспоминайте, отцы, до неба далеко… Ах да, бог любит троицу… Третья монета появилась на свет, и старики переглянулись, сглотнули слюну, глаза их загорелись мерцающим алчным блеском. – Господа, вам нужен Гийом. Старый Гийом Оноре по прозвищу Крыса, его в свое время турнули из корпорации. Сейчас он занимается своими гнусностями на улице Сен-Жак. Верно заметил Буров – небо высоко, а денежки вот они, совсем рядом, стопочкой на краешке стола. Стоит только протянуть руку, чтобы раньше срока не протянуть ноги… – А где эта улица Сен-Жак? – полюбопытствовал Буров, когда они с Анри устроились в карете. – Что-то я про такую не слышал. – Лучше не спрашивайте, князь, – шевалье вздохнул, понурил голову и мастерски изобразил все муки голодающего. – У черта на рогах. Я туда приеду окоченевшим трупом. Может, завтра, а? Никуда этот Гийом Оноре от нас не денется. Поехали домой, мон шер. От работы кони дохнут. Только не орловские рысаки. Бодрые могучие звери весело ударили копытами, лихо закусили удила и с какой-то бесшабашной, истинно русской удалью поперли по столице Франции. Их ждали конюшня, отборное зерно и заботливые руки умелых коноводов. Бурова и Анри ждал маркиз – при шпаге, во всем черном, в прескверном настроении. – Ну где вы там бродите, господа? – кисло осведомился он, повертел в руках табакерку и с мелодичным звоном открыл. – Прожекты, господа, меняются. Сегодня вечером у нас внеплановое мероприятие. Попрошу вас через два часа ко мне за разъяснениями. Пока можете идти отдыхать. И мой категорический наказ: ни капли вина, ни полкапли водки. Дело предстоит хлопотливое, горячее. – Он влез холеными пальцами в табак, запустил в ноздрю добрую понюшку, сморщился, показал язык и оглушительно, топнув ногой, чихнул: – Апчих… Да, да, весьма горячее… Апчих… Все, вы свободны, господа. Даже и словом не обмолвился насчет подробного рапорта в трех экземплярах. Видимо, и впрямь в планах что-то резко поменялось. – А пошли бы все эти прожекты в задницу, – высказался шевалье, когда они с Буровым вышли в коридор. – Ни пожрать толком, ни поспать. Как же, ни капли вина, ни полкапли водки… Только розовые гадюки в постели… Нет уж, ни хрена! – Вы совершенно правы, мон ами, ни хрена, – согласился мучимый жаждой Буров, шумно проглотил слюну и с готовностью поспешил к столу, вкусно сервированному на двоих в Розовой гостиной. Ох и врезали же они с шевалье и по мясу, и по птице, и по бургундскому, и по токайскому. Дело-то все-таки ожидалось горячее… Наконец, несколько размякнув телом, но воспарив душой, Буров потянулся было на отдых, но мирно покемарить в спокойной обстановке ему не удалось – пожаловала Лаура. Прекрасная, загадочная и соскучившаяся. Со вполне определенной целью. Так что еще до постановки задачи маркизом у Бурова состоялась своя постановка, в постели, с началом и концом. Прошла на бис, с аншлагом, под вздохи восхищения и одобрения. А все-таки было бы лучше вздремнуть… Хмурый, с тяжелой головой явился он пред очи маркиза. Шевалье также был мрачен, зевал, тер виски, смотрел зверем, без сыновней почтительности. Зато Лаура блаженно улыбалась и излучала ауру полнейшей удовлетворенности. Прекрасное лицо ее светилось радостью, глаза лучились обаянием, в голосе, на редкость выразительном, слышались хрустальные колокольцы. Чудо как хороша была Лаура, прямо образчик гармонии и красоты. Не много же ей надо для полного счастья. Вернее, много, ох как много… – Итак, что же мы имеем, господа? – осведомился маркиз, всем своим видом как бы продублировав вопрос: кого мы имеем? Он вздохнул, нахмурился и выругался шепотом, вроде бы про себя: – Еш твою сорок через семь гробов налево! Причина его дурного расположения духа открылась скоро. Сегодня утром пришла шифрованная депеша, из коей следовало, что нынче вечером в соборе Нотр-Дам состоится встреча секретного уполномоченного Гардуны с доверенным посланником принцессы де Ламбаль, гроссмейстера женской секции “Посвященных масонов”, любовницы всесильного маркиза де Шефдебьена и лучшей подруги королевы Франции. Ни больше, ни меньше… Приказ был строг, категоричен и разночтении не допускал: человека из Гардуны надлежало взять живым вместе с тайным пакетом, переданным ему принцессой. Плевать, что в храме и на глазах свидетелей. Исполнять!!! Хорошенькое дело. Это значит сразу испортить отношения и с масонами, и с церковниками, и с королевой. А главное, с этим таинственным, неизвестно еще какие силы представляющим поганцем Шефдебьеном. М-да… – Я открыл вам, господа, все, что имел право открыть, – скорбно закончил свой инструктаж маркиз, он был бледен и выглядел страшно усталым. – Кроме как на вас, увы, мне не на кого положиться. Вы знаете, что в нашем доме поселилась крамола. Ну ничего, ничего, скоро, бог даст, мы ее выжжем каленым железом. Но это, господа, потом. Сейчас – вперед, вперед! Как начальство скажет. Выехали без промедления на трех каретах, взяв в качестве поддержки дворецкого, садовника и отделение лакеев. Путь лежал в Старый город, Ситэ, к громаде Нотр-Дама, мощно и величественно вырисовывающейся на горизонте. Доехали без приключений, остановились в проулке, вылезли из карет, построились по ранжиру. – Смирно! – маркиз приосанился, выпятил грудь и кинул командирский взгляд на дворецкого и его команду. – В церкви праздно не шататься, глазами, а тем паче руками не шарить, к женскому полу не приставать, голоса не повышать, матерно не выражаться. Всем надлежит кучно занять сидячие места в прямой видимости алтаря и следить за изменениями в обстановке. А будет в том конкретная нужда – разить врага до виктории, беспощадно. В общем, приказываю держать себя чинно и с достоинством – в храме хоть и католики поганые, но все ж таки христиане. Ну, ребятушки, с богом! Равняйсь! Смирно! Вольно! Налево! Шагом марш! Лакеи под предводительством дворецкого сделали четкий полуоборот и строем, в ногу, двинулись по направлению к храму, крестясь на ходу синхронно, только вот по-нашему, по-православному… “Господи, ну почему без дебилизма в войсках никак?” – Буров посмотрел им вслед, удрученно сплюнул, а маркиз между тем вытащил часы и с видом полководца изрек: – Время еще терпит, господа. Думаю, легкий моцион нам не повредит. Ладно, пошли дышать свежим воздухом, благо рядом за решетчатой оградой находился скверик Нотр-Дам. Печальный, запущенный, заросший травой, однако отнюдь не пустынный. Вокруг гранитного шестиугольника с готической башенкой в центре медленно прогуливалась парочка – задумчиво, под ручку. Надо полагать, очень сладкая. Маленький сутулый человечек в мешковатом камзоле и стройный, на редкость симпатичный юноша с мечтательными глазами. Не замечая ничего вокруг, они томно ворковали и напоминали голубков, каких рисуют на поздравительных открытках. С золотой свадьбой вас! Блин… – Наконец-то вы уяснили, милый мой, что только Ганимед смог дать Юпитеру то, чем его пытались осчастливить столько женщин, – говорил сутулый человечек, и его маленькие, глубоко посаженные глазки светились затаенной похотью. – Только мужчина может до конца понять другого мужчину и нежно, с любовью, но в то же время напористо указать ему дорогу на вершину блаженства. Доверьтесь мне, мой друг, и все ключи от рая будут ваши. Это говорю вам я, Максимилиан Робеспьер, человек, кое-что понимающий в настоящей мужской дружбе. Угасал погожий осенний день, шуршала под ботфортами листва, медленно шла по кругу женихающаяся парочка. Маркиз, занятый своими мыслями, молчал, шевалье боролся с Морфеем, Лаура любовалась закатом, а Бурова терзали сомнения – интересно, это тот самый Робеспьер или какой-нибудь другой? Малый рост, плюгавость, сколиоз. Похож, ох, похож… Однако не факт. Ладно, во всяком случае и тот, и этот педерасты. Наконец, вырвавшись из плена мыслей, маркиз глянул на часы, встрепенулся, и в повелительном голосе его прорезалась сталь: – Время, господа. За мной. И первым устремился под древние своды, помнившие еще те времена, когда могучий корабль Лютеции был просто утлой лодчонкой. Внутри храма было просторно и все внушало мысль о быстротечности земного, о краткости мгновения, называемого жизнью: гербы-эпитафии на стенах, изображения пекла на створках алтаря, скорбные лики угодников, Христа и Приснодевы. Их взгляды как бы вопрошали каждого: а что сделал ты, чтобы попасть на небо? Мементо мори! – Так где тут у них центральный неф? – маркиз, видимо, машинально хотел перекреститься, однако вовремя сдержался, пошевелил губами и быстро вытер руку. – А, вот… Теперь ищем запад. Так, есть, вижу, в черной маске. Внимание, господа, брать будем на выходе. Ну, дай-то бог, чтобы все вышло по-тихому. Только по-тихому все и не вышло. Курьером принцессы де Ламбаль оказалась пикантная красотка со скверным характером. Заметив, что какие-то люди рванулись к человеку в маске, с которым у нее только что было рандеву, она мгновенно превратилась в фурию, выхватила кинжал и бросилась в рукопашную. Очень неудачно. Веер в руке Лауры Ватто стремительно раскрылся, с легкостью парировал клинок и играючи, не прекращая движения, полоснул красотку по горлу. Наискось, словно циркульной пилой. Звякнул об пол выпавший кинжал, дрогнули огни свечей, вскрикнул кто-то из паствы, то ли испуганно, то ли восхищенно. Мягко упало тело. – Дешевка, – стряхнув кровь, Лаура выругалась и превратила дюжину опасных бритв снова в веер. Между тем человек в маске, проявляя невиданную прыть, метнулся влево, к боковой лестнице, ведущей наверх. Что-то в биомеханике его движений показалось Бурову знакомым, и даже очень. Странно… Однако подсознание с гарантией запоминает навсегда все увиденное и ложных сигналов не дает. Где же он раньше встречал этого ухаря в маске? Странно, странно… Только особо ломать голову Буров не стал – в нем проснулся азарт преследователя. Как ни устал, как ни хотел спать, а словно молодой и глупый ринулся в погоню – вверх, вверх, вверх по щербатым ступеням. А собор-то построен от души, под самые облака. Эх, ма… Задыхаясь, Буров выскочил на галерею, сориентировался на ходу, посмотрел по сторонам и вдруг непроизвольно замедлил шаг – вот она, лепота-то! Вечерний, утопающий в закатном золоте Париж! Необъятное нагромождение улиц, скверов, башен, площадей, перевязанное посередке лентой Сены. И без Эйфелевой башни хорош. С высоты птичьего полета кажется совсем таким, как в сказках фантазера Андерсена, – огромным, донельзя средневековым, преисполненным любви, доброго волшебства и хороших людей. О, мечтать не вредно… А вот сам Буров действительно в сказку попал, только, судя по антуражу, страшную, с хреновым концом. Со всех сторон его окружали чудища, монстры, химеры, человекоподобные птицы в монашьих капюшонах, крылатые пантеры, леопарды и пумы, ужасные создания, полулюди-полузвери. Утвердившись когтями на камнях балюстрад, они вот уже пять столетий взирали на Париж и щерили уродливые пасти – одни в идиотском хохоте, другие – озлобленно оскалясь, третьи в саркастической ухмылке. Все в них вызывало отвращение – и глаза, посаженные на виски, и носы, упавшие на подбородки, и перепонки вместо пальцев. Не изваяния – сплошная аллегория. Все худшее, что затаилось в человеческой душе, запечатленное в камне. О чем кричит огромный каменный монах, по пояс высунувшийся из пилястра, чей исполинский разверстый рот напоминает вход в преисподнюю? Кто слышит его? Кто понимает? В общем, страшно аж жуть. Однако Буров был не из пугливых. “Почем опиум для народа, отцы?” – с усмешкой глянул он на святых, расположившихся здесь же, неподалеку, на готических пьедесталах, прислушался, вытащил тесачок и стелющейся спецназовской рысью припустил дальше – мимо уродов с клювами, задумчивых гаргулий и смеющихся чудовищ. И вдруг остановился – со стороны северной, напоминающей чудовищный шип, башни на него бежал человек в маске. Исступленно, судорожно, словно загнанное животное, придерживая левой рукой повисшую плетью правую. Позади деловито, даже с ленцой, трусил шевалье, кончик его шпаги на добрые три дюйма был окрашен кровью. “Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках”, – настраиваясь, Буров вытащил английскую пукалку, перехватил тесак поудобнее и чваниться не стал, поспешил гостю дорогому навстречу – хорошо-то как, сам пришел. Как там приказано-то его? Слепить теплым? Будет сделано. Ну-ка, иди-ка ты сюда, очаровашка! Однако взять живым человека в маске не получилось. Не добежав с десяток шагов до Бурова, он вдруг ужасно закричал, вскочил на балюстраду и сунул левую, здоровую, руку за пазуху. Мгновение – и что-то полетело вниз, на складчатую крышу, ударилось глухо, покатилось, сгинуло в полутьме. А человек в маске снова закричал на высокой ноте, ненавидяще и страшно, всхлипнул и бросился следом. Тело его встретилось со свинцовой кровлей, перевернулось пару раз и механической, потерявшей завод куклой рухнуло на землю. Вспорхнуло воронье с нижней челюсти монаха-исполина, захрапели, попятились в проулке испуганные лошади… – Надо было мне его пришить, – шевалье горестно вздохнул, вытер шпагу надушенным платком и, бросив его вниз, проследил, сколько мог, как он кружится, подобно батистовому мотыльку. – Ну, теперь шуму-то будет… Словно в подтверждение его слов, воздух загудел, тяжко завибрировал и преисполнился могучего баса – это пробудился от спячки колокол Нотр-Дама. В оконце звонницы было видно, как шестнадцать кузнецов в длинных фартуках охаживают кувалдами его бока… Однако шевалье оказался прав лишь отчасти. Когда они с Буровым спустились на землю, оставили обитель благочестия и подтянулись к месту падения, вокруг все было тихо. Маркиз и Лаура стояли молча, подавленные, в растерянности смотрели на труп – жалкий, измочаленный, – без маски. Труп старшего брата Артура, известного финансиста… |
|
|