"Лесная быль. Рассказы и повести" - читать интересную книгу автора (Радзиевская Софья Борисовна)

БУРАН

Тропинка была узкая, как раз на одного ходока, – так тесно её обступили молодые колючие ёлки. По ней бесшумно двигалось что-то большое, мохнатое: ветка не хрустнула, листья не зашуршали. Медведь. Только он умеет так осторожно ступать тяжёлыми, неуклюжими лапами. Идёт, головой покачивает, точно сам с собой о чём-то важном рассуждает. И вдруг остановился мгновенно, застыл на месте. Голову поднял, но не для того, чтобы лучше рассмотреть – он на глаза мало полагается, – а лучше прислушаться, что там впереди, за поворотом тропинки, делается.

Услышать было нетрудно: кто-то мчался совсем без осторожности – ломится прямиком сквозь кусты и еловую гущину, только треск идёт. И заботы нет, что кругом весь лесной народ переполошил, притаились все, слушают.

У медведя губы над клыками дрогнули, вот-вот оскалится и рявкнет по-хозяйски. Но вдруг из гущины на тропинку выломилась туша покрупнее медведя. Лось редкостной величины. Жёсткая щетина на загривке дыбом, сам дышит тяжело через раскалённые ноздри. Сразу видно: несётся, не разбирая дороги, и никому её уступать не собирается.

Маленькие глазки медведя загорелись. Ясно: надо принимать бой или тут же катиться в кусты задом, поворачиваться некогда.

А лось уже увидел его и, не останавливаясь, всхрапнул от радостной злости: есть на ком сердце сорвать. Ну-ка!

Он бурей налетел на… то место, где вот сейчас, сию минуту был медведь. И остановился, точно споткнулся обо что-то невидимое. А медведь, позабыв о своей ярости, катился под обрыв, трусливо поджимая зад, словно от удара острого копыта.

Послышался треск. Удар копытом, не доставший медведя, пришёлся по ёлке, толщиной с ногу взрослого мужчины, и она рухнула как подрубленная. Мишкины лапы заработали ещё быстрее, уже без всякого стеснения. Не до самолюбия тут, когда бешеный зверь ищет, с кем бы схватиться.

Острый медвежий запах пуще раздразнил лося. Настало время осенних сражений, но пока не нашёлся настоящий противник. Буран теперь и от медведя бы не отказался.

Буран – такую кличку дал ему дед Максим, самый старый лесник этого леса. Он при встрече с лосем всегда сыпал на землю пригоршню соли: «Полижи, старый, в своё удовольствие». Но сейчас и Максим осторожно обходил старого приятеля: кто его знает, что взбредёт в ошалелую голову?

А лось в ещё большей ярости устремился по тропинке дальше на поляну, поросшую высокой густой травой.

Здесь! Лось неуклюжим галопом проскакал по поляне, остановился, высоко закинул голову, так что рога легли на спину, и заревел. Точно кто-то затрубил со страшной силой в огромную трубу.

– Это кто так кричит? – спросил удивлённо звонкий детский голос.

– Лось это, другого лося на бой кличет. Потрубит и помолчит, не слышно ли, как другой к нему на голос понесётся. И опять потрубит и слушает.

Кто говорил за густым осинником, не было видно. Но вот осинки зашуршали, раздвинулись, и на дорогу вышли высокий старик с маленькой девочкой.

– Я посмотреть хочу, дедушка, – сказала она и по тянула деда за рукав. – Скорее пойдём.

Дед покачал головой.

– Как бы нам от такого посмотру худо не было, – проговорил он. – Мы лучше послушаем да и домой подадимся.

– Ну и чудной ты, дедушка, – засмеялась девочка. – Это же просто лось. Он людей не кушает.

– Так-то так, – дед тоже улыбнулся. – Он тебя есть не станет, а ногой ка-ак двинет – и готово. Потому у лося в это время характер бывает бедовый. Вдруг и нам такой попадётся. Характерный.

– И неправда, этот, который трубит, вовсе без характера. Я по голосу слышу. Ну, дедушка, миленький. Мы же летом их видели. Ты им соли давал. Этому, как его? Бурану. И опять дадим.

– Дадим, дадим! – ласково, приговаривал дед и незаметно за руку повернул её на дорогу к дому. – Это сейчас Буран и ревёт, по голосу признаю. Мне и то ему сейчас на дороге попадаться не безопасно. Вот зимой рога он скинет. Стукнет о дерево, они и отвалятся. Тогда уж он присмиреет до весны, когда новые рога вырастут.

– Ой, как плохо, – огорчилась девочка. Она за разговором и не заметила, что они уходят в сторону от лосиного рёва. – Волки нападут, а ему их бодать вовсе нечем. Он что делать будет?

– На волков ему рога не требуются, – утешил её дед. – Он ногой брыкнёт – из волка и дух вон.

– Это хорошо, – успокоилась девочка. – Мне, конечно, волка тоже жалко. Только если он лося съесть хочет, пускай его за то лось ногой забодает.

Разговаривая, они завернули с дороги к маленькому домику на поляне и поднялись на крыльцо. Дверь со, скрипом отворилась и сразу за ними захлопнулась. Сквозь толстые стены избушки далёкий трубный зов лося почти не был слышен.

А лось на далёкой поляне всё больше разъярялся. Широкая шея его раздулась, кусты, трава и комья земли летели в стороны от бешеных ударов копыт… и вдруг послышался далёкий ответный рёв. Ближе, ближе, вот уже слышен треск растоптанных ломающихся кустов. Другой лось, тоже разъярённый, мчался, не разбирая дороги, и наконец вылетел на поляну. Буран с диким храпом кинулся ему навстречу

Молодой боец ростом и силой был не меньше. Но это ещё первая осень его сражений и первый бой в жизни. Буран – издавна самый смелый и опытный боец во всей округе. Будь молодой не так горяч, выбрал бы себе противника попроще. Но рассуждать было некогда. Две огромные туши сшиблись посередине поляны. Комья земли взлетели в воздух и посыпались на их спины. Они не замечали этого.

Рога ударились о рога, ещё и ещё. Новый удар, и молодой лось покатился по смятой растоптанной траве. Буран, торжествуя, отскочил, примерился для нового разгона, но… бить уже было некого, кусты и молодые осинки захрустели под тяжёлыми копытами: молодой летел, спасая свою жизнь, боевого задора как не бывало.

Хруст и топот затихли вдали. Буран постоял, обводя поляну налитыми кровью глазами, и вдруг вздрогнул, прислушался. За кустом шиповника мелькнули, тени. Волчица-мать хорошо знала, чем может кончиться сражение великанов: мёртвый или тяжелораненый лось – завидная добыча. Она заранее привела серую семейку покараулить за кустами, не перепадёт ли пожива. Но побеждённый молодой лось чуть не растоптал зазевавшегося волчонка. А на поляне остался великан, к которому на твёрдой земле нечего и думать приступиться. Вот зимой, когда глубокий снег свяжет ему ноги…

Старая волчица даже зубами щёлкнула: вспомнила, как в прошлом году… Но тут же взвизгнула тихонько и шарахнулась в сторону.

Лёгкий ветерок донёс до ноздрей старого бойца страшный, волчий запах, и жажда мести вспыхнула в его крови. Он вспомнил, возможно, то же, что и старая волчица. Вспомнил глубокий снег прошлой зимы и смертный бой со стаей волков. Они легко прыгали по твёрдой ледяной корке на снегу, а он провалился в глубокие сугробы. Это был бы последний бой в его жизни. Старая волчица высоко подпрыгивала перед самой его головой, дразнила и отвлекала внимание. Она знала, что делала: молодые волки подбирались сзади, чтобы перекусить ему сухожилья на задних ногах. И они сделали бы это, но вдруг раздался выстрел и тотчас – другой. Два волка растянулись на снегу. Остальные исчезли, будто их сдуло ветром.

Старый лось напряг все силы и выскочил из сугроба. Около толстой сосны стоял высокий человек, в руках его дымилось ружьё.

– Буранушка, голубчик, – проговорил человек. – Так это тебя я из беды вызволил?

Голос был знакомый, и старый лось минуту стоял неподвижно, не сводя с человека больших тёмных глаз.

– Буранушка, – повторил тот, но тут лось фыркнул, ударил ногой так, что комья снега как пули полетели в стороны, и, выскочив на твёрдую дорогу, умчался.

Это ли вспомнил старый лось или что другое – неважно; много счетов накопилось у него с волками за долгую жизнь. Но и того было достаточно. Он бурей налетел на куст, за которым притаилась серая разбойница. Рога для неё – много чести, хватит удара копытом. Но этого удара волки дожидаться не стали: опустив головы, как побитые собаки, они молча бросились в разные стороны. Преследовать их лось не собирался. Гордый, ещё не остывший, он вернулся на поляну, и снова по лесу разнёсся трубный звук – вызов на борьбу новому противнику.

Однако смелого бойца больше не нашлось. Голос Бурана, видно, хорошо был известен лосям округи. И сам боец, протрубив немного, почувствовал, что на этот раз довольно и, спустившись по склону к речке, с наслаждением погрузил разгорячённую голову в прохладную воду.

Да, были битвы, в которых волки нападали, а он отбивался, спасая свою жизнь. Но так, как сегодня, ещё не бывало: он первый на них бросился, и они пустились наутёк, даже не смея огрызнуться!

Напившись вволю, великан снова вернулся на поляну, обошёл её кругом, долго взволнованно принюхивался к следам врагов. Бежавших! Он щетинил загривок, и глаза его горели огнём победы.

Однако битва с молодым лосем тоже была нелёгким делом. Трубить больше не хотелось. И старый лось не спеша, горделиво ступая, покинул поляну.

Это случилось десять лет тому назад. Старый заяц-беляк не спеша ковылял в густом ивняке, недалеко от речки. Тут горькую кору на, ветке пожуёт, там травинку скусит. Но вдруг поднялся столбиком на задние лапки и застыл. Только нос смешно дёргается и усы топорщатся: что это там под старой осиной зашевелилось? Ещё! Смотрит!

Маленькая головка на тонкой слабой шейке повернулась к зайцу, тёмные глаза засветились удивлением: всего несколько часов жил на свете новорождённый лосёнок. Мудрено ли, что всё вокруг для него ново? Зайца он видел первый раз в жизни. Но немножко посмотрел и уже устал. Голова опустилась на землю. Задремал.

Заяц, пожалуй, подковылял бы поближе – всё-таки интересно. Но длинные уши его уловили чей-то вздох, не то храп. Мать-лосиха стоит недалеко за кустом, а глаза, уши, нос на страже – не случилось бы с лосёнком какой беды. Заяц – это, конечно, не беда, и мать даже не шевельнулась. Но косому трусу и от вздоха её страшно – стрелой метнулся в сторону, и нет его.

Лосиха спокойно опустила голову, длинной губой, точно рукой, охватила пучок тонких веточек ивы и вдруг выпустила. Не до еды сейчас: что-то рыжее, пушистое мелькнуло в ивняке. Кумушка-лиса крадётся по заячьему следу, закусить зайчатиной норовит. Чутким носом прихватила с ветерком нежный запах лосёнка и тоже остановилась. Дичь, конечно, не по ней, но принюхаться и то приятно.

Ближе, ближе… ну нет, нюхать её лосёнка? Посмей только.

Раздражённая лосиха топнула ногой, всхрапнула. Миг – и лисица тоже исчезла, только рыжий хвост мелькнул в кустах. Лиса и сама не рада, что тут лосёнок оказался, следы объяснили ей: заяц только что так спокойно прыгал, ветками закусывая, одно удовольствие было к нему подбираться. А теперь, говорят следы, он несётся где-то впереди как сумасшедший. Ищи ветра в поле!

Лосихе и правда лиса показалась опасным зверем: она взволнованно фыркнула, несколько раз осторожно обошла вокруг детёныша, успокоилась и вернулась к месту, где собиралась позавтракать.

Она так и не узнала, что, отгоняя лисицу, навлекла на себя настоящую, смертельную опасность. Петька Рыжий умел пробираться по лесу не хуже медведя: лист не прошуршит, сучок под ногой не хрустнет. А Петькины уши и глаза при этом слышали и видели в лесу всё, что лесным зверям было на вред, а ему, Петьке, на пользу! И винтовка Петькина была как раз по руке браконьеру: била точно и далеко всё, что могли в лесу приметить его чуткие уши и безжалостные глаза.

Встревоженный храп лосихи, хруст сучка под тяжёлым копытом, – Петька мигом насторожился. Не дыша, нагибаясь, чтобы не задеть о ветку головой, он скользнул с тропинки в обход, чтобы ветер его не выдал: лось – чуткий зверь, а мать, стерегущая детёныша, – вдвое. Но лес не пришёл ей на помощь в беде. Ни один сучок не хрустнул предупреждающе под Петькиной ногой, и ветер-предатель не известил о грозящей беде. Она мирно разжевала последнюю такую вкусную ивовую ветку, а Петька, прячась за деревом, уже дожидался, когда она повернётся к нему левым боком.

Резкий короткий звук выстрела на мгновение заставил смолкнуть все мирные лесные голоса. Глухое жалобное мычание одиноко прозвучало в тревожной тишине. Раненая лосиха рванулась последним прыжком туда, где лежал лосёнок, и упала, почти коснувшись его головой. В последнюю минуту жизни мать помнила о детёныше и, умирая, старалась защитить его от опасности.

Петька в этом увидел лишь новую добычу.

– Ого-го! И телёнок ещё! Здорово! – Но на этом его радостный крик оборвался: что-то сильно толкнуло его в спину. Падая вниз лицом, он почувствовал, как резким рывком кто-то вывернул ему руки на спину и навалился сверху.

– Пусти! – хрипел Петька. – Пусти, тебе говорят. Не то плохо будет.

– Плохо-то будет тебе, ворюга, – отвечал Максим и тут же, лёжа на Петьке, ловко связал его руки приготовленным ремнём. – Я за тобой, подлая душа, с утра слежу, знал, чего ты добиваешься. Самую малость припоздал, беда-то какая!

Лесник встал, осторожно поднял голову лосихи, дунул в глаза.

– Готова, – горько проговорил он. Голова мягко упала на землю.

– Красу какую загубил! – продолжал Максим, выпрямляясь. Сжав кулаки, он шагнул к браконьеру. Тот яростно катался по земле, дёргал руки, старался освободить их от ремня. Задыхаясь, он злобно смотрел на лесника.

Тот молчал, не в силах вымолвить ни слова.

– Рук только вот об тебя марать не хочу, – сказал наконец и, схватив Петьку за шиворот, поставил его на ноги.

– Шагай, супостат, – промолвил он сурово. – Деревьям на тебя глядеть противно, вот что. Торопись в милицию. Мне ещё воротиться надо, телёнка забрать. Не один ты в лесу волк, кабы другие не проведали.

Петьку Максим сдал в милицию, с винтовкой. На телеге увезли лосиху, а лосёнка лесник на руках принёс домой.

– Корова есть, заместо кормилицы ему будет, – сказал он. – А там – поглядим.

Бабка Василиса (тогда ещё бабкой её никто не называл) приняла нежданного питомца сурово.

– Пользы-то с него что с козла молока, – заворчала она. – Сюда, в уголок в сенцах клади. Не было заботы! Да не торопись ты, дай помягче подложу.

Двенадцатилетний Степан сияющими глазами смотрел то на лосёнка, то на отца. А тот украдкой, чтобы мать не видала, приложил палец к губам и помахал им остерегаючи: помалкивай знай, дай самовару перекипеть!

Степан знал эту отцову примолвку и не удержался, усмехнулся. Ну и тотчас же за это поплатился:

– Тебе всё смешки, – напустилась на него мать. – Посмеёшься, как на этакую скотину молока не наберёшься! А вырастет – все окна рожищами повысадит да, гляди, и нам бока пропорет.

– Мам, да зачем ему окна рогами?.. – начал было Степан. Но отец дал ему в бок тычка: сказано – помалкивай.

Они и помалкивали, только исподтишка перемигивались. А лосёнок, досыта напоенный парным молоком, спокойно вытянул тонкие слабые ножки на мягком мешке. Он и не заметил, какая в его жизни случилась большая перемена.

– Вот так-то я Бурана телёночком ещё домой и принёс. А уж бабка твоя ворчала-ворчала, а потом ей Буран за родного сынка стал, – договорил лесник.

Анюта сидела за столом и, подпирая кулачками румяные щёчки, слушала внимательно, не сводя глаз с деда Максима. А он весело засмеялся и подвинул к самовару большую кружку с позолотой.

– Налей, бабка, ещё кружечку по этому случаю.

– И наливать тебе не стоит, греховодник, – заворчала бабка, но кружку всё-таки подставила под самовар и кран отвернула.

– «За родного сынка»… Скажет такое. А по правде… – Бабка Василиса умолкла, лицо её вдруг собралось в мелкие добрые морщинки, и на кран не смотрит видно, вспоминает. – А по правде… – задумчиво повторила она.

– Ой, бабушка, край! Кран! – вскрикнула вдруг Анюта. – На стол льётся!

Бабка словно очнулась и проворно завернула кран.

– Ты что по правде сказать хотела, бабушка? – торопила девочка.

– Да это присказка такая, – улыбнулась бабка, – Разве ж я когда не по правде говорю? До чего же он занятный был. Буран-то! Сначала и на ножки не вставал, слабенький. А потом как пошёл расти. Да ласковый… Губами руку заберёт, а губы что бархат. Будто целует. Я по двору – он за мной. Я в кладовку – и туда лезет. На другое лето рожки выросли, сам что конь здоровый, а всё за мной да за дедом, ну никак не отстанет.

– А почему теперь отстал?

– Дело такое вышло, – вмешался дед. Он уже кончил чаёвничать и старательно набивал трубку.

– Приехал отец твой из города, из ученья, на лето отдохнуть. И вздумал Бурана объездить.

– Как объездить? – не поняла Анюта.

– В упряжке, значит, научить ходить, телегу возить. Я не позволил. Рано, говорю. Так он сам потихоньку в телегу его запряг, а на шею бубенцы пристроил, с музыкой прокатиться решил. И прокатился. Бубенцы как звякнули – Буран ровно ошалел: по двору заметался, Степана чуть не смял. А сам – в ворота, да как пошёл по дороге в лес! – только бубенцы вдали прозвенели.

– Ой! – испугалась Анюта и всплеснула руками. – А дальше что, дедушка?

– А дальше, как уж он телегу разбил да хомут с бубенцами с себя содрал, за что зацепился – не знаю, только счастье его в том. Не то совсем бы со страху ума решился. Ну снял. И с тех пор одичал, к рукам никак не подходит, нашего дома сторонится. Вот как беднягу от двора отвадили.

– Я уж сама в лес ходила, – вздохнула бабка Василиса. – Солью манила. Смотрит сдалека, ровно сам грустит. И сейчас повернётся, и нет его.

– Жа-алко, – протянула Анюта и погрустнела.

На другой день солнце ещё только поднялось над лесом, когда дверь лесного домика скрипнула и отворилась.

– Подмажь ей, мать, салом пяточки, – испуганно проговорил Максим. – Неровен час, Анюта проснётся, без неё никак не уйдёшь. А я в дальние кварталы наладился.

– Ты чего-то умнеть на старости лет начинаешь, – отозвалась бабка Василиса, стоя на крыльце. – Это чудо, сколько ты девчонку по лесу таскаешь, и всё тебе с рук сходит. Я сейчас! Петли салом подмажу, пускай спит спокойно.

Дверь осторожно затворилась. Утро было ясное и холодное, трава серебрилась от росы. Старик и жалел, что ушёл без внучки, и был доволен: в дальнем квартале на знакомой полянке особенно часто слышался рёв Бурана. Он узнал бы его голос из сотни. И встретиться с ним, когда около него храбро шагала Анюта, старику не хотелось. Правда, вот уже почти неделя, как Буран не откликается. Или уж надоело драться?

Максим поправил ружьё на плече, топор за поясом и зашагал быстрее.

Вот и знакомая поляна.

– С толком выбрал, самое красивое место, – усмехнулся Максим. Осторожно раздвинув кусты, он выглянул и остановился в удивлении. Огромный лось неподвижно лежал посередине поляны. Нет, это не Буран. Буран стоит над ним, низко нагнув голову, касаясь рогами головы соперника. Не отходит. Не двигается, дышит тяжело, видно, как вздымаются бока. Он широко расставил передние ноги, и они, эти могучие ноги, дрожат, вот-вот готовы подогнуться.

Вдруг старик взмахнул руками и, не обращая внимания на ветки шиповника, хлеставшие его по лицу, выбежал на поляну.

– Буранушка, – проговорил он упавшим голосом. – Друг ты мой. Да что же это приключилось!

Ноги лося вздрогнули сильнее. Он попытался повернуться, но… не повернулся. Затем дёрнулся, стараясь поднять голову. Послышался глухой стук, точно кость стукнулось о кость, ещё и ещё. Лесник понял: в страшной схватке ветвистые рога врагов переплелись так прочно что расцепиться, освободить друг друга им было невозможно.

Буран с большим усилием, не поднимая головы, попятился, сдвинул с места лежавшего лося. Тот зашевелился, попытался встать, но снова беспомощно растянулся на земле и закрыл глаза.

– Дело-то какое! – проговорил старик. – Слыхать слыхал, а видать…

Недоговорив, он шагнул ближе, торопливо схватился за пояс и вытащил топор.

Буран, не поднимая головы, глухо жалобно промычал. Гордый великан не выдержал: сдался, попросил помощи.

– Сейчас, сейчас, Буранушка. Ослобоню тебя, обоих ослобоню!

Голос Максима приметно вздрагивал от волнения, но топором привычные руки действовали уверенно. Он нагнулся, примерился, размахнулся. Удар! Другой!

Буран, не поднимая головы, опять промычал. Теперь к жалобе примешивался страх.

Третий удар топора решил дело. Рог лежавшего лося свалился на землю и освободил рог Бурана. В ту же минуту лось грузно приподнялся. Опираясь на передние ноги, взбрыкнул задними. Шатаясь, повернулся и исчез в кустах.

– Знай, не дерись, – усмехнулся Максим. – Гуляй теперь, кривая голова, пока другой рог… – Но он недоговорил. Буран медленно – затёкшая шея плохо слушалась – поднял голову, покачал ею, словно пробуя, действительно ли он свободен, и неожиданно резко повернулся к леснику. Дед Максим не шевелился. Как поступит лось? В первые секунды ещё можно было отскочить, сорвать с плеча ружьё. Теперь поздно.

– Буранушка! – тихо позвал он.

Голова огромного лося возвышалась над неподвижным человеком.

Лось стоял тоже неподвижно, точно в раздумье. Но вдруг мутные глаза его загорелись недобрым светом, верхняя губа выпятилась, послышался угрожающий храп.

– Буран, – тихо укоризненно проговорил лесник и протянул руку.

И тут… недобрый свет исчез из глаз лося, прижатые уши поднялись. Он опять всхрапнул, но ласково, точно просил о чём-то. Рогатая голова склонилась, и мягкие бархатные губы дотронулись до протянутой руки.

– Признал, – прошептал старик. Он тихо поднял другую руку и осторожно погладил за ухом огромную голову. А бархатные губы всё ещё мягко перебирали его пальцы.

– Признал! – повторил Максим и вдруг порывисто обнял могучую шею, прижался к ней лицом.

Лось ещё раз всхрапнул, но не пошевелился.

Долго стояли они так на поляне, потерявшие и нашедшие друг друга.