"Смерть дня" - читать интересную книгу автора (Райх Кэтти)

7

Райан не одинок в своем отвращении. Я видела детей, с которыми жестоко обращались и морили голодом. Видела их после побоев, изнасилования, удушения, пыток, но того, что сотворили над младенцами из Сен-Жовита, и представить не могла.

Остальным позвонили прошлым вечером. Когда я приехала в восемь пятнадцать, вокруг здания управления безопасности Квебека собралось несколько фургонов прессы с затемненными окнами, из выхлопных труб клубами валил дым.

Хотя обычно рабочий день начинается в полдевятого, в большом кабинете для вскрытия уже не протолкнуться. Тут же и Бертран вместе с другими полицейскими детективами Квебека и фотографом из Section d'ldentite Judiciare. Райан еще не приехал.

Началось внутреннее обследование, на угловом столике лежало несколько полароидных снимков. Когда я вошла, тело уже отнесли на рентген, а Ламанш что-то писал в блокноте. Он отложил ручку и взглянул на меня:

– Темперанс, рад, что ты пришла. Мне нужна помощь в определении возраста младенцев.

Я кивнула.

– И возможно, использовали необычный... – он искал слово; длинное, как у таксы, лицо напряглось, – ...необычное орудие убийства.

Я кивнула и пошла переодеваться.

Райан улыбнулся и помахал мне рукой, когда мы столкнулись в коридоре. Его глаза слезились, нос и щеки покраснели, будто он шел по морозу.

В раздевалке я пыталась подготовиться к предстоящему зрелищу. Пара убитых младенцев – это само по себе ужасно. Что Ламанш имел в виду под необычным орудием убийства?

Детьми заниматься всегда сложно. Когда дочка была маленькая, после каждого трупа ребенка я боролась с настойчивым желанием привязать Кэти к себе и не спускать с нее глаз.

Сейчас Кэти выросла, но я все равно боюсь вида мертвых детей. Из всех жертв они наиболее уязвимые, доверчивые и невинные. Мне плохо каждый раз, когда в морг привозят детский труп. На меня смотрит жестокая правда падения человечества. И жалость мало утешает.

Я вернулась в кабинет для вскрытия, думая, что подготовилась достаточно. Потом увидела маленькое тело на нержавеющей стали.

Кукла. Вот мое первое впечатление. Большая резиновая кукла, посеревшая от времени. У меня была такая в детстве: новорожденный, розовый и сладко пахнущий резиной. Я кормила его через маленькое круглое отверстие между губами и меняла подгузники, когда вода вытекала наружу.

Но это не игрушка. Ребенок лежал на животе, руки вытянуты вдоль туловища, пальцы сжаты в крохотные кулачки. Ягодицы плоские, белые полосы пересекают синюшные пятна на спине. Ярко-красная шапка на маленькой головке. Младенец был голый, не считая миниатюрных квадратиков браслета вокруг правого запястья. У левой лопатки виднелись две раны.

Пижама лежит на ближайшем столике, с фланели улыбаются розовые и голубые грузовички. Рядом памперсы, хлопчатобумажная распашонка, застегивающаяся на крючки, свитер с длинными рукавами и белые носки. Все запятнано кровью.

Ламанш говорил в диктофон:

– Bebe de race blanche, bien developpe et bien nourri[18]...

"Хорошо развитый и хорошо вскормленный, но мертвый", – подумала я с зарождающейся яростью.

– Le corps est bien preserve, avec une legere maceration epidermique[19]...

Я посмотрела на маленький труп. Да, он хорошо сохранился, только на руках кожа слегка сморщилась.

– Думаю, раны самозащиты искать не придется.

Бертран встал рядом со мной. Я не ответила, сейчас мне не до черного юмора.

– В холодильнике еще один, – продолжил он.

– Так нам сказали, – процедила я.

– Да, Боже. Младенцы.

Я посмотрела ему в глаза и ощутила укол вины. Бертран не шутил. Он выглядел так, будто умер его собственный ребенок.

– Младенцы. Кто-то прикончил их и спрятал в подвале. Хладнокровно, будто походя. Хуже того, ублюдок, возможно, знал детей.

– Почему ты так думаешь?

– Логика подсказывает. Два ребенка, двое взрослых, скорее всего родители. Кто-то уничтожил всю семью.

– И спалил дом в качестве прикрытия?

– Наверное.

– Может быть, кто-то посторонний.

– Может, но я сомневаюсь. Подожди. Увидишь.

Он сосредоточил внимание на вскрытии, крепко сжав кулаки за спиной.

Ламанш закончил диктовать и заговорил с ассистенткой. Лиза взяла из шкафчика ленту и растянула ее рядом с телом ребенка.

– Cinquante-huit centimetres.

Пятьдесят восемь сантиметров.

Райан наблюдал с другого конца кабинета, сложив руки на груди, царапая правым большим пальцем твид на левом бицепсе. Время от времени у него на скулах играли желваки, поднимался и опадал кадык.

Лиза обворачивала ленту вокруг головки, груди и живота ребенка и каждый раз вслух проговаривала результаты измерений. Потом подняла тело и положила его на весы. Обычно этот прибор используется для взвешивания отдельных органов. Чашка слегка покачивалась, и она остановила ее рукой. Душераздирающее зрелище. Бездыханный ребенок в колыбельке из нержавеющей стали.

– Шесть килограммов.

Младенец умер, набрав всего шесть килограммов веса. Тринадцать фунтов.

Ламанш записал вес, Лиза вернула крошечный труп на стол для аутопсии. Когда она отошла в сторону, у меня перехватило дыхание. Я посмотрела на Бертрана, но он уже разглядывал свои ботинки.

Ребенок был маленьким мальчиком. Он лежал на спине, ноги и стопы резко вывернуты в суставах. Глаза широкие и круглые, как пуговицы, зрачки затуманились до светло-серого цвета. Голова скатилась набок, одна пухлая щечка прислонилась к левой ключице.

Прямо под щекой в груди зияла дыра размером с мой кулак. Рваные края и темно-багровый воротник по периметру раны. Отверстие окружало множество порезов, от одного до двух сантиметров в длину. Одни глубокие, другие поверхностные. Кое-где они пересекались, и получались Г– или У-образные символы.

Я непроизвольно схватилась за сердце и почувствовала, как сжался желудок. Повернулась к Бертрану, не в состоянии говорить.

– Представляешь? – угрюмо проговорил он. – Ублюдок вырезал у него сердце.

– Оно пропало?

Он кивнул.

Я сглотнула.

– Другой ребенок?

Бертран снова кивнул.

– Как только начинаешь думать, что уже всего повидал, тут же появляется что-то еще.

– Боже...

Меня знобило. Я страстно надеялась, что ребенок был без сознания, когда его расчленяли.

Я взглянула на Райана. Он без всякого выражения смотрел на стол для аутопсии.

– А взрослые?

Бертран покачал головой.

– Похоже, их несколько раз ударили ножом, потом перерезали горло, но никто не покушался на их внутренние органы.

Ламанш продолжал монотонно описывать внешний вид ран. Я могла и не слушать. Я знаю, что означает гематома. Повреждение тканей происходит, только если кровь еще циркулирует по организму. Младенец еще дышал, когда его разрезали. Младенцы.

Я закрыла глаза, борясь с желанием вылететь вон из кабинета.

"Соберись, Бреннан. Займись своим делом".

Я подошла к среднему столу посмотреть на одежду. Все такое крошечное, такое знакомое. К пижаме прикреплены носочки, мягкий воротничок и манжеты с начесом. Кэти сносила десяток таких же. Я вспомнила, как расстегивала крючки, чтобы поменять подгузники, как маленькие толстенькие ножки брыкались как сумасшедшие. Как это называется? Есть специальный термин. Попыталась вспомнить, но мозг отказывался работать. Может, для моего же блага заставлял не переносить все на свой счет, а заняться делом, пока я не зарыдала или не упала в обморок.

Кровь текла, когда ребенок лежал на левом боку. Правый рукав пижамы тоже забрызган, но левая сторона просто пропиталась кровью, на фланели остались разводы от темно-красного до коричневого. Распашонка и свитер запачканы точно так же.

– Три слоя, – сказала я, ни к кому в особенности не обращаясь. – И носки.

Бертран подошел к моему столу.

– Кто-то позаботился, чтобы ребенок не мерз.

– Да, наверное, – согласился Бертран.

Райан присоединился к нам и тоже посмотрел на одежду. В каждой вещи одинаковые дыры с неровными краями, окруженные россыпью маленьких разрезов, как и на теле ребенка. Первым заговорил Райан:

– Парнишка был в одежде.

– Да, – отозвался Бертран. – Похоже, одежда зверскому ритуалу не помешала.

Я промолчала.

– Темперанс, – позвал Ламанш. – Принеси, пожалуйста, увеличительное стекло и иди сюда. Я кое-что нашел.

Мы собрались вокруг патологоанатома. Он показал на мелкое обесцвеченное пятно слева и снизу от отверстия в груди младенца. Я отдала Ламаншу увеличительное стекло, он наклонился ближе, изучил рану и вернул мне лупу.

Когда настала моя очередь, я едва не лишилась дара речи. Пятно не походило на беспорядочный рисунок обычного повреждения. Под увеличением я рассмотрела на детской коже четкую картинку: крест с петлей с одной стороны – похоже на египетский анк или мальтийский крест в зазубренном прямоугольнике. Я передала лупу Райану и вопросительно взглянула на Ламанша.

– Явно какое-то клеймо, Темперанс. Рисунок надо сохранить. Доктора Бержерона сегодня нет, поэтому не могла бы ты мне помочь?

Марк Бержерон, одонтолог ЛСМ, разработал технику удаления и сохранения повреждений мягких тканей. Первоначально он собирался применять ее для извлечения следов от укусов из тел жертв жестокого изнасилования. Потом метод приспособили для сохранения татуировок и клейм на коже. Я сотни раз видела, как работает Марк, и ассистировала в нескольких случаях.

Я принесла инструменты Бержерона из ящика в первом кабинете для аутопсии и разложила все необходимое на тележке из нержавеющей стали. Когда надела перчатки, фотограф уже закончил и Ламанш был готов. Он кивнул мне. Райан и Бертран приготовились наблюдать.

Я отмерила пять ложек розового порошка из пластиковой бутылки и положила его в стеклянный флакон, добавила двадцать кубических сантиметров чистого жидкого мономера. Перемешала, за минуту раствор загустел и стал похож на розовый пластилин. Я слепила кольцо и положила его на крошечную грудь, охватив клеймо целиком. Акрил обжигал пальцы, пока я прилаживала его на место.

Чтобы ускорить процесс затвердевания, я положила на кольцо влажную материю, потом отошла. Через десять минут акрил охладился. Я взяла тюбик и стала выдавливать прозрачную жидкость по краю кольца.

– Что это? – спросил Райан.

– Цианокрилат.

– Пахнет как клей.

– Так оно и есть.

Решив, что клей высох, я легонько потянула кольцо. Добавила еще пару капель, подождала, пока прочно схватится кольцо. Написала на нем дату, номер дела и морга, пометила верх, низ, левую и правую стороны относительно груди ребенка.

– Готово, – сказала я и отошла.

Ламанш вскрыл скальпелем кожу вокруг акриловой баранки, достаточно глубоко, чтобы задействовать и подкожный жировой слой. Когда патолог наконец вырезал кольцо, поврежденная кожа прочно сидела на месте, как миниатюра в круглой розовой рамке. Ламанш опустил образец в прозрачную жидкость в пробирке, которую я держала наготове.

– Что это? – снова спросил Райан.

– Раствор десятипроцентного нейтрального формалина. Через десять – двенадцать часов ткань застынет. Из-за кольца кожа не деформируется, позже если мы найдем оружие, то сможем сравнить его с раной и посмотреть, совпадает ли рисунок. И конечно, будут еще фотографии.

– Почему бы не использовать только фотографии?

– Тогда мы не сможем сделать диафаноскопию.

– Диафаноскопию?

Мне не хотелось читать научную лекцию, и я объяснила простым языком:

– Ткани можно просветить и посмотреть, что происходит под кожей. Обычно появляются детали, которых не заметно на поверхности.

– Чем, ты думаешь, нанесли рану?

Бертран.

– Не знаю, – ответила я, запечатала пробирку и отдала ее Лизе.

Перед уходом я не смогла побороть эмоции и подняла крошечную ручку. На ощупь она оказалась мягкой и холодной. Я повернула квадратики вокруг запястья. М-А-Т-И-А-С.

"Мне так жаль, Матиас".

Я подняла глаза и наткнулась на взгляд Ламанша. Он, похоже, испытывал то же отчаяние, что и я. Я шагнула в сторону, и патолог начал внутренний анализ. Он извлечет и отправит наверх обломки всех костей, поврежденных убийцей, но я не надеялась на удачу. Хотя я никогда не искала отпечатки орудия убийства на маленьких жертвах, скорее всего ребра младенца такие крошечные, что ничего невозможно разобрать.

Я стянула перчатки и повернулась к Райану, когда Лиза делала У-образный разрез на груди младенца.

– Фотографии с места преступления здесь?

– Только дополнительные копии.

Он протянул мне большой коричневый конверт с полароидными снимками. Я положила их на стол следователя.

На первом – самое большое здание около шале в Сен-Жовите. Построено в том же альпийском стиле, что и дом. Следующую фотографию сделали внутри, с лестницы. Проход узкий и темный, по обе стороны – стены, на стенах – перила, с обоих концов ступеней – горы мусора.

Несколько снимков подвала с разных ракурсов. Полутемное помещение, свет проникает только из маленьких прямоугольных окошек ближе к потолку. На полу линолеум. Сучковатые сосновые стены. Бочки. Водонагреватель. Снова мусор.

Несколько фотографий водонагревателя, потом пространства между ним и стеной. Ниша заполнена чем-то похожим на старые ковры и пластиковые пакеты. На следующих снимках все уже разложено на линолеуме, вначале запечатанное, затем рядом с содержимым.

Взрослых закатали в большие куски прозрачного целлофана и ковры, а потом засунули под водонагреватель. Несмотря на вздувшуюся брюшную часть и сморщенную кожу, тела неплохо сохранились.

Райан встал рядом со мной.

– Наверное, водонагреватель не работал, – предположила я, передавая ему фотографии. – В противном случае они больше пострадали бы от жара.

– Кажется, постройкой вовсе не пользовались.

– Что там было?

Он пожал плечами.

Я вернулась к полароидным снимкам.

Мужчина и женщина полностью одеты, хотя и босы. Кровь из перерезанного горла залила одежду и запачкала целлофановые саваны. Мужчина лежал раскинув руки, я заметила порезы на ладони. Раны самозащиты. Он пытался спастись. Спасти семью.

О Боже! Я закрыла глаза.

Младенцев упаковать гораздо проще. Их положили в пакеты, потом в мусорные мешки и запихнули поверх взрослых.

Я посмотрела на маленькие ручки, ямочки на суставах. Бертран прав. Ран самозащиты на младенцах не будет. Страдание смешалось с гневом.

– Я хочу, чтобы этого мерзавца поймали.

Я посмотрела Райану в глаза.

– Хорошо.

– Я хочу, чтобы ты достал его, Райан. Правда. Именно его. Прежде чем нам попадется еще один выпотрошенный младенец. Зачем мы вообще нужны, если не можем остановить таких ублюдков?

Электрическая голубизна полыхнула в ответ.

– Мы возьмем его, Бреннан. Даже не сомневайся.

Оставшуюся часть дня я ездила на лифте от кабинета до комнаты для аутопсии и обратно. Вскрытие займет не меньше двух дней, поскольку Ламанш занимался всеми четырьмя жертвами.

Стандартная процедура в делах об убийстве – один патологоанатом обеспечивает последовательность расследования и основательность показаний, если дело доходит до суда.

Когда я заглянула около часа, Матиаса уже отвезли в холодильник, шло вскрытие второго ребенка. Второй дубль сыгранной утром сцены. Те же актеры. Те же декорации. Та же жертва. Только на сей раз на браслете написано "Малахия".

В полпятого живот Малахии зашили, крошечный скальп вернули на место вместе с лицом. Если не обращать внимания на У-образные разрезы и увечья на груди, младенцы готовы к погребению. Только никто пока не знал, где оно произойдет. Или кто его устроит.

Райан с Бертраном тоже провели весь день, бегая туда-обратно. Со стоп обоих мальчиков взяли отпечатки, но кляксы в больничных регистрациях о рождении, как известно, прочтению не поддаются, и Райан не надеялся найти подходящую пару.

Кости руки и запястья составляют примерно двадцать пять процентов от всего скелета. У взрослого в каждой руке по двадцать семь костей, у младенца – гораздо меньше, в зависимости от возраста. Я попыталась определить по рентгеновским снимкам, какие кости и в какой степени сформировались. По моим подсчетам, Матиасу и Малахии было около четырех месяцев, когда их убили.

Данные передали в средства массовой информации, но, кроме обычных психов, никто не отозвался. Мы больше всего надеялись на взрослые трупы в холодильнике. Когда определим их личности, тут же выяснится, кто дети. А пока младенцы оставались ребенком Матиасом и ребенком Малахией.