"Час ведьмовства" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

1

Доктор проснулся в испуге. Ему вновь приснился тот старый дом в Новом Орлеане. Он видел женщину в кресле-качалке. И мужчину с карими глазами.

Даже сейчас, в своем тихом номере на одном из верхних этажей нью-йоркского отеля, доктор испытывал давнее чувство неопределенности. Он снова говорил с кареглазым мужчиной. О том, что ей следует помочь.

«Нет, это всего лишь сон, и я хочу из него выбраться».

Доктор сел на постели. Ни звука, кроме слабого гудения кондиционера. Тогда почему же в эту ночь в номере «Паркер Меридиен» его голова забита всем этим? Некоторое время доктору не удавалось отделаться от всплывшего в памяти видения – образа старого дома. Перед глазами вновь возникала женщина: ее склоненная голова и бессмысленный взгляд. Он почти слышал жужжание мух за сеткой, натянутой по периметру старой террасы. А кареглазый мужчина говорил, почти не размыкая губ, словно восковая кукла, в которую вдохнули жизнь…

Все! С него хватит!

Доктор встал с кровати и по устланному ковром полу прошлепал босиком к окну с прозрачными белыми занавесками. Он вглядывался в черные, точно сажа, крыши окрестных домов и неяркие неоновые огни, мерцающие на кирпичных стенах. Над унылым бетонным зданием напротив где-то за облаками занимался рассвет. Как хорошо, что здесь нет изнуряющей жары. И доводящего до дурноты запаха роз и гардений.

Постепенно в голове у доктора прояснилось.

Ему вновь вспомнилась встреча с англичанином в баре вестибюля. Так вот с чего все началось! С беседы англичанина с барменом и с упоминания о том, что незнакомец совсем недавно приехал из Нового Орлеана и что это воистину город призраков. В облегающем костюме из полосатой льняной ткани, с золотой цепочкой от часов, свисавшей из кармана жилета, этот весьма, любезный господин производил впечатление истинного джентльмена Старого Света. Редко теперь можно встретить человека, обладающего столь отчетливыми мелодичными интонациями голоса, свойственными британскому актеру, и блестящими, неподвластными возрасту голубыми глазами.

– Да, насчет Нового Орлеана вы правы, вы совершенно правы, – обратился к нему тогда доктор. – Я сам видел в Новом Орлеане призрака, причем не так уж и давно.

Потом доктор, будто смутившись, умолк и уставился в стоявший перед ним бокал с бурбоном, в хрустальном донышке которого резко преломлялся свет.

Опять жужжание летних мух, запах лекарства. Такая доза торазина? Нет ли здесь ошибки?

Англичанин проявил вежливое любопытство. Он пригласил доктора вместе пообедать, сказав, что коллекционирует такого рода свидетельства. Какое-то время доктор боролся с искушением. Предложение было заманчивым, к тому же доктору понравился этот человек и он сразу проникся к нему доверием. Да и приятный интерьер наполненного светом вестибюля «Паркер Меридиен», где царила людская суета представлял собой полную противоположность тому мрачному району Нового Орлеана – старого, унылого, исполненного таинственности города, полыхавшего нескончаемым карибским зноем.

Но доктор не мог рассказать свою историю.

– Если вы все же передумаете, позвоните мне, – сказал ему англичанин. – Меня зовут Эрон Лайтнер.

Он подал доктору визитную карточку с названием какой-то организации.

– Мы, если можно так выразиться, собираем рассказы о призраках – правдивые, разумеется.

Любопытный девиз.

Ну вот, все встало на свои места. Именно англичанин с его забавной визитной карточкой, где были указаны европейские телефонные номера, заставил его вновь окунуться в воспоминания. Англичанин собирался отправиться на Западное побережье, чтобы увидеться с одним человеком из Калифорнии, который недавно утонул, но был возвращен к жизни. Доктор читал об этом происшествии в нью-йоркских газетах – один из тех случаев, когда в момент клинической смерти человек видит некий свет.

– Видите ли, теперь он утверждает, что обрел экстрасенсорные способности, – сказал англичанин, – и нас это, естественно, заинтересовало. Дотрагиваясь до предметов руками, он якобы видит образы. Мы называем это психометрией.

Доктор был заинтригован. Он сам слышал о нескольких подобных пациентах, жертвах сердечных заболеваний. И если он правильно помнит, вернувшиеся к жизни утверждали, что видели будущее. «Побывавшие на грани смерти» – в последнее время в медицинских журналах попадалось все больше статей об этом феномене.

– Да, – отозвался Лайтнер, – лучшие исследования на эту тему были проведены врачами-кардиологами.

– По-моему, несколько лет назад был даже снят фильм, – припомнил доктор. – О женщине, которая, вернувшись к жизни, обрела дар целительства. На удивление впечатляющая история.

– О, да у вас непредвзятое отношение к этому феномену, – с довольной улыбкой произнес англичанин. – Вы и в самом деле уверены, что не хотите рассказать мне о своем призраке? Я улетаю только завтра, ближе к полудню, и готов выполнить любые ваши условия, лишь бы услышать эту историю!

Нет, только не эту. Ни сейчас, ни когда-либо.

Оставшись один в полутемном гостиничном номере, доктор вновь ощутил страх. Там, в Новом Орлеане, в длинном пыльном зале тикали часы. Он слышал шарканье ног своей пациентки, прогуливавшейся в сопровождении сиделки. До него вновь доносились запахи новоорлеанского дома – раскаленной летней жарой пыли и старого дерева, С ним опять говорил тот мужчина…

До той весны доктору не доводилось бывать в старинных новоорлеанских особняках, построенных еще до Гражданской войны. С фасада дом украшали традиционные белые колонны с каннелюрами, но краска на них давно облупилась. Дом в стиле так называемого греческого ренессанса – длинное городское строение фиолетово-серого цвета – стоял в мрачном, тенистом углу Садового квартала. Два громадных дуба у входа словно сторожили его покой. Выполненный в виде роз узор ажурной железной ограды был едва различим за обильно увивавшими ее плющами – пурпурной вистерией, желтой виргинской «ползучкой» и пламенной темно-красной бугенвиллеей.

Остановившись на мраморных ступенях, доктор с удовольствием любовался дорическими колоннами, оплетенными растениями, источавшими пьянящий аромат. Сквозь густые ветви солнце с трудом пробивалось к их пыльным стеблям. Под облупившимися карнизами в лабиринтах зеленых блестящих листьев жужжали пчелы. Их не волновало, что здесь слишком темно и влажно.

Доктора будоражил даже сам проход по пустынным улицам. Он медленно шел по щербатым и неровным тротуарам, выложенным кирпичом «в елочку» или серыми плитами. Над головой арками изгибались дубовые ветви. Свет на этих улицах всегда оставался приглушенным, а небо скрывалось за зеленым пологом. Возле самого крупного дерева, подпиравшего своими толстыми жилистыми корнями железную ограду, доктор всегда останавливался, чтобы передохнуть. Ствол этого дерева, занимавшего практически все пространство от тротуара до самого дома, был поистине необъятным, а скрюченные ветви, словно когти, цеплялись за перила балконов и оконные ставни, переплетаясь с цветущим плющом.

И все же царившее здесь запустение тревожило доктора. В кружевных розах ограды соткали свои тонкие замысловатые сети пауки. В некоторых местах железо настолько проржавело, что при малейшем прикосновении рассыпалось в прах. А дерево балконов прогнило насквозь.

В дальнем углу сада когда-то располагался плавательный бассейн – обширный длинный восьмиугольник, окаймленный плитняком. С течением времени он постепенно превратился в болото с темной водой и дикими ирисами. Даже запах, исходивший оттуда, будил в душе страх. Теперь полноправными обитателями болота стали лягушки – их отвратительные монотонные песни слышались в сумерках. Грустно было видеть, как маленькие фонтанчики, устроенные в противоположных стенках бывшего бассейна, по-прежнему посылают свои изогнутые струйки в вонючее месиво. Доктору страстно хотелось ликвидировать мерзкое болото, вычистить его, своими руками, если понадобится, отдраить стенки. Столь же сильным было желание залатать разбитую балюстраду и вырвать сорняки, заполонившие цветочные вазы.

Даже от престарелых теток его пациентки – мисс Карл, мисс Милли и мисс Нэнси – исходил дух гнилости и запустения. И виной тому вовсе не седые волосы или очки в проволочной оправе. Дело было в их манерах, и еще – в запахе камфары, пропитавшем их одежду.

Как-то доктор забрел в библиотеку и взял с полки книгу. Из нее высыпались маленькие черные жучки. Он в испуге поставил книгу на место.

Будь здесь кондиционеры, все выглядело бы по-другому. Но старый дом был слишком обширен для подобных устройств – по крайней мере, так тогда говорили его обитатели. Высота потолков достигала четырнадцати футов, а ленивый ветерок повсюду распространял запах плесени.

Однако следует признать, что за его пациенткой ухаживали хорошо. Миловидная черная сиделка по имени Виола по утрам выводила ее на террасу, затянутую сеткой от насекомых, а вечером уводила в дом. Время от времени Виола вытаскивала свою подопечную из кресла и заставляла двигаться, терпеливо, шаг за шагом, подталкивая ее.

– Она совсем не доставляет мне хлопот, – уверяла она и ласково подбадривала больную: – Ну же, мисс Дейрдре, покажите доктору, как вы ходите. Я с нею уже семь лет, – вновь обращалась Виола к доктору – Это моя сладкая девочка.

Семь лет в таком состоянии! Стоит ли удивляться, что у этой женщины ноги подворачиваются в лодыжках и руки норовят крепко прижаться к груди, если сиделка силой не заставляет больную опустить их на колени.

Обычно Виола вела свою подопечную вдоль длинного двухсветного зала, мимо арфы и рояля фирмы «Бёзендорф», покрытых толстым слоем пыли. Оттуда – в такую же просторную столовую с поблекшими фресками, на которых были изображены замшелые дубы и возделанные поля.

Ноги, обутые в шлепанцы, шаркали по вытертому обюссоновскому ковру. Пациентке доктора был сорок один год, однако она казалась одновременно и старой, и юной – этакое спотыкающееся бледное дитя, не тронутое ни заботой, ни страстью взрослого мира. Так и хотелось спросить: «Дейрдре, у вас когда-нибудь был возлюбленный? Вы когда-нибудь танцевали в этом зале?»

Полки библиотеки были заполнены внушительного вида книгами в кожаных переплетах, на корешках которых сохранились выведенные выцветшими красными чернилами даты: 1756, 1757, 1758… На каждом томе золотом вытиснено родовое имя: Мэйфейр.

Ах, эти старые семьи Юга! Доктор искренне завидовал присущей им преемственности поколений. Недопустимо, чтобы история семейств со столь богатым наследием завершалась подобным запустением. Надо признаться, сам доктор не знал ни всех имен собственных предков, ни того, где они родились.

Мэйфейры – старинный колониальный клан. С портретов, украшавших стены особняка, на доктора смотрели мужчины и женщины в нарядах восемнадцатого века; были здесь и более поздние изображения – дагерротипы, ферротипы и первые фотографии. В холле висела пожелтевшая карта Сан-Доминго в грязной раме. Обратил внимание доктор и на потемневшее полотно, изображающее большой плантаторский дом.

А драгоценности на его пациентке! Они, несомненно, фамильные – достаточно взглянуть на старинные оправы. Но какой смысл нацеплять все это на женщину, которая вот уже семь лет как не произнесла ни слова и не сделала самостоятельно ни одного движения?

Сиделка рассказывала, что она никогда не снимает цепочку с изумрудным кулоном, даже когда купает мисс Дейрдре.

– Позвольте мне открыть вам маленький секрет, доктор: не вздумайте когда-либо дотронуться до этого кулона!

«Это почему?» – хотел было спросить доктор, но промолчал. С тяжелым чувством он следил за тем, как сиделка надевает на его пациентку рубиновые серьги и бриллиантовое кольцо.

Точно покойницу наряжает, подумалось ему. А за стенами дома темные дубы хлестали ветвями по пыльным оконным сеткам. И сад шелестел на отупляющей жаре.

– Взгляните-ка на ее волосы, – с нежностью говорила сиделка. – Вы когда-нибудь видели такие прекрасные волосы?

Действительно, длинные, на удивление красивые волосы – темные, густые, вьющиеся. Сиделка любила расчесывать их, наблюдая, как под гребнем они закручиваются в завитки. А глаза пациентки, при полной бессмысленности взгляда, были ясно-голубыми. Но из уголка рта мисс Дейрдре почти постоянно сочилась тонкая серебряная струйка слюны, отчего на груди ее белой ночной рубашки темнело не просыхающее пятно влаги.

– Поразительно, что никто не попытался украсть эти драгоценности, – сказал доктор, обращаясь больше к самому себе, – Ведь она настолько беспомощна.

Сиделка одарила его надменной, понимающей улыбкой.

– Никто из работающих здесь не стал бы и пытаться.

– Но ведь она часами сидит одна на боковой террасе. Ее можно увидеть с улицы.

Сиделка засмеялась.

– Не беспокойтесь об этом, доктор. Люди вокруг не настолько глупы, чтобы войти в эти ворота. Разве что только старый Ронни приходил подстригать лужайку, но он всегда это делал, целых тридцать лет, просто в последнее время у старика не все в порядке с головой.

– Тем не менее… – пробормотал доктор, но тут же прикусил язык.

В самом деле, как он может говорить об этом в присутствии безмолвной женщины, способной лишь слегка поводить глазами, несчастной, чьи руки остаются в той позе, в какой их сложит сиделка, а ноги безжизненно касаются истертого пола? Как легко можно забыться, перестать думать об уважении к этому бедному созданию! Кто знает, до какой степени она способна понимать смысл ведущихся в ее присутствии разговоров.

– Можно было бы иногда выводить ее на солнце, – переменил тему доктор. – У нее такая бледная кожа.

Но он сознавал, что гулять в саду невозможно, даже вдалеке от зловония бывшего бассейна. Из-под дикой лавровишни пробивались заросли колючих бугенвиллей. Статуи пухленьких херувимчиков, заляпанные осклизлой грязью, точно призраки выглядывали из разросшихся кустов лантаны.

А когда-то здесь играли дети.

Кто-то из них – мальчик или девочка? – вырезал на толстом стволе гигантского миртового дерева, растущего у забора, слово «Лэшер».[1] Буквы врезались настолько глубоко, что теперь белели на фоне восковой коры. Странное, надо сказать, слово. И странно, что с ветки стоящего в отдалении дуба до сих пор свисают всеми забытые деревянные качели.

Доктор направился к одинокому дереву, присел на качели и оттолкнулся ногами от примятой травы – качели дернулись, заскрипели проржавевшие цепи…

Отсюда южный фасад дома показался доктору громадным и потрясающе красивым. Цветущие лианы карабкались, минуя закрытые зелеными ставнями окна, до самой крыши, до двойных труб над верхним этажом. Колеблемые легким ветром ветви бамбука ударяли по оштукатуренным каменным стенам. Банановые деревья с блестящими листьями настолько разрослись вширь и ввысь, что образовали возле кирпичной стены настоящие джунгли.

Эта старая усадьба чем-то напоминала его пациентку – такая же прекрасная, но потерянная во времени и никому не нужная.

Лицо мисс Дейрдре можно было бы назвать очаровательным, не будь оно совершенно безжизненным. Видела ли она подрагивающие за окнами тонкие пурпурные завитки вистерии и удивительное разнообразие всех остальных цветов? Способны ли ее глаза разглядеть за деревьями белый дом с колоннами, стоящий на другой стороне улицы?

Однажды доктор поднимался вместе с мисс Дейрдре и сиделкой в диковинном, но исправно работающем лифте с медными дверцами и вытертым ковриком внутри. Когда кабинка тронулась, выражение лица Дейрдре ничуть не изменилось. Звук лифтового мотора, похожий на грохот маслобойки, встревожил доктора, В его воображении этот механизм рисовался как нечто древнее, покрытое толстым слоем пыли, черное и липкое от грязи.

В санатории, где работал доктор, он, естественно, забросал вопросами пожилого психиатра, своего непосредственного начальника.

– Я вспоминаю себя в вашем возрасте, – сказал старик. – Тогда я намеревался вылечить всех своих пациентов. Я собирался разубеждать параноиков, возвращать шизофреников в реальный мир и заставлять кататоников пробудиться. Вы, сынок, ежедневно устраиваете ей такую же встряску. Но в этой женщине не осталось ничего от нормального человека. Мы просто делаем все, что в наших силах, дабы удержать ее от любых крайних проявлений… Я имею в виду возбуждение.

Возбуждение? Вот, значит, в чем причина введения его пациентке сильнодействующего лекарства? Ведь даже если завтра прекратить делать ей уколы, пройдет не меньше месяца, прежде чем действие препарата полностью прекратится, Дозы были настолько велики, что другого пациента они попросту убили бы. До такого лекарства надо «дорасти».

Но если ее столько времени держат на лекарствах, разве можно с уверенностью судить об истинном состоянии здоровья этой женщины? Если бы ему удалось сделать ей электроэнцефалограмму…

Приблизительно через месяц после первого посещения дома мисс Дейрдре доктор попросил разрешения ознакомиться с ее историей болезни. Просьба была вполне обычной, и никто ничего не заподозрил. Доктор просидел в санатории за письменным столом целый день, разбирая каракули десятков его коллег и читая их туманные и противоречивые диагнозы: мания, паранойя, полное истощение, бредовое состояние, психический срыв, депрессия, попытка самоубийства… Доктор двигался назад во времени, к подростковым годам Дейрдре. Нет, даже дальше: когда девочке было десять лет, какой-то врач осматривал ее в связи с подозрением на «слабоумие».

Скрывалось ли за этими рассуждениями хоть что-то стоящее? Где-то в дебрях чужой врачебной писанины доктор обнаружил сведения о том, что в восемнадцать лет его пациентка родила девочку и отказалась от ребенка, находясь в «тяжелом параноидальном состоянии».

Так, значит, поэтому к его пациентке применяли то шоковую терапию, то инсулиновую блокаду? И что она вытворяла с сиделками, если те без конца уходили, жалуясь на «физические нападения»?

Одна из записей сообщала, что Дейрдре «сбежала», другая свидетельствовала о ее «насильственном водворении» обратно. Доктор обнаружил, что дальше в истории болезни недостает страниц. Что происходило с Дейрдре на протяжении нескольких последующих лет, оставалось загадкой. В 1976 году чьей-то рукой было написано: «Необратимое повреждение мозга. Пациентка отправлена домой. Для предотвращения паралича и маниакальных состояний предписаны инъекции торазина».

История болезни Дейрдре не содержала ровным счетом никаких ценных сведений, способных пролить свет на истинное положение вещей. Доктор почувствовал себя обескураженным. Интересно, хоть кто-то из этого легиона эскулапов разговаривал с Дейрдре, как это делал сейчас он сам, сидя рядом с ней на боковой террасе?

– Сегодня прекрасный день, не правда ли, Дейрдре?

И действительно, легкий ветерок наполнен множеством восхитительных ароматов. Запах гардений вдруг сделался дурманящим, однако не стал от этого менее приятным. На мгновение доктор закрыл глаза.

Интересно, какие чувства она испытывает к нему? Ненавидит? Смеется над ним? Или вообще не осознает его присутствия? Только сейчас он заметил в ее волосах несколько седых прядок. Рука Дейрдре холодна как лед, и прикосновение к ней не доставляет удовольствия.

Вошла сиделка, держа в руке голубой конверт. Внутри оказалась моментальная фотография.

– Это от вашей дочери, Дейрдре. Видите? Ей уже двадцать четыре года.

Сиделка держала снимок так, чтобы его видел и доктор… Девушка стояла на палубе большой белой яхты, и ветер развевал ее белокурые волосы. Хорошенькая, очень хорошенькая. «Залив Сан-Франциско, 1983 год» – было написано на обороте снимка.

В лице Дейрдре ничего не изменилось. Сиделка откинула черные волосы со лба своей подопечной. Потом махнула снимком в сторону доктора.

– Видите эту девушку? Она тоже доктор!

Виола высокомерно кивнула.

– Пока еще она интерн, но станет настоящим врачом, как вы, это уж точно.

Возможно ли такое? Неужели эта девушка никогда не приезжала навестить собственную мать? Доктор неожиданно почувствовал неприязнь к хорошенькой блондинке. Разумеется, она «станет настоящим врачом».

Сколько же времени прошло с тех пор, как его пациентка в последний раз надевала платье и туфли? Ему вдруг нестерпимо захотелось включить для нее радио. Быть может, ей было бы приятно послушать музыку. Сама сиделка целыми днями глазела по телевизору мыльные оперы, устроившись на задней кухне.

Постепенно доктор перестал доверять сиделкам, равно как и теткам своей пациентки.

Та, долговязая, которая подписывала чеки на выплату ему гонорара, – мисс Карл – служила адвокатом, хотя ей, должно быть, уже перевалило за семьдесят. В свой офис на Каронделет-стрит и обратно она ездила на такси, поскольку подняться по высоким деревянным ступенькам в вагон новоорлеанского трамвая ей было уже не по силам. Как-то, встретив доктора у ворот, она рассказала ему, что в течение пятидесяти лет ездила на трамвае.

Однажды Виола, расчесывая волосы Дейрдре, как обычно медленно и осторожно водя по ним гребнем, заметила:

– Да, мисс Карл очень умна. Она работает с судьей Флемингом. Одна из первых женщин, окончивших Школу права имени Лойолы, – поступила туда в семнадцать лет. Ее отец – старый судья Макинтайр и она всегда им гордилась.

Мисс Карл никогда не разговаривала с Дейрдре, по крайней мере в присутствии доктора. С его пациенткой общалась – и, как ему казалось, весьма неуважительно, даже грубо – Другая тетка, дородная мисс Нэнси.

– Говорят, у мисс Нэнси никогда не было особых шансов получить образование, – сплетничала сиделка. – Вечно хлопоты по дому и забота о других. Такой же была здесь и старая мисс Белл.

В поведении мисс Нэнси ощущалось что-то угрюмое, почти вульгарное. Грузная, неопрятная, в своем вечном переднике, она тем не менее разговаривала с сиделкой нарочито покровительственным тоном. Когда мисс Нэнси смотрела на Дейрдре, на ее губах появлялась едва заметная глумливая усмешка.

Отношение к больной со стороны мисс Милли – самой старшей из трех теток – еще можно было назвать родственным. Классический старушечий наряд мисс Милли – черное шелковое платье и башмаки со шнуровкой – неизменно дополняли потертые перчатки и небольшая черная соломенная шляпка с вуалью, без которых доктор не видел ее ни разу. Мисс Милли приветливо улыбалась доктору и не забывала поцеловать Дейрдре.

– Милая моя бедняжечка, – с дрожью в голосе неизменно говорила она при этом.

Как-то доктор нашел мисс Милли стоящей на разбитых плитах возле бассейна.

– Все кончено, все позади, доктор, – печально произнесла она.

Доктор не имел права приставать с расспросами, но при упоминании о том, что трагическое событие действительно имело место, внутри у него что-то встрепенулось.

– А как Стелла любила здесь плавать, – продолжила мисс Милли. – Она-то и построила этот бассейн. У нее всегда было такое множество планов и мечтаний. Вы знаете, ведь именно Стелла установила в доме лифт. И таких дел она совершила множество. А какие вечеринки она устраивала! Помню, в доме собирались сотни людей, накрытые столы расставляли по всей лужайке, и оркестры играли. Вы слишком молоды, доктор, чтобы помнить ту жизнерадостную музыку. Стелла заказала драпировку для двухсветного зала. А теперь ткань слишком обветшала, чтобы ее почистить. Нам сказали, что при малейшем прикосновении она просто расползется. И опять-таки Стелла проложила дорожки из плитняка вокруг всего бассейна. Видите, те плиты, что спереди и сбоку, – они похожи на старинные флаги…

Старуха умолкла, указывая рукой в направлении длинной стены дома, туда, где находился дальний дворик, ныне буйно заросший травами. Она словно была не в состоянии говорить дальше. Потом мисс Милли медленно подняла голову и посмотрела на видневшееся под крышей чердачное окно.

«Но кто такая Стелла?» – хотелось спросить доктору.

– Милая бедняжка Стелла.

Доктор мысленно видел бумажные фонарики, свисавшие с деревьев.

Возможно, эти женщины просто слишком стары. А та, молодая, – интерн или кто она там еще? – находится за две тысячи миль отсюда..

Мисс Нэнси часто задирала безгласную Дейрдре. Обычно она наблюдала, как сиделка ведет больную, а затем, кричала несчастной прямо в ухо:

– Ну же, возьми ноги в руки! Ты же великолепно знаешь, что можешь ходить сама, когда захочешь!

– У мисс Дейрдре все в порядке со слухом, – прерывала ее выпад сиделка. – Доктор говорит, что она прекрасно слышит и видит.

Однажды, когда мисс Нэнси подметала лестницу, ведущую в зал, доктор попытался задать ей вопрос. Быть может, думал он, в состоянии гнева она прольет хоть немного света на эту историю.

– Вы когда-либо замечали хоть малейшие перемены в ее состоянии? Она когда-нибудь разговаривает… произносит хотя бы слово?

Женщина, сощурившись, долго глядела на доктора. Пот струился по ее круглому лицу. Переносица болезненно покраснела от тяжести сидевших на ней очков.

– Я скажу вам, что интересует меня! – ответила мисс Нэнси. – Кто будет ухаживать за ней, когда нас не станет? Думаете, ее избалованная доченька, что сидит себе в Калифорнии, вернется и возьмет на себя все заботы? Эта девчонка даже имени своей матери не знает. Снимки сюда присылает Элли Мэйфейр. – Мисс Нэнси презрительно фыркнула – Нога Элли Мэйфейр не ступала в этот дом с того самого дня, когда девчонка появилась на свет. Она и приходила лишь затем, чтобы забрать ребенка. Все, что она хотела, это взять новорожденную девчонку, ибо она не могла иметь детей и до смерти боялась, что муж ее бросит. Там, где они живут, он – большая юридическая шишка. Вам известно, что Карл заплатила Элли? Заплатила за то, чтобы девчонка никогда не возвращалась домой. Точнее, чтобы убрать ее из дома, – таков был замысел. Она заставила Элли подписать бумагу.

Толстуха горько усмехнулась и вытерла руки о передник.

– Ее отвезли в Калифорнию, к Элли и Грэму, чтобы она жила в шикарном доме на берегу залива Сан-Франциско и каталась на большой яхте. Вот что случилось с дочерью Дейрдре.

Значит, девушка ничего не знает, подумал доктор, но вслух не произнес ни слова.

– Пусть Карл и Нэнси остаются здесь и обо всем заботятся! – продолжала толстуха. – Знакомая семейная песенка. Пусть Карл подписывает чеки, а Нэнси стряпает и драит дом. Интересно знать, какого черта здесь ошивается Милли и чем она занимается? Милли всего-навсего ходит в церковь и молится за всех нас. Ну разве не великое занятие? Тетушка Милли еще более бесполезна, чем была когда-то тетушка Белл. Я вам скажу, что лучше всего умеет тетушка Милли. Срезать цветы. Тетушка Милли без конца срезает розы, а потом кусты дичают. – Мисс Нэнси громко засмеялась – и смех ее едва ли можно было назвать приятным, – а затем прошествовала мимо доктора в спальню пациентки, вцепившись в засаленную ручку швабры. – Нельзя попросить сиделку подмести пол! Нет, как же, они теперь не унижаются до этого! Скажите на милость, почему какая-то там сиделка не может подмести пол?

В спальне Дейрдре царили чистота и порядок. Скорее всего, эта большая, полная воздуха комната, выходящая на северную сторону, была хозяйской спальней. В мраморном камине лежал пепел. А такие массивные кровати, как та, на которой спала Дейрдре, – с высоким балдахином из орехового дерева и стеганого шелка, – делали в конце прошлого века.

Доктору понравился запах мастики и свежего белья. Однако расставленные по всей комнате религиозные предметы производили весьма устрашающее впечатление. На мраморном туалетном столике он увидел статую Святой Девы с обнаженным красным сердцем в груди – зрелище зловещее и отталкивающее. Чуть поодаль – распятие с фигуркой истерзанного, скорчившегося Христа, натуралистично раскрашенной, вплоть до темных струек крови, вытекавших из-под пронзивших руки гвоздей. В красных бокалах, возле которых лежал кусочек высохшей пальмы, горели свечи.

– Она уделяет внимание всем этим религиозным штучкам? – спросил доктор.

– Черта с два, – ответила мисс Нэнси, наводя порядок в ящиках туалетного столика, откуда резко пахнуло камфарой. – Как же, великое благо сотворят эти святые под здешней крышей!

Сквозь выгоревшие атласные абажуры виднелись четки, свешивавшиеся с медных, украшенных гравировкой ламп. Казалось, в этой комнате десятилетиями ничего не менялось. Неподвижно замерли желтые кружевные занавеси, успевшие кое-где истлеть. Они словно ловили в плен бившие в окна солнечные лучи, а вместо них посылали в комнату свой собственный свет – тусклый и мрачный.

На мраморной крышке столика возле кровати стояла шкатулка с драгоценностями. Крышка была откинута, словно внутри лежали дешевые стекляшки, а не настоящие камни. Даже доктор, слабо разбиравшийся в таких вещах, не сомневался в их огромной ценности.

Возле шкатулки стояла фотография дочери-блондинки. А за ней – более старый, выцветший от времени снимок той же девушки: она и в детстве была весьма миленькой. Под снимком было что-то нацарапано. Доктору удалось разобрать лишь часть надписи: «…Школа Пасифик-Хейтс, 1966…»

Едва доктор дотронулся до бархатной обивки шкатулки с драгоценностями, мисс Нэнси резко обернулась и крикнула:

– Доктор, не трогайте там ничего!

– Боже мой, неужели вы думаете, что я вор?

– Вы многого не знаете об этом доме и о своей пациентке. Как вы думаете, доктор, почему здесь поломаны все ставни? Почему они готовы вот-вот сорваться с петель? А почему отвалилась с кирпичей штукатурка? – Мисс Нэнси замотала головой, отчего затряслись ее дряблые щеки и искривился бесцветный рот. – Только позвольте кому-нибудь попытаться починить эти ставни. Или попросите кого-нибудь приставить к стене лестницу и попробовать покрасить этот дом…

– Я не понимаю, о чем вы, – пробормотал доктор.

– Никогда не прикасайтесь к ее камешкам, доктор, вот о чем я говорю. Не трогайте ни в доме, ни вокруг него ни одной вещи, если они не связаны с вашей работой. Взять, например, бассейн. Ведь он весь забит листьями и грязью, но надо же – старые фонтаны по-прежнему действуют. Вы когда-нибудь задумывались об этом? Но только попробуйте закрыть их краны, доктор!

– Но кто…

– Оставьте в покое ее драгоценности, доктор. Вот вам мой совет.

– А что, перемена в окружающей обстановке способна заставить ее заговорить? – в лоб спросил доктор. Терпению его пришел конец, да и перед этой тетушкой он не испытывал такого страха, как перед мисс Карл.

Мисс Нэнси засмеялась.

– Нет, ее это не заставит что-либо сделать, – с презрительной усмешкой ответила она.

Мисс Нэнси с шумом задвинула ящик обратно. Задребезжали стеклянные бусины четок, ударяясь о небольшую статую Иисуса.

– А теперь извините, мне нужно убрать еще и в ванной.

Доктор посмотрел на бородатого Иисуса, указывавшего пальцем на терновый венец вокруг своего сердца.

Быть может, они здесь все не в своем уме? А если он не уберется из этого дома, то, вероятно, и сам лишится рассудка.

Как-то днем, когда доктор находился в столовой один, он вновь увидел то же слово – «Лэшер», – выведенное на покрытом густым слоем пыли столе. Писали как будто кончиком пальца Начертание заглавной буквы было на удивление затейливым. Что же все-таки могло означать это слово? На следующий день надпись исчезла – оказалась стертой вместе с пылью. На его памяти это было первым и последним вторжением в пыльное царство столовой. Серебряный чайный сервиз, стоявший на буфете, давно уже почернел от грязи. Фрески на стенах потускнели, но если бы доктор внимательно вгляделся в них, то увидел бы тот же самый плантаторский дом, что был изображен на картине, висевшей в холле. Долго и внимательно рассматривая люстру, доктор вдруг понял, что ее никогда не переделывали под электричество. Подсвечники по-прежнему сохраняли следы воска. Какой же грустью веяло от всей окружающей обстановки!

Даже ночью, в собственной, вполне современной квартире, выходившей окнами на озеро, доктор не мог избавиться от невеселых мыслей о своей пациентке. Неужели она и спит с открытыми глазами?

– Быть может, это мой долг?.. – вслух произнес доктор.

Но в чем состоит этот долг? Ее врач имел репутацию прекрасного психиатра. Бесполезно оспаривать его диагноз. Бесполезно пытаться провести какой-нибудь дурацкий эксперимент – скажем, вывезти ее за город или принести на террасу приемник. Или… прекратить введение седативных препаратов и посмотреть, к чему это приведет…

Или… снять трубку и связаться с ее дочерью, будущим медиком. «Заставила Элли подписать бумагу…» – вспомнил он. Двадцать четыре года – девочка уже вполне взрослая, чтобы узнать правду о своей матери.

Здравый смысл настойчиво советовал доктору сократить число инъекций. А что касается полного пересмотра диагноза… Он должен был хотя бы предложить это.

– Вам нужно лишь вводить ей лекарство в предписанных дозах, – сказал старый врач, и на сей раз в его голосе ощущалась холодность. – Проводите возле нее по часу в день. Это все, что от вас требуется.

Старый болван!

Не удивительно, что доктор очень обрадовался, впервые встретив у Дейрдре посетителя.

Начался сентябрь, но было по-прежнему жарко. Войдя в ворота, доктор увидел сквозь сетку террасы мужчину, беседовавшего с больной.

Высокий, довольно худощавый брюнет.

Доктора разбирало любопытство. Кто же этот неизвестный? Нужно с ним познакомиться – быть может, он сумеет пролить свет на то, о чем не желают говорить женщины. В самой позе незнакомца – в том, как близко он стоит, склонившись к Дейрдре, – ощущалось нечто интимное. Определенно это давний друг его пациентки.

Однако, когда доктор вошел на террасу, посетителя там не было. Никого не оказалось и в передних комнатах.

– Знаете, я только что видел здесь какого-то мужчину, – сказал доктор вошедшей сиделке. – Он разговаривал с мисс Дейрдре.

– Я его не видела, – отрезала Виола.

Мисс Нэнси лущила горох в кухне. В ответ на вопрос доктора она смерила его долгим взглядом, а затем так резко мотнула головой, что подбородок ее затрясся.

– Не слышала, чтобы кто-то входил.

Что за чертовщина! Да, действительно, незнакомец лишь мелькнул за сетками террасы, но доктор был совершенно уверен, что видел на террасе человека.

– Ну почему, почему вы не можете поговорить со мной?! – обратился доктор к Дейрдре, когда они остались одни и он готовился сделать ей укол. – Если бы только вы могли сказать… хотите ли вы, чтобы вас навещали, если для вас это важно… – Рука женщины была совсем тонкой. Держа наготове шприц, доктор повернулся к пациентке и вдруг увидел, что она пристально смотрит на него! – Дейрдре?

У доктора заколотилось сердце.

Ее глаза закатились влево и уставились в пространство – перед доктором была все та же немая и равнодушная ко всему женщина. И жара, которая уже начала нравиться доктору, вдруг показалась ему гнетущей. Все поплыло перед глазами, он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Лужайка за пыльной и грязной сеткой словно сдвинулась с места…

Доктор ни разу в жизни не падал в обморок, и, когда он задумался о происходящем, вернее, когда он попытался задуматься, он вдруг понял, что беседует с мужчиной. Да, тот человек здесь… точнее, в данный момент его здесь не было… но он только что стоял на террасе! Их беседа находилась в самом разгаре, а сейчас он утерял ее нить. Или нет, это было не так. Доктор неожиданно для себя не мог вспомнить, как долго продолжался их разговор. Странно: столько времени проговорить с человеком и не вспомнить, с чего все началось.

Доктор вдруг осознал, что пытается привести в порядок мысли и получше разглядеть незнакомца. Что тот сказал? Все происходящее совершенно сбивало с толку, поскольку рядом никого не было – никого, кроме Дейрдре, – а значит, и беседовать он ни с кем не мог. Однако он только что сказал брюнету:

– Конечно, следует немедленно прекратить инъекции…

Столь безапелляционную точку зрения, несомненно, следовало бы выслушать старому врачу.

– Да, он глуп! – отозвался брюнет.

В общем, жуть какая-то… и ее дочка, живущая в Калифорнии…

Доктор вздрогнул. Потом вскочил на ноги. Что это было? Он уснул в плетеном стуле на террасе. И видел сон. Жужжание пчел сделалось раздражающе громким, а аромат гардений одурманивал словно наркотическое зелье. Доктор перегнулся через перила и окинул взглядом дворик по левую руку. Кажется, там что-то промелькнуло?

Ничего… Только ветви деревьев, в которых шелестел ветер. Доктор тысячи раз наблюдал в Новом Орлеане этот грациозный танец деревьев – они словно перебрасывали друг другу ветер. Какое приятное, ласковое тепло. «Прекратить инъекции! Она проснется».

По сетке медленно и неуклюже ползла бабочка-монарх. Величественные крылья. Постепенно доктор сосредоточил взгляд на теле этого существа – маленьком, черном и блестящем. Бабочка исчезла. Перед ним было какое-то отвратительное насекомое.

– Я должен пойти домой, – ни к кому не обращаясь, вслух произнес доктор. – Что-то мне нехорошо. Наверное, следует полежать.

Имя того мужчины… Как его звали?.. Доктор только что знал это… такое звучное имя… да, каково значение слова, тем ты и являешься… Но имя действительно было прекрасным… Стоп. Опять начинается. Хватит! Больше он не допустит ничего подобного!

– Мисс Нэнси! – вскакивая со стула, позвал доктор.

Его пациентка по-прежнему смотрела в пространство; на фоне халата сияло изумрудное колье, Весь мир наполнился зеленым светом, дрожащими листьями, неясными очертаниями бугенвиллей.

– Виной всему жара, – прошептал доктор. – А сделал ли я ей укол?

Господи! Да он же уронил шприц, и тот разбился!

– Вы звали меня, доктор? – мисс Нэнси, появилась в дверях в сопровождении темнокожей женщины и сиделки, на ходу вытирая руки о передник.

– Ничего страшного, просто жара, – пробормотал доктор. – Понимаете, я уронил шприц. Но у меня, разумеется, есть другой.

Устремленные на него взгляды женщин были пристальными, изучающими.

«Думаете, я тоже схожу с ума?»

Но в пятницу доктор снова увидел того мужчину.

В тот день он немного запоздал – был срочный вызов в санатории – и теперь, в час ранних осенних сумерек, торопливо шел по Первой улице, не желая мешать семейному обеду. К воротам он уже не подошел, а подбежал.

Мужчина стоял в тени террасы, скрестив руки и опершись плечом о столб. Его темные, широко раскрытые глаза были устремлены на доктора, но взгляд их свидетельствовал о том, что незнакомец погружен в размышления. Высокий, худощавый, в безупречно скроенной одежде.

– Ага, значит, вы все же существуете, – со вздохом облегчения пробормотал доктор. Поднявшись по ступенькам, он протянул незнакомцу руку. – Разрешите представиться: доктор Петри.

Но… Как передать это словами? На крыльце не было ни души.

– Теперь я точно знаю, что не ошибся, – входя в кухню обратился доктор к мисс Карл. – Я видел его на террасе, а потом он просто растаял в воздухе.

– А какое нам дело до того, что вы видели, доктор? – вопросом ответила ему старуха.

Весьма странные слова… До чего же все-таки резка эта женщина! Про нее не скажешь: дряхлая старуха. В своем извечном синем габардиновом платье мисс Карл стояла очень прямо, глаза ее за стеклами очков в проволочной оправе свирепо взирали на доктора, а сомкнутые губы сжались в тонкую линию.

– Мисс Карл, я уже видел этого мужчину возле моей пациентки. Ни для кого не секрет, что в настоящее время она совершенно беспомощна. И если неизвестный человек появляется здесь, когда ему заблагорассудится, и столь же беспрепятственно исчезает…

Впрочем, его мнение никого не интересовало. Мисс Карл либо не поверила ему, либо ей было все равно. А мисс Нэнси даже не подняла головы от тарелки, шумно ковыряясь в ней вилкой. Однако, как заметил доктор, глаза мисс Милли встревоженно перебегали с него на мисс Карл и обратно.

Ну и семейка!

Охваченный раздражением, доктор вошел в пыльную кабинку лифта и нажал черную кнопку на медном пульте.

Бархатные портьеры были задернуты, и в спальне царил почти полный мрак – лишь маленькие свечки потрескивали в красных бокалах. Статуя Святой Девы отбрасывала на стену причудливую тень. Доктору не сразу удалось отыскать выключатель, а когда он его наконец нашел и повернул, зажглась лишь маленькая лампа возле кровати. Рядом с лампой стояла раскрытая шкатулка для драгоценностей. Да-а… впечатляющая вещица.

При виде пациентки у доктора перехватило горло. Она лежала с открытыми глазами, черные волосы разметались по несвежей, в пятнах, подушке, на щеках играл непривычный румянец.

Что это? Кажется ее губы шевелятся?..

– Лэшер…

Что она прошептала? Какое слово произнесла? Она ведь сказала «Лэшер», именно это слово. То самое, которое было вырезано на дерезе и которое доктор увидел начертанным на пыльном обеденном столе. К тому же… где-то он уже слышал это слово… И поэтому знал, что это имя. По спине поползли мурашки: его пациентка, находящаяся в состоянии кататонии, заговорила! Нет, хватит! Все это, конечно же, лишь плод его воображения! Причиной всему его непомерное желание, чтобы нечто подобное когда-нибудь случилось, чтобы с нею произошла чудесная перемена. Дейрдре, как обычно, лежала в состоянии транса. Любого другого такая доза торазина непременно убила бы…

Доктор поставил свой чемоданчик сбоку от кровати. В то время как он аккуратно наполнял шприц лекарством, в голову снова пришла все та же мысль: что, если ввести пациентке лишь половину дозы, или четверть, или вообще не делать укол, а просто посидеть подле нее и понаблюдать?.. И вдруг доктор отчетливо увидел, как он поднимает Дейрдре на руки и выносит из дома… как везет ее на машине за город… Вот они бредут рука об руку по тропинке, вьющейся среди травы до самой дамбы над рекой. Дейрдре улыбается, и ветер треплет ее волосы…

Что за ерунда! Уже половина седьмого, он изрядно запоздал с уколом. Ну вот, шприц готов.

В этот момент его словно что-то толкнуло. Доктор был уверен, что именно так и было, хотя и не мог разобрать, куда пришелся толчок. Он качнулся, ноги подкосились, и шприц полетел на пол.

Придя в себя, доктор обнаружил, что стоит на коленях и внимательно разглядывает густую бахрому пыли, скопившейся на полу под кроватью.

– Что за чертовщина!

Восклицание вырвалось прежде, чем ему удалось совладать с собой. Шприц для подкожных инъекций куда-то запропастился. Наконец он увидел его в нескольких ярдах от себя, за комодом. Но шприц был сломан, нет, даже раздавлен, словно кто-то на него наступил. Весь торазин вытек из сплющенного пластмассового цилиндрика прямо на дощатый пол.

– Что происходит? – прошептал доктор, поднимая с пола изуродованный шприц.

Конечно же, у него были с собой запасные шприцы – дело не в этом. А в том, что сейчас повторилась та же история, что и на террасе… Доктор подошел к постели и стал вглядываться в лежащую на ней женщину, снова и снова задавая себе все тот же вопрос: «Боже милостивый, что же здесь творится?»

На доктора вдруг пахнуло жаром. Легкий шелест… Какое-то движение в комнате… Лишь бусины четок, висевших на медной лампе, вздрогнули. Доктор отер пот со лба. Он продолжал всматриваться в лицо Дейрдре, но до его сознания постепенно дошло, что по другую сторону кровати стоит темная фигура: темная жилетка, пиджак с темными пуговицами… Доктор поднял голову и увидел, что это мужчина.

В доли секунды удивление сменилось ужасом – происходящее не было ни галлюцинацией, ни сном. Мужчина находился здесь, и мягкий, внимательный взгляд его карих глаз был устремлен прямо на доктора. В следующее мгновение человек исчез. В комнате стало холодно. Ветер теребил портьеры. Доктор услышал собственный крик, точнее, если быть до конца честным, – вопль.

В тот же вечер, в десять часов, доктор был поставлен в известность о прекращении его визитов к Дейрдре. Старый психиатр лично явился в его квартиру. Они спустились вниз, к озеру, и медленно пошли по бетонной набережной.

– Ох эти старинные кланы, с ними не повоюешь. Не думаю, что вы захотите ввязаться в дело против Карлотты Мэйфейр. Эта женщина всех знает. Вы и представить себе не можете, сколько людей по тем или иным причинам считают себя обязанными ей или судье Флемингу. А этим людям принадлежит в городе едва ли не все. И если вы только…

– Говорю вам, я это видел, – упрямо твердил доктор.

Однако старый психиатр не обращал внимания на его слова. Старик не сводил со своего молодого коллеги цепкого взгляда, и в его глазах читалось плохо скрываемое подозрение, хотя тон беседы неизменно оставался вполне дружеским.

– Да, знаете ли, эти старинные кланы…

Впредь доктору запрещено появляться в этом доме.

Он больше ничего не сказал старому психиатру. Честно говоря, доктор чувствовал себя в дурацком положении. Ведь он ни в коем случае не принадлежал к тем, кто верит в привидения! Но в данный момент он не мог привести старику ни единого разумного довода относительно Дейрдре, ее состояния и необходимости пересмотра доз вводимого ей препарата. Его уверенность куда-то пропала.

Да, доктор не сомневался, что видел ту фигуру. Трижды! И до конца своих дней не сможет забыть тот неясный, воображаемый разговор. Незнакомец действительно присутствовал, но в бестелесной форме! И доктор знал его имя: мужчину звали… Лэшер!

Но даже если не принимать во внимание эту похожую на сон беседу, если обвинить во всем странную тишину усадьбы и адскую жару, если допустить, что имя было подсказано вырезанной на стволе надписью… есть то, что невозможно отбросить: ведь он своими глазами отчетливо видел человеческую фигуру. И никто не заставит его поверить, что этого не было.

Проходили недели, но работа в санатории не смогла заставить доктора забыть о том, что произошло. Тогда он попытался описать увиденное, стараясь вспомнить все подробности, не упустить ни одной детали… Темные волосы незнакомца были слегка вьющимися. Глаза большие. Бледная кожа, такая же, как у несчастной Дейрдре. Молодой человек, на вид – не более двадцати пяти. Невыразительное лицо. Доктор вспомнил даже его руки – тоже ничего примечательного: просто красивые руки. Удивительно, но, несмотря на худобу, мужчина был пропорционально сложен. Необычной казалась лишь его одежда: не покрой костюма, который был достаточно распространенным, а сама текстура ткани, столь же гладкая, как и лицо незнакомца. Казалось, что одежда, тело и лицо были из одного и того же материала.

Однажды утром доктор проснулся с поразительно четкой мыслью: тот таинственный человек не хотел, чтобы Дейрдре вводили седативные препараты! Он знал об их разрушительном действии. А больная, естественно, была беспомощна и не могла выступить в свою защиту. Призрак ее оберегал!

«Ну кто, ей-богу, поверит во все это?» – думал доктор. Ему захотелось вернуться в родной дом в штате Мэн и работать в отцовской клинике, а не в этом сыром, чужом городе. Отец сумел бы понять. Впрочем, нет. Его это лишь встревожило бы.

Доктор попытался было «окунуться с головой в работу». Но санаторий, по правде говоря, был местом скучным. Работа не отнимала много времени. Старый психиатр поручил ему нескольких новых пациентов, однако их заболевания не представляли особого интереса. Тем не менее доктор понимал, что необходимо работать и вести себя как ни в чем не бывало, дабы развеять все подозрения старика на его счет.

Когда осень сменилась зимой, доктору стала сниться Дейрдре – здоровая, жизнерадостная: вот она стремительно идет по городской улице, и ветер развевает ее волосы. Всякий раз, просыпаясь после подобного сна, доктор гадал, жива ли еще несчастная женщина. Вполне могло случиться, что она умерла.

Наступила весна. Доктор уже целый год прожил в Новом Орлеане. Ощутив однажды нестерпимую потребность вновь увидеть тот дом, он доехал в старом такси до Джексон-авеню и оттуда, как всегда прежде, пошел пешком.

Ничего не изменилось: террасы все так же скрывались за пышно цветущими колючими бугенвиллеями, в запущенном саду мелькали маленькие белокрылые бабочки, сквозь черную металлическую решетку пробивались оранжевые цветки лантаны.

И Дейрдре все так же сидела в кресле-качалке на боковой террасе, затянутой ржавой сеткой от насекомых.

Доктор испытал нестерпимую душевную боль. Пожалуй, такого беспокойства он еще не чувствовала своей жизни. Хоть кто-нибудь должен как-то помочь этой женщине!

Потом доктор бесцельно бродил по городу и в конце концов очутился на незнакомой грязной и людной улице. На глаза ему попался захудалый кабачок. Внутри заведения царили приятная прохлада – спасибо кондиционерам! – и относительная тишина. Лишь несколько стариков негромко беседовали за стойкой бара. Доктор взял пиво и отправился в самый дальний угол зала.

То состояние, в котором по-прежнему пребывала Дейрдре Мэйфейр, вызывало в его душе мучительную боль. А тайна мужчины-призрака лишь усугубляла терзания. Доктор вспомнил о живущей в Калифорнии дочери Дейрдре. Набраться смелости и позвонить ей? Поговорить как врач с врачом… Но он даже не знает ее имени!

– К тому же у тебя нет права вмешиваться, – шепотом убеждал он себя, с удовольствием потягивая холодное пиво и время от времени вслух произнося странное имя: – Лэшер…

Что это за имя – Лэшер? Дочь Дейрдре непременно примет его за сумасшедшего! Доктор сделал еще один большой глоток.

Ему вдруг показалось, что в зале стало чересчур жарко, словно кто-то открыл дверь и впустил раскаленный ветер пустыни. Даже старики, восседавшие за стойкой со своим пивом, заметили это. Доктор видел, как один из них вдруг вытер лицо грязным носовым платком, а потом вернулся к прерванному спору.

Поднося к губам кружку, доктор увидел прямо перед собой все того же таинственного человека – он сидел за столиком у входной двери.

То же восковое лицо, карие глаза. Та же безупречная одежда из необычной ткани, настолько гладкой, что в полумраке кабачка казалось, будто она слегка светится.

Старики за стойкой продолжали беседовать как ни в чем не бывало, а доктор ощутил нарастающий внутри неподдельный ужас, знакомый ему с того вечера в полутемной спальне Дейрдре Мэйфейр.

Мужчина сидел не шелохнувшись и пристально смотрел на доктора. Их разделяло менее двадцати футов. Яркий дневной свет, проникавший сквозь окно, освещал сбоку его лицо и четко очерчивал линию плеча.

Он здесь! Рот доктора наполнился слюной, к горлу подступила тошнота. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Люди подумают, что он перепил. Одному Богу известно, что случится в следующий момент… Доктор изо всех сил старался удержать в руке кружку. Только не дать панике завладеть им, как это случилось в спальне Дейрдре!

Но произошло другое: мужчина задрожал, словно изображение на экране, и исчез прямо на глазах у доктора. По залу пронесся холодный ветер.

Бармен обернулся и схватил грязную салфетку, не давая ей улететь. Где-то громко хлопнула дверь. Казалось, разговор за стойкой сделался громче. В висках у доктора застучало.

– Схожу с ума! – прошептал он.

Никакая сила на земле не уговорит его еще раз пройти мимо дома Дейрдре Мэйфейр.

Возвращаясь домой вечером следующего дня, доктор он снова увидел странного незнакомца. Это произошло возле кладбища в районе Кэнел-бульвара. Мужчина стоял под фонарем, в желтом свете которого фигура совершенно отчетливо выделялась на фоне белой как мел кладбищенской стены.

Видение было мимолетным, но доктор знал, что не ошибся. Его охватила непреодолимая дрожь. На какое-то время он словно забыл, как управлять машиной, а потом ринулся вперед, нарушая все правила и не думая о последствиях, как будто брюнет гнался за ним. Лишь оказавшись в собственной квартире, доктор почувствовал себя в безопасности.

Еще через день, в пятницу, он увидел этого человека при ярком дневном свете на Джексон-сквер – тот неподвижно стоял на траве. Проходившая мимо женщина обернулась и бросила мимолетный взгляд на стройного брюнета. Да, он, несомненно, был там, как, впрочем, до этого и в других местах! Доктор бросился бежать по улицам Французского квартала. У подъезда какой-то гостиницы он прыгнул в такси и приказал водителю ехать как можно быстрее. Не важно куда, только бы выбраться отсюда!

В последующие дни страх доктора сменился ужасом. Он не мог ни есть, ни спать. Не в силах был на чем-либо сосредоточиться. В крайне подавленном состоянии он бродил из угла в угол. Встречаясь со старым психиатром, доктор неизменно взирал на него с немой яростью.

Да разве мог он вести себя иначе с этим монстром, которого и близко нельзя было подпускать к несчастной женщине? Хватит уколов и шприцов! Довольно лекарств, получаемых из рук этого чудовища!

«Неужели вы не видите, что я перестал быть вашим врагом?»

Доктор сознавал: просить кого-либо о помощи или понимании рискованно для его репутации и даже для всей его будущей карьеры. Психиатр столь же безумный, как и его пациенты?.. Доктор был в отчаянии. Нужно бежать от этого призрака. Кто знает, когда тот может явиться снова? А что, если он способен проникнуть даже в его квартиру?

В понедельник утром у доктора окончательно сдали нервы. Входя с трясущимися руками в кабинет старого психиатра, он не раздумывал над тем, что скажет. Все! Он больше не в состоянии выдерживать такое напряжение. Вскоре он поймал себя на том, что несет старику какую-то чушь насчет тропической жары, головных болей, бессонных ночей и необходимости побыстрее оформить его увольнение.

В тот же день он уехал из Нового Орлеана.

Только очутившись в Портленде и чувствуя себя в полной безопасности за стенами отцовского кабинета, доктор наконец нашел в себе силы рассказать всю историю от начала до конца.

– Его лицо никогда не выражало угрозу, – объяснял он отцу. – Скорее, оно было каким-то странным, совершенно без морщин. И ласковым… Как образ Христа, висевший на стене в ее комнате. Он просто внимательно смотрел на меня. Но этот призрак стремился помешать мне делать ей уколы! И он пытался меня напугать.

Отец терпеливо выслушал доктора, но не спешил с ответом. Наконец он стал неторопливо рассказывать о странных событиях, свидетелем которых ему довелось быть за годы работы в психиатрических клиниках. Бывали случаи, когда врачи словно заражались неврозами и психозами от своих пациентов. Один его знакомый врач, лечивший кататоников, сам впал в кататоническое состояние.

– Самое главное для тебя сейчас, Ларри, это хороший отдых, – сказал отец. – Он избавит тебя от всех последствий пережитого потрясения. И больше никому не рассказывай об этом.

Прошло несколько лет. Доктор успешно работал в своем родном городе в штате Мэн. Постепенно у него создалась собственная обширная частная практика.

Что касается того призрака, он остался в Новом Орлеане, вместе с воспоминаниями о Дейрдре Мэйфейр, неподвижно сидящей в своем кресле.

И все же доктору не давал покоя страх, что рано или поздно он вновь столкнется с таинственным существом. Ведь если такая встреча произошла однажды, она может повториться при совершенно иных обстоятельствах. Время, проведенное в сыром и мрачном Новом Орлеане, не прошло даром: тот ужас, который пришлось пережить доктору, навсегда изменил его восприятие мира.

И вот теперь, стоя у окна в полутемном номере нью-йоркского отеля, доктор чувствовал, как минувшие события снова завладевают им. И он прибегнул к уже старому, тысячи раз испытанному способу: стал анализировать эту странную историю, пытаясь отыскать и постичь ее глубинный смысл.

Действительно ли это привидение охотилось за ним в Новом Орлеане, или же он неправильно истолковал действия молчаливого призрака?

Возможно, тот мужчина вовсе и не стремился его напугать. А что, если он всего лишь просил доктора позаботиться о несчастной женщине? Вполне вероятно и такое объяснение: появление призрака было результатом странной и необъяснимой проекции отчаянных мыслей самой Дейрдре, разум которой, лишенный каких-либо иных способов общения, посылал окружающим неясные образы.

Но и эта идея не приносила успокоения. Слишком жутко вообразить, чтобы беспомощная женщина просила его о чем-то через посредничество… призрака, который к тому же по каким-то неведомым причинам не мог разговаривать, а лишь на несколько мгновений возникал перед доктором.

Но кто способен постичь истинный смысл этой странной головоломки? Кто отважится подтвердить правоту доктора?

Может, этот англичанин, Эрон Лайтнер, коллекционирующий истории о привидениях, который дал ему визитную карточку со словом «Таламаска»? Он говорил, что хочет помочь тому спасенному утопленнику из Калифорнии. Доктор вспомнил его слова: «Возможно, этот человек не знает, что подобное происходило и с другими. Быть может, мне необходимо рассказать ему, что и другие люди возвращались с порога смерти, обладая аналогичными способностями».

Да, действительно. Вполне вероятно, что, узнав о встречах других людей с призраками, он испытает облегчение.

Но увидеть призрака – это еще не самое худшее. Нечто гораздо более ужасное, чем страх, заставляло доктора вновь и вновь возвращаться на террасу с проржавевшими сетками, к неподвижной фигуре женщины в кресле-качалке. Этим нечто было чувство вины – непростительной вины в том, что он не предпринял более энергичных усилий, не сделал всего, что было в его силах, чтобы помочь Дейрдре, – он даже не позвонил на Западное побережье ее дочери.

Над городом вставал новый день. Доктор долго наблюдал, как меняется небо, как тускнеет свет реклам на грязных стенах окрестных домов. Наконец он направился к гардеробу и достал из кармана пиджака визитку англичанина:

Доктор поднял телефонную трубку.

К удивлению самого доктора, его рассказ длился уже целый час – он старался воскресить в памяти малейшие детали минувших событий. Он не возражал против включенного маленького магнитофона, подмигивавшего красным глазком, – в конце концов, он не называл ни конкретных имен, ни номеров домов, ни даже дат. Речь шла просто об одном из старых домов в Новом Орлеане. Доктор все говорил и говорил… И только завершив свое повествование, он сообразил, что за все это время не притронулся к завтраку, однако успел опустошить несметное число чашек кофе.

Лайтнер оказался превосходным слушателем. Он ни разу не прервал рассказчика и лишь слегка кивал, словно подбадривая. Однако, закончив свой рассказ и наблюдая, как Лайтнер убирает в портфель магнитофон, доктор не испытал облегчения – напротив, он чувствовал себя весьма глупо и даже не удосужился попросить копию записи.

Первым молчание нарушил Лайтнер.

– Я должен вам кое-что объяснить, – начал он, кладя поверх чека несколько купюр. – Надеюсь, мои слова в какой-то мере помогут вам излечить свой разум.

– Что именно?

– Помните, я говорил вам, что собираю свидетельства о встречах с привидениями? – спросил Лайтнер.

– Да.

– Так вот, я знаю тот старый дом в Новом Орлеане. Я видел его. У меня есть записи свидетельств многих людей, видевших мужчину, о котором вы говорили.

Доктор буквально онемел от удивления, услышав, с какой убежденностью произнес эти слова Лайтнер – столь авторитетно и уверенно, что в их правдивости не оставалось никаких сомнений. Доктор внимательно всмотрелся в Лайтнера, словно видел его впервые: англичанин был старше, чем показалось при первой встрече, – возможно, лет шестидесяти пяти или даже семидесяти, – но выражение его лица было столь любезным и благожелательным, что невольно располагало к ответному доверию.

– Многих?.. – прошептал доктор. – Вы уверены?

– Я слышал рассказы других людей, и некоторые из них имеют весьма много общего с вашим. Я пытаюсь убедить вас в том, что произошедшая история отнюдь не плод вашего воображения. А следовательно, у вас нет причин для беспокойства. Кстати, помочь Дейрдре Мэйфейр невозможно – Карлотта Мэйфейр не позволит. А потому лучше всего начисто выбросить эту историю из головы и никогда больше о ней не вспоминать.

Доктор почувствовал вдруг невероятное облегчение, словно побывал на исповеди и получил от священника полное отпущение грехов. Однако ощущение длилось недолго – понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы до него в полной мере дошел смысл сказанного Лайтнером.

– Вы знаете этих людей! – в полнейшем замешательстве прошептал доктор, и краска бросилась ему в лицо. Ведь женщина, о которой он рассказал Лайтнеру была его пациенткой!

– Нет. Но я знаю о них. И, будьте уверены, сохраню полную конфиденциальность в отношении вашего рассказа. Как вы помните, при записи мы не упоминали никаких имен. И даже свои имена не назвали.

– Тем не менее я настоятельно прошу вас отдать мне пленку, – возбужденно проговорил доктор. – Я нарушил конфиденциальность. Мне и в голову не могло прийти, что вы с ними знакомы.

С совершенно невозмутимым видом Лайтнер тут же вытащил кассету и отдал ее доктору.

– Разумеется, это ваше право, – сказал он. – Я понимаю.

Доктор пробормотал слова благодарности, но его замешательство лишь усилилось. Однако и чувство облегчения не исчезло окончательно. Итак, другие люди тоже видели этого призрака. И англичанину об этом известно – он не лжет. Выходит, доктор не сошел с ума и никогда не терял рассудка. Внезапно его охватила грусть, он испытывал горечь по отношению к своему новоорлеанскому начальству, к Карлотте Мэйфейр, к горластой мисс Нэнси…

– Важно, чтобы все случившееся отныне перестало вас тревожить, – негромко заметил Лайтнер.

– Да, конечно, – отозвался доктор. – Ужасно все это… та женщина… лекарства… – Все, хватит об этом! Доктор вдруг замер и уставился на кассету, потом медленно перевел взгляд на пустую кофейную чашку. – А эта женщина, она по-прежнему…

– Да, все такая же. Я был там в прошлом году. Ваш главный недруг, мисс Нэнси, умерла. Мисс Милли покинула этот мир еще раньше. А со слов местных жителей и из отчета мне известно, что состояние Дейрдре не изменилось.

Доктор вздохнул:

– Да, вы действительно все о них знаете… все имена…

– Поэтому очень прошу поверить мне: другие тоже видели этого призрака, – сказал Лайтнер. – И вы не должны страдать от безосновательного беспокойства о состоянии своего разума – никакого помешательства не было.

Доктор вновь медленно, изучающе оглядел Лайтнера. Англичанин застегнул портфель, проверил авиабилет, убедился, что все в порядке, и опустил его в карман пиджака.

– Мне пора на самолет, но прежде позвольте мне дать вам совет, – сказал Лайтнер. – Никому не рассказывайте о том, что произошло, – вам не поверят. Понять и принять такого рода свидетельства может лишь тот, кто сам видел подобное. Как ни трагично, но это неопровержимый факт.

– Да, вы правы, – ответил доктор. Ему страстно хотелось задать англичанину еще один вопрос, но он не мог решиться. – Вы… – только и произнес доктор и тут же умолк.

– Да, я его видел, – сказал Лайтнер. – Зрелище воистину пугающее, как вы и описывали.

Он встал, готовясь выходить.

– Кто он? Дух? Призрак?

– Честное слово, я не знаю. Все истории очень похожи. Там все остается без изменений, все повторяется, год за годом… А теперь я должен идти. Позвольте мне еще раз выразить свою благодарность, а если у вас возникнет желание снова побеседовать со мной, вы знаете, куда обратиться. У вас есть моя визитная карточка.

Лайтнер протянул руку.

– До свидания.

– Подождите. А дочь, что стало с нею? Я имею в виду ту женщину с Западного побережья. Тогда она была интерном.

– Ну, теперь она хирург, – ответил Лайтнер, бросая взгляд на часы. – Нейрохирург, кажется. Недавно сдала экзамены. Дипломированный специалист – по-моему, это так называется? Однако в то время я не был знаком с нею. Я лишь иногда слышал о ней. Наши пути пересеклись лишь однажды.

Англичанин замолчал, и на лице его промелькнуло некое подобие почти официальной улыбки.

– Всего хорошего, доктор, и еще раз спасибо.

После ухода Лайтнера доктор долго сидел в задумчивости, ничуть, однако, не раскаиваясь в своем решении рассказать обо всем. Нельзя отрицать, что беседа с этим необычным человеком из Таламаски принесла ему невероятное облегчение. Фактически неожиданную встречу с англичанином можно воспринимать как подарок, как милость судьбы, позволившую снять с души самое тяжкое бремя из всех когда-либо выпавших на его долю. Лайтнер знал и понимал ход событий в этой истории. Лайтнер знал и дочь Дейрдре.

Наверное, англичанин сообщит молодому нейрохирургу все, что той следует знать, если уже не сообщил…

Да, с него сняли ношу, ее больше нет. А ощущает ли ее Лайтнер, его не волнует.

И вдруг доктору пришла в голову мысль, не посещавшая его вот уже много лет, – одна весьма любопытная деталь. Ему никогда не доводилось очутиться в Садовом квартале и в том доме во время ливня. А наверное, здорово было бы наблюдать, как хлещет за массивными окнами дождь, слушать, как тяжело стучат капли по крышам террас. Скверно, что он упустил такую возможность. Тогда он часто думал об этом, но никогда не попадал в дом Мэйфейров во время дождя. А дожди в Новом Орлеане были так прекрасны.

Ну что ж, воспоминания наконец-то покидают его навсегда. Доктор снова поймал себя на том, что воспринимает заверения Лайтнера как непререкаемую истину, провозглашенную в стенах церкви, так, словно они действительно обладали некой религиозной силой. Все, хватит! Пора выбросить все это из головы!

Доктор подозвал официантку. Он вдруг осознал, что голоден, и решил, что хороший завтрак ему отнюдь не повредит. Достав из кармана визитку Лайтнера, он рассеянно пробежал глазами по списку телефонных номеров – тех номеров, по которым он может позвонить в случае необходимости, но по которым никогда не позвонит, – а затем разорвал карточку на мелкие кусочки, сложил их в пепельницу и поджег спичкой.