"Невеста дьявола" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

2

Вторник, 27 февраля, праздник Марди-Гра.

Никогда не поверю, что мое второе видение было правдой. Отныне и всегда я буду считать, что это козни Лэшера. Не было никаких Мэйфейрских ведьм, потому что их здесь нет, и не ждут они на земле своей очереди, чтобы пройти сквозь портал, хотя, возможно, именно так он лгал каждой из них, когда они были живы. В этом и заключалось соглашение, которое он предложил им, чтобы заполучить их помощь.

Я верю, что после смерти он или она просто переставали существовать или достигали высшей мудрости. И не было никакого намерения содействовать какому-либо плану на этой земле. А если и было, то мне известны попытки расстроить этот план.

Одна из них была сделана, когда Дебора и Джулиен впервые явились ко мне. Они сообщили о плане и сказали, что я должен вмешаться, совратить Роуан, чтобы ее не смог соблазнить своими лживыми речами Лэшер. А потом в Сан-Франциско, когда они велели мне отправляться домой, они тем самым вновь попытались заставить меня вмешаться.

Я верю этому, потому что не существует никакого другого разумного объяснения. Я бы никогда не согласился совершить такое зло, как зачать ребенка, с помощью которого это ненасытное чудовище смогло бы прийти в мир живых. А если бы меня захотели сделать участником этого ужаса, то я бы очнулся не преисполненный чувства долга и рвения, а в полной панике, с глубочайшим отвращением к тем, кто пытался меня использовать.

Нет. Это все Лэшер подстроил, все эти галлюцинации с душами умерших на земле и их уродливой дремучей моралью. Его выдает одна деталь, и я не возьму в толк, почему Эрон этого не понимает: участие монахинь во всем этом адском действе. Монахини, безусловно, там были не к месту. И барабанный бой парада Марди-Гра — тоже был лишним. Это все отголоски детских страхов.

Весь адский спектакль был порожден моими детскими кошмарами, а Лэшер перемешал их с Мэйфейрскими ведьмами и создал для меня ад, в котором мне предстояло умереть, утонуть, захлебнувшись отчаянием.

Если бы его план сработал, я бы, разумеется, умер, и картина ада, созданная им, исчезла бы, и, возможно — только возможно — в какой-нибудь жизни после этой я бы нашел истинное объяснение.

По поводу последнего предположения, однако, мне трудно рассуждать. Я ведь остался в живых. И теперь у меня есть второй шанс, чего бы он ни стоил, остановить Лэшера, просто оставаясь в живых, просто оставаясь здесь.

В конце концов, Роуан знает, что я здесь, и я не верю, что ее любовь ко мне умерла без остатка. Во всяком случае, так мне подсказывает сердце.

Наоборот, Роуан не только знает, что я жду, она хочет, чтобы я ждал, — вот почему она отдала мне дом. Она по-своему попросила меня остаться здесь и продолжать верить в нее.

Больше всего, однако, я опасаюсь того, что теперь, когда этот ненасытный оборотень живет в личине человека, он причинит Роуан зло. Постепенно он перестанет в ней нуждаться и тогда попытается от нее избавиться. Мне остается только молиться и надеяться, что она уничтожит его раньше, хотя чем больше я об этом думаю, тем лучше понимаю, какая трудная стоит перед ней задача.

Роуан всегда пыталась предупредить меня, что у нее предрасположенность ко злу, которой я не обладаю. Разумеется, я далеко не невинный агнец, каким она меня представляла. И сама она не является воплощением зла. Самое главное в ней — это… блестящий ум, чисто научного склада. Она влюблена в клетки этого создания, я знаю, как может быть влюблен одержимый ученый, она изучает эти клетки. Она изучает весь организм, его работу, его жизнь в этом мире, и ее интересует только одно — действительно ли он является улучшенной версией человеческого организма, и если это так, то в чем состоит это улучшение и как оно в конечном счете может быть использовано на благо людей.

Почему Эрон не принимает эту версию, я тоже не понимаю. Он полон сочувствия и в то же время упорствует в своей уклончивости. Таламаска на самом деле не что иное, как сборище монахов, и хотя он не устает уговаривать меня уехать в Англию, это невозможно. Я бы ни за что не смог ужиться с ними; они слишком бездеятельны, слишком много занимаются теорией.

Кроме того, для меня очень важно остаться здесь и ждать Роуан. В конце концов, прошло всего каких-то два месяца, а ей, возможно, понадобятся годы, прежде чем она сумеет разрешить эту проблему. Роуан всего тридцать лет, а в наш век это еще молодость.

Зная ее так, как я, и являясь единственным, кто хоть в какой-то мере ее понимает, я убежден, что Роуан придет в итоге к истинной мудрости.

Вот как я толкую происшедшее. Мэйфейрские ведьмы, земные ведьмы, не существуют и никогда не существовали, и все соглашение — сплошная ложь; в моих первых видениях меня посетили добрые существа, которые надеялись, что я сумею покончить с царством зла.

Интересно, злятся ли они на меня теперь? Неужели они отвернулись из-за моей неудачи? А может, они убедились, что я старался изо всех сил, используя единственное средство в моем распоряжении. Видят ли они то, что я вижу? Видят ли они, что Роуан вернется, и это еще не конец истории?

Не знаю. Зато я знаю, что в этом доме не прячется зло, и по комнатам не бродят духи. Наоборот, в нем удивительно легко дышится, он кажется чистым и ярким, чего я и добивался.

Я неспешно исследовал все чердаки и обнаружил интереснейшие вещи. Нашел все рассказы Анты. Они потрясающи. Сижу в комнате на третьем этаже и читаю их при солнечном свете, льющемся из окна, и чувствую вокруг себя Анту — не привидение, а живое присутствие женщины, которая писала такую тонкую прозу, стараясь выразить свою муку и борьбу, и свою радость от обретения свободы, пусть и недолгой, в Нью-Йорке.

Кто знает, что еще я там найду. Возможно, за какой-нибудь балкой спрятана биография Джулиена.

Жаль только, что у меня так мало сил и я так медлителен. Прогулка по дому превращается для меня в тяжелую работу.

Хотя, конечно, лучшее место для прогулок невозможно и представить. Я всегда это знал.

Сейчас стоят теплые дни, и наш старый розарий возвращается к жизни во всем своем великолепии. Только вчера тетушка Вив призналась, что всю жизнь мечтала на склоне лет ухаживать за розами и что отныне она станет заботиться о них. Ей нужна лишь небольшая помощь садовника. Кажется, он еще помнит времена, когда за розами ухаживала «старая мисс Белл», и буквально забрасывает тетушку названиями различных сортов.

Превосходно, что тетушка здесь так счастлива.

Лично я предпочитаю менее капризные цветы. На прошлой неделе, когда на террасе Дейрдре вновь установили сетки, а для меня поставили новенькое кресло-качалку, я заметил, что по новым деревянным перилам вовсю разрослась жимолость, точно так, как было, когда мы впервые пришли сюда.

А перед домом, на клумбах, под вычурными камелиями расцветает ночная красавица, а еще низкорослая цветная крапивка, которую мы называли из-за ее желто-оранжево-коричневых цветков «яичница с ветчиной». Я велел садовникам не трогать эти растения. Пусть приобретут свой прежний дикий вид. В конце концов, в нашей жизни и так слишком много заранее заданных узоров. Мне кажется, будто я передвигаюсь от многоугольников к прямоугольникам и квадратам, когда брожу по саду, а хотелось бы мягких линий, смазанных границ, утопающих в зелени, как это всегда было в Садовом квартале моего детства.

Кроме того, сад перестал быть достаточно уединенным местом. Только сегодня, когда люди толпами проходят по улицам, направляясь к маршруту парада на Сент-Чарльз-авеню, чтобы посмотреть на проезд короля или покрасоваться в своих карнавальных костюмах, слишком много голов поворачиваются в сторону особняка. Сад должен быть более укромным.

Кстати, из-за этого сегодня произошла очень странная вещь.

Но для начала я вкратце опишу сегодняшний день — все-таки это Марди-Гра, величайшее событие.

Все пять сотен Мэйфейров явились с утра пораньше, так как королевский парад проходит по Сент-Чарльз-авеню около одиннадцати. Райен, как всегда, обо всем позаботился: в девять организовали завтрак а-ля фуршет, в полдень накрыли ленч и весь день подавали чай и кофе.

Все было, по-моему, превосходно, особенно если учесть, что мне не пришлось ничего делать, а только лишь изредка спускаться в лифте, пожимать руки, целовать щеки и, сказавшись усталым, что не было ложью, отправляться обратно наверх — передохнуть.

В своих прежних мечтах я именно так управлял этим домом. Эрон был под рукой, помогал, и тетушка Вив с удовольствием принимала гостей.

С верхней террасы я наблюдал, как дети бегают взад-вперед из сада на улицу, играют на лужайках перед домом и даже купаются в бассейне, пользуясь чудесной погодой. Сам я ни за какие сокровища не приблизился бы к этому бассейну, но мне было приятно смотреть, как в нем плещутся ребятишки, действительно приятно.

Чудесно сознавать, что все это возможно благодаря этому дому, и не важно, есть в нем Роуан или нет. Есть в нем я или нет.

Но около пяти, когда веселье пошло на спад, и кое-кто из детей уже успел уснуть, а все остальные ждали последнего парада, моему покою пришел конец.

Оторвавшись от «Войны и мира», я увидел перед собой Эрона и тетушку Вив. Я заранее знал, о чем пойдет речь.

Я должен одеться, должен что-то съесть, хотя бы попробовать блюда без соли, которые Генри с такой тщательностью приготовил для меня. И просто обязан спуститься вниз.

И я должен пройтись до авеню, говорила тетушка Вив, чтобы увидеть хотя бы последний парад Марди-Гра.

Как будто я сам не знал этого.

Эрон, до этого молчавший, предположил, что, возможно, мне будет полезно побывать на параде после стольких лет и развеять скопившуюся мистику. Разумеется, он будет рядом со мной весь парад.

Не знаю, что на меня нашло, но я согласился.

Я надел темный костюм, галстук, как полагается, расчесал волосы, любуясь на седину, и спустился вниз, чувствуя неуверенность и скованность после стольких недель, проведенных в халате и пижаме. Тут же начались объятия и поцелуи, посыпались теплые приветствия десятков родственников Роуан, которые слонялись повсюду. Как я хорошо выгляжу! Как я окреп! И тому подобные утомительные замечания, все из лучших побуждений.

Майкл, сердечник-инвалид. Я задохнулся от того, что просто спустился по лестнице!

Как бы там ни было, в шесть тридцать я уже медленно шел на парад в компании Эрона. Тетушка Вив вместе с Беа, Райеном и толпой других родственников ушла вперед. Начали бить те самые барабаны, выстукивая дьявольский бешеный ритм, словно сопровождая осужденную ведьму, которую везут в тележке к поленнице дров.

Я ненавидел этот бой всем сердцем, как ненавидел огни, освещавшие парад, но я знал, что Эрон прав. Я должен это увидеть. А потом, я не испытывал никакого страха. Ненависть — это одно, страх — совсем другое. В своей ненависти я был совершенно спокоен.

Народу собралось мало, так как был конец дня и конец праздника, и мы легко отыскали удобное место, чтобы наблюдать за шествием, посреди примятой травы и мусора после целого дня суматохи. Я прислонился к столбу, сложив руки за спиной. Вскоре появились первые платформы.

Жуткие, кошмарные дрожащие фигуры огромных размеров из папье-маше, совсем как в моем детстве, медленно плыли по улице над ликующей толпой.

Помню, как отец выговаривал мне, семилетнему: «Майкл, ты ведь не боишься ничего того, что настоящее? Значит, ты должен преодолеть свой нелепый страх перед этими парадами». Он был прав, конечно. К тому времени у меня развился жуткий страх перед этими шествиями, я превращался в настоящего плаксу и портил праздник Марди-Гра ему и матери. Это правда. Вскоре, однако, я научился преодолевать свои страхи. Или, по крайней мере, научился с годами прятать их.

И что же я видел теперь, когда факельщики промаршировали с важным видом со своими красивыми чадящими факелами, и барабанный бой становился все громче, возвещая о гордом приближении первого из больших школьных оркестров?

Просто любопытное зрелище, не более. Во-первых, было слишком много света, при таком мощном уличном освещении все эти факелы были всего лишь данью традиции, толку от них никакого, а мальчики и девочки, игравшие на барабанах, были всего лишь симпатичными детьми с яркими мордашками.

Затем под приветственные крики и визг появилась королевская платформа с огромным высоким троном, великолепно украшенным. Да и король тоже смотрелся величественно в своей короне, усыпанной камнями, в маске и длинном завитом парике. Какое расточительство, весь этот бархат. И конечно, он размахивал золотым кубком с таким величественным видом, словно не являлся участником одного из самых нелепых зрелищ во всем мире.

Безобидно, все это было безобидно. Никакой тьмы или ужаса, никого не собираются казнить. Внезапно меня дернула за руку маленькая Мона Мэйфейр. Не соглашусь ли я взять ее на плечи, спросила она, а то ее папочка устал.

С удовольствием, ответил я. Самое трудное было посадить ее на плечи, а затем выпрямиться — задача не для старой развалины. Я чуть не умер! Но все-таки справился, и она отлично повеселилась, с визгом ловя дешевые бусы и пластмассовые стаканчики, сыпавшиеся на нас с проезжавших платформ.

И какие же это были симпатичные старомодные платформы. Прямо из нашего детства, как сказала Беа, без всяких новомодных механических или электрических штучек. Просто милые замысловатые поделки: трепещущие деревья, цветы, птицы, затейливо отделанные блестящей фольгой. Королевская команда, в масках и атласных костюмах, работала без устали, разбрасывая безделки и побрякушки по морю поднятых рук.

Наконец все закончилось. Праздник Марди-Гра завершился. Райен снял Мону с моих плеч, отчитав ее за то, что она побеспокоила меня, а я протестовал, заявляя, что все прошло отлично.

Мы медленно пошли домой. Мы с Эроном плелись поодаль от остальных, а потом, когда гости продолжили веселиться в доме, с музыкой и шампанским, произошло это странное событие.

Я, как всегда, прошелся по темному саду, любуясь азалией, усыпанной белыми бутонами, чудесными петуниями и другими однолетниками, высаженными в клумбу. Дойдя до большой индийской сирени в конце лужайки, я впервые понял, что она наконец ожила после морозов. Весь куст покрывали крошечные зеленые листочки, хотя в свете луны он все еще выглядел голым и костлявым.

Я постоял под ним несколько минут, глядя на улицу, где мимо чугунной ограды проходили последние отбившиеся от праздничной толпы гуляки. Кажется, я обдумывал, не удастся ли мне выкурить здесь втихую сигаретку, а потом вспомнил, что Эрон и тетушка Вив по приказу доктора выбросили все сигареты.

Как бы там ни было, я погрузился в мечтания, наслаждаясь весенним теплом, когда заметил за оградой женщину с ребенком, торопливо бегущих мимо. Ребенок, увидев меня, показал пальцем и начал что-то говорить матери о «том человеке».

Тот человек…

На меня вдруг накатил приступ веселья. Я стал «тем человеком». Поменялся местами с Лэшером. Превратился в человека из сада. Занял его прежний пост, унаследовав его прежнюю роль. Что там говорить, я сделался черноволосым незнакомцем с Первой улицы. Такой расклад чрезвычайно меня позабавил. Я все смеялся и смеялся, не в силах остановиться.

Не удивительно, что сукин сын говорил о любви ко мне. Еще бы ему меня не любить. Он украл моего ребенка, мою возлюбленную жену, а меня оставил здесь, посадив на свое место. Он забрал у меня жизнь и взамен всучил неотвязную службу. Почему бы ему не любить меня после всего этого?

Не знаю, как долго я простоял там, улыбаясь самому себе и тихо посмеиваясь в темноте, но постепенно я почувствовал усталость. Стоит мне походить или постоять какое-то время, как я быстро устаю.

А потом на меня навалилась гнетущая печаль из-за того, что такой поворот мог быть не случаен. Вдруг я с самого начала ошибся, и ведьмы все-таки существуют? Тогда мы все прокляты.

Нет, не верю.

Я продолжил свою ночную прогулку, а позлее попрощался со всеми чудесными родственниками, пообещав каждому из Мэйфейров прийти в гости, когда мне станет лучше, и уверив всю компанию, что мы устроим здесь еще один большой прием по случаю Дня Святого Патрика, уже совсем скоро, через несколько недель.

Ночь стала тихой и спокойной, как любая ночь в Садовом квартале, а королевское шествие превратилось в воспоминаниях в нечто нереальное, столь красивое, яркое и помпезное в своей серьезности, что это никак не вязалось с миром взрослых.

Да, я победил старого зверя, побывав на параде. И, надеюсь, заставил барабаны умолкнуть навсегда.

И я не верю, что все это было задумано и спланировано заранее. Не верю.

Возможно, Эрон в своей пассивности и догматичности может придерживаться теории, что все было предрешено, что даже смерть отца была частью плана и что мне было предписано судьбой стать любовником Роуан и отцом Лэшера. Но я этого не принимаю.

И дело не только в том, что я не верю в это. Я не могу поверить.

Не могу поверить, потому что разум подсказывает мне: такая система, при которой кто-то — Бог или дьявол, или наше подсознание, или наши гены-тираны — диктует нам каждый шаг, просто невозможна.

Жизнь строится сама по себе, благодаря бесконечным возможностям выбора, бесконечным случайностям. И если мы не можем доказать, что это так, мы должны хотя бы в это верить. Мы должны верить, что способны изменять и направлять наши собственные судьбы, что способны управлять ими.

Ведь все могло случиться по-другому. Роуан могла отказаться помочь той твари. Она могла убить Лэшера. И все еще может убить его. За ее действиями может скрываться одно трагическое обстоятельство: как только Лэшер стал живым, она не смогла заставить себя уничтожить его.

Я отказываюсь судить Роуан. Ненависть, которую я к ней испытывал, улеглась.

И я решаю по собственной воле остаться здесь, ждать ее и верить в нее.

Эта вера в нее является первым догматом моего кредо. Неважно, какой огромной и запутанной кажется эта цепь событий, неважно, как сильно она напоминает все эти узоры на плитах, балюстрадах и литых чугунных оградах, которые преобладают на этом маленьком клочке земли, мои убеждения останутся при мне.

Я верю в абсолютную свободу человеческой воли, в силу Всемогущего, благодаря которому мы ведем себя словно сыновья и дочери справедливого и мудрого Господа, даже если и не существует никакого Бога. А благодаря свободной воле мы делаем выбор и творим добро на этой земле, и неважно, что мы все умрем, не зная, куда попадем после смерти, как и того, ждет ли нас там справедливость или объяснение смысла жизни.

Я верю, мы можем нашим разумом постичь, что есть добро, я верю в союз мужчины и женщины, в котором прощение всегда будет доминировать над местью, я верю, что в этом красивом мире, который нас окружает, мы являемся самыми совершенными созданиями, ведь мы одни способны увидеть красоту природы, оценить ее и научиться у нее милосердию, мы одни стараемся сохранить и защитить природу.

Наконец, я верю, что мы представляем собой единственную истинную моральную силу в этом физическом мире, являясь создателями этики и моральных представлений, и что мы сами должны быть столь же добродетельны, как Боги, которых мы создали в прошлом, чтобы направлять нас.

Я верю, что благодаря нашим усилиям мы сумеем в конце концов создать рай на земле, и мы приближаемся к этому моменту каждый раз, когда любим, каждый раз, когда обнимаем любимого человека, каждый раз, когда решаем что-то создать, а не разрушить, каждый раз, когда ставим жизнь выше смерти и естественное над неестественным, определить которое нам дано в меру наших способностей.

Я верю также, что в конце концов мы учимся уму-разуму, пройдя через все ужасы и потери. Мы становимся мудрее, когда допускаем возможность перемен, верим в свободную волю и случайность; и благодаря вере в самих себя перед лицом опасности мы чаще делаем правильный выбор, нежели ошибаемся.

Ведь мы обладаем властью и славой, потому что способны на идеи и предвидения, которые в конечном итоге прочнее и долговечнее, чем мы сами.

Таковы мои убеждения. Вот почему я верю в свое толкование истории Мэйфейрских ведьм.

Возможно, оно не выдержит критики философов из Таламаски. Возможно, оно даже не войдет в досье.

Но такова моя вера, чего бы она ни стоила, и она поддерживает меня. Умри я прямо сейчас, я бы не испытывал страха Потому что не верю, будто там нас ожидает ужас или хаос.

Если вообще нас ждет там какое-то откровение, оно должно быть не хуже наших идеалов и нашей философии. Ведь природа обязательно должна включать в себя все видимое и невидимое, иначе она не оправдала бы наших надежд. То, что заставляет распускаться цветы и падать снежинки, должно содержать в себе мудрость и великую тайну, такую же непостижимую и прекрасную, как цветущая камелия или облака в небе, такие белые и чистые.

И если это не так, тогда мы все рабы чьей-то прихоти. И в наших гостиных спокойно могут выплясывать все привидения ада. И дьявол вполне реален. И в людях, которые сжигают других людей, нет ничего плохого, И можно творить все, что угодно.

Но мир слишком прекрасен для этого.

По крайней мере, он мне таким кажется, когда я сижу теперь на террасе, забранной сетками, в кресле-качалке, наслаждаясь тишиной после шумного праздника Марди-Гра, и пишу при свете далекой лампы, что висит в гостиной позади меня.

Только наша способность творить добро столь же прекрасна, как этот легкий южный ветерок, столь же прекрасна, как запах первых капель дождя, упавших на подрагивающую листву под тихий раскат грома где-то вдалеке; дождь нежно ударяет по листьям, и вот уже сгустившуюся тьму пронизывают серебряные нити струй.

Возвращайся домой, Роуан. Я жду.