"Безумие Джоула Делани" - читать интересную книгу автора (Стюарт Рамона)

Глава 9

Мы ехали по Лексингтон-авеню, и я разглядывала обитателей переулков, которые пробуждались после долгой зимней спячки у телевизора, чтобы погреться на весеннем солнышке. Тротуары кишели юнцами в кожаных куртках, беременными женщинами с детскими колясками, пьяницами и небритыми рыбаками.

У входа в кафе, рекламирующего свои pasteles,[7] два старика, перевернув вверх дном корзину из-под апельсинов, раскладывали костяшки домино. Подобный ряд carnicerias, farmacias, joyerias[8] можно встретить в Калле Себастьян в Сан-Хуане. Между abogado,[9] который предлагал составить «налоговую ведомость за час», и баром «Flores de Mayo» [10] виднелась вывеска «Botanica».

Церковь, напоминавшая лавку, примостилась по соседству с магазином грампластинок, оглашавшим улицу ревом мамбо.[11] Затем прямо на тротуаре располагались вешалки с тюлевыми и сатиновыми платьями. Мастерские по ремонту телевизоров. Лавки фотографов, украшенные свадебными фотографиями. Даже фрукты и овощи здесь были иными.

Когда мы остановились перед светофором у bodega,[12] я увидела маленькие пальчиковые бананы, которые мне не встречались ни разу со времени моей поездки в Пуэрто-Рико. Рядом лежали ящики с пятнистыми манго, подорожником, корневищами маниоки и перцем. Мы свернули на Сто четвертую улицу, и нам пришлось остановиться у прикрытой красно-зеленым тентом тележки разносчика, продававшего толпе ребятишек мороженое.

Я расплатилась с водителем и вышла. На крыльце собралась группа мальчишек. Один из них играл на гитаре, остальные сидели вокруг него и слушали. Я прошла мимо игроков в домино. Какая-то женщина, высунувшись из окна, кричала по-испански трем другим женщинам, сидевшим на кухонных стульях на тротуаре. Двое мальчишек носились на велосипедах.

Перед входом в красный кирпичный дом, где жила Вероника, стояла пожилая женщина в сморщенных чулках и с волосами на подбородке. Потом она тяжело опустилась на землю, загородив собой почти весь дверной проем. Белый кот наблюдал за ней из подвального окна, закрытого сеткой для курятника.

Я собралась с духом, как прыгун, начинающий разбег, и подошла к двери.

– Извините. Perdoneme, – обратилась я к женщине, остановившись перед ней. Рядом стояла полупустая бутылка вина, и я опасалась, как бы женщина не схватила меня за лодыжку. Но она даже не заметила моего появления.

Холл мало отличался от того, который я видела у Джоула на Второй Восточной улице. Разбитый кафель, запах варящейся трески и шафрана, исписанные стены, ругань, доносящаяся из какой-то квартиры. На втором этаже перегорела лампочка, и я зажгла спичку, чтобы рассмотреть номера квартир. Насколько мне известно, в зданиях такого типа прямо перед входом обычно располагается гостиная, в глубине – ванная, а между ними – спальня без окон. Отыскав нужный номер, я постучала в дверь, которая почти сразу распахнулась. Передо мной стояла маленькая девочка в кружевных панталончиках с розовыми пластмассовыми бигуди на голове и золотыми серьгами в ушах.

Она смотрела на меня большими карими глазами, и я попыталась приветливо улыбнуться.

– Quisiera ver Veronica?[13] – начала я на своем ужасном испанском. Но она повернулась и убежала.

Я стояла в нерешительности у открытой двери, прислушиваясь к потокам непонятной испанской речи. До сих пор все мои мысли занимала лишь Вероника. Теперь я вспомнила о проблеме языка. Нью-Йорк столь же двуязычен, как Квебек.

У меня под ногами внезапно проскочил щенок и выбежал из квартиры. Я погналась за ним, и мне удалось поймать его на лестничной площадке. Вернувшись в прихожую со щенком в руках, я окликнула обитателей квартиры. Но никто не отозвался. Голоса по-прежнему доносились из кухни. Я закрыла за собой дверь, чтобы щенок не мог опять убежать, и с опаской прошла в гостиную Вероники.

Здесь я увидела целый склад нью-йоркских сокровищ. В одном углу телевизор, на котором стояла большая кукла, наряженная в тюлевое платье. Напротив – электрокамин с ворохом цветных фотографий на каминной полке. Здесь было много мебели. Оранжевые и голубые кресла, диван, кофейные столики, накрытые вышитыми тамбуром салфеточками. Оставшееся в центре комнаты пустое место занимал пластиковый коврик.

По телевизору показывали какой-то «больничный» сериал. Белокурая медсестра отчитывала интерна. У меня появилась надежда, что кто-нибудь на кухне говорит по-английски.

Наконец они явились целой ватагой, чтобы поглядеть на меня: девочка в панталончиках, которая впустила меня, кудрявый мальчик с книжкой-раскраской и девочка постарше, лет девяти или десяти. Они выстроились неровной шеренгой и смотрели на меня как будто с упреком – вероятно, за мое вторжение.

Я стала искать в памяти слово «собака».

– Еl регго, – вспомнила я, показывая на щенка. Но потом стало ясно, что дальше мне не продвинуться, потому что я не имела понятия, как будет «прихожая».

– Щенок выбежал. Я его принесла обратно. Мне пришлось закрыть дверь. Cerrado la puerta. – Но они едва ли что-нибудь поняли. – Я ищу Веронику Зайяс. Она здесь живет?

Наступила пауза, и я потеряла надежду объясниться с ними по-английски.

– Вероника Зайяс? – повторила я.

Наконец старшая девочка прошептала:

– Да.

– Она скоро придет? – спросила я. – Можно мне подождать?

Это вызвало лишь улыбку. Я попробовала сесть на стул. Дети как будто забеспокоились. Но я продолжала сидеть, пытаясь сочинить еще один вопрос по-испански.

У меня совершенно вылетели из головы окончания будущего времени. Я начала сомневаться, что старшая девочка действительно поняла мой английский.

– Veronica esta aqui pronto?[14] – наконец произнесла я.

Но никто не ответил. Мальчик сел, где стоял, и принялся раскрашивать мелком свою книжку. Девочка в розовых бигуди поползла по полу за щенком. Старшая девочка присела на ручку кресла, и мы вместе посмотрели рекламу моющего средства.

После «больничной» драмы начался другой сериал, прерываемый каждые несколько минут рекламой. Мое беспокойство росло. Реально я пока не услышала ничего, кроме «да». Вероника могла действительно быть в Пуэрто-Рико, как сказала ее тетка. Или работать где-то до позднего вечера. А может, я просто ошиблась номером и зашла не в ту квартиру. Возможно, это были дети тетки Вероники, но я, по крайней мере, не помнила, чтобы Вероника упоминала о них.

Прошел час. Я нашла у себя в сумке ручку и нацарапала записку.

«Вероника, пожалуйста, позвони мне. Нора Бенсон».

Почти никакой надежды у меня уже не оставалось. Я отдала записку старшей девочке и сказала, что сейчас уйду.

Они наблюдали за мной с рассеянным видом. Когда я остановилась у двери, старшая девочка одарила меня ободряющей улыбкой, чтобы ускорить мой уход. Очевидно, после того как за мной закрылась дверь, они стали смотреть следующую телепередачу, словно я промелькнула на экране в одной из серий.

Чтобы найти лестницу, мне опять пришлось зажечь спичку. Семейная ссора закончилась. Запах вареной рыбы стал слабее. Внизу жарили свинину с какой-то приправой, которая пахла бананами.

Когда я выходила из дома, пьяной старухи уже не было. Исчезла и повозка под красно-зеленым тентом. Белый кот спал возле сетки.

Я миновала парней с гитарой и обошла группу детей, которые расчерчивали асфальт, собираясь играть в классы. Свернув на Лексингтон-авеню, я встретила спешившую домой Веронику.

Она несла свою дорожную сумку с рабочей обувью, домашним платьем и пестрой косынкой. Я позавидовала тем счастливцам, которые выиграли от моего несчастья. Но теперь важнее было не упустить ее, и я взмолилась:

– Пожалуйста, подожди, Вероника. Я жду тебя!

Благовоспитанность не позволила ей проскочить мимо. Она остановилась и взглянула на меня с натянутой улыбкой. Но в ее глазах я увидела не то страх, не то отвращение.

Меня чрезвычайно обеспокоил этот взгляд. Что могло вызвать его? Убийство, полиция, газеты? Или, может, что-то более глубокое, личное? Я старалась не думать о событиях, происшедших со времени нашей последней встречи, я извинилась за безобразное поведение Джоула в день его рождения.

– Он очень быстро пьянеет. Ты, конечно, права, что рассердилась, но нам недостает тебя, особенно детям.

Ее лицо на миг смягчилось. Вероника любила детей, особенно Питера. Она часто подтрунивала над его отличными школьными отметками и называла его маленьким доктором.

– Я не могу вернуться, – твердо сказала она.

– Я знаю, что ты не можешь.

Кажется, Вероника почувствовала облегчение. Вероятно, она думала, что я буду уговаривать ее вернуться к нам. Но теперь она недоумевала, зачем я появилась в Эль-Баррио. Мы стояли друг перед другом, и вокруг нас струился живой поток Испанского Гарлема. Два парня в куртках прошли мимо, покосившись на Веронику. Я не могла придумать, как обратиться к ней за помощью, и в конце концов просто спросила:

– Ты знаешь Тонио Переса?

Но в ее глазах снова появился страх. Вероника отступила на один шаг, и я испугалась, что она сейчас от меня убежит. Схватив ее за руку, я рассказала ей, как наткнулась на это имя в материалах старых газет.

– Он ведь сын миссис Перес? – опять спросила я.

Вероника упорно молчала.

– Джоул мог встретиться с ним, когда снимал квартиру.

Она отрицательно покачала головой.

– Оставьте это, миссис Бенсон, – сказала она, и глаза ее стали черными и твердыми, как вулканическое стекло.

Она совсем перестала походить на ту Веронику, которая была мне так хорошо знакома. И все-таки я не могла отступить. На чаше весов лежала жизнь Джоула.

– Вероника, я знаю, Джоул обошелся с тобой ужасно. Но кроме тебя, мне никто не может помочь. Он мой брат, даже больше чем брат. Я вырастила его. Он мне как сын. И он попал в беду.

На минуту черные глаза дрогнули. Я почувствовала, что ей меня жалко.

– У вас есть сын, – наконец проговорила она. – У вас есть двое детей. Забирайте их и бегите.

Ее слова прозвучали словно прорицание бессердечного и неумолимого каменного идола. Я затаила дыхание.

– Мне пора идти. – Вероника освободилась от моей руки.

– Нет! – закричала я. Внезапно до меня дошел смысл ее слов. Она считала Джоула убийцей. Но это было невозможно. Я начала перечислять даты предыдущих убийств, совершенных в то время, когда Джоул находился в Марокко.

– И полиция уже все проверила.

– Полиция, – повторила она пренебрежительно. – Да, легавые знают, кто убил тех девушек.

Я поняла, что до сих пор ломилась в открытую дверь.

– Значит, их убил Тонио?

– Конечно, – подтвердила Вероника, – все знают об этом.

У меня голова пошла кругом. Зловещее предупреждение Вероники никак не вязалось с ее последним утверждением. Я решила во что бы то ни стало выяснить все до конца.

– Если убийца Тонио, значит, Джоул не убийца. Почему же ты советуешь мне бежать и оставить моего брата?

На этот раз я загнала ее в угол. В темных глазах опять появилось беспокойство, но вместе с тем они выражали и сострадание. Предостережение Вероники выглядело теперь бессердечным и жестоким. Но я знала, что жестокость ей не свойственна, и к тому же она любила моих детей. Это и заставило ее заговорить. Наверное, она думала о них, когда мы стояли на оживленном перекрестке Испанского Гарлема, и вокруг нас бегали маленькие темнокожие девочки.

– Ты знаешь, где сейчас Тонио? – осторожно начала я. – Куда он делся, когда ушел из дома? Если бы полиция могла найти его…

Я умолкла, закусив губу. Лицо Вероники опять стало суровым. Я боялась, что она повернется и убежит. Конечно, мне нельзя было упоминать полицию. Наверное, весь жизненный опыт Вероники учил ее избегать любых контактов с официальными властями. Я совершила грубую ошибку и теперь с горечью чувствовала, что теряю шансы спасти Джоула.

– Если Кэрри и Питер в опасности, ты должна мне сказать.

Она тяжело вздохнула и взглянула на меня почти с ненавистью, но я поняла, что вернула упущенное.

– Пойдемте.

Она повернулась и без дальнейших объяснений зашагала по Лексингтон-авеню.

Ничего не понимая, но опасаясь, как бы она не изменила своего решения, я последовала за ней мимо кафе с рекламой cuchifritos,[15] витрины фотографа и farmacias. У дверей магазина грампластинок я едва не столкнулась с каким-то небритым человеком, и когда мы наконец разошлись, я испугалась, что Вероника может раствориться в толпе Испанского Гарлема. Мне удалось догнать ее как раз в тот момент, когда она сворачивала в темный переулок.

Недостроенные дома, мусорные баки, церковь с побеленными стенами; рядом с ней убогое серое здание – funeraria.[16] За грязными окнами виднелась ваза с искусственной каллой.

Апрельское солнце как будто лишилось своего тепла. Меня знобило от холода и страха. Когда у самых моих ног приземлился горящий окурок, я подняла голову и увидела человека, который, ухмыляясь, смотрел на меня из черного хода.

Мне захотелось повернуться и убежать отсюда. Вспомнился тот вечер в Ла-Эсмеральде, когда голубое море вдруг потемнело и хижины приобрели странный зловещий вид. Меня охватила такая же паника, как тогда. Только теперь я уже не была вестчестерской девушкой, которая могла убежать на безопасную Сэмс-Плэйс. Я боролась за своих детей и за своего брата. Тень Эль-Баррио нависла над моей тихой, уютной жизнью.

Вероника остановилась и коснулась моей руки. Мы оказались у входа в botanica. За пыльным окном виднелись какие-то статуэтки. Я узнала Святую Барбару. И рядом с ней – темный лик Святого Мартина Поресского. Вдоль стен стояли ряды зажженных свечей.

– Что это? – спросила я. – Мы не будем входить туда?

– Не беспокойтесь.

Она распахнула дверь и под звон колокольчиков провела меня в лавку.

Внутри царил холод и сумрак, пахло травами. На прилавке лежали какие-то кадильницы и кипа книг «Сонник Наполеона». Затем из-за черного занавеса появился человек.

Я не могла определить его возраст. Светловолосый, с желтыми глазами и довольно темной кожей, но не настоящий африканец, а скорее некая карибская смесь чернокожих, индейцев и, быть может, испанцев. Он был одет на манер островитян: спортивная рубашка поверх брюк. На шее у него висело ожерелье из собачьих зубов.

Он мне совсем не понравился, я ему тоже. И это, несомненно, поняли мы оба. Впрочем, у него было больше оснований для неприязни. У меня явно не могло быть никаких дел в этой лавке. Вероятно, он принял меня за какую-то даму, которая отбилась от группы туристов, осматривающих Испанский Гарлем.

– Нет, мадам, у нас закрыто, – сказал он.

Вероника обратилась к нему и заговорила так быстро, что мне не удалось разобрать ни одного слова, кроме ahora.[17] Я стояла, беспомощно глядя то на одного из них, то на другого.

Очевидно, доводы Вероники возымели действие. Пока она еще говорила, он снова бросил взгляд в мою сторону, и я поняла, что меня уже не считают незадачливой туристкой. Но какова бы ни была моя новая роль, я чувствовала, что она понравится мне еще меньше. Взгляд желтоватых глаз таил в себе странную смесь уважения и угрозы. Так смотрят на опасное животное, угодившее в ловушку.

Но Вероника, кажется, решила, что ее посредничество увенчалось успехом. Он действительно не оказал серьезного сопротивления и немного медлил лишь из предосторожности. Когда Вероника подтолкнула меня вперед, он не остановил ее. Внезапно осознав, что меня толкают к черному занавесу, я попыталась задержаться, чтобы получить объяснения, и в желтых глазах хозяина лавки мелькнул насмешливый огонек.

– Идите, миссис Бенсон, вы же просили моей помощи. Я все устроила, – шепнула Вероника.

Не решившись отвергнуть столь ценный дар, я позволила ей пропихнуть меня за пыльный занавес и оказалась в другом помещении, большем, чем лавка, но столь же сумрачном. Я разглядывала коробки с сухими корявыми корнями, статуэтки, раскладушки, потертые кресла, железную франклиновскую печь. Но в полусумраке я поначалу не заметила маленькую женщину, съежившуюся в темном углу.

Однако она сразу встала, узнав меня. И тогда я увидела, что это миссис Перес. Ее маленькие карие глазки печально встретили мой взгляд. Она подошла ко мне и протянула руки, словно прося у меня защиты. Ощутив прикосновение ее холодных пальцев, я с ужасом подумала, что теперь, кажется, стала для нее товарищем по несчастью.