"Нелегкий флирт с удачей" - читать интересную книгу автора (Разумовский Феликс)

Глава 4

«Еврокласс» Прохоров нашел без труда благодаря огромному многокрасочному указателю. Парковка оказалась удобной, но платной, и, свирепо покосившись на охранника, он направился к массивным дверям с надписью «Консультационный центр».

Сразу было видно, что российско-шведскую клинику строили шведы. Кровля из металлочерепицы, покрытой минеральным гранулятором, пластиковые, невиданной формы окна, облицовочные гранитные плиты, герметизированные на стыках чем-то похожим на замерзшее дерьмо. Европейский класс, новейшая технология… Внутри все также поражало великолепием. Натяжной потолок, мозаичный пол, зимний сад с хрустально журчащим фонтаном. Неслышно изливал прохладу сплит-кондиционер, плавали в аквариуме невиданные рыбы, и даже медха-лат дежурной красавицы имел особый, лазурно-голубой оттенок.

— Добрый день. — Улыбаясь так, будто собиралась отдаться, она взяла у Прохорова историю болезни, мгновенно просмотрела, кивнула: — Да, это по нашему профилю. Прошу вас, — с изяществом придвинула рекламный проспект и снова обворожительно улыбнулась, — как говорится, лучше один раз увидеть. Цены указаны на последней странице обложки.

Пока Тормоз листал буклет, голос дежурной заливался серебряным колокольчиком:

— Наша клиника существует уже пять лет и имеет свою собственную апробированную методику. Обычно вначале проводится первичная консультация — заочная, затем наши диагносты выезжают к больному, и только потом производится госпитализация и подготовка пациента к операции. У нас работают только лучшие специалисты, и благодаря новейшим технологиям мы достигли выдающихся результатов.

Судя по расценкам на обложке буклета, результаты действительно впечатляли. «Ни фига себе дерут!» При виде пятизначных цифр Серега помрачнел, присвистнул, и неожиданно черная, огненно-жгучая горечь переполнила его сердце. Он ощутил себя беспомощным неудачником, жалким недоумком, не способным ни позаботиться о своих близких, ни обеспечить самому себе достойное существование. От муки и стыда Тормоз застонал, закусил губу, и сразу же из преисподней его души выплеснулся фонтан клокочущей ненависти. К существующему порядку вещей, к устроителям этого порядка — мерзким харям с телевизионного экрана, убившим в Чечне Витьку и тем самым доконавшим мать… «Хрен вам, суки! — Ненависть уступила место бешеной, не знающей границ злобе, и, почувствовав себя словно в удалой уличной сшибке, Прохоров нехорошо ухмыльнулся. — Не ссы, лягуха, болото сухо… Прорвемся».

У амбразуры, украшенной надписью «Касса», он лишился почти всей имевшейся наличности и, получив взамен чек, на котором значилось: «Спасибо за покупку», двинулся за первичной консультацией. Проводил ее, судя по табличке на двери, доктор наук Бобров — холеный, статный, с благообразной внешностью сельского батюшки.

— Сюда, пожалуйста. — Зашуршав халатом, он приподнялся и указал рукой на кресло, затем внимательно рассмотрел чек, мельком глянул на Серегу и уткнулся в историю болезни. — Так-так, заочно говорить, конечно, трудно, но, думается, в данном случае прогноз благоприятный.

Не заметив никакой реакции на лице собеседника, он нахмурился и запустил демонстрационную программу.

— Прогноз действительно благоприятный — фетальная хирургия способна творить чудеса. Вот, пожалуйста, посмотрите, как это делается. Посредством ядерно-магнитного резонанса определяется поврежденный участок мозга, и в него вводятся замороженные клетки эмбриона-донора. Ведь чем принципиально отличается голова, скажем, от колена? — Доктор Бобров наконец-таки встретился с Серегой глазами, и обнаружилось, что они у него неспокойные, бегающие, как у лавочника, пытающегося подороже задвинуть свой товар.

— Чем? — Тормоз покосился на экран, где улыбалась исцеленная Марлен Дитрих, и ему вдруг бешено, до зубовного скрежета захотелось въехать эскулапу в морду, так, чтобы вдрызг, но, сжав до боли кулаки, он сдержался, более того, вежливо кивнул: — Я весь внимание.

— Все очень просто, — доктор взялся за «мышь» и привычно покатил ее по цветастому коврику, — вот, смотрите. Поврежденная ткань на колене регенерирует, а нервные клетки мозга нет, не восстанавливаются. Благодаря же фетальной хирургии это упущение природы может быть исправлено, и такие патологии, как параличи, болезнь Паркинсона и аналогичные, скоро останутся в прошлом. Главное, не тянуть с госпитализацией и принятием адекватных мер. Вот уж истинно — промедление смерти подобно…

Он выразительно глянул на Серегу, но тот его не слышал. Тормоз смотрел на экран, где сыто жмурился султан Брунея, получивший наконец возможность ублажать своих любвеобильных жен, и видел перед собой лицо матери — скорбное, постаревшее, неестественно спокойное. Она совсем не плакала, когда хоронили Витьку, видно, слез уже не осталось…

— Все ясно, спасибо. — Дождавшись конца, Прохоров поднялся, забрал историю болезни и поспешил убраться из кабинета — на душе у него было погано.

На улице он рывком распустил узел галстука, несколько раз глубоко вдохнул, но легче не стало, и, понимая, что ненависть к человечеству до добра не доводит, Прохоров с полчаса тихо прокантовался в тачке. В драном кресле было тепло и влажно, как в навозной куче, о заднее стекло противно билась муха, а по «Шансону» лилось как раз в тему: «Бьюсь, как рыба, а денег не надыбал…»

«Ну да, правда ваша, не надыбал. — Тормоз тяжело вздохнул и с неожиданной злостью выключил приемник. — Деньги, блин, бабки, хрусты, баксы… Где ж их, блин, срубить, да так, чтоб больше об этом не думать? Может, по башке дать кому?» Он хищно оскалился, представив, с каким наслаждением сделал бы это, и тут же скривился от отвращения к себе. «Ну и козел же ты, Серега Прохоров. Кому собрался по башке-то давать? Таким же ложкомойникам, как и сам? У кого „зеленьquot; нашинкована, те видели тебя на херу — их хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. Сами тебе рога отшибут. Может, лучше квартиру раздербанить, а комнату продать? — Засопев, он вытер о штаны вспотевшие ладони и, сплюнув в открытое стекло, удрученно покачал головой: — Это хрущевку-то сраную, в нашем гадюшнике? Да пока найдутся желающие, мать три раза помереть успеет. Ну, жизнь… Ну, суки, бляди, падлы!» Запустив мотор, он резко тронулся с места, чудом не задел бампером «пятисотый» «мерс» и на выезде был остановлен рыжеусым стражем:

— Что, ездить не умеем, или жарко сегодня, развезло? А если что, кто бы отвечал? Как будем решать, полюбовно или ГАИ вызывать?

Глаза у охранника были хитрые, как у нашкодившего кота, и Прохоров нехорошо улыбнулся:

— Шлагбаум подымай, мурзик.

— Почему это мурзик? — Помрачнев, страж грозно распушил усы, а Тормоз, свирепея, пулей вылетел из тачки и, ухватив его за яблочко, с чувством прошептал:

— Потому что замурзыкаю тебя сейчас, падла!

Отшвырнул вымогателя в сторону, дернул цепь шлагбаума и, забравшись в тачку, так врезал по газам, что «тройка» обиженно взревела глушителем: «О-х-х-х-р-р-р-ренел?»

«Сука, урод тряпочный. — Вихрем вывернувшись на Большой, Тормоз выжал из двигателя все соки, пролетел под красный шмелем, однако скоро остыл и уже у рынка скорость сбросил. — На фиг, тачка ничем не виновата». Со Съездовской он ушел налево — Господи упаси ехать через мост Лейтенанта Шмидта! — у Меншиковского дворца подобрал пассажира и, сразу подобрев, порулил по забитому транспортом городу к дому — клиенту надо было к кинотеатру «Рубеж». Пока ехали, разговорились — не то чтобы по душам, за жизнь, — и на прощание вместе с деньгами попутчик сунул Тормозу визитку:

— Все, молодой человек, под Богом ходим. Если что, звоните.

Подмигнул, пригладил кучерявые волосы и отчалил — благоухающий парфюмом, слегка пьяненький и весьма довольный жизнью. На визитке значилось: «Товарищество „УЖЕНЕБОЛИТquot; при центральном городском морге. Доктор Безенчук X. X., старший менеджер по перевозкам».

«X… тебе большой и толстый, обойдемся. — Серега сразу же вспомнил о матери, сплюнул через левое плечо и, скомкав приглашение на кладбище, неожиданно разжал кулак. — Едрена вошь, а ведь верно, дельная мысля приходит опосля. Эврика!» Резко дав по газам, он развернулся и, сколько хватало двигателя, с ревом припустил к дому. На Партизана Германа голосовало сразу трое, все приличные, в меру датые, но Тормоз даже глазом не повел, остановился лишь у отчего подъезда и бросился бегом по лестнице. Едва попав ключом в скважину, он рывком распахнул' дверь и, с ходу отдавив Рысику лапу, ринулся в свои апартаменты — где, где, где? Визитка отыскалась на подоконнике — среди рваных пятисот-рублевок, бесполезных монет и красочных оберток от презервативов. Это был кусочек плотной бумаги с золотыми буквами на глянцевой поверхности: «Фирма „ЭВЕРЕСТquot;. Кузьма Ильич Морозов. Директор-учредитель». Та самая визитка от хмыря из «мерса», что отвалил за сладостное зрелище сотню баксов. Денежки те уже тю-тю, а вот телефон может и пригодиться.

— Отвали, рыжий, — Прохоров согнал взлетевшего к нему на плечо Рысика и, придвинувшись к аппарату, принялся набирать номер, — не мешай продаваться.

Процесс пошел — длинные гудки прервались, что-то щелкнуло, и на другом конце линии зазвучал вязкий, словно патока, женский голос:

— Добрый день, фирма «Эверест». Я вас слушаю.

— Мне бы Кузьму Ильича. — Тормоз оскалился в трубку и, пояснив, что беспокоит по личному вопросу, через минуту услышал знакомый баритон:

— Говорите.

Голос был запоминающийся — напористый, властный, беспощадный, как рык голодного льва, и Серега улыбаться перестал.

— Здрасьте, Кузьма Ильич. Мы встречались позавчерашней ночью. Если помните, вы мне подкинули сотню баксов и оставили телефон.

— А, молодой человек из бежевых «Жигулей»? — Память у Морозова сработала мгновенно, и железа в голосе несколько поубавилось. — Как же, как же, черножопые чуть костями не обосрались. Надумали, значит?

— Обстоятельства. — Сквозь стену Тормоз услышал, как страшно застонал Прохоров-старший, и, вздрогнув, быстро прикрыл дверь. — Очень нужны деньги.

— Да, молодой человек, деньги вещь полезная. — Морозов неожиданно рассмеялся, но как-то зло, отрывисто, и, сразу же сделавшись серьезным, приказал: — Сегодня в девять тридцать вечера у клуба «Занзибар». На Петроградской. Если что, подождите.

В трубке раздались короткие гудки, а между тем крики за стеной слились в один утробный вой, полный ярости, боли и ненависти:

— «Первый», я «третий», «первый», сука, я «третий», где «вертушки»? Где, блядь, «вертушки»? «Первый», у меня два взвода «двухсотых», «первый», сука, где «вертушки»? «Первый»…

«Эх, майор, майор, — не раздумывая, Тормоз вытащил „Московскую“ и, нацедив с полстакана, убрал бутылку подальше, — опять у тебя крыша поехала». Не теряя времени, он выскочил в коридор и, по новой припечатав Рысикову лапу, распахнул дверь в отцовскую конуру:

— Батя, как ты там? Спрашивать тут было нечего.

— «Первый», сука, пристрелю… «Вертушки»… — Прохоров-старший скорчился в углу и, обхватив голову руками, исходил жутким, пробирающим до костей криком. Что он видел сейчас своими выцветшими, вылезшими из орбит глазами? Заживо отрезанные головы двадцатилетних бойцов? Своего замполита, у которого душманы, привязав веревку к прямой кишке, выдернули внутренности? А может, видел он безглазое лицо «первого», так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…

— Давай, батя, пей, — Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать, — сейчас полегчает.

— Понтапон вкалывай, понтапон. — Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих — с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.

«Жизнь наша бекова, — Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, — нас ебут в хвост и в гриву, а нам — некого».

Не спеша сварил себе сосиски — американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял — впрок не пойдут, так что, дав остыть, осчастливил ими Рысика:

— Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма. На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе, Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще — перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги, с чувством искромсал его и взялся за заточку.

Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет — узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку ъ ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом, хотя физкультура уже надоела, Тормоз потянулся за мечом, и стало ясно, что он всеми силами старается убить время — до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.

«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте трусы, девственно-белые носки и направился в ванную, — плевать, что вода холодная, главное — течет.

Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки — трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки — низкий, волнующий и насмешливый: — Слушаю вас.

— Добрый вечер, я по поводу колеса. — Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло — нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел — и двух слов не связать. — Мы с вами встречались вчера. — Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:

— А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?

— Буду через полчаса, — страшно обрадовался Тормоз, повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.

Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки — мощный, крепкоголовый, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-корабля — рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».

Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу. Словно перед запертым сортиром.

— Привет, привет, — вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, — заходите.

Она, видимо, только что вышла из ванной — босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо. Более того…

— Вот, к чаю. — Прохоров, захлопнув дверь, протянул бисквитно-кремовую композицию и глуповато улыбнулся: — Все девушки обожают сладкое.

— Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. — Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. — Вы как насчет окрошки?

— Насчет окрошки мы завсегда. — Тормоз, не в силах отвести глаз от ее икр, лакомых, загорелых, округло-мускулистых, трудно проглотил слюну и, сбросив туфли, двинулся следом — в костюме, галстуке и снежно-белых носках. Проклятое мужское естество стучало гормональным молотом по его благоразумию… Не молотом — кувалдой…

На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник» — зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему. Пока варились яйца, поговорили ни о чем — так, о политике, о скандалах, о кризисах и катаклизмах, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямиком на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она дружелюбно пискнула и застыла «сусликом», уставившись на Тормоза, — только длинный розовый хвост чуть подрагивал.

— Даша, Дашенька. — Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова: — А вы обаятельный, ей понравились. Гордитесь, крысы видят всех насквозь… В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари. .

— Ну это как сказать, есть и живее всех живых. — Прохоров нехорошо оскалился. — Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…

Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса. Собственно, особых вопросов не было — и так ясно, что пидорасы… Наконец все было готово — яйца сварены, ветчина порезана, огурцы накрошены, и, залив салат квасом — домашним, из финского концентрата, гость с хозяйкой принялись за еду.

— Вкусно. — Дохлебав, Прохоров поднялся и, движимый привычкой, опустил тарелку в мойку. — Высший класс, спасибо.

— Приятно слышать. — Волосы у крысозаводчицы уже высохли и лежали густыми рыжеватыми волнами. — Ну что, немного передохнем или прямо сейчас за торт возьмемся?

— Я бы с радостью, только, — глянув на часы, Серега помрачнел, — дело у меня, может, на час, может, на два, не знаю. Не поехать нельзя.

— Эка беда, решайте вопрос и назад, я все равно ложусь очень поздно, сова. — Зеленоглазая поднялась и взяла с холодильника ключи. — А торт лучше есть в компании…

Сунув ноги в шлепанцы, она подождала Прохорова и, как была, в легком халатике на голое тело, направилась к лифту. В тесной кабине на Тормоза нахлынул запах ее волос, горьковато-пьянящий, путающий мысли, ему вдруг нестерпимо захотелось взять эту женщину — прямо здесь, немедленно, плюнув на все условности… Изнемогая от желания, он обильно вспотел, а лифт между тем остановился, и искусительница улыбнулась:

— Что, жарко?

Не дожидаясь ответа, она вышла на улицу и летящей походкой направилась к машине — стройная, гибкая, не замечающая косых посторонних взглядов. «Давай, гад, ложись. — Не в силах сладить с подкатившей эрекцией, Прохоров отстал и тащился следом, чувствуя, как парадные трусы превращаются в орудие пытки. — На хрен, лучше уж семейные».

Вот именно, что на хрен…

Сняв тем временем «семерку» с охраны, хозяйка открыла багажник и кивнула подтянувшемуся Тормозу:

— Забирайте.

Ее глаза зелено светились осознанием неотвратимости своих чар.

— Да это не мое. — При виде девственной резины, натянутой на блестящий диск, Прохоров забыл о проблемах с потенцией и удивленно приподнял бровь. — Мое было ржавое.

— И еще «винтом». — Зеленоглазая пожала плечами и, легко вытащив колесо из багажника, кинула его на асфальт. — В шиномонтажке его не взяли, никакое, говорят. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали на тот свет.

Пока она возилась, полы халатика разошлись, и Тормоз заметил высоко на бедре татуировку — тарантула в натуральную величину. Наверное, ужасно ядовитого…

«Дожил, блин, облагодетельствовали, — от жгучего стыда и ненависти к себе у него вдруг загорелись уши, — телки уже держат за убогого, презенты дарят. Может, на содержание к кому податься? Найти богатую старуху… Говорят, перед смертью трахаются как никогда, думают, в последний раз…»

— Спасибо вам за заботу, перебьемся как-нибудь, — Серега побледнел, сделался мрачен и, наверное, нырнул бы в «треху» с концами, если бы зеленоглазая не придержала его за рукав:

— Слушай, давай на «ты». Меня Женей зовут, на греческом это значит «благородная», только это не так. Про торт не забудь.

Она включила на «семерке» охрану, улыбнулась и пошла к дому — легко, словно гриновская Бегущая по волнам.

«Ну и дела». Тормоз подождал, пока стройная фигурка скроется в подъезде, тяжело вздохнул и, забросив дареное колесо в багажник — не оставлять же, в конце концов! — направился на Петроградскую.

Где находится этот чертов «Занзибар», он понятия не имел.