"Узорчатая парча" - читать интересную книгу автора (Миямото Тэру)

Тэру Миямото
УЗОРЧАТАЯ ПАРЧА

Господину Ясуаки Ариме

Извините великодушно, что сразу перехожу к делу.

Даже представить себе не могла, что когда-нибудь вновь встречу Вас, да еще в горах Дзао, в кабинке фуникулера, поднимаясь от Сада георгинов к станции Докконума.

Удивление мое было столь велико, что все двадцать минут, остававшиеся до прибытия в Докконуму, я просидела молча, словно утратив дар речи.

Сколько же времени утекло с того дня, когда я последний раз вот так же писала Вам письмо?… Если посчитать, получается лет двенадцать-тринадцать. Думала, что никогда уже не увижусь с Вами, однако волею случая мы все-таки повстречались. Увидев Ваше разительно переменившееся лицо, Ваши глаза, я мучилась и колебалась, прежде чем решиться на этот поступок, однако после долгих раздумий все же собралась с духом. И вот, с немыслимыми усилиями разыскав Ваш нынешний адрес, я пишу Вам это письмо. Вы вправе посмеяться над моей неизменно взбалмошной и капризной натурой… Я никогда не умела сдерживать свои порывы.

В тот день мне вдруг взбрело в голову купить билет на экспресс «Цубаса» №3, отправлявшийся с вокзала Уэно. Дело в том, что я хотела показать моему ребенку звездное небо над горной вершиной Дзао (сына зовут Киётака, ему исполнилось восемь). Возможно, тогда, в вагончике фуникулера, Вы обратили внимание, что мой сын – инвалид детства. У него не только плохо действуют ноги, он вообще отстает в развитии на два-три года от своих здоровых ровесников. Не знаю почему, но мальчик очень любит смотреть на звезды, и когда нет облаков, он готов часами любоваться ясным ночным небом над двором нашего дома в квартале Короэн.

Перед тем мы два дня провели в токийском доме отца на улице Аояма. Накануне отъезда домой в город Нисиномия я на ночь глядя машинально перелистывала какой-то журнал – и вдруг наткнулась на снимок ночного неба, сделанный с горной вершины в Дзао. Небо было сплошь усыпано звездами, и от красоты фотографии у меня даже перехватило дыхание. Мне вдруг ужасно захотелось показать Киётаке эти самые звезды – но не в журнале, а наяву, хотя сын еще никогда не уезжал далеко от дома.

Отцу в этом году исполнилось семьдесят, но он еще крепок и бодр и ежедневно ездит на фирму. К тому же он по-прежнему руководит токийским филиалом компании, и потому каждый месяц недели две проводит в Токио, в известной Вам квартире на Аояме. За прошедшие десять лет он совсем поседел и сгорбился, однако здоровье все еще позволяет ему жить на два дома. И все же недавно, в самом начале октября, спускаясь по лестнице к машине, которую прислали за ним с фирмы, отец оступился и подвернул щиколотку. Оказалось, что повреждена кость, и хотя трещинка была совсем крошечная, из-за обильного внутреннего кровотечения отец на какое-то время оказался прикованным к постели. А потому мне пришлось немедленно выехать в Токио на скоростном экспрессе «Синкансэн», взяв с собой Киётаку. Лишенный возможности двигаться, отец сделался страшно брюзгливым, опека домработницы Икуко начала его раздражать, и он по телефону вызвал меня к себе. Понимая, что отлучка может затянуться надолго, я взяла Киётаку с собой; но вывих, в сущности, был пустяковый, так что, увидев меня с Киётакой, отец сменил гнев на милость. Тут же принялся торопить меня с отъездом, видимо, теперь уже беспокоясь о нашем доме в Короэн, и сказал, что я могу возвращаться.

Не знаю, как следует воспринимать подобные выходки – плакать или смеяться, но будь что будет, лишь бы отец был доволен, – и мы решили возвратиться к себе в Короэн.

Препоручив больного заботам Икуко и секретаря Окабэ, я отправилась с сыном на Центральный вокзал с намерением возвратиться домой. Но когда мы приехали на вокзал, мне вдруг бросился в глаза яркий рекламный плакат какой-то туристической фирмы с видом Дзао. Осень была в самом разгаре, и на фото раскинули пышные ветви деревья, ослеплявшие буйством красок листвы. До того дня я почему-то представляла Дзао царством зимней сказки: покрытые шапками снега, застывшие стволы и ветви… Но, стоя в станционном зале, я попыталась вообразить, как эти деревья, которые вскоре обледенеют от стужи, еще шелестят яркой листвой, раскачиваясь на ветру под усыпанным звездами небом, и мне неудержимо захотелось показать моему неполноценному ребенку эти девственно чистые горы под мириадами звезд. Когда я сказала об этом Киётаке, глазенки у него загорелись, и он умоляюще захныкал: «Хочу поехать, хочу поехать!» Хотя все это было изрядной авантюрой, я все же направилась к стойке туристической фирмы, стоявшей прямо в здании вокзала, с намерением купить билеты до Ямагаты и забронировать места в гостинице на источниках Дзао, а также взять билеты на авиарейс Сэндай – Осака, чтобы попасть домой. Однако билеты на этот рейс оказались распроданы, так что пришлось изменить планы. Нужно было задержаться еще на сутки – либо в Дзао, либо в Сэндае, чтобы вылететь следующим рейсом. Я решила провести это время в Дзао, и мы поехали на вокзал Уэно. Остановись мы в Дзао всего на одну ночь, наша встреча так бы и не состоялась. Сейчас мне все эти совпадения кажутся до чрезвычайности странными.

В Ямагате погода была пасмурная. По дороге от станции к источникам Дзао я смотрела из окошка такси на низкое небо в полнейшем унынии. Мне вдруг пришло в голову, что я ведь уже бывала в этих местах района Тохоку. Тогда, во время свадебного путешествия, мы с Вами добирались от озера Тадзава, что в префектуре Акита, до города Товада в префектуре Аомори.

Мы остановились в гостинице на горячих источниках. Бурлящая вода стекала вдоль обочин дороги по дренажным канавам, в воздухе ощущался острый запах серы. Плотные облака заслоняли ночное небо. Ни одного просвета, сквозь который можно было бы разглядеть хоть слабый отблеск луны или звезд. Тем не менее настроение у нас было приподнятое: горный воздух был свеж, к тому же это было, в сущности, наше с сыном первое настоящее путешествие. Наутро тучи развеялись. Киётака схватил свой костылик. Чувствовалось, что ему просто не терпится отправиться к фуникулеру. Сразу же после завтрака мы побрели к станции канатной дороги в Саду георгинов.

Наша встреча с Вами оказалась столь неожиданной, что при одной мысли об этом у меня до сих пор замирает сердце. В самом деле, как могло статься, что мы очутились в одной и той же кабинке фуникулера, в далекой-далекой префектуре Ямагата, в горной глуши Дзао, где бесконечно снуют вверх и вниз бесчисленные вагончики нескольких канатных дорог?!

Пассажиры стояли небольшими группками, в ожидании подходивших кабинок. Через несколько минут подошла и наша очередь. Открыв дверь, кондуктор сразу же увидел Киётаку с костыликом и, полуобняв его, подсадил в вагончик. Следом прошла я. Тут я услышала, как кондуктор приглашает еще одного пассажира. В кабинке было тесно, но прямо перед нами оказалось свободное место, и вошедший – мужчина в светло-коричневом пальто – уселся прямо напротив. Дверь закрылась, и кабинка, слегка покачиваясь, поползла вверх. Я мельком взглянула на незнакомца – и вдруг поняла, что это – Вы! Не знаю, какими словами можно выразить изумление, что я испытала в то мгновенье. Но Вы по-прежнему не замечали меня – сидели, уткнув подбородок в поднятый воротник пальто, и рассеянно разглядывали менявшийся пейзаж. Вы глядели в окно, а я жадно, не отрывая глаз, всматривалась в Ваше лицо. Я села в кабинку фуникулера, чтобы полюбоваться изумительной красотой осенней листвы, но даже и не взглянула на деревья за окном. Я не могла оторвать глаз от сидевшего напротив меня мужчины. За эти несколько мгновений я не раз усомнилась в том, действительно ли это Вы, мой бывший супруг Ясуаки Арима. Если это и впрямь Ясуаки Арима, то каким образом он очутился здесь, спрашивала я себя. Сомнения терзали меня не только от неожиданности встречи, но и еще из-за поразительных перемен, что произошли в Вас за десять лет разлуки… Вы запомнились мне совершенно иным человеком.

Десять лет… Тогда мне было двадцать пять, а теперь уже тридцать пять. Вам же исполнилось тридцать семь. Словом, мы вошли в такой возраст, когда перемены в облике человека начинают становиться все заметнее и заметнее. Однако то, что случилось с Вами, не было просто патиной времени. Я буквально кожей почувствовала, что жизнь изрядно поломала Вас, и Ваше существование отнюдь нельзя назвать безмятежным. Прошу, пожалуйста, не сердитесь. Я и сама не могу понять, зачем пишу это письмо. Возможно, мне просто захотелось выплеснуть чувства, что владеют мною сейчас. И, верно, другого письма не будет, все ограничится этим «односторонним» посланием Вам. К тому же я пишу сейчас и не знаю, хватит ли у меня духу опустить письмо в почтовый ящик…

Наконец вы бездумно скользнули по мне глазами и снова уставились в окно. Однако Ваш взгляд тут же вернулся ко мне, и Вы всмотрелись в меня широко раскрытыми от изумления глазами. Так мы сидели довольно долго. Я понимала, что нужно что-то сказать, но не могла найти подходящих случаю слов. Наконец я с трудом прошептала: «Как давно мы не виделись!» «В самом деле, очень давно», – ответили Вы. Затем, как-то рассеянно взглянув на моего Киётаку, спросили: «Ваш ребенок?» У меня перехватило горло, и я смогла вымолвить только краткое «Да». В моих пустых глазах вспыхивали проплывавшие за стеклами кабины ярко-алые купы деревьев. Господи, сколько же раз мне уже задавали этот вопрос: «Ваш ребенок?»! Когда Киётака был поменьше, его физическая увечность и умственная неполноценность еще сильнее бросались в глаза, поэтому многие даже не скрывали сожаления, другие же, напротив, напускали на себя деланно равнодушный вид. В подобных случаях я собирала в кулак всю свою волю и, глядя прямо в глаза собеседнику, отвечала с вызывающей твердостью: «Да! Это мой сын!» Но теперь, когда об этом спросили Вы, меня охватило не ведомое дотоле жгучее чувство стыда, и я смогла едва слышно промолвить: «Да…»

Кабина фуникулера медленно поднималась к станции Докконума. Вдалеке показалась горная цепь Асахи, а внизу, у подножья, поблескивали далекие точки крыш городка на горячих источниках. В просветах между деревьями мелькнула красная кровля гостиницы, выстроенной на склоне соседней горы. До сих пор отчетливо помню, что в какое-то мгновение это напомнило мне адское пламя, изображенное на какой-то картине эпохи Камакура [1]. Интересно, откуда такая ассоциация? Должно быть, сама обстановка – раскачивающаяся кабинка фуникулера, охватившее меня душевное смятение, чудовищное напряжение нервов, – все это вместе взятое привело меня в престранное состояние духа. А потому все остальные двадцать минут, что вагончик полз по горному склону, я просидела, не проронив ни слова, и мечтала лишь поскорее добраться до Докконумы, – хотя могла бы о многом спросить Вас. То же самое происходило при расставании с Вами десять лет назад. Мы собирались оформить развод, и, наверное, нужно было высказать все, что было у нас на душе, поделиться друг с другом. Однако этого не случилось. Десять лет назад я даже не пожелала потребовать от Вас вразумительных объяснений по поводу происшедшего. Вы тоже упрямо молчали и не сделали ни малейшей попытки хоть как-нибудь оправдаться. В двадцать пять я не умела быть мягкой и великодушной, да и Вы в свои двадцать семь, похоже, не могли заставить себя смирить гордыню.

Потом заросли за окном совсем заслонили солнечные лучи. В кабине сгустился легкий сумрак. Глядя куда-то мимо меня, Вы пробормотали: «Вот и приехали». В этот момент я рассмотрела у Вас на шее шрам. Верно, от той самой раны, подумала я – и поспешила отвести взгляд. Выйдя из кабины у грязно-серого павильончика станции, Вы остановились на дорожке, что вилась к Докконуме, и слегка поклонились: «Ну, я пошел». Потом быстрыми шагами устремились прочь.

Мне хочется, чтобы это письмо вышло как можно более искренним. В общем, когда Вы скрылись из виду, я какое-то время стояла, не в силах двинуться с места. При мысли о том, что теперь-то я уже не увижу Вас никогда, меня охватило неудержимое желание заплакать, и я едва сдержала слезы. Я и сама не могу понять, что тогда на меня нашло. Но я едва не бросилась вслед за Вами – спросить, как Вы живете, что делали все эти годы разлуки. Не будь со мной Киётаки, наверное, я так бы и поступила.

Стараясь приноровиться к походке сына, я медленно побрела по дороге в Докконуму. Сморщенные цветы засохших космей покачивались под дуновениями прохладного ветра. Путь, который нормальный ребенок в возрасте Киётаки прошел бы за десять минут, мы преодолели за добрых полчаса. Но если вспомнить, что было прежде, то и такой результат определенный прогресс. Ведь мальчик лишь года два, как начал потихоньку воплощать свои желания в реальные действия. Успехи настолько значительны, что с недавних пор учителя специальной школы, где учится сын, стали поговаривать о том, что со временем Киётака, похоже, сможет жить и работать не хуже, чем любой другой человек, если, конечно, будет очень стараться.

Миновав безлесный участок, граничивший с болотцем, мы сели в вагончик другого фуникулера, поднимавшийся прямо к вершине горы. Я окинула взглядом далекий склон, в надежде отыскать Вашу фигуру. Но Вас нигде не было видно. Затем мы немного спустились вниз и через дубовую рощу вышли к огромной скале, выступавшей прямо из склона; там я усадила Киётаку, и мы долго любовались расстилавшимся перед нами видом. На небе не было ни единого облачка, в вышине без устали кружили черные коршуны. Далеко-далеко, вероятно, у самого моря, в легкой фиолетовой дымке, словно в тумане, тянулась горная цепь. Я объяснила Киётаке, что это гряда Асахи, а вон та громада справа – гора Тёкай-сан; при этом я без конца поглядывала на прямоугольные коробочки фуникулера, ползшие вниз по соседнему склону. Я все надеялась увидеть там Вас. Всякий раз, когда сзади на тропке раздавались чьи-то шаги, я с замирающим сердцем поворачивала голову – не Вы ли?…

Киётака радостно смеялся, наблюдая за парящими коршунами, за крошечными вагончиками канатной дороги, видневшимися далеко внизу, за курившейся откуда-то струйкой дыма. Я смеялась вместе с ним, а перед глазами все стояло Ваше лицо – каким я увидела его только что, после десяти лет разлуки. Мне подумалось: как же Вы изменились! И что же могло привести вас в Дзао?… Я просто не могла думать о чем-то ином.

Мы просидели на скале часа два. Наконец мы решили вернуться в гостиницу. Спустившись на подъемнике в Докконуму, мы перешли к другому фуникулеру. На сей раз мы с сыном были одни в кабинке, и я вновь погрузилась в созерцание алой листвы, что особенно хороша именно в эту пору. Впрочем, красным был не весь склон: в багрянце мелькали вкрапления вечнозеленых растений, коричневые листья, золотились ветви похожих на гинкго деревьев. Рядом с ними красный цвет был особенно ярким, он прямо-таки пламенел. Казалось, из смешенья мириадов цветов и оттенков вырываются огромные языки неистового огня. Потрясенная этим зрелищем, я, не в силах сказать ни слова, молча взирала на многоцветье пышной растительности, словно впитывая его в себя. И тут мне почудилось что-то страшное. Мысли, теснясь, вихрем проносились в моей голове. Если попробовать описать мое состояние на бумаге… Наверное, можно сказать, что всякий раз, когда передо мной мелькали алые пятна листвы, в моем мозгу вспыхивали мимолетные видения, которые словами не выразить и за много часов. Возможно, Вы опять посмеетесь над моей привычкою фантазировать… Но это действительно так.

Опьяненная неистовством оттенков красной листвы, я ощутила в этом «пламени» горного леса нечто ужасное, убийственное, словно прикосновение холодного клинка. Верно, от нашей неожиданной встречи во мне проснулась детская привычка фантазировать.

В тот вечер мы с Киётакой сначала понежились в большой гостиничной сернистой ванне, выдолбленной прямо в скале, а потом вновь отправились в Сад георгинов, полюбоваться звездами. Служащий показал нам короткую дорогу, и вскоре мы, светя под ноги фонариком, вышли на вившуюся вверх по склону тропу. Впервые в жизни Киётаке довелось так много ходить. Похоже, костылик намял ему бок, потому что он то и дело останавливался, и в темноте я слышала его негромкое всхлипывание. Но тогда я строго прикрикивала на него, и Киётака, собравшись с силами, медленно, с передышками, но все же брел вперед, вслед за перемещавшимся пятнышком света фонарика. Добравшись до входа в сад, мы немного постояли, переводя дух и глядя на звездное небо. Бесчисленные звезды мерцали так близко, что, казалось, их можно достать рукой. Казалось, они подавляют, поглощают все силы. Во тьме виднелись лишь смутные силуэты растений разбитого на отлогом склоне горы сада, ощущался слабый аромат цветов; их краски были неразличимы в ночи. Да еще слегка шелестел ветерок. Все остальное – и вздымавшиеся перед нами горы, и павильончики канатной дороги, и стальные опоры, на которых крепился трос, – все было погружено во мрак и тишину. А над всем этим, в небе над нами, простирался яркий, отчетливо различимый Млечный Путь. Мы углубились в сад и пошли к дальнему его концу, не отрывая глаз от звездного неба. У выхода стояли две небольшие скамейки. Усевшись, мы с Киётакой облачились в купленные на лотке перед станцией в Ямагате куртки с капюшонами и, обдуваемые холодным ветром, долго смотрели на сверкающий космос. Есть какая-то щемящая грусть в этих звездах… И что-то необъяснимое в безграничности звездного неба, что рождает в душе безотчетный страх… Я почему-то чувствовала безутешную печаль от нашей встречи в горной глуши через десять лет после разлуки. Но что, собственно, печального в этом событии? Однако, подняв лицо к небу, я беззвучно твердила одно: «Печально, ах, как это печально!…»

И печаль становилась еще острее. Те памятные события десятилетней давности отчетливо всплыли в памяти, словно воспроизведенные на экране кино.

Кажется, письмо получается чересчур длинным. Может статься, оно наскучит вам прежде, чем Вы прочтете все до последней строчки, и, скомкав, Вы выбросите мое послание. И все же я намерена высказаться до конца. Во всяком случае это я больше всех пострадала в результате той самой истории (возможно, Вы возразите, что главная жертва – Вы, а вовсе не я), а потому я хочу рассказать все, как было, – о чем я тогда размышляла, к каким пришла заключениям. Вообще-то мне следовало высказать Вам все это еще тогда, при прощании, десять лет назад, но я отчего-то не сделала этого. Теперь же, хотя минуло столько времени, мне захотелось поведать об этом.

…О случившемся нам сообщили по телефону, в пять часов утра. Помню, я еще спала в своей комнате на втором этаже, когда меня разбудила домработница Икуко: «С господином Ясуаки, похоже, случилось что-то ужасное!…» Голос у нее дрожал, и я почувствовала, что случилось нечто невероятное. Накинув поверх пижамы шерстяную кофту, я сбежала по лестнице на второй этаж и схватила телефонную трубку. Густой невозмутимый бас сообщил, что это звонят из полиции, и поинтересовался, в каких отношениях я состою с господином Аримой. «Я его жена», – ответила я, пытаясь говорить спокойнее, но голос мой предательски дрожал от холода и волнения. Последовала небольшая пауза, затем голос в трубке сказал, что некий мужчина, предположительно мой супруг, пытался совершить любовное самоубийство по сговору [2] в гостинице в Арасияме.

Женщина, что была с ним, скончалась. Но мужчину, возможно, удастся спасти. «Сейчас он в больнице. В крайне тяжелом состоянии, так что не могли бы Вы срочно приехать туда?» – закончил мой собеседник. Затем продиктовал адрес больницы. Я что-то пролепетала о том, что муж должен был заночевать в Киото, в гостинице неподалеку от храма Ясака. Тогда собеседник спросил название той гостиницы и попросил описать, во что был одет мой супруг, когда уходил из дома. Я постаралась припомнить цвет и фасон его пиджака, рисунок галстука и все прочее, на что мне сказали, что самоубийца, скорее всего, и есть Ясуаки Арима. Полицейский повторил настоятельную просьбу поскорее прибыть в больницу и повесил трубку.

Ошеломленная и растерянная, я бросилась в спальню отца. Он только что проснулся. Выслушав меня, отец предположил, что какой-то негодяй просто решил меня разыграть. Однако слабо верилось, что кому-то взбредет на ум развлекаться подобным образом в столь ранний час зимнего утра. Икуко звонила в таксомоторную фирму, когда раздался звонок в дверь. Я бросилась к домофону. Оказалось, что пришел дежурный с ближайшего поста. Он сказал, что получил телефонограмму из полицейского участка в Киото и на всякий случай пришел подтвердить просьбу насчет поездки в Киото. Тут стало окончательно ясно, что это не розыгрыш. Вцепившись в отцовский халат, я умоляла его поехать вместе со мной.

Пока мы мчались в такси по скоростной дороге Мэйсин, отец без конца спрашивал об одном и том же: «Ты хорошо расслышала? Это действительно самоубийство по сговору?» – а я отвечала: «Они говорили, что женщина умерла…» Факт, что это не несчастный случай, а попытка двойного самоубийства с какой-то неизвестной мне женщиной, лишь рождал дополнительные вопросы. В самом деле, можно ли верить в такое?

Мы поженились два года назад, хотя и до брака несколько лет состояли в интимной связи. Последнее время мы даже всерьез подумывали о ребенке. Нет, тут явно какая-то путаница. Угощая в клубе квартала Гион важных клиентов из Киото, Вы частенько засиживались допоздна, вот и на сей раз, по своему обыкновению, верно, заночевали в гостинице у храма Ясака!

Однако, увидев на больничной кровати мужчину, которого только что привезли из операционной, я с первого взгляда опознала Вас. Не описать словами чувства, что я испытала в тот миг. Шок?… Потрясение?… Я впала в какой-то транс и даже не смогла приблизиться к вашему изголовью, пока Вам делали переливание крови. Вы были на волосок от смерти… Ожидавший нас в коридоре сотрудник полиции сообщил, что раны в области шеи и грудной клетки нанесены ножом для фруктов, нож вошел весьма глубоко и просто чудом не задел сонную артерию. Он также сказал, что в гостинице ничего не знали о происшествии и спохватились довольно нескоро, так что Вы успели потерять много крови. Задето также одно легкое, где возник пневмоторакс. Когда Вас доставили в клинику, давление было почти на нуле, дыхание прерывистое, так что угроза летального исхода по-прежнему не исключается, и кризис продлится еще несколько часов. Тут подошел врач и дал обстоятельные пояснения. Из его слов вытекало, что положение по-прежнему серьезное, так что давать обнадеживающие прогнозы он пока не решается. Погибшую звали Юкако Сэо, ей было двадцать семь, она работала хостессой в клубе «Арле», что в квартале Гион; у нее тем же ножом для фруктов буквально рассечена шея, так что девушка была уже при смерти, когда ее обнаружила гостиничная обслуга. Полицейский долго расспрашивал меня, но я совершенно не помню, что я ему отвечала.

И действительно, относительно Вас и Юкако Сэо я решительно ничего не могла сказать. Отец позвонил домой секретарю господину Окабэ и сказал: «Случилась ужасное. Возьмите мою машину и немедленно приезжайте в Арасияму!» Тон у него был удрученный. Он продиктовал Окабэ адрес больницы и положил трубку. Потом сунул в рот не прикуренную сигарету, посмотрел на меня и перевел взгляд на пейзаж за окном. Мне отчего-то врезалась в память эта картина: отцовское лицо и вид из окна больничного коридора в сумеречный предрассветный час. Когда не стало мамы, у отца было точно такое же выражение лица. Тогда он тоже как-то рассеянно, почти бессознательно сунул сигарету в рот. Мне было семнадцать, когда умерла мама. Врач сказал нам, что мама скончалась, – и я взглянула на отца, сидевшего у маминого изголовья. Отец всегда был очень сильным человеком, и я ни разу не видела у него даже признаков слабости духа. Вот и тогда он совершенно бездумно, рассеянно достал из нагрудного кармана сигарету и вложил ее в рот. В сущности, этот жест совершенно не соответствовал месту и обстановке. Теперь он стоял в длинном больничном коридоре с точно таким же отсутствующим выражением лица и незажженной сигаретой во рту, глядя на бледное предутреннее зимнее небо за окном. Мне вдруг стало как-то не по себе. Я достала из сумочки коробок и поднесла ему спичку. Пальцы мои были холодны, как лед, и мелко дрожали. Отец скользнул глазами по моим трясущимся рукам и коротко выдохнул: «Ну и пусть умирает! Верно?!» Но я об этом не думала – не могла думать. Я вообще не могла осознать, что же произошло. Если бы несчастный случай… Но все обстояло иначе. Ну почему мой муж решил покончить с собой вместе с какой-то хостессой?!

Лишь через два дня Вы пришли в сознание. За это время Вы дважды были, как говорится, на краю могилы. Но все-таки выжили, проявив поразившую даже врачей волю к жизни. Вообще все это поистине поразительно. И тут у меня, наконец, появилась возможность услышать правду из Ваших уст. Но объективно получалась странная картина: двойное самоубийство по сговору произошло без сговора! Просто Юкако Сэо, задумав покончить с собой, сначала решила убить Вас и нанесла Вам удары ножом, когда вы заснули. После чего сама перерезала себе горло. Вы даже вообразить не могли, почему Юкако Сэо совершила такой поступок. Собственно, только это Вы и могли сказать. Полицейским, приходившим в палату, Вы всякий раз отвечали одно и то же: «Не знаю». Сначала полиция предположила, что именно Вы являлись инициатором незадавшегося самоубийства, но факты, всплывшие в результате расследования, а также характер нанесенных Вам ран вскоре рассеяли подозрения. Таким образом, получалось, что Вы не только не замышляли самоубийства вместе с Юкако Сэо, но, напротив, сами стали несчастной жертвой беспрецедентного злодеяния. К счастью, Вы уцелели, и, казалось, на этом вопрос был закрыт. Все были удовлетворены – кроме меня. История о попытке самоубийства с любовницей женатого завотделом некоей строительной компании попала в газеты. Благодаря кровавому скандалу маленькая интрижка стала известна чуть ли не всей стране. Это было ужасным ударом не только для меня, но и для отца, прочившего Вас в свои преемники.

А помните ли Вы тот наш разговор?… Врачи сказали, что дней через десять Вас можно будет выписать из больницы. Стоял теплый погожий день, когда я вошла в палату со сменой одежды и коробочкой мускатного винограда, который купила по пути в больницу – в универсаме на улице Каварамати. Путь по длинному коридору от комнаты ожидания до палаты я преодолела с уже въевшимся чувством страха, почти крадучись. Я дала себе слово, что не задам ни одного вопроса до тех пор, пока Вы окончательно не поправитесь. Но всякий раз, когда я шла по коридору, меня раздирали противоречивые эмоции. Наряду с сочувствием к Вам во мне вскипала волна неодолимой злости и обиды, и мне хотелось бросить Вам в лицо слова гнева, ревности и печали… Когда я вошла в палату, Вы стояли в пижаме у окна и смотрели на улицу. При виде меня Вы не проронили ни слова и снова повернулись к окну. Я подумала тогда: интересно все-таки, как он намеревается объяснить своей жене то, что случилось? Рана Ваша практически зажила, так не пора ли нам объясниться? Погода чудесная, в палате работают батареи и очень тепло, значит, сегодня мне удастся хладнокровно поговорить с Вами. А потому, укладывая вещи в ящик под кроватью, я открыла рот с намерением произнести как можно более равнодушно заранее заготовленную фразу: «Ну а теперь объясни мне, пожалуйста, все – так, чтобы я смогла понять, что же случилось…» Однако с языка у меня слетели совершенно иные слова – язвительные и возмущенные.

– Твоя связь… В этот раз ты перешел все границы! – выпалила я. После такого мирный ход беседы стал уже невозможен. В конце концов, я была всего-навсего женщиной, к тому же совершенно незрелой. Теперь-то я понимаю это.

– Ты ведь едва не лишился жизни! Поразительно, что ты вообще выжил! – добавила я. Вы выслушали мою тираду молча, даже не обернувшись.

Хорошо помню, как я упрямо бросала Вам в спину жестокие слова. Эти статейки в газетах, набранные крупным шрифтом, эти пересуды и пересмешки даже на фирме отца… По кварталу Короэн наша домработница Икуко ходила с низко опущенной головой…

Я все больше расходилась, и голос мой невольно срывался на визг: в нем зазвенели слезы. Ваше молчание приводило меня в исступление.

– Не знаю, смогу ли я жить вместе с тобой после такого, – вдруг вырвалось у меня под конец, и я, сама испугавшись того, что сказала, умолкла. После этого заявления мне действительно показалось, что нам с Вами придется расстаться. После того ужасного происшествия я, конечно, злилась на Вас, но до того момента даже не помышляла о том, что мы разойдемся. Я молилась лишь о том, чтобы Вы не умерли, чтобы смерть пощадила Вас. Ни о чем другом я просто думать не могла. Я смотрела на Вашу спину, и мне казалось, что душа моя обратилась в осколок льда. Ну почему мы должны расстаться? Почему на нас обрушилось это несчастье, разделившее нас? И вообще, как это случилось, что мы, любящие друг друга, счастливые муж и жена, должны разлучиться? Но Вы упорно молчали. Было ясно, что Вы не намерены говорить. Я и так плохо владела собой, а Ваше упорное нежелание объясниться лишь подлило масла в огонь.

– Ты так и будешь молчать? – не выдержала я.

Лучи уходящего весеннего солнца осветили Ваше иссиня-бледное после тяжелой болезни лицо, и на мгновенье оно стало похоже на маску театра Но, освещенную пламенем факелов. Вы, наконец, обернулись. На губах у Вас играла легкая усмешка. То, что я услышала, показалось мне неслыханной дерзостью, даже наглостью. Даже теперь, когда я вспоминаю эти минуты, во мне закипает жгучая ярость. Вам следовало сказать иные слова. Но Вы произнесли именно это: «Если даже я извинюсь, – неужели сможешь простить?…»

Думаю, мы оба вели тогда себя недостойно. Сообщив, что врачи собираются выписать Вас дней через десять, я удалилась, так и не присев за все время, что я пробыла в палате. Выйдя из больницы, я побрела к воротам по асфальтированной дорожке – и тут увидела подъезжающую машину отца. Тот выглянул из окна и несколько растерянно посмотрел на меня. Он приехал в больницу тайком, но столкнулся со мною нос к носу, а потому вид у него был довольно сконфуженный. Похоже, он собирался о чем-то побеседовать с Вами. Но встреча со мной изменила его планы. Он велел мне сесть в машину и приказал водителю, Кодзакай-сан, остановиться у какого-нибудь кафе. Отец откинулся на спинку сиденья, будто ужасно устал, и без конца щелкал крышкой зажигалки, то открывая, то закрывая ее.

– Представь себе, что скаковая лошадь сломала себе переднюю ногу, – сказал он вдруг, когда мы сели за столик в небольшом кафе. – Вот такие дела…

Потом взглянул на меня с каким-то ужасным выражением на лице и добавил, что «кувшин разбился вдребезги». Я поначалу никак не могла взять в толк, что он имеет в виду не наши с Вами супружеские отношения, а Ваше положение на фирме. Когда же до меня, наконец, дошло, я осознала весь ужас ситуации. При всей любви ко мне отец всегда оставался прежде всего бизнесменом, и в Вас он видел не столько мужа единственной дочери, сколько своего преемника. У отца не было наследников, потому он возлагал на Вас большие надежды. Вам, наверное, это прекрасно известно. Он буквально «тянул» Вас в компании «Хосидзима кэнсэцу», делая все, чтобы именно Вы сменили его на посту. Само собой разумеется, некоторым в компании не нравилась эта затея. Например, вице-президент Коикэ-сан, а также его приспешники Мориути-сан и Тадзаки-сан отнюдь не приветствовали Ваше появление в «Хосидзима кэнсэцу». В то время отец планировал пробыть на посту президента еще лет пятнадцать. Через пятнадцать лет Вам – его зятю – исполнилось бы сорок два. Так я, во всяком случае, поняла. Отец сам создавал эту компанию, но со временем, по мере развития дела, фирма стала принадлежать не только ему. Изначально это было семейное предприятие: Главным директором отец поставил своего младшего брата, управляющим делами – двоюродного брата, директором головного предприятия – племянника. Но после того, как он приблизил к себе деловитого и расторопного Сигэдзо Коикэ, подняв его до вице-президента, ситуация начала постепенно меняться. И это Вам, должно быть, прекрасно известно. Можно сказать, что Вы явились для отца заветной звездой. Вы бы, наверное, поразились, узнав, скольких сомнений и колебаний стоил ему выбор мужа единственной дочери. Я и сама узнала об этом от посторонних людей лишь после того, как мы развелись. Изначально существовало мое желание – выйти замуж за юношу по имени Ясуаки Арима. Это был, как говорится, свершившийся факт. Мы состояли в близких отношениях еще со студенческой поры, и оба хотели соединить свои судьбы. Но отец не счел наши желанья достаточно веским основанием для заключения брака. Он обратился в сыскное агентство, попросив досконально проверить Вас. Причем проверкой Вашей личности занималось не одно, а целых три агентства! Вы рано потеряли родителей и росли под присмотром дяди. Похоже, это особенно тревожило отца. Я не спрашивала у него, каким был результат трехсторонней проверки, но, поскольку вопрос решился положительно, думаю, что ничего дурного они не смогли откопать. Помните, как оценивающе смотрел на Вас отец при первой встрече? Словно пытался проникнуть к Вам в сердце. Это так в его духе! Как-то я случайно узнала от одного человека, что говорил ему мой отец: мол, у этого парня много хороших человеческих качеств, но не знаю, насколько он соответствует требованиям, предъявляемым к бизнесмену; и поскольку я выбираю не мужа для дочери, а преемника для президента «Хосидзима кэнсэцу», то не имею права на скоропалительное решение… Другому знакомому отец откровенно признался, как же мучительно трудно дается ему этот вопрос.

Учитывая, что он привык решать все практически единолично, не советуясь с кем бы то ни было, это было довольно странное заявление. Можно сказать, что он благословил наш брак потому, что принял решение вверить «Хосидзима кэнсэцу» постороннему человеку по имени Ясуаки Арима, не связанному с нашей семьей кровными узами.

Сидя в кафе и затягиваясь сигаретой, отец сказал: «Он мужчина, а поэтому ничего страшного не случилось бы, измени он тебе пару раз. Но то, что он сделал, – это уж чересчур». Отец глубоко вздохнул. Метнул на меня сердитый взгляд и опять завел разговор о том, что «лошадь сломала ногу», а «кувшин разбился вдребезги». Было ясно, что возврата к прежним отношениям уже не может быть.

В тот вечер к нам в дом пришел незнакомец. Отец уехал в Токио по служебным делам вечерним экспрессом «Синкансэн», и мы с Икуко остались одни. По домофону посетитель представился как отец Юкако Сэо. Мы с Икуко переглянулись, не зная, стоит ли принимать этого человека. В доме только женщины, час поздний, мужчина совершено незнакомый – все это рождало сомнения. К тому же какое дело может быть ко мне у отца покойной Юкако Сэо?… Но мы все-таки впустили его в дом.

Пройдя в гостиную, старик (вообще-то по годам его нельзя назвать стариком, но маленький, с седыми волосами, он выглядел крайне старообразно) принялся смущенно благодарить за честь и все никак не мог остановиться, потом, странно скривив изрезанное глубокими морщинами лицо, стал извиняться за случившееся. Высказавшись, он умолк и низко-низко опустил голову. Я не знала, что и ответить, потом пробормотала что-то вроде того, что хорошо понимаю, как ему тяжело после кончины дочери. Сначала я опасалась, что отец Юкако Сэо начнет допытываться, что, да как, и почему, но, увидев его простодушное лицо и незатейливые манеры, я поняла, что страхи мои напрасны. Видимо, он решил, что будучи отцом женщины, совершившей такой ужасный поступок, он не может уехать, сделав вид, что ничего не случилось, и пришел принести свои извинения. Старик рассказал, что сегодня как раз сорок девять дней со дня смерти дочери, и потому он заказал в Киото немудрящую поминальную службу, а вот теперь собрался домой. Он посидел на диване, помаргивая маленькими глазками, и вдруг произнес: «Вот уж не думал, что у Юкако с господином Арима дойдет до такого!» Мне это показалось несколько странным, и я спросила: «Так Вы давно знаете Ариму?» В ответ старик поведал историю, которая привела меня в некоторую растерянность. Из его слов выходило, что Вы и Юкако Сэо какое-то время учились в одном классе средней школы. Похоже, старик и сам вспомнил об этом совсем недавно, поскольку на допросах в полиции ни словом не обмолвился, видно, запамятовал. Оказывается, когда скончалась Ваша матушка, а через короткое время за ней последовал и отец, Вы жили у родственников в городке Майдзуру, прежде, чем Вас забрал к себе дядя. Тогда Вы учились в средней школе. В Майдзуру Вы прожили каких-то четыре месяца, а потом возвратились в Осаку. Но эти несколько месяцев Вы ходили в местную школу, где и познакомились с Юкако Сэо. Однажды Вы даже побывали у нее дома. Ее родители держали табачную лавочку, семья и жила при ней. Уехав в Осаку, Вы изредка обменивались с Юкако письмами. Старик рассказал, что после окончания школы дочь перебралась в Киото и работала в универмаге. «Я-то думал, что она так и трудится там… Из-за чего она умерла? Даже посмертной записки никому не оставила…» – сказал он. И снова принялся извиняться, еще ниже опустив голову. Мол, его дочь не только разрушила нашу семью, но и едва не лишила жизни моего супруга, так что он, отец Юкако, даже не знает, какими словами просить у меня прощения.

Я подала ему чай, но он, даже не пригубив его, ушел, еще больше сутулясь. После его ухода я долго сидела в гостиной, погруженная в мысли. Меня вдруг объяла глубокая скорбь. Я вдруг подумала, что Вас и Юкако Сэо связывала любовь. В этом слове был такой глубокий оттенок надежности, прочности, что оно надолго запало мне в душу. Получалось, что у Вас с Юкако была не мимолетная связь мужчины и женщины, а недоступное мне и вообще всем заурядным людям страстное чувство… Эта мысль, постепенно завладевая мною, переросла в убежденность. Я считала, что то была всего лишь интрижка, а оказалось… И тут впервые во мне вспыхнула исступленная ревность. В моем мозгу пронеслись смутные образы сломавшей переднюю ногу лошади и разбившегося на кусочки кувшина. Я потупила взгляд, заново осознав слова отца о том, что это непоправимо. И подумала, что нам с Вами необходимо спокойно, хладнокровно все обсудить. В моем мозгу возникла мысль о разводе. Я вдруг ощутила, как моя привязанность к Вам куда-то уходит – бесследно, беззвучно. И вместо нее поселяется ненависть. Мне вспомнились пять лет нашей любви – начиная с того, как я познакомилась с Вами на первом курсе университета, и до того момента, когда в двадцать три года стала Вашей женой. Я вспомнила два с лишним года нашей супружеской жизни. Но тут же мысли мои переключились на Ваше знакомство с Юкако Сэо, длившееся много дольше. Интересно, почему Вы утаили не только от меня, но и от следствия то, что познакомились с Юкако в школе? Не потому ли, что тут есть что скрывать? Возможно, это просто женская интуиция… Перед моими глазами возникло лицо умершей женщины по имени Юкако Сэо, которую я никогда не видела. Рядом стоите Вы, с привычно рассеянным видом, словно задумались о чем-то, а лицо такое, будто вот-вот скажете какую-нибудь колкость. Вы смотрите на меня. С Юкако Сэо Вас связывает до отчаяния глубокая любовь, а я – я тут совершенно ни при чем. Лишняя. Впрочем, это мои обычные фантазии. И, прочтя эти строки, Вы, скорее всего, усмехнетесь. Но в таких случаях я доверяю своему сердцу. Вы и Юкако Сэо. Мужчина и женщина. Этот образ всегда пребудет в моей душе.

Накануне выписки из больницы Вы вдруг сами предложили мне развестись: «Я не вернусь ни в Короэн, ни в "Хосидзима кэнсэцу". У меня на это просто не хватит наглости», – сказали Вы и невесело улыбнулись. После чего в первый раз за все это время принесли мне свои извинения. Это было сделано в Вашей обычной резкой манере, и было видно, что приняв, наконец, решение, Вы даже почувствовали облегчение. Словно с Ваших плеч свалилась страшная тяжесть.

Я едва сдержалась, чтобы не выпалить: «Недавно к нам заходил отец Юкако Сэо. Так вы, оказывается, давно знакомы!» – и вместо этого с издевкой произнесла: «Да не тревожьтесь, я не стану осаждать Вас с вопросом выплаты компенсации!» Но тут же спросила: «Вы познакомились с ней в клубе квартала Гион?» Мне хотелось посмотреть на Вашу реакцию. Вы слегка кивнули и, глядя в окно, сказали: «Я был пьян и не помню, как было дело. Жизнь такая штука – никогда не знаешь, что может случиться». Потом мы вышли в больничный двор и погуляли под теплыми лучами настоящего весеннего солнца. Странно, но я была совершенно спокойной. Так бывает, когда смотришь на текущие струи воды с умиротворенной душой. И еще я думала о том, как счастливы мы были. Все было так безоблачно и безмятежно, пока не случилась эта ужасная трагедия. Да что же это такое?! Уж не привиделось ли мне все это во сне? – рассеянно думала я. И отчего это он собирается разводиться, а все равно притворяется, будто знать ничего не знает? Говорит, что был пьян… Ну, раз так, то и я притворюсь, будто знать ничего не знаю, – так думала я, гуляя рядом с Вами под еще голыми тополями.

Я до сих пор иногда спрашиваю себя: почему я тогда не попыталась расспросить Вас о том, что действительно было между Вами и той умершей женщиной? Тогда я сама себя толком не понимала, но теперь научилась немного лучше разбираться в собственных чувствах. Если выразить в двух словах, то тогда, накануне развода, мне отнюдь не хотелось зачеркнуть те годы, что мы прожили вместе. В глубине сердца еще теплилось некое подобие сочувствия, но ненависть к Вам была во сто крат сильнее. Она, словно змея, тугим кольцом свернулась в моей душе. И все это вместе взятое обостряло во мне ущемленное чувство достоинства и не позволяло расспрашивать или выказывать чувства. Возможно, мне хотелось убедить себя в том, что отношения с Юкако Сэо были не более чем преходящей, случайной связью, имевшей чисто физиологическую окраску. Иными словами, я не желала проигрывать той, пусть уже мертвой и незнакомой мне женщине.

В природе чувствовалось приближение весны, солнечные лучи сулили тепло. Во время прогулки Вы обмолвились, что после выписки из больницы намерены навестить дядю, – и больше не сказали ни слова. Вы вращали руками, останавливались, чтобы глубоко вздохнуть, сгибали ноги в коленях, словом, вели себя, как совершенно расслабившийся человек. Я же не раз вспоминала отца Юкако Сэо, его маленькую ссутулившуюся фигурку. Расставшись с Вами во внутреннем дворике больницы, я на электричке доехала до Кацуры, а потом пересела на поезд, следовавший до станции Умэда. В Умэде я направилась было к платформе электричек линии Хансин, намереваясь вернуться домой, но тут мне вдруг пришла в голову мысль зайти на работу к отцу, и я пошла по улице Мидосудзи к кварталу Ёдоябаси, где находилась его фирма. Сидя на диване в президентском кабинете, я поведала отцу о Вашем решении развестись. «Вот как?…» – протянул он – и больше ничего не добавил. Затем достал из портмоне пачку банкнот и положил передо мной. «Это тебе на мелкие расходы. Трать, как хочешь». Он слегка улыбнулся. Засовывая в сумочку деньги, я вдруг по-детски расплакалась в голос. То был единственный раз, когда я плакала из-за развода, но жгучие слезы все лились и лились, и казалось, что им не будет конца. Но я плакала не от грусти. На меня накатил панический ужас. Вот оно: началась полоса несчастий! Причем невезенье коснется не только меня, но и Вас. От этой мысли у меня леденела кровь.

Смешавшись с толпой торопившихся домой служащих, я шагала к станции электричек по окутанной лиловыми сумерками Мидосудзи, низко опустив голову, чтобы никто не видел мою распухшую от слез физиономию. В тот момент я осознала, что нам действительно следует развестись. Мне вдруг представилось, что человека, который никуда не собирается плыть, насильно сажают в лодку и отталкивают суденышко от пристани.

Спустя месяц Вы прислали бракоразводные бумаги, и я поставила на них свою подпись и печать.

У меня такое ощущение, что я хотела написать о чем-то ином. Вовсе не о таких пустяках. Однако я уже исписала целую стопку почтовой бумаги… Что же все-таки побудило меня взяться за перо? Наверное, чувство щемящей грусти, что охватило меня в ту ночь, когда я любовалась звездным небом над Садом георгинов. И еще то странное чувство, что оставил в моей душе Ваш печальный профиль… Вы и впрямь показались мне невыразимо печальным при нашей встрече в кабинке фуникулера. Даже после ранения, когда Вы еще лежали на больничной кровати, Вы выглядели не столь безрадостно и уныло. В Дзао же в Вас ощущалась неимоверная, чудовищная усталость, даже некое безразличие к жизни, глаза горели каким-то тайным, мрачным огнем. Это так потрясло меня, что несколько дней я не находила себе места, и в конце концов мне взбрела в голову эта нелепая мысль – написать Вам письмо. Долгие годы мы не поддерживали никаких отношений, и я гнала от себя мысль, что развод принес нам обоим только несчастья. Если это действительно так, то выходит, что дурные предчувствия, посетившие меня в кабинете отца, не были женской блажью. Это ведь из-за Вас – из-за того, что Вы расстались со мною, – я родила ребенка по имени Киётака. Я не знаю, какими словами можно было выразить весь тот ужас отчаяния, когда я узнала, что мой ребенок болен. Ему исполнился годик, а он все еще не умел сидеть, и мне подумалось: вот оно, началось! Дурной сон становится явью! И в этом несчастье я винила именно Вас! Ведь если бы не то кошмарное происшествие, не было бы никакого развода. Я родила бы от Вас нормального ребенка и жила бы спокойно и счастливо. Да, это все из-за Вас! По настоянию отца я вышла замуж за Соитиро Кацунуму, доцента университета, и родила от него сына Киётаку. Выходит, мой ребенок родился неполноценным потому, что из-за развода с Вами я вступила в брак с Соитиро Кацунумой! Я действительно думала так, и эта мысль гвоздем сидела в моей голове. Я возненавидела Вас. Проклинала последними словами. Вы, наверное, скажете, что я возвожу напраслину, обвиняю Вас Бог знает в чем, без малейших на то оснований. Но я на самом деле видела связь между уродством рожденного мною сына с Вашей изменой, с Вашей ветреностью, что привела к столь кровавой развязке. Со временем боль моя поутихла, я постепенно оправилась от шока, и на смену отчаянию и злости пришло новое чувство – чувство всепоглощающей материнской любви, решимость бороться за сына. Ненависть к Вам постепенно исчезла из сердца. Да и сам Ваш образ как-то поблек, забылся. Целых четыре года я ездила в специализированный ортопедический центр, держа на руках беспомощного Киётаку. Каждый день меня раздирали отчаяние и какая-то безумная надежда. Но вот ребенок с трудом, но научился становиться на ножки, – а я рыдала. Потом с трудом научился самостоятельно передвигаться, – а я по-прежнему плакала… К счастью, заболевание Киётаки протекает в относительно легкой форме, постепенно он выучился говорить, хотя и довольно косноязычно, начал ходить, опираясь на костыль. Его приняли в первый класс специальной школы для таких же неполноценных детей. Будущее моего ребенка озарилось слабым лучиком надежды, да и ко мне пришло хотя бы некое подобие счастья. Да, я стала считать себя в общем-то счастливой, хотя всегда можно на что-то посетовать.

Я больше не хочу думать, что это все это из-за развода. Наверное, мне просто было необходимо взвалить на кого-то вину. Но я никогда не желала Вам ничего дурного. Никогда-никогда!

На этом я заканчиваю мое затянувшееся послание. Я сейчас уже и сама не знаю, зачем я написала это письмо, зачем так долго трудилась, складывая слова в предложения. В какой-то момент у меня появилось желание порвать и выбросить письмо, так и не опустив его в ящик… Но я все же отправлю его, чтобы Вы знали о моей встрече с отцом Юкако Сэо. Я вовсе не жду ответа. Сочтите это попыткой понять наш довольно странный, какой-то необъяснимый, сумбурный разрыв – спустя десять лет. Погода нынче холодная, так что берегите себя.


16 января

С уважением,

Аки Кацунума


P.S.

Чтобы Вам с первого взгляда стало понятно, кто отправитель письма, я поставила на конверте свое девичье имя – Аки Хосидзима. Ваш адрес я узнала от господина Такигути из отдела снабжения стройматериалами. Он сказал, что поддерживает с Вами приятельские отношения.