"Похищение королевы" - читать интересную книгу автора (Карасик Аркадий)

1

Даже едва слышные звуки казались мне грохотом камнепада. Особенно, ранним утром. Жена, тепеь бывшая, несмотря на то, что не вымаран штамп в паспорте, часто говорила: фантазер ты, Пашка, выдумщик. Ну, ладно, выкаблучивайся в своих романах да повестях — в быту зачем фокусничать? Непременно и сейчас бы укусила обидными словечками, спрятанными под мягкость и нежность. Как когти у кота.

Слава Богу, избавился и от ехидины жены и от вечно пьяного ее сыночка от первого брака. Сам себе хозяин! Хочу — обедаю, хочу голодаю, есть желание — сажусь за пищущую машинку, одолела лень — гуляю по городу, любуюсь разукрашенными частными витринами, пьяными бомжами, унылыми попрошайками и бесстыдными проститутками. Одолеет скука — вокзал через три квартала, садись на электричку и жми в матушку-столицу.

Хорошо!

Впрочем, зря я так думаю — Машенька вовсе не ехидина и сбежал я от нее не из-за колючих словечек. Редкие приступы раздражения прощал, потому что видел как нелегко достается ей фокусы алкаша-сына, как она переживает, видя в какую грязную яму он катится.

И все же ушел. Собрал старомодный чеможан желтого цвета и позорно удрал, не попрощавшись…

Древний двухэтажный дом в городишке Дремове, где я приобрел небольшую комнатушку в коммуналке, стоит в стороне от многомашинного шоссе и оживленных улиц. Жильцы в своем большинстве — почти ровесники зданию, тихие и непьющие. Скандалов не бывает, семейных свар — тем более. Для человека творческого труда — благодать. Сиди, стучи на машинке или рисуй дефицитными красками натюрморты и портреты известных политиков. Напечатал или нарисовал — тащи на продажу либо в издательство, либо на Арбат. Авось, купят, обеспечат автора куском хлеба да пачкой зарубежного маргарина. Производства далекой Новой Зеландии. Будто забастовали российские коровенки, отказались работать на благо родной страны.

Правда, укрыться в Дремове мне пришлось не для изобретения лихо закрученных сюжетов и сентиментальных переживаний наспех придуманных героев. Тем более, не по причине женского воспитания, более похожего на визг ржавой пилы.

Достал Виталька, пасынок. Что ни вечер — пьянка, что ни утро — похмелка. Но это еще можно пережить, страшно другое. Опрокинет парень пару стаканов — желает «кулачного общения». На улице можно получить отпор либо попасть на зубы ментам, а дома — раздолье.

Муж матери, то-есть, я, — худой и слабосильный интеллигент, где ему управиться с двадцатипятилетним качком? Вот он и поливал меня сгустками черного мата, вот и размахивал перед носом пудовыми кулачищами.

Маша вертелась-крутилась между мужем и сыном.

С одной стороны, не хотелось ей развала с таким трудом созданной семьи, с другой — страшилась скандалов с пьяным сыном. Войдет в штопор, убьет или поранит, сбежит из дому, свяжется с какой-нибудь бандой. В конце концов, посадят, заведут дело и несколько лет будут раскручивать. Не подтвердятся факты — выпустят, подтвердятся — суд и зона.

Страшно!

Как не крути, — сын. Выходила, подняла его, вкалывала на трех работах…

Виталька наотрез отказался дать согласие на прописку материнского супруга, опасался: войду в силу — выживу из квартиры пьяного пасынка.

Практически я был бомжем. Прописка подмосковная, жил у Маши, как говорится, на птичьих правах. Случись что-нибудь с ней — окажусь на улице, либо в подземном переходе, либо — на вокзале.

Вот я и решился уйти добровольно. Получил пару гонораров — на приличную «двушку» или даже «копейку» не хватило, пришлось податься в коммуналку…

Утро, с которого я начинаю свое повествование, — не буднично-серенькое — окрашено в праздничные тона. Сегодня «полубомжу» исполняется аж сорок лет. С одной стороны, младенческий для мужика возраст, с другой — перевалило через хребет. Теперь покатится вниз. До ямы на кладбище либо топки крематория.

Будильник трудолюбиво отсчитывает минуты, заботливо приговаривает: подремли еще, хозяин, побалдей, полное право сегодня имеешь, в будни наверстаешь потерянное время. От тебя не уйдет.

Конечно, наверстаю! Установленный издательством срок не отодвинуть — забит в договоре. Придется поишачить.

По долголетней привычке проснулся я в шесть утра. Обычно выглатываю стакан черного кофе с куском хлеба и усаживаюсь за машинку. На этот раз послушался заботливого будильника. Подремлю незапланированный стольник минут, лениво поднимусь, уберу в диванный ящик постель и начну накрывать на стол. Без непременной физзарядки и иоговских поз.

Чем именно стану накрывать и украшать праздничный стол — продумано заранее.

Прежде всего — юбилейная бутылка мартини, купленная в комке еще на прошлой неделе. В засаде — родная «столичная». Пусть не в узорчатом оформлении, зато по крепости не уступит. Закуска изготовлены не без помощи соседей: винегрет, разделанная селедочка, тонко нарезанные колбаса и сыр, малосольные огурчики и помидорчики.

Что касается винегрета — изобретение Аграфены Николаевны, доброй старухи с ловко подвешенным языком. Она занимает аппартаменты из двух комнат, вместе с больным мужем, дедом Пахомом, и шестнадцатилетней внучкой Верочкой.

Обычно добрые женщины всех возрастов отличаются полнотой — этакие пампушки с ручками-сардельками, ногами-тумбами, тройным подбородком, обширной грудью. Бабушка из коммуналки — редкое исключение: сухая, поджарая, быстрая на ногу и на язык.

Селедку разделала и обложила резанными овощами и луком вторая соседка — холостячка Надежда Дмитриевна, живущая в первой от входа комнате. По ее требованию соседи именовали ее по заграничному — Надин. Окликнешь русским именем-отчеством — фыркает по-кошачьи и отворачивается. Словно паспортное ее имячко — некий рвотный порошок, подсунутый при рождении.

Кроме разделанной и украшенной селедочки, холостячка презентовала юбиляру во временное пользование хрустальные стопки и фужеры, расцвеченные тарелки и блюда, ножи и вилки. На шесть персон, Тем самым намекнула на обязательное коллективное застолье, в котором она должна принять самое активное участие.

И все же мне больше по душе бабушка Феня.

Вежливенько постучится в дверь. Откроешь — стоит со старым подносиков в руках. На морщинистом лице светится добрая понимающая улыбка.

— Отведай, Игнатьич, моей стряпни…

— Что вы, что вы, баба Феня, не хочется мне есть. Так наобедался — невмоготу. На целую неделю хватит, — а голодный желудок бурлит, подталкивает взять из рук старухи вкуснейшие пирожки с картошкой либо блины с маслицем. — Зачем вы транжиритесь? Ведь на одну пенсию живете…

— Не на одну, а на две, — прижмуривается старуха. Будто две пенсии, ее и мужа, равнозначны достатку того же Березовского либо Черномызина. — Хватает нам, неча жалиться.

Поставит поднос на стол и начинает шуровать в шкафчике, где, по идее, должны храниться продукты. Шурует и бормочет: гречки почти не осталось, пшена — на донышке, заварки не вижу.

По традиции, во избежания кухонных разборок, жильцы нашей квартиры, не сговариваясь, хранят продукты в своих комнатах. Только скоропортящиеся прячут в холодильники на кухне. В отдельных банках или пакетах.

Забота о холостом мужике — своеобразное хобби старухи, скрашивающее фактическое ее одиночество.

А вот Надин, она-то почему ухаживает за сорокалетним мужиком?

Ответ — единственный. С некоторых пор у меня зародилось подозрение о нечистых замыслах фигуристой бабенки. Фигуристой — не то слово: тяжелый зад, обтянутый платьем, опирается на два бесформенных столба, почему-то именуемых женскими ножками, талии нет и в помине, вместо нее пласты жира, груди напоминают две подушки, толстые ручищи-сардельки, две кокетливых косички как бы напоминают о детских годах.

Короче, внешность Надин далека от совершенства, трудно себе представить кавалеров, распевающих ей ночные серенады.

В первые дни моего вселения на купленную жилплощадь, выходила она на кухню растрепанная, в мятом халате, из-под которого выглядывала розовая рубашка ночного пользования.

После, наверно, пригляделась к немолодому мужику, проведала о его холостяцком положении. Выплывала из комнаты едва ли не в бальном платьи с обширным декольте, причесанная и надушенная.

Как спится на новом месте, Павел Игнатьевич, какие сны видите?… Что-то рубашка у вас не свежая, разрешите — постираю… Покажите, пожалуйста, ваш носовой платок… Стыдно появляться в обществе в нечищенных туфлях!

То да се, с каждым днем все больше облизывается и мурлычет. Раньше ходила, по-мужски притоптывая, теперь будто плывет по морским волнам. На подобии хищной щуки, подбирающейся к наивному мальку.

Все ясно — нацелилась бабенка на холостяка, решила пробить в стене, разделяющей наши комнаты, новый дверной проем, создать «семейную квартиру».

Признаться — женат, мол, супруга уехала на побывку к родителям, вот-вот появится? Зачем? Пусть соседка старается, обстирывает, подкармливает, лелеет мечту о супружестве…

Не открывая глаз, я заворочался под простыней. Сколько времени? Не переплюнул ли запланированные «юбилейные» минуты? Валяться, бездельничать — слишком жирно, даже с учетом дня рождения. Нужно подниматься. Но видит Бог, как нелегко сегодня это осуществить!

Приоткрыл левый глаз, поглядел на старенький будильник — подарок все той же Надин. Половина седьмого. Вот-вот в коридоре раздадутся шаркающий шаги деда Пахома, спешащего в туалет. Каждое утро, минута в минуту. Шлеп, шлеп… Ровно через четверть часа после этого — звяканье кастрюль и сковородок оповестит о появлении на кухне бабушки Фени.

Хватит филонить! Праздник есть праздник: умоюсь, побреюсь, побрызгаюсь даренным Надин одеколоном, натяну недавно купленный спортивный костюм. И выпью. За свое сорокалетие, за уже выпущенные и еще не написанные книги, за бывшую жену. За то, чтобы она стала, тьфу, тьфу, настоящей, действующей. Издалека даже ехидное шипение кажется приятной музыкой.

Точно по «расписанию» шаркающие шаги и натужный кашель курильщика разорвал утреннюю тишину. Потом — выдержка и шум воды в унитазе. Следом — позвякивание кухоной утвари.

Меня будто подбросило.

Во— время. В двери поскреблись, вкрадчиво и просительно. В то же время, с настойчивостью человека, знающего себе цену, уверенного в праве беспокоить спящего или дремлющего соседа.

Конечно, Надежда Дмитриевна… Надин. Баба Феня не скребется — выстукивает сухим кулачком мотив песенки о Зайчике. Который в Питере пил водку.

— Входите, не заперто.

Я не ошибся — в раскрытую дверь вплыла, будто парусник в знакомую бухту, разодетаяя, надушенная соседка.

— Павел Игнатьевич, поздравляю вас…

В руках — коробка, перевязанная алой ленточкой. На лице — праздничная, немного смущенная улыбка. Для молодой женщины вторжение утром в спальню холостяка — настоящий подвиг. Интересно, что за подарок в коробке? Наверняка — со значением, с прозрачным намеком. Каким именно — давно известно. Не пора ли произвести капитальный ремонт двух смежных комнат? С пробивкой дверного проема? Не могут же супруги общаться друг с другом через коммунальный коридор?

Я, как положено, поблагодарил за поздравление и подарок, пригласил вечером отметить скорбную дату — сорокалетие. Многословно и приторно. На подобии пригоревшего варенья.

— Спасибо… Только вы не возитесь — освобожусь пораньще — все сделаю…

— Не беспокойтесь. Баба Феня поможет.

Упоминание соседки мигом согнало приветливую улыбку. Две женщины на общей кухне — извечные враги. Наша коммуналка не исключение.

— Не просите старую каргу, не надо!

Обозначив свое отношение к старухе, Надин снова улыбнулась и ушла.

Странно, баба Феня так и не появилась. Что произошло? На нее не похоже. Знает же — юбилей. Ну, дед Пахом понятно — мужик он и есть мужик, а вот его супруженница… Не понятно.

Не взирая на сорокалетие, позавтракав, я уселся за рукопись. Десять страниц в день и ни на одну меньше — от этого не отступал, не позволял себе расслабиться. Подумаешь, праздник! Таким образом можно отмечать каждый Божий день: то первый дождик или первый снег, то дни рождения Президента и членов его команды, то об"явленное начало стабилизации рухнувшей экономики. Причина для бездельника всегда найдется.

Баба Феня появилась только после обеда. Без подарка и непременного подноса с очередным лакомством. В затрапезном халате и стоптанных тапках.

— Поздравляю, Игнатьич, — скорбно поджав сухие губы, прошептала она. Будто не к юбиляру пришла, а на его поминки. — Прости старую — горе у меня, не до целований.

Я поднялся из-за машинки, придвинул стул, усадил старуху. Достал из шкафчика, хранящиеся там специально для таких визитов, конфеты, пачку печенья, поставил на «подпольную» электроплитку чайник.

С Надин можно не церемониться — поймет, а старики обидчивы. Не грех приветить бабку по всем правилам. Тем более, такую добрячку.

— Не надо, Игнатьич, мне сейчас не до угощений.

— Что произошло?

— Верочка пропала…

Внучку соседки я знал и любил. Звонкий ее голосок не давал соседям скучать, незамысловатые песенки невольно вызывали улыбку. Девушка всегда была чем-то занята. То помогала на кухне, то мыла полы в коридоре и в туалете, то, подобрав ноги и положив головку на раскрытую ладонь, часами сидела рядом со мной. С детским любопытством следила за моими пальцами, выстукивающими на клавиатуре пишущей машинке замысловатые «мелодии».

И вот эта птаха пропала!

Говорила баба Феня довольно связно, иногда вытирала слезы и покашливала. Горькие слова застревали в горле, с трудом выбирались на свет Божий. Раздвигая предложения, вставляя между ними недосказанное, домысливая то, чего бабка не видела и не слышала, я нарисовал довольно правдоводобную картину случившегося несчастья. Сказалось умение обрабатывать возникшие сюжеты, начинять их новым содержимым…