"Куб со стертыми гранями" - читать интересную книгу автора (Ильин Владимир)

Глава 6. “Живое чудо света” (Х+30-31)

Оборона подступов к своей хозяйке осуществляется Умельцем — который, кстати, носит красноречивое имя Абиль lt;Habile (лат.) — умелыйgt; — по всем правилам военного искусства. Неизвестно, ведает ли киборг о моей роли в деле уничтожения его собратьев, но держится он по отношению ко мне очень настороженно. Впрочем, возможно, он пытается уяснить, по какой причине безвестный импресарио, за которого я выдаю себя, приглашает “музыкальное чудо” выступить в каком-то клубе, не числящемся в перечне приличных заведений земного шара.

Несмотря на то, что наше общение происходит по видеофону, и на экране я вижу только искусственное лицо робота, меня не оставляет ощущение, что Рубела Фах находится где-то рядом со своим кибернетическим слугой и следит из своего укрытия за нашими переговорами. Скорее всего, это действительно так, потому что, когда я уже отчаиваюсь сломить героическое сопротивление своего собеседника, он вдруг говорит:

— Хорошо, уважаемый Мигуль. — (Именно так я трансформировал свою фамилию в целях конспирации). — Ваше предложение будет принято.

Однако, когда я собираюсь облегченно вздохнуть, киборг неожиданно добавляет:

— Но нам хотелось бы предварительно уточнить, какие именно произведения уважаемой Рубелы вы предполагаете включить в программу предстоящего концерта.

Я даже не успеваю открыть рот, чтобы сказать, что не имею особых пожеланий на этот счет и полностью полагаюсь на вкус самой исполнительницы, как Авиль щелкает пальцами, и из динамиков видеофона льется музыка. Когда она обрывается, звучит другой музыкальный отрывок. Затем следует третий пассаж, четвертый — и так далее, всего около десяти опусов…

Теперь мне ясно, что речь идет о довольно коварной ловушке, которую Умелец и его хозяйка расставили передо мной. Ведь трудно предположить, что человек, профессией которого является ангажирование музыкантов для выступлений, абсолютно лишен слуха и не разбирается в музыке. А прибегнуть к помощи своих Советников я сейчас тоже не могу, потому что робот слишком пристально следит за моим лицом, чтобы не уловить шевеления моих губ.

Кое-что из прозвучавших мелодий мне знакомо, но сказать точно, откуда они взяты, я бы не решился. И все-таки придется рискнуть.

Стоит объявить мысленную благодарность своим академическим педагогам и наставникам. Помнится, был на нашем потоке один курсант, который — впрочем, как и все мы — не уделял должного внимания занятиям по искусству, включавшим и курс музыки. По всем остальным предметам он был круглым отличником. Однако, ко всеобщему шоку, он был исключен после второго года обучения именно из-за двойки по музыке…

— Наших слушателей, несомненно, интересует всё творчество уважаемой Рубелы Фах, — церемонно говорю я, — но особенно такие ее вещи, как “Вызов волнам”, “Неверие в страдания” и “Таяние песка в Кара-Кумах”, которые вы только что соблаговолили продемонстрировать. С другой стороны, позволю себе заметить, уважаемый Авель, что все прочие музыкальные отрывки были ошибочно отнесены вами к произведениям вашей хозяйки, хотя они представляют собой своеобразное попурри из творений Моцарта, квартета “Битлс”, Жана-Мишеля Жарра и Дмитрия Аланского.

И не удерживаюсь от маленькой мести за то унижение, которому чуть было не подвергся:

— Возможно, вам следует на досуге провести профилактическую проверку своего блока оперативной памяти на наличие в нем сбойных кластеров…

Посрамленный киборг, тем не менее, не собирается оправдываться, и мы переходим к уточнению чисто технических деталей концерта, которому, вопреки моим заверениям, все-таки не суждено состояться.

* * *

Уже перед самым входом в Клуб у нас внезапно возникает непредвиденная проблема. Киборг Абиль стремится во что бы то ни стало повсюду сопровождать свою хозяйку, как верный пес, а я подозреваю, что в Клуб его не пустят, хотя запрет на доступ в помещения укромного заведения хардеров распространяется только на людей. Проблема усугубляется тем, что я не могу объяснить своим спутникам, чем вызвана такая закрытость Клуба.

Неожиданно в мои препирательства с чересчур верным роботом вмешивается сама Рубела Фах, которая приказывает Абилю дожидаться ее возвращения не сходя ни на сантиметр с того места, где он находится, и проблема тут же исчезает.

Мы без проблем пересекаем невидимую границу Входа и, едва оказываемся в вестибюле Клуба, моя спутница в упор спрашивает меня:

— Зачем вы солгали мне, господин Мигуль? Ведь никакого концерта не будет?

Я внимательно смотрю на нее — в первый раз с тех пор, как встретил ее и Абиля на аэроплощадке, которая находится прямо в чистом поле в полусотне метров от Клуба.

Это уникальное существо покоится в специальном кресле-каталке с бесшумным электромоторчиком и пультом управления, с которым обращается так же безошибочно, как все нормальные люди орудуют вилками и ложками. Ее тело — и физические недостатки тоже — скрыты широким балахоном фиолетового цвета, едва ли достойным звания платья. Но похоже, что девушку — хотя это слово к уроду в кресле вряд ли подходит — ее внешний вид не очень-то волнует, не то что ее сверстниц. Лицо ее наполовину закрыто черными очками с непроницаемыми стеклами, а на черепе торчат какие-то облезлые пучки растительности.

Трудно поверить, что это создание может являться “чудом света”, и лишь футляр синтез-гармонии, притороченный к спинке самоходного кресла, напоминает, что именно там, под синеватым лысым черепом, могут рождаться гениальные мелодии.

— Как вы догадались, уважаемая Рубела? — осведомляюсь я, чтобы выиграть время для размышлений.

— Очень просто, — произносит Фах, разлепляя свои страшненькие губы, покрытые слоем фосфоресцирующей помады. — В этом здании нет ни зала, ни зрителей… А про запись моего выступления на пленку вы не говорили…

Интересно, каким образом ей все-таки удается “видеть” окружающее? И до каких пределов простирается ее чудесное “видение”? Не способна ли она, вдобавок ко всему, читать чужие мысли?

— Я вам всё сейчас объясню, уважаемая Рубела, — спешу заверить я свою спутницу. — Только давайте переместимся из вестибюля куда-нибудь в более подходящее место…

И делаю движение к креслу, но тут же слышу:

— Не надо, я сама… Идите первым.

Голос Рубелы — это то немногое, что свидетельствует о ее хотя бы относительной принадлежности к человеческому роду. Он довольно приятен, хотя интонации не всегда естественны. У того же Абиля речь гораздо более правильна, чем у его хозяйки.

Мне остается лишь подчиниться, и я направляюсь в один укромный кабинетик, давно уже облюбованный мной в качестве места для доверительного разговора с моей спутницей. Он находится неподалеку от бильярдной, откуда сегодня не доносится ни звука. Редкие хардеры, встречающиеся мне в коридоре, с нескрываемым недоумением оглядывают меня и мою необычную спутницу, но, к счастью, воздерживаются от комментариев.

Наконец, мы оказываемся в комнатке, и я тщательно запираю дверь с помощью заранее вмонтированного в нее электронного замка. Потом располагаюсь в кресле напротив “чуда света” и спрашиваю:

— Скажите, Рубела, вы слышали когда-нибудь о хардерах?

Она (хотя к этому бесполому существу больше подходит местоимение среднего рода) поворачивает в мою сторону лицо, но долго молчит, и я начинаю уже опасаться, что разговор между нами не состоится.

Но музыкантша, наконец, открывает рот — правда, чтобы задать мне встречный вопрос:

— Вы не против, уважаемый Мигуль, если я буду во время разговора с вами потихонечку играть?

Я пожимаю плечами:

— Если вам так угодно…

Никаких видимых изменений в фигурке, застывшей на сиденье кресла-каталки, не происходит, но футляр синтез-гармонии внезапно раскрывается сам собой, и оттуда показывается инструмент, который, словно влекомый чьей-то невидимой рукой, плавно перемещается на колени (если так можно назвать короткие обрубки ниже тазобедренного сустава) своей хозяйке.

Волосы сами собой шевелятся на моей голове, и я начинаю понимать, почему когда-то люди принимали телекинез за колдовскую деятельность духов и ведьм.

Лицо девушки тоже остается неподвижным, но музыкальный инструмент на ее коленях вдруг начинает издавать приглушенные малогармоничные звуки, странным образом объединяющиеся в полифоничную мелодию.

— Да, я знаю, кто такие хардеры, — вдруг сообщает Фах своим приятным голосом, правда, почему-то с вопросительным ударением на последнем слове. — Но какое отношение…

— Дайте мне обещание, что не только содержание, но и сам факт нашей сегодняшней беседы останется в тайне от всех, — прошу я.

— А Абиль? — слабо протестует она.

— Вы сотрете ему оперативную память.

— Неужели речь идет о такой страшной тайне?

— Если бы было иначе, я бы не разыгрывал весь этот маскарад с концертом, — усмехаюсь я.

— Хорошо, можете на меня положиться.

Мелодия, которая звучит из синтез-гармонии, становится еще более приятной даже для моего неискушенного слуха и набирает громкость. Представляю, с каким недоумением прислушиваются сейчас мои коллеги к музыке. Во всяком случае, такое в Клубе услышишь нечасто…

Я принимаюсь рассказывать Рубеле всю историю с “реграми”, хотя еще полчаса назад вовсе не собирался этого делать. Либо она действительно может навязывать свою волю окружающим — и не этим ли объясняется популярность ее музыкальных упражнений? — либо я почему-то доверяю ей так, как не доверял еще ни одному из “счастливчиков”.

Еще недавно, разговаривая с Щитоносцем, я отказался доложить ему о “реграх”, ссылаясь на то, что это займет слишком много времени. Сейчас же выясняется, что я лукавил, потому что с того момента, как я произношу первое слово и до того, как я закрываю рот, проходит не больше четверти часа.

Всё это время телекинетическая музыка не перестает звучать ни на секунду, и в итоге превращается в довольно простую, но завораживающую композицию. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не отвлекаться на эту нечеловечески-волшебную симфонию.

— Всё это очень занимательно, хардер Лигум, — закончив изложение своей истории, слышу я голос Фах. — И очень похоже на правду. Но в одном вы явно заблуждаетесь. У меня нет никакого прибора, способного переносить меня в прошлое!..

Ее заявление для меня не является неожиданностью. В конце концов, надо было бы быть идиотом, чтобы надеяться, что владелец “регра” откроется первому встречному — даже тому, кто кое о чем уже догадывается.

Гораздо больше в этот момент меня заботит безопасность моей собеседницы, хотя я не случайно избрал именно Клуб в качестве места для беседы. Человеку, находящемуся в этом внешне ничем не примечательном здании, грозит гибель разве что в том случае, если в Клуб угодит многотонная вакуумная бомба. А поскольку подобные взрывы последний раз имели место давным-давно, и то на космическом полигоне между Венерой и Марсом, то опасаться сейчас мне вроде бы нечего.

Тем не менее, помня о печальной судьбе двух предшественников Рубелы, я волнуюсь против своей воли. А тут еще эта странная мелодия!..

Бросив взгляд в скрин-окно, я вижу, что и погода снаружи портится прямо на глазах. Солнце закрывают невесть откуда взявшиеся тучи, так что окрестный пейзаж сразу становится пасмурным и зловещим, а ветер всё усиливается, заставляя деревья жалобно размахивать ветками и шуметь листвой… Неужели ближайший климатизатор вышел из строя? Или то подобие человека, которое находится передо мной, помимо всего прочего способно влиять и на погоду?

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я говорю:

— Извините, уважаемая Рубела, я мог бы вам поверить, если бы не одно обстоятельство.

— Какое?

— То невероятное везение, которое сопутствует вам на протяжении последнего года. Нужны примеры?

— Я слушаю вас.

И тогда я ей выкладываю факты, основными из которых являются, конечно же, несостоявшаяся операция доктора Нея и отказ Рубелы лететь на “Этернеле” на Марс, где ее ждали десятки тысяч зрителей из земных колоний.

Существо в черных очках терпеливо выслушивает мои аргументы, а потом произносит:

— Хорошо, хардер Лигум. Вы были со мной откровенным и открыли мне тайну своего расследования. И мне хотелось бы также быть искренней с вами. Но… но я не могу этого сделать, поймите!..

Ну, вот, пожалуйста… Этого и следовало ожидать.

Я ловлю себя на том, что не знаю, какие дополнительные уговоры пустить в ход в данном случае. Если бы на месте Рубелы был нормальный человек, я бы попытался, наверное, воззвать к его совести и чувству ответственности перед людьми. Но о каком долге перед человечеством можно твердить этой жуткой жертве генетических экспериментов?!..

Между тем, музыка всё набирает силу, и то ли от ее невыразимо печального стона, то ли от крушения надежды на успех переговоров с Фах на мои глаза наворачиваются слёзы, и я с трудом удерживаю себя в руках.

Небо за окном всё больше чернеет, и деревья гнутся уже почти до самой земли. Одна за другой летят сломанные ветки, а тучи на небе явно убыстряют свое движение…

— Почему? — с трудом спрашиваю я Рубелу. — Почему вы не хотите сказать мне правду?

— У вас есть дом? — вдруг интересуется она.

На это мне нечего ответить, и я медленно качаю головой из стороны в сторону.

— У каждого человека должен быть дом, — изрекает она нехитрую истину. — А родители?.. У вас есть мать или отец?

Я хочу сказать, чтобы она прекратила это издевательство и перестала играть. Я чувствую, как мое лицо против моей воли становится мокрым. Я слышу, как где-то далеко гремят раскаты грома, а в дверь сильно стучат.

Но я уже не могу совладать с собой.

— Нет, у меня нет родителей, — шепчут мои вышедшие из повиновения губы. — И никогда не было. Мы, хардеры, рождаемся в результате искусственного оплодотворения…

— Значит, вы не поймете меня, — констатирует Рубела. — Потому что мое везение, примеры которого вы приводили, зависело не от меня, а от другого человека. Именно он давал мне советы, как поступить в том или ином случае, и я просто слушалась его… Однако открыть вам личность этого человека я не могу. И не хочу…

Кто же это, тупо пытаюсь сообразить я. Неужели ее электронный телохранитель? Может ли вообще “регром” владеть не человек, а киборг? И считает ли она своего Абиля человеком?

Все эти мысли лениво ворочаются в моей одурманенной гибельной музыкой голове, и нет сил, чтобы что-то еще сказать или спросить, и даже нет сил, чтобы встать и закончить нашу беседу.

И вдруг музыка, которая все нарастала и нарастала и которой, казалось, не будет конца, обрывается буквально на одной ноте, как бывает, когда у акустических инструментов лопаются струны, а у электронных — перегорают от перегрузки микросхемы.

И сразу наступает жуткая, давящая бетонным прессом тишина, которая словно вытесняет весь воздух, и сразу становится трудно дышать, и вот теперь-то ты понимаешь, что ошибался, считая ту дьявольскую музыку невыносимой, потому что гораздо более невыносима эта чугунная, оглушающая тишина…

Я ловлю широко раскрытым ртом воздух, а в дверь стучат всё сильнее, а небо становится всё чернее и чернее…

— Что… что случилось? — наконец, хватает у меня сил спросить.

Вместо ответа существо в кресле вдруг “снимает” свои черные очки, и я вижу, что его кошмарное безглазое лицо искажено непонятной судорогой. Потом уродливая голова дергается, и очки возвращаются на место.

— Поздно, — шепчет Рубела Фах. — Уже поздно… Она только что умерла.

И, словно постепенно копившаяся гроза давно ждала этих слов, черное небо за окном раскалывает огненный зигзаг близкой молнии, и оглушительный раскат грома раздается над Клубом, и в нашу дверь сразу перестают стучать…

Я чувствую, как ко мне возвращается способность соображать и действовать, и пользуюсь этим обстоятельством, чтобы уточнить:

— Вы сказали — “она”? Кто же это?

— Моя мать, — говорит Рубела, и в голосе ее звучит такая скорбь и нежность, что мне становится не по себе.

А потом я узнаю всё.

Матерью девочки-мутанта была одинокая женщина из Галлахена. Воспитанная в религиозной семье, она считала внебрачные половые отношения страшным грехом. Каково же было ее удивление, когда в один прекрасный день она обнаружила, что беременна!.. Разумеется, в голову несчастной не пришло ни одно из возможных реалистических объяснений своего непорочного зачатия, и она сразу восприняла случившееся с ней как наказание за неведомые прегрешения. Тем более, что родившийся через положенное время ребенок оказался страшным уродом…

Рожала она в тайне от всех, одна, дома, и никто из ее знакомых и родственников так и не узнал ни о ее беременности, ни о ребенке. Первое время “грешница” исправно выполняла свои материнские обязанности по уходу за девочкой. Но потом поняла, что не это не может продолжаться вечно, и тогда ей придется либо убить себя, либо убить ребенка. А поскольку религиозные убеждения не позволяли сделать ни того, ни другого, то она подкинула свое искалеченное чадо на крыльцо спецматернитата…

Однако вскоре она обнаружила, что в голове ее появляются мыслеобразы и различные видения, которые принадлежат явно кому-то другому. И тогда она поняла… Ее дочь обладала чудесными способностями, в том числе и телепатией, и, оставшись совсем одна среди чужих людей, стремилась наладить и поддерживать с ней незримое общение. А раз так, значит, она согрешила повторно, отказавшись от такого ребенка, потому что он наверняка был послан в этот мир Господом для выполнения некоей миссии.

Сначала женщина хотела забрать девочку обратно и публично объявить о том, что является ее матерью. Но тут же получила телепатему от Рубелы с запретом делать это. “Зачем, мама? — спросила крошка в ходе мысленного диалога. — Я не хочу, чтобы тебя мучили расспросами журналисты. Пусть никто не знает о том, что ты родила меня, а разговаривать с тобой мы сможем и на расстоянии”. Рассудительность и не соответствующие возрасту ребенка знания об окружающем мире поразили мать Рубелы, и она еще больше укрепилась в той мысли, что устами ее дочери с ней говорит сам Бог…

С тех пор мать и дочь жили врозь, но были ближе друг другу, чем все прочие матери и дочери на планете. Когда Рубела стала известной музыкантшей, она начала посылать своей матери деньги и различные подарки, а та, в свою очередь, мучилась от того, что ничем не может помочь единственно родному существу на свете. Но однажды ей посчастливилось, и незнакомец, заговоривший с ней на улице, предложил ей приобрести “регр”. И тогда она сразу подумала не о себе, а о дочери.

Мать Рубелы стала пользоваться купленным приборчиком, чтобы предупреждать дочь о подстерегающих ее опасностях. И ей не раз удавалось предотвратить беду, нависшую над ее чадом. Да, она осознавала, что грешит, ибо нарушает священный принцип: “Всё, что ни делается в мире, угодно Господу Богу”. Но теперь она была готова совершать любые грехи, лишь бы уберечь своего ребенка от бед…

Когда Рубела сообщила о предстоящей встрече со мной, мать категорически запретила ей рассказывать о ней и о “регре”, и девушка не собиралась нарушать данное матери слово. Но мать ее умерла в тот момент, когда наша беседа с Рубелой достигла критической точки…

Кстати, а есть ли какая-то связь между моим общением с Рубелой и смертью ее матери?

— Как она умерла? — спрашиваю я существо, дрожащее в кресле мелкой дрожью так, будто ему очень холодно.

Оно обращает ко мне лицо с черными очками. Невидимый, но пристальный взгляд ледяным холодом обдает на миг мою душу.

— У нее не выдержало сердце, — отчетливо, выговаривая каждый слог, произносит моя собеседница, а потом, после долгой паузы, повторяет: — У нее не выдержало сердце…

И тут вдруг словно что-то ломается внутри нее, и она, обмякнув в кресле, говорит так отстраненно, словно речь идет о чем-то пустяковом:

— И я тоже скоро умру…

Словно дает кому-то торжественную клятву.

А у меня мелькает глупая, трусливая мыслишка: только не сейчас и не здесь!..

Словно разгадав мои мысленные пожелания, Рубела Фах выполняет свое нечеловеческое обещание лишь вечером этого дня.

У нее тоже не выдерживает сердце…

Что же должно было случиться в “первичной реальности”, чтобы Рубела все-таки выдала мне тайну ее матери? Каким образом мне удалось заставить ее нарушить свое обещание? Обманом? Угрозами? Или слезливым нытьем о том, как мне не везет в последнее время?..

Теперь я этого никогда не узнаю, потому что это уже не случится. Кто-то в будущем, определив источник утечки информации, вернулся в прошлое и принял нужные меры, и река событий потекла по другому руслу, а та долина, где она первоначально должна была течь, так и осталась мертвой, сухой пустыней…