"Злые происки врагов" - читать интересную книгу автора (Клюева Варвара)

Глава 1 

«Ох, идиотка! Ну что тебе стоило отключить перед сном громкую связь?» — обругала я себя мысленно и с трудом подавила желание дать самой себе хорошего пинка. Впрочем, будь мне знакома техника подобного акробатического номера, и фигушки бы подавила — такая меня обуяла злость.

Шли четвертые сутки после нашего возвращения с Соловков, и трое из них я практически не вылезала из-за письменного стола, корпя над макетами обложек, которые должна была сдать две недели назад. И сдала бы, не перенеси мы внезапно поездку с августа на июль. Дурацкое, конечно, решение — только чайники отправляются на Белое море в июле, в разгар комариного пиршества. Но, по правде говоря, у нас не было другого выхода. Либо переносить, либо отменять вовсе — такие сложились обстоятельства. Мы предпочли перенести, и теперь я расплачивалась за сомнительные прелести отпуска (комары и новый, ну очень сребролюбивый директор Соловецкого музея изрядно попили нашу кровь) бессонными ночами. А мое издательское начальство рвало и метало, поскольку хотело выпустить книги, над макетами которых я трудилась, к книжной ярмарке в начале сентября, для чего макеты эти следовало сдать в типографию «вчера».

Вот так и вышло, что я трое суток не разгибала спины, а вчера, вручив работу издательскому курьеру, который торчал у меня на кухне до половины первого, рухнула на кровать и отрубилась. Не отключив громкой связи. Господи, ну что мне стоило протянуть руку и нажать на проклятую кнопку?!

Телефонный звонок меня не разбудил, мое собственное приглашение оставить сообшение на автоответчике — тоже, а вот истерическим рыданиям: «Варька, возьми, пожалуйста, трубку! Ты же дома, я знаю! Ну пожалуйста!» — удалось вспороть густую пелену, в которой плавало мое измученное сознание. Вспоминая бога, черта и его маму, изнывая от желания хорошенько себя лягнуть, я села на кровати и потянулась к аппарату.

— Говорите! — хрипло каркнула я в трубку.

На том конце провода снова зарыдали, теперь, очевидно, от облегчения.

— Варька! Слава богу! Это Гелена…

Час от часу не легче! Наверное, профессор Преображенский, не спавший трое суток и разбуженный пьяным Шариковым, обрадовался бы куда больше, чем я. Геля Князева — гадюка, целенаправленно отравлявшая мое счастливое детство, — не имела морального права ни на миллиграмм моего сочувствия. Впрочем, мораль никогда не была ее сильной стороной.

— Варька, прошу тебя… Я… у меня несчастье… Больше не к кому обратиться… Пожалуйста, помоги…

Что бы ни говорили обо мне недоброжелатели, я все-таки человек поразительной душевной широты. Обуздав естественный порыв послать Гадюку в… на… и к…, я еще с минуту послушала громкие всхлипы, а потом выдавила из себя:

— Что случилось?

— Я не могу… по телефону. Очень прошу… приезжай ко мне. Пожалуйста!

Я прикусила язык и, наверное, раздулась вдвое, но все же удержала рвущееся из глубины души пожелание.

— Куда?

Гадюка, всхлипывая и подвывая, продиктовала адрес.

Я положила трубку, не соизволив пообещать, что приеду. Есть, знаете ли, пределы и моей душевной широте.

Полтора часа спустя я вошла в незнакомый дом, поднялась на восьмой этаж, сделала три шага и резко остановилась, уставившись на дверь квартиры, номер которой назвала мне Геля. Обычная, ничем не примечательная дверь, обитая черным кожзаменителем. Крупные узорчатые шляпки гвоздей, выпирающие между натянутой леской ромбики обивки. И ключ. Здоровенный сейфовый ключ, со всей очевидностью торчащий из замка.

— Ну нет, Геля! На этот раз тебе ничего не обломится, — мрачно сообщила я двери.

Потом, уже шагнув к лифту, все-таки вернулась к черной двери, достала из кармана собственный ключ и нажала им на кнопку звонка. Как и следовало ожидать — никакого отклика. Я нажала еще раз — с тем же результатом. Quod erat demonstandum. Что ж, свой самаритянский долг я исполнила. И уже без колебаний вызвала лифт.

Когда-то, больше десятка лет назад, мы с Гелей жили в соседних домах. А история нашей вражды, можно сказать, уходит корнями в детскую песочницу. Наши маменьки познакомились на прогулке с колясками, и это был поистине черный час в моей жизни. Первые восемь лет я ненавидела Гелену с такой испепеляющей страстью, какой никогда больше не знала.

Для ненависти хватило бы и того, что моя мама души в Геленочке не чаяла и постоянно ставила ее мне в пример. («Господи, ну почему Гелена всегда такая чистенькая и опрятная, а тебя точно черти драли и в грязи возили? Господи, ну почему Гелена поет, как ангел, а ты ни одной ноты правильно воспроизвести не в состоянии? Господи, ну почему Гелену в садике всегда только хвалят, а мне за тебя постоянно выговаривают?») Согласитесь, ни один ребенок, каким бы кротким и тихим он ни был, в таких обстоятельствах не проникнется любовью к сопернику. А меня ни кроткой, ни тихой в те годы не назвал бы никто. Но моя ненависть питалась и более основательной пищей. Дело в том, что при всей своей ангелоподобности Гелена была не просто подлой, а прямо-таки воплощением подлости.

Представьте себе такую, например, картинку: мне четыре года, я роюсь в песочнице, строя какое-то грандиозное сооружение, и тут подходит ко мне хорошенькая чистенькая девочка и протягивает неземной красоты куклу.

— Хочешь, подарю?

Я немею от восторга, киваю и, отряхнув руки, тянусь к кукле. Гелена лучезарно улыбается и убегает к качелям. Я бережно держу перед собой чудо, не в силах оторвать от него глаз. «Мама!» — отчетливо произносит кукла, когда я ее покачиваю, и хлопает длиннющими ресницами. Мой восторг безграничен.

— Мама! — орет лупоглазая девчонка из дома напротив и, подбегая ко мне, выхватывает куклу. — Мама, она украла мою Лялю!

Я вырываю куклу обратно, толкаю лупоглазую в грудь, она падает, ударяется головой о бортик песочницы. Разъяренными фуриями налетают две мамаши — ее и моя.

— Это моя кукла! — ору я, прижимая сокровище к груди.

Мамаша лупоглазой одной рукой подхватывает дочь, другой вцепляется в яблоко раздора, причитая:

— Ты не ушиблась, детка? Отдай сюда, дрянная девчонка! Это наше! Нам папа из Германии привез!

Мама (моя) отвешивает мне оплеуху и тоже пытается отнять куклу. Не выпуская из рук сокровище, я падаю в песок, брыкаюсь, кусаюсь, извиваюсь… В конце концов кому-то из мамаш удается вырвать у меня изрядно потрепанное немецкое чудо. Лупоглазая, глотая слезы, удаляется с добытым в яростной схватке трофеем, а меня волокут домой наказывать.

— Зачем ты украла куклу?

— Я не крала! Мне Гелена подарила!

Думаете мне поверили? Мама даже разбираться не стала, только лишнего всыпала за то, что я оговорила ни в чем не повинную девочку.

И таких иллюстраций я могу привести с десяток. Гадине Гелене всегда удавалось выйти сухой из воды. А первые несколько раз даже вернуть мое расположение. У нее был такой невинный, такой доброжелательный вид! Разумеется, она не крала куклы, она просто нашла ее и захотела подарить мне. (Кстати, после того случая я в куклы больше никогда не играла.) И как я могла подумать, будто это она передала воспитательнице мой нелицеприятный отзыв? Наверное, нас подслушали другие дети и наябедничали Валентине Михайловне. И вовсе она не хотела поссорить меня с Толькой Селивановым! Откуда ей было знать, что я полезу в драку, услышав, как он меня обзывает? Ах, он говорит, что не обзывал? Ну конечно, ему стыдно признаться, ведь вы дружили!

Со временем у меня выработался иммунитет. Чем ласковее говорила со мной Гелена, тем подозрительнее я к ней относилась и откровеннее грубила. К школе мы были уже смертельными врагами. Обольстительная Гелена без труда навербовала себе сторонников в классе и среди дворовой ребятни. Я стала объектом постоянной травли.

— Варя — гнусная харя! Варвара из кошмара! — вопили, завидев меня, ее прихвостни. Я бросалась в драку. Общую свалку разгонял дворник или школьная уборщица. В последнем случае меня за ухо тащили к завучу. Маму в очередной раз вызывали в школу. Гелена, как всегда, оставалась чистенькой. Боже, как я ее ненавидела!

Наверное, я бы спятила на почве этой ненависти, если бы не Лида — светлый ангел моего детства. Как-то она приехала в гости, когда мы с мамой в очередной раз выясняли отношения по поводу моего «безобразного поведения». Я стояла в углу, почти физически ощущая, как горят из сумрака мои глаза (фонарь под глазом ни при чем), и кусала губы, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.

— Белла, ну-ка сходи, прогуляйся, оставь нас на часок, — потребовала Лида.

Мама начала было спорить, но тетушка, не слушая, быстро выставила ее за дверь. Потом принесла мне с кухни большую кружку компота, заставила выпить до дна и отправила в ванную умываться. А потом усадила меня рядом и, слово за словом, вытянула всю историю.

— Несчастное создание! — поцокала языком Лида, когда я закончила. Каким-то непостижимым образом до меня сразу дошло, что она имеет в виду не меня.

— Несчастное? Это Геленка-то?!

— Ну конечно! Ее никогда никто не будет любить — с такой-то душонкой.

— А вот и неправда! Знаешь, как с ней все носятся? Мамаша со своей ненаглядной доченьки пылинки сдувает, учительница, глядя на эту гадину, вся такая сладкая делается, будто ее в сиропе вымочили, мальчики Геленочку пожирают глазами, подружки ходят за ней табунами… Даже моя родная мать, и та всегда берет ее сторону!

— Дурочка ты, Варька. Они же любят не Гелену, а личину, которую она на себя напяливает. Думаешь, это легко — постоянно носить личину? Попробуй сама как-нибудь. Вот вы с мамой все время ругаетесь, верно? А хочешь, чтобы она с тебя пылинки сдувала? Я научу тебя, что делать. Объяви, что тебе разонравилось носиться по улицам и хотелось бы заняться домоводством. Убирать квартиру, стирать и вышивать крестиком. А потом продемонстрируй серьезность своих намерений, иными словами, займись делом. Причем не забывай делать вид, будто получаешь от своего времяпрепровождения огромное удовольствие. Мамино горячее одобрение я тебе гарантирую. Вопрос в том, надолго ли тебя хватит. Попробуешь?

Я живо представила себе, как, весело щебеча и стоически игнорируя уличные соблазны, хлопочу по хозяйству, и решительно покачала головой.

— Вот видишь! Тебя от одной мысли передергивает. А твоя Гелена так и живет. Не знаю, занимается ли она домоводством, но это и неважно. Главное, что ей все время приходится притворяться. А это очень тяжелое и совершенно неблагодарное занятие, можешь мне поверить. Все люди хотят нравиться окружающим, и многие совершают настоящие чудеса лицедейства, лишь бы этого достичь, и все только затем, чтобы испытать однажды горькое разочарование. Ведь рано или поздно притворщик поймет, что люди любят не его, а созданный им образ. И когда на свет божий вылезает его внутренняя сущность, — а она обязательно вылезает, — близкие отшатываются от него, как от монстра. Только очень немногие могут позволить себе роскошь жить, всегда оставаясь собой. Кстати, ты, Варвара, относишься к этим счастливчикам. Когда ты найдешь друзей, у тебя не возникнет сомнений, привязались они к тебе или к некому фантому. Им будет наплевать на отсутствие у тебя музыкального слуха, на твой необузданный нрав и, прямо скажем, дурные манеры. Они полюбят тебя со всеми достоинствами и изъянами, какие в тебе есть. Полюбят, полюбят, не сомневайся. Вот я же тебя люблю…

— Ну и что? Я твоя племянница!

— Точнее, внучатая племянница. То есть я тебе… хм… дедоватая тетка. Но я имела в виду не родственные чувства. Твой брат по степени родства мне не дальше, чем ты. А мама — ближе. И тем не менее себе в друзья я из всей родни выбрала бы только тебя.

— Правда?

— Вот те крест! Но я хотела сказать тебе еще кое-что. Ты думаешь, одноклассники дразнят тебя, потому что они на стороне Гелены? Нет. Запомни хорошенько: дразнят всегда тех, кто на это обижается.

— Так что же мне, делать вид, будто я не слышу их мерзких воплей?

— Нет. Оскорблений спускать нельзя, тут ты права. Но и доставлять своим обидчикам радость, действуя в полном соответствии с их ожиданиями, — тоже. Кроме того, кулаки — вовсе не такое уж страшное оружие. Тем более твои. Смех гораздо страшнее. Немногие способны спокойно вынести, когда их публично осмеивают. И если тебе не нравится быть мишенью чужих насмешек, научись, во-первых, от души смеяться удачным шуткам, даже если вышучивают тебя, а во-вторых, насмехаться сама. Научишься, и никто никогда не посмеет тебя задирать. Как, говоришь, тебя дразнят? Варя — мерзкая харя? Отлично! Поворачиваешься к обидчику, окидываешь его оценивающим взглядом и произносишь эдак задумчиво: «Ну, по сравнению с твоей харей, моя, пожалуй, и за красивую сойдет». Идея ясна?

Будь на месте Лиды кто-нибудь другой, и благие советы, скорее всего, влетели бы мне в одно ухо и вылетели в другое. Что взрослые понимают в детской жизни? Но тетке я верила, как апостолы — Христу, и после исторического разговора жизнь моя кардинальным образом изменилась. Не сразу, конечно, но я научилась обуздывать естественное желание немедленно вцепиться обидчику в физиономию. Научилась справляться с бешеной яростью и относиться к недругам иронично. Научилась в любой ситуации видеть смешные стороны и давать словесный отпор любому задире. И число любителей подразнить меня быстро устремилось к нулю.

Но главное — я навсегда излечилась от ненависти к Гелене. Только много позже я сумела по достоинству оценить трюк, который проделала тогда со мной тетушка. Выразив жалость к моей мучительнице, она ненавязчиво поставила ее ниже меня. А ненавидеть можно только равных или тех, кто сильнее. Прочих — в худших случаях — принято брезгливо сторониться.

Поначалу я так и делала, то есть не замечала Гелену в упор и лишь изредка ставила ее на место, когда она очень уж нарывалась. А со временем моя уверенность в себе достигла таких высот, что я даже научилась признавать ее достоинства. По счастью, наши интересы не пересекались, а способности проявлялись в разных сферах. Она блистала в музыкальной школе и школьном танцевальном ансамбле, а позже — в школьном же драмтеатре. Я недурно рисовала и выжигала по дереву, лазила по канату, как обезьяна, и часами скакала вокруг стола для пинг-понга. (Стол был один, поэтому игра шла на вылет, и плохой игрок не продержался бы там и десяти минут.) В средних классах в Гелене расцвели таланты гуманитария — она писала стихи, ее сочинения неизменно зачитывали перед классом и посылали на различные конкурсы, а учителя иностранных языков (у нас была испанская школа с факультативным изучением английского) пели ей дифирамбы на каждом родительском собрании. Я в то же время разрывалась между увлечением математикой и страстью к химии (точнее сказать, к пиротехнике, но этого я не афишировала) и срывала свою долю аплодисментов, исправно побеждая на олимпиадах. Иными словами, мы играли на разных полях и условий для конкуренции у нас не было по определению.

Но сказать, что мы начали относиться друг к другу с симпатией, было бы большим преувеличением. Гелена с упорством, достойным лучшего применения, продолжала подстраивать мне мелкие пакости, а я не могла отказать себе в удовольствии платить ей той же монетой. Она настраивала против меня учителей и благоволящих к ней одноклассников, я подлавливала благоприятный момент и провоцировала ее проявить ту самую внутреннюю сущность, которую она старательно прятала от мира. Она писала на меня эпиграммы (некоторые, надо признать, были весьма удачными), я рисовала на нее карикатуры (тоже недурственные). Она, пользуясь чисто женскими приемчиками, обольщала моих друзей. Я наградила ее ненавидимым ею имечком Геля. Она терпеть не могла, когда ее называли Леной — Лен в нашем классе было аж пять. И как-то раз, когда она, по обыкновению, возмутилась этим обращением, я во всеуслышанье предложила другой уменьшительный вариант. И Геля, к ее неподдельной ярости, приклеилось к ней намертво.

Наша бескровная вендетта закончилась после восьмого класса, когда я перешла в матшколу. Потом, изредка встречаясь во дворе, мы обменивались шпилькой-другой и расходились, тут же забывая о встрече. После школы я поступила на мехмат, а спустя год съехала от родителей, и несколько лет мы с Гелей практически не виделись, не считая парочки случайных встреч в главном здании МГУ (Гелена, как выяснилось, поступила на филфак). Позже мое семейство в полном составе отбыло зарубеж, и я вернулась в отчий дом, но Геля к тому времени давно переехала к мужу. Последний раз я видела ее… да, два с половиной года назад — она приезжала поздравить свою маменьку с Новым годом. Мы встретились у магазина и обменялись парой слов. «Ты, как, замуж еще не вышла?» — поинтересовалась она с гаденькой усмешечкой. «Да вот, собираюсь в Тибет — пятого мужа присматривать. Четверо, остолопы, никак с хозяйством не справляются». На том и разошлись.

Все это я вспоминала, медленно бредя через двор к остановке троллейбуса. Откровенно говоря, уезжать мне не хотелось. История со звонком и торчащим из замка ключом разожгла мое любопытство. С другой стороны, возвращаться к квартире — глупость несусветная. С гадюки Гели станется впутать меня в какую-нибудь скверную историю. Да, но как прикажете поступить с собственным любопытством?

Я задумчиво обвела двор глазами. И увидела их…

Мысли о Гелене, звонке и ключе тут же вылетели у меня из головы.

Глава 2 

В первую минуту я, признаться, обратила внимание только на ирландского сеттера, выскочившего из-за угла и припустившего к помойке: собаки — моя слабость. Когда следом за сеттером показалась худая сутулая фигура, я даже не удостоила ее взглядом. До тех пор, пока не услышала:

— Полноте, сэр Тобиас! Джентльмену ваших кровей не пристало рыться в отбросах.

Уже одного обращения на «вы» было достаточно, чтобы сразить меня наповал. А интонация!.. Мягчайшая ирония, легкое порицание и явное уважение. ОН действительно относился к псу, как мог бы относиться английский джентльмен старых добрых времен к своему высокородному другу. Ну, в данную минуту, к высокородному другу, совершившему досадную, но извинительную оплошность. И, самое поразительное, — собака повела себя соответственно. Бросила на спутника короткий извиняющийся взгляд, махнула хвостом и тут же отбежала от помойки.

Я проработала в собачьем питомнике не один год и прекрасно представляю себе, чего стоит добиться ТАКОГО послушания. Если собака реагирует не на крик, не на угрозу в голосе, а всего лишь на мягкий упрек, это означает, что хозяин ангельски терпелив, что он никогда не прибегал к таким средствам воспитания, как строгий ошейник или, упаси боже, плетка. Это означает, что собака всей душой любит хозяина, более того — безоговорочно признает его авторитет, видит в нем вожака. И если собака — кобель, то хозяин должен быть почти богом.

Я устремила на богоподобное существо благоговейный взгляд. Не могу сказать, что внешность у него тоже была богоподобной. Узкое, вытянутое лицо, близко посаженные глаза, тяжеловатый для такого лица нос, слишком тонкие губы… Но внешность уже не могла меня обмануть. Я знала, что вижу перед собой самого лучшего, самого очаровательного, самого прекрасного мужчину в мире!

Он повернул голову и поймал мой взгляд. По лицу небожителя пробежала какая-то рябь, он подался назад, потом, постояв в нерешительности, двинулся ко мне.

— Покорнейше прошу меня простить, сударыня. Мне показалось, будто вы… э… словом, чего-то от меня ждете.

Удивительное дело, но в его устах анахронизмы типа «покорнейше прошу» и «сударыня» звучали совершенно естественно.

— Нет, — ответила я, глядя ему в глаза. — Я ничего от вас не жду. Просто меня угораздило в вас влюбиться, но это не предполагает никаких действий с вашей стороны. Честно. Можете смело повернуться, уйти и забыть о нашей встрече.

На скулах моего кумира появилось два ярких пятна.

— Честно говоря, я э… не знаю, что полагается говорить в таких случаях. Весьма польщен? Глупо, да? Вы оказали мне великую честь? Хм! Я просто теряюсь…

— Извините, я не хотела вас смутить. Пожалуй, мне лучше уйти.

С этими словами я повернулась и пошла к остановке, ругательски ругая себя в душе за идиотское поведение. Кто меня дернул резануть ему правду-матку? Зачем мне понадобилось вгонять в краску хорошего человека? С другой стороны, откуда мне знать, как ведут себя в таких случаях светские дамы? Я — не светская дама, и в таком положении оказалась впервые…

— Постойте!

Он догнал меня у самой остановки. Следом налетел сеттер, обнюхал меня и ткнулся головой под ладонь, выпрашивая ласку.

— Я не могу вас так отпустить… иначе мне не будет покоя… Вот и сэр Тобиас того же мнения, правда, старина? Обычно он очень сдержан с новыми знакомыми, а тут… Сами видите. Позвольте представиться. Обухов Евгений Алексеевич.

— Варвара. Варвара Андреевна Клюева.

— Очень рад. Простите, Варвара Андреевна… или лучше Варвара?

— Варвара привычней.

— Понятно. Конечно, вы так молоды…

— Не так уж. Но это неважно.

— Да, да, конечно. Так вот, Варвара, я хотел бы пригласить вас на чашку чая. Если вы торопитесь, можно в другой день. Когда вам будет удобно. Или я… э… слишком напорист?

— Ну, после моего заявления вам в любом случае не удастся выглядеть слишком напористым, Евгений Алексеевич, — засмеялась я. — Даже если вы набросите мне на голову мешок и потащите на чаепитие волоком. А что касается вашего первого вопроса, то я не тороплюсь и с удовольствием принимаю ваше приглашение.

— Я рад. — Он застенчиво улыбнулся и предложил мне руку. — Прошу.

Сэр Тобиас, по всей видимости, тоже обрадовался. Он обежал нас раза два, потом рванул вперед, вернулся, гавкнул и завертел хвостом.

— Ну-ну, не возбуждайтесь, дружище. Варвара — моя гостья. Да, да, не спорьте. Милости прошу в конец очереди.

Сэр Тобиас потешно склонил голову набок и издал укоризненное рычание. Более изысканного комплимента мне еще никто не делал.

Наша процессия вернулась во двор и направилась к дому, из которого я вышла четверть часа назад. Когда выяснилось, что мы идем к тому же подъезду, я остановилась как вкопанная.

— Что-нибудь не так? — тревожно спросил Евгений Алексеевич.

— Да. Нет. Не знаю… Простите, вы не возражаете, если чаепитие на несколько минут отложится? Прежде, чем мы войдем в этот подъезд, я хотела бы рассказать вам одну странную историю. Здесь есть скамейка?

— Да, вон там, у детской площадки.

Мы пошли к детской площадке, по случаю сезона отпусков совершенно пустой, устроились на скамье, и я пустилась в свое пространное повествование. Я рассказала новому знакомому всю историю наших взаимотношений с Гелей — и про куклу, и про Лиду. А закончила рассказ сообщением об утреннем звонке и своем только что сделанном открытии.

Евгений Алексеевич задумчиво потер щеку и сказал:

— Странно. Эта квартира как раз надо мной, и я знаком с хозяином. Его зовут Олег, и, насколько мне известно, он живет один.

— Я и сама теперь припоминаю — ее мама как-то сказала, что Геля обитает в Останкино.

— Понятно. И вы боитесь, что она, то есть, Гелена, подстроила вам какую-то каверзу?

— Это было бы вполне в ее духе. Допустим, я открываю квартиру, вхожу, и на меня набрасывается едва очухавшийся после вчерашней попойки хозяин. Или набегают соседи с криком «Держи вора!»

— Исключено. Сосед у Олега — глухой и подслеповатый восьмидесятилетний старик. Он из своей квартиры носа не показывает. А соседи напротив объединили две квартиры, забаррикадировались бронированной дверью и живут под девизом «Моя хата с краю». Они даже на звонки не открывают.

Уловив в последних словах собеседника неодобрение, я приуныла. Похоже, расположения Евгения Алексеевича мне не добиться. Я ведь тоже не открываю дверь на звонки, и наверняка существуют люди, считающие, что «Моя хата с краю» вполне подходит для моего девиза.

— Думаю, будет лучше, если мы поступим так, — продолжал между тем Евгений Алексеевич. — Отправимся сейчас ко мне, потом я поднимусь, взгляну на этот ключ и позвоню участковому. Ему недалеко идти, отделение в соседнем дворе. Если там все в порядке, — просто хозяин по рассеянности оставил ключ в замке, такое тоже бывает, — мы с вами спокойно выпьем чаю. А если… э… случилось что-нибудь плохое, я дам вам знать, и вы незаметно уйдете домой.

— А вы? Участковому не покажется подозрительным, что вы ни с того ни с сего поднялись этажом выше?

— Ну, я мог просто перепутать кнопку в лифте. Кстати, со мной это бывает частенько. Я очень рассеян.

— Вы — профессор?

Он улыбнулся.

— Нет, я кабинетная крыса. Был доцентом, давно, но потом понял, что лекции, спецкурсы, аспиранты — все это не для меня. Варвара, простите за неумный вопрос, но… э… чем я привлек ваше внимание? Я не красив, не авантажен и э… никогда не имел успеха у дам. Даю вам слово, я не обижусь, если вы э… заинтересовались мной только как средством выяснить, что произошло в той квартире.

— Нет, нет, вы ошибаетесь! Дело совсем не в этом. Просто я услышала, как вы говорили с сэром Тобиасом…

Его лицо прояснилось.

— А! Любите собак. — Он наклонился и потрепал пса по холке. — Спасибо вам, друг мой. Благодаря вам я переживаю самое романтическое приключение в своей жизни. Ну как, Варвара, вы готовы принять мой план?

— Готова. С одной поправкой: давайте действительно ошибемся кнопкой. Я по опыту знаю: говорить милиции правду всегда выгоднее.

Евгений Алексеевич взглянул на меня с интересом, но мое заявление никак не прокомментировал. Мы вернулись к подъезду, втиснулись в лифт, поднялись на восьмой этаж. Едва двери начали расходиться, как сэр Тобиас выскочил на площадку. И застыл. Потом сделал несколько шагов к черной двери, сел перед ней, оглянулся на нас и заскулил.

— Боюсь, Варвара, нам не придется сегодня попить чайку, — мрачно сказал мой спутник.

Я уехала не сразу. Подождала, пока Евгений Алексеевич вызовет участкового, а потом долго торчала на детской площадке, наблюдая, как к знакомому подъезду подъезжают машины — сначала неприметный «жигуль», потом белый «опель» с надписью «Милиция» и, наконец, труповозка. Когда из подъезда вынесли носилки с упакованным в мешок телом, стало окончательно ясно, что сэр Тобиас не ошибся в своих мрачных прогнозах. Я слезла с качелей и пошла к остановке — теперь уже окончательно.

Всю дорогу домой я ломала голову, пытаясь придумать мало-мальски вразумительное объяснение этой истории. Допустим, хозяина квартиры за черной дверью убили. Не исключено, конечно, что он благополучно умер своей смертью, но торчащий в замке ключ и табун милиционеров, прибывший на место происшествия, делали эту версию, мягко говоря, маловероятной. Допустим, Геля, имеющая какое-то отношение к убитому или убийству, решила по старой памяти подложить мне свинью. Уже здесь чувствуется некоторая натяжка. Зачем? Да, мы никогда особенно не любили друг друга, но непримиримая детская вражда осталась в далеком прошлом, сменившись, скажем так, неприязненным безразличием. Я, например, уже давно и не вспоминала о Гелином существовании. Да и у нее не было причин вспоминать о моем. Дорогу я ей за последние …надцать лет совершенно точно не перебегала. Просто не имела такой возможности.

Ну ладно, предположим, что травма, которую я когда-то нанесла ее хрупкой детской психике, оказалась куда серьезнее, чем я думала. Бедная девочка долгие годы не спала ночами, вынашивая планы мести, и, едва появилась такая возможность, задумала повесить на меня убийство. Вопрос — каким образом? Даже если бы я повернула этот ключ, вошла в квартиру и обнаружила тело, мне ничто не мешало тут же уйти оттуда, уничтожив все следы своего пребывания. Если верить характеристике, данной Евгением Алексеевичем соседям покойного, то вероятность того, что меня бы застукали на месте преступления, совсем невелика.

А пусть бы и велика. Пусть даже я сама подняла бы шум или вызвала милицию, что с того? В этом доме — более того, в этом районе, я оказалась впервые, чести знать Олега Доризо, как назвал его в телефонном разговоре с участковым Евгений Алексеевич, не имела. С какой бы это радости милиции подозревать меня в убийстве?

Правда, могли вызвать подозрения обстоятельства, при которых я обнаружила тело. Если бы Геля категорически отреклась от своего звонка, мне бы задали жару. Но убийство, как ни крути, все равно пришить не смогли бы. Зато всплыло бы имя Гелены, и, коль скоро она действительно имеет отношение к трупу, в нее вцепились бы мертвой хваткой. Спрашивается, ей это надо? Нет, такой вариант нельзя принять всерьез.

Вариант второй. Геля — невинная жертва (ха-ха!). Она не убивала, ее саму кто-то подставил. Или вляпалась по чистой случайности. Увидев труп, поняла, что попадет под подозрение (то есть у нее имелись мотив и возможность), запаниковала и вызвала меня на помощь. Опять-таки почему меня? Принимая во внимание наши отношения, за помощью ко мне она бы обратилась в последнюю очередь. Без особой надежды, что я соглашусь эту самую помощь оказать. Да и чем я могла ей помочь? Дать валерьянки? Расчленить и спрятать труп? Благородно взять убийство на себя?

Но допустим, у нее имелся какой-то хитрый план, и я одна могла воплотить его в жизнь. Помнится, Геля бормотала что-то вроде «мне не к кому больше обратиться». Воспринимать эту фразу в смысле «ты одна у меня осталась» явно не стоит. Скорее, ее нужно трактовать так: «Из всех моих знакомых только у тебя есть возможность сделать то, что мне нужно». Ну, например, состряпать для нее какой-нибудь липовый документ. Подделкой документов — справок от врача, из ЖЭКа и тому подобных бумажек, призванных осложнить жизнь трудящихся, — я занимаюсь с малолетства. Правда, какой документ, тем более фальшивый, может снять с нее подозрения, — не очень понятно, но не будем распыляться на мелочи. Вопрос принципиальный: если Геля рассчитывала на помощь, то почему исчезла, не дождавшись меня? Почему ее не испугало мое возможное объяснение с представителями закона? Зачем, исчезнув, она оставила в дверях ключ? Ни на один из этих вопросов версия вторая ответов не давала.

Вариант третий. Геля — все-таки жертва, но в другом смысле. Жертва убийства. Заподозрив злой умысел против себя, она успела незаметно для убийцы подобраться к телефону и попросить о помощи. Но почему-то не у милиции, не у службы спасения, а у субтильной девицы-недомерка, сроду не имевшей ни оружия, ни навыков рукопашного боя. Мало того — у девицы, с которой Геля никогда не ладила и не общалась годами. Непонятно даже, как ей удалось вспомнить номер моего телефона, не говоря уже о том, что я никогда не поверю, будто Геля, с ее феноменальным умением выходить сухой из воды, могла пасть жертвой убийцы.

Нет, ни одна из трех версий не выдерживает критики. А другие в голову не приходили.

В поисках разгадки я не заметила, как добралась до дома. Очнулась только на пороге подъезда. Очнулась, постояла минуту-другую перед дверью, потом повернулась и двинула к соседнему дому. Повидаться с Гелиной мамой. Конечно, куда охотнее я повидалась бы с самой Гелей (кто бы мог подумать, что придет день, когда мне захочется ее видеть!), но для этого сначала требовалось раздобыть ее нынешний адрес.

Анна Романовна, выцветшая полногрудая дама с идеально уложенными и подсиненными седыми буклями, завидев меня, всплеснула руками.

— Варвара! Вот так сюрприз! Не ждала, не ждала! — закудахтала она. — А между прочим, живешь-то в двух шагах, могла бы изредка забегать. Ну, проходи, проходи, чего в дверях стоять! Как мама с папой? Как Игорек? Выпьешь со мной чего-нибудь? Чаю? Кофе? Вина? Есть холодная минералка. Если не торопишься, минут через сорок накормлю тебя обедом. Чего головой мотаешь? Сама-то небось питаешься как попало, вон щепка какая! Плохо без мамы с папой-то? Ох, и как они не побоялись уехать на старости лет в чужую страну? Пишут-то что? Как у них там с деньгами?

Тут до меня дошло, что, если я не хочу торчать здесь до конца дней, изнемогая под градом риторических вопросов (ответов от меня явно не ждали), нужно брать инициативу в свои руки.

— Анна Романовна, вы уж извините, но я на минутку. Если не возражаете, я как-нибудь потом еще зайду, покажу вам мамины письма и фотографии всего семейства. У них, слава богу, все в порядке. А я хотела попросить у вас адрес и телефон Гелены, если можно.

— Ты не знаешь ее адреса и телефона? — ахнула Анна Романовна. — Дожили! Подруги, называется!

Подругами нас с Гелей никто никогда не называл, но я не стала доводить этот факт до сведения ее мамы, а вместо этого поспешила соврать:

— Я потеряла записную книжку.

— Ладно, записывай, — смилостивилась Анна Романовна и продиктовала требуемый адрес и номер телефона. — Только Геленочки сейчас нет в Москве, она в отпуске. Будет недельки через две.

Начинается! Сейчас выяснится, что уехала Геленочка неделю назад и отпуск проводит где-нибудь на Сейшелах. Мне даже не пришлось ничего изображать, физиономия вытянулась сама.

— А она тебе срочно нужна? Что случилось-то? — обеспокоилась Анна Романовна.

— Да вот, мне заказали в издательстве обложку к книге, а героиня по описанию — вылитая Гелена. Прекрасна, как ангел небесный… — Я прикусила язык и тут же зачастила, чтобы Анне Романовне, упаси бог, не пришло в голову продолжение цитаты: — …и так же блистает талантами. Сроки очень сжатые, и я хотела попросить Гелену попозировать мне. Вы не знаете, с ней можно как-нибудь связаться?

Судя по расцветшей на полных губах улыбке, Лермонтова Гелина мама не помнила.

— Да уж, нехорошо, конечно, матери так говорить, но моя Геленочка любую обложку украсит. — Тут Анна Романовна вздохнула. — Но объясни мне, Варенька, почему красивым и талантливым так не везет в жизни? Это сглаз, не иначе. Завистники их изводят, оттого и счастья нет. Помнишь, какая у Геленочки была замечательная программа? (Я не помнила и даже не представляла, о чем идет речь, но на всякий случай кивнула.) Закрыли, мерзавцы! Бездари и тупицы всегда талантливых затирают. А личная жизнь! Ты знаешь, что Геленочка со вторым мужем развелась?

Я вытаращила глаза и, не успев подумать, выпалила:

— Как?! А у кого же она теперь живет?

Анна Романовна не заметила моей бестактности.

— Живет-то она все там же. Первый муж ей квартиру оставил. Очень порядочный человек. И чего они не поделили? Я его любила, как сына. Золотой человек, не то что второй зять. Актеришка! Я плакала, умоляла ее не выходить за него. С актером разве нормальную семью создашь? Они жен как перчатки меняют. Не послушалась. Свадьбу закатили на четыреста персон, три дня дым коромыслом, а чем все кончилось? Ну ладно, бог даст, все еще образуется. Нынешний ее кавалер производит очень положительное впечатление. Кстати, с ним-то Геленочка и уехала отдыхать. К его друзьям на дачу.

Я немного оживилась. Дача — не Сейшелы. С дачи всегда можно на денек в Москву смотаться.

— А где это, вы не знаете?

— Ох! Она говорила, да я запамятовала. По-моему, под Переславлем-Залесским.

Переславль — это уже хуже. Далековато, чтобы на денек мотаться.

— Может быть, там есть телефон? Гелена вам не говорила?

— Телефон у нее самой есть, мобильный. Запиши, если хочешь. Но, боюсь, толку не будет. Геленочка грозилась его отключить, чтобы отдыхать не мешали. А то, говорит, начнут с работы звонить: «Где взять то? Как сделать это?» — задергают, в общем.

Но я все же записала номер мобильного. И поспешила откланяться. Впрочем, «поспешила» звучит как насмешка. Церемония прощания заняла не меньше часа.

Глава 3 

Домашний телефон Гелены не отвечал. По мобильному бездушный голос сообщил, что абонент временно недоступен. Я положила трубку и начала было раздеваться, чтобы принять душ, но застыла посреди комнаты, так и не стянув майку. А ведь вчера, когда я высунув язык корпела над макетом, был еще один звонок. И тоже от бывшей одноклассницы. От Надьки Денисовой. Она позвонила около трех часов дня и спросила, буду ли я вечером дома и не жду ли гостей. Мне было не до разговоров, поэтому я лаконично ответила «да» на первый вопрос и «нет» — на второй, даже не полюбопытствовав, зачем ей эти сведения. И почему она вдруг прорезалась после нескольких лет молчания. Надежда, видно, поняла, что я не расположена к светской беседе, и торопливо спросила, нельзя ли ей ко мне зайти. Я надеялась закончить работу часам к восьми, поэтому ответила утвердительно, предупредив, что до восьми буду занята. Она сказала, что в любом случае собиралась нагрянуть не раньше девяти-десяти, и поинтересовалась, до какого часа я принимаю визитеров. «До четырех утра», — ответила я, добавила: «Приходи» — и собралась повесить трубку, но Надежда еще успела сказать:

— Если получится. Ты специально не жди.

Я и не ждала. Честно говоря, я тут же забыла о звонке. Настолько забыла, что и после утреннего звонка Гели у меня в памяти ничего не шевельнулось. А ведь совпадение было удивительным. С промежутком в несколько часов я понадобилась двум бывшим одноклассницам — подруге детства и старой врагине, с которыми до вчерашнего вечера не общалась минимум года два. Обе пожелали срочно меня видеть, но ни одна на встречу не явилась. Так, может, Надька в курсе, что происходит?

Я выдернула ящик стола, вывалила содержимое на кровать и закопалась в нем, выискивая «консервную» записную книжку. Туда я периодически вносила номера телефонов, которые еще могли пригодиться, но с обладателями коих я по разным причинам перестала регулярно общаться. В «действующей» записной книжке для них просто не хватало места.

Ага, вот она! И телефон Надежды здесь. Только бы она оказалась дома!

Гудки, гудки… Ну конечно! Станет мать троих детей торчать летом в Москве! Стоп, но она же собиралась вчера ко мне! Значит, была в Москве…

— Алло?

— Надежда? Господи, ну наконец-то!

— Варька, ты? Слушай, я уже дверь за собой закрыла, из-за тебя пришлось возвращаться. Дурная примета, между прочим. У тебя горит? А то я должна Павлушку в поликлинику вести.

— Что с ним?

— Да ничего особенного. Скоро в школу, нужно справки собирать.

— Нет, у меня не горит, только ответь, пожалуйста, на один вопрос: зачем ты вчера собиралась зайти? Просто повидаться или по делу?

— Зайти? Куда зайти?

— Ко мне, ясное дело! Черт! Ты хочешь сказать, что не звонила?

— Тебе? Нет. Меня вчера и в Москве-то не было. Мы с Павлушкой только час назад приехали с дачи.

— Надька, ты меня не разыгрываешь? Пожалуйста, это очень важно!

— Нет, конечно. — Надежда встревожилась. — Что произошло? Тебе передали, что я звонила?

— Не передали. Какая-то дрянь позвонила, выдала себя за тебя, сказала, что зайдет вечером.

— И что?

— И ничего. Не зашла.

— Господи, как ты меня напугала! Я уж думала, у тебя случилось чего. Как же ты могла перепутать меня с какой-то дрянью? Голос забыла?

— Надька, твой голос только глухонемая не подделает. Ты говоришь, словно медвежонок из мультфильма. Подпустить немного ворчливости, и готово дело.

— Ну уж! — обиделась Надежда. Потом, подумав, согласилась. — А может, ты и права. Тем более, что мы с тобой уже бог знает сколько не болтали. Знаешь, что? Это знак. Давай я действительно к тебе сегодня вечером зайду. Или лучше ты ко мне. Тебе проще.

— Я подумаю. Ладно, идите в свою поликлинику. Позже созвонимся.

Та-ак! История пахла все дурнее и дурнее. В том, что Надежда меня не обманывает, я не сомневалась. А значит, вчерашнему звонку существует единственное объяснение: кто-то хотел убедиться, что рано утром я буду дома, причем одна. Иначе говоря, что утренний звонок достигнет цели. Какой? Элементарно, Ватсон! Цель — заманить меня в квартиру, где я должна обнаружить труп. Без свидетелей. Значит, меня все-таки хотели подставить. Кто? Я уже засомневалась, что звонила Гелена. Выходка, прямо скажем, в ее духе, но теперь я бы не поручилась, что это была она. И дело даже не в том, что в последний раз мы с ней разговаривали два с половиной года назад. Звонившая дамочка непрерывно рыдала — как тут узнаешь голос? Опять-таки Гелена, по словам ее маменьки, наслаждается отдыхом где-то на просторах Ярославской губернии. Конечно, она могла на пару дней отлучиться в Москву, вляпаться в историю с трупом, втянуть в нее меня и вернуться в Переславль догуливать отпуск, но мне в это слабо верилось. Позвонить мне один раз спонтанно, из чистой вредности Геля еще могла, но два звонка подразумевали продуманный замысел. А какой, к черту, продуманный замысел, если мне оставили такую свободу маневра? Я имела полное право уйти из дома спозаранку, или послать Гелю куда подальше, или прихватить с собой по дороге целую толпу свидетелей, или не войти в квартиру, увидев ключ, что, собственно, и произошло, или… Стоп, это я уже пошла по второму кругу. Как ни крути, вывод один: повесить на меня преднамеренное убийство совершенно постороннего мне человека не было ни малейшего шанса. Так чего эти неизвестные хотели добиться? Ничего не понимаю! Нет, пора принять холодный душ и выпить крепкого кофе…

Я сорвала с себя остатки одежды, протянула руку к халату и тут же раздался телефонный звонок. Вообще-то по правилам, которые я сама для себя установила, мне полагалось дождаться, пока включится автоответчик, опознать звонившего, решить, хочу ли я с ним общаться, и только потом, если решение будет положительным, снять трубку. Но утренние события настолько выбили меня из колеи, что я изменила правилам.

— Слушаю.

— Клюева? Варвара Андреевна?

— Да.

Телефонная трубка вдруг взорвалась:

— Ты что творишь, твою мать! Я тебя предупреждал, чтобы ты больше не смела вертеться рядом с трупами? Ты что (трам-тарарам), под монастырь мой отдел подвести хочешь?!

Я обомлела, потом узнала голос, перепугалась и жалко проблеяла:

— Я… я не вертелась. — Тут меня охватила злость — моя обычная реакция на испуг. — И вообще, кто дал вам право разговаривать со мной в таком тоне? Я что-то не помню, чтобы позволяла вам обращаться ко мне на «ты». Но раз вы приняли решение в одностороннем порядке, будем блюсти паритет. Иди ты на… — И я швырнула трубку. Потом повернулась и пошла в ванную.

Телефон зазвонил снова.

— Варвара Андреевна, возьмите, пожалуйста, трубку. Я… гхм… погорячился.

То-то же!

— Слушаю вас, Петр Сергеевич.

— Будьте любезны, не уходите из дома в течение ближайшего часа. К вам подъедет мой че… оперативник. Куприянов Сергей Дмитриевич.

— Хорошо.

Злость улетучилась, оставив после себя полное опустошение. Я положила трубку и как сомнамбула побрела в направлении ванной. Остановилась. Постояла. Потом снова вернулась к телефону.

Нет, не для того, чтобы вызвать адвоката. Я звонила друзьям.

Глава 4 

Мои друзья — это тема для отдельного монументального труда. Томов на двадцать, не меньше. Мы вместе с первого курса, уже… не скажу сколько лет. В моем возрасте такими сроками не хвастают. Да и не в сроках дело. Испытание временем — не самое суровое испытание. А мы выдержали не только его, и дружба наша пока не увяла.

Друзей у меня четверо — Марк, Леша, Прошка и Генрих. Но позвонила я только первым трем. Генрих в конце месяца отбывал за границу, и перед отъездом ему предстояло провернуть немыслимое количество дел. Собственно, из-за него-то мы и перенесли поездку на Соловки.

Вдаваться в подробности я не стала.

— Привет, это Варвара. Если можешь, приезжай ко мне. Если нет, увидимся позже, когда мне разрешат свидания.

Текст во всех трех случаях был одинаковым, а ответы — разными.

— Ты серьезно? Ладно, еду. Буду через час сорок, — пообещал Леша.

— Господи! Ты опять принялась за свои штучки! У меня есть время допить кофе? — простонал Марк.

— Тебе не разрешат свидания. Их дают только при условии хорошего поведения, — радостно сообщил Прошка. — И сколько лет тебе светит? Или сразу пожизненное?

Я не удостоила его ответом. Положила трубку и пошла под душ. И наконец-то до него добралась.

Сергей Дмитриевич Куприянов прибыл первым.

Я видела его впервые, хотя многих сослуживцев Дона (или майора милиции Селезнева, моего доброго знакомого) уже знала в лицо. Включая начальника — полковника Кузьмина, который любезно предупредил меня по телефону о приезде оперативника.

Сергей Дмитриевич был молод, наружность имел неброскую, но приятную и слегка картавил, отчего казался совсем ручным и домашним. Услышав, как он произносит мое имя-отчество, я совершенно размякла. Пришлось строго напомнить себе, что передо мной — представитель грозной Петровки, 38, а им, картавым там или нет, палец в рот не клади.

Мы расположились в гостиной. От чая Сергей Дмитриевич отказался, но снизошел до холодного сока.

— Варвара Андреевна, — спросил он, когда я поставила перед ним стакан, — вы знакомы с Юрием Львовичем Анненским?

Я ожидала услышать совсем другое имя и поначалу заметно расслабилась. А потом снова подобралась. Анненский… Юрий Львович. Знакомое имя.

— Подождите минутку! Он не адвокат?

— Юрист. Специалист по корпоративному праву.

— Да. Я его знаю. Правильнее, наверное, было бы сказать «знала»? Или, говоря о трупе, Петр Сергеевич имел в виду не его?

Похоже, Кузьмин не счел нужным известить своего оперативника о содержании нашего разговора. Во всяком случае, Сергей Дмитриевич поперхнулся соком. Я не осмелилась хлопать его по спине. Чего доброго, сочтет за фамильярность!

— Да, — признал Куприянов, прокашлявшись. — Анненский мертв. Скажите, какие вас связывали отношения?

— Никакие. Он был посредником при заключении сделки между мной и одной японской фирмой. Я видела его два раза в жизни.

— Когда это было?

— Дайте подумать… Где-то в конце апреля — начале мая. Если нужно точнее, я могу посмотреть дату на договоре.

— Какого рода была сделка?

— Японцы купили авторские права на мои рисунки… Нет, не на рисунки. Как бы это объяснить… Понимаете, я написала сценарий и картинки для компьютерной игрушки… программы…

— Я понимаю, что вы имеете в виду.

— В общем, это вариации на тему Милна или, скорее, Туве Янссон. Мир забавных неведомых зверушек со своими сказочными законами. Всякие приключения. Понимаете, мне хотелось создать что-то в противовес всем этим варварским игрушкам-пулялкам и американским мультяшкам с извечным мордобоем. Мне кажется, что развлекать детей всякими жестокостями — это… безответственно.

— Понимаю. Посеешь ветер, пожнешь бурю.

— Да, что-то в этом роде. Так вот, я предложила идею своей игрушки одной фирме, которая занимается программным обеспечением. Идея понравилась. Мы с несколькими ребятами создали программу. Фирма демонстрировала ее на профессиональной выставке. На выставку случайно забрели невесть откуда взявшиеся японцы-мультипликаторы. Не художники-мультипликаторы, а представители фирмы, которая выпускает мультфильмы. Они увидели мою игрушку и захотели купить права — не на саму игрушку, а на ее сказочный мир, если можно так выразиться. Образы зверушек, их характеры, взаимоотношения, сказочные реалии. Может быть, отчасти сюжеты. Но сами они тоже собираются придумывать сюжеты. Они планируют сделать большой сериал.

— Ясно. И они обратились к Анненскому?

— Да. Но не сразу. Сначала они пытались договориться о покупке с владельцем той программистской фирмы, Владом. Это мой знакомый. Когда он понял, что речь идет не о самой игрушке, переговоры зашли в тупик. Он никак не мог втолковать японцам, что мир зверушек — это интеллектуальная собственность художника, и прав на нее у фирмы нет. А может, переводчик попался неважнецкий. Словом, Влад посоветовал им обратиться к юристу. И они как-то вышли на Анненского. А тот составил договор, нашел банк, через который японцы перевели деньги, словом, все провернул.

— И вы виделись с ним только дважды?

— Ну, точнее, трижды. Сначала он позвонил, рассказал о предложении японцев, объяснил, что означает для меня продажа прав, — что я уже не смогу выпустить иллюстрированную книжку со своими зверушками или продать их другой фирме, скажем, в качестве фирменной символики… Потом приехал сюда показать образец договора. — Я невольно поморщилась, вспомнив первую встречу с господином Анненским. — Потом пригласил меня к себе в офис, где мы с японцами подписали договор, пожали друг другу руки и выпили по глотку шампанского. А в третий раз Анненский отвез меня в банк, чтобы расписаться в бумагах и получить чековую книжку. После банка мы отправились в ресторан — отметить сделку. Это была его идея. — Я снова поморщилась.

— Кажется, воспоминания о Юрии Львовиче не доставляют вам удовольствия, — проницательно заметил Куприянов.

— Что правда, то правда. На редкость беспардонный был человек, царствие ему небесное.

Сергей Дмитриевич вдруг развернулся всем корпусом к двери. Я вытаращилась на него, а потом услышала слабое шуршание и щелчок замка. Куприянов вопросительно посмотрел на меня.

— Я жду друзей, — успокоила я его.

В подтверждение моих слов в гостиную вкатился Прошка. Сделал два шага и замер, разглядывая оперативника в упор.

— Это кто?

— Не обращайте внимания, — обратилась я к Сергею Дмитриевичу, полностью проигнорировав Прошку. — Видите ли, мой друг родом из Урюпинска.

Куприянов покраснел.

— Я тоже.

Теперь покраснела я. Прошка злорадно хихикнул. Я промямлила:

— Простите… Это шутка. Знаете, из анекдота…

Прошка хихикнул снова. Я метнула в него недобрый взгляд.

— На самом деле он вырос в бродячем цирке. Но глотать шпаги и ходить по канату не мог. Родовая травма, знаете ли. Лет до десяти ни ходить, ни говорить не умел. Его показывали публике за отдельную плату…

— А о своем тяжелом детстве ты уже рассказала? — перебил меня Прошка. — О том, как тебя в роддоме с последом перепутали?

Куприянов кашлянул и сухо попросил меня представить их с Прошкой друг другу.

— Прохоров Андрей Николаевич. Мой друг. Куприянов Сергей Дмитриевич… простите, не знаю вашего звания…

— Капитан.

— Капитан милиции.

— Андрей Николаевич, вы не могли бы…

Договорить Куприянов не успел. Явился Марк. Он тоже открыл дверь своим ключом и сразу же прошел в гостиную, но, в отличие от Прошки, вел себя прилично.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — не слишком радостно, но вежливо ответил Сергей Дмитриевич.

Недостаток радости восполнил Прошка.

— Здравствуйте, здравствуйте! — пропел он. — Милости прошу к нашему шалашу. Марк, ты будешь смеяться, но это — капитан милиции. Как ты его назвала, Варька?..

Вопреки Прoшкиному прогнозу Марк смеяться не стал. Он с одного взгляда оценил обстановку и бросил Прошке:

— Пошли, подождем на кухне.

— Еще чего! — Прошка прыгнул в кресло и мертвой хваткой вцепился в подлокотники. — Оставить Варвару наедине с ле… с легендарным капитаном Куприяновым! С ума сошел?

Марк нахмурился. Чтобы предотвратить грозу, а главное — дальнейшие Прошкины излияния на тему «Варвара и милиционеры», я искательно взглянула на капитана и попросила тоном примерной девочки:

— Сергей Дмитриевич, вы не позволите моим друзьям присутствовать при нашей беседе? Они не знакомы с Анненским и, скорее всего, никогда о нем не слышали.

— За кого ты нас держишь? — обиделся Прошка. — Скажи еще, что мы о Пушкине и Соловьеве-Седом никогда не слыхали! Анненский И Фэ. Поэт Серебряного века. «Среди миров в мерцании светил» и тому подобное. Что, съела?! — И он показал мне язык.

У Марка явно чесались руки отвесить ему затрещину, но, проявив недюжинное самообладание, он ограничился выразительным взглядом и короткой репликой:

— Помолчи, а?

Куприянову моя просьба не понравилась. Пока он раздумывал, как бы половчее отказать, я решила показать зубы:

— Вам известно, что, пока я не подпишу протокол допроса у следователя, привлечь меня за дачу ложных показаний невозможно? А я, между прочим, виртуоз по части вранья.

— Это точно! — авторитетно подтвердил Прошка. — Без нас или хотя бы без детектора лжи она вам тут таких феттучини на уши навешает! Итальянцам и не снилось!

Куприянов на него даже не взглянул. Зато на меня посмотрел в упор.

— Вы что же, Варвара Андреевна, шантажируете меня? — Его картавость заметно прогрессировала.

— Совершенно верно. — Я скромно улыбнулась. — Если вы выставите ребят за дверь, потраченное на нашу беседу время можете смело списать в утиль. Я уже не говорю о времени и усилиях, которые вам придется затратить на проверку моего вранья.

Капитан капитулировал.

— Вообще-то я не могу никого выставить за дверь, — признался он. — Вы здесь хозяйка. Но хотелось бы надеяться, что Андрей Николаевич… — тут он все-таки соизволил взглянуть на Прошку, — хоть изредка позволит нам с вами перекинуться словечком.

— Не вижу проблемы, — изрек великодушный Прошка. — Приступайте.

Но сразу приступить не удалось. Пришел Леша.

— Здрасьте, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу в дверях гостиной.

Куприянов взорвался.

— Лучше скажите сразу, Варвара Андреевна, скольких друзей вы еще ждете!

— Да вы не волнуйтесь, как-нибудь разместимся, — успокоил его Прошка. — В крайнем случае, принесем из кухни табуретки.

— Больше никого не будет, Сергей Дмитриевич, — твердо сказала я.

— Ну хорошо. — Куприянов нервно взлохматил волосы и посмотрел на Лешу. — Проходите, садитесь, пожалуйста. Только, если можно, не перебивайте нас с Варварой Андреевной, а то мы никогда не закончим.

— Леша… — начал Прошка, но тут Марк не выдержал.

— Еще одно слово, и ты полетишь в окно, — пообещал он. Очень убедительно пообещал. Во всяком случае, продолжать Прошка не осмелился. Закрыл рот и обиженно засопел.

Сергей Дмитриевич заметно взбодрился.

— Итак, Варвара Андреевна, вы рассказывали о своей третьей встрече с Анненским. Он пригласил вас в ресторан. Что там?..

Входная дверь снова открылась.

— Генрих! — ахнули мы дружно.

— Ловко я вас вычислил? — просиял Генрих, довольный нашей реакцией. — Ну-ка, кто догадается — как?

Куприянов пошел красными пятнами. Марк быстро вышел из гостиной и закрыл за собой дверь.

— Это непредвиденный визит, — виновато сказала я. — Но он точно последний. Ключи от квартиры есть еще у двоих, но обоих сейчас нет в городе. А на звонки я открывать не буду.

Марк вернулся, ведя за собой Генриха. Они молча сели на диван. Генрих посмотрел на меня с состраданием.

Куприянов обвел нас затравленным взглядом, сглотнул, без спроса вылил в стакан остатки сока из пакета, выпил, достал платок, промокнул лоб. Он явно не торопился возобновить разговор, уверенный, что его немедленно перебьют. Но прошла минута, потекла вторая, а тишины ничто не нарушало. Сергей Дмитриевич решился.

— Так что произошло в ресторане, Варвара Андреевна?

— В ресторане Юрий Львович пристал ко мне как… Ну, в общем, он был весьма настойчив, уговаривая меня выставить свои картины. Помните, я говорила, что он приезжал сюда показать образец договора? Так вот, я тогда писала… в смысле рисовала. Анненский позвонил, я закрыла дверь комнаты, где работала, пригласила его в гостиную, а сама пошла на кухню варить кофе — он выразил желание выпить чашечку. Возвращаюсь, а Анненский в спальне… — От злости у меня сел голос. Пришлось откашляться. — Рассматривает мою работу. Я просто онемела от ярости. А он стоит как ни в чем не бывало. Любуется… — В голосе у меня снова появилась хрипотца. — Увидел меня, даже не смутился! Просиял как медный таз и давай нахваливать. Когда мой столбняк прошел, я ему чуть кофе в рожу не выплеснула. В последнюю секунду удержалась. Подумала: ведь он, убогий, даже не понимает, что творит. Видно, мама с папой в детстве не преподали элементарных правил поведения. В общем, я его очень резко осадила, буквально вытолкала из комнаты и пресекла всякие попытки поговорить о живописи. Мы занялись договором, и я строго следила, чтобы беседа не выходила за рамки этой темы. И вот, в ресторане Анненский решил наверстать упущенное. Говорил, что у него есть связи. Что, возможно, ему удастся устроить мою персональную выставку. Обещал рекламу в прессе. Короче, разливался соловьем.

— А вы?

— А я сказала «нет». Раз пятнадцать. С первых четырнадцати до него не дошло.

— Но почему? — удивился Куприянов. — Насколько мне известно, персональная выставка — это очень лестное для художника предложение.

— Возможно. Но я никогда не выставлялась и выставляться не собираюсь, — отрезала я.

— Значит, Анненский ушел ни с чем? — уточнил Сергей Дмитриевич.

— Ни с чем, — подтвердила я.

— И больше вы с ним ни разу не виделись?

— Ни разу.

— Может, разговаривали по телефону? Или общались по почте?

— Нет.

— А через посредников?

— Тоже нет.

— И вы ему ничего не передавали? И не посылали?

— Никогда.

— Тогда как вы объясните тот факт, что мы нашли вот эту картину… — Куприянов полез в карман, вытащил фотоснимок и протянул мне, — …в кабинете Юрия Львовича?

Я взяла снимок, посмотрела и почувствовала, как кровь стремительно отливает от лица.

— Варька! — закричал Генрих.

— Прошка, нашатырь! — скомандовал Марк. — В ванной, в аптечке! Леша, принеси воды! —А сам подскочил ко мне и легонько тряхнул за плечи. — Нагнись, слышишь?

Но я вместо этого вскочила и, опередив всех, опрометью вылетела из гостиной. Ворвалась в спальню, рывком отодвинула письменный стол. За ним стояли холсты на подрамниках, доски, картон… Мои картины… Картины, которые я не показывала ни единой живой душе. Я торопливо перебрала их. Нету! «Пир во время чумы» с Вальсингамом-автопортретом исчез.

Я поставила картины на место, придвинула стол и промаршировала в гостиную.

— Как его убили?! Надеюсь, он долго мучился? Я бы выпустила ему кишки и прижгла бы их каленым железом!

— Варька, что ты говоришь! — ужаснулся Генрих. — Не слушайте ее, пожалуйста, она не в себе…

Куприянов посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом и тихо спросил:

— Как вы провели вечер первого августа и ночь с первого на второе?

Глава 5 

В комнате воцарилась тишина. Я медленно опустилась на стул.

— У меня нет алиби. С первого августа и по вчерашний день я безвылазно торчала здесь. Одна. И специально попросила всех, кого можно, мне не звонить. У меня была очень срочная работа. — Я объяснила все про сентябрьскую книжную ярмарку и нашу поездку на Соловки, перенесенную с августа на июль. — Несколько раз мне все-таки звонили — из издательства, но только днем. А вечерами… Нет, вечерами никто не звонил.

— Вы не можете всерьез ее подозревать! — не утерпел Прошка. — Неужели не ясно, что Варвара ничего не знала? Я имею в виду, что у нее свистнули картину. Я правильно понял, Варька, — этот Анненский спер твою картину? Так вот, вы же сами видели: ее чуть кондрашка не хватила, когда она увидела фотографию!

— Это ничего не доказывает, Прошка, — сказала я слабо. — Я могла просто испугаться, узнав, что картину обнаружили у Анненского. Испугаться, что она выдает мою причастность к убийству.

— А то ты раньше не знала, что она у него! Чего же тогда убивала?

— Прошка, думай, что говоришь! — одернул его Генрих. — Варька ничего не знала и никого не убивала.

— А я что говорю? Если она убила, то только из-за картины, правильно? Других-то мотивов нет! А если она убила из-за картины, то, ясное дело, знала, что ее спер этот тип. И чего ей тогда грохаться в обморок? Понятно же, что картину рано или поздно у него найдут!

— Я не грохалась в обморок! — возмутилась я. — И вообще, Марк, куда ты смотришь? Этот защитничек меня сейчас окончательно утопит, а ты и в ус не дуешь! Кто обещал выкинуть его в окно, если он снова откроет рот?

— Ну и пожалуйста! — разобиделся Прошка. — Больше ни слова не скажу, даже когда на тебе наручники защелкнут.

— Твоими стараниями, — буркнула я.

— Варька, но у тебя же есть алиби! — вмешался Генрих. — В издательстве ведь подтвердят, что ты сделала эти макеты всего за три дня? Как я понимаю, за меньший срок их сделать физически невозможно. Значит, у тебя не было времени заниматься убийствами.

— А что, убийств было несколько? — подал голос Прошка, тут же забыв о своем обещании. — При нас говорили только про Анненского. Варька, ты еще кого-то порешила?

— Заткнись! — рявкнул Марк.

— В издательстве, конечно, подтвердят, — ответила я Генриху. — Но они не смогут поклясться, что я не изготовила какой-нибудь макет заранее, чтобы иметь алиби.

— О чем ты говоришь? Если кто-то заранее заботится об алиби, значит, убийство предумышленное. Но никто не станет замышлять убийство из-за того, что у него украли картину!

— Да? — скептически хмыкнул Прошка. — Думаешь, Варвара пошутила насчет выпущенных кишок и каленого железа?

Марк, ни слова не говоря, встал, выдернул Прошку из кресла и, не обращая внимания на его вопли, потащил на кухню. Добросердечный Генрих, которого подобные сцены неизменно огорчали, на сей раз проигнорировал инцидент.

— Вы ведь понимаете, о чем я, правда? Если у человека украли вещь, пускай даже очень ценную, и он знает вора, ему нет резона замышлять убийство. Он пишет заявление в милицию или нанимает крутых парней, или… уж не знаю что. Но какой смысл убивать? Тем более, что в нашем случае картина осталась у вора.

— Если цель жертвы воровства — вернуть краденое, то вы правы. Но в нашем случае, судя по реакции Варвары Андреевны, цель могла быть совсем иной. Покарать мерзавца, осквернившего святыню. Я прав, Варвара Андреевна?

— Нет. При чем здесь святыня? Представьте себе, Сергей Дмитриевич, что вы ведете дневник, в который записываете самое сокровенное. Вам становится дурно от одной мысли, что его кто-то прочтет. И вот к вам заявляется бесцеремонный тип — совершенно вам посторонний — роется в ваших вещах, находит дневник, а потом крадет его и публикует. Это не осквернение святыни, а просто чудовищная низость.

— Но ведь картина — не дневник.

Я посмотрела на него с жалостью.

— Вы ее видели? Я имею в виду саму картину, не фотографию? Нет? Тогда поговорите с теми, кто видел, вам объяснят. Только не забудьте сказать, что Вальсингам — это автопортрет. Да я скорее согласилась бы сняться в самом разнузданном порнофильме, чем выставить «Пир» на обозрение! Кстати, я могу его забрать? Я понимаю, вы считаете, что картина — возможная улика, но я напишу расписку… И у вас все равно останется фотография.

Куприянов вернул мне жалостливый взгляд.

— Боюсь, до окончания следствия это невозможно.

— Почему? На ней пятна крови? Анненский прижимал ее к израненной груди? Или она послужила орудием убийства? Кстати, как его все-таки убили? Или вы еще надеетесь поймать меня на знании деталей, которые мне знать не положено?

Капитан вздохнул.

— Не надеюсь. Вы либо невиновны, либо настолько виртуозная лгунья, что у меня нет шансов вас подловить. Так и быть, скажу. Только давайте сначала закончим. Значит, в последний раз вы видели Анненского в мае?

— Да. Где-то в середине месяца. О точной дате можно справиться в банке, я в тот же день подписывала у них бумажки. Банк «Меркурий». Это на Садовом кольце, в районе «Краснопресненской». Адреса не помню — Анненский сам меня туда отвез.

Куприянов достал блокнот и что-то в нем начертал.

— А потом вы поехали в ресторан. В какой?

Я сосредоточенно нахмурилась.

— Что-то такое, связанное с березами… Точно, «Березовая роща». Заведение типа «трактир».

— В ресторане вы поссорились?

— Поссорились?! Вовсе нет! Анненский расписывал радужные перспективы, которые ждут меня, если я соглашусь на выставку, а я просто говорила «нет».

— И он не рассердился?

— Если и рассердился, то мне этого не показал. Юристы, как правило, умеют держать себя в руках.

— Он сам отвез вас домой?

— Хотел, но я отказалась. Под предлогом того, что он выпил. На самом деле я от него просто устала. Перед рестораном дежурило такси, я уехала на нем.

— Анненский не пытался на прощание договориться с вами о новой встрече?

— Пытался. Я опять-таки сказала «нет».

— Так и сказали? Ничего не объясняя?

— А почему, собственно, я должна была что-то объяснять? Вам не кажется нелепым, что мужчина, пытающийся назначить даме свидание и получающий отказ, всегда рвется выяснить причину? Заметьте, никому и в голову не приходит выяснять, например, почему дама отказывается от предложенной сигареты или чашки кофе. «Хотите кофе?» — «Спасибо, нет.» — «А почему?» Дурацкий вопрос, не правда ли?

— Анненский тоже пытался выяснить причину?

— Да. Вместо ответа я просто посмотрела на него. Вот так.

Куприянов усмехнулся. Впервые на моей памяти.

— Да, впечатляет. Но почему вы согласились поехать с ним в ресторан? Ведь, насколько я понял, вы прониклись к нему неприязнью с первой же встречи.

— Он меня просто уболтал. Знаете, такой неиссякаемый фонтан восторгов, восклицаний, комплиментов… Я и слова не успела вставить, а он уже извлекал меня из машины у этого заведения. К тому же я была голодна.

— Значит, он непрерывно говорил. А о себе ничего не рассказывал? Не плакался в жилетку? Не упоминал о каких-нибудь неприятностях?

— Нет. Это был абсолютно пустой и очень жизнерадостный треп. «Какая чудесная погода!» «Какая на вас прелестная блузка!» «Какие они молодцы, что так быстро перевели деньги!» И так до самого ресторана. А в ресторане он принялся уламывать меня насчет выставки. Сулил мировую славу и золотые горы. Речь в духе выступления Остапа Бендера в Васюках.

— У вас есть какие-нибудь соображения, когда и как он мог добыть картину?

— Никаких. Я закончила ее в конце мая. Тридцатого, если быть точной. Пару дней она сохла. Потом я убрала ее за письменный стол и больше не доставала. До вашего прихода я не сомневалась, что она на месте.

— Вы не впускали в квартиру посторонних?

— Нет.

— Вы уверены? За два последних месяца — ни одного чужого человека? Ни проверяльщиков из службы газа, ни коммивояжеров, ни сантехников? Подумайте.

— Тут и думать нечего. Я вообще никому дверь не открываю без предварительной договоренности. После Анненского из чужих у меня побывал только издательский курьер. Вчера. А теперь вот — вы.

— А из своих?

— Выкиньте эту мысль из головы. Если я в чем и уверена, так это в том, что «свои» не станут шарить у меня в спальне и воровать мои картины. Ни при каких обстоятельствах.

— Вы упоминали, что ключи от квартиры, помимо вас, есть у шести человек. За последние два месяца никто ключа не терял?

— Нет.

— Точно? Как насчет двоих отсутствующих?

— Пятнадцатого июля ключи у них были, это определенно. Они приезжали сюда нас провожать. За последние две недели не поручусь, но пари десять к одному заключить готова. Они оба из породы людей, которые никогда ничего не теряют.

— А следов проникновения в квартиру вы не замечали?

— Нет.

— Значит, по поводу времени пропажи ничего сказать не можете? Даже предположительно?

— Не могу. После второго июня — вот все, чем могу помочь.

Куприянов сдался.

— Ладно, тогда у меня вопросов больше нет. Пока, во всяком случае. Да, вот еще что: дайте-ка мне телефон вашего издательства. Просто для проформы.

Он записал номер и встал.

— Подождите! — возмутилась я. — Вы же обещали рассказать, как убили Анненского!

— Да, действительно. — Куприянов сел.

— Минутку! Можно я позову их? — я кивнула в сторону кухни. — Чтобы потом не тратить времени на пересказ.

Перспектива вновь увидеть Прошку не привела Куприянова в восторг. Он даже не сразу нашел в себе силы кивнуть. Но все-таки кивнул.

— Марк! — крикнула я. — Хочешь послушать про убийство?

Дверь кухни с грохотом врезалась в стену. Первым в гостиной появился, естественно, Прошка.

— Что за свинская дискриминация? Я тоже хочу послушать про убийство!

— Ты не можешь, — сказал Марк, появившийся следом. — Люди с недержанием речи слушать не способны.

— Это у меня-то недержание речи?! Да из меня клещами слова не вытянешь!

— Кому, интересно, придет в голову такая фантазия? — удивился Генрих.

Куприянов откашлялся.

— Если позволите, я начну. В субботу, первого августа супруги Анненские принимали гостей в своем загородном доме. Около десяти часов вечера Юрию Львовичу позвонили по мобильному телефону. Разговор длился недолго. Анненский чертыхнулся, спросил: «Когда?», потом: «А сторож?», еще раз чертыхнулся, отключился и побежал переодеваться. Потом извинился перед гостями, сказал, что воры влезли в его контору и ему обязательно нужно проверить, не пропали ли кое-какие важные бумаги, сел в машину и уехал.

— А кто звонил, неизвестно? — спросил молчун-Прошка.

— Нет. На дачу Анненский не вернулся. Сначала ни жена, ни гости не всполошились. Решили, что хозяин остался ночевать в городе, — уехал-то он на ночь глядя. Но на следующее утро жена попыталась до него дозвониться и не смогла. Мобильный был отключен, а дома и в офисе никто не отвечал. Тогда она вспомнила, что муж сел за руль в подпитии и встревожилась. Позвонила в справочную по несчастным случаям — безрезультатно. Часа через два ее беспокойство переросло в нешуточную тревогу, и один из гостей отвез ее в город. Сначала домой, потом в контору Анненского. Контора у него в небольшом особнячке, который арендуют еще четыре фирмы. Сторож — один на все здание. Жена и гость поговорили со сторожем и выяснили, что Юрий Львович накануне не приезжал. Мало того, туда никто не лазил — сторож продемонстрировал запертую стальную дверь и совершенно неповрежденные решетки на окнах. Тогда жена Анненского обратилась в милицию. Ее тогдашний спутник, приятель мужа — очень влиятельное лицо. Он добился, чтобы исчезновением Анненского занялись немедленно. Первым делом вызвали секретаршу Юрия Львовича и открыли контору. Секретарша осмотрела приемную, кабинет и уверенно заявила, что с вечера пятницы там никого не было. Она уходила последней и именно в таком виде оставила помещение. Оперативник, которому поручили дело, забрал из кабинета Анненского еженедельник и записную книжку, поговорил со сторожем, после чего поехал осматривать квартиру. Там тоже ничего подозрительного не нашли. Жена Анненского не могла сказать наверняка, ночевал ли муж дома. Она живет на даче и в городской квартире была больше недели назад. Но, судя по слою пыли и прочим мелким деталям, хозяин в субботу домой не заезжал.

Анненского обнаружили вчера ночью в районе, куда его не могли привести дела, в полуразрушенном доме. Там начали капитальный ремонт, сломали перекрытия, а потом приостановили работы. Время от времени туда забредают переночевать бомжи — редко, только когда идет дождь, потому что в доме настоящая свалка плюс бесплатный общественный туалет. Так вот, ночью, если помните, прошла гроза и загнала спавшего неподалеку бомжа под крышу. В темноте тот долго не мог найти себе местечка, — кругом битый кирпич, стекло, ржавое железо, — потом нашарил кучу какого-то тряпья и прилег, но тут же вскочил и с воплем побежал прямо под ливень.

Бомжа остановила проезжавшая мимо патрульная машина. Оказалось, что он прилег отдохнуть на кровавое месиво. Именно так, телом останки назвать невозможно. Покойника несколько раз переехали машиной. От лица вообще ничего не осталось. Ну как, Варвара Андреевна, вас удовлетворяет такая кончина господина Анненского?

Подлый прием. Я посмотрела на Куприянова осуждающе.

— Бьете ниже пояса?

— А как вы узнали, что это Анненский? — спросил Генрих. Добрая душа, он наверняка хотел отвлечь меня от угрызений совести, которых я не испытывала.

— Жена опознала. И друг. Лица им, естественно, не показывали. Но у Анненского были особые приметы. Очень крупные, своеобразной формы оспины от прививки на правом плече, сросшиеся второй и третий пальцы ног, родимое пятно на бедре. Ну, и, понятно, еще одежда. Вернее то, что от нее осталось.

— Документов при нем, конечно, не было?

— Конечно. Когда Анненского опознали, дело передали нам, на Петровку. Опять влиятельный друг постарался. Мы поехали с обыском в контору и обнаружили там хитро припрятанную картину. Мой коллега сразу узнал вас, Варвара Андреевна. Кстати, зачем вы подписываете картины, если не выставляете их? Для потомства?

Я покраснела. И разозлилась.

— Да. Хочу облегчить задачу будущим экспертам. Чтобы не мучились, отбраковывая многочисленные подделки.

— Понятно. И вот я здесь. Кстати, вы водите машину?

— Вы прекрасно знаете ответ. Вожу. Но сейчас машины у меня нет.

— Ну, это неважно. Анненского переехали его собственной «Тойотой». Машину бросили неподалеку.

Я хмыкнула.

— Вы намекаете, что я переехала Анненского, оттащила его окровавленное тело в бесхозный дом, — между прочим, Юрий Львович был весьма солидной комплекции, — а потом добралась до дома на метро? Не слишком благоразумно, вам не кажется? Перетаскивая тело, я могла испачкаться в крови и должна была заранее предусмотреть такой вариант. Кровавая женщина в общественном транспорте даже в наш равнодушный век рискует привлечь к себе внимание.

— Вы могли одолжить машину у знакомых.

— И тем самым разрушить свое и без того хлипкое алиби? Вы еще скажите, что я могла заказать по телефону такси — до места казни и обратно. Кстати, а как я заманила Аннненского к месту казни? В контору — понятно. А в район заброшенного дома? Смотрите, Анненский сломя голову мчался в свой офис, чтобы проверить, на месте ли какие-то документы, так? Туда он, по словам сторожа, не добрался. Как вы себе представляете мои действия? Голосую на дороге, говорю: «О, какая встреча! Да плюнь ты на свои бумажонки, голубчик, давай лучше прокатимся до того симпатичного домика! А теперь выйди на минутку из машины, пупсик, я хочу сделать тебе сюрприз». Так, что ли? Вы не думаете, что если уж Анненский бросил своих влиятельных гостей и рванул на ночь глядя в Москву, то эти документы были для него чертовски важны? И вряд ли мне удалось бы сбить его с курса, строя глазки или заговаривая зубы.

— Но ведь убийце это как-то удалось.

— Значит, убийца знал Анненского гораздо лучше, чем я. Или у него были очень веские доводы. Вроде огнестрельного оружия. Тогда самое сложное — остановить машину. Потом тыкаешь пушку под нос и берешь командование парадом на себя. Кстати, опережая ваш вопрос, — у меня нет огнестрельного оружия. И никогда не было. Правда, это, наверное, сложно доказать.

— Кстати, мне не понятно, почему вы так вцепились в Варьку? — влез Прошка. — Этот Анненский был юристом. К тому же нечистым на руку, судя по краже картины. Наверняка у него была уйма скользких дел и сомнительных знакомых. У вас огромный простор для деятельности. Непаханная целина версий. А вы на всякую мелочовку размениваетесь.

— Спасибо тебе за участие, дорогой, — прошипела я. — И отдельное спасибо за «мелочовку».

— А ты мнишь себя крупной специалисткой-мокрушницей? Ну извини, что задел твою профессиональную гордость.

Куприянов встал.

— Последний вопрос, Варвара Андреевна. Анненский не оставлял вам номер своего телефона?

На миг меня охватило искушение ответить «нет». Потом я молча пошла в спальню, достала из стола жестяную шкатулку, принесла в гостиную и довольно быстро откопала нужную визитку.

«Анненский Юрий Львович. Юридические услуги. Консультации по корпоративному праву, договоры с инофирмами, минимизация налогообложения. Телефоны: служебный, мобильный».

— Вот. Можете забрать с собой в качестве вещественного доказательства. Отпечатки пальцев прилагаются.

Глава 6 

— Что это за тип — Анненский? Где ты его подцепила? — набросился на меня Прошка, когда за капитаном закрылась дверь.

— Я уже все рассказала… Ах, да! Вы же пришли позже. Одна фирма решила купить у меня права на зверушек, которых я придумала для компьютерной игры. Они наняли посредника — Анненского…

— Что за фирма? Почему мы ничего не знаем?

— Слушай, я подписываю по двадцать договоров в год. Что же мне — про каждый вам рассказывать? И вообще, хватит об Анненском. Я вас сюда не из-за него позвала.

— Как — не из-за него? — ахнул Прошка. — Ты хочешь сказать, что вовсе не этот легавый, — он кивнул на дверь, — должен был увести тебя отсюда в наручниках? Ты вляпалась во что-то еще?

— Вляпалась.

— Ну, знаешь! Это переходит всякие границы… Только не говори, что у тебя на совести еще один труп!

— Не у меня. Но кто-то пытается его на меня повесить. Когда позвонил Кузьмин и стал орать, что я верчусь рядом с трупами…

— Погоди, Варька, — перебил меня Генрих. — Может быть, ты расскажешь все по порядку?

— Ладно, только сначала давайте перекусим. А то со мной сейчас голодный обморок случится.

После трех суток аврала у меня в холодильнике было пусто, хоть шаром покати. А благодаря предыдущей двухнедельной отлучке не лучшим образом обстояло дело и в других местах хранения провианта. Пришлось отправить Лешу в магазин. К нашему величайшему удивлению, за Лешей добровольно увязался ленивец-Прошка. Пока они ходили, мы с Марком взялись воспитывать Генриха.

— Генрих, — начала я. — А почему ты, собственно, здесь? Разве тебе не полагается бегать с высунутым языком по городу, собирая шестьсот шестьдесят шесть справочек?

— Почему шестьсот шестьдесят шесть? А, понятно! Я бегал. Видишь, весь язык обветрило. — Генрих добросовестно продемонстрировал язык. — Тогда я решил сделать перерыв и попить чайку в теплой дружеской обстановке.

— Мало бегал! — безжалостно заявил Марк. — Ты должен бегать с утра до ночи, пить и есть на бегу, а спать под дверьми официальных учреждений.

— Послушай, я уже не тот Геракл, что прежде. Мне такие подвиги не по плечу.

— Придется напрячься. Сам виноват. Не нужно было откладывать все на последний месяц. Хочешь, чтобы ваша поездка сорвалась? Из-за того, что тебе нравится распивать чаи в дружеской обстановке.

— Может быть, поездка и так сорвется. Сам видишь, у Варьки неприятности. Не можем же мы уехать, бросив…

— Ты с ума сошел, Генрих! — взорвалась я. — Погибели моей хочешь? Машенька меня собственноручно удавит, если у тебя по моей милости сорвется такой контракт! Она и так уже от нас натерепелась столько, что лично мне непонятно, каким чудом мы до сих пор живы. В случае чего ее любой суд оправдает.

— Машенька сама откажется ехать, если узнает, что у тебя творится.

— Так не говори ей!

— Как ты это себе представляешь? — скептически поинтересовался Марк. — У тебя здесь труп на трупе, милиция ходит кругами, а Генрих весело обсуждает с женой список предотъездных покупок?

— Вот тогда мне точно не поздоровится, — подхватил Генрих. — Если с тобой, не дай бог, что-нибудь случится… В общем, как ни крути, а в первую очередь мы должны утрясти твои проблемы. Иначе никакой поездки не будет.

— А справочки? Ты же не успеешь их собрать!

— Значит, нужно утрясать быстрее.

Когда мы поели (для скорости решено было отварить готовые пельмени) и разлили чай, я приступила к рассказу об утренних событиях. Рассказ получился долгим, потому что пришлось сделать пространный экскурс в прошлое, дабы дать исчерпывающую характеристику Геле и нашим взаимоотношениям.

— Это не та штучка, которую мы как-то встретили в клубе Гэ Зэ? — встрепенулся Прошка.

Я напряглась и вспомнила, что действительно однажды (много лет назад) мы с Марком и Прошкой столкнулись с Гелей в очереди за билетами на «Андрея Рублева». Геля вовсю обольщала моих спутников и, что касается Прошки, вполне преуспела.

— Ах да! Как же я могла забыть. Ты еще кинулся за ней ухлестывать! Чем, кстати, дело закончилось? Она дала тебе по носу?

Реакция Прошки оказалась неожиданной. Он не раздулся, как индюк, и не стал бить себя в грудь, доказывая, что прекрасная половина человечества никогда ему в нос не дает, на худой конец — целует, что перед его чарами не устоит ни одна прелестница, будь она хоть трижды Геленой, и так далее, и тому подобное… Он даже упустил шанс вставить ответную шпильку. Небывалый случай!

— Это к делу не относится, — резонно заметил наш первый баламут. — Главное, что от нее и впрямь можно ожидать любой пакости. Очень способная по этой части дамочка.

— Значит, дала, — сделала я вывод.

И Прошка снова не ухватился за возможность устроить балаган. Что с ним сегодня такое?

— И ты согласилась поехать? — спросил он, пропустив мою реплику мимо ушей. — Спасать эту гадючку? Никогда не подозревал, что тебя привлекают лавры святой великомученицы.

— Но как ты не понимаешь! — оправдывалась я. — Она же рыдала! Всхлипывала: «Помоги, прошу тебя!» Неужели ты бы на моем месте ответил: «Бог поможет» — и перевернулся на другой бок?

— Все правильно, — поддержал меня Генрих. — Ты не могла не поехать. Эта девица верно все рассчитала.

— Если звонила именно она, — уточнил Марк. — Мне как-то слабо верится, что детская вражда может толкнуть кого-либо на изощренную подлость, особенно если учесть, что с тех пор прошло четверть века. Ну, и что было дальше?

Я возобновила повествование и добралась до встречи с сэром Тобиасом и моим кумиром.

— Кстати, поздравьте меня, я, похоже, влюбилась.

— Силы небесные!

— Надеюсь, хоть на этот раз не в мента?!

— Как? Прямо вот так — сразу?

— Нет! Ты не можешь с нами так поступить!

Я проигнорировала остальные восклицания и изумленно посмотрела на Генриха. Казалось бы, единственный семейный человек в компании отпетых холостяков должен бы был всячески поощрять чужие сердечные увлечения.

— Ты что, нарочно ждала, пока мы соберемся уезжать? Нет, нет и еще раз нет! Я своего благословения не даю. Свадьбу придется отложить до нашего возвращения.

— Как — свадьбу? — всполошился Леша. — Какую свадьбу? Они же только сегодня познакомились!

— А что, Варвара у нас девушка стремительная, — изрек Прошка. — Глядишь, Генрих, она еще и до вашего отъезда успеет своего собачника стреножить. Если ее, конечно, в ближайшие дни не упекут.

— Не волнуйся, Генрих, до вашего возвращения свадьбы не будет, — пообещала я твердо. И, вспомнив совершенно асексуальные манеры и внешность Евгения Алексеевича, добавила: — Да и после — навряд ли.

— А говоришь — влюбилась! — разочарованно протянул Прошка. — Влюбленные девицы, когда речь заходит о свадьбе, бессвязно лопочут и рдеют, как маков цвет. Так что не морочь нам голову.

Я не стала спорить с крупнейшим авторитетом по вопросам любви и брака и вернулась к своей истории. На этот раз дело обошлось без лирических отступлений.

— После разговора с Надеждой я занервничала всерьез. Но потом все же успокоила себя. Ведь, как ни крути, этого Олега Доризо я не знала, дома у него не бывала, посему никто никогда не докажет, будто я имею отношение к его смерти. А потом позвонил Кузьмин, начальник Дона, и стал орать, что запретил мне крутиться около трупов. Тут-то у меня ножки и подкосились. Я ведь не знала тогда, что речь идет о совершенно другом деле. И подумала: а что, если в той квартире нашли тело не хозяина, а кого-то, с кем я была знакома? Кроме того, тот, кто пытается меня подставить, запросто мог оставить в квартире следы, указывающие на мою связь с хозяином. Например, мою фотографию, расческу с моими волосами… даже посуду с моими отпечатками пальцев мог раздобыть, если постарался. В каком-нибудь кафе, где я пила кофе, например. Раз Кузьмин так быстро на меня вышел, значит, подбросили что-то вроде фотографии, так я рассуждала. И, струхнув, позвонила вам. Из-за Анненского я бы не стала вас беспокоить.

— Почему? — спросил Генрих. — По-моему, убийство Анненского может доставить тебе не меньше неприятностей. Смотри, как этот Куприянов ретиво за тебя взялся…

Я небрежно махнула рукой.

— Чепуха! Прошка прав: у Анненского наверняка целая свора знакомых, у которых имелись веские основания пожелать ему счастливого пути на тот свет. Я со своей картиной, да при шапочном знакомстве с жертвой, на их фоне теряюсь. А что капитан в меня вцепился, так это, скорее всего, Кузьмин постарался. Хотел поучить уму-разуму, чтобы больше у Петровки под ногами не путалась. Достала я его, видно.

— Кстати, о Петровке, — вмешался Прошка. — А где доблестный майор Селезнев? Почему он не прикрывает могучей грудью боевую подругу?

— У него отпуск, — ответил за меня Леша. — Ясное дело, он в Питере.

— Меня умилияет это «ясное дело». «Она не родила еще, но по расчетам, по моим…»

— Прекрати цепляться к Леше, — вступилась я. — Всем известно, что Дон каждый свободный день старается провести с Сандрой. Где ж ему гулять отпуск, как не в Питере?

— А еще милиция жалуется, что им мало платят! Ничего себе мало, если на ментовскую зарплату можно каждые выходные в Питер кататься!

— Не каждые. По выходным Дон дежурит, отгулы копит. Как на неделю накопит, так и едет.

— Может, вы прекратите попусту языками чесать? — осадил нас Марк. — Думайте лучше об убийствах. Варвара, я не понимаю твоего легкомысленного отношения к убийству Анненского…

— А чего тут понимать-то! Я его не убивала, слез над ним лить не собираюсь — светлой памяти покойный по себе не оставил. Если я и оказалась каким-то боком причастна к делу, то по чистой случайности. Никто меня специально туда не втравливал. Так зачем мне беспокоиться? Пусть Анненским занимается милиция, это их крест.

— Да? А ты уверена, что тебя не втравливали?

— Ты о чем, Марк? — насторожилась я.

— Ты уверена, что твою картинку украл Анненский? Лично мне это представляется сомнительным. Он — юрист, а ты — извини, конечно, — не Ван Гог. Чего ради ему было рисковать? Гораздо логичнее предположить, что Анненский просто поделился с кем-то своими впечатлениями о твоих художествах и рассказал об отказе выставляться. И уже этот кто-то — убийца или сообщник — украл ее и подбросил в кабинет жертвы. Чтобы навести милицию на тебя.

— Ничего себе — логичнее! — воскликнул Прошка. — Ну и логика у тебя, Марк!

— Да, — подключился Генрих. — И все это ты вывел из посылки, что Анненский — юрист, а Варька — не Ван Гог?

— Нет. У меня была и другая посылка. В городе с интервалом в три дня происходят два убийства. Второе кто-то со всей очевидностью пытается свалить на Варвару. Или, по крайней мере, бросить на нее подозрение. Одновременно выясняется, что и первое убийство милиция не прочь примерить на нее. Причем, с жертвой она практически не знакома, и, не найди они в кабинете Анненского эту злосчастную картину, Варвара, скорее всего, никогда не попала бы в список подозреваемых — даже на последнее место. Вы считаете, что это случайное совпадение?

У меня громко заурчало в животе. Настолько громко, что все посмотрели в мою сторону. Я поспешно влила в себя остатки чая и изобразила невозмутимость.

— Лично мне легче допустить случайное совпадение. Во-первых, хочется верить, я не нажила столь серьезных врагов, что мне захотели насолить таким иезуитским способом. Во-вторых, даже если и нажила: зачем им так распыляться? Приди мне в голову фантазия посадить кого-то за убийство, я ограничилась бы одним, зато не пожалела бы улик. Подобрала бы их тщательно и со вкусом, как букет, и у объекта не останется ни единого шанса ускользнуть от правосудия. А тут, сами посудите, смех один, а не улики! Минута, проведенная под дверью одной жертвы. Картина, подброшенная в кабинет другой. Из такого материала даже следователь Петровский не сумеет сшить мне приличного дела.

— А что, дело ведет Петровский? — испугался Генрих. — Опять?!

— Да нет, нет, это я так, для усиления образа…

— Уф! — выдохнул Прошка. — Ты бы, Варвара, думала головой, прежде чем образы усиливать! Так можно ненароком и до инфаркта-другого доусиливаться.

— Ты не очень-то радуйся, — посоветовал ему Марк. — Кто знает, может, все Петровским еще и кончится. А насчет улик ты, Варвара, торопишься. Сама говоришь, в квартиру Доризо могли подсунуть целую коллекцию.

— Но ведь не подсунули же! Иначе за мной бы уже пришли.

— Не волнуйся, детка, еще придут! — подбодрил меня Прошка. — Делом Доризо, скорее всего, местная милиция занимается, а тебя еще не во всех отделениях в лицо знают. Это Петровке ты глаза намозолила.

— Прекрати меня запугивать, не то начну биться в истерике, — пригрозила я. — Итак, что мне теперь делать, господа хорошие?

— Отозвать Селезнева из отпуска, — немедленно предложил Прошка.

— Ну уж нет! Меня потом Сандра на свадьбу не позовет. Лучше пускай сажают.

— Думаешь, к свадьбе ты успеешь выйти? Вряд ли. Разве что они с Селезневым согласятся ради тебя отложить церемонию до глубокой старости.

— Хватит зубоскалить, — вмешался Марк. — Варвара, неси ручку и бумагу. Нужно составить план.

Я принесла требуемое и по традиции вручила письменные принадлежности Леше. Так уж сложилось, что всей писаниной, начиная от списка покупок для очередной пирушки и кончая планом спасательных работ по поводу очередной катастрофы, у нас занимается он. Может быть, потому что никогда не делает нечитаемых сокращений, не выпускает половину сказанного, отвлекаясь на участие в словесных перепалках, и не рисует на полях дружеские шаржы, из-за которых потом случается дружеский мордобой. Леша написал циферку quot;1quot;, обвел ее аккуратным кружком и вопросительно посмотрел на Марка.

— Прежде всего нужно выяснить, что нашли в квартире Доризо. Чей труп, нет ли следов борьбы и зажатых в руке клочков бумаги. Варька, ты должна попросить своего собаковода подкатиться к участковому. А может, его даже пригласили присутствовать при осмотре, тогда вообще никаких проблем. Если там были явные указания на тебя типа фотографий, документов, твоего имени, написанного кровью на стене, он наверняка заметил. Неплохо бы узнать, от чего и как скончался Доризо, если это Доризо. Если, например, он преставился неделю-две назад, тебе ничто не угрожает. Опять же, если его пригвоздили к стене ледорубом или стукнули по голове роялем…

Прошка открыл было рот, чтобы вставить свое веское слово, но под взглядом Марка передумал.

— Пункт второй, — продолжал Марк. — Раздобыть фотографию этого самого Доризо. Вдруг Варвара с ним где-нибудь все-таки пересекалась. Он мог назваться другим именем или не назваться вовсе. Мало ли, случайный попутчик в поезде или что-нибудь в этом роде. Варька, ты вызнаешь, опять же у своего нового знакомого, нет ли у убитого родственников и где он работал, а ты, Генрих, под каким-нибудь предлогом раздобудешь портрет покойного. У родственников или на работе. Пункт третий. Надо разобраться с твоей бывшей одноклассницей, Варвара. Ты можешь позвонить ее матери, узнать, где она работает? Прошка, ты покрутишься среди ее коллег, попробуешь выяснить точно, куда она укатила отдыхать. Кто-нибудь да знает. Потом поедешь туда, разыграешь сцену случайной встречи со старой знакомой и разнюхаешь, не ездила ли она на днях в Москву.

— Нет, — неожиданно воспротивился Прошка. — С самой Геленой я общаться не буду. Лучше мы поменяемся с Генрихом.

— Но Генрих не знаком с Геленой, — напомнила я.

— Ну и что? Познакомится. Долго ли, умеючи?

— У Генриха нет времени на долгие экскурсии, — сказал Марк. — Ему через месяц уезжать.

— Тогда поезжай ты.

— Но почему? — не выдержала я. — Неужели Геля настолько ранила твои чувства, что тебе и после стольких лет больно ее видеть?

— Не в этом дело, — снова ловко ушел от объяснений Прошка. — Я исхожу из соображений целесообразности.

— Это каких же?

— Неважно.

Я была страшно заинтригована, но Марк не дал мне дожать Прошку.

— Ладно, — сказал он, — ты выяснишь, где она отдыхает, а остальное будет за мной. Пункт четвертый. Выяснить, не была ли Гелена знакома с Доризо. Но это позже, когда мы раздобудем его фото. Надо будет показать ее сотрудникам, подругам, матери Гелены. Кстати, Варька, выпроси у матери снимок самой Гелены. Покажешь ее своему кинологу, а потом… Стоп, тебе нельзя соваться к родным, друзьям и знакомым. Тебе вообще нельзя светиться в деле Доризо. Не дай бог, заинтересуешь следствие. С другой стороны, Лешу тоже нельзя посылать. Он ни в жизнь не заговорит с незнакомцем, не будучи ему представлен. Ладно, Варька, ты займешься окружением Гелены на предмет ее связи с Доризо, а ты, Прошка, — его окружением. Леша, ты будешь сопровождать Прошку и внимательно следить за реакцией его собеседников. Варвара, ты, надеюсь, сама углядишь, говорят тебе правду или лгут.

— А я, значит, не угляжу? — возмутился Прошка. — Да я гораздо наблюдательнее Варвары и куда лучше разбираюсь в людях!

— В таком случае, я гораздо лучше тебя пою, — буркнула я.

— А при чем здесь пение? — удивился Леша.

— Варька собирается опрашивать народ в оперном стиле, — объяснил Генрих и пропел на мотив куплетов Мефистофеля из оперы Гуно: — Эй, дружо-о-ок! Смотри сюда. Да вглядись в лицо приме-э-э-эрней! Этот тип гулял с Геле-э-э-эной? Давай, колись скорей, балда!

— Ага, а я должен буду внимательно следить за реакцией? — уточнил Леша. — Это чтобы вытаскивать Варьку из квартиры, когда они побегут звонить в психушку?

— Точно! Или заслонять ее собой, если полезут драться.

— А вообще, это мысль! — похвалил Прошка. — Напустить на убивца поющую Варвару — тут-то у него нервы и сдадут. Сам побежит проситься в камеру. Эгей! Мы сказали новое слово в… как там это может называться? В теории дознания.

— Вообще-то это слово давно уже сказано, — заметил Марк. — Допрос третьей степени называется.

— Ну? Повеселились? — мрачно спросила я. — Может, тогда продолжим?

— А что, у тебя есть еще какие-нибудь предложения? — спросил Марк.

— А почему мы ничего про второе убийство не выясняем? — опередил меня Прошка. — Тьфу! То есть про первое. Раз уж мы все равно выполняем за милицию их работу, почему бы и с ним не разобраться? Заодно уж. У меня есть гениальная версия. На самом деле убили не Анненского, а кого-то другого. Сам Анненский и убил. Скажем, ради страховки. А жена и друг — сообщники. Лица-то у трупа не осталось, верно? А оспины и родинки какие хочешь можно назвать, их на фотографиях в паспорте не видно. Теперь фальшивая вдова чужого мужика похоронит, денежки получит и тю-тю на Багамы. А там ее уже муженек поджидает — под чужой фамилией. Ну что вы так на меня уставились? Говорю вам: жив Анненский!

— Ты мне напомнил одну историю, — сказал Генрих, и все затаили дыхание. — Про Машенькину подружку. Я вам не рассказывал? Эта подружка обожает кошек. Сейчас их у нее уже три, но история произошла раньше, когда кошка всего одна была. Избалованная — жуть! Подошло этой кошке время рожать — разумеется, не где-нибудь, а в хозяйской постели. Просыпаются хозяева и видят: лежит кошка, а рядом — мертвый котенок. Машенькина подружка расплакалась, прямо удержу нет, насилу ее муж утешил. Ну, утешил-таки. Котенка они похоронили и пошли на работу.

Первой с работы вернулась она. Смотрит: на постели лежит кошка, а рядом котенок. Живой. Бедняжка сначала закричала от ужаса, а потом сообразила, что кошка двух котят родила. Мертвого и живого. Ну, подружка обрадовалась и побежала в магазин — чего-нибудь вкусненького по такому случаю купить. А чтобы муж не испытал такого же потрясения, оставила ему записку.

Приходит муж. Зажигает в прихожей свет и видит на стене плакат: «ПАША! КОТЕНОК ЖИВ!!!»

В разгар нашего веселья в дверь позвонили. Все сразу притихли.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросил Марк.

— Нет. Вообще-то мы с Надеждой собирались повидаться, но она звала к себе. Да ладно, пускай себе звонят, не будем открывать.

— Ну уж нет! — сказал Марк. — Вдруг тебя в очередное убийство собираются впутать? Сейчас у тебя, по крайней мере, свидетели есть. Сиди, я сам открою.

И ушел в прихожую. Я со своего места не могла видеть вошедшего. Зато прекрасно слышала.

— Здравствуйте. Варвара Андреевна дома? Нельзя ли с ней поговорить? Я из милиции.

— О нет!!! — возопил Прошка.

Глава 7 

Андрей Юрьевич Санин был выходцем из славной когорты мальчишек, зачитывавшихся в отрочестве историями про знаменитых сыщиков. Подобно тясячам своих сверстников, он примеривал на себя лавры Шерлока Холмса и Эркюля Пуаро, перевоплощался в комиссара Мегрэ и агента Коушена, а успехами земляков и современников из популярного сериала «Следствие ведут знатоки» гордился, как иные гордятся достижениями старших братьев.

Шли годы. Большинство сверстников Андрюши Санина благополучно переболели сыщицкой лихорадкой и избрали другие, не такие беспокойные профессии. Наиболее стойкие однако сохранили верность детскому увлечению и двинулись на штурм юрфаков и милицейских школ. К концу обучения юношеский романтизм основательно повыветривался из повзрослевших голов. Бывшие Пинкертоны что половчей, подсуетившись, сменили специальность «уголовное право» на какое-нибудь другое право или нацелились на адвокатскую карьеру. Остальные, проклиная себя за прошлое легкомыслие, готовились честно пахать положенный срок на ниве тяжелой, грязной и неблагодарной работы. И только горстка законченных идеалистов с волнением и восторгом ждала часа, когда мечта детства начнет воплощаться в жизнь. Среди них был и Андрей Санин.

Даже первый год работы не излечил его от застарелой страсти. Младший оперативник в округе, он получал от начальства самые неинтересные и хлопотные задания. Но ни банальным пьяным разборкам, ни поножовщине среди обкурившихся подростков, ни эксгибиционистам, пугающим школьниц, ни горам бумажек, ни бесконечным опросам ничего не видевших очевидцев происшествий не удалось убить его мечту. Мечту о настоящем Деле — загадочном, запутанном, требующем блестящего владения дедуктивным методом и гениальных догадок. Деле, с которого начнется великая карьера великого сыщика Санина.

И вот судьба, похоже, решила вознаградить его за стойкость.

Все началось со вполне очевидного, казалось бы, самоубийства. Некая юная парочка наткнулась в парке на тело тридцативосьмилетней учительницы Анны Леонидовны Уваровой. В сумочке покойной, помимо обычной коллекции дамского барахла, обнаружилась записка: «Мир — премерзкое место. С меня довольно». Подписи под этим пессимистичным заявлением не было, но эксперт без труда установил, что написано оно рукой самой Анны Леонидовны. Вскрытие показало, что Уварова отравилась синильной кислотой. Санин, которому было поручено выяснить, не довел ли кто несчастную до самоубийства умышленно, опросил коллег и соседей Анны Леонидовны. И установил следующее: покойная была женщиной одинокой, замкнутой, близких друзей не имела и отличалась, мягко говоря, нелегким характером. Коллеги ее не жаловали, ученики — тем более. За желчность, мелочность и вечное недовольство всем и вся. Правда, за несколько недель до смерти Уварова заметно помягчела, стала какая-то рассеянная и задумчивая, но о чем она думала, никто не догадывался. Близких родственников у покойной не осталось. Последней умерла мать — меньше чем за год до самоубийства учительницы. Врагов у Уваровой тоже не было, если не считать недоброжелателей, нажитых в мелких бытовых и производственных конфликтах. Наследницей Анны Леонидовны была ее троюродная сестра, с которой Уварова не поддерживала никаких отношений вот уже десять лет.

Картина складывалась ясная. Одинокая и не слишком счастливая женщина потеряла последнего близкого человека, не смогла смириться с этой смертью и однажды, написав записку, пошла прогуляться в парк, села на скамейку и приняла яд. Почему в парке? Очевидно, боялась, что в квартире тело обнаружат не скоро. Несвежий труп — малоэстетичное зрелище, а женщина остается женщиной до конца. Откуда она раздобыла яд? Тоже не вопрос. Уварова преподавала химию, а синильная кислота не относится к числу соединений, которые можно синтезировать только в условиях хорошей лаборатории. Санин благополучно составил все необходимые протоколы, передал следователю и переключился на очередную поножовщину.

А потом к нему пришла троюродная сестра Уваровой. Она пока не вступила в права наследования, но, поскольку других претендентов на наследство не было, решила отремонтировать квартиру покойной, с тем чтобы повыгоднее продать, когда все формальности будут соблюдены. И, разбирая вещи сестры, наткнулась на дневник.

Трудно упрекнуть эту женщину в том, что ей не хватило деликатности уничтожить дневник, не читая. В конце концов, кузина умерла по собственной воле, и никто точно не знал почему. Вдруг эти несколько страничек объяснят, что подтолкнуло несчастную к трагическому решению? Но вышло иначе.

Прочитав дневник, сестра Уваровой не спала несколько ночей, пытаясь решить, что ей делать, и в конце концов отнесла находку Санину.

Еще не открыв невзрачную тетрадку (бумажная серая обложка, сорок восемь листов), Андрей понял: вот оно! Его ДЕЛО.

Первая запись была сделана за месяц до самоубийства.

28 марта.

До сих пор не могу поверить! В. сделал мне предложение! Господи, но ведь чудес не бывает — уж кто-кто, а я точно знаю. Зачем молодому, здоровому, внешне привлекательному и финансово состоятельному мужчине стареющая некрасивая мегера-жена? Сюжет прямо для слюнявых идиоток, сметающих с прилавков бульварное чтиво.

Я не стала скрывать своего скепсиса. В. посмотрел на меня с грустью, взял за руку и спросил: «Отчего ты так не любишь себя, Аннушка? Тебя кто-то когда-то обидел, да?» У меня кольнуло сердце, но, надеюсь, мне удалось скрыть свое минутное замешательство. «Ты мне не ответил», — сказала я как можно суше. «Да что тут можно ответить! Если бы я хотел жениться на тебе по расчету, тогда у меня нашлись бы аргументы. А так… Мне хорошо с тобой, ты мне нужна. У тебя такие добрые руки, такое родное лицо… Но тебя же такой ответ не убеждает, верно? Тебе нужны здравые, логичные доводы, потому что ты не веришь всякой сентиментальной дребени. Не веришь, потому что не любишь себя. В это все упирается. Как тебя могут любить другие, если ты не способна полюбить себя сама?»

Я долго собиралась с мыслями. «Я не верю, потому что у меня есть глаза. И мозги. Я каждый день вижу себя в зеркале. И вижу, как на тебя заглядываются женщины. Мне хватает ума, чтобы понять: ты без труда можешь выбрать себе невесту помоложе и попривлекательнее».

Он опустил глаза. «Хорошо, если хочешь знать, у меня была невеста. Шесть лет назад. Молодая и ослепительно красивая. Я не мог поверить своему счастью, когда она согласилась стать моей женой. Мы собирались закатить роскошную свадьбу. Пригласили чуть ли не полгорода. Сняли зал в дорогом ресторане. Сшили ей платье у Зайцева. Я купил билеты в Рим — мы планировали провести медовый месяц в Италии. А за два дня до свадьбы она сообщила мне, что передумала. Передумала выходить за меня замуж. Не знаю, как я пережил все это. Отменить все, выслушать сотни соболезнований… Я потом лет пять на женщин смотреть не мог. Особенно на молодых красавиц. Только, ради бога, не надо делать вывод, будто я считаю тебя старой уродиной! Я хотел сказать только, что внешность для меня давно ничего не значит. Я научился видеть глубже. Хочешь, скажу тебе, какая ты? Ты очень ранима и прячешь свою ранимость за резкостью и язвительностью. Ты нарочно отпугиваешь от себя людей, чтобы никто не подошел близко и не сделал тебе больно. А на самом деле ты — очень теплый человек, Аннушка. В тебе столько душевного тепла, что за глаза хватит на трех душевных женщин. Но главное даже не это. У тебя очень цельная натура. Ты никогда не предашь, не будешь лгать и лицемерить. Не станешь распыляться на тысячи мелких привязанностей. Если ты полюбишь кого-нибудь, то всем сердцем и навсегда. Если позволишь себе полюбить. И мне бы хотелось… Мне бы очень хотелось, чтобы… словом, чтобы этим кем-нибудь оказался я».

Я неловко отшутилась и перевела разговор на другое. В. покорно переключился, но стал печальным и отвечал немного невпопад. А под конец, сажая меня в такси, сказал: «Ты все же подумай над моим предложением, ладно?»

Я обещала.

Следующие несколько записей ничего нового не прибавили. Анна Леонидовна упоминала о своих встречах с В. — он водил ее в ресторан, в театр, приглашал к себе домой — и коротко перечисляла темы их бесед. Именно перечисляла, не рассказывала подробно. «Говорили о Прусте. Я признала, что нахожу его скучным. В. пообещал принести ''Беса в крови''». «Оказывается, В. помешан на всевозможных тестах, гаданиях и гороскопах. Говорил о них с лихорадочным блеском в глазах. Я думала, таким вздором увлекаются только недалекие домохозяйки. Сказала ему. Как он ринулся меня переубеждать! Целый вечер посвятили гаданиям». «Обсуждали пьесу. Оба нашли постановку чересчур эксцентричной». Тему замужества Анна Леонидовна и таинственный В. старательно обходили.

14 апреля Уварова снова выплеснула свои сомнения на страницы дневника.

Не знаю, что и думать. Господи, как хочется поверить, что все это правда. Что ему действительно нужна я, моя любовь и ничего больше… В. деликатно молчит, не возвращается больше к нашему разговору. Дает понять, что инициатива теперь должна исходить от меня. А я… я не могу поверить. Вчера звонила ему на работу. Придумала какой-то нелепый предлог, а сама просто хотела проверить… Если он догадался… Но, в конце концов, он же должен понять, что я ничего о нем не знаю! Секретарша просила перезвонить через полчаса — В. был на совещании. Перезвонила. Он вроде бы обрадовался мне, хотя предлог я придумала смехотворный. Договорились о встрече на завтра.

15 апреля.

Ну вот, я себя выдала! Сама не знаю, как вырвалось: «Я ничего о тебе не знаю». У В. окаменело лицо. «Что ты хочешь обо мне знать? Тебе показать документы? Справку о том, что я не был под судом? Хочешь поговорить с моими коллегами, с соседями? Увидеть мой банковский счет? В чем дело, Аня? В чем ты меня подозреваешь?» Я стала сбивчиво объяснять, что он ни с кем меня не знакомит. В. меня перебил. «Но ведь и ты меня тоже, Аннушка. Я никогда не думал, что для тебя это важно. Честно говоря, мне не хотелось никому тебя показывать. Нет, дело вовсе не в том, о чем ты подумала. Помнишь, я рассказывал тебе о своей невесте? Я демонстрировал ее всем, кому можно. Я сиял от счастья и гордости, мне хотелось, чтобы все мне завидовали. Чем все кончилось, ты знаешь. Теперь я суеверен. Боюсь людской зависти. Но если ты хочешь, готов рискнуть. С кем из моего окружения ты бы хотела познакомиться?»

И я дала задний ход. В. прав, я тоже никому его не показывала. И не хотела показывать. Да и кому? Нашим школьным кикиморам? Чтобы они шушукались и хихикали у меня за спиной? Но он-то может не опасаться шушуканий! Хотя… Да, из-за такой подружки его вполне могут поднять на смех.

Он понял, о чем я думаю. И сказал: «Давай в ближайшие выходные я устрою вечеринку, позову коллег, приятелей… Друзей-то у меня нет, так уж вышло… И представлю им тебя, хорошо? А потом отвезу тебя к маме и отчиму».

Я отказалась. «Почему, Аннушка? Я же вижу, тебя тяготит ореол псевдотаинственности, который создался вокруг меня сам собой. Мы должны его развеять».

Но я уже почувствовала его правоту. Пусть это глупый предрассудок, но показывать свое счастье другим не стоит. Люди всегда все умудряются опошлить и испортить. Мы поменялись ролями. Теперь я говорила о своем нежелании открывать миру наши отношения, а В. убеждал, что это смешно. Я победила.

Через два дня твердыня пала. Анна Леонидовна согласилась стать женой В.

Он поцеловал мне руку, потом посмотрел в лицо, и я увидела, что у него в глазах стоят слезы. Наверное, я все-таки идиотка, но мне самой захотелось реветь. Он первым взял себя в руки и избавил нас обоих от постыдной сцены. «Поехали в ресторан, мы обязаны выпить шампанского!» Но мы никуда не поехали… Через два часа В. все-таки сходил за шампанским. Мы пили в гостиной, на ковре. Залили ковер вином и заляпали воском. Господи, неужели это все происходит со мной?

«Аннушка, я хочу кое-что тебе сказать. Владелец нашей фирмы предлагает мне стать его компаньоном. У меня пока нет нужной суммы, но через полгода я ее наберу. Ты подождешь полгода, родная? У меня очень хорошая зарплата, но пока придется копить, я не могу содержать жену. Не спорь, я знаю, что ты скажешь! Да, ты привыкла жить на учительские гроши, но я не хочу, чтобы у нас все начиналось со счета копеек. Я намерен показать тебе мир, одеть тебя, как королеву, завалить подарками, нанять прислугу, чтобы ты не возилась с кастрюлями и тряпками. Прошу тебя, не отказывай мне в такой радости». В. не позволил мне возможности возразить. В буквальном смысле слова заткнул рот. Поцелуем.

Две следующие записи просто сообщали о том, что Анна Леонидовна счастлива.

Запись от 22 апреля состояла из единственной строчки.

Я решила отдать В. деньги.

В последний раз Анна Леонидовна обратилась к дневнику 25 апреля.

Мы поссорились. Услышав про деньги, В. потемнел лицом. «Так вот чего ты боялась! А я-то никак понять не мог!..» И процедил сквозь зубы: «Нет, Анна, я к твоим деньгам не притронусь!» Я начала его уговаривать, и он на меня накричал. «Чтобы ты потом всю жизнь терзалась, не женился ли я на тебе из-за тридцати сребреников? Не смей больше говорить мне про свои деньги!» И ушел не простившись. Я проплакала всю ночь. Как он не понимает: я не могу ждать полгода! Мне уже тридцать восемь, а я хочу иметь детей!

Санин нетерпеливо перевернул оставшиеся страницы. Пусто. Он уставился в пространство. Уварову нашли мертвой в ночь с 28 на 29 апреля. Можно, конечно, допустить, что произошел окончательный разрыв с женихом, и она приняла яд, считая жизнь конченой. Но тогда возникает вопрос: где деньги? Деньги, которые она предлагала своему В.? Сумма, судя по всему, должна быть немаленькая. В квартире Уваровой не нашли ни наличных, ни банковской книжки. Обстановка вполне соответствовала учительской зарплате… Ни у кого даже и мысли не возникло о каких-то деньгах…

Санин посмотрел на кузину Уваровой, которая терпеливо ждала, когда он закончит чтение.

— О каких деньгах идет речь?

— Не знаю. Но, думаю, Анна продала материнскую квартиру. У тети Оли была большая однокомнатная квартира на Остоженке.

Так-так… Большая однокомнатная квартира в центре могла потянуть тысяч на сорок. В твердой американской валюте. Андрей Юрьевич уже не сомневался, что имеет дело с убийством. Правда, его несколько смущала предсмертная записка… Но там не было подписи. Стало быть, убийца мог заполучить ее при помощи какой-нибудь хитрости.

— Скажите, — снова обратился Андрей к родственнице погибшей, — а других дневников, более ранних, вы не находили?

Та сокрушенно покачала головой.

— Там были тетради — в столе. Я просмотрела пару верхних — формулы, задачи… И отнесла всю стопку в мусорный контейнер.

— Давно?! — в отчаянье воскликнул Санин.

— Неделю назад. Эта-то тетрадка за кровать завалилась. Там в изголовье чемодан со швейной машинкой стоял, и дневник упал между чемоданом и стеной. Потому я его и прочла, что тетрадь отдельно от других была. Мне бы ее первой найти… Вы думаете, Анну убили? Из-за денег?

Андрей Юрьевич думал именно так. О чем и поставил в известность свое начальство. Начальство выслушало его доводы и признало их резонными. Как и следователь прокуратуры. Так Санин получил свое первое дело о предумышленном убийстве. Пока еще — предполагаемом.

Он нашел агентство недвижимости, которое занималось квартирой на Остоженке. Покупателем выступало само агентство. Договор о купле-продаже был подписан 27 января. За вычетом налогов и комиссионных Уварова получила 35 тысяч долларов. Для передачи денег агентство арендовало в банке сейф и заключило с банком договор, по которому доступ к содержимому сейфа одна из сторон могла получить только по завершении сделки, а другая — в случае ее официального расторжения. По свидетельству служащих банка, Уварова забрала деньги до истечения срока аренды. Она приходила несколько раз — очевидно, боялась носить при себе крупные суммы. Но от предложения открыть счет и перевести деньги в банк отказалась. Бог ее знает почему.

Санин снова принялся опрашивать коллег и соседей Анны Леонидовны. Знали ли они о продаже квартиры? Не упоминала ли Уварова о новом знакомом? Может быть, они видели ее в обществе неизвестного мужчины?

Нет, нет и нет — отвечали знакомые покойной. Анна Леонидовна была очень скрытным человеком, в школе даже о смерти ее матери узнали только потому, что ей пришлось отменить несколько уроков. Одна соседка видела пару раз, как Уварова возвращалась домой на такси; ехидная тетка даже поинтересовалась, на много ли повысили учителям зарплату. Но она точно помнила, что Анна Леонидовна приезжала одна и после того разговора больше на такси не каталась.

Санин взялся за заведения, упомянутые погибшей в дневнике. Но ни билетерши, ни гардеробщики, ни швейцары, ни официанты не признали Уварову по фотографии. Оно и понятно: прошло уже два месяца, и за это время перед ними мелькало слишком много лиц.

Андрей Юрьевич почесал в затылке и решил зайти с другого конца. Кто мог знать о крупной сумме, которую Уварова выручила за проданную квартиру? Сотрудники агентства недвижимости — раз. Сотрудники банка, где арендовали сейф на время сделки, — два. И сотрудники банка, куда Уварова положила деньги, — если она положила их в банк, — три.

Санин обратился к следователю, и тот разослал официальный запрос в столичные банки. Результат — отрицательный. Уварова имела только один счет — в сбербанке. И там лежали тысяча триста пятьдесят рублей пятьдесят шесть копеек. Проверка сотрудников агентства недвижимости и банка-посредника тоже ничего не дала. Те, кто хотя бы приблизительно подходил под описание «молодой привлекательный мужчина», смогли убедительно доказать, что по крайней мере в один из тех дней, когда Уварова с таинственным В. ходила по театрам и ресторанам, они находились в другом месте.

Все это кропотливый Санин накопал за неделю.

— Знаешь что? — сказал начальник с состраданием глядя на осунувшегося лейтенанта. — Плюнь ты на это дело! У меня лично был случай, когда одна дамочка наплела в своем дневнике столько небылиц, что всему уголовному розыску за год не распутать. Не было у твоей Уваровой никакого жениха! Она сама его придумала для подслащения горькой жизни. А деньги на бегах спустила.

Андрей Юрьевич пытался возражать, но получил приказ заняться другими делами. А если ему себя не жаль, пусть продолжает свои изыскания в свободное от работы время.

Но расследование зашло в тупик, и в свободное от работы время заниматься Санину было нечем. Он думал. Перечитывал дневник и думал. Кто этот В.? Если верить дневнику, он занимает немаленькую должность в какой-то частной фирме. Вряд ли он солгал Уваровой, ведь она звонила на работу, разговаривала с его секретаршей. А могла бы и приехать, чтобы лично убедиться, существует ли фирма и работает ли там ее суженый. Анна Леонидовна, по крайней мере в первую пору знакомства с В., не страдала излишней доверчивостью. А В., судя по всему, неплохой психолог и совсем уж нагло обманывать подозрительную дамочку не рискнул бы. Но если он шишка в какой-то фирме и хорошо зарабатывает, то зачем ему ее деньги? Не миллионы ведь. Тридцать пять тысяч — это для учительницы целое состояние. Или для милиционера. А для руководителя или одного из руководителей фирмы — мелочь. Ну, не мелочь, но все равно… Убивать из-за них высокооплачиваемый работник не станет.

А может, В. все-таки обманул Уварову? Может, он ни в какой фирме не работает? Снял на месяц помещение под офис, нанял девицу на телефонные звонки отвечать — вот тебе и фирма. Да, но аренда помещения под офис стоит немало. И зарплата девице — какие-никакие, а все же деньги. А если расходы не окупятся? Если бы Уварова отказалась выйти за него или просто не упомянула о своих деньгах? Все усилия и затраты — коту под хвост?

Вот если бы В. был профессиональным мошенником и обрабатывал по несколько дамочек зараз…

Санин подскочил. Конечно! Почему он сразу не подумал?

На следующий день он приступил к изучению сводок происшествий по городу, начиная с января. После двух недель каторжного труда, бесчисленных звонков, разъездов и просмотра нескольких перспективных дел у него возникло искушение все бросить. Ничего похожего на свой случай он не нашел.

Но великие сыщики не сдаются. Санин поднял материалы за прошлый год. И сразу нашел то, что искал. Во всяком случае, внешне все выглядело очень похоже.

Бирюкова Любовь Ивановна, тридцати семи лет. Работница одного из московских хлебозаводов. Найдена мертвой на скамье в парке. В кармане — предсмертная записка.

Санин связался с ОВД округа, на территории которого имело место происшествие, и вышел на оперативника, расследовавшего этот случай.

— Да самоубийство, типичное самоубийство! — заверил тот. — Накачалась снотворным, запила коньячком. Записку оставила: «Никого не вините. Я сама так решила». Нет, подписи не было, но писала она — точно. Заключение экспертизы… Деньги? Ну, лежало сколько-то на книжке… Не помню сколько, но ради такого наследства не убивают, ты уж мне поверь. Точно, мать у нее преставилась чуть меньше года тому… Мы и решили, что покойница того… не перенесла… Да приезжай, если тебе нужно, только, по-моему, копать здесь нечего.

Однако Санин нашел, что копать. Бирюкова была родом из Подмосковья. Ее родители прожили в деревне до конца дней и последние несколько лет фермерствовали. Завели небольшое тепличное хозяйство, выращивали цветы и овощи. После смерти матери, которая пережила отца всего на полтора года, Любовь Ивановна продала дом, участок, оборудование и теплицы за 50 тысяч долларов.

Куда девались деньги, никто из знакомых Бирюковой не знал. Она, как и Уварова, была особой скрытной и недоверчивой, языком трепать не любила, задушевных подруг не имела. На вопрос, не было ли в жизни Любови Ивановны какого-нибудь мужчины, соседи Бирюковой и товарки по работе отвечали со смешком: «Не замечали. Да вы фотографию-то ее видели?»

Фотографию Санин, конечно, видел. Внешность Любови Ивановны и впрямь не располагала к нежности. Лоб крутой, как у бычка, взгляд сердитый, исподлобья. Нос широкий, ноздри распластаны. Отвисшие щеки, двойной подбородок. Как только В. сумел к такой подступиться? И неужто такая суровая мадам отдала ему деньги? Но, похоже, что так. Ни денег, ни их следов нигде не обнаружилось.

С другой стороны, не обнаружилось и следов самого В. Дневника покойная не вела, а в компании с молодым интересным мужчиной ее никто никогда не встречал. В результате бесконечных бесед со знакомыми удалось выяснить только, что покойница перед смертью начала чудить. Исчезала по вечерам из дому, да в разговорах вдруг замолкала или ухмылялась не к месту. Не иначе как рассудком тронулась, бедняжка.

Санин снова зарылся в архивы. И снова нашел похожее самоубийство. Но не слишком похожее.

Лариса Васильевна Ильина повесилась у себя в квартире, предварительно крепко выпив. Записка: «Да пошли вы все к дьяволу! Там и встретимся» — лежала на столе под пустой бутылкой. Подписи не было. Отпечатки пальцев на бутылке и рюмке принадлежали покойной.

Ильиной тоже было под сорок. Но, в отличие от Уваровой и Бирюковой, она была веселой разбитной бабенкой. Работала косметичкой в парикмахерской, попивала, меняла мужиков как перчатки и вообще относилась к жизни с веселым цинизмом. «Живите, пока молодые, девки, — наставляла она подружек по работе. — Старость длинная, успеем грехи замолить».

Но где-то за месяц до смерти Лариса вдруг начала меняться на глазах — сделалась мягче, тише, разогнала кавалеров. На вопросы подружек отвечала с улыбкой: «Я, кажется, влюбилась, девчата. Ой, не спрашивайте, не хочу говорить! Боюсь сглазить». После ее смерти все единодушно решили, что она покончила с собой от несчастной любви. Милиция пыталась найти героя ее последнего романа, но безуспешно. Соседи давно перестали обращать внимание на мужиков, шастающих к «непутевой Лариске». Правда, одна глазастая бабуся заметила, что в последнее время ходил только один ухажер. «И поприличнее прежних-то. Высокий такой, чернявый, одет хорошо. Цветочки все носил». Но лица она не разглядела. «Я и видела-то его раза три, не боле, и все больше со спины. Разок только столкнулась с ним нос к носу, да в подъезде темно, шантрапа все лампочки перебила. Тут, поди, разгляди чего!»

И еще одно отличие заставило Санина усомниться, его ли это случай. Покойная Лариса Васильевна не получала наследства. Мать она потеряла много лет назад, отца у нее вообще никогда не было. То есть был, конечно, но прав на отцовство никогда не заявлял. Материнская родня (родной дядя и две двоюродные тетки) пребывала в добром здравии, да и в любом случае у них имелись наследники поближе Ларисы.

Санин совсем уж было вычеркнул Ильину из списка, но потом вспомнил, что существуют другие способы внезапно разбогатеть. Возможно, Лариса получила шикарный подарок от одного из бывших любовников. Или выиграла в лотерею. Услышав вопрос о подарках, подружки Ильиной рассмеялись. «Ее любовнички на приличные духи ни разу не раскошелились, а вы — „дорогие подарки“! Не того они пошиба, чтобы драгоценностями или лимузинами разбрасываться». А вот вопрос о возможном выигрыше заставил их задуматься. «Лариса действительно была игроком, тут вы попали в точку. Она вообще-то неплохо зарабатывала, клиентки ее любили, давали хорошие чаевые, и частным образом к ней тоже обращались… Но она вечно перехватывала у нас до получки сотню-другую. Все в казино просаживала. Может, ей разок и подфартило. Только Лариса нам ничего такого не говорила».

Андрей Юрьевич еще занимался знакомыми Ильиной, когда ему позвонил оперативник, с которым они общались по делу Бирюковой.

— Слушай, как там твою самоубийцу звали? Уварова Анна Леонидовна? Похоже, ты был прав, парень. У нас тут убийство, и опять в том же парке. Да, да, явное убийство, в том-то и дело. Задушена женщина, Метенко Елена Осиповна, тридцати шести лет. Тело перетащили и бросили в кустах. Мы вызвали собаку и, похоже, определили место, где произошло убийство. Судя по всему, жертва и убийца какое-то время сидели на скамье, потом он огушил ее, ударив камнем по голове… Я сказал, что на затылке след от удара? Короче, мы, ясное дело, обшарили все вокруг. И метрах в десяти, в траве нашли блокнот. Там имена и паспортные данные. Самой Метенко, твоей Уваровой и еще двух дамочек. Я так себе представляю картину преступления: Метенко в шутку вытащила у кавалера блокнот, а может, он выпал случайно, и она подняла. Углядела списочек и устроила своему хахалю скандал. Зашвырнула блокнот куда подальше. Хахаль перепугался. В блокноте данные покойной Уваровой, и, если бы Метенко начала выяснять, кто эти женщины, дело могло принять скверный для него оборот. В общем, он испугался, ударил ее, задушил и кинулся искать блокнот. Но не нашел — уже темно было. Скамья-то под фонарем, так что прочесть список Метенко могла, а вот упала эта штука от фонаря далеко. Короче, убийца блокнота не нашел и решил оттащить тело подальше, чтобы, значит, его в обществе трупа никто не застиг. А сам вернулся искать. Или ушел, чтобы вернуться с утра пораньше. Но ему не повезло. Тело нашли очень быстро — собака унюхала. Хозяин собаки говорит, что женщина была еще теплой, когда пес его в те кусты увлек. Он (хозяин, а не пес) вызвал нас. В общем, по счастью, достался нам, а не убийце. Мы его пока караулим, но вряд ли он теперь придет. Давай я тебе списочек по факсу перешлю.

Через несколько минут Санин держал в руках листок с именами четырех женщин. Плюс паспортные данные, включая место прописки. Первой в списке шла Уварова. Второй — Метенко. Третьей — некая Висток Анна Сергеевна. Санин прочитал ее адрес, взглянул на карту Москвы и выскочил из кабинета.

Всю дорогу его колотило. Жива Висток или нет? Самоубийства она точно не совершала, Андрей Юрьевич отслеживал все самоубийства по городу. Но Висток, как и Метенко, могли убить грубо и очевидно, без всяких изысков с запиской. Где-то через полчаса до Санина дошло, что проще было выяснить по адресу телефон и позвонить, тогда ему не пришлось бы целый час пребывать в неизвестности. Но теперь не имело смысла вертать оглобли.

Наконец он добрался. Перескакивая через ступеньки, взбежал на третий этаж и позвонил в нужную квартиру. Тишина. Санин позвонил еще раз — длинным, требовательным звонком. На этот раз послышалось шевеление за соседней дверью. Щелкнул замок, в щель высунулась лохматая русая голова с белокурыми «перьями».

— Вы к кому, молодой человек? — строго спросила девица.

— К Висток, Анне Сергеевне, — отрапортовал Санин.

— Анна Сергеевна уехала отдыхать. В Бразилию, если интересуетесь. Рио-де-Жанейро и дальше.

— Когда?

— Да уж недели две будет. Сейчас, дайте подумать… Второго июля.

— Вы уверены, что она уехала?

— Точнее, улетела. Естественно. Я сама ее в аэропорт проводила. Да в чем дело? Вы — кто?

— Я из милиции. — Санин показал удостоверение. — Она улетела одна?

— Нет, вместе с целым самолетом пассажиров, — съязвила девица. — Не считая экипажа. Может, вы объясните, что происходит, господин… э…

— Санин Андрей Юрьевич, — напомнил он свое имя забывчивой девице. — Произошло убийство. Я не вправе раскрывать вам подробности, но у нас есть основания полагать, что Анне Сергеевне тоже угрожает опасность. Вы не знаете, она в последнее время не получала наследства?

— Подождите. — Девица прикрыла дверь, сняла цепочку, открыла и пригласила Санина войти. — Только не смотрите по сторонам, у меня беспорядок. Вот сюда. Садитесь. Выпьете чаю или кофе?

— Водички, если можно, — попросил Андрей Юрьевич, испугавшись, что приготовление других напитков задержит поступление информации.

— Сейчас принесу. — Девица исчезла, но через минуту вплыла в комнату с подносом, увенчанным запотевшей бутылкой «Святого источника» и высоким стаканом. Она поставила поднос на стол, налила в стакан воды и протянула Санину. — Пожалуйста.

— Спасибо. Простите, как вас зовут?

— Светлана. Светлана Аркадьевна Баринова. Вам паспорт показать? — Не дожидаясь ответа, она снова испарилась из комнаты и вернулась с паспортом. — Держите. Ну вот, теперь все формальности соблюдены. Отвечаю на ваш вопрос: наследства Аня в последнее время не получала. Но она выиграла крупную сумму в лотерею. Вы смотрите телевизор? Тогда вы могли видеть ее в марте. Аня взяла «Джек-пот». Это больше миллиона рублей.

Санин прикинул, сколько это в долларах. Получилось около тридцати пяти тысяч. Годится.

— Скажите, Светлана, вы дружите с Анной Сергеевной? Она делится с вами личными секретами?

— Да, мы дружим. Не сердечные подруги — скорее, пожалуй, «житейско-бытовые», — но маленькими женскими тайнами обмениваемся. Вы хотите знать, есть ли у Ани любовник? Сейчас — нет. У нее был затяжной роман с женатым мужчиной, но в прошлом году она с ним порвала. Перспектив никаких, а годы, сами понимаете, уходят.

— А после выигрыша в лотерею у Анны Сергеевны не завелся внезапный поклонник? Не пытался ли кто-нибудь с ней познакомиться? Она не говорила?

— Ну, время от времени с любой нестарой и небезобразной женщиной кто-то пытается познакомиться. Но серьезных попыток не было. Думаю, Аня мне рассказала бы.

— Она не пропадала в последнее время вечерами, вы не заметили?

— Не чаще, чем обычно.

— Обычно — это как часто?

— Ну, раз-два в месяц. И, как правило, Аня на следующий день рассказывает, куда ходила. На день рождения к двоюродному брату. В кино или театр с девчонками с работы. На свадьбу к бывшей однокласснице. В таком вот духе.

— А кем она работает?

— Инженером-проектировщиком. Проектное бюро «Технос». Всякие вентиляции-коммуникации, я в этом не разбираюсь.

— Хорошо зарабатывает?

Светлана пожала плечами.

— Не жалуется. Долларов двести-триста, я думаю. На жизнь хватает.

— Как она распорядилась выигрышем?

— Сначала хотела куда-нибудь вложить эти деньги. Прикупить акций или что-то в этом роде. Но я ее отговорила. «Ну, будешь ты получать лишнюю сотню в месяц, это что, сильно изменит твою жизнь к лучшему? — говорю. — Я бы на твоем месте устроила себе роскошный подарок. Накупила бы тряпок, поехала на самый фешенебельный курорт и жила там, как миллионерша, пока деньги не кончатся. Хоть бы попробовала, что это такое». Аня подумала-подумала и решилась. Правильно, я считаю. Другой такой шанс вряд ли когда представится. А так хоть будет что вспомнить на старости лет.

— Она истратила на поездку все деньги?

— А вы как думаете? Дорогие шмотки, билеты, пятизвездочный отель — это вам не кот начхал.

Санин поблагодарил хозяйку, извинился за беспокойство и объявил, что уходит.

— Думаю, за жизнь Анны Сергеевны можно не беспокоиться, — сказал он напоследок. — Не считая акул и солнечных ожогов, ей, скорее всего, нечего опасаться. Преступник охотится только за деньгами. Да, и последний вопрос… — Он достал из кармана листок и протянул Светлане. — Скажите, не считая Анны Сергеевны, тут нет знакомых вам имен? Может, ваша соседка кого-то упоминала?

Светлана на минуту задумалась, потом покачала головой.

— По-моему, нет.

«Итак, преступник почему-то не счел Висток подходящей жертвой, — размышлял Санин на обратном пути. — Почему? Потому что она решила промотать весь выигрыш в Бразилии? Вряд ли. Деньги Анна Сергеевна выиграла в марте, а на курорт поехала только в июле и решение о поездке приняла не сразу. Убийца же не предпринял даже попытки завязать знакомство. Это, конечно, нужно будет уточнить у самой Висток, но пока будем считать, что не предпринял. Может, дело в соседке-подружке? Другие жертвы не имели привычки обсуждать свои дела с приятельницами. Даже общительная Лариса Ильина, которая охотно болтала с кем угодно о пустяках, в душу к себе никого не пускала. Да, но как преступник узнал о дружбе Висток с соседкой, не будучи знаком ни с одной из женщин? Нет, скорее всего, его не устроил способ получения Анной Сергеевной денег. О ее выигрыше знала вся страна — по крайней мере, та ее часть, которая смотрит популярную телелотерею. Если бы Висток внезапно покончила с собой, кто-нибудь из знакомых обязательно сообщил бы следователю о деньгах. И следствие могло принять опасный для убийцы оборот».

Санин снова достал список и посмотрел на последний адрес. Ярославская улица… это рядом с проспектом Мира, между метро «Алексеевская» и «ВДНХ». Ехать не так уж и далеко…

Ситуация на Ярославской улице поначалу в точности повторила предыдущую. На звонок никто не ответил, а после повторного звонка послышалось шебуршание за соседней дверью. Только на этот раз ее не открыли.

— Там никого нет, — раздался приглушенный дверью женский голос.

Санин повернулся.

— А где хозяйка, не подскажете?

— Понятия не имею. Она меня не извещает, — обиженно заявила соседка. — Позавчера оттуда выкатилась целая компания с рюкзаками. И Варвара с ними, только рюкзак у нее один тип отобрал. Еще, сказал, наишачишься. Сам-то он налегке пришел.

На языке у Санина вертелся десяток вопросов, но разговаривать с дверью ему как-то не улыбалось.

— Простите, вы не могли бы открыть? Я из милиции.

Ответ его удивил.

— Опять?! Ну и соседку мне бог послал! Покажите удостоверение в глазок.

Санин подчинился. Однако женщина, изучив документ, вместо того чтобы открыть дверь, отошла от нее. Андрей Юрьевич растерялся. Что теперь делать? Ждать? Звонить еще раз? Тут из глубины квартиры донесся знакомый голос. Похоже, подозрительная хозяйка говорила с кем-то по телефону. Наконец, снова послышались шаги. Дверь открылась.

Софья Димитриевна («Только не Дмитриевна, а ДИмитриевна», — предупредила она возможную ошибку) оказалась довольно молодой шатенкой, внешне чем-то напоминающей зверька из породы куньих.

— Не обижайтесь, что я вас за дверью продержала, — сказала она, буравя Санина темными глазками. — Раньше-то я сразу открывала, вот в прошлом году и заработала сотрясение мозга. Из-за Варвары, между прочим. Хотела выскочить на площадку, когда к ней ночью в квартиру полезли. Меня и шандарахнули дверью. Думаете, Варвара мне «спасибо» сказала? Как бы не так! «Ты лучше не суй нос в мои дела, Софочка. Целее будешь!» Как вам это нравится?

Санин всем своим видом выразил сочувствие. Он уже сообразил, что дружеские узы соседок не связывают, но еще надеялся хотя бы частично получить интересующие его сведения.

Его ждало разочарование.

На вопрос о наследстве или другом внезапно свалившемся на соседку богатстве Софочка всплеснула руками.

— Вы что же, думаете Варвара мне такое расскажет? Ха-ха! Да она «здрасьте»-то сквозь зубы цедит и шмаром катится по лестнице, чтобы я еще чего не сказала!

В ответ на вопрос о роде занятий Варвары Софочка фыркнула.

— Не знаю я ничего! Скажу только: странный у нее какой-то род занятий! Целыми днями дома сидит, а потом исчезает куда-то — иногда на день, а иной раз сутками пропадает. Она вообще с причудью, Варвара-то. Вот вы сейчас ей звонили, а думаете, она открыла бы, если б дома была? Как бы не так! К ней только со своими ключами ходят. Нет ключа, так поворачивай обратно несолоно хлебавши.

Санин заинтересовался.

— И многие ходят с ключами?

— Целая толпа! Ну не толпа, но человек шесть — точно. И все мужчины, заметьте. Одна только женщина бывает — не женщина, а клоун какой-то. Старуха, а вся в цепочках, шнурочках, браслетах… И в маечках с во-от таким вырезом. Джинсы по колено обрезаны. А зимой — в шинельке. Как вам это нравится?

Санин пропустил вопрос мимо ушей. Вместо ответа он поинтересовался, не появлялись в последнее время у соседки новые визитеры.

Софья Димитриевна задумалась.

— Пару раз были. Один — высокий, темные волосы отливают рыжиной. Голос громкий с басинкой. В руках — дорогой портфель. Приходил в конце апреля. Числа двадцать девятого или тридцатого. А после него, недели через две, появился другой. Тощенький, но круглолицый. Румянец во всю щеку, волосы русые, рост средний. Где-то метр семьдесят пять — семьдесят семь.

Вот это свидетельница! Будь таких хотя бы половина, и раскрываемость преступлений доросла бы до невиданных высот. Санин подавил вздох.

— А как вам кажется, Софья Димитриевна, эти двое приходили с деловыми визитами или по личному делу?

И снова Софочка не подкачала.

— Думаю, с деловыми. Первый-то наверняка. Я кое-что слышала сквозь стену. Он ведь голосистый, а тут прекрасная слышимость. «Договорчик… условия… Это я вам гарантирую», — все в таком духе. Насчет второго не поручусь. Варвара его, видно, сразу из прихожей на кухню повела, а оттуда ничего не слышно, стен общих нет. Но ушел он очень скоро — минут через пятнадцать, не больше.

— И еще один вопрос: вы не заметили, в последние месяца два-три Варвара Андреевна исчезала из дома не чаще, чем раньше?

Софочка опять задумалась.

— Пожалуй, нет. Точно не скажу, она ведь не регулярно исчезает. Но у меня не создалось впечатления, будто ее отлучки участились.

Санин поблагодарил собеседницу и встал.

— Уже уходите? — встрепенулась Софочка. — Подождите, а что случилось-то?

Андрею Юрьевичу отчего-то стало неуютно под цепким взглядом темных глаз-буравчиков. Он предпочел ответить обтекаемо:

— Да так… Я веду одно дело, и в ходе расследования случайно наткнулся на имя вашей соседки. Хотел кое-что прояснить. Но придется дождаться ее возвращения. Вы не знаете, когда она вернется?

— Говорю же вам: она меня о своих намерениях в известность не ставит! — Софочка надулась. — Вы вот тоже не очень-то откровенны. А ведь я вам честно рассказала все, что знала!

Санин туманно сослался на служебную тайну и с облегчением покинул квартиру Софьи Димитриевны. Уходя, он с трудом отогнал от себя образ спрута, который вот-вот обовьет его смертоносными щупальцами и сладострастно высосет нутро.

Итак, в жизни Варвары Андреевны Клюевой убийца, похоже, тоже не появлялся. Почему, интересно, он забраковал ее кандидатуру? Или не забраковал? Софья Димитриевна, к сожалению (к сожалению?), не вездесуща. Ее осведомленность не простирается за пределы лестничной площадки. С этой чуднОй Варварой нужно обязательно поговорить.

В течение двух недель Санин регулярно названивал Клюевой и регулярно выслушивал бодрое обращение автоответчика: «Вам не повезло, меня нет. Если хотите, оставьте сообщение. А лучше звоните в августе».

Он позвонил 1 августа и услышал новое воззвание: «Привет! Я дома, но очень занята. Если отсрочка нашего разговора грозит катастрофой — говорите. Если нет — перезвоните четвертого».

Санин перезвонил четвертого утром. На звонок никто не отозвался, даже автоответчик. Он предпринял еще несколько попыток в течение дня. Безрезультатно. С трудом дождавшись окончания дежурства, он снова поехал на Ярославскую. К его великому облегчению за знакомой дверью кто-то был. Там смеялись. Уже вдавив кнопку звонка, он вспомнил предупреждение Софочки о том, что Варвара никому не открывает. «Черт! Неужели правда? И что теперь делать?» — подумал Андрей Юрьевич, и тут дверь открылась. За ней стоял рослый длинноволосый брюнет и смотрел на Санина мрачным выжидательным взглядом.

— Здравствуйте, — неуверенно начал Андрей Юрьевич. — Варвара Андреевна дома? Нельзя ли с ней поговорить? Я из милиции.

— О нет!!! — донесся из комнаты душераздирающий вопль.

Глава 8 

— Не обращайте внимания, — сказал Марк пришельцу. — Он не опасен. Проходите.

В дверях гостиной показался какой-то желторотый юнец с длинным острым носом (чуть не написала клювом) и внушительным кадыком, выпирающим из тощей шеи. Юнец обвел нашу компанию растерянным взглядом, споткнулся на мне и явно удивился.

— Это вы — Клюева? Варвара Андреевна?

— До сих пор считалось, что да. Но вы, право, заставили меня усомниться. Что повергло вас в такое изумление?

— Я думал… мне казалось, вы должны выглядеть старше…

— Маленькая собачка до старости щенок, — хихикнул Прошка. — Кстати, молодой человек, вас не предупреждали, что нужно держать с ней ухо востро? Эта невзрачная, ничем не примечательная на первый взгляд особа совратила половину личного состава всей московской милиции. Только не спрашивайте меня…

— Та-ак! Ну-ка немедленно отправляйся на кухню мыть посуду! — оборвал его вошедший следом за юнцом Марк.

— Ну уж нет! — твердо сказал Прошка, не дрогнув под грозным взглядом. — Сам мой! Я сегодня уже ходил в магазин. Кроме того, мне интересно послушать, как Варвара…

— Прошка! — с укоризной сказал Генрих.

— Молодой человек, вы ведь из милиции, я не ослышалась? — заговорила я тем временем с желторотым. — Могу я обратиться к вам с официальной просьбой? Очистите, пожалуйста, помещение от этого лживого, болтливого, безмозглого, злокозненного, мерзкого…

— Не увлекайся, Варвара, — предостерег меня Марк. — Если ты намерена перебрать ВСЕ его характеристки, мы проторчим здесь до пятницы.

— …интригана и пакостника, — быстро закруглилась я.

— Я протестую! Вы, как лицо официальное, будете свидетелем: меня нагло оболгали, попрали мое человеческое достоинство и оскорбили до глу… — Над Прошкиным затылком зависла тяжелая длань Марка. — …действием! — взвизгнул Прошка, в последнюю секунду уклонившись от удара.

Желторотый вконец растерялся. Даже не принимая во внимание его очевидную юность, все равно было ясно, что погоны он надел совсем недавно (кстати, он вообще-то пришел в цивильном) и еще не научился владеть собой в нестандартной обстановке. Вид у него был такой оторопелый, что Леша (который никогда не заговаривает с незнакомцами не будучи им представлен!) сжалился над беднягой.

— Да вы проходите, садитесь, — пригласил он. — Не обрашайте внимания, сейчас они покуражатся немного и перестанут. — И, подумав, добавил: — На время.

Желторотый, похоже, не слишком ободрился, но послушно двинулся к свободному стулу и сел. На него тут же обратились пять выжидательных взглядов. Стушевавшись еще сильнее, молодой человек покраснел, поерзал на стуле, откашлялся и произнес:

— Меня зовут Андрей Юрьевич. Санин. — Он снова кашлянул и добавил совсем уж жалобно: — Можно просто Андрей.

— Начинается! — торжествующе провозгласил Прошка. — Первую ступеньку ты уже одолела. Теперь кокетливо опусти глазки и разреши называть тебя просто Варварой.

— Я что-то не поняла: кто тут у нас специалист по совращению милиционеров? Я или ты?

— Ты, ты, — немедленно отступил Прошка. — Я просто хотел дать совет… по глупости… Из лучших побуждений. Все, молчу, молчу!

— Можете называть меня просто Варварой, — обратилась я к Санину. — Вот этот словоблудливый тип (я ткнула пальцем в Прошку) — ваш тезка. А это Леша. — Я махнула рукой. — А это Генрих и Марк. Вам налить чаю?

— Да, пожалуйста. Если не трудно. — Похоже, Санин постепенно свыкался с обстановкой.

Я щелкнула кнопкой тефалевского чайника, достала из серванта чистую чашку, дождалась, пока вода закипит, и обслужила гостя. Придвинув к нему тарелку с нарезанным сыром, корзинку с крекерами, сахарницу и блюдо с кексом, я посчитала свой хозяйский долг исполненным, забралась с ногами в кресло и стала ждать продолжения.

Санин не стал злоупотреблять нашим терпением. Отправив в рот крекер с сыром и захлебнув чаем, он откинулся с чашкой в руках на спинку стула, посмотрел на меня и сказал:

— Я занимаюсь расследованием одного убийства… Точнее, убийств было несколько, но другие произошли не на нашей территории…

«Приехали! — пронеслось у меня в голове. — Интересно, как ему удалось выйти на меня так быстро? Убийца оставил у Доризо копию моего паспорта? Господи, он сказал, убийство не одно, их несколько! И что, все несколько собираются пришить мне?!»

Разумеется, я постаралась скрыть свои чувства за выражением умеренного любопытства. Но Санин пристально наблюдал за мной, а я никогда не была особенно сильна по части изобразительной мимики. Когда же он полез в карман и вынул сложенный вчетверо лист бумаги, мне стало и вовсе не до того, чтобы следить за лицевыми мышцами. «Что там? — испуганно пискнул внутренний голос, с трудом пробиваясь сквозь грохот в висках. — Предсмертное послание Доризо, в котором он обвиняет тебя в собственной смерти?» Я представила себе, как оно может выглядеть. «Начальнику такого-то отдела УВД от гражданина Доризо Олега Батьковича, проживающего по адресу… Заявление. Я, Доризо Олег Батькович, находясь в состоянии предсмертной агонии…»

Тут, вопреки напряженности ситуации, у меня вырвался дурацкий смешок. Рука Санина, двинувшаяся было в моем направлении, дрогнула и замерла.

— Что?.. — начал он было, но его перебили. Сразу четверо.

Марк:

— Варвара, прекрати!

Прошка:

— Не удивляйтесь, убийства всегда вызывают у нее приступы бурного веселья.

Генрих:

— Это защитная реакция!

Леша (ворчливо):

— Ну вот, Варька в своем амплуа…

— Извините, я больше не буду, — покаянно сказала я. — Это нервное.

Санин смотрел на меня с сомнением, но озвучивать его не стал.

— Взгляните на этот список. Вам не знаком почерк?

Я взяла листок, развернула его, запнулась взглядом на своей фамилии, потом прочла остальное и покачала головой.

— Нет. Имена тоже. Кроме моего, естественно.

— Дай посмотреть! — Прошка потянулся через стол и молниеносно выхватил бумагу у меня из рук.

Я покосилась на Санина, но тот, судя по всему, не имел ничего против. И наши манеры его, похоже, уже не шокировали.

Прошка изучал список долго и с глубокомысленным видом, потом протянул его Леше. Леша, в свою очередь, вперился в бумагу и через минуту передал ее Генриху, а тот — Марку. Марк быстро пробежал список глазами и вернул Санину.

— Можно узнать, где вы его нашли? — спросил он.

— В Битцевском парке. Неподалеку от тела убитой женщины, — сказал Санин. — Но нашел не я, а мои коллеги из другого округа. Две с небольшим недели назад. Я же получил копию по факсу в связи с делом, которым занимаюсь уже три месяца. Если хотите, кое-что могу рассказать. Только это долгая история…

— Ничего, мы не торопимся, — поспешно сказала я.

— Прошка… — угрожающе начал Марк.

— Что — Прошка? — вскинулся тот. — Я молчалив, как гибрид памятника собаке Павлова и статуи Свободы!

— Мы слушаем вас, — сказал Марк Санину, демонстративно повернувшись к Прошке спиной.

Санин в несколько глотков допил чай, поставил чашку и начал рассказ.

Мы сидели как завороженные. Никто не проронил ни слова, даже Прошка до конца честно изображал упомянутого сфинкса.

Когда Санин замолчал, наступила тишина — тягучая и темная, как патока. Липкая, точно паутина с выжидающим где-то в тени пауком. Чтобы порвать ее, я встала и потянулась к чайнику. И только тут заметила, как затекли ноги.

— Черт!

Мое восклицание прозвучало, как сигнал стартового пистолета.

— Бедные женщины! — поежившись, прошептал Генрих.

— На что вы намекаете? — задушенно прохрипел Прошка. — Вы хотите сказать, что этот ублюдок наметил в жертвы Варвару?! — На последнем слове голос к нему вернулся, причем, в виде компенсации — десятикратной интенсивности и частоты.

Я заткнула уши, но остальные, кажется, не обратили внимания на вопиющие децибелы.

— Не может быть, — сказал Леша. — У Варьки же нет денег!

Все повернули головы ко мне.

— Ну, не то чтобы совсем нет, — уточнила я. — Но больше тысячи баксов не наберется, это факт.

Санин, похоже, расстроился.

— Вы уверены? Может, у вас есть какие-нибудь ценности? Акции, антиквариат, картины?..

На слове «картины» мои друзья дружно вздрогнули, что не укрылось от сыщика.

— Да? Я угадал? Есть ценные картины?

— Варька, а может, Марк ошибается? — спросил Прошка чуть ли не почтительно. — Может, ты у нас — второй Ван Гог? Подарила бы, что ли, парочку своих творений, пока эмиссары Сотбис все по частным коллекциям не разбазарили. Обидно же — чужаки наживутся, а мы останемся с носом!

— Я всегда могу намалевать для вас новые. Или ты боишься, что меня не сегодня-завтра отправят к Создателю?

— Прекрати молоть чушь! — вмешался Марк и сказал, обращаясь к Санину: — Нет у нее никаких ценностей. А картины, о которых мы вспомнили, — любительская мазня самой Варвары. Она за них и доллара ни разу не выручила.

— Но ведь и не пыталась, — заметил справедливый Леша.

— Ладно, чего там! — я махнула рукой. — Марк прав: на мои картины ни один убийца не польстится. Разве что чокнутый какой… маньяк, свихнувшийся на почве любительской мазни.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Санин и потер острую, как кромка топорища, переносицу.

— Послушайте, Андрей, а не может быть так, что блокнот принадлежал не убийце, а жертве… этой Метенко? — высказал предположение Генрих.

— Нет. Это сразу проверили, рука не ее. И не Уваровой — это я уже сам сверял.

— А как насчет той, что укатила в Бразилию? — спросил Прошка.

— Вообще-то не исключено, но маловероятно. Баринова, соседка, почерка Висток не признала. Варвара, а не может у вас быть денег, о которых вы не знаете? Скажем, кто-нибудь перевел на ваш счет…

— Вероника! — хором воскликнули Марк, Прошка и Генрих.

— Ну, если эта неуемная миллионерша опять взялась за свои штучки!.. — процедила я сквозь зубы. — Сколько времени сейчас в штате Мичиган? А, плевать! Сама виновата.

И я побежала в спальню звонить своей назойливо-щедрой троюродной сестрице. Перепуганная Вероника клятвенно заверила, что никаким хитрым образом деньгами меня не одаривала. Поскольку я намекнула ей, что речь, возможно, идет о моей жизни, соврать она наверняка не посмела бы.

Когда я вернулась в гостиную, Генрих и Прошка как раз наперебой объясняли Санину, кто такая Вероника и почему она жаждет поделиться со мной богатством.

— Ну? — спросил Марк, заметив меня.

Я отрицательно покачала головой.

— Клянется и божится, что невиновна.

— Скажите, Андрей, а деньги были у всех жертв? И у Метенко? — спросил Марк.

— Точно неизвестно, но наверняка были. За три с половиной месяца до убийства Метенко вернулась из Израиля, где два года работала по контракту в строительной фирме. Она была архитектором по профессии. И, несомненно, вернулась не с пустыми руками. Однако, возвращаясь в страну, денег на таможне не задекларировала. Должно быть, открыла счет в одном из израильских банков, у которых есть связи с нашими. Или оформила кредитную карту. Мои коллеги из ее округа сейчас занимаются этим вопросом. Варвара, давайте попробуем зайти с другого конца. Не появлялось ли у вас за последние три месяца новых поклонников?

Его вопрос поверг меня в смятение.

Тут я вынуждена сделать небольшое отступление и рассказать о своих взаимоотношениях с представителями рода Адамова. Еще в ранней юности я поняла, что любовь, воспетая поэтами и прозаиками, художниками и скульпторами, а равно певцами и композиторами всех времен и народов — не что иное, как опасная ловушка, расставленная на нас, женщин. Это тяжелейшее психическое заболевание, симптомы которого — прогрессирующее слабоумие и полная психологическая зависимость от объекта этой самой любви. Сколько раз я лично наблюдала, как умная, талантливая девушка превращается в бледную тень своего избранника, посылая к чертовой бабушке собственные мечты, увлечения, интересы, чувство собственного достоинства, наконец. И в лучшем случае в награду за такое самоотвержение избранник милостиво брал ее себе в прачки, кухарки и няньки. В худшем… Впрочем, что присходит в худшем случае, известно всем. Хотя бы из той же беллетристики. Однажды я чуть на собственной шкуре не испытала, на что это похоже. И с тех пор раз и навсегда решила: фигушки! Я в эти игры не играю.

Но, как известно, природа требует своего, и попытки обмануть ее или подавить силой воли редко приводят к успеху, поэтому пришлось мне разработать собственную стратегию борьбы с опасной заразой (то бишь любовью). Всех окружающих меня представителей так называемого сильного пола я разбила на три множества. Множество первое, самое многочисленное, — мужчины, которые оставляют меня совершенно равнодушной. Множество второе — мужчины, которые вызывают мою симпатию, человеческий интерес, уважение, участие и тому подобное. И третье — мужчины привлекающие меня физически.

Разбить на множества, как вы понимаете, дело нехитрое. Главное — внимательно следить, чтобы второе и третье множества ни в коем случае не пересекались. Лично мне больше всего хлопот доставляло второе. Поначалу, пока запрет на влечение к симпатичным, умным, располагающим к себе людям еще не превратился в своего рода табу, наподобие запрета на инцест, мне приходилось несладко. Пару раз я была вынуждена порвать отношения с очень приятными и достойными личностями только потому, что их случайные или дружеские прикосновения вызывали у меня чересчур бурную реакцию на гормональном уровне. Но годы усердной работы над собой принесли свои плоды — теперь мужчины, вызывающие во мне приязнь, не представляют для меня опасности. (А может, работа над собой здесь и ни при чем. Может, просто гормоны с годами малость утихомирились.)

Дабы аналогичной проблемы не возникло с третьим множеством (то есть чтобы мужчины, привлекательные физически, не имели возможности поразить меня своими человеческими достоинствами), я старалась ограничить общение с ними одной-двумя, ну максимум тремя встречами. И, как следствие, таких мужчин в моей жизни было, скажем так, многовато.

Однако, поскольку подобная стратегия вступает в противоречие с общепринятой моралью и у меня нет ни малейшего желания выслушивать по этому поводу дурацкие остроты, данную сторону своей жизни я никогда не афиширую. Более того, на протяжении многих лет я с неизменным успехом дразню друзей, заявляя, что умной, здравомыслящей женщине мужчина вообще ни к чему — дескать, без него гораздо лучше. В доказательство я привожу статистику, свидетельствующую о том, что незамужние женщины дольше живут, в два раза реже страдают онкологическими заболеваниями и в четыре — нервными и душевными. (Кстати, это не шутка, можете проверить.) Нужно ли говорить, что зараженные мужским шовинизмом Марк и Прошка всякий раз подпрыгивают от злости, а женатый Генрих погружается в глубокую задумчивость?

И вот теперь Санин (желторотый птенец, юный осел!) не нашел ничего лучшего, как спросить меня в их присутствии о поклонниках! Да если открыть им правду, они же заклюют меня до смерти!

Прошка первым почуял неладное. Секундная заминка и мои бегающие глазки немедленно навели его на грязные мысли.

— Так, та-ак! — протянул он, барабаня пальцами по столу. — Целомудренная Варвара! Мужененавистница с железобетонными принципами! Воинствующая дева, ведущая крестовый поход за чистоту женских рядов! Что же ты приумолкла, скромница?

К нему тут же присоединился Марк:

— Варвара! Уж не хочешь ли ты сказать, что не в состоянии вспомнить ухажеров, увивавшихся за тобой в последние месяцы? Их что, было так много? Или ты прикипела к кому-то сердцем и не хочешь отдавать его на растерзание?

— Варька, это же не шутки! — подключился Генрих. — Мерзавец убил четырех женщин!

Только Леша ничего не сказал, но в его взгляде, обращенном на меня, явно читалось недоумение.

Я лихорадочно соображала, что же делать. Наврать, что никаких ухажеров не было? Теперь уже никто не поверит. Сказать все, как есть? Заклюют! И главное — мое признание ничего Санину не даст. Во-первых, я сознательно выбрасываю из головы всякого, с кем перестаю встречаться. Не помню ни имени, ни облика, ни обстоятельств встречи. Хранить воспоминания — удел романтичных особ, а я — закоренелый прагматик. Во-вторых, среди моих кавалеров просто не может быть того, кого ищет Санин. У меня железное правило — сразу же объявлять претендентам на мое внимание, что затяжной роман или тем паче брак им не светит. А убийца явно делал ставку на серьезные отношения. Вряд ли кто-нибудь подарит случайному знакомому пару-тройку десятков тысяч долларов. Да у меня их и нет — десятков тысяч…

— По-моему, нам лучше пойти погулять, ребята, — предложил тем временем тактичный Генрих.

И в эту минуту меня осенило.

— Стойте! Я вспомнила!

— Вспомнила, сколько у тебя было хахалей, начиная с апреля месяца? — съехидничал Прошка.

— Нет. Вспомнила про деньги.

— Ты хочешь нас уверить, будто у тебя где-то припрятаны полсотни тысяч баксов, о которых ты просто-напросто забыла? Ну, знаешь!..

— Да помолчи ты! — рявкнул на Прошку Марк. — Говори, Варвара.

— Помните, я сегодня рассказывала, что Анненский был посредником при заключении сделки между мной и одной фирмой? Так вот, фирма была японская. Они купили у меня права за тридцать тысяч долларов. Десять процентов пошло Анненскому, остальное — мне. Но я сразу забыла об этих деньгах, потому что на следующий же день выписала чек на всю сумму… одному человеку.

— Кому?! — прорычал Прошка.

— Варька, не темни! — прикрикнул Марк.

— Да не бойтесь вы, не убийце! И не любовнику. Где-то за неделю до подписания договора мне позвонил один старый знакомый. Сказал, что у него крупные неприятности, и если он не раздобудет срочно сорок пять тысяч, то его посадят…

— Голубев! — всплеснул руками Прошка. — Эта идиотка отдала все свои деньги Голубеву! Да лучше бы ты их в унитаз спустила, простофиля! Тебе известно, что этот прохиндей вот уже пять лет живет за счет бывших сокурсников? И до сих пор не обзавелся глупой привычкой отдавать долги. Я думал, дураков и дур у нас давно уже не осталось, ан нет — вот она, родимая!

— Слушай, мне наплевать, прохиндей он или не прохиндей! Кстати, и не прохиндей он вовсе, а просто глупец. Полез в бизнес, не имея к тому ни призвания, ни способностей. Но тюрьма — довольно сильное наказание за глупость, тебе не кажется? А денег мне не жалко. За зверушек мне уже Вадим заплатил. А эти… легко пришли — легко ушли.

— Легко?! А ты знаешь, что тебе с них придется налоги платить? Где ты возьмешь еще тысчонок пять, а? Тебе за них год работать!

— Хватит на меня орать! Заработаю! Не бойся, по миру не пойду.

Но Прошка не унимался.

— Понятно теперь, почему ты про японцев не заикнулась! «Я заключаю десятки договоров! Что мне, про все вам рассказывать!» Нет, вы видели такую кретинку?

— Перестань, Прошка, — сказал Генрих. — Это просто некрасиво с твоей стороны. Варьку не переделаешь. О ее бескорыстии знает вся прогрессивная мировая общественность. Хотите, расскажу вам одну историю, Андрей?

Прошка моментально угас.

— Лучше не надо, — робко попросил он.

— Ага, стыдно стало? Все равно расскажу. Будешь знать, как Варьку за широту души поносить!

— Не стоит, Генрих, — присоединилась я к Прошке. — Человек по делу пришел…

Но остановить Генриха, который решил поведать кому-то одну из своих историй, — дело нелегкое.

— Вы не возражаете, Андрей? Я буду краток.

— С удовольствием послушаю, — вежливо ответил Санин. А что ему оставалось?

Только я не собиралась допускать огласки. Может быть, Генрих считал, что представляет героиню своей байки в лестном свете, но я придерживалась другого мнения. Ладно уж, не буду напускать туману, расскажу вкратце, в чем дело.

Полгода назад Прошка, желая пустить пыль в глаза очередной пассии, повел ее в роскошное ночное казино. Там его охватил азарт, в пылу коего он не только спустил все свои деньги, но и швырнул на стол стопку фишек соседа, который на минутку отлучился за выпивкой. Ставка проиграла, и сосед, который оказался шведом, энергично выразил свое неудовольствие. Учуяв назревающий скандал, Прошкина девица моментально слиняла, а Прошку взяли в оборот крепкие охраннички казино. Поняв, что дело пахнет керосином, незадачливый игрок выпросил у администрации казино разрешение сделать один звонок. И позвонил мне, заклиная приехать и его спасти. На беду, денег у меня в тот момент не было совсем и раздобыть их было негде, поскольку банки ночью закрыты. Но я понимала, что медлить нельзя, иначе Прошке могут начистить физиономию. Поэтому, позвонив Марку и Леше, я быстро обрисовала им ситуацию, а сама взяла бабушкину брошку, села в машину (тогда она у меня еще была) и поехала в казино.

Дальше драма переходит в комедию, от одного воспоминания о которой мне становится тошно. Швед долго не мог понять, зачем я тычу ему под нос женское украшение, я пыталась объяснить, что камень в брошке — сапфир и стоит больше тысячи. Прошка требовал, чтобы швед уплатил разницу, поскольку проиграл он максимум пятьсот шведовых долларов. Управляющий вносил свою лепту в общее веселье, убеждая шведа, что казино имеет безупречную репутацию и пользуется популярностью в самых элитарных кругах. Прибытие Леши и Марка с горстями мятых иностранных купюр окончательно превратило сцену в балаган.

Все закончилось хорошо. Швед разобрался наконец в ситуации, умилился, отказался от денег и от брошки, а взамен потребовал, чтобы мы рассказали ему о себе, поскольку он журналист и хочет написать о нас статью. Отказать мы, ясное дело, не посмели. Месяц спустя швед прислал Прошке письмо и газету. Его статья, писал он, имела большой успех, ее перепечатали три крупные скандинавские газеты, и гонорар намного превысил стоимость проигранных Прошкой фишек. Так что он чувствует себя нашим должником. Статья, естественно, была на шведском, поэтому прочитать ее мы не смогли. При помощи словаря осилили только заголовок. «Что мы знаем о русских?» — так он звучит. Если мы, конечно, ничего не напутали при переводе.

Теперь вы понимаете, почему я не испытывала радости от мысли, что наша слава распространится за пределы Скандинавии.

— Генрих, если ты расскажешь эту историю, я тебе в твои Европы целый год не буду писать, — пригрозила я. — Или буду писать Машеньке, а тебе запрещу показывать.

— Но почему?.. — жалобно спросил Генрих.

— Мы отклонились, — пришел мне на помощь Марк, который, видно, тоже не жаждал огласки. — Варвара, кто знал, что тебе перевели деньги, но не знал, что ты отдала их Голубеву?

— Понятия не имею. Я никому не говорила ни о том, ни о другом. Разве что Анненский…

— Вот! — Прошка поднял вверх указательный палец, потом ткнул им в направлении Санина. — Анненский и есть ваш маньяк. То есть был…

— А что, — сказал Генрих, — похоже на правду. Он был юристом и в числе прочего консультировал, как минимизировать налоги. Вполне вероятно, что погибшие женщины к нему обращались…

— Если бы они к нему обращались, то знали бы, что никакой он не Вэ, а Анненский Юрий Львович, — буркнул Леша. — И то, что ему известно об их деньгах, тоже знали бы…

— Минутку! — вмешался Санин. — Нельзя ли поподробнее? Кто такой Анненский и почему «был»?

Мы коротко ввели его в курс дела. Санин надолго задумался, а потом как-то сразу заторопился.

— Мне пора. Спасибо за помощь. Варвара, если вспомните что-нибудь подозрительное или заметите, что к вам проявляет повышенный интерес незнакомец, позвоните мне, пожалуйста. — И, продиктовав номер своего телефона, пошел к дверям.

Но на пороге вдруг остановился и повернулся к нам.

— Скажите, Варвара, кто из чужих приходил к вам в конце апреля? Высокий, голосистый, с портфелем?

— Анненский, — ответила я, почти не задумаваясь.

— А недели через две? Худой, круглолицый, румяный?..

— Голубев! — в один голос сказали Прошка с Генрихом.

— А вы откуда знаете, что они приходили? — полюбопытствовала я. — Опять Софочка за старое взялась?

— Э… кхм.. Мне пора, — вместо ответа сообщил Санин и торопливо закрыл за собой дверь.

— Да-а, Варвара, сегодня ты установила личный рекорд! — объявил Прошка. — О мировом я уже не упоминаю. За один-единственный день вляпаться аж в три истории, связанные с убийствами! Вот это, я понимаю, триумф!

— Учти, если сейчас явится очередной милиционер и принесет весть о новом трупе, я приму меры, чтобы ты угомонилась навсегда, — многозначительно пообещал Марк.

Глава 9 

Полночи мой сон спорадически нарушали громкие вопли — отголоски дебатов, которые вели за стеной Прошка, Марк, Генрих и Леша. Они строили догадки, обсуждали версии и, как водится, по ходу дела выясняли отношения. Я в их забавах участия не принимала. Недосып последних нескольких суток плачевно отразился как на физическом моем состоянии, так и на умственных способностях, о чем я и объявила во всеуслышанье, удаляясь накануне. Прошка попытался было спровоцировать меня на обмен инвективами («Нашла предлог отлынивать! Нанести ущерб твоим умственным способностям невозможно в принципе — это все равно, что нанести ракетный удар по Атлантиде»), но другие взяли мою сторону и угомонили склочника.

С плодами ночного бдения меня ознакомили утром. А для начала поставили в известность, что отныне и вплоть до полного и окончательного прояснения загадочных обстоятельств, ввергших меня в пучину криминала, я буду находиться под неусыпным надзором. Выслушав ультиматум, я быстро смекнула, что надзор, скорее всего, будет осуществляться не кем-нибудь, а Лешей (его неумение вступать в контакт с незнакомцами делало его малопригодным для сбора информации, необходимой для расследования). Смекнула и отказалась от первоначального намерения закатить истерику. Вообще-то одна мысль о вынужденном и к тому же длительном пребывании в чьем угодно обществе вызывает у меня ужас. На мой взгляд, право побыть наедине с собой свято и неотъемлемо, и попытку отнять его следует считать особо тяжким преступлением против личности. Но с Лешиным обществом я готова мириться сколь угодно долго. Дело в том, что он неприхотлив, никогда не обижается, почти никогда не отказывается исполнять разные поручения (только инструкции должны быть точными), может часами говорить практически на любую тему (если нужно) или хранить молчание (если вы устали от говорильни). Кроме того, если его общество мне все-таки наскучит, я сумею как-нибудь от него избавиться: Лешин ум при всей своей мощи нетороплив.

Короче говоря, я не стала упираться, чем, похоже, здорово разочаровала компанию, настроившуюся на долгую битву. Не встретив ожидаемого сопротивления, Марк, говоривший от лица остальных, растерялся и даже запнулся, чего на моей памяти еще не случалось. (Он никогда за словом в карман не лезет, поскольку его ум не только могуч, но и быстр.) Впрочем, после небольшой заминки, он подтвердил свою репутацию.

— Да, верно, — сказал он, вглядевшись в мою физиономию и, очевидно, прочитав мои мысли, — присматривать за тобой будет Леша. Но если ты надеешься улизнуть от него, выкинув какой-нибудь фортель, лучше сразу оставь эту мысль. Я сегодня же раздобуду пару сотовых телефонов. Леша, если эта затейница попытается от тебя отделаться, — под каким угодно предлогом, — немедленно звони мне, понятно?

Я немного приуныла, но быстро вернула себе присутствие духа, решив, что глупо ломать голову над проблемой, которая пока не возникла. Вот возникнет, тогда и буду искать выход. Мы еще посмотрим, кто кого.

Тем временем Марк начал излагать результаты ночного мозгового штурма.

— Перебрав несколько вариантов, мы в конце концов взяли за рабочую версию, что все три истории с трупами взаимосвязаны, а первопричина последних событий — гибель женщин. Это ясно хотя бы из соображений хронологии. По словам Санина, первая умерла больше года назад. Убийца — назовем его Синяя Борода — каким-то образом добывал информацию о сравнительно крупных суммах, попадавших в руки небогатых одиноких дам, убеждался, что никому из окружения этих дам о деньгах ничего не известно, втирался к намеченным жертвам в доверие, хитростью выманивал деньги и убивал, инсценируя самоубийство. До последнего времени сбоев у Синей Бороды не было, если, конечно, не считать дневника одной из женщин, однако о дневнике он не знает. Но в июле у него случился первый очевидный прокол. Во-первых, обстоятельства заставили его совершить убийство без всякой инсценировки, а во-вторых, он потерял на месте преступления блокнот, куда записывал данные об обладательницах капитала. Две недели спустя происходят два новых убийства. На этот раз жертвы — мужчины. Мы предположили, что они поставляли Синей Бороде сведения о женщинах, внезапно разжившихся деньгами. Про Анненского, во всяком случае, точно известно, что в его распоряжении такие сведения имелись. Вполне вероятно, что профессия Доризо тоже позволяла их получить. Возможно, оба они не знали, как Синяя Борода использует их информацию, а возможно, он платил им комиссионные, но это не важно. Важно, что записи в потерянном блокноте позволяют следствию установить круг общения всех, кто есть в списке, и найти точки пересечения. То есть выйти на Доризо и Анненского. Были они сообщниками Синей Бороды или нет, они все равно могли его выдать — из страха перед законом или по неведению. И Синяя Борода поспешил их убрать.

— Лихо! — восхитилась я. — Нет, правда, отличная версия. Одно только непонятно: каким боком в этом деле оказалась замешана я?

— Что же тут непонятного? — выразил недоумение Марк. — Синяя Борода о тебе знает. От Анненского. Анненский убит, и милиция, разумеется, проверяет всех его знакомых. Если не подкинуть им приличную версию, они доберутся до Синей Бороды, что его никак не устраивает. Вот он и начал действовать. Выкрал твою картину, о которой знал от Анненского — надо полагать, твое творение произвело на юриста сильное впечатление, ведь он даже выставку хотел тебе устроить. И вполне вероятно, что, сообщая Синей Бороде сведения о тебе, адвокат рассказал и о картине, и о твоей ярости, когда ты его застала в комнате, и о категорическом отказе кому-либо эту картину показывать. Вот Синяя Борода и решил, что кража, совершенная якобы Анненским, дает тебе прекрасный мотив для убийства. И подбросил картину в его кабинет.

— Мотив, прямо скажем, сомнительный, но ладно, допустим. А Доризо? Я его в глаза не видела. Здесь мотива у меня никакого. Неужели Синяя Борода рассчитывал, что одного моего присутствия на месте преступления будет достаточно для обвинения? Нонсенс! А Гелена? Она-то каким образом влезла в действующие лица?

— Самой пошевелить мозгами лень! Это же очевидно! Синяя Борода прознал от того же Анненского о договоре с японцами и крупном гонораре, на который ты не рассчитывала, поскольку они нашли тебя сами. Таким образом, одному из требований убийцы к потенциальной жертве ты удовлетворяешь. А другим? Анненский ведь не знал, одинока ты или имеешь любовника, предпочитаешь держать свои денежные дела в тайне или трепешься о них на каждом перекрестке. Его сведения о тебе не слишком выходили за рамки паспортных данных. А убийце нужно было знать, что ты за человек. К кому он мог обратиться за справкой? К соседям и знакомым, с которыми ты постоянно общаешься? Нельзя — они тут же сообщат тебе, что тобой интересуются. Или испортят ему игру позже, когда он начнет тебя обхаживать Значит, нужно было найти человека, который, с одной стороны, достаточно хорошо тебя знает, а с другой — не состоит с тобой в близких отношениях. Лучше всего — недоброжелателя или врага.

— И, по-твоему, он выбрал Гелену? Бред! Может, когда-то она и знала меня достаточно хорошо, но с той поры столько воды утекло! Откуда ей знать, есть ли у меня любовник и кому я рассказываю о своих гонорарах?

— Судить о других по себе — признак ограниченности, Варвара. Если ты не интересуешься ее жизнью, это еще не значит, что она не интересуется твоей.

— Хорошо, я согласна допустить, что она интересуется. Позволь только полюбопытствовать: кто удовлетворяет ее интерес, если я практически ни с кем из бывших одноклассников не вижусь?

— Глупый вопрос! Ты живешь в доме, где выросла. Половина дворовых кумушек знают тебя с детства и наверняка перемывают тебе косточки. А мать Гелены живет в двух шагах. Кто поручится, что она не состоит в местном клубе сплетниц?

— Ну, насколько я представляю себе ее внутренний облик, Анна Романовна вписалась бы в такой клуб идеально. Хм! Но я никогда не чувствовала себя объектом внимания местных сплетниц. И где, по-твоему, они берут пищу для пересудов? Ладно, это второй вопрос. Ты мне вот что объясни, Марк: как Синяя Борода вышел на Гелену, располагая только моими паспортными данными и не попадаясь на глаза моим соседям и знакомым?

— Это совсем несложно, Варька, — сказал Генрих. — Достаточно было выяснить, в какой школе ты училась, и навести там справки.

— Да мои учителя небось уже на пенсии. Или давно меня забыли. И как он выяснил про школу?

— Тебя забудешь. Попытаться-то он мог. Если у него есть фантазия, то придумать способ — не проблема. Представь, например: ты идешь по двору, по пути с кем-то здороваешься и заходишь в подъезд. Синяя Борода подходит к тому, с кем ты обменялась приветствием, и говорит: «Простите, мне показалось, что эта девушка — моя бывшая одноклассница, только я не могу вспомнить, как ее зовут… Ах, Варвара? Да, пожалуй. А не подскажете, в какой школе она училась?.. Нет, выходит, я обозналося».

— Сунься ко мне субъект с подобной басней, я бы мигом сообразила, что он что-то вынюхивает, и живо укоротила ему нос.

— К тебе ни один нормальный человек и не сунется. Ни с басней, ни без, — заявил Прошка, до сей поры молчавший, поскольку старательно набивал брюхо. — Разве что какой-нибудь отчаявшийся мазохист решит таким зверским образом покончить с собой.

— Когда-нибудь я отчаюсь услышать от тебя доброе слово и зверским образом покончу с тобой, — пообещала я.

— Не успеешь! Тебя вот-вот закуют в колодки.

— Так вот отчего вчера ты старательно внушал Куприянову мысль, будто Анненского прикончила я! Из страха за свою шкуру!

Прошка, разумеется, не собирался оставлять за мной последнее слово, но, подыскивая достойный ответ, случайно наткнулся на взгляд Марка и замер, словно кролик перед удавом. Марк, удовлетворенный достигнутым эффектом, вернул разговор в прежнее русло.

— Короче, Варвара, если я правильно понял, о вашей вражде с Геленой знала каждая собака в округе, и Синей Бороде не составило труда выйти на твою одноклассницу. Хотя я не уверен, что тебе звонила именно она. Пожалуй, убийца сильно рисковал, привлекая ее к участию в своих махинациях. Скорее он использовал Гелену только как источник информации о тебе, да и то не сам, а через посредника. А выманить тебя в квартиру Доризо попросил какую-нибудь постороннюю девицу с зачатками актерских способностей. Что касается твоего первого вопроса — как преступник рассчитывал свалить на тебя убийство, — то я вижу два варианта. Первый: можно оставить в квартире улики, указывающие на тебя. Второй: он рассудил, что, обнаружив тело, ты вызовешь милицию, а потом не сумеешь внятно ответить на вопрос, как оказалась на месте преступления. Без подтверждения со стороны Гелены твой рассказ выглядел бы крайне подозрительно, а Гелена, возможно, отрицала бы твои слова вполне искренне. Не исключено и то, что между Анненским и Доризо есть некая связь помимо знакомства обоих с Синей Бородой. Тогда милиции вполне хватит твоей причастности к убийству Анненского. Они предположат, что Доризо был его сообщником в краже или неудобным для тебя свидетелем.

— Свидетелем чего? Убийства юриста? Чепуха! Доризо убили спустя два дня после Анненского. За это время он успел бы сбегать в милицейский участок и дать показания.

— Мы не знаем, когда убили Доризо, — возразил Леша. — Знаем только, когда обнаружили тело.

— И вообще, не отвлекайся на детали, — сказал Генрих. — Следователи придумают, свидетелем чего был Доризо. Сейчас главное, чтобы ты приняла версию в целом, а подробности мы уточним потом, когда побольше разузнаем.

— Ладно. В целом версия неплоха, я же сказала. Конечно, моя связь с преступлениями выглядит несколько надуманной, но изобрести что-нибудь более убедительное я пока не в силах — данных действительно маловато. Как будем действовать? По вчерашнему плану?

— Сначала да, — сказал Марк. — Мы внесли уточнения, но об этом позже. Сейчас вы с Лешей пойдете к матери Гелены. Узнаете, где девица работает, и попробуйте выпросить фото. Потом сообщите место работы Прошке, он поедет туда выяснять, где Гелена отдыхает. Я же пока куплю пару сотовых телефонов. Кстати, нам давно пора ими обзавестись. Генрих, ты отправляйся по своим делам, тебя привлечем позже, когда Варька вытянет из собачника сведения о Доризо. Ты поняла, Варвара? После разговора с матерью Гелены возвращайтесь. Позвонишь своему любезному, договоришься о встрече и поедешь туда. С Лешей, естественно.

— Вот любезный обрадуется! — прокомментировал Прошка. — Не говори ему, Варька, что приедешь с Лешей. Пусть будет сюрприз.

— Ты помнишь, что надо выяснить? — продолжал Марк, не удостоив Прошку взглядом. — Как, когда, при каких обстоятельствах убит Доризо, есть ли у него родственники и друзья, где и кем Доризо работал. Разузнаете, что получится, возвращайтесь и ждите нас. Леша, ты отвечаешь за Варькину безопасность.

— Если попытается удрать, догоняй и бей тупым предметом по башке, — подхватил Прошка. — Если увидишь, что к ней приближается легавый, стреляй на поражение. Маньяка бери живым — из него еще нужно выбить признание. Все понял?

— О Господи, — сказал Марк, возведя очи горе.

— Почто зовете: «Господи, Господи!», а не делаете, как я велю? — тут же отозвался Прошка, безбожно переврав библейскую цитату.

Мы с Лешей вошли в подъезд, где раньше жила Геля, и даже одолели первый лестничный пролет, когда я сообразила, что мне нельзя спрашивать Анну Романовну про Гелино место работы, ведь вчера я притворялась, будто в курсе. Ее маман говорила о какой-то программе, а я кивала с понимающим видом. Хороша же я буду, когда сегодня проявлю полную неосведомленность! Нет, придется ограничиться просьбой о снимке (слава богу, мое вчерашнее вранье оправдывало такую просьбу), а подробности Гелиной трудовой биографии придется выяснять по-другому. Я сообщила об осложнениях Леше и потопала дальше, уныло предвкушая многочасовую беседу с Анной Романовной, и все ради одного жалкого портретика ее ненаглядной доченьки!

Но опасения оказались напрасными. Заметив Лешу, Анна Романовна проявила редкостную сдержанность. Взяла у меня семейные снимки и мамины письма, поблагодарила и без слов вынесла фото Гелены. Правда, раз десять стрельнула в Лешину сторону глазами, явно намекая, что неплохо бы мне представить своего спутника, но я прикинулась тупой невежей и не реагировала на намеки.

— Куда теперь? — спросил Леша на улице.

Я задумалась. Место работы Гелены наверняка известно кому-нибудь из бывших одноклассников, только вот кому? Беда в том, что своих первых соучеников я помнила довольно смутно, гораздо более яркие воспоминания оставили последние школьные годы, проведенные в другой школе, математической. Может, вернуться домой, полистать старый фотоальбом, оживить память? Но что толку, если у меня все равно ни адресов, ни телефонов? Наведаться в старую школу? А кого там застанешь в августе? Значит, выход один — навестить Денисову. Надька, конечно, с Гелей не общается — они всегда с трудом выносили друг друга, но, возможно, поможет найти тех, кто общается.

Я поделилась своими соображениями с Лешей, и мы двинули на Ракетный бульвар, где жила Надежда. Идти предстояло минут двадцать, и, чтобы не тратить их даром, я решила посвятить Лешу в тонкости взаимоотношений между мной, Надеждой и Геленой.

— Надька пришла к нам, кажется, в третьем классе. Мы с ней подружились чуть ли не в первый же день. Увидишь ее — поймешь почему. Надежда — удивительно уютное существо и действует на людей просто умиротворяюще. Один знакомый рассказывал мне об ощущениях, которые испытал, побывав у целителя-гипнотизера. На сеансе на него снизошла тихая радость, охватили волшебный покой и расслабленность. А на меня так действовало одно присутствие Надежды. И не только на меня, к ней все тянутся. Но меня она почему-то выделяла. Возможно, подействовал принцип притяжения противоположностей. Я была довольно беспокойным созданием.

Леша хмыкнул. Поскольку у него не было оснований подвергать сомнению мое последнее утверждение, я догадалась, что хмыканье относится к слову «была», но, поколебавшись, отказалась от мысли выяснить, так ли это. Если человек не способен разглядеть очевидное, то есть мое недюжинное самообладание, спокойствие и кротость, скандалом делу не поможешь. Тут требуется хирургическое вмешательство. Поэтому я просто проигнорировала вызывающий звук.

— Так или иначе, мы стали подругами. Этого хватило, чтобы Гелена прониклась к Надьке неприязнью. А через несколько лет появилось и другое яблоко раздора, повесомее. Классе в седьмом, когда начинаются всякие шуры-муры, танцы-шманцы и прочие фигли-мигли, случилось то, чего никто не мог предвидеть. Надька стала соперницей Гелены на ниве завоевания сердец наших прыщавых отроков. Притом соперницей вполне успешной, заметь. Ты спросишь, что тут странного? (Леша не спросил.) Сейчас объясню. Геля всегда, наверное, с пеленок была красавицей. Золотистые кудри, большие голубые глаза, тонкие правильные черты лица, гладкая кожа, изящная фигура — все было при ней. Даже брови и ресницы у нее темные от природы, что для блондинки — редчайший божий дар. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вокруг нее, первой красавицы школы, всегда толпились поклонники. Удивительно другое. Не меньшие толпы поклонников ходили за Надеждой — маленькой, весьма упитанной и внешне совсем неинтересной. Гелю мать одевала, словно куколку, в импортное шмотье. Надька перешивала себе платья старшей сестры — их мать работала медсестрой, а отец отсутствовал, так что денег, сам понимаешь… Геля стриглась в лучших парикмахерских салонах Москвы. Надька ходила с заурядной косой. Геля училась на «пятерки», была примадонной школьного театра и гордостью учителей-гуманитариев. Надька перебивалась с «троек» на «четверки», талантами не блистала, в самодеятельности не участвовала. И тем не менее она составила Геле конкуренцию, о какой другие девицы и не мечтали.

— Ну и что? Ты же сама говорила, что с Надеждой очень уютно и все к ней тянутся.

— Да, но речь идет о тринадцати-четырнадцатилетних оболтусах! Они в это время думают чем угодно, только не мозгами. До осознания истинных человеческих ценностей им еще расти и расти — до седых волос. А большая часть вашего брата так и помирает дураками, ценящими в женщине только экстерьер. Нет, Леша, ты меня не переубедишь! Надькин успех у юных недоумков — загадка природы, непостижимая, как тайны мироздания.

— Ладно, пусть загадка, — согласился покладистый Леша. — И что дальше?

— Геля дико бесилась. Пыталась низложить Надежду всеми доступными ей способами — высмеивала, отпускала уничижительные замечания, строила козни. А Надьке хоть бы хны! Посмотрит на Гелю с добродушной жалостью, улыбнется ямочками и продолжает заниматься своими делами. От этого Геля приходила в неистовство. Если бы Надька хоть раз вступила с ней в словесный поединок, Гелена положила бы соперницу на обе лопатки, она особа языкастая. Но Надежда играла по собственным правилам, и все вражьи потуги кончались ничем. Геля словно в киселе барахталась, а Надька тем временем спокойно уводила ее кавалеров. Вот была потеха! Честно говоря, я не думаю, что Гелена когда-нибудь ненавидела меня так, как возненавидела Надежду. Вот если бы она попыталась повесить убийство на Денисову, я бы не удивилась. Дамочки такого сорта не преминут свести счеты с бывшей соперницей даже на закате жизни.

— А ты в этих забавах не участвовала?

— В незримых битвах за прыщавых отроков? Ты шутишь! Я их вот ни на столечко не интересовала. Мне в восьмом классе по внешности никто больше десяти лет не давал. Ни один вьюноша не бросил на меня взгляд больше одного раза.

Леша повернул голову и посмотрел на меня с сомнением, которое мне, конечно, польстило, но тем не менее вызвало недоумение.

— Что означает сей недоверчивый взгляд? — поинтересовалась я. — По-твоему, я нагло вру? Скрываю, что в восьмом классе была фигуристой красоткой? Если хочешь, могу привести свидетелей.

— Не надо. У меня довольно хорошее зрение, когда я в очках, — заявил Леша с солдатской прямотой. — Но мне трудно представить, что в твоей жизни был этап, когда ты позволяла себя не замечать.

— А я этого и не утверждала. Говоря о взглядах в мою сторону, я имела в виду лишь специфически заинтересованные взгляды. В других отношениях на недостаток внимания к своей персоне я пожаловаться не могла.

Леша снова хмыкнул. «Что-то он сегодня разошелся», — подумала я, но и теперь сдержалась.

— Тогда Гелена вполне может ненавидеть тебя так же сильно, как Надежду. Ведь она стремилась быть в центре внимания, а ты перетягивала его на себя не меньше, пусть оно и носило другой характер.

Может, Леше и недостает светского лоска и коммуникабельности, а все-таки о людях он судит в основном верно. Он наблюдателен, памятлив и умеет делать выводы. Я привыкла доверять его суждениям.

— Думаешь, звонила все-таки она?

— Не исключено.

— Но, по версии Марка, маловероятно.

— Версии бесполезно строить на голых домыслах, — заметил Леша. — Мы даже не знаем точно, кого убили в той квартире. Давай подождем с умозаключениями хотя бы до вечера.

Глава 10 

Надежда, к моей радости, оказалась дома. Я, конечно, понимала, что на дачу она не вернулась (справку для школы за один день не выправишь), но вдруг бы ее понесло в поликлинику, и куковать бы нам под дверью. А сегодня еще предстояло раздобыть хоть какие-то сведения о Доризо, ведь без них наше доморощенное следственное бюро не могло приступить к делу.

— Какое счастье, что ты не в поликлинике! — с чувством сказала я вместо приветствия, когда Надька открыла.

Подруга детства звучно чмокнула меня в щеку.

— Привет, Варварка! (Это дурашливое имечко — ее собственное изобретение, больше никто меня так не называет.) В поликлинике мы уже были, с утра пораньше. Павлушка, смотри, кто пришел! — Надежда извлекла из-за спины свое младшее чадо — худенького парнишку с русым «ежиком» и темными материнскими глазами. — Это Варвара, моя первая и самая близкая подруга.

Павлушка посмотрел на меня довольно хмуро, исподлобья, и буркнул себе под нос:

— Здрасьте. — Но в следующий миг круглая мордашка повеселела — видно, ребенка посетила светлая мысль. — Мам, а можно я к Вовке Крутенникову в гости пойду?

— Опять на компьютере будете целый день сражаться? — вздохнула Надежда, взъерошив сыновний «ежик». — Ладно уж, иди. Но к обеду чтоб был!

Павлушка мгновенно испарился, а я втащила в прихожую Лешу.

— Знакомьтесь. Это Леша, мой друг и по совместительству телохранитель. Леша, про Надежду я тебе уже все объяснила.

— Телохранитель? — переспросила Надька, изогнув бровь. — С каких это пор тебе требуется телохранитель? Ох, извините, Леша! Мне очень приятно с вами познакомиться. Проходите, пожалуйста, сюда. Ничего, что я вас на кухне принимаю? Мы тут пироги затеяли…

За те два года, что мы не виделись, Надежда еще поправилась, но она относится к редкому типу женщин, которым полнота к лицу. Как и запах сдобы, витавший в квартире, и ситцевый передник, припорошенный мукой. Ярая противница замужества, я никогда не пыталась обратить в свою веру Надьку. Она создана для семейного уюта, это ясно всякому, кто хоть раз ее видел.

Кстати, Леша с первых же минут почувствовал себя как дома. Никогда еще не видела, чтобы его неловкость при знакомстве с новыми людьми улетучивалась с такой быстротой. Он уплетал за обе щеки плюшки, которые моя подруга вынула из духовки, запивал их чаем и постоянно перебивал меня, дополняя мой краткий рассказ. Надежда всячески поощряла его красноречие, ахая, округляя глаза и всплескивая руками. В конце концов эта идиллия начала действовать мне на нервы. «Такими темпами мы не разживемся информацией до начала учебного года, — подумала я. — Решительно, этому щебетанию пора положить конец».

— Надь, у тебя есть газеты? Можно старые.

— Конечно, есть, а зачем тебе?

— Лешу занять. Пусть посидит в комнате, почитает. Мне нужно перекинуться с тобой словечком наедине.

Лешу моя идея не обрадовала. Он посмотрел на меня укоризненно.

— Марк велел мне за тобой присматривать.

— Не бойся, не убегу. Можешь следить за входной дверью, а в окно мне не разрешит уйти Надежда.

— С третьего этажа? Разумеется, не разрешу, — подтвердила Надька.

Леша неохотно поплелся за ней в комнату. Надежда вернулась через минуту и снова ушла, прихватив кружку чая и тарелку плюшек. «Черт побери! — злилась я про себя. — Уж лучше бы я оставила Лешу здесь. Теперь она будет бегать туда-сюда, пока не убедится, что он вполне утешен».

Но вот наконец она села напротив меня, вывалила из ведра на стол очередную порцию теста и принялась его тискать.

— Ну, и о чем ты хотела посекретничать?

— Это была военная хитрость. Я бы просто не вынесла Лешиных неторопливых и обстоятельных объяснений. На самом деле мы пришли только затем, чтобы спросить, не знаешь ли ты, где работает Геля.

Скалка, сновавшая над столом, замерла.

— Ты что, не в курсе? — изумилась Надька. — Неужели нашелся-таки человек, которому Геля не прожужжала все уши о своем потрясающем успехе?! Она даже мне звонила, можешь себе представить? А уж от других я сколько раз слышала…

— Надежда, ты способна прямо ответить на прямой вопрос? — возмутилась я.

— Спокойно, спокойно, не петушись! В Останкино она работает, в телецентре. На канале РТР. Ее туда сначала редактором взяли, потом, лет пять назад, она пробила себе программу — дурацкое ток-шоу про любовь и семью. Ты что, ни разу ее в ящике не видела?

— Надька, я похожа на человека, который смотрит ток-шоу про любовь?

— Я тоже не смотрю, но тут пришлось. Однокласснички звонками замучили, при встрече — только и разговоров, что о передаче. Как Геля держалась, в каком была платье, какая у нее прическа… Тут хочешь не хочешь, начнешь смотреть. Я одного не понимаю: как тебя-то миновала чаша сия? Неужто ты ни с кем из наших не видишься, даже случайно?

— Почему ни с кем? С тобой вот года два назад виделась.

— А-а! К тому времени программу уже свернули. Видно, рейтинг был низкий. И правильно свернули. Глупейшее шоу, скажу я тебе. Хотя Геля, надо признать, смотрелась вполне ничего… Ее, говорят, пытались сунуть ведущей в другую программу, но не получилось. На телевидении конкуренция похлеще, чем у пауков в банке, а Геле все-таки за тридцать. Пришлось ей снова возвращаться к редактуре. Эй, Варвара, ты где?

— Прости, задумалась. Вспомнила кое-что. Действительно, лет пять прошло… Мы с ней как-то столкнулись нос к носу возле моего подъезда. Она, наверное, специально меня ждала, но сделала вид, будто шла мимо. Разговор припоминаю с трудом, но вид у нее был триумфальный… Да, она еще поинтересовалась, какая у меня работа и хорошо ли платят, а потом ни с того, ни с сего расщедрилась и пригласила в свою «команду». Представляешь: я — и под Гелиным началом? Разумеется, я вежливо поблагодарила и отказалась.

— Она предлагала тебе работу? Тебе?! Вот это да! Больше никто из наших такой чести не удостоился. Что это на нее нашло?

— Понятия не имею. Может, хватила лишку, празднуя свой головокружительный взлет. Ладно, Надька, спасибо тебе за плюшки и все остальное. Нам пора бежать.

— Ну вот, а я-то думала: посидим, покалякаем… Ладно уж, беги, Варварка. Только будь осторожна. Честно говоря, я не все поняла из того, о чем вы тут говорили, но главную мысль ухватила. Кто-то крепко желает тебе насолить. Дурачье! Они не знают, с кем связались. Но ты все-таки не теряй бдительность.

Мы вернулись домой, поцапались с Прошкой, который имел дерзость выговорить нам за долгое отсутствие, и сообщили ему добытые с таким трудом сведения о Гелиной карьере.

— Вы с ума сошли? — воскликнул Прошка. — Как я вам попаду в телецентр? Туда же вход только по пропускам!

— Ничего, справишься, — подбодрила я его. — Ни за что не поверю, будто в Москве существует место, куда ты не просочишься. Даром, что ли, у тебя в подружках числится половина женского населения столицы?

Грубая лесть сработала. Прошка, понятное дело, еще поворчал для виду, но потом удалился в мою спальню кому-то звонить, а вскоре, весело насвистывая себе под нос, отправился на штурм неприступной Останкинской башни.

Я сменила его у аппарата и позвонила Обухову. Голос Евгения Алексеевича был невеселым, но мне собрат во собаколюбии вроде обрадовался, на мою попытку напроситься в гости отреагировал благосклонно и даже не выказал неудовольствия, когда я сообщила, что приеду с другом. Что значит воспитание!

И мы с Лешей поехали с очередным визитом. Евгений Алексеевич принял нас тепло, но приветливость хозяина показалась бледной тенью радушия на фоне буйного восторга сэра Тобиаса. Пес прыгал, вертелся волчком, припадал на передние лапы, повизгивал и молотил хвостом по табурету, который от этого с грохотом перевернулся. И я в который раз подумала, что, создавая человека, Бог Отец, наверное, пребывал в скверном расположении духа, ибо накануне израсходовал весь творческий запал на собаку.

Хозяин провел нас в единственную комнату, усадил за круглый стол, застланный вышитой скатертью, и ушел на кухню заваривать чай. Мы с Лешей тем временем изумленно озирались по сторонам. Обе длинные стены комнаты были целиком заняты книжными стеллажами. Сразу за дверью у короткой стены стоял книжный шкаф. Над письменным столом у окна висели три книжные полки. В углу, сбоку от стола стояла древняя этажерка с книгами. Не считая круглого стола в центре, нескольких стульев и сложенного кресла-кровати, другой мебели в комнате не было. Куда хозяин складывал постельные принадлежности, белье, одежду и посуду, оставалось загадкой, ведь квартира была однокомнатная.

Часть загадки разрешилась, когда Евгений Алексеевич вернулся с большим расписным подносом в руках. На подносе теснились чашки с блюдцами, заварной чайник, сахарница, молочник (все воскового фарфора), вазочка с конфетами (филигранная), вазочка с печеньем (хрустальная) и плошка с халвой (фаянсовая). Стало быть, посуда в этом доме хранилась на кухне. Но тайна хранения прочих вещей осталась неразгаданной.

Хозяин поставил поднос, сходил за чайником и с некоторым смущением спросил, не соглашусь ли я разлить чай. Я удивилась, но припомнила, что некогда сия обязанность лежала исключительно на хрупких женских плечиках, и, если в доме не было хозяйки, ее роль переходила к одной из гостий. Складывалось впечатление, что господин Обухов прибыл к нам из прошлого (или позапрошлого?) века.

— Вы — историк, Евгений Алексеевич? — полюбопытствовала я, разливая заварку.

Он застенчиво улыбнулся.

— Неужели это заметно? Ах да, книги! Да, моя специальность — политическая история XVIII века. А мой личный пунктик — Елизавета Петровна. Поверите ли, история обошлась с ней крайне несправедливо. Начиная с екатерининских времен мои коллеги изображают ее пустой вздорной барынькой, таскающей за косы своих фрейлин и обожающей костюмированные балы. А между тем дочь Петра была личностью, и личностью выдающейся. Знаете, когда гвардейцы поддержали ее притязания на престол, они взяли с цесаревны слово, что она отменит смертную казнь. И за все годы своего правления Елизавета Петровна не казнила ни единого человека. Представляете, императрица, облеченная всей полнотой власти, — и так верна своему слову! Вот вам и вздорная барынька. А уложения о дворянстве? Всю честь история приписала Екатерине, а напрасно. Разработаны они были Шуваловым, фаворитом Елизаветы, при всяческом содействии последней. Это ее, а не порочную… принцессу Ангальт-Цербстскую следовало бы называть Великой… Ах, простите великодушно, я забылся. Всегда так — заговорю о любимом предмете и не могу остановиться. А ведь вас привело ко мне вовсе не желание послушать мои сетования на историческую несправедливость. М-да… этот прискорбный случай. Олегу только-только исполнилось тридцать. Молодой, красивый… Но смерть не выбирает… М-да!

— Евгений Алексеевич, если вам не трудно, расскажите, пожалуйста, что произошло вчера после того, как мы расстались.

— Да-да, конечно. Пришел Владимир Алексеевич, наш участковый… Попросил у меня плоскогубцы, чтобы открыть дверь, не касаясь ключа пальцами. Мы вошли в квартиру… Олег лежал на постели, на боку, колени у груди… Мертвый. Владимир Алексеевич вызвал коллег.

— А почему не врача? Как он понял, что это не естественная смерть? На теле были какие-то следы насилия?

— По-моему, нет. Не знаю, я… э… не разглядывал покойника. Но крови не было. И на удушье не похоже. Думаю, Владимир Алексеевич заподозрил неладное из-за ключа. А врач потом тоже приехал, но меня к тому времени уже отпустили.

— А когда наступила смерть, вы не знаете?

— Точно не знаю, но недавно. Лицо было… э… чистым, без пятен. Да и потом, я слышал его, Олега… Третьего дня там, наверху, играла музыка, в ванной лилась вода…

— Третьего дня — это позавчера? А когда вы его слышали? Утром? Днем? Вечером?

— Меня уже Владимир Алексеевич пытал. Не могу припомнить. Я ведь за временем не слежу, работаю дома, за письменным столом. Вместо часов у меня — сэр Тобиас. Вроде бы доносились сверху какие-то звуки, когда мы вернулись с вечерней прогулки, но поручиться не поручусь.

— А как выглядела квартира? Вы не заметили какого-нибудь беспорядка?

— Помилуйте, Варвара, я не присматривался. И дальше комнаты не ходил. Думаю, мне бы бросилось в глаза, если бы там был разгром или, напротив, идеальный порядок. А раз я ничего не заметил, значит, комната, скорее всего, выглядела обычно… э… если не считать мертвого тела.

— Евгений Алексеевич, мне неловко вас просить, но нам очень важно знать, от чего умер ваш сосед. Вы не могли бы позвонить участковому и осторожно навести справки? Ваше любопытство покажется ему естественным, ведь вы, можно сказать, участник событий.

— Да-да, я понимаю… Вам нужно знать, ведь кто-то пытался заманить вас к Олегу… Хорошо, я позвоню.

Было заметно, что Обухову очень не хочется этого делать. Он двинулся к телефонному аппарату с энтузиазмом пациента, подходящего к зубоврачебному креслу, несколько раз его палец срывался с диска, и номер приходилось набирать заново. Когда участковый ответил, Евгений Алексеевич долго мялся и экал, прежде чем выдавил из себя простой вопрос, потом нескладно и невразумительно пытался объяснить причину своего любопытства. Словом, исполнение моей просьбы ему дорого обошлось, но он мужественно прошел испытание до конца, даже не попытавшись увильнуть. А ведь мог, к примеру, набрать абстрактный номер и сказать нам, что участковый ушел в отпуск и вернется через месяц. Нет, не зря на меня вчера снизошло это чистое светлое чувство!

— Олега отравили. Предположительно, опоили снотворным в сочетании с чем-то еще, — сообщил Евгений Алексеевич, положив трубку. — Я… э… не осмелился расспрашивать. Видите ли, Владимир Алексеевич сразу сказал, что убийства не в его компетенции, и подробности ему неизвестны.

Подавив вздох, я рассыпалась в благодарностях, а потом попробовала потянуть за другую ниточку.

— Расскажите нам немного об Олеге. Вы хорошо его знали?

— Не очень. Он переехал сюда примерно пять лет назад, и поначалу мы только здоровались. Правда, потом познакомились поближе — из-за протечки. Мне залило ванную и уборную, а Олег был настолько любезен, что сам нанял мастеров и оплатил ремонт. После этого случая он иногда захаживал, а несколько раз приглашал меня к себе. Шутил, что нам, старым холостякам, нужно держаться друг друга. Но близко мы не сошлись, да оно и понятно, ведь у нас почти не было точек соприкосновения. Разные поколения, разные интересы, разные занятия…

— А чем он занимался? Где работал?

— Откровенно говоря, я не знаю. В какой-то фирме. Олег упоминал название, но, к сожалению, у меня на то, что не касается истории, совсем никудышная память, да и не было причины запоминать. Знаю только, что его профессия связана с финансами. Еще могу сказать, что на работе его ценили. Олег родом из Калуги, жилья в Москве у него не было, и после института ему несколько лет пришлось снимать углы. А потом фирма предоставила ему эту квартиру и разрешила выкупить ее в рассрочку, без процентов.

Новость о Калуге меня не обрадовала. Если понадобится пообщатся с родственниками Доризо, то на одну дорогу туда и обратно уйдет целый день. Мало нам Переславля! Хотя… родственников наверняка вызовут в Москву, только как их перехватить? На похоронах неудобно, к тому же похороны могут организовать в той же Калуге.

— Евгений Алексеевич, вам известно что-нибудь о родных или друзьях Доризо? У него часто бывали гости?

Обухов медленно покачал головой.

— Меня уже спрашивали вчера. В общих чертах я знаком с семейной историей Олега — довольно грустной, надо сказать. Но имен, адресов и каких-либо сведений, которые помогли бы найти его родных, у меня нет. Видите ли, родители Олега разошлись, когда ему было четыре года. И отец, и мать сразу завели новые семьи. Олега вырастила бабушка, она умерла э… два года назад. Отца после развода родителей он больше не видел. Мать изредка наведывалась, но отношения между ними сложились неважные. Олег не простил ей, что она его бросила. Вот все, что мне известно о его семье. Я не знаю даже, в каких городах живут его родители. Олег упоминал, что они покинули Калугу, разъехались в разные стороны. Отец, если не ошибаюсь, вообще перебрался из России куда-то то ли в Казахстан, то ли в Среднюю Азию. Хотя в девяностых годах, наверное, вернулся. Русские оттуда бежали тысячами… А что касается друзей, то тут я и вовсе не располагаю сведениями.

Мы с Лешей обменялись разочарованными взглядами. Но я решила, что сдаваться рано.

— А девушки у Олега были?

Евгений Алексеевич отчего-то смутился.

— Э… не знаю. Возможно, но я… Мне не хотелось бы заниматься досужими домыслами и прослыть старым сплетником.

— Евгений Алексеевич, вы — наша единственная надежда! Нам непременно нужно разыскать людей, близко его знавших. Дайте же нам хоть одну зацепку!

— Да-да, я понимаю… Только, боюсь, от меня вам не будет пользы. Несколько раз я сталкивался в подъезде с незнакомыми девушками, но, приходили они к Олегу или к кому-то другому, не знаю. Ведь я живу этажом ниже.

— Но мой вопрос о девушках определенно навел вас на какую-то мысль, — не отставала я.

— Э… не знаю, есть ли тут связь… Иногда Олег пропадал. На несколько дней, на неделю, бывало и на месяц… Видите ли, я «сова», работаю по ночам, ложусь под утро. А Олег вставал рано и э… шумно. Включал громкую музыку, стучал чем-то тяжелым, может быть, гантелями по полу. Порой мне мучительно хотелось спать, а его э… активность превращала мои старания заснуть в пытку. Утренняя тишина наверху была для меня благословением, и, естественно, я не мог ее не замечать. Однажды после такого периода тишины мы с Олегом встретились в парадном, и я без всякой задней мысли — просто хотел проявить вежливый интерес — спросил его: «Уезжали куда-то?» — Евгений Алексеевич запнулся и покраснел. — Э… Олег счел мой вопрос… э… неприятным и бесцеремонным. Точных его слов я не помню, только общую мысль: он-де считал, что интерес к частной жизни соседей — ислючительно женская черта. Тон у него был шутливый, но мне все равно показалось, будто он раздосадован. Тогда я подумал, что, наверное, затронул какую-то деликатную материю… Возможно, Олег проводил эти дни с дамой сердца.

«А возможно, и нет, — подумала я с горечью. — Да, немного же мы разузнали за этот визит. И куда теперь податься? Какими-то данными об убитом наверняка располагает милиция, но в милицию соваться нельзя. Другая возможность — опять-таки похороны. На них, наверное, будут и коллеги, и друзья, и родственники. Только вот, когда и где они состоятся, эти похороны?»

Я предприняла последнюю попытку:

— А из соседей Олег больше ни с кем не общался?

— Я не… — Евгений Алексеевич не закончил фразу. Голова, качнувшаяся было из стороны в сторону, замерла.

— Что? — не выдержала я, плюнув на бонтон.

— Э… несколько раз я видел Олега в обществе Инны, девушки из соседнего дома. Мы немного знакомы, у нее тоже собака — кроличья такса, Марьяша. Года три-четыре назад Олег оказывал ей знаки внимания. И, насколько мне дано судить, Инна принимала их благосклонно. Но потом у них что-то разладилось. Инна вышла замуж. В последнее время они даже не здоровались.

Это звучало не слишком обнадеживающе, но кончик ниточки мы, возможно, зацепили. Вряд ли Инна хранит фотографии бывшего возлюбленного или адреса его родных и друзей, но название фирмы, в которой он работал, вполне может вспомнить.

Я подала Леше сигнал «на выход», сердечно поблагодарила хозяина и извинилась за причиненное беспокойство. Евгений Алексеевич, похоже, искренне огорчился нашему уходу, но задерживать нас не решился.

— Э… могу я надеяться, что вы навестите меня как-нибудь потом, когда э… разгадаете загадку?

— Безусловно, — заверила я. — Я — ваша должница, Евгений Алексеевич. Когда мы закончим расследование, вы будете первым, кому я доложу о результатах. А вы, если не возражаете, расскажете мне подробнее о Елизавете Петровне. Кстати, я тоже не люблю Екатерину Вторую.

— Да? — оживился историк. — Позвольте спросить, почему?

— Я читала текст письма Петра Третьего. Письма, в котором он отказывается от престола и умоляет жену сохранить ему жизнь. И потом — Павел. Как можно относиться с симпатией к женщине, которая всю жизнь травила собственного сына?

— Да-да! Вы знаете, Павел всей душой любил первую свою жену и очень горевал, когда она умерла. Так вот, матушке Екатерине удалось отравить даже его скорбь. Она показала цесаревичу письма покойной, доказывающие, что Наталья Алексеевна, она же Вильгельмина Гессен-Дармштадтская, состояла в любовной связи с другом Павла Андреем Разумовским. Верх цинизма, не правда ли?

— Чудовищно! — с жаром согласилась я.

Преступные деяния современности, которые имели непосредственное отношение к моей скромной особе, тут же отошли на второй план, померкнув перед злодействами гнусной императрицы. Что такое заурядные убийства наших дней по сравнению, скажем, с выдающимся по своей подлости устранением княжны Таракановой или Иоанна Шестого?

Но Леша задушил в зародыше проснувшуюся во мне острую потребность перемыть косточки Катеньке.

— А где можно найти эту Инну? — бесцеремонно спросил он, не заботясь о связи с обсуждаемым предметом.

— Простите?.. — растерялся Евгений Алексеевич. — А-а! Да-да, конечно… Э… Инна живет вон в том белом доме. — Он показал рукой за окно. — Второй подъезд от ближнего к нам угла. Квартиры я, к сожалению, не знаю. Э… может быть, вы немного задержитесь? Инна скоро должна вывести Марьяшу. Маленьких собак, как правило, приходится прогуливать чаще — у них более интенсивный обмен веществ. Я буду поглядывать в окно и покажу вам Инну, когда они с Марьяшей выйдут.

Предложение звучало заманчиво, но я поборола искушение.

— Извините, Евгений Алексеевич, но лучше мы пойдем. Друзья будут волноваться, если мы исчезнем надолго. Но я обязательно напрошусь к вам в гости, как только эта история закончится.

— Буду вам рад, — просто сказал хозяин.

Мы тепло простились с сэром Тобиасом и покинули гостеприимный дом.

Разузнать номер квартиры, где жила Инна, нам удалось быстро. Первая же женщина, встреченная нами у второго подъезда, без всякого нажима выложила нужную информацию.

— Инна, хозяйка Марьяши? Как же, знаю! На пятом этаже живут, шестьдесят четвертая квартира. Не знаю только, она сейчас дома или гуляет где.

На удачу, Инна оказалась дома. Но удача была быстротечной и тешила нас не дольше минуты.

— Здравствуйте, — сказала я миловидной девушке, вышедшей на звонок, и повысила голос, чтобы перекричать заливистый лай. — Вы — Инна? Меня зовут Варвара. Я хотела бы поговорить с вами об Олеге Доризо…

Реакция была ошеломляющей. Во взгляде девушки (теперь я заметила, что глаза у нее заплаканные) полыхнула убийственная ненависть. Дверь перед моим носом захлопнулась.

Глава 11 

Дома мы отчитались о своих хождениях. Прошка, миссия которого, в отличие от нашей, увенчалась полным успехом, был отвратительно самодоволен, высокомерен и нагл.

— И это все, что вы накопали за полдня? Вдвоем?! Да-а, такими темпами мы бы и до зимы не управились. Бедный Генрих! Благодарите Бога, что у вас есть я!

— Чтобы Господь вконец на нас ополчился? — буркнула я. — Такую благодарность можно воспринять только как насмешку. Он явно послал нам тебя в наказание за грехи.

— Не думаю, — возразил Леша. — Грехи наши не настолько тяжкие.

— Вы просто завидуете моей ловкости! За каких-то три часа я не только проник в напичканный охранниками телецентр, но и выведал все подробности последнего Гелиного романа!

— Зачем? Собираешься продать жареные факты желтой прессе? Нас подробности ее интимной жизни не занимают. Нас интересовало только, где она сейчас прохлаждается.

Но, справедливости ради надо сказать, Прошка установил и это. По счастью, Анна Романовна ошиблась. Геля гуляла отпуск не под Переславлем-Залесским, а всего лишь под Сергиевым Посадом, меньше чем в полутора часах езды от Москвы. Прошкино шальное везение привело его прямехонько к девице, у которой Геля отбила кавалера. Несчастная девица, желая покрасоваться перед очаровательной подружкой, познакомила Гелену со своим завидным женихом и не успела оглянуться, как Геля мастерски провела замену: жених-то остался, а вот невеста выбыла из игры, уступив место более ловкой и опытной сердцеедке. Прошке не составило труда разговорить одураченную девицу — она жаждала излить миру свою горечь. В результате наш друг обогатился знаниями о подлости человеческой природы, подробной личной характеристикой Гелены и на закуску — сведениями о ее местонахождении. Еще в бытность свою невестой девушка не раз ездила с женихом на дачу к его друзьям — на ту самую дачу под Сергиевом Посадом, где отдыхала сейчас ее преемница.

И теперь Прошка раздувался от самодовольства, как воловья лягушка, я в бессильной злобе скрежетала зубами, Леша восседал на табурете со спокойствием Будды, только созерцал не пупок, а карту Московской области, Генрих еще сражался где-то с бюрократами, а Марк, обжаривая мясо на плите, молча что-то обдумывал. Но вот Марк сложил мясо в сотейник, сунул его в духовку, вручил нам с Прошкой ножи, доски и овощи для салата, и сам подсел к столу.

— Сергиев Посад — это, конечно, хорошо, но без выхода на окружение Доризо нам не обойтись, — объявил он. — Даже если выяснится, что Гелена на днях уезжала с дачи, это еще не доказательство ее причастности ни к убийству, ни к истории со звонком. По нашей версии, звонившая вообще могла не знать Доризо. Она действовала по указке убийцы, а убийцу надо искать среди знакомых жертвы.

— Коли так, то Гелене вообще не нужно было уезжать с дачи, — заметил Леша, оторвавшись от карты. — Позвонить она могла и с сотового.

— Правильно, — согласился Марк. — Но поговорить с ней все равно нелишне. Если убийца использовал ее вслепую, она наведет нас на его след. Но в это слабо верится. Он же не дурак и понимал, что звонок непременно приведет милицию или Варвару к Гелене.

— Тогда твоя гипотеза, будто убийца получил сведения обо мне от Гелены, не выдерживает критики, — сказала я. — Звонок должен был заманить меня в квартиру, где я обнаружила бы труп Доризо, так? Видимо, автор комбинации рассчитывал, что я попаду в лапы следователей либо сразу, если вызову милицию сама, либо позже, когда на меня укажут свидетели и сфабрикованные улики. Как только до меня доберутся, неизбежно всплывет имя Гелены. Если она признается, что кто-то расспрашивал ее обо мне, то, во-первых, рухнет замысел преступника подставить меня, а во-вторых, милиция получит его описание, после чего им не составит труда найти нужное лицо среди знакомых убитого.

— Да, — поддержал меня Леша. — В свете твоей же версии, Марк, получается, что Гелена никакого отношения ко всей этой истории не имеет. И звонила не она, и сведения о Варьке убийца раздобыл не у нее.

Марк явно намеревался оспорить наш вывод, но не нашел контрдоводов и неохотно признал, что утром погорячился, доказывая, что Гелена — самый подходящий источник информации для убийцы.

— Тем более нам нужны знакомые Доризо, — быстро добавил он, лишив нас редкой возможности посмаковать его признание. (Марк, как известно, не ошибается, а если все-таки ошибается, то все равно прав.)

— Нужны-то они нужны, да где их взять? — проворчала я. — Видно, придется дожидаться похорон, а когда они состоятся — бог ведает. Может, плюнуть на последствия и пойти в милицию? Вдруг там оценят мою добрую волю и снимут с меня подозрения?

— Добрую волю там оценивают при явке с повинной, — изрек Прошка. — На меньшее ментов не купишь.

— Забудь про милицию, — поддержал его Марк. — Тем более что мы так и не узнали, какие улики против тебя подбросил убийца, а он непременно должен был их подбросить, если собирался тебя подставить. По той же причине мы не можем себе позволить дожидаться похорон — нужно действовать, пока оперативники до тебя не добрались.

— И что же ты предлагаешь? Обратиться к дипломированным ясновидцам? Дать объявление в газету «Из рук в руки»?

— Ты что, нарочно дурочкй прикидываешься? — рассердился Марк.

— Нет, это ее естественное состояние. Прикидывается она как раз умной, только не слишком умело, — оклеветал меня Прошка.

— Ах вот как! — взвилась я. — Тогда быстро объясни мне, умник, как нам выйти на людей, в кругу которых вращался покойный? Может быть, через психопатку Инну? Бог вам в помощь! Лично я не желаю общаться с этой сдвинутой дамочкой.

— Ты уверена, что она сдвинутая? — спросил Марк.

— А как еще можно объяснить ее поведение? Тебе придет в голову без всяких объяснений захлопнуть дверь перед носом человека, которого ты впервые видишь? Заметь, я ей не грубила, не угрожала! Всего лишь высказала пожелание поговорить о ее знакомом. Если ей не хотелось, могла об этом просто сообщить.

— На себя посмотри! — посоветовал Прошка. — Ты свою дверь не захлопываешь, а вообще не открываешь, и все равно не признаешь, что это патология.

— Не открыть дверь — это не оскорбление. Если ты идешь с визитом в чужой дом без предварительной договоренности с хозяином, то должен быть готов к тому, что не застанешь его дома или попадешь в неудобное время, когда тебя не смогут или не захотят принять. А захлопнуть дверь перед носом, ни слова ни говоря, — это все равно, что плюнуть человеку в лицо. Без всякой причины. Нет, у этой Инны в голове явно винтика не хватает! И не одного. Я к ней больше на пушечный выстрел не подойду.

— Тебе никто и не предлагает, — сказал Марк. — Пусть ею займется Прошка.

— Это на здоровье! Пусть прищемит ему нос, может, наш хвастун перестанет наконец его задирать.

Прошка приосанился.

— Посмотрим, как ты запоешь завтра, когда я вернусь с победой!

— Не завтра, а сегодня, — уточнил Марк. — Сейчас только без пяти шесть. Отправишься через часок и как раз поспеешь к вечернему собакогулянию.

— Я есть хочу! — возмутился Прошка.

— И поесть успеешь. Мясо будет готово через двадцать минут. Варька, звони Обухову, попроси его показать Прошке девицу. Ему все равно выгуливать пса, пусть погуляют, пока она не покажется.

— Я устал! — продолжал ныть Прошка. — Почему на меня всегда сваливают самую тяжелую работу? Поезжай сам!

— Я поеду в Сергиев Посад. Ты же отказался встречаться с Геленой.

— Сегодня? — удивилась я. — Но туда же добираться часа два. Когда же ты вернешься? Лучше отложи до завтра.

— Вот именно! — обрадовался Прошка. — Давайте все отложим на завтра. Утро вечера мудренее.

— А что такое, по-твоему, утро? — полюбопытствовала я. — Время между полуднем и пятнадцатью ноль-ноль, когда ты обычно изволишь отверзать сомкнуты негой взоры?

— Вот ехидна! Это поклеп! Я в жизни не…

— Мы знаем, — оборвал его Марк. — Ты в жизни не смыкал глаз и не размыкал уст. Все, обсуждение закрыто. Сейчас поедим, потом я еду в Посад, Прошка — к Инне, а ты, Варвара, разузнаешь все, что можно, о бывших одноклассницах. Если Гелена не выманивала тебя на место преступления, значит, это сделала одна из них. Я уже не считаю, что преступник уговорил позвонить тебе первую попавшуюся девицу.

— Почему?

— Из-за первого звонка. Кто-то сымитировал голос твоей подруги, и настолько достоверно, что ты не заподозрила подвоха. Воспроизвести незнакомый голос и манеру речи с чужих слов невозможно. Нужно знать человека лично или, по крайней мере, слышать его. И во втором случае — то же самое. Хоть ты и утверждаешь, что узнать Гелену было невозможно, но, будь у голоса совсем другой тембр, ты бы заметила.

— Для того чтобы знать голос человека, не обязательно учиться с ним в одном классе, — высказался Леша.

— Но предположение весьма вероятное, — поддержала я Марка. — Во всяком случае, сведения о моих школьных друзьях-недругах злодей определенно получил от моих же одноклассников, больше не от кого.

— Ладно, в любом случае попытка — не пытка, — все еще с сомнением согласился Леша.

Собирать сведения о бывших соученицах я решила самым простым и приятным способом — снова наведаться в гости к Надежде. Леша мой план решительно одобрил.

Мы выбрали удачное время для вечера воспоминаний. Беспокойное Надькино семейство пребывало на даче, Павлушка, погуляв во дворе, посмотрел телевизор и лег спать. Нас никто не дергал, не отвлекал, и посидели мы славно. В результате посиделок выяснилось следущее.

Из шестнадцати девиц, учившихся в классе, пятеро уехали за рубеж на ПМЖ, одна вышла замуж за военного и махнула куда-то к Китайской границе. Еще одна умерла от прободения язвы, и, за вычетом Надежды с Геленой, оставалось семь. С тремя из них Надежда общалась более или менее регулярно и снабдила нас не только адресами и телефонами, но и некоторыми подробностями их биографий.

— Ленка Митина и Татка Козельская работают в Парагвайском посольстве… или в Уругвайском, черт их разберет. Помнишь Митину, Варька? Такая плавная, медлительная девица с коровьими глазами…

— С белыми бровями? — припомнила я. — Колода?

Надька, не одобрявшая школьного обычая награждать сотоварищей кличками, поморщилась.

— Сама ты — Сушка! Ну да, она. Только теперь у нее брови не белые, красит, должно быть. Кстати, Колода она, может, и Колода, а страсти вокруг нее кипят африканские. Точнее, латиноамериканские. Мне Татка рассказывала: года два назад у них в посольстве разразился скандал. За Ленкой начал ухлестывать некий Энрико. По рассказам, красавчик — глаз не отвесть. Ленка его не то чтобы поощряла, это было бы для нее чересчур трудоемким делом, но и не возражала против его ухаживаний.

— Все ясно! Возражения истощили бы последние ее жизненные силы, — вставила я.

— Наверное, — согласилась Надька. — Так вот, на посольском приеме в честь какого-то национального праздника Ленкин муж — он у нее хоть и не латиноамериканец, а темпераментом с кем хочешь поспорит, — схватился за нож. Красавчик Энрико — ну, ему сам бог велел — за другой. Самое смешное, что ножи были столовые, с тупыми концами. И тем не менее переполох поднялся страшный. Ленка, по словам Татки, осталась единственной, кто в этом бедламе сохранил полное спокойствие. Она даже бокал из рук не выпустила. Стояла над копошащейся кучей-малой, потягивала вино и меланхолично бубнила: «Фи, мальчики, какие глупости…» Энрико после инцидента выперли на родину, Ленкин муж запил, а сама Ленка по-прежнему восседает за секретарским столом во всем блеске своего величия, точно сфинкс среди песчаных бурь.

— А Татка как поживает? — поинтересовалась я.

— Татка все такая же смешливая и легкомысленная. Побывала замужем, родила дочь. Через три года развелась с мужем. Зануда, говорит. Подбросила ребенка родителям и живет в свое удовольствие. Семейное счастье ее больше не привлекает. А вот Венька… ты помнишь Веньку?

Я напрягла мозги и выудила из дальнего угла памяти образ хрупкой темноглазой девчонки с толстенной косой до пояса. Венера Алавердиева. Обидчивая, нервозная особа с претенциозным до нелепости именем. Разумеется, в классе ее дразнили Спирохетой. Прозвище страшно травмировало Веньку. Кстати, оно ей вовсе не подходило. Венька была совсем не бледной и очень красивой: влажные темные глаза-маслины, пушистый нимб вокруг удлиненного смуглого лица — это вьющиеся волосы упрямо выбивались из косы и клубились над головой темным облачком.

— Помню, — сказала я. — И что Венька?

— Она тоже первый раз вышла замуж неудачно. За правоверного мусульманина, который потребовал, чтобы она бросила работу. Венька преподает испанскую литературу в ин-язе. Естественно, ей очень не хотелось уходить, но она согласилась. Только выпросила у мужа разрешение подождать с увольнением до тех пор, пока у них не наметится ребенок. А ребенок все не намечался и не намечался. Муж обвинил Веньку в бесплодии и начал распускать руки. Она потратила прорву времени на врачей и в конце концов принесла ему справку, что у нее все нормально — детей она иметь может. Тут ее правоверный вообще потерял рассудок. Избил до полусмерти — так ему не понравился намек на его неспособность завести потомство. Венька выписалась из больницы и развелась. Родители не одобрили развод, и пришлось ей некоторое время пожить у меня. А потом она снова вышла замуж, и теперь счастлива. Ждет уже второго ребенка, и муж не требует, чтобы она бросила работу. Наоборот, сидит с первым малышом, когда Венька ходит в институт. Знаешь, Варварка, делай со мной, что хочешь, но я не поверю, будто кто-то из этих троих девиц пытался подвести тебя под монастырь.

— Ладно, учту твое мнение, — пообещала я. — Но все равно мне придется с ними повидаться, хотя бы, чтобы раздобыть координаты остальных.

— Я могу им позвонить, — предложила Надежда.

— Спасибо, Надюш, но лучше я сама. И не позвоню, а явлюсь пред их ясные очи. Мне нужно увидеть первую непосредственную реакцию на себя. Если, вопреки твоему мнению, наши девицы все-таки причастны, они как-нибудь себя выдадут — при условии, что я появлюсь внезапно, как снег на голову. Не беспокойся, Надежда, невиновные наверняка отреагируют на меня адекватно. Только придумай для меня убедительный предлог, чтобы оправдывать мой внезапный к ним интерес.

— Да запросто! У нас ведь скоро юбилей.

— Мать честная, и правда! — ужаснулась я. — Так, глядишь, и старость незаметно подкрадется. Но это ведь будущим летом — далековато для моих целей. Кто поверит, что я начала развивать активность за десять месяцев до события?

— Чепуха. Скажи, что хочешь сделать большой юбилейный альбом вроде выпускного. И собираешься поместить туда не только фотографии, но и краткие жизнеописания. Такая работа требует времени, и никто не удивится, что ты взялась за нее заранее.

— Насчет фотографий ты хорошо придумала, — одобрила я. — Можно будет подсунуть их знакомым убиенного — глядишь, кого-нибудь признают.

— Дерзай, — разрешила Надежда. — Для почина могу предложить тебе свою.

Я опешила.

— Ты что, Надька, рехнулась? Ты думаешь, я и тебя подозреваю? Да разве я пришла бы к тебе в таком разе?

— Все равно возьми, — настаивала она. — Вдруг девицы поинтересуются, откуда у тебя их адреса. Ты же сошлешься на меня, верно? Стало быть, моя фотография должна быть у тебя в первую очередь. Для достоверности.

Сытые и довольные, возвратились мы домой, где маялся голодный и встревоженный Генрих.

— Хоть бы записку оставила! — упрекнул он меня, узнав, чем мы занимались. — А то прихожу — никого нет. Куда подевались — неизвестно. Мне кусок в горло не лезет.

Я виновато потрусила на кухню разогревать ужин.

Мы сидели за столом, внимая умиротворенному Генриху, который живописал свою одиссею по кабинетам столоначальников, когда наши посиделки прервал приход Прошки. Он явился мрачный, злой и со свертком под мышкой. Генрих бросил единственный взгляд на его угрюмую физиономию и позвал:

— Садись перекуси со мной.

— Не хочется, — буркнул Прошка из прихожей.

Я чуть не свалилась с табурета. Прошка, отвергающий предложение перекусить, — феномен столь же дикий, как церемониймейстер, ковыряющий в носу на приеме у английской королевы.

— Немедленно вызываю «скорую»! — объявила я.

— Себе вызывай! — огрызнулся Прошка.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — вкрадчиво поинтересовался Генрих.

— Превосходно.

— А чего же тогда такой мрачный?

— Штаны не налезают! — Прошка с досадой швырнул сверток на галошницу. — Левисы! Только в мае купил. Сидели как влитые, а теперь…

— Ничего, сейчас налезут, — пообещала я, закатывая несуществующие рукава. — Я тебе такой массаж устрою, мигом пять кило скинешь! Какого черта ты нас пугаешь? По-твоему, нам без тебя переживаний мало?

— А по чьей милости их много? — тут же воспрял Прошка. — Кто виноват, что твой путь устлан трупами, а вокруг рыщут легавые? Еще бы им не рыскать! Пусть у них мозжечок вместо мозга, но даже мозжечком нельзя не дотумкать, что твоя изоляция обеспечит небывалый спад преступности. Не понимаю, зачем мы суетимся, пытаясь тебя выгородить?

— Что-то я не замечала, чтобы ты пытался меня выгородить. Вчера, к примеру, ты вовсю убеждал опера в моей кровожадности. А сегодня, похоже, моя судьба вообще перестала тебя волновать. Ясное дело, штаны, не налезающие на растолстевшую задницу, — куда более достойная причина для тревоги!

Увидев, как Прошка наливается дурной кровью, Леша с Генрихом мастерски перевели стрелку на безопасную колею под самым носом разогнавшегося локомотива.

— А с какой стати ты вспомнил о джинсах сейчас, если купил их в мае? — спросил Леша. — Ты что, заезжал домой?

— Браво, Лешенька! — восхитился Генрих, подключаясь к операции. — Блестящий пример гениальной дедукции! Куда там Шерлоку Холмсу с его жалким лепетом: «Вы встали рано и ехали до станции на двуколке…» Про двуколку любой дурак догадался бы. А вот где Прошка взял штаны, купленные два месяца назад, это вопрос вопросов.

— Вопрос не в этом, — счел нужным объяснить Леша. — Вопрос в том, зачем его понесло домой, если ему нужно было в противоположную сторону?

— И вовсе не в противоположную, — проворчал Прошка. — То есть, может, и в противоположную, но крюк совсем небольшой — это же одна линия метро. А домой я поехал специально за штанами. Ваша Инна заткнет за пояс десять царевн-несмеян. Уж я бисер метал, метал — хоть бы улыбнулась! И молчит, как в рот воды набрала. Ну, не совсем молчит, но твердит одно и то же на разные лады: «Простите, мне нужно побыть одной».

Я не могла упустить такой случай: зазнайку следовало поставить на место.

— А хвастал! «Завидуете моей ловкости! Посмотрим, как вы запоете, когда я вернусь с победой!» Ну и где она, твоя победа?

— Я сражался, как лев! — Прошка ударил себя в грудь. — На моем месте сник бы сам Дэвид Копперфильд. А я все-таки вырвал у девушки разрешение прийти завтра. Ну, не совсем разрешение, но под конец она почти не возражала. Посмотрел бы я на того, кто сумеет достичь большего!

Мы переглянулись и помолчали.

— Я все-таки не понимаю, при чем тут штаны? — гнул свою линию Леша.

— Вероятно, он решил завтра предстать перед Несмеяной во всем их блеске, — предположил Генрих.

— Но зачем тащить их сюда, если еще дома выяснилось, что они малы? — спросила я.

— Может, утром сойдутся? — Прошка посмотрел на нас с робкой надеждой, словно его воссоединение с любимыми штанами зависело от нашей доброй воли.

— Может, и сойдутся, — с сомнением сказал Леша. — Только зачем это тебе, если ни сесть, ни вздохнуть ты уже не сможешь?

— Значит, придется сесть на диету, — обреченно выдавил из себя Прошка.

Мы переглянулись с беспокойством.

— Ты уверен, что и правда хорошо себя чувствуешь? — спросил Генрих деланно небрежным тоном.

— Прошка, неужели эта чокнутая произвела на тебя такое неизгладимое впечатление? — воскликнула я. — Не припомню ни одну девицу, ради которой ты шел на такую жертву!

— Неужели ты думаешь, что я буду голодать ради какой-то фифы?

— Так ты ради Варьки, да? — осенило Генриха. — Чтобы ей помочь?

— Спятил?! — изумился Прошка. — Из-за Варьки! Скажешь тоже.

— Но тогда почему?

— Потому что эти джинсы обошлись мне в сто долларов!

Марк вернулся в первом часу ночи, усталый и раздраженный. После того как всем нам влетело по первое число (не спрашивайте за что; Марк всегда найдет причину для праведного негодования), он соблаговолил сообщить нам, что поездка его оказалась напрасной. Он попал на дачу в разгар пьянки. Гуляки уже набрались до бровей, никому и в голову не пришло поинтересоваться причиной его появления. Хозяин тут же вручил незваному гостю стакан, налитый до краев водкой, и потребовал, чтобы Марк выпил «штрафную». К счастью, он был не в состоянии проследить за исполнением своего требования. Марк разыскал Гелену, которая бродила по участку в простыне на голое тело, с бутылкой пива в руках, и попытался завязать с ней разговор. Напрасный труд. Она таращилась на него стеклянными глазами и мерзко хихикала. Может быть, в конце концов ему удалось бы пробиться к ее сознанию (хотя он сомневался), но его лишили попытки. Откуда-то материализовался ее жених с полотенцем на чреслах и с ходу полез драться. Марк отступил в сторону, и жених тут же растянулся во весь рост на земле. Гелена истошно завизжала. Марк не стал дожидаться продолжения и ретировался.

— Выходит, ты провел там всего несколько минут. Почему же тогда так поздно вернулся? — удивился Леша.

— Беседовал с соседями.

— Что-нибудь выяснил?

— Немногое. Хозяева дачи, Гелена с женихом и еще одна парочка приехали первого вечером. Ночь прошла тихо — видно, народ притомился с дороги. Зато второго компания развернулась вовсю: шашлыки, выпивка, музыка, пляски, визг… В общем, полная программа отпускных развлечений. Гудели до трех часов ночи. Соседи думали, что назавтра они и до вечера не прочухаются, ан нет — Гелена с женишком спозоранку отправились за грибами. И даже чего-то набрали. С грибной охоты они вернулись хорошо за полдень, к этому времени пробудились остальные участники пирушки. Компания дружно опохмелилась, ожила и устроила буйные игрища, закончившиеся очередной попойкой. Но, похоже, гуляли без прежнего размаха. Во всяком случае, четвертого утром приятное общество в полном составе собралось с силами и двинуло в монастырь на раннюю службу, после которой шатались по городу, а к обеду вернулись к привычному образу жизни.

— Короче говоря, ты намекаешь, что ни третьего, ни четвертого Гелена мне не звонила?

— Позвонить-то она могла — хотя бы со своего сотового. Правда, четвертого церковная служба закончилась около десяти, а тебя подняли звонком в восемь, но соседка, видевшая компанию в монастыре, не наблюдала за ней неотрывно. Народу на службе было много, Гелена вполне могла выскользнуть на минутку из церкви, позвонить и незаметно вернуться на место. Непонятно только, откуда она узнала о смерти Доризо, если никуда не отлучалась? Доризо скончался в ночь с третьего на четвертое. Значит, отравили его, скорее всего, третьего вечером. Гелена в это время перемещалась по местности преимущественно зигзагами. Даже если убийца позвонил ей и дал инструкции, что само по себе сомнительно, она вряд ли была в состоянии их понять. Нет, я склоняюсь к мысли, что Гелену можно исключить. Пора прощупать других твоих одноклассниц. Вы разузнали адреса?

Я отчиталась за нас с Лешей, потом доложился Прошка. Схлопотав очередной нагоняй, все получили наряды на завтра. Нам с Лешей предстояло навестить тех моих соучениц, чьи адреса уже удалось раздобыть, и собрать сведения об остальных. Прошке дали вторую попытку окрутить Инну, а Генриха было решено отпустить домой — после очередного сеанса общения с бюрократами, разумеется.

— Но почему? — обиделся Генрих. — Я тоже хочу чем-нибудь помочь!

— Успеешь, — успокоил его Марк. — Вот раздобудет Прошка информацию о связях Доризо, а Варвара — портреты своих девиц, тогда и наступит твоя очередь. А пока есть возможность, повидайся с домочадцами. Еще неизвестно, когда им удастся обнять папочку в следующий раз.

— А чем будешь заниматься ты, Марк? — с подозрением осведомился Прошка. — Если для тебя не нашлось дела, я готов уступить тебе Несмеяну.

— Спасибо, но ты уж как-нибудь сам. Я попробую подобраться к следователю, ведущему дело Доризо. Нужно все-таки выяснить, как именно он погиб. Где был яд, какой, когда он его принял. Но главное — надо узнать, какие улики оставил убийца. Точнее, оставил ли он наводку на Варвару.

— Как, интересно, ты собираешься разговорить следователя? — полюбопытствовала я. — Во-первых, он не имеет права разглашать служебную тайну, а во-вторых, не привлечет ли твой нездоровый интерес к делу Доризо внимание к тебе и твоему окружению? Тут-то следователь до меня и доберется.

— Я не намерен расспрашивать его лично. У меня есть знакомый журналист, а у него полно приятелей, в том числе один криминальный репортер. Вот его-то я и попытаюсь натравить на следователя.

Глава 12 

Следующий день начался для нас с Лешей неудачно. Чувство долга пробудило его в несусветную рань, но это бы еще ладно. Леша вообще-то «жаворонок» и просыпается с рассветом даже и не по велению долга. Неприятности начались, когда упомянутое чувство заставило его растолкать меня. В принципе, я человек мирный и спокойный, но не в семь же часов утра! Леша стойко перенес все, что за этим последовало, ни разу даже не вспылив в ответ, а когда я прервалась, чтобы немного отдышаться, терпеливо объяснил, что сегодня вообще-то рабочий день и, если мы хотим управиться со всеми визитами за ближайшие сутки, неплохо бы приступить к делу с утра, до того, как все трудящиеся гражданки уйдут на работу. В итоге мы выскочили из квартиры, даже не глотнув кофе.

И конечно же, совершенно напрасно. Дома у Татки мы уже никого не застали, а заспанный муж экс-Митиной объяснил, что парагвайское посольство открывается в восемь утра и Леночке приходится выходить в семь пятнадцать. Кто бы мог подумать, что латиноамериканцы — такие ранние пташки! Вот и верь после этого байкам об их лени и беззаботности.

С Венькой Алавердиевой (то есть теперь уже, наверное, не Алавердивой, но мне ее новая фамилия неизвестна) нам повезло еще меньше. Открывшая нам немолодая дама (по всей видимости, ее вторая свекровь), сообщила, что Венера с семейством отдыхает в палаточном лагере где-то на острове под Самарой и вернется во второй половине августа. Я поблагодарила даму и уже повернулась, чтобы уйти, но Леша, мозги которого по утрам работают лучше, догадался спросить, когда они уехали. Выяснилось, что семейство отчалило 15 июля.

— Думаешь, подозрения с Веньки можно снять? — спросила я, когда мы вышли на улицу.

— С большой степенью вероятности, — ответил Леша. — Она же там с мужем и ребенком. И далеко это. Едва ли она отлучалась на несколько дней в Москву. Позвонить с какого-то острова тоже небось непросто. И ты бы заметила, если бы звонок был иногородним.

— Я не слышала звонка. Меня разбудили уже рыдания.

— Да, но звонившая не могла на это рассчитывать. Поняв, что эта якобы Гелена звонит по межгороду, ты не поверила бы, что ее надо спасать в Москве.

— Логично. Но она опять-таки могла позвонить с сотового, тогда я не поняла бы, где она находится. Знаешь, по-моему, нам лучше вернуться и справиться о сотовом телефоне. Не то чтобы Венькина кандидатура кажется мне самой подходящей, но лучше развеять все сомнения. Заодно и фотку для лжеальбома попросим. Все равно идти сейчас больше некуда. До закрытия посольства еще прорва времени.

Мы вернулись, узнали, что сотового телефона в семействе не было сроду, и разжились двумя Венькиными снимками — свадебным и иконоподобным, для коего Венера позировала с младенцем на руках.

— Ну и что теперь? Домой? — спросила я, укладывая трофеи в сумку.

— Я бы съездил к посольству, — сказал Леша. — Если рабочий день начинается в восемь, то скоро должен быть перерыв на обед.

Через полчаса нашей вахты у ворот посольства из стеклянной будочки вышел милиционер и сурово попросил нас предъявить документы. Исполнив его просьбу, мы благоразумно отлепились от ворот и отправились на променад по переулку. Туда-сюда, туда-сюда, с размеренностью часового маятника. Еще минут через сорок наше терпение было вознаграждено. Из калитки перед стеклянной будкой плавно и неспешно, как морская волна при спокойном ветре, выплыла рослая блодника, а вслед за ней — круглолицая шатенка с веселыми кудряшками, подрагивающими словно бы в радостном нетерпении.

— Это они, — бросила я Леше, и мы прибавили шагу.

Но встреча обманула мои ожидания. Никто не схватился за сердце, не побледнел, не охнул, не упал в обморок, не задрожал крупной дрожью. В каре-зеленых глазах Татки на миг мелькнула озадаченность, потом вспыхнуло узнавание, удивление, радость — словом, все, что положено при неожиданной встрече с давно забытой приятельницей. Серые глаза экс-Митиной остались безмятежными от начала и до конца. Я бы не поручилась, что она вообще меня узнала.

— Варька! Какими судьбами? — воскликнула Татка. — Или ты случайно проходила мимо?

— Нет, не случайно, я искала вас.

Я напомнила им о грядущей круглой дате и поведала об идее юбилейного альбома.

— Здорово! — обрадовалась Татка, потом посмотрела на меня с некоторым недоумением. — Слушай, но ты же вроде с нами не заканчивала?

— Не заканчивала, — подтвердила я. — Альбом — это Надькина идея. Но ты же знаешь: Надежда обременена многочисленным потомством. Вот я и вызвалась ей помочь.

— Молодец, Клюева! Ты — настоящий товарищ, — похвалила Татка. — Или ты уже не Клюева? — Она стрельнула глазами в стоящего рядом Лешу.

— Клюева, Клюева, — успокоила я. — Это мой университетский друг. Леша. Он приглядывает за мной, чтобы я не впуталась в очередную неприятность. У меня, понимаете ли, обнаружился дар влипать в скверные истории.

Намек пропал втуне. Ни одна из дев не насторожилась. Татка явно была заинтригована. Она открыла рот, видимо, собираясь полюбопытствовать, о какого рода неприятностях идет речь, но тут Ленка-Колода впервые открыла рот:

— Вы напрасно стали разыскивать нас на работе, — сказала она протяжно. — У меня нет при себе фотографии. Придется вам как-нибудь вечером заехать ко мне домой.

— Ерунда! — отмахнулась Татка. — Тут в двух шагах фотоателье, помнишь? Там в минуту щелкнут и карточку выдадут.

— Но тогда мы не успеем пообедать, — протянула Колода.

— Зато как выиграют наши фигуры! — Татка скользнула насмешливым взглядом по дебелым экс-митинским статям.

И мы отправились в фотоателье. По пути я в рамках роли выпытывала у спутниц биографические данные, а потом спросила, не общаются ли они с кем-нибудь из класса.

— Прежде всего меня интересуют адреса, — пояснила я.

— Адреса — это уже легче, — сказала Татка. — Потому что общаемся мы в последнее время только с Надеждой. Но у меня есть адрес Веденеевой — это она, скотина такая, подсунула мне моего бывшенького. Своего двоюродного братца. А после развода отказалась со мной знаться. Ну а я только рада. Не желаю ее видеть. Так что у нас полное взаимопонимание. Где-то у меня был еще записан адрес Манихиной. Года два тому назад звала на новоселье… Даже не два! Они получили квартиру в девяносто шестом. Боже ж ты мой, как время летит! С тех пор мы не виделись. Сама понимаешь, чтобы увидеться, надо договориться, а у нее нет телефона. Хотя сейчас уже, наверное, есть…

Мы добрели до фотоателье, пустынного, как краеведческий музей в захолустье, девицы сфотографировались, вручили мне снимки, после чего Татка выудила из сумки записную книжку.

— Слушай, тут еще координаты нескольких наших юношей имеются. Продиктовать?

— Не надо. Юношей Надежда пусть поручит кому-нибудь другому. С моим талантом я непременно нарвусь на ревнивую жену и за мордобой попаду в милицейский застенок, — отвертелась я.

— А что, такое уже бывало? — засмеялась Татка.

— Нет, но только этой напасти мне не хватает до полного комплекта. — Я перевела взгляд на Колоду. — А как насчет тебя, Лена? У тебя чьи-нибудь координаты случайно не завалялись?

Колода вяло пожала округлыми плечами.

— А зачем мне? Я ни с кем, кроме Татки и Надежды, отношений не поддерживаю.

Но когда мы прощались, она вдруг слегка оживилась. Может быть, «оживилась» сильно сказано, потому что речь ее по-прежнему лилась медленно и тягуче, точно сгущенка, но, по крайней мере, Колода впервые проявила какую-то инициативу.

— Подожди-ите, я кое-что вспо-омнила. Тут на параллельной улице есть косметический салон. У меня там свой мастер, к другим я не хожу. И одна-ажды я встретила перед входом Галю Жердочкину. Она сказа-ала, что тоже ходит туда постоянно. Потому что живет неподалеку. И гла-авное, оказалось, что у нас один мастер. Светлана Олеговна. Обратитесь к ней. У нее есть адреса и телефоны постоянных клиентов.

Косметический салон мы нашли без труда. Светлана Олеговна, на наше счастье, работала в эту смену. После демонстрации фотоснимков она, поколебавшись, проглотила мою историю о юбилее выпуска и согласилась выдать адрес постоянной клиентки.

Жердочкина действительно жила неподалеку, в четверти часа ходьбы, в солидной кирпичной башне с просторным застекленным вестибюлем. Но, бросив взгляд за стекло, я поняла, что мы столкнулись с неожиданным препятствием. На широкой площадке, справа от лифтов, стоял стол, а за ним сидел консьерж, да не какой-нибудь, а в милицейской форме. Предугадать дальнейшее не составляло труда. Когда мы войдем в подъезд, консьерж пожелает узнать, к кому мы пришли — возможно, даже проверит документы — и позвонит Жердочкиной справиться, не возражает ли она против нашего визита. Таким образом мы лишимся фактора внезапности, и судить о чем-либо по выражению лица подозреваемой будет бесполезно. Перспектива сидеть на лавке и ждать появления Жердочкиной, которая запросто могла в это время нежиться где-нибудь на Лазурном берегу, отчего-то не привлекала. Тем не менее мы уселись, чтобы обдумать создавшееся положение.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Точнее, из кустов сирени, растущих за лавкой. Когда мы сели, я уловила сзади какой-то шорох и, прислушавшись, разобрала шепот:

— Вот черт! Весь обзор закрыли!

Послушав еще немного, я уразумела, что в кустах устроили засаду юные диверсанты либо террористы. Нужно сказать, что вообще-то в детской психологии я не разбираюсь и ладить с подрастающим поколением не умею. Но полученная информация позволяла предположить, что невидимые собеседники не относятся к разряду законопослушных граждан, а опыт общения с малолетними бандитами в лице возлюбленных чад Машеньки и Генриха у меня богатый. Следовательно, есть шанс найти общий язык и с этими террористами. Шепнув Леше: «Не вмешивайся!», я нырнула в кусты.

— Как вы смотрите на возможность получить по десятке на мороженое, молодые люди?

— Положительно, — ответил после небольшой паузы лохматый отрок лет девяти и опустил пластмассовый автомат.

— А за что? — осторожно поинтересовался его рыжий приятель. Он был помельче первого, пониже ростом, поуже в плечах, зато, видать, отличался бОльшим здравомыслием.

— Нам нужно попасть в подъезд, не привлекая внимания милиционера. Что посоветуете, сэры?

— Там, сзади, есть черный ход на лестницу, — сказал лохматый. — Его от стола почти не видно, это нужно нагибаться вперед. Но мент никогда не нагибается, потому что дверь заперта и через нее можно войти только со своим ключом.

— А зачем вам в дом? — подозрительно спросил рыжий.

— Мне нужно тайно проникнуть в одну квартиру и заглянуть там в кое-какие компьютерные файлы. А мой напарник — тот, что на скамейке, — должен меня в случае чего прикрыть. Он в компьютерах не разбирается, зато дерется и стреляет как бог.

— Вот это да! — лохматый разинул рот. — А вы не врете?

— Врет, конечно, — авторитетно заявил его рыжий друг. — Кто ж о таких вещах будет первым встречным трепаться?

— Я бы и не трепалась, если б не влипла. Но без вашей помощи мне кранты. Я забыла свою электронную отмычку — там ведь электронный замок, на задней двери? А я уже в третий раз, отправляясь на задание, забываю какую-нибудь нужную штуку. Шеф из меня отбивную сделает, если узнает. Выручите растяпу, одолжите ключ на полчасика?

— Что же ты — шпионка, а растяпа? — снисходительно поинтересовался лохматый, перейдя на «ты».

— Не шпионка, а агент! — возмутилась я. — Работаю на родное российское государство.

Это заявление примирило лохматого с моим непрофессионализмом. Видимо, он с младых ногтей усвоил, что от людей, работающих на родное государство, многого ждать не приходится.

— Ладно, держи! — великодушно сказал он, извлекая из кармана металлический кругляшок с пластмассовой держалкой.

— Ты что, сбрендил? — воскликнул рыжий. — А вдруг она к нам в дом бомбу подложит?

— Обыщите меня, — с готовностью предложила я, протягивая им сумочку размером с чебурек.

— Не нужно, — затряс головой лохматый. — Сюда бомба все равно не влезет.

— Вот именно, — согласилась я. — А у моего напарника вообще нет поклажи. Можете сами убедиться.

— А где у него пистолет? — неожиданно спросил рыжий, выглянув в просвет между листьями.

— Пистолет? — растерялась я, вспомнив легкую футболку, нежно облегающую Лешин торс. — А вы никому не скажете?

Мальчишки, впившись в меня жадными глазами, молча помотали головами.

— У него есть маленькая кобура под коленом. Если он ударит каблуком — не просто ударит, а особым образом, — сработает одна хитрая пружинка, и пистолет выскользнет из штанины. Он крошечный, двадцать второго калибра, но этот парень убьет кого хочешь хоть дротиком. Раз — и в глаз. Только вы, пожалуйста, не проговоритесь ему, что я вам рассказала. Это страшная тайна.

Владение общей страшной тайной окончательно растопило между нами лед. Даже рыжий перестал подозревать меня в неблаговидных намерениях.

— Мы тебе поможем, — пообещал он шепотом. — Вы идите к черному ходу, а мы войдем в парадное и отвлечем мента на себя. Через полчаса встречаемся здесь, и ты возвращаешь нам ключ, идет?

— Договорились. Спасибо, коллеги.

— Ну ты и наворотила! — проворчал Леша, когда мы огибали дом. — Разве можно забивать детям голову такой ахинеей?

— Ты ничего не понимаешь! Я сделала доброе дело. Они никогда не позабудут о своем маленьком приключении и всякий раз, вспоминая, будут раздуваться от гордости. Доверившись им, я подняла их самооценку. А высокая самооценка — залог жизненного успеха.

— Ну-ну! — произнес Леша не без сарказма.

Однако буквально через минуту он получил возможность убедиться в справедливости моих слов. Когда мы вошли в заднюю дверь, мои сообщники с полным знанием дела обеспечили нам зеленую улицу. Рыжий стоял у торца стола, закрывая консьержу обзор, а лохматый, держа автомат наперевес, отвлекал внимание стража, объясняя ему, что он взят в заложники. Не оставалось сомнений, что молодые люди далеко пойдут.

Мы поднялись на второй этаж, вышли к лифтам и поехали на двенадцатый. Дверь квартиры, куда мы напрвлялись, была открыта. На пороге стояла, согнувшись, женщина в рабочем халате и мыла пятачок пола перед квартирой. Взглянув поверх ее спины, я узрела в глубине холла другую женщину, в которой сразу же узнала Галю Жердочкину. Надо сказать, ее внешность весьма примечательна. При гренадерском росте под метр восемьдесят и крупном телосложении, головка у Гали маленькая, как у птички, а лицо состоит из одних округлостей — круглые щечки, круглый маленький подбородок, круглые глаза, ровные, словно вычерченные циркулем, полукружья бровей и мелкий нос с круглой пимпочкой на кончике. Но самое примечательное в Галином облике — ноги. Длинные и крепкие, как молодые сосенки, они имеют почти идеальную цилиндрическую форму. Разница в обхвате у щиколоток и бедер составляет, я думаю, не больше пары сантиметров. Разумеется, обладательницу таких ног не узнать невозможно — даже издали, даже через годы.

Жердочкина стояла перед зеркалом и экспериментировала с прической — зачесывала волосы то направо, то налево и, склонив голову, критически разглядывала результат. Мы с Лешей остановились в нерешительности. Заявить сейчас о своем присутствии означало проявить бестактность — хозяйка явно не знала, что за ней наблюдают. Кроме того, можно было напугать уборщицу, внезапно заговорив у нее за спиной.

Но в эту минуту уборщица или домработница выпрямилась, повернулась с тряпкой к ведру и увидела нас.

— Вы к кому? — спросила она.

Услышав ее, Жердочкина отвернулась от зеркала и, близоруко прищурившись, посмотрела в нашу сторону.

— Мы к вам, — сказала я, подходя к двери. — Здравствуйте. Привет, Галя!

Уборщица кивнула, подхватила ведро и скрылась в глубине квартиры, а Жердочкина шагнула мне навстречу. Несколько секунд она всматривалась в мое лицо, потом напряглась и подалась назад, словно распознала в безобидном уже гадюку. Глаза ее метнулись к Леше, потом снова ко мне, и пусть меня повесят, если в них не заплясал страх!

— Кто вы? Что вам угодно? — Она попыталась изобразить холодное недоумение, но голосовые связки отказались участвовать в этой игре, выдав смятение хозяйки.

Видит бог, я не собиралась ее запугивать, она сама определила линию моего поведения, затеяв этот из рук вон дурной спектакль.

— Мда-а, Галина! На твоем месте я не стала бы пробовать себя на сцене. Если, конечно, ты не питаешь особого пристрастия к тухлым помидорам.

Жердочкина не сразу отказалась от борьбы, но быстро поняла, что имитация удивления никого в заблуждение не введет, и выбросила белый флаг.

— Что тебе нужно, Варвара? Извини, я немного растерялась. Дело в том, что у меня сегодня безумный день. Мне нужно уходить, причем буквально через три минуты.

— В самом деле? А минуту назад ты, кажется, никуда не торопилась.

— Я просто задумалась и забыла о времени. Так что тебя ко мне привело?

— Странный вопрос. Разве ты не звонила мне позавчера утром, умоляя о встрече?

— Я?! Это какая-то ошибка!

То ли актерские способности Жердочкиной прогрессировали прямо на глазах, то ли она действительно опешила.

— Может быть, — задумчиво произнесла я, сверля ее взглядом. — Звонившая предпочла сохранить инкогнито, но мне показалось, будто я узнала твой голос.

— Я тебе не звонила. Ни вчера, ни позавчера, ни в прошлом году! Я вот уже десять лет, если не больше, не перезваниваюсь с одноклассниками. Времени совсем нет, да и не к чему. Ты же знаешь, у меня в классе не было ни подруг, ни друзей. Зачем бы мне понадобилось тебе звонить? Поболтать — спустя столько лет? Смешно! По делу? Но какие у нас с тобой могут быть общие дела? Я даже не знаю, чем ты занимаешься. Кроме того, я всегда называю себя по телефону. Только дурно воспитанные люди звонят анонимно.

— Ладно, проехали. Не буду тебя задерживать, раз ты торопишься. — (Жердочкина заметно расслабилась.) — Только презентуй мне свою фотографию и скажи буквально пару слов о своих жизненных достижениях.

Жердочкина снова подобралась.

— Зачем?

— Что ты дергаешься? — удивилась я. — У вас в следующем году круглая дата — двавдцать лет выпуска. Надя Денисова хочет сделать к юбилею фотоальбом с короткими подписями под каждым снимком. Я вызвалась ей помочь, только и всего. Тебе жалко фотографии и нескольких слов?

— Я не собираюсь участвовать в юбилейных торжествах, — заявила Жердочкина. — И не испытываю ностальгии по школьным временам.

— Не собираешься, и бог с тобой, не участвуй. Тогда тем более нужен твой снимок и жизнеописание. Другим будет любопытно взглянуть, насколько ты изменилась. — Заметив упрямое выражение на ее физиономии, я решила прибегнуть к небольшому шантажу. — Не вредничай, Галина. Иначе я засяду где-нибудь в кустах с фотоаппаратом и сниму тебя в самом невыгодном ракурсе. Или найму сыщика, он меня и фото обеспечит, и биографическими данными.

Как это ни смешно, угроза подействовала.

— Ладно, сейчас принесу, — уступила Жердочкина. — Только про жизнь и карьеру давай потом поговорим, ладно? Сейчас я и правда спешу. Позвони мне как-нибудь. Номер у тебя есть?

Я была сама покладистость. Взяла снимок, вежливо поблагодарила, попрощалась и удалилась, разумеется, прихватив с собой Лешу.

— Ну и как тебе показалась Жердочкина? — спросила я его после того, как вернула сообщникам ключи, выдала денежное вознаграждение и пообещала отметить в рапорте их героическое содействие. — Похоже, что звонила она?

Леша — человек осмотрительный, к скоропалительным выводам не склонный.

— Не знаю, — сказал он, почесав в затылке. — Вела она себя как-то странно. Нервничала. Но, может, она вообще со странностями?

— Ну, вспоминая впечатления многолетней давности, не без того. К примеру, она никогда не смеялась, не болтала о пустяках и, упаси бог, не хулиганила. Если подумать, она вообще никогда не вела себя, как нормальный ребенок. Не прогуливала уроки, не выбегала на переменах на школьный двор поиграть, не списывала и не давала списывать на контрольных. Зато была бессменным председателем совета пионеротряда, а потом и комсоргом. Толкала политически грамотные речи, даже если никого из «старших товарищей» не было в пределах слышимости. Ясное дело, сверстники считали, что она «с приветом».

— Так, может, в этом все дело? Раз в классе ее не любили, вполне понятно, что твое появление и эта затея с юбилеем ей неприятны.

— Леша, где у тебя глаза? Разве это было простым проявлением неприязни? Она испугалась, или я ничего не понимаю в людях. Кстати, я бы не сказала, что ее так уж не любили в классе. Скорее, относились, как к деревенскому дурачку, — посмеивались, но беззлобно. Друзей у нее не было, это верно. Но и врагов — тоже.

— А у тебя какие были с ней отношения?

— Пожалуй что никаких. Не знаю, обменялись ли мы с ней хотя бы сотней слов за все годы учебы. Впрочем, нет, я не права. Однажды, не помню уж, по какому случаю, Жердочкина пригласила нас с Надькой зайти к ней домой. Вах, как же я могла забыть о таком памятном событии! Мы с Надеждой прямо обомлели, когда попали в квартиру. Помнишь, тогда, в семидесятые годы обстановка у всех была стандартная, как кирзовые сапоги. Одинаковые мебельные гарнитуры, «стенки», кухни из ДСП в белом пластике… Ну, у кого-то, может, буфеты со столами еще от бабушек остались, а так все с одного конвейера. Так вот, у Жердочкиных в квартире было, словно в музее. Какие-то расшибенные столики на гнутых ножках, куранты напольные, бронзовые статуэтки-канделябры, китайский фарфор, голубая спальня… Нас напоили необыкновенно душистым чаем со швейцарским шоколадом, и там я впервые в жизни увидела кокосовый орех и попробовала манго.

— Родители из партийной номенклатуры?

— Нет. Мама Жердочкиной директорствовала на продуктовой базе. Кстати, буржуинская роскошь была не единственным нашим потрясением в тот день. У Гали, польщенной нашей реакцией на ее хоромы, поднялось настроение, и она разговорилась, наверное, впервые в жизни, даже поделилась своими планами на будущее. Программа по пятилеткам выглядела так: закончить школу с медалью и поработать годик-другой в райкоме комсомола, потом — Лумумбарий и вступление в партию, потом — ВПШ и, наконец, руководящая должность, все равно какая. Заметь, девчонке было четырнадцать лет! Мне доводилось встречать людей, мечтающих о довольно экзотических профессиях, например, каскадера, дегустатора, зверолова… Но никогда ни до, ни после того я не слыхала, чтобы подросток мечтал о карьере руководителя общего профиля. Интересно, как отразилась на ее замыслах перестройка? Как Жердочкина приспособилась к новой реальности?

— Судя по нынешнему благосостоянию, неплохо, — сказал Леша. — Квартира в элитном доме в центре, домработница…

— Средний класс, — заключила я. — Маленький собственный бизнес или высокооплачиваемая работа в крупной фирме. Вечером позвоню, уточню. Только мечты ее были дерзновеннее.

У Веденеевой нам не открыли. Я долго звонила, прислушиваясь к тишине за дверью, и в конце концов смирилась.

— Наверное, никого. То ли все на работе, то ли в отпуске. Думаю, ждать не имеет смысла. Проще связаться с Таткой. Пусть узнает у своего бывшенького, в Москве ли его кузина.

И мы поехали по последнему адресу — в Марьино, к Ольге Манихиной.

— Я ее практически не помню, — рассказывала я Леше по дороге. — В памяти остался только размытый образ. Тихая, незаметная девочка с худосочными русыми хвостиками. Когда она отвечала у доски, учителям приходилось подходить вплотную и склонять ухо к ее губам, иначе слов было не разобрать. Других характерных черт, как ни стараюсь, припомнить не могу. Чем она увлекалась? С кем дружила? Никаких проблесков. Наверное, дружила с Таткой, раз позвала ее на новоселье.

Несмотря на атлас Москвы, который Леша предусмотрительно носит с собой, в Марьино пришлось изрядно поплутать. Каменные джунгли новостроек тянулись от горизонта до горизонта, и планировка кварталов местами была на редкость бестолковой. Наконец мы отыскали нужный дом, но достичь цели мешал магнитный замок на двери подъезда. Если позвонить по домофону и предупредить Манихину о нашем визите, сюрприза не получится, а значит, поездку можно считать напрасной, посему мы избрали тактику выжидания.

Но вот из подъезда высыпала ватага подростков, и мы проникли в неприступное парадное.

— Опять впустую, — проворчал Леша, в третий раз давя на кнопку звонка. (Увидев в двери «глазок», я спряталась за его спину и предоставила звонить ему.)

Я уже собиралась с ним согласиться, когда за дверью кто-то зашевелился. Мы замерли, думая, что дверь сейчас распахнется, но этого не произошло.

— Может быть, собака? — предположил Леша.

Мысль вообще-то здравая. Обученная собака не станет лаять, когда в дверь звонят. Встанет за дверью и будет терпеливо ждать развития событий. Но что-то подсказывало мне: в данном случае за дверью притаилось не четвероногое. Наверное, мою подозрительность пробудил «глазок». Его наличие наводило на мысль, что шевеление в квартире имеет иное происхождение. Например, такое: кто-то из двуногих подкрался к глазку и, посмотрев в него, решил не открывать. Что ж, проверим. Я опустила голову так, чтобы челка упала на лицо, отстранила Лешу и принялась терзать звонок сама. А вдосталь натрезвонившись, громко сказала:

— Ничего не поделаешь, придется встать здесь лагерем. Будем подавать звуковые сигналы с периодом в три минуты.

Когда я в третий раз попыталась изобразить на подручном инструменте траурный марш Шопена, нервы у противника сдали. «Вот она, неискушенность! — думала я со снисходительностью мастера к неумелому ученику, прислушиваясь к щелчкам замков и засовов. — Если тебе хочется впускать только избранных, раздай им ключи и не подходи к двери. А настойчивый трезвон можно игнорировать, надев наушники и включив музыку. И вообще, если уж ты считаешь свой дом крепостью, закаляй нервную систему. Вон троянцы, как пить дать, в первый же день осады устали от шума, поднятого у ворот ахейцами, но открывать почему-то не бросились».

Минуту спустя я смотрела в злые глаза Манихиной. Она изменилась. Тощие хвостики стараниями парикмахера превратились в пышную гриву. Искусная подводка вкупе с сильными чувствами придавала глазам яркость и выразительность. Куда только подевалась памятная мне блеклость! Дамочку, яростно сопящую мне в лицо, никто не назвал бы тихоней. Тем не менее я ее узнала. У меня хорошая память на лица.

Ольга тоже меня узнала. Не сразу, но узнала. Однако это не прибавило ей дружелюбия.

— Ты всегда была чемпионкой по наглости, Клюева! Вижу, годы тебя не изменили. Говори, чего нужно, и проваливай, — прошипела она.

Я никогда не вступаю в пререкания с фуриями. По себе знаю: бесполезное это занятие. Даже опасное, пожалуй. Если вы хотите чего-то добиться от разгневанной дамы, то либо уйдите на время и дайте ей успокоиться, либо смиренно согласитесь со всем, в чем она вас не замедлит обвинить, и подчинитесь ее требованиям.

Уйти и дать Манихиной успокоиться я не могла — кто знает, открыла ли бы она нам во второй раз? Оставался один вариант. Я ласково изложила приевшуюся уже историю о подготовке к выпускному юбилею. Манихина затряслась от негодования и попыталась захлопнуть дверь. Я уперлась плечом в стену и ладонью в дверную ручку.

— Ты же знаешь, Ольга, я упрямая. Раз пообещала Надьке раздобыть снимки и биографии, — умру, а раздобуду. — И, прибегнув к проверенной уже уловке, добавила: — В крайнем случае найму частного сыщика, он сделает все в лучшем виде.

Результат превзошел все ожидания. Манихина побелела и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.

— Ты… ты не имеешь права!

— Спасибо, что предупредила. Непременно проконсультируюсь со своим адвокатом.

— Чего ты хочешь?! — заорала она истерично.

— Разве я не объяснила?

Она уставилась на меня. Не знаю, чего в ее взгляде было больше — ярости или смятения. Безмолвная дуэль длилась минуту. Потом она стремительно повернулась и бросилась в комнату. Я не успела решить, следует ли принять это за приглашение, как Манихина уже вернулась. С фотоснимком в руке.

— Вот. И дай мне телефон Денисовой. Я сама ей позвоню.

— Пожалуйста. — Я пожала плечами, вынула из сумочки записную книжку и продиктовала номер. От попытки вытянуть из собеседницы последний недостающий адрес меня удержало выражение ее лица. Ну не было в нем приветливости и стремления помочь ближнему.

Глава 13 

Как ни скромны были наши с Лешей сегодняшние успехи, на фоне достижений прочих они оказались самыми значительными. Но все по порядку.

Домой мы приплелись полуживые от усталости и, вдохнув гастрономических ароматов, витавших в квартирке, едва не попадали в голодный обморок, ибо банан, сомнительный чебурек и несомненная бурда под кодовым названием «кофе со сливками», подкреплявшие наши силы в течение дня, давно отошли в область воспоминаний. Ввалившись на кухню, мы обнаружили шкворчащий на плите омлет с помидорами и луком и Прошку, любовно нарезающего огурчики и зеленый салат.

— Спасибо, darling, ты спас нам жизнь, — проникновенно сказала я и выложила омлет в две тарелки, одну из которых взяла себе, а другую поставила перед Лешей.

Прошка сначала онемел, а потом издал боевой клич. Услышь его краснокожие, они в тот же миг превратились бы в бледнолицых, побросали томагавки и дали деру. А мы даже не вздрогнули (ну, разве что чуть-чуть).

— Штаны, — коротко напомнила я, отправляя в рот первый кусочек омлета.

Сраженный на лету, Прошка сник и покосился на Лешу в слабой надежде найти в его лице защитника. Но тот удавил надежду в зародыше.

— А ты что будешь? Салатик? — спросил он, с аппетитом уминая плод Прошкиного кулинарного искусства. — Это правильно. От него не толстеют.

В глубине Прошкиных очей поселилась печаль. По доброте душевной я решила отвлечь друга от неприятных мыслей.

— Как твои успехи на поприще частного сыска? Удалось расколоть психопатку Инну?

Прошка помрачнел еще больше (хотя, казалось, дальше некуда) и попытался уклониться от ответа.

— Она не психопатка. Наоборот. Дверь, захлопнутая перед твоим носом, свидетельствует о ее незаурядном уме, проницательности и хорошо развитом инстинкте самосохранения.

Я не поддалась на провокацию.

— Ее незаурядные способности давай обсудим в другой раз. Сейчас меня интересует, что ты от нее узнал. Она сообщила, где трудился и с кем якшался Доризо?

— До этого мы еще не дошли, — пробурчал Прошка, с неудовольствием разглядывая листик салата, свисающий с его вилки.

— Вот как? — Леша от удивления перестал жевать. — А до чего же вы дошли?

— Мы достигли известного взаимопонимания во взглядах. Так сказать, в мировоззренческом плане. — Уловив наше разочарование, Прошка разъярился: — Я вам что, чародей?! Вчера девица не разжимала губ и не желала никого видеть. И сегодня я разве что на руках не плясал, соловьем разливался, чтобы она хотя бы изредка подала реплику. Начни я допытываться про Доризо, она тут же сообразила бы, что мой интерес к ней меркантилен, и послала бы к чертовой бабушке. Вы этого хотите? Ну и нечего на меня наседать! Чтобы установить доверительные отношения с девушкой, которая к ним не стремится, нужно терпение. Я выкладываюсь, как могу. И уже кое-чего добился. Например, поприставав к ней всего каких-то два часа с вопросом, почему она такая грустная, вырвал признание, что девушка недавно потеряла любимого человека и пока не готова говорить на эту тему. Довольны?

— Любимого? — переспросила я. — Ты думаешь, речь идет о Доризо? Но Евгений Алексеевич сказал, что они вот уже пару лет друг с другом не разговаривали и даже не здоровались. Скорее всего, она имела в виду кого-то другого.

— Я всегда подозревал, Варвара, что ты эмоционально ущербная личность. И не только эмоционально, коли уж на то пошло. Тут все ясно, как дважды два. Девушка крупно поссорилась с возлюбленным, вышла ему назло замуж, но сердце-то не обманешь. Два года она маялась, не зная, как выбраться из ловушки, в которую сама себя загнала, а потом возлюбленный погиб. Ей впору волосы на себе рвать, а она вынуждена перед мужем и домашними делать вид, что у нее все в порядке. А тут еще являешься ты и требуешь, чтобы она рассказала тебе о Доризо…

— Я не требовала. Я вежливо попросила.

— Да плевать ей на твою вежливость! Она и без тебя на стенку лезла, а ты пришла сыпать ей соль на раны. Скажи спасибо, что она просто дверь захлопнула. Могла бы и на части разорвать. Короче, я готов спорить, что ее любимый — Доризо. Это объясняет все странности ее поведения.

Поразмыслив, я неохотно (нелегко было отказаться от убеждения, что Инна — обыкновенная психопатка) признала его возможную правоту. Потом мы с Лешей поведали о своих приключениях. После горячего спора на тему: можно ли считать неадекватной реакцию на мое появление Жердочкиной и Манихиной, я встала из-за стола, объявила, что мне нужно позвонить, и ушла в спальню.

Первым делом я протелефонировала Татке и попросила ее узнать у экс-супруга, где пребывает его кузина. Татка проворчала, что беседы с бывшеньким не относятся к числу ее любимых развлечений, но позвонить согласилась. Потом я набрала номер Жердочкиной. На третьем гудке включился определитель номера. На десятом стало ясно, что трубку никто не снимет. Не исключено, что Жердочкина до сих пор где-то шлялась, но мне в это почему-то не верилось. Я позвонила Надежде и рассказала ей о событиях дня.

— Не знаю, что и сказать, Варварка. Жердочкина пропала с горизонта сразу после окончания школы. Не помню, чтобы кто-нибудь из ребят хоть раз ее помянул. Но старое мое впечатление о ней таково, что Галина никогда не ввязалась бы в глупую, сомнительную затею. Не стала бы она звонить тебе, назвавшись чужим именем, не говоря уже о том, чтобы заманивать в квартиру с трупом. Конечно, люди со временем меняются, но не настолько же!

— А чего же она тогда испугалась?

— Мало ли чего! Может, ждала возлюбленного, которому рассказывала всякие небылицы о своей необыкновенной популярности в юности. Представь, как бы ей было неловко, если бы вы столкнулись и ей пришлось тебя представить. А вдруг разговор свернет на школу?

— Ты не видела ее лица. Она была вне себя от страха.

— Ну и что? На свете полно таких, кто предпочтет наложить на себя руки, лишь бы не попасть в неловкое или смешное положение. Тем более, на глазах объекта нежной страсти.

— Как-то не ассоциируется Жердочкина с нежной страстью, — буркнула я. — Ладно, оставим пока Жердочкину. А что тебе известно о Манихиной?

— Немногое. Закончила пед. Замужем, двое детей. Лет двенадцать прозябали в коммуналке, потом получили квартиру. Ты лучше с Таткой о ней поговори. Они раньше жили рядом, часто встречались. Таткина Ксюшка и Ольгин младший сын — ровесники.

— Понятно. И последний вопрос. — Я посмотрела в список, который мы с Надеждой составили вчера общими усилиями, и нашла глазами единственную фамилию, оставшуюся без пометок. — Ты не знаешь, у кого можно раздобыть адрес Белоусовой? Кто поддерживал с ней связь?

— Точно не знаю, но, думаю, нужно справиться у Гели. Помнишь, Белоусова ходила за ней хвостиком? Как — не помнишь? Ты же сама Ленку Липучкой нарекла!

Я схватилась за голову. Вот так, незаметно, подкрадывается старческий маразм! Как я могла забыть Липучку — неизменную подпевалу и тень Гелены? Они составляли парочку того же рода, что Шер-Хан и Табаки. Липучка, понятное дело, разделяла Гелину неприязнь ко мне. В списке одноклассниц, предположительно готовых подстроить мне пакость, ее имя следовало бы поставить вторым.

— Надька, это она! Нутром чую — она. Черт, сколько мы времени даром потратили! Вижу, придется мне завтра до Сергиева Посада тащиться, клянчить у Гели адрес…

— Остынь, Варька, не пори горячку. Я совсем не уверена, что Ленка — та, кого ты ищешь. Мне кажется, она не питала к тебе личной неприязни. Так, прикидывалась Гелиного одобрения ради.

— Тогда скажи, кто питал. У меня оказалось дырявое решето вместо головы. Кому я досадила до такой степени, что у человека и двадцать лет спустя не пропало желание отомстить? Кто меня так ненавидел, ты можешь сказать?

— Могу. Единственный человек в классе, который тебя ненавидел, — Геля. Другие иногда на тебя обижались или даже злились. Тактом, уж извини, ты не отличалась. Но это были обиды-однодневки. А Геля с наслаждением бросила бы тебя в чан с маслом и развела под ним медленный огонь.

— Ты преувеличиваешь, Надька. Тебя она ненавидела больше.

— Не обманывай себя, солнышко. Меня она никогда не принимала всерьез. С ее точки зрения, я — человек второго сорта, об меня не стоит и руки марать. Ты — другое дело. Тебя она считала ровней. И ненавидела от души.

— По-моему, ты не права. Наша непримиримая вражда кончилась еще в начальной школе. Все, что ты наблюдала потом, — остаточная деформация. Но Геля в любом случае не наш человек. Она с первого августа, не просыхая, гуляет на даче и о здешних драматических событиях, по нашим сведениям, не ведает ни сном ни духом. Так что Липучка — самая многообещающая кандидатка. Как бы раздобыть ее координаты, минуя Гелю?

Мне не удалось решить эту задачу. Я еще раз поговорила с Таткой и выяснила, что Веденеева в конце июля отправилась в двухнедельный круиз по Средиземному морю. Но о Белоусовой Татка ничего не знала. Как и экс-Митина, которой я позвонила следом. У Жердочкиной по-прежнему никто не брал трубку. Приставать к Манихиной после сегодняшнего рандеву я не решилась. Переложила это неблагодарное дело на Надькины плечи. Надежда, поболтав с Ольгой, в подробностях пересказала, что та обо мне думает, но почти ничего к старой информации не добавила. Только место работы Манихиной — она, оказывается, была редактором одного престижного международного женского журнала, который сравнительно недавно начал выходить на русском языке. О Белоусовой — ноль.

Положив, наконец, раскалившуюся телефонную трубку, я вернулась к друзьям. И только тут заметила, что уже полдвенадцатого, а от Марка ни слуху ни духу. При мысли, что он пытался мне дозвониться, а телефон был занят, я покрылась холодным потом. И немного успокоилась, лишь вспомнив о сотовых, которые Марк приобрел себе и Леше, чтобы предупредить мои возможные попытки удрать от последнего.

— Леша, у тебя сотовый включен?

Он отцепил от пояса футляр с телефоном, посмотрел на дисплей и кивнул.

— Включен, а что?

— Позвони Марку, узнай, где его черти носят.

Леша нажал пару кнопок, поднес трубку к уху и сообщил:

— Абонент недоступен. Видно, Марк в метро. Скоро приедет.

Приехал он в начале первого. Сразу стало ясно, что Марк пьян, — и не по бессмысленному, расфокусированному взору, и не по безуспешным попыткам самостоятельно переобуться и рубленым жестам, и не по безошибочно распознаваемому, сбивающему с ног запаху перегара, а по милой, благодушной улыбке на устах. Он был пьян, как никогда в жизни, не считая пары легендардных случаев из студенческой юности, что давно отошли в область преданий.

— Марк, что случилось?

Он долго вглядывался в мое лицо и наконец величественно, словно монарх, подающий знак об окончании аудиенции, махнул рукой. Потом прошел в гостиную, рухнул прямо в туфлях на диван и отключился.

Мы растерянно переглянулись.

— Вот так номер! — протянул Прошка. — И что теперь делать?

— Ему нельзя сейчас спать, — сказал Леша. — При таком отравлении нужно непрерывно пить, чтобы вывести всю гадость. Иначе он завтра совсем загнется.

— А что нужно пить, ты знаешь? — спросила я. — Просто воду?

— Можно просто воду, но лучше слабый сладкий чай с лимоном.

Марк силен и страшен во гневе. Попыткам разбудить и напоить его чаем он сопротивлялся, как дикий мустанг противится ковбою на родео. Но на стороне экзекуторов были численный перевес и вера в наше правое дело. Не могли же мы допустить, чтобы наш верный товарищ скончался в похмельных муках. После двухчасовой битвы гостиная, залитая сладким чаем, лимонным соком и кровью из двух разбитых носов, выглядела, словно декорация к фильму ужасов, но Марк уже не лежал, а сидел и пил-таки злополучный чай. А еще через час нам удалось добиться членораздельных показаний.

Ловля репортера отдела криминальной хроники, которого сосватал ему знакомый журналист, заняла целый день, но наконец Марк поймал этого неуловимого Джо в баре какого-то пресс-центра. Неуловимый Джо выслушал его и согласился помочь. Практически бескорыстно, всего за бутылку рома. Марк тут же заказал бутылку и хотел откланяться, но Джо заявил, что не любит пить один, и потребовал, чтобы новый знакомый составил ему компанию. Распив первую бутылку, они, по настоянию репортера, взяли вторую. Теперь выпивку поставил Джо. Он же первый и сошел с дистанции, уснув прямо за столиком. Марк объяснил это разницей в комплекции. Пили они поровну, но маленькому худому репортеру досталось больше алкоголя на единицу веса, вот он и вырубился, тогда как Марку удалось отбыть на своих двоих.

Добравшись под утро до постели, я перед сном еще успела подумать, что расследование наше в этот раз как-то не заладилось. Прошло уже почти трое суток, как завертелась эта карусель, мы изнурены, а результат нулевой. Может, послать все к черту? Зачем суетиться, если больше никаких зловещих событий не происходит и милиция оставила меня в покое?

С этой мыслью я отключилась.

Глава 14 

А назавтра все вновь завертелось со страшной силой.

Без чего-то двенадцать меня разбудил телефонный звонок. Я подождала, пока включится автоответчик и щелкнула тумблером «громкой связи». Воспоминание о последнем разговоре с Кузьминым было еще достаточно свежим, поэтому голос я узнала сразу.

— Слушаю вас, Петр Сергеевич.

На этот раз Песич, похоже, пребывал в игривом настроении.

— Варвара Андреевна, не в службу, а в дружбу, поделитесь со стариком: какое приворотное зелье вы применяете? Я бы его младшей дочке присоветовал, а то от нее уже второй муж сбегает.

— Отчего же не поделиться? — Я была сама любезность. — Записывайте, Петр Сергеевич. Пять частей зеленого чертополоха, собранного в полночь у свежей могилы, одна часть яда гробовой гадюки — помните, одна такая еще Вещему Олегу подгадила? Одна часть измельченных крысиных хвостов. Высушенное и истолченное ухо самоубийцы…

— Все, все, хватит! — взмолился Песич. — Я недавно позавтракал. Придется, видно, дочери потерпеть без мужа. Варвара Андреевна, вы будете дома в ближайшие час-полтора? Тут к вам хочет заглянуть один «привороченный». Он сам вам объяснит, в чем дело.

Я обещала быть, повесила трубку и поплелась в ванную. Когда я завершила утренний туалет, все общество уже собралось на кухне. Марк, несмотря на наши давешние героические усилия, был зелен и держался за голову. Прошка с недовольным видом тер заспанные глаза. И только Леша, как всегда, радовал глаз бодростью и чудесным цветом лица.

Я сообщила о скором приезде кузьминского посланца, высказала уверенность, что этот визит, по всем признакам, не сулит новых неприятностей, и взялась за стряпню.

Наша трапеза вряд ли вдохновила бы художника на создание живописного полотна. Разве что поставангардиста, и то вряд ли. Марк, морщась, потягивал кофе, а на горячие бутерброды смотрел со смесью ужаса и отвращения, как будто подслушал мой разговор с Песичем и подозревал, что я сдобрила их фирменным приворотным зельем. Прошка ковырялся в обезжиренном йогурте и каждый кусок, который мы с Лешей отправляли в рот, провожал таким душераздирающе тоскливым взглядом, что я в конце концов пригрозила ему изгнанием с кухни. Но поздно — флюиды, испускаемые им и Марком, уже лишили меня аппетита. Зато Лешенька лучился радостью и наворачивал за всех присутствующих.

За завтраком Марк, превозмогая головную боль и мизантропию, принял наши рапорты и слабым голосом выдал новые распоряжения:

— Варвара, ты разыскиваешь Белоусову. Не знаю как! Сама думай. Леша, у тебя задание прежнее — ходишь за ней по пятам и следишь, чтоб не натворила глупостей. Прошка, даю тебе последний шанс. Если не разговоришь сегодня Инну, пошли ее к черту. Завтра займешься этой Манихиной. Выяснишь, почему она так боится частного сыщика. Генриху поручим Жердочкину. Варька, нарисуешь ему по памяти портрет домработницы.

Я закрыла глаза и вспомнила обращенное ко мне желтоватое плоское лицо женщины в халате. Потом открыла глаза и кивнула.

— Пусть Генрих подежурит у подъезда, покараулит ее, — продолжал Марк. — К самой Жердочкиной лучше не соваться. Видимо, ваш визит переполошил ее не на шутку. Вон, даже к телефону не подходит, если вообще не удрала из дому. Генрих обещал приехать к трем. Пусть кто-нибудь его дождется. У меня в три встреча со вчерашней пьянью. Надеюсь, журналюга уже прочухается.

Потом я мыла посуду и ломала голову, как нам добраться до Липучки. В голове забрезжил свет.

— Пойдем, Леша, прогуляемся, — позвала я, водрузив последнюю чашку в сушилку. — Кажется, появилась идея.

— К тебе же легавый едет, забыла? — встрял Прошка, который6 крутясь перед зеркалом в прихожей, готовился к решительному штурму неприступной Инны.

— Мы ненадолго. А в случае чего Марк его развлечет.

Марк поджал губы и посмотрел исподлобья, но ничего не сказал. Я покопалась в недрах старой тумбочки, отрыла выпускной альбом восьмого класса, сунула его под мышку и мы с Лешей отправились на операцию «Путь к Липучке».

Посетившая меня идея успеха не гарантировала, но внушала кое-какую надежду. Я собиралась обратиться за помощью к Вадиму Анферову, моему старому приятелю, жившему в соседнем дворе.

Наша с Вадиком взаимная симпатия, как и антипатия с Геленой, родилась в розовый дошкольный период, и причина ее была весьма проста: рост Вадюхи тоже не дотягивал до среднего, а телосложение не поражало мощью, вследствие чего у него, как и у меня, было крайне обострено чувство собственного достоинства. Не раз и не два мы защищали свою честь плечом к плечу, и позже, когда Вадим окреп и возмужал, я всегда могла рассчитывать на его кулаки. А пару лет назад произошло событие, которое укрепило наше расположение друг к другу. Вадим подобрал на улице заблудшего четырехлетнего чау-чау. Вадим не был собаколюбцем и поначалу в мыслях не держал оставить пса у себя. Но на объявление никто не откликнулся, а тем временем он так привязался к собаке, что не мог говорить ни о чем другом. Его бесконечные умильные рассказы о проделках пса выдерживали немногие, и я, естественно, входила в число избранных. Кроме того, Вадик, зная о моем большом кинологическом опыте, часто обращался ко мне за советом. Так что теперь я имела полное моральное право просить его помощи.

Вадим учился в той же испанской школе, но на класс ниже. И у них был самый дружный класс за всю историю школы. Они до сих пор отмечают вместе дни рождения и праздники. Эта общительная команда знала, по крайней мере в лицо, каждого ученика, который на их памяти переступал порог родных пенатов. Я надеялась, что кто-нибудь из них жил в свое время вблизи от Белоусовой. Таким образом мы смогли бы разузнать хотя бы ее старый адрес. А потом можно было бы выяснить через паспортный стол, куда она выписалась, если выписалась.

Вадик и Мишка (тот самый чау-чау) чрезвычайно мне обрадовались, но Лешу встретили настороженно. Однако после должных представлений признали и его.

— Вадюха, мне нужна твоя помощь, — начала я без предисловий. — Какая-то зараза подстроила мне пакость. Последствия пока неясны, но пакость крупная. Мы подозреваем, что зараза эта женского пола и училась в моем классе. Прощупываем всех, кого смогли разыскать, но одна девица как в воду канула. — Я перелистала альбом и выдрала фото Липучки. — Вот она. Зовут Лена Белоусова. Я хочу, чтобы ты собрал своих ребят и поспрашивал: может, кто помнит, где она жила раньше?

Вадим взял у меня фотографию, всмотрелся и удовлетворенно хмыкнул.

— Ага! Липучка. Гелина лизоблюдка. Она, конечно, не Геля, а только учится, но как пакостить, наверное, уже усвоила. Кстати, Гелю ты проверила?

— Спрашиваешь! Первым делом.

— Ладно, будет исполнено, — пообещал Вадик, убирая фотографию в карман. — Тебе когда нужно? Чем раньше, тем лучше?

— Истинно глаголешь.

— Сегодня у нас пятница, — задумчиво пробормотал он. — Боюсь, раньше семи собрать народ не удастся — рабочий день. Но кое-кого из бездельников можно призвать сразу. Ты дома?

— Пока — да. А на потом запиши номер мобильного. Леша, продиктуй.

Леша достал записную книжку, а Вадик тем временем сбегал за своей. Решив вопрос со связью, мы попрощались. Мужчины обменялись рукопожатием, а мы с Вадюхой традиционно пихнули друг друга кулаком в плечо. Потом я приласкала Мишку, и мы с Лешей удалились.

Теперь, когда проблема Липучки была переложена на чужие плечи, мы могли с чистой совестью сидеть дома и ждать милицию хоть до самого вечера. Но ждать нам не пришлось. Не успела я добраться до дивана, как в дверь позвонили.

Не знаю, с чего Петр Сергеевич взял, будто я пользуюсь приворотным зельем. Куприянов, явившийся с визитом, нисколько не походил на мужчину, опоенного любовным напитком. Был он хмур, как осенний рассвет, и холоден, как мороженый палтус. Когда я ввела визитера в гостиную, его угрюмость достигла масштабов почти неприличных. Правда, обшарив взглядом углы и убедившись, что ни в одном из них не притаился Прошка, Сергей Дмитриевич несколько просветлел. Он взял в руку узкий длинный сверток, который до того держал под мышкой, протянул мне и сказал, радуя слух легким грассированием:

— Вот, Варвара Андреевна, возвращаю вам вашу картину. Но с одним условием…

Про условие я не дослушала. Схватила сверток и опрометью бросилась в спальню. И лишь убедившись, что держу в руках свой «Пир», целый и невредимый, я вспомнила о нормах цивилизованного поведения и вернулась к бесцеремонно брошенному гостю. Хорошо еще, Марк заполнил паузу, затушевав недостатки моего воспитания.

— Значит, подозрения с Варвары сняты окончательно? — уточнял он, когда я вошла в комнату.

— Почему? — тут же полюбопытствовала я. — Вы нашли более подходящего кандидата на роль убийцы Анненского?

— Пока нет. Как я уже сказал вашим друзьям, мы нашли свидетеля — пьющего пенсионера, который промышляет сбором бутылок в районе офиса Анненского. Там напротив особняк другой фирмы, и уборщица по пятницам выставляет под крыльцо черного хода коробки с собранной по кабинетам тарой. В пятницу пенсионер был под хорошим градусом, и за бутылками не пошел. Засветло он никогда их не собирает — стесняется. Поэтому добрался до заветных коробок он только в субботу после одиннадцати вечера. Если верить его показаниям, получается, что Анненский все-таки доехал первого до конторы. По крайней мере, пенсионер видел перед воротами особняка машину, похожую по его описанию на «тойоту» Анненского. И еще он видел, как один мужчина грузит в машину другого. Дедуля не придал инциденту значения, решил, что шофер транспортирует перебравшего хозяина. Лиц «шофера» и «хозяина» он не рассмотрел, но клянется и божится, что и тот, и другой — крупные мужчины. Поскольку вас, Варвара Андреевна, за крупного мужчину невозможно принять даже с перепою, у нас появились серьезные сомнения в вашей причастности к убийству. Кроме того, мы нашли эксперта, у которого Юрий Львович консультировался по поводу вашей картины. У вас есть магнитофон?

Я указала на журнальный столик за диваном, где стояла магнитола. Сергей Дмитриевич достал из кармана кассету, вставил ее в гнездо, понажимал на кнопочки, разыскивая какой-то определенный кусок записи, нашел и включил воспроизведение.

«Юра совершенно не разбирался в живописи, — услышали мы приятный тенор. — Даже несколько бравировал этим. Знаете, считается, что культурный человек должен понемногу разбираться во всем — в музыке, литературе, живописи, в кино, в еде, винах эт цетера. Так вот, Юра во всеуслышанье заявлял, что живопись оставляет его совершенно равнодушным и он не видит причин забивать себе голову именами художников и сведениями об их технике. Поэтому я был до крайности удивлен, когда он попросил меня взглянуть на этот холст. Удивление сменилось изумлением, когда я его увидел. Современный художник, лично мне не известный и, судя по технике, даже не вполне профессионал. Конечно, чувствуется, что автор — человек образованный, с воображением и, как говорится, не без искры Божьей. Но знаете, сколько таких талантов рассеяно по всему миру? Десятки, если не сотни тысяч. А пробьются к известности единицы. Художники вообще редко добиваются признания при жизни — такая уж у них судьба. Я, конечно, полюбопытствовал, кто автор холста и почему он заинтересовал Юру. Юрий отказался назвать имя, а на второй вопрос ответил, что это первая в его жизни картина, которая произвела на него впечатление. Пленила с первого взгляда, так он выразился. По этой причине он решил, что художник — непременно гений. Нужно только сделать небольшую рекламу, и мировая слава ему обеспечена. Разумеется, Юра собирался помогать гению небескорыстно. Он рассчитывал стать его агентом и получать баснословные комиссионные. Сколько помню, единственной подлинной его страстью были деньги. Да, возвращаясь к картине. Я, конечно, рассеял Юрино заблуждение. Назвал приблизительную сумму, которую ему придется вложить, чтобы сделать художника модным. Сказал, сколько примерно будут стоить в этом случае его работы. Юрий ушел, не скрывая разочарования».

Куприянов потянулся рукой и выключил магнитофон.

— Когда Анненский обратился за консультацией? — спросил Марк.

— Двадцатого июля. Полагаю, он позаимствовал картину, когда Варвара Андреевна была в отъезде. Правда, не очень ясно, как он узнал, что квартира пустует, и где достал ключ.

— О том, что Варвары нет в Москве, он мог узнать по телефону, — предположил Марк. — Она наверняка, как всегда, оставила приглашение ворам на автоответчике. Так, Варвара? Предупреждал ведь: не вводи людей во искушение!

— Я думала, у меня нечего красть. Кто же мог предположить, что найдется сумасшедший, готовый рискнуть свободой ради моей мазни? Кстати, я, кажется, догадалась, как Анненский добыл ключ. В двух шагах от ресторана, куда он меня водил, стоит будка «металлоремонта». Анненский дважды отлучался из-за стола минуты на три. А сумочку с ключами я небрежно бросила на соседний стул и, конечно, за ней не следила.

— Ну что же, одной загадкой меньше, — заключил Куприянов. — С вашего позволения, я пойду. Дела.

Я вышла в прихожую проводить его.

— Знаете, Варвара Андреевна, — тихо сказал Куприянов, взявшись за ручку двери, — меня, конечно, тоже не назовешь знатоком живописи, но я понимаю Анненского. Я ведь читал раньше «Пир во время чумы», но и представить не мог, насколько трагична история Вальсингама. Пока не увидел вашу картину и не перечитал Пушкина. Мне не приходило в голову, что Вальсингам жил в те времена, когда Священному писанию верили безоговорочно. Он точно знал, что, пируя с городским отребьем в чумном городе, обрекает себя на вечные муки. Выходит, его страдания, скорбь по умершей девушке были совершенно невыносимыми, если он готов был положить им конец ценой адских мук. Очень жаль, что вы отказываетесь выставлять картины. Может быть, критики сочли бы их дилетантскими, но простые любители открыли бы в них для себя что-то новое.

Несмотря на то что моя трактовка образа Вальсингама заметно отличалась от куприяновской, я была польщена.

— Спасибо за добрые слова, Сергей Дмитрич. Кто знает, может, когда-нибудь я созрею и устрою персональную выставку. Персональную — в смысле персонально для вас.

— Не понимаю, чего это он разболтался? — недоумевал Леша после ухода оперативника. — Ведь есть же тайна следствия! Ну, допустим, они установили, что лично ты Анненского не убивала. Но ведь могла же кого-нибудь нанять! Или вынудить, или даже просто попросить. А вдруг ты расскажешь сообщнику про свидетеля? Такая болтливость может стоить пьянчужке жизни.

— Вы что, сговорились?! — возмутилась я. — Сначала Прошка пытался навесить на меня собственно убийство, теперь ты шьешь мне его организацию…

— Ничего я не шью! Мне просто непонятно, почему этот опер не подумал о такой возможности. Тем более что сначала он тебя подозревал.

— Куприянов — поклонник Пушкина, — объяснила я. — Он верит, что гений и злодейство несовместны.

— Гений — это ты? — недоверчиво уточнил Леша. — Ну-ну!

— Прекратите этот пустопорожний треп! — прорычал Марк, который еще не вполне оправился от вчерашнего возлияния. — У нас есть проблема посерьезнее милицейской халатности.

— Какая? — удивился Леша.

— Да, в общем, пустяковая, — ответила я за Марка. — Просто Маркова версия о взаимосвязи всех убийств в Москве и сопредельных областях приказала долго жить. Раз Анненский сам свистнул мой шедевр и держал у себя в кабинете, значит, нет никакого злодея, пытавшегося свалить убийство на меня. Я попала в список подозреваемых по чистой случайности, как и утверждала с самого начала. И связь между Анненским и Доризо тоже отсутствует. И слава богу! Мне достаточно хлопот с одним трупом.

— Не нравятся мне такие случайности, — зловеще сообщил Марк.

— Я тоже от них не в восторге. Но все хорошо, что хорошо кончается. Теперь мы смело можем отдать истерзанный труп Анненского милиции.

Через полчаса Марк ушел на встречу со своим вчерашним собутыльником, криминальным репортером, Леша погрузился в изучение газет, а я решила устроить постирушку. Из-за цейтнота, который обрушился на меня в Москве, я не удосужилась даже вытащить из рюкзака грязную одежду, привезенную с Соловков.

Генрих появился, когда я вынимала из машины первую порцию выстиранного барахла. За чаем мы ввели борца с бюрократией в курс последних событий и передали ему поручение Марка.

— Не расстраивайся, если ничего не выйдет, — добавила я от себя, вручив Генриху карандашный набросок «Голова уборщицы». — Может быть, она работает через день. А Маркова гнева не бойся — у нас тут у всех пока результативность чисто мнимая. Завязли мы с этим делом, как поляки в сусанинском болоте. И чует мое сердце, надолго.

Последня реплика доказывает, что мою интуицию можно смело выбросить на помойку. Именно в этот день наше расследование получило мощный толчок. И даже не один.

Первый сюрприз преподнес Прошка. Он пришел гордый, как юный павиан, только что победивший старого дряхлого вожака и захвативший главенство в стае.

— Я самый умный, самый чуткий, самый неотразимый! — провозгласил он, плюхнувшись в кресло. — Несмеяна пала передо мной ниц. Немая заговорила, что там! — запела, как канарейка. Думаю, после смерти меня канонизируют как Андрея-чудотворца. Вы, так и быть, можете выступить свидетелями на процессе канонизации.

— Если мы выступим свидетелями, твои мощи эксгумируют и устроят посмертное аутодафе, — честно предупредила я. — А пепел развеют с самолета, дабы не вводить в искушение сатанистов. Ладно, рассказывай, чего там твоя канарейка начирикала. Где работал Доризо?

— Она не знает. В каком-то банке…

— Что?! Чего же ради ты убил три дня? Неужели ты думаешь, нас интересует накал страстей в отношениях Инны с Доризо? Или то, как она предается скорби по умершему возлюбленному?

— Ах, так?! — обиделся Прошка. — Ну, если вас это не интересует, я помолчу. — Он поджал губы и принял позу оскорбленной добродетели.

— Погоди, Варька, — вмешался Леша. — Нам сейчас любые сведения не помешают. Ведь мы практически ничего о Доризо не знаем.

— А ей это без надобности, — буркнул Прошка. — Она собирается искать убийцу методом ненаучного тыка.

— Ладно, — пошла я на попятный, — давай сюда свои откровения, чудотворец.

Прошка еще покочевряжился, набивая себе цену, но в конце концов раскололся.

Олег Доризо покорил сердце девятнадцатилетней Инны в первый же месяц после своего вселения в квартиру, купленную для него банком. Влюбившись в него со всем пылом юности, Инна приписывала объекту своей страсти столь же пылкие чувства, не понимая, что молодой человек двадцати пяти лет, избалованный женским вниманием, мало подходит на роль Ромео. Около года она недоумевала, почему Олег тянет с предложением, а потом неприятная правда начала потихоньку проникать в ее одурманенные девичьи мозги. Доризо вовсе не стремился к браку. Положение любовника, не стесненного никакими обязательствами, устраивало его куда больше.

Эта вполне банальная история имела довольно-таки нетипичное продолжение. Когда у Инны открылись глаза, она не прокляла возлюбленного, не бросилась за утешением к другим и не удалилась в монастырь. Отнюдь не утратив нежных чувств к Олегу, она открыла для себя прелесть дружбы с мужчиной, превосходящим ее годами и жизненным опытом. То обстоятельство, что время от времени она делила с этим мужчиной постель, дружбе почему-то не мешало. Инна даже научилась не ревновать Доризо к его многочисленным мимолетным увлечениям.

Прошел еще год. Вероятно, Доризо испытывал к подружке достаточно теплые чувства, потому что однажды завел с ней такой разговор:

«Если я когда-нибудь остепенюсь, то женюсь только на тебе, малышка, — сказал он. — Но на твоем месте я не стал бы меня дожидаться — кто знает, когда на меня снизойдет мудрость, и снизойдет ли? Ты бы нашла себе какого-нибудь хорошего парня. Надежного и доброго — из таких выходят самые лушие мужья. А когда я дозрею, все можно будет переиграть. Торжественно обещаю взять тебя с любым разумным количеством детей впридачу. Скажем, до шести штук».

Инна послушалась доброго совета. Нашла парня и вышла за него замуж. Только парень, как выяснилось, не обладал широтой взглядов Доризо. Он категорически запретил жене поддерживать отношения с бывшим возлюбленным. Инна сделала вид, что подчиняется этому требованию. Перестала даже кивать Олегу при встречах во дворе. Но они продолжали видеться тайно.

— На этом месте она заплакала и сказала, что хочет побыть одна, — закончил свой рассказ Прошка. — Чтобы не подорвать ее доверия к себе, я не стал удерживать девушку. Но вызвался проводить до дома. А у двери квартиры на меня снизошло вдохновение. Нет, все-таки я гений! Хотя злобная, вредная Варька и отрицает это из зависти. Знаете, что я сделал? Попросил ее показать мне фотографию Олега. А когда она вынесла снимок, сказал, что мог бы отсканировать его, увеличить и сделать качественный портрет. И она согласилась! Вот! — Он с победным видом вытащил из сумки фотографию и треснул ею об стол. — Можете полюбоваться на жертву.

Я взяла фотографию и замерла.

— Это он?!

— Ты его знаешь?! — одновременно закричали Леша и Прошка.

Я покачала головой.

— Нет. Этого человека я никогда не встречала. Но он мне кого-то напоминает. Черт! Кого же? Хоть убей, не помню! Скорее всего, это было мимолетное знакомство. Или даже единичная встреча. А Доризо — близкий родственник этого знакомца. Возможно, брат… Обухов говорил, что родители Доризо сразу завели новые семьи. Наверняка у них есть другие дети.

— Думай, Варька, — сказал Леша. — Ты должна вспомнить. Возможно, это самый короткий путь к разгадке.

И я думала. Так напряженно, что началась мигрень. Но ничего не надумала. Будь у меня фотография того, другого, я бы, конечно, сразу вспомнила, где его видела. А так ничего не получалось.

Сюрприз второй преподнес Марк.

Он тоже вернулся довольный, хоть и начал ругаться с порога:

— Этот следователь — надутый индюк! Только и знает, что бубнит: «До прекращения дела не имею права разглашать…» Мой ромохлеб весь вспотел, убеждая его, что публикация может помочь следствию. Нет, уперся и ни с места! Только один факт и удалось из него вытянуть.

— Не тяни, Марк! — не выдержала я. — Видно же — ты узнал что-то важное. Какой факт?

— Место работы Доризо. Ты поторопилась, Варвара, придя к заключению, что между ним и Анненским нет никакой связи. Доризо работал менеджером в банке «Меркурий». Если не ошибаюсь, именно этот банк Анненский выбрал для перевода японских долларов на твой счет.

— Черт! Неужели их все-таки убрал один человек?

— Хочешь пари десять к одному? И пять к одному, что именно этот человек стоит за попыткой повесить на тебя убийство Доризо?

Заключению пари помешал телефон. Услышав голос Вадика, я побежала в спальню.

— Пляши, Варвара! — потребовал он. — Мы нашли Липучку. То есть не саму Липучку, а ее нынешний адрес.

— Можно я потом спляшу? При личной встрече. А в качестве премии — поцелуй, идет? А пока прими тысячу благодарностей и честно раздели их с друзьями. Как вам удалось?

— Петровича благодари — он жил в доме напротив. Только что сбегал к ее родителям и узнал новый адрес твоей Белоусовой. Записывай.

Я записала адрес, спросила, какие напитки предпочитает его Петрович, пообещала нагрянуть на их ближайший собирушник, попрощалась и бросилась в прихожую обуваться.

— Леша, едем скорее! Ребята раздобыли адрес Белоусовой. Видно, сегодня у нас счастливый день. Надо ловить удачу за хвост, пока не ускользнула!

Белоусова жила сравнительно недалеко, в Орлово-Давыдовском переулке. Мы потратили на дорогу полчаса, включая ожидание троллейбуса. Вход в подъезд солидного «сталинского» дома, как и следовало ожидать, преграждала массивная стальная дверь на электронном запоре. Мы топтались перед ней минут пять, пока из подъезда не вышла женщина, и только тогда прошмыгнули внутрь под ее подозрительным взглядом. Допотопный лифт с сетчатой дверью неторопливо доставил нас на пятый этаж. И здесь нас поджидал сюрприз номер три.

Мы вышли, и в тот же момент из квартиры, которая была нашей целью, вышла еще одна женщина. Увидев меня, она остановилась. Я споткнулась, словно налетела на невидимую преграду.

Эту красивую холеную даму я неоднократно встречала в собственном подъезде. Какое отношение она имеет к Липучке?

— Что, Варвара, не узнаешь? — насмешливо спросила дама.

У меня глаза полезли на лоб.

— Лена?!

«Я же только сегодня видела фото Белоусовой! Я отлично помню ее лицо, лицо игрушки из губчатой резины, какие надевают на пальцы и двигают ими, заставляя кукольную физиономию гримасничать. Куда же девались эти выпуклые треугольные щечки, курносый нос и мясистый подбородок?»

Лицо красавицы, что стояла передо мной, было совершенно классическим. Уголки ее губ дрогнули в усмешке.

— Она самая. Не веришь? Показать паспорт?

— Пластическая операция? — догадалась я.

— Точно. Я, видишь ли, пластический хирург. И решила, что не буду сапожником без сапог. У тебя ко мне какое-то дело?

Я потихоньку приходила в себя.

— Вообще-то да, но ты же уходишь. Я могу зайти завтра. А сейчас, если можно, пожертвуй свою фотографию для юбилейного школьного альбома.

Она молча вернулась в квартиру и вынесла карточку девять на двенадцать. Потом мы втиснулись в лифт, спустились, вышли из подъезда и разошлись в разные стороны: я и Леша пошли направо, к остановке, а дама (язык не поворачивается назвать ее прежним именем) — налево.

— Леша, это точно она! — дрожа от возбуждения сказала я, когда мы удалились на достаточное расстояние.

— Но она держалась вполне спокойно, — возразил он.

— Значит, у нее крепкие нервы. Но я не сомневаюсь: звонок — ее рук дело. Она вот уже несколько лет вертится около меня, чего-то вынюхивает.

— Ты ее видела раньше? Где?

— Догадайся! На пороге у моей персональной шпионки Софочки.

Глава 15 

Визит на Ярославскую улицу подействовал на Андрея Санина, как допинг. Вернулся охотничий азарт, почти покинувший его за неполные три недели, которые прошли со дня гибели Метенко — последней жертвы зловещего В. Сразу после ее смерти Андрей, забросив служебную текучку, самовольно включился в состав опергруппы чужого округа — опрашивал знакомых, соседей, бывших коллег жертвы (до отъезда в Израиль Метенко работала в отечественной архитектурной фирме), показывал ее фотографию работникам заведений, упомянутых в дневнике другой жертвы — Уваровой, искал точки пересечения жизненных путей четырех погибших женщин. Но все впустую. Время шло, а убийца по-прежнему оставался бесплотной тенью, злым духом с единственным инициалом вместо имени. Лишь блокнот, найденный в парке неподалеку от места убийства, выдавал его материальную сущность.

«Но теперь дело, похоже, сдвинулось с мертвой точки, — думал Санин на бегу к метро „Алексеевская“. — Или я ничего не понимаю, или смерть Анненского — единственного человека, знавшего о гонораре Клюевой, на совести моего В. А если так, то искать голубчика нужно среди хороших знакомых убитого. Малознакомых людей юристы в свои профессиональные дела не посвящают».

Выйдя из метро, Санин, не чуя ног, помчался на работу. Полистав служебный справочник, он позвонил на Петровку в отдел умышленных убийств. После шестого длинного гудка Андрей догадался посмотреть на часы и выругался. В такой час застать госслужащих на рабочем месте равносильно чуду. Разве что дежурный откликнется. На девятом гудке трубку сняли. Санин осведомился, нельзя ли поговорить с кем-нибудь из оперативников, ведущих дело Анненского.

— Сейчас погляжу, — с сомнением ответил неизвестный на том конце.

Минут пять Андрей прислушивался к слабому шороху помех, а потом жизнерадостный голос гаркнул ему в ухо:

— Майор Халецкий. С кем имею честь?

Санин представился, тоже назвав звание и должность.

— Стало быть, коллега? — обрадовался Халецкий. — Тогда переходим на «ты», добро? Я — Борис. Парень я простой и церемоний не люблю. Так что за нужда, коллега, сподвигла тебя побеспокоить в столь неурочный час многострадальную московскую уголовку?

Санин подумал, что для простого парня его собеседник выражается как-то уж слишком вычурно, и несколько растерялся, не зная, поддержать ему шутливый тон или это будет недопустимой вольностью в разговоре с незнакомцем, который старше его и по возрасту, и по званию.

— Не мнись, парень, — подбодрил его Халецкий. — Выкладывай как на духу, что у тебя наболело.

— У меня есть подозрение, что смерть Анненского связана с рядом убийств, одно из которых я расследую.

Халецкий присвистнул.

— С целым рядом? Не слабо! А поподробнее можно? Хотя подожди, лучше не по телефону. Давай встретимся через час на Трубной. Там есть неплохое кафе, цены, правда, тоже недурны. Успеешь добраться?

Cанин сказал, что успеет, спросил название кафе и уже хотел повесить трубку, когда ему пришла на ум свежая мысль.

— Подожди, Борис! Ты не мог бы захватить с собой что-нибудь, написанное рукой Анненского? И еще, если можно, список его знакомых.

Халецкий снова присвистнул.

— Если я займусь составлением списка, мы увидимся на будущей неделе, не раньше. Помимо широкой юридической практики у Юрия Львовича имелись многочисленные хобби, скажем так, светского характера. Учитывая количество знакомых, его истинным призванием были связи с общественностью. Даже на снятие ксерокопий с его еженедельников и записных книжек уйдет полный рабочий день, а наша волшебница Ниночка заканчивает творить свои добрые дела строго в восемнадцать ноль-ноль. Ладно, сделаем так: несколько фамилий я, так и быть, начертаю собственной белой ручкой, а завтра озадачу Ниночку. Добро?

— Спасибо, — поблагодарил Санин и бросился к двери, но на полпути сообразил, что если у Анненского и впрямь такое дикое количество знакомых, то в одиночку собрать образцы их почерка для сверки с уличающим документом будет затруднительно, и вернулся, чтобы сделать несколько ксерокопий со списка из блокнота В.

В кафе на Трубной Андрей долго озирался по сторонам, пытаясь определить, кто из посетителей может быть Халецким, и ругая себя за то, что не догадался спросить коллегу, как им узнать друг друга. Минуты через три кто-то хлопнул его по плечу. Обернувшись, Санин увидел невысокого крепыша с темным венчиком волос, вьщихся мелким бесом вокруг плеши на макушке.

— Андрей? — спросил коротышка и, получив в ответ кивок, уточнил: — Лейтенант Санин? Могу я взглянуть на удостоверение?

Санин показал документ, Халецкий махнул своим, после чего они переместились за угловой столик.

— Стало быть, лейтенант? — пробормотал Борис, усаживаясь. — А на вид тебя и за курсанта не примешь. Ладно, ладно, не хмурься, я любя. Ну, здравствуй, племя молодое, незнакомое!

Они заказали по паре пива, жареную картошку и баранью отбивную. Пиво принесли сразу.

— Рассказывай, — сказал Халецкий, хлебнув пены.

Санин начал с самого начала — со смерти Уваровой, тело которой нашли тинейджеры в парке. Подробно перечислил все факты, указывающие на самоубийство, потом рассказал о дневнике, найденном троюродной сестрой покойницы, о своих безуспешных попытках добраться до таинственного В. через знакомых Уваровой, о других похожих самоубийствах, которые он раскопал в оперативных сводках за последние несколько месяцев, о своих мытарствах в поисках хоть одного сведущего свидетеля. Наконец добрался до убийства Метенко и блокнота, найденного рядом с местом преступления.

Тут как раз подоспело горячее. Пока девушка расставляла тарелки, они молча курили, а когда та отошла, Халецкий протянул руку за списком.

— Та-ак! — сказал он, смачно раздавив сигарету. — Расторопная Варвара успела влезть и сюда. Теперь Песич точно свернет ей шею. — И, поймав недоуменный взгляд Санина, пояснил: — Песич — это наш боевой командир. Варвара… О, про Варвару нужно рассказывать долго!

— Я бы не возражал послушать, — робко сказал Санин.

Халецкий бросил на него острый взгляд.

— Ого! Вижу, ты уже познакомился с мадемуазель. Хотя я мог бы и сразу сообразить — как бы иначе ты узнал об Анненском? Что, зацепила тебя барышня? Да ладно, не красней, я шучу. Мне понятен твой интерес, я и сам был заинтригован, когда с ней познакомился. Было это… да, два с половиной года назад. Нас познакомил мой соратник, Федька Селезнев. Хороший парень, но сно-об! У нас в отделе народ все больше простой, мы университетов не кончали, а Федюня у нас интеллигент — из самого что ни на есть МГУ выходец. Он нашей дружной компашки сторонился, всякими там «будьте любезны» и «премного благодарен» дистанцию держал. А тут вдруг врывается к нашему Песичу в слезах и соплях и переходит на родную русскую речь. Невесту, говорит, у меня в Питере похитили, и, если ты, гад ползучий, меня туда не отпустишь, я сдам тебя в ближайший общепит на свинину. Песич, старый матерщинник, натурально, теряет дар речи и машет ручкой — дескать, езжай, голубь, езжай! Потом звонит мне Селезнев из Питера и просит, нормально так, без всяких цирлих-манирлих: «Помоги, брат! Я тебе по гроб жизни буду обязан». Ну, помог я ему, чем сумел. Спас он свою барышню. «Давай, Федя, возвращай должок, — говорю я ему. — Веди меня в ресторацию и знакомь со своей невестой». Он смутился чуть не до слез. Понимаешь, говорит, какое дело, Семеныч… Познакомить-то я вас познакомлю, да только она мне никакая не невеста. Это я Песичу лапшу на уши вешал, чтоб отпустил. «Вот те раз! — говорю. — Темнишь ты что-то, Михалыч. Чего ж ты так убивался, если она тебе не невеста?» Этого, говорит, я тебе объяснить не могу. Вот увидишь ее, может, сам проникнешься, поймешь.

Но тут он неправ был. Увидев ее, я вообще перестал что-либо понимать. Эта чертова кукла так мне крышу поправила, как при сотрясении мозга! Поверишь ли, Андрюня, раньше я мнил себя знатоком женской души. Сам видишь, рожа у меня — не ахти, да и росточком не вышел, а баб-с люблю, водится за мной такой грешок. Так я пути к ихним сердцам с малолетства разведывал, себя не жалеючи. А тут такой казус…

Сижу я, значится, в ресторации, смотрю на эту девицу и ни черта не понимаю: то ли она надо мной смеется, то ли мне хамит, то ли ей моя интересная личность совершенно до лампочки. Сначала я решил — ненормальная. Половины шариков в голове не хватает, как минимум. Потом гляжу — не похоже. Знаешь, как наверняка распознать психа? У них чувство юмора либо напрочь отсутствует, либо до ужаса специфично — нормальному ни за что не въехать. А у этой с юмором в порядке. Значит, думаю, выпендривается. Нарочно интригует. Бабе за тридцать, замуж ей пора, вот она таким оригинальным способом мужиков и цепляет. Попробовал подбить к ней клинья — куда там! Только перья полетели. А Селезнев, гаденыш, сидит, наблюдает за нами и посмеивается! Завелся я. Костьми, думаю, лягу, а разберусь, что ты за штучка. Решил назначить девушке свидание. «Вообще-то я с женатыми не встречаюсь, — говорит она мне. — Но раз уж вы помогли Дону (это она Федю так окрестила) вытащить меня из мрачного подземелья, так и быть. Приходите ко мне в гости. Только жену прихватите».

Ну, жену так жену. Рассказал я своей половине, в чем загвоздка, помощи попросил. Может, ты, говорю, как женщина женщину ее скорее поймешь. Пришли мы в гости. Там сидит целая орава — Селезнев, Варварины приятели (та еще шайка-лейка) и тетка. Я, как ту тетку увидел, так едва чувств не лишился. Но не буду про нее, не то просидим до закрытия.

В общем, знаешь, что мне жена после тех посиделок сказала? Ты, говорит, Боря, столкнулся с чудом природы, единственным и неповторимым. Твоя Варвара — абсолютно счастливый человек. Ее не мучают комплексы, не терзает зависть к чужим успехам, не дразнят несбыточные мечты. Ей нет нужды производить впечатление на окружающих. Она довольна собой и живет, как ей нравится. Вот так-то, дружище! Ты встречал когда-нибудь абсолютно счастливого человека?

— Теперь уже — да, — улыбнулся Санин. — Я ведь с ней познакомился.

— Ах да! Но должен сказать тебе, коллега: счастье у нее какое-то… оригинальное. Себе бы я такого уж точно не пожелал! Девица попадает во всякие переделки едва ли не с регулярностью смены времен года. Не успела очухаться после эпопеи с похитителями, как ее угораздило провести уикенд в одной сомнительной компании. Там произошло убийство, и наша мадемуазель, ясен перец, угодила в число подозреваемых. На нас тогда прокуратура наехала. Селезнев-то, как и следовало ожидать, познакомился с Варварой тоже на почве криминала. Она еще раньше проходила свидетелем по делу опять-таки об убийстве. Потом выяснилось, что то, первое, убийство было самоубийством, но следователь отчего-то остался недоволен собственным заключением. И когда Варвара снова попалась к нему в лапы, он пронюхал, что Селезнев с нею в близкой дружбе, позвонил Песичу, потребовал, чтобы Федю и близко не подпускали к расследованию, и стал делать всякие гнусные намеки. Дескать, а не помог ли в прошлый раз ваш Селезнев гражданке Клюевой спрятать концы в воду? Песич рассвирипел, как раненый медведь. Федю он нежно любит — даром что у них лексиконы не пересекаются. Схватка была — милое дело! Но отстоял Песич Селезнева, а заодно и Варвару. Только строго-настрого наказал ей, чтобы впредь на пушечный выстрел не приближалась к трупам, скончавшимся не своей смертью. Не надолго же ее хватило!

— Как я понял, на этот раз она к трупу не приближалась, — робко заметил Санин. — Или вы ей не верите?

— Да верим, верим! Только Песич все равно топал ногами, как увидел этот ее этюд, найденный в кабинете жертвы. Сначала он хотел отправить к ней меня. Припугни, говорит, ее как следует, чтобы неповадно было с потенциальными жмуриками знаться. Не могу, говорю. Сам боюсь ее до дрожи в коленках. Тогда Песич выбрал самого несгибаемого из нашей команды — Серегу Куприянова. Кремень парень! Никакая юбка его не проймет. И что бы ты думал? Приезжает сегодня от Варвары весь такой задумчивый-задумчивый. Пошел, взглянул на картинку, которую мы у Анненского нашли. И к Песичу: «А нельзя ли, Петр Сергеевич, в виде исключения вернуть Клюевой ее творение? Я уверен, что она… оно… не имеет отношения к гибели Анненского». Ох, что было! Песич бушевал, как тропический ураган. Но в конце концов утихомирился. «Иди, говорит, такой-рассякой, добывай доказательства ее непричастности. Тогда и поговорим о возвращении картины». Даже не знаю, как ему теперь новую историю преподнести, если он от одного ее имени звереет.

— Но ведь моя история и есть доказательство ее непричастности! Погоди, я тебе еще не все рассказал. В этом списке — имена и паспортные данные женщин, которые неожиданно получили крупные суммы денег. Только Метенко исключение. Если у нее и были деньги, то не неожиданные. Она, скорее всего, скопила их за два года работы за границей. Но на всех прочих богатство свалилось внезапно. Убитая Уварова получила наследство. Висток сорвала джек-пот в лотерею. А Клюевой подоспел внезапный гонорар. Очевидно, список принадлежит В., он заносил в него потенциальных «клиенток». Ты согласен?

— Звучит правдоподобно.

— Возникает вопрос: где он добывал сведения о деньгах, если о них зачастую не знали даже близкие этих женщин? До сегодняшнего дня я не мог найти ответ. А сегодня Варвара назвала мне имя единственного человека, который знал о гонораре, но не знал, что деньги на другой же день подарили третьему лицу и со счета сняли.

— Анненский? Постой, как это — подарили? Кому? Сколько?

— Тридцать тысяч зеленых. Практически постороннему человеку. У него серьезные неприятности.

— Нет, она все-таки психопатка!

— Не думаю, — сухо сказал Санин.

— Эй, ты чего это, парень? Правда, что ли, запал на нее? Она ж тебя в полтора раза старше! Если не в два.

— Оставь ты мой возраст в покое! — рассердился Санин. — Чтобы по достоинству оценить человека, вовсе не обязательно доживать до седых волос. Или до лысины.

Халецкий хмыкнул.

— Да у нас, оказывается, уже зубки прорезались!

— Вплоть до зубов мудрости. А у некоторых, говорят, они вовсе не растут.

— Не дерзи старшим, они этого не любят. Запомни на случай, если собираешься подкатиться к Варваре.

— По-твоему, расположение к женщине обязательно замешано на физиологии? Тогда ясно, почему ты не мог понять поведения Селезнева, узнав, что Варвара ему не невеста. А я его понимаю. За женщину, способную подарить все свои деньги человеку просто потому, что тот попал в беду, я бы дрался до последнего, невзирая на ее возраст и физическую привлекательность.

Халецкий поднял руки.

— Все, все! Вижу, в полку рыцарей несравненной Варвары очередное пополнение, и мне остается только подписать полную и безоговорочную капитуляцию. Но мы несколько отвлеклись, коллега. Помнится, ты как раз подвел меня к интересной мысли. Мне показалось, или ты действительно намекнул, будто мой и твой убийцы — суть одно и то же лицо?

— Да, — подтвердил Санин. — Смотри, что получается. В. теряет неподалеку от тела задушенной им Метенко блокнот. Если я прав и женщины из списка были клиентками Анненского, то убийце был прямой резон убрать юриста. Он понимал, что мы будем искать точки пересечения в биографиях женщин и, найдя их, вплотную подберемся к нему.

— Неплохо, неплохо, — похвалил Борис. — Но есть неувязки. Посуди сам: смерть Анненского не только не помешала тебе заподозрить его в связи с В., но даже ускорила твое продвижение по этому пути. Так чего убийца добился в итоге? Объединения наших сил? Пополнения егерских рядов, загоняющих его с криками «Ату! Ату!»?

— Да, но… — Санин запнулся. — Может, окружение Анненского не знает о его связи с В.? Если они держали свои отношения в тайне, то убийство адвоката имело смысл. Живой, он мог бы ткнуть в убийцу пальцем.

— Да, такой вариант не исключен, — согласился Халецкий. — Но тогда объясни мне, как ты собираешься искать мерзавца?

Андрей растерялся.

— Не знаю.

— У Анненского и явных приятелей до черта; дай бог разобраться с ними до конца года. А если придется шуровать еще и его тайные связи, то это точно «глухарь»! Но делать нечего; видно, придется. Давай начнем вот с чего: поищем в его еженедельниках фамилии твоих убиенных. Если найдем, значит, дорога одна. Если нет — извини, парень. Бегать за тайными дружками Анненского, забросив легион его явных знакомых, нам не резон. Начальство не одобряет погоню за химерами.

— Но ты можешь по крайней мере взять у меня копию списка и образцы почерка у своих свидетелей?

— Это пожалуйста. Кстати, ты просил меня принести что-нибудь, написанное рукой Анненского. Хочешь убедиться, что список писал не он?

— Да. В принципе, он мог составить его сам и передать блокнот В. Это, кстати, объяснило бы, почему В. не побоялся его убрать. Ты принес?

— Принес. — Халецкий полез в карман. — Но я и так вижу: ничего общего. — Он выложил перед Саниным листок с запиской, адресованной, по видимому, секретарше. — Вот, полюбуйся.

Одного беглого взгляда на острые косые буквы записки было достаточно, чтобы убедиться в правоте майора. Автор списка писал совсем иначе — компактно, аккуратно. И буквы у него выглядели приземистыми крепышами.

— А ты не думал показать свой документ графологу? — спросил Халецкий. — Может, подкинул бы тебе идейку насчет личности автора. Если хочешь, я могу озадачить нашего эксперта.

— Озадачь, — рассеянно согласился Санин, разглядывая листки.

— А вот тебе фамилии и адреса еще нескольких дружков Анненского. — Халецкий выложил на стол последний лист. — Почерк можешь не сличать, это мой.

Следующие два дня Санин, взяв отгулы, бегал по новым адресам, беседовал с приятелями покойного юриста и собирал образцы почерка. Периодически они созванивались с Халецким, который исправно извещал младшего коллегу об отсутствии результата.

— Список кандидатов на роль В. все сокращается, — бодро рапортавал он. — Сегодня забраковал еще пятерых.

Шестого вечером Халецкий позвонил в последний раз.

— Баста, Андрюша! Мы просмотрели все записи Анненского. За исключением Клюевой, ни одна фамилия из списка В. там не фигурирует.

Седьмого Санин уныло поплелся на работу. От его надежды занести в собственный послужной список поимку губителя четверых невинных женщин осталась слабая тень. Но фортуна — дама с причудами. Иной раз она словно нарочно доводит человека до отчаяния, чтобы одарить его потом своим благосклонным вниманием.

В середине рабочего дня Андрея позвали к телефону.

— Санин, двигай к нам! — сказал оперативник, расследующий убийство Метенко. — Есть новости.

Новости поступили от институтской подруги Метенко, несколько лет назад перебравшейся в Штаты. Проживание в разных полушариях не пресекло их дружбу. Дамы регулярно созванивались и рассказывали друг другу о своем бытье-житье. В последний раз общались за два дня до гибели Метенко, и разговор предполагал продолжение. Не дождавшись звонка Елены, подруга принялась названивать ей сама. Через две недели неудачных попыток связаться с пропавшей она набрала номер общего знакомого и узнала об утрате. Неделю она оплакивала подругу и только потом сообразила, что, возможно, располагает данными, нужными для поимки убийцы. Она разыскала по телефону следователя, ведущего дело. Запись их разговора коллеги прокрутили Санину. Вот, что рассказала заокеанская подруга.

Месяца за два до смерти Елена завела роман с неким Виктором — интеллигентым молодым человеком с обходительными манерами и приятной внешностью. Около месяца назад дело стремительно покатилось в направлении алтаря. Елену, правда, несколько смущала молодость Виктора — она была на пять лет старше, — но подруга развеяла ее сомнения, приведя в пример с десяток знакомых американских пар, счастливых в браке, несмотря на более впечатляющую разницу в возрасте. По рассказам Елены, Виктор был добрым, чутким, наделен прекрасным вкусом и хорошо зарабатывал.

— И ты собираешься упустить такого мужика из-за своего жалкого возрастного превосходства? — возмутилась подруга. — И думать не моги! Чего ты боишься? Перешептывания ханжей?

И Метенко решилась. Но за две недели до своей гибели позвонила и сообщила, что свадьба откладывается.

— Понимаешь, владелец фирмы, где Виктор работает, предложил ему стать компаньоном, — сказала она. — Они дают консультации по вопросам капиталовложений, и Виктор говорит, что дело это очень прибыльное. Но, чтобы вступить в долю, он должен отдать все свои сбережения да еще занять где-нибудь на стороне.

— Ну и что? — перебила ее подруга. — Какое отношение это имеет к вашей свадьбе?

— Самое прямое. Виктор считает, что не вправе жениться, пока не расплатится с долгами. Заклинает меня подождать годик.

— Он что, глупый? Через год тебе будет тридцать семь, почти тридцать восемь. Рожать первого ребенка в сорок — это безумие. Или он не хочет детей?

— Хочет. — Елена невесело усмехнулась. — Сына и дочь.

— Так объясни ему, чем чревата отсрочка!

— И лишний раз подчеркнуть свою великовозрастность? Нет уж, спасибо!

— Проклятые мужики! Элементарных вещей не понимают! И много ему нужно денег?

— Не очень. Тысяч тридцать.

— Слушай, но у тебя же тысяч двадцать лежали в загашнике! Отдай ему, и дело с концом.

— Я предлагала. Он и слышать об этом не хочет. Брать деньги у женщины, по его убеждению, смертный грех.

— Шовинист чертов! Мыслит категориями позапрошлого века. Где ты только раскопала такого мастодонта? Хотя, с другой стороны, в этом что-то есть. По крайней мере, он мужик, а не слизняк какой-нибудь. Пожалуй, за такого стоит побороться, старушка.

За два дня до гибели Елены подруга позвонила, чтобы узнать о ходе борьбы. И сразу поняла: случилось что-то неприятное. Елена была мрачной и попыталась уйти от разговора, сославшись на плохое самочувствие. Но подруга не поверила отговорке и вынудила ее к откровенности.

— Я вчера оставалась ночевать у Виктора. Он пошел в ванную, а у меня кончились сигареты. Пошарила по его карманам, но нашла только пустую пачку. Вспомнила, что он держит в столе неприкосновенный запас, и полезла туда. Дернула ящик, а его перекосило. Пришлось вынуть, чтобы вставить обратно в пазы… Между днищем стола и дном ящика лежал блокнот. И я из любопытства в него заглянула… В общем, боюсь, Виктор совсем не такой, каким я его представляла… А может быть, все это ерунда. Не пытай меня пока, не хочу ничего говорить. Я должна подумать, что мне теперь делать.

Больше подруга от нее ничего не добилась. А потом уже не смогла дозвониться.

Прослушав пленку, Санин сначала возликовал. Зловещая смутная тень наконец обрела имя, возраст, профессию. Казалось, еще немного, и призрак обрастет плотью, материализуется, и тогда ему уж точно не ускользнуть из раскинутых сетей. Но, когда первое возбуждение схлынуло, лейтенанта разобрало сомнение: а приблизился ли он к цели? Какова вероятность, что убийца называл будущим жертвам свои настоящее имя и профессию? Если подумать, ничтожная. Да, обычно он плел свою паутину вокруг одиноких, замкнутых дам, не имевших близких друзей и привычки обсуждать с кем-либо свои дела. Но мог ли он быть уверен в том, что никто из них не изменит своей привычке, что какая-нибудь случайность вроде встречи с давним приятелем, подругой детства или, наоборот, недоброжелательницей, которой нужно во что бы то ни стало утереть нос, не вызовут «невесту» на откровенность? И вообще, предсказать с точностью до мелочей поступки живого человека, даже очень близкого, невозможно. В. мог сколь угодно тщательно изучать будущую жертву, но у каждого есть свои тайны. Например, как узнать, ведет ли женщина дневник, если она его ото всех скрывает? Как выяснить, есть ли у нее в другой стране подруга, с которой они переписываются или перезваниваются, если она не желает рассказывать об этой подруге?

А бывают секреты и посерьезнее. Психические заболевания с недержанием речи во время обострений. Тайная связь с женатым любовником, которого жалко бросить, но ведь не упускать же из-за него удачное замужество! Принадлежность к секте с гуру-гипнотизером, знающим всю подноготную своих духовных чад.

И убийца должен был это учесть. А значит, ничему из того, что он рассказывал жертвам о себе, верить нельзя. Так что же тогда о нем известно? Только примерный возраст и расплывчатое описание внешности. «Высокий, темноволосый, очень обаятельный», как описывала его подруге Елена Метенко. Да, негусто.

Санин прослушал запись три раза и запомнил ее наизусть. Позже, у себя в отделе он воспроизвел ее на бумаге и вчитывался в каждое слово в надежде найти хоть какую-то зацепку. Тщетно. Тогда он достал зачитанный до дыр дневник Уваровой и вновь перелистал его. Мысли его обратились к убитым женщинам. Он разложил перед собой фотографии.

Лариса Ильина. Улыбчивое лицо со следами бурно прожитых лет, серые глаза, не большие и не маленькие, брови «домиком», широкий нос. В общем, лицо заурядное, но приятное.

Любовь Бирюкова. Мясистые щеки, двойной подбородок, тонущие в наплыве век недобрые глазки. Любовь! Бр-р! Но фамилия подходящая.

Анна Уварова. Худое желчное лицо, близко посаженные глаза, нос «уточкой», тонкие губы. Некрасивая, но не катастрофично. Улыбка ее наверняка преображала.

Елена Метенко. Пожалуй, самая привлекательная. Большеротая, пухлые губы, миндалевидные карие с прозеленью глаза, аккуратный носик, густые темные брови. Лицо полноватое, но милое.

Странно, что у таких разных женщин похожие судьбы. И одинаковый финал.

Санин посмотрел на последние две фамилии. Висток и Клюева. Две несостоявшиеся жертвы. На первый взгляд, понятно, почему несостоявшиеся. И та и другая избавились от денег. Но откуда об этом узнал убийца? Может быть, его насторожило другое? У Висток соседка — подруга и доверенное лицо. Как бы стал В. отнекиваться, если бы «любимая» пожелала их познакомить? Варвара — вообще случай особый. Ей друзья явно заменяют семью. А семейные дамы убийцу не интересуют.

Да, но опять-таки как он узнал про соседку, про друзей? Следил? Вряд ли. Непрофессионалу трудно вести наблюдение, не привлекая к себе внимания. А нанимать профессионала для слежки за человеком, которого собираешься убить, опасно. У частных сыщиков обычно тесные связи с милицией, они тоже заглядывают в криминальные сводки. И услуги их недешевы.

Как ни крути, получается, что В. должен был свести с ними знакомство. Санин вдруг припомнил реакцию Варвары, когда он спросил о новых поклонниках. Она замялась, а потом быстро перевела разговор на деньги и Анненского. Почему она не ответила на вопрос? Не захотела говорить в присутствии друзей? Тогда нужно поговорить с ней с глазу на глаз. И как можно скорее.

Он нашел в записной книжке номер. Сначала автоответчик милостиво разрешил ему говорить после сигнала, а когда Андрей назвался, трубку сняли, и мужской голос сообщил ему, что Варвара в данный момент отсутствует, но через час, вероятно, будет.

И Санин отправился на Ярославскую. За знакомой дверью и сегодня звучали голоса. Причем звучали очень раздраженно и очень громко. Там явно набирал силу добрый скандал. Санин расправил плечи и нажал на кнопку звонка.

Глава 16 

Генрих вернулся с задания раньше нас с Лешей, и они — Марк, Генрих и Прошка — втроем устроили совещание. Мы с Лешей воссоединились с друзьями, когда прения сторон были в разгаре.

— Бред! — услышали мы из прихожей Прошкин голос. — Ты, Марк, точно женщина: если уж у тебя в голове какая-нибудь мысль заведется, ее оттуда нипочем не выведешь.

— Выводят пятна, крыс и клопов, — огрызнулся Марк. — Если у тебя мысли стоят в этом же ряду, на твоем месте я бы поискал хорошего психиатра.

— Мыслефобия не лечится, — авторитетно заявила я, входя в гостиную. — Могу я поинтересоваться предметом вашего ученого диспута?

— Мочь-то ты можешь… — начал Прошка, но Генрих его заглушил.

— Марк отстаивает свою версию Синей Бороды, — объяснил он. — Ему кажется, что новые данные ее подтверждают. Короче, всех прикончил родственник Доризо. Женщин — ради денег, а Анненского и Доризо — из страха перед разоблачением.

— Кстати, ты его вспомнила? — сурово спросил меня Марк.

— Кого?

— Братца Доризо, вестимо!

— Нет еще. — Я снова обратила взор на Генриха. — А что утверждают оппоненты?

— Мне, например, непонятно: зачем в таком случае ему было втравливать в это дело тебя? С его стороны чистое безумие сдавать тебя милиции. Ты же его знаешь или, по крайней мере, видела.

— И убирать Доризо — безумие, — подхватил Прошка. — При раскрутке мокрых дел легавка первым делом берется за родичей. Это каждому идиоту известно.

Леша взял сторону Марка.

— А что ему оставалось делать, если список из блокнота способен навести на Доризо милицию? Тот бы его выдал.

— Это еще неизвестно, способен ли. И тут, кстати, у вас еще одна неувязка, — сказал Генрих. — Доризо работал в банке, а банки гарантируют тайну вклада. Не мог он сообщать родственнику паспортные данные клиенток, не ведая, что творит. Значит, он был сообщником, и разоблачение родственника грозило ему самыми неприятными последствиями — от увольнения с работы с занесением в черные списки банковских кадровиков до переселения в места не столь отдаленные. Иными словами, ему был прямой резон молчать. И зачем Синей Бороде его убирать?

— Господи! Мало ли причин, по которым убивают сообщников! — Марк пожал плечами. — Поссорились, деньги не поделили, не уверены в надежности друг друга…

— Брось, Марк! — вмешался Прошка. — Никакая ссора не сподвигла бы Доризо сдать родича, если за это ему светила зона и нищенское существование впоследствии. Живой он был куда безопаснее для Синей Бороды, нежели умерщвленный.

— По-моему, разрешить ваш спор можно, только выяснив правду, — миролюбиво сказал Леша.

Это замечание переключило внимание Марка на меня.

— Шевели мозгами, Варвара! — грозно повелел он. — Вспоминай, где ты видела субъекта, похожего на Доризо. Если он — Синяя Борода, то это случилось совсем недавно — уже после того, как японцы перевели тебе гонорар. То есть максимум три месяца назад. Не может быть, чтобы ты не сумела воскресить в памяти столь судьбоносную встречу!

— Это ты так думаешь, — проворчала я. — При моем образе жизни случайные знакомые множатся, как тараканы. Раз в неделю я езжу в Сокольники поиграть в пинг-понг. Когда моих постоянных партнеров нет, играю с кем попало. Это во-первых. Во-вторых, по воскресеньям я веду занятия для «чайников» на собачьей площадке. Текучка клиентов там — будь здоров! Придут пару раз, смекнут, что дрессировка любимца сильно осложняет жизнь, и исчезают. На их место приходят новые, и все повторяется. Терпения и целеустремленности хватает единицам. В-третьих, я пашу на два издательства, где меня то и дело подстерегают авторы. Хватают за полы и разъясняют сверхценные идеи из своих творений. Не дай бог, упущу суть при ваянии обложки. В-четвертых, свадьбы и крестины наших дорогих однокашников. А равно их радостные проводы на вечное поселение в сверхдальние края и еще более радостные встречи, когда они вырываются оттуда, чтобы поведать соотечественникам о чуждости тамошней цивилизации. На этих светских раутах незнакомцы кишмя кишат. Родственники, коллеги и друзья детства виновников торжества слетаются тучами. Я уж не говорю о незнакомцах, пытающихся втянуть меня в разговор на улице и в общественном транспорте, в кафе и магазинах, в театрах и на выставках…

— Мать честная! — воскликнул Прошка. — Да ты у нас, оказывается, светская львица! А мы-то думали, ты ведешь тихую скромную жизнь затворницы. И как, здоровье не подводит? Позволяет выдерживать такие нагрузки? — спросил он с фальшивым участием.

— У меня железный организм, — успокоила я ерника. — Если уж даже ты не смог за столько лет вывести его из строя, ему ничто не страшно.

— Да ты только благодаря мне и держишься! — нагло заявил Прошка. — Высосала из меня все соки, вампирша энергетическая!

— То-то на тебя штаны не налезают! — не удержалась я от укола в самое больное его место.

Он ответил мне тяжелым укоризненным взглядом и заметно помрачнел. Марк, самовольно взявший на себя роль рефери, вынес решение:

— Варвара дисквалифицирована за неспортивное поведение. Бой остался за Прошкой. Все, хватит валять дурака! Варвара, отправляйся в спальню и не выходи, пока не вспомнишь, где встретила родcтвенника Доризо.

— Ну уж нет! — взбрыкнула я. — Сначала мы выпьем чаю и обменяемся новостями. Генрих, тебе удалось поговорить с домработницей?

— Да. И, кажется, с Жердочкиной можно снять подозрения. Подробности за чаем, — пообещал он и вышел в прихожую за сумкой, из которой выгрузил вафельный тортик, мармелад и ветчину.

Прошка немедленно съежился в углу дивана. Я сходила на кухню за припасами из холодильника. В Леше и Марке проснулся внезапный талант к сервировке, и стол вышел на загляденье. Однако наш голодающий друг не набросился коршуном на бутерброды и даже не взглянул на сахарницу, хотя обычно пил нечто похожее на сироп. Бросив в чашку кружок лимона и отрезав тонюсенький ломтик сыра, бедняга демонстративно переставил чашку на журнальный столик и отвернулся. Марк ненароком пододвинул поближе к Прошке вазочку с мармеладом. Генрих завел речь о только что открытых диетических свойствах ветчины. А я льстиво заверила новоявленного аскета, что он выглядит гораздо стройнее, чем вчера. Но все было напрасно. Прошка гордо закусывал несладкий чай микроскопическим кусочком сыра и игнорировал все наши ухищрения. Мы повздыхали и сдались. Не кормить же человека насильно!

— Ты обещал подробности про Жердочкину, — напомнила я Генриху.

— Да-да! — Он оторвал жалостивый взгляд от Прошки и оживился. — Мне здорово повезло. Я не прослонялся у подъезда и получаса, когда оттуда вышла женщина с сумкой-тележкой. Я ее сразу узнал по рисунку. Она пошла в магазин, точнее, в ближайший супермаркет — это в пяти минутах ходьбы. Я потихонечку шагаю за ней, думая, как бы завязать знакомство. В магазине решение стало очевидным — домработница набрала такую гору снеди, что ни в какую сумку-тележку не влезет. Пока она ее выбирала, я побродил по залу, взял этот тортик и ветчину, а потом пристроился за объектом в очередь к кассе. После чего оставалось только предложить ей свою помощь в транспортировке продуктов. Сначала она, конечно, отнекивалась, говорила: «Ой, да вам, наверное, некогда! Да мне недалеко!» — но было видно, что предложение ее обрадовало.

По дороге мы познакомились и разговорились. Зовут домработницу Вера Ивановна. Она работает на Галину Николаевну уже четвертый год. Местом в общем-то довольна. Правда, поначалу немного обижалась, что хозяйка считает ее чем-то вроде мебели, то есть попросту не замечает. Зато никогда не придирается, не кричит, платит вовремя и щедро одаривает по праздникам.

Когда я довел Веру Ивановну до квартиры и уверил ее, что не потерял на своем самаритянском подвиге ни минуты, поскольку неправильно рассчитал время и пришел на встречу с другом на час раньше, чем нужно, она любезно пригласила меня выпить хозяйского кофе. За кофе Вера Ивановна расспросила меня о работе, о семье и, кажется, прониклась ко мне доверием, во всяком случае, разоткровенничалась. Рассказала о дочке-инвалиде, пожаловалась на пьющего зятя и на тяжелую жизнь — Вера Ивановна практически единственный кормилец в семье. Потом я незаметно подвел ее к разговору о хозяйке. Добрая женщина с радостью ухватилась за возможность посплетничать. Жердочкина, рассказала она, — важная шишка в Комитете образвания. Но метит Галина Николаевна гораздо, гораздо выше. В настоящий момент она сражается за теплое местечко в Думе. Избирательная кампания в самом разгаре.

— Какая избирательная кампания? — удивился Леша. — До выборов еще три года!

— С предыдущим народным избранником от того округа, где баллотируется Жердочкина, что-то случилось, — объяснил Генрих. — Теперь на его место претендуют пятеро кандидатов. По словам Веры Ивановны, Жердочкина всерьез рассчитывает на победу. Электорат в округе в основном ориентирован на демократов, а ее соперники — не того поля ягоды. Один — коммунист, другой — националист, третий — военный, а четвертый вообще никто. Никому неизвестный самовыдвиженец склочного нрава, всю жизнь искавший справедливость в товарищеских и нетоварищеских судах. А у Галины Николаевны кристальная биография убежденной демократки.

Я поперхнулась чаем.

— Теперь понятно, почему она так испугалась, — сказал Леша и объяснил остальным: — Когда-то Жердочкина имела неосторожность поделиться своими планами на будущее с Варькой и Надеждой. Она мечтала пробиться в ряды партийной элиты. Естественно, коммунистической.

— Ерунда какая-то, — пробормотала я. — Мало ли какую чушь несут подростки в четырнадцать лет! В конце концов, у всех у нас позади комсомольская юность. Не могла она испугаться из-за такой чепухи!

— Еще как испугалась! — заверил Генрих. — Вера Ивановна рассказала мне о вашем вчерашнем визите. После вашего ухода Жердочкина дрожала, как осиновый лист. Бросилась кому-то звонить, плотно закрыв за собой дверь. А потом строго-настрого запретила Вере Ивановне впускать тебя и отвечать на вопросы о хозяйкиной карьере. Даже к телефону подходить не велела.

Я помотала головой.

— Ничего не понимаю.

— А я, кажется, понимаю, — сказал Леша. — Когда Жердочкина тебя увидела, в первую минуту она испугалась от неожиданности — просто потому, что ты знаешь о ней нечто такое, о чем она не хотела бы вспоминать. А ты, заметив ее испуг, повела себя агрессивно да еще пристала с расспросами о карьере. Допустим, ты узнала, что она перекрасилась в демократку и лезет в Думу, и, кто тебя знает, вдруг заявишься на какую-нибудь ее встречу с избирателями и расскажешь собранию о ее честолюбивых юношеских замыслах — про райком комсомола, про вступление в партию, как она метила в ВПШ и так далее?

— Я что, похожа на сумасшедшую?

— Спрашиваешь! — проснулся Прошка.

— Сумасшедшая не сумасшедшая, а предсказуемой тебя не назовешь, — смягчил диагноз Леша. — Оценив комичность ситуации, ты вполне могла забавы ради поделиться своими воспоминаниями с избирателями или журналистами — наймитами конкурентов. Тем более что сердечности по отношению к Жердочкиной ты не выказала. А для нее сейчас важен каждый голос.

— В любом случае подозрения с Жердочкиной можно снять, — резюмировал Генрих. — Охота была без пяти минут депутату ввязываться в криминал — незадолго до выборов.

— Ладно, Жердочкину вычеркиваем, — согласилась я. Тем более что мы с Лешей, кажется, нашли виновницу моих бед. — И я рассказала о Липучке, о ее перевоплощении в классическую красавицу, из-за чего я не обращала на нее внимания, хотя вот уже несколько лет то и дело натыкаюсь на нее возле своего дома, и наконец о ее дружбе с Софочкой, соседкой, чьей единственной страстью остается неукротимое любопытство, направленное, похоже, исключительно на мою персону.

Марк вздохнул:

— Ну что ж, придется вступить в контакт с Софочкой.

Я оцепенела.

— А вот ты точно не в себе! Я восемь лет руками и ногами отбиваюсь от ее навязчивых попыток сойтись со мной поближе, а ты собираешься в одночасье свести на нет все мои усилия? Побойся бога, Марк! Уж лучше явка с повинной!

— Ну уж нет! — отрезал он. — Не для того мы тут копья ломали, чтобы тебя упекли за решетку. Вовсе не обязательно тебе самой разговаривать с Софочкой. Это могу сделать я, Прошка или Генрих…

— Не думаешь ли ты, что Софочка не учует, откуда дует ветер? За восемь лет бдений у дверного глазка и кружки, прислоненной донышком к стене, она как-нибудь уяснила, что мы неразделимы, словно сиамские близнецы! Оказав услугу любому из вас, она будет рассчитывать на мою благодарность. Нет, лучше умереть, чем стать ее должницей!

Голос мой набирал силу, и Леша, безошибочно спрогнозировав бурю, попытался повернуть корабль в безопасную гавань:

— А не стоит ли нам поискать других знакомых Белоусовой?

— Потратить неизвестно сколько времени с неизвестно каким результатом? — подал голос Прошка из своего угла. — Где гарантия, что она кому-то, кроме Софочки, говорила о своем интересе к Варваре?

— А где гарантия, что она говорила о нем Софочке? — прорычала я. — Эту отпетую сплетницу упрашивать не нужно. Соглядатайство — ее любимое занятие. Сиди себе, слушай да мотай на белый ус. Бьюсь об заклад, Софочка и не подозревает об истинной цели визитов Липучки. Просто заходит знакомая посидеть, поболтать.

— Все равно мы должны попытаться, — сказал Марк.

— Нет!

— Да!

— Я запрещаю!

— Запрещай на здоровье!

— Только посмейте! Я вас прокляну! На порог не пущу! — Я швырнула на пол чашку.

— Прекрати!

— Варька, успокойся!

— Видали психопатку?

Я потянулась за тарелкой из-под бутербродов, схватила ее и занесла над головой. В эту минуту в дверь позвонили.

Глава 17 

— А вот и Софочка! — злорадно объявил Прошка.

Я вздрогнула и опустила тарелку. Что же это я так раскричалась, когда враг за стеной? Неужто и впрямь она? Говорят же умные люди: не поминай черта к ночи!

— Не смейте открывать! — просипела я.

Но спина Марка уже исчезла в дверном проеме. «Ах, так! Ну, пеняй на себя! Если это Софочка, я окажу ей такой прием, что она добровольно вылетит отсюда пробкой и никогда больше не рискнет заговорить ни с одним из нас!»

К моему несказанному облегчению, голос, зазвучавший в прихожей, был мужским. Минуту спустя в гостиную вошел юный Санин. «Сюрприз номер четыре! — мысленно объявила я и, вспомнив сегодняшний визит Куприянова, мысленно же удивилась: — Интересно, почему они всегда являются гуськом? Сговариваются, что ли?»

Мы поздоровались, я пригласила гостя к столу, не спрашивая поставила перед ним чашку, подобрала с пола осколки, сходила на кухню, долила в чайник воды, вернулась, включила чайник и только после этого поинтересовалась, что привело ко мне сыщика.

— Мне нужна ваша помощь, Варвара, — он с тоской оглядел моих друзей. — Могу я поговорить с вами наедине?

— Ни в коем случае! — встрепенулся Прошка. — Вы не знаете, о чем просите! Думаете, ваша молодость защитит вас…

— Прошка!

— Смолкни, паяц!

— Не обращайте внимания, Андрей. Это обыкновенное помрачение рассудка на почве добровольного голодания. Сами понимаете, бред, галлюцинации…

— Чья бы корова мычала! Кто только что бесновался, ревя и круша? На сытый желудок, между прочим.

— А что мне оставалось делать, если у всех вас одновременно поехала крыша?

— Твоя крыша стартовала уже давно. Нашим ее нипочем не догнать.

Щелчок чайника и дрессировщицкий окрик Марка прозвучали одновременно. Я послала Прошке убийственный взгляд и занялась гостем. Когда он получил свой чай и тарелку с последним кусочком тортика, Генрих осторожно поинтересовался:

— Андрей, а почему вам понадобилась помощь Варвары? Появились новые данные?

Поскольку Санин только что откусил тортика, он не ответил сразу. Но кивнул.

— Дайте человеку спокойно выпить чаю, — сказал Марк, предупреждая новые вопросы.

Не знаю, можно ли спокойно пить или есть, когда тебя пожирают пять пар глаз, но так или иначе Санин опустошил и чашку, и тарелку и перешел к новостям.

Когда он назвал имя Виктор, что-то зазудело у меня в мозгу, но, поглощенная повествованием сыщика, я не обратила на это внимания. Однако зуд все нарастал и нарастал и наконец его стало невозможно игнорировать. Я закрыла глаза. Перед мысленным взором тут же возникли фотоснимок Доризо и почему-то — новое лицо Липучки. Потом внутренний голос произнес несколько раз «Виктор, Виктор…», в мозгу щелкнуло, и внезапная вспышка выхватила из темноты другое лицо. Я вспомнила.

Вдыхая крепкий сладкий аромат черемухи и поеживаясь от холода, пробиравшего меня под ветровкой, я торопливо шагала к метро. Перед глазами маячила спина рослого широкоплечего молодого человека в дорогой кожаной куртке. Мы шли в одном направлении с одинаковой скоростью, и это меня раздражало — не люблю таких случайных «связок». Я прибавила шагу, чтобы обогнать парня, но тот вдруг запнулся, остановился и начал оседать на асфальт. Я подоспела как раз вовремя, чтобы уберечь его голову от контакта с бордюром.

Свинцовая бледность, бисеринки пота на лбу и закрытые глаза утвердили меня во мнении, что молодой человек нуждается в срочной медицинской помощи. Оказать таковую не в моих силах, поэтому я начала озираться по сторонам в поисках более подкованных по этой части прохожих. Но тут парень открыл глаза.

— Шприц… в нагрудном кармане… — прошелестел он. И уловив в моих глазах ужас, добавил через силу: — Подкожно… Это просто.

Просто не просто, а деваться некуда. Не помирать же мОлодцу из-за моей неспособности сделать инъекцию и глупого страха перед медицинскими инструментами! Я нашла у него в кармане упаковку с заряженным одноразовым шприцем, сорвала обертку, задрала рукав кожанки, зажмурилась… Получилось! Ай да я! Вот он — талант. Не даром баба Маня уговаривала меня поступать в медицинский.

Через пару минут молодой человек снова открыл глаза, достал из кармана платок и провел им по лицу. Капельки пота и свинцовая бледность пропали, на лицо вернулись краски. Воскрешенный сел, посидел немного, словно прислушиваясь к себе, потом встал на ноги, отряхнулся и отрекомендовался с виноватой улыбкой:

— Виктор.

— Варвара. Вы уже совсем ожили или может случиться рецидив?

— Надеюсь, что совсем, но… — Он замялся. — С моей стороны будет очень большой наглостью, если я попрошу вас проводить меня до дома? Отсюда полчаса на машине, дорогу туда и обратно оплачиваю, естественно, я. И угощаю обедом. Сегодня же, если вы не торопитесь, или в любой другой удобный для вас день.

— Мне нужно позвонить. — Я огляделась, высматривая телефон-автомат.

— Прошу. — Виктор достал из внутреннего кармана мобильник и протянул мне.

Я позвонила в издательство, извинилась и, сославшись на непредвиденные обстоятельства, перенесла встречу на завтра.

Виктор держался безупречно — не смущал меня избыточными проявлениями благодарности, не цепенел от неловкости, не пытался заигрывать. Его манеры были естественны и сердечны. Он оказался неплохим рассказчиком и хорошим собеседником — внимательным, чутким к переменам настроения визави, искренне заинтересованным. Сначала я не собиралась принимать его приглашение на обед, думала, что довезу больного до дома и поеду по своим делам, но Виктор очень мило настоял на своем, уверяя, что он прекрасный повар и я представить не могу, как много потеряю, если не останусь.

Он действительно очень ловко управлялся с кухонной утварью. В мгновенье ока приготовил превосходный салат из креветок, а потом божественный мясной рулет с какими-то редкими пряностями. За обедом он признался мне в любви к Франции — к ее литературе и живописи, вину и кухне, ландшафтам и архитектуре. Его красочные живописания французских провинций и Парижа сделали бы честь любому путеводителю.

Потом Виктор смешно рассказывал о своей неудачной попытке приготовить виноградных улиток — как он долго ползал, собирая их, по винограднику, как три дня откармливал пленниц белым хлебом, а когда пришла пора посадить их на соль, чтобы они выпустили слизь, жалость к божьим тварям победила страсть гурмана, и он отпустил бедняжек на волю. Еще он весело подшучивал над своим французским прононсом, рассказывал о забавных недоразумениях, которые возникали, когда он пытался флиртовать с француженками.

В ответ на его расспросы я призналась, что никогда не бывала в Европе дальше Праги, что предпочитаю городским пейзажам дикую природу и рассказала, как убегала от валдайского медведя, исступленно колотя ложкой по котелку, до тех пор, пока он не завопил человеческим голосом: «Постойте же, девушка! У вас курева не найдется?» Потом я вспомнила Петербург и взяла назад свои слова о городских пейзажах и дикой природе. Виктор через силу согласился, что Петербург красотой не уступает Парижу.

Разговор перешел на литературу. Он восхищался стихами Вийона, Апполинера, Бодлера, а когда речь зашла о прозе, у нас завязался спор. Я ничего не имею против Франса, но решительно засыпаю при попытках почитать Пруста. Виктор недоумевал по поводу моего пристрастия к английской литературе, из которой он признавал только Шекспира, да и то без энтузиазма. Но расхождение во мнениях не привело к мордобитию. Мы подняли бокалы за великую многогранную европейскую культуру и помирились.

Провожая меня до такси, которое он предварительно вызвал по телефону, Виктор еще раз поблагодарил меня за свое спасение и за прекрасный вечер, а потом с несвойственной ему робостью протянул визитную карточку.

— Из боязни показаться навязчивым, я не хочу просить у вас номер телефона, Варвара. Но буду счастлив, если вы позвоните мне. — С этими словами он посадил меня в машину, авансом заплатил таксисту и махнул на прощанье рукой.

Если бы Виктор поменьше старался и не произвел на меня такого приятного впечатления, я бы несомненно сохранила его визитку, поскольку его вполне можно было отнести к мужчинам, привлекающим меня физически. Но мои строгие правила не позволяют сближаться с человеком, отмеченным и другими ценимыми мной достоинствами. А потому я выбросила карточку в первую попавшуюся урну.

Прошло около недели. Я снова шла по той же улице к метро, и опять на этом пути меня поджидал сюрприз. На этот раз мое внимание привлек денди в безупречном костюме и с огромным букетом красных роз в руке. Несмотря на дорогой костюм и цветы, фигура выглядела такой понурой, словно щеголь дежурил на тротуаре уже несколько суток. Потом он повернулся в мою сторону, и я узнала Виктора, просиявшего при виде меня, словно драгоценности короны.

У меня упало сердце. Я понимала, что придется его послать, и послать грубо — так, чтобы у него никогда больше не возникало желания подойти ко мне ближе, чем на пушечный выстрел. Мысль об этом не доставила мне радости, но другого выхода не было. Однажды, эн лет назад я уже смалодушничала в подобном случае. До сих пор не могу вспоминать без судорог, к чему это привело.

Разозлившись на себя и на весь свет, я обрушилась на несчастного Виктора с яростью, поистине удивительной для девушки тихого, кроткого нрава. Не помню, что я ему говорила. Помню только ошеломленное испуганное лицо и букет, выскользнувший из его руки мне под ноги. Должно быть, я перешла на крик, потому что прохожие начали замедлять шаг и останавливаться, с любопытством поглядывая на чудную парочку. Я бросила на них злобный взгляд, они мгновенно вспомнили о неотложных делах и заторопились дальше. На миг передо мной мелькнуло красивое женское лицо, и я мимолетно подумала, что уже видела его где-то. Тогда я не сообразила, что встречала эту красотку в собственном подъезде.

Выслушав меня, Виктор с достоинством извинился, повернулся и ушел. Пару раз мне померещилось, что под моими окнами слоняется похожий на него парень, но я приписала это угрызениям совести и буйному воображению и постаралась поскорее забыть о неприятном эпизоде.

Сообразив, что в комнате как-то подозрительно тихо, я открыла глаза. Все напряженно смотрели на меня. Но прежде, чем я успела открыть рот, заговорил Марк:

— Варвара, можно тебя на минутку? — спросил он и первым вышел из гостиной.

Плотно прикрыв кухонную дверь, он перешел на конспиративный шепот:

— Вспомнила? Хорошо. Только не спеши с признаниями. Подумай, не могут ли твои откровения привести Санина к операм, ведущим расследование по делу Доризо. Если он обратится к ним за информацией, может всплыть твое имя, и они до тебя наконец доберутся.

— Марк, по-моему, у тебя паранойя. Ну почему ты так уверен, что они хотят меня арестовать? Прошло уже больше трех суток с тех пор, как обнаружили тело Доризо, а до меня еще никто не добрался. Может, убийца вовсе не оставлял улик, указывающих на меня.

— Тогда звонок не имел смысла. Как бы то ни было, нам нельзя рисковать.

— Послушай, Марк, наш единственный шанс выяснить, есть ли против меня улики, — расколоть кого-нибудь из милицейской братии. Если мы поможем Санину, он из благодарности не откажется навести для меня справки у коллег. И не сдаст меня им, если там что-нибудь не так. Пока я не собираюсь рассказывать ему о Доризо. А позже, когда он с нашей помощью схватит своего серийного убийцу, мы из него веревки сможем вить, вот посмотришь.

Марк задумался.

— Что ж, может, это и выход. Значит, думаешь, он тебя не выдаст? Ладно, попробуем довериться твоей интуиции.

По пути в гостиную я завернула в спальню и быстро сделала карандашный набросок. Потом вернулась к остальным и положила его перед Саниным.

— Вот вам ваш Виктор.

Когда он взял листок, стало заметно, что рука у него дрожит.

— Как… где… Когда?..

Он так и не сумел сформулировать законченный вопрос. Я не стала уточнять, что он имеет в виду, и рассказала свою историю.

— Так вот, как он с ними знакомился, — пробормотал Санин, когда я закончила. — Психолог, чтоб его… На сострадании играет. Знает, что мы любим тех, кому делаем добро. И, видно, у него индивидуальный подход. Не верится, что он развлекал Ларису и Бирюкову французской поэзией…

— Но с Варварой-то он, положим, облажался, — заметил Прошка. — Кстати, а чего это ты так на него набросилась, нежная наша? Ну, сказала бы: уйди, ты мне не нравишься. Орать-то зачем?

— Это интуиция, — вступился за меня Генрих. — Не нагони на него Варька страху, кто знает, чем бы все кончилось?

— Известно чем! Она бы нагнала на него страху чуть позже. Тоже мне загадка!

— Варвара, вы сможете показать дом, куда он вас возил? — спросил Санин.

Я покачала головой.

— Не уверена. Там много однотипных домов, а за дорогой я не очень следила. Это где-то в Мневниках. Помню, мы ехали от «Октябрьского поля» по Народного Ополчения и свернули направо, но не сразу, минут через пять.

— Что, если нам вместе поездить по тому району, поискать? Я бы взял завтра служебную машину.

— Хорошо, давайте попробуем, — согласилась я.

Санин ушел, изнемогая от благодарности.

Проводив его до двери, я вернулась и рассказала друзьям то, о чем умолчала при сыщике, — о Белоусовой, мелькнувшей на заднем плане, когда я выясняла отношения с Виктором.

— Думаю, это она собирала для него сведения обо мне. Потому и к Софочке повадилась. Наверное, подслушивала со стетоскопом, когда я договаривалась о встрече в издательстве, чтобы он мог подкараулить меня неподалеку от дома и разыграть свой спектакль. Одно мне непонятно — зачем ей все это? Нас с ней ничто не связывает, и даже в школе мы не особенно враждовали, не то, что с Гелей. Разве что Виктор очаровал Липучку до полной потери рассудка…

— Ты говорила, что она крутится тут уже несколько лет, — напомнил Леша. — А Виктор появился совсем недавно. Значит, у нее к тебе собственный интерес.

— Ума не приложу — какой! Ну не было у нас с ней точек пересечения, хоть убей!

— Наверное, ты нагадила кому-нибудь из ее родственников, — подбросил идею Прошка.

— Никому я не гадила! — огрызнулась я. — Не имею такой привычки. Моя жизнь чиста и безгрешна. Не граблю, не убиваю, не увожу чужих мужей. Даже сплетен ни о ком не распускаю… А может, знакомство Белоусовой с Софочкой все-таки не имеет отношения ко мне? Вдруг они подружились случайно? Правда, опять-таки не очень понятно, как можно водиться с этой пираньей без всякой задней мысли, но, наверное, тут я — лицо пристрастное. С другой стороны, кто-то же мне звонил?..

— Сама видишь, Варвара, без Софочки нам не обойтись, — завел свою песню Марк. — Да нечего тут психовать! Что-нибудь придумаем, чтобы она к тебе потом не лезла.

— Придумаете вы, как же! — сказала я с горечью.

— Ладно, замнем пока. Давай, изобрази еще раз физиономию Виктора. Поглядим, насколько он похож на Доризо.

Я сходила в спальню за очередным листом бумаги и сделала новый рисунок. Марк сдвинул посуду в один конец стола, а на середину положил фото Доризо и мой набросок. Мы сбились в кучку и принялись их сравнивать. Доризо, несомненно, был смазливее — этакий белокурый Аполлон в современном прикиде. Но божественная красота — сомнительный дар для мужчины. Она придает облику некоторую женственность, что ослабляет сексуальную притягательность красавца для противоположного пола. Обратите внимание: с точки зрения классических канонов внешность нынешних секс-символов весьма далека от совершенства. У Виктора черты были погрубее: брови толще, нос шире, подбородок массивнее. И глаза не такие синие, и волосы не белокурые. Зато его лицо казалось более простым, и оттого — более симпатичным. Но, несмотря на все отличия, фамильное сходство определенно проглядывало. Одинаковый разрез глаз, форма лба, рисунок губ.

— Да, похоже, они действительно братья, — заключил Марк. — По меньшей мере двоюродные. Прошка, выясни завтра у Инны, не упоминал ли Доризо о брате или кузене.

— А нужно ли нам это? — усомнился Леша. — Может, Виктора лучше оставить Санину?

— Ты уверен, что Санин до него доберется? Я буду очень удивлен, если выяснится, что Синяя Борода представлялся жертвам настоящим именем и принимал их у себя по месту прописки. В общем, так: вы с Варварой завтра едете с Саниным, Прошка выслушивает очередную порцию откровений Инны. Генрих, ты попробуй познакомиться с Белоусовой. Если получится, осторожно заведи разговор о школьных годах, друзьях и недругах детства. Только не напирай, чтобы она не заподозрила связи между твоим появлением и вчерашним визитом Варвары. По идее, если тебе удастся ее разговорить, Белоусова сама должна упомянуть об этом визите. При условии, что ей нечего скрывать. А промолчит — значит, дело нечисто. Тогда постарайся узнать, есть ли у нее близкий человек, которому она поверяет свои секреты.

Озадачив нас, Марк почему-то впал в меланхолию.

— Ты не заболел? — тихо спросила я, когда мы убирали посуду.

— Пока нет, но скоро заболею.

— Чем это?

— Манией убийства!

— С чего это?

— С того. Кто, по-твоему, пойдет завтра к Софочке?

Глава 18 

Мы кружили по Мневникам всего-то ничего, чуть больше получаса, когда я увидела нужный дом. На шестом этаже рассеялись последние сомнения — бордовая обивка двери и нестандартная табличка с номером квартиры были мне знакомы.

Когда Санин потянулся к кнопке звонка, рука его ходила ходуном, а острый кадык так и прыгал на тонкой шее. Я испугалась, как бы при виде Виктора его на радостях не хватил удар, но обошлось. В том смысле, что ему не открыли.

Андрей устроил переполох, обзвонив все шесть квартир на площадке этажа. В трех ему повезло. Наши ряды пополнились дородной тетушкой с бигудями под косынкой, лысым пенсионером в толстенных очках, ковбойке и обвислых тренировках, неполнозубым молодым человеком лет семи и строгой дамой лет сорока, по виду учительницей.

Как оказалось, никто из них не мог похвастать близким знакомством с Виктором. Все сведения, которыми они располагали, уместились бы на четвертушке листа. Молодой холостяк, не москвич, работает в какой-то фирме, квартиру снимает чуть больше года (хозяева за границей), вежлив (при встрече всегда здоровается), часто ездит в длительные командировки. Шумных компаний не водит, но гостей принимает. Чаще других заходит высокий блондин (в обоих черных ботинках), настоящий красавчик. Женщины временами тоже ходят, но все больше неказистые. Походят немного и перестают. Видно, не везет парню в любви.

Санин, невероятным усилием уняв дрожь в руках, показал фотографии. Соседи мгновенно узнали Метенко, которая бывала здесь совсем недавно, и Бирюкову, которая, хоть и не появлялась уже месяцев девять, но в свое время произвела фурор.

— Помню, я еще подумала: вот бедненький! — поделилась с присутствующими тетка в бигуди. — На что ему такая бабища? Она ж его в бараний рог свернет! А мужчина-то из себя видный. Что ль не мог кого получше сыскать?

Уварову после некоторого колебания опознала «учительница»:

— Да, вот эту я однажды видела. Довольно давно, в марте, по-моему. Я ковырялась в замке (он у меня заедает), а она как раз вышла от Виктора. Увидела меня и смутилась, как школьница.

Не признали соседи только Ларису Ильину, но, как позже объяснил нам Андрей, и не могли признать. Она погибла раньше, чем Виктор снял эту квартиру.

Несмотря на заверения соседей, что квартирант уже недели две как в командировке, Санин позвонил в местное отделение милиции и попросил подмоги, которая вскоре и явилась в виде бравого сержанта с южным выговором и лихими усами. Андрей попросил его подежурить у двери, пока он съездит за ордером на обыск.

— Черт! — выругалась я, когда Санин высадил нас с Лешей у станции метро. — Надеюсь, они управятся со своим обыском до вечера!

— А что такое?

— Нам нужно срочно наведаться к соседям без милицейского надзора и показать им фотографии Доризо и Липучки. А может, и остальных девиц из нашей коллекции. Если они одну из них опознают, — все, считай, расследование закончено. Останется только выяснить, зачем эта змея пыталась меня подставить.

— Значит, ты принимаешь версию Марка? То есть и Анненского, и Доризо убил Виктор?

— Похоже на то. Конечно, в возражениях Генриха и Прошки есть свой резон, но, надеюсь, все несуразности объяснятся, когда Виктора арестуют.

Дома нас ждал Марк, мрачный и злой.

— Она оказалась еще хуже, чем я думал, — сообщил он и посмотрел на меня, словно прокурор, как будто это я уговорила его пообщаться с Софочкой. — Ладно, трещит без умолку — к этому я был морально готов. Хуже, что иногда она прерывает треск и начинает пытать. Святая инквизиция ей в подметки не годится. Не скрежещи зубами, Варвара. К тебе она приставать не будет. Я сделал для этого все возможное. Сказал, что пришел к ней тайком ото всех, и настоятельно просил тебе не проговориться. Она уверяла, что у нее не будет такой возможности, поскольку ты ее почему-то избегаешь.

— А как ты мотивировал свою закулисную дипломатию?

— Сказал, что у тебя неприятности, но какие — неизвестно, потому что ты упрямо отказываешься о них говорить. Спросил, не интересовался ли кто-нибудь тобой в последнее время. Не замечала ли она, что около тебя крутятся незнакомые подозрительные личности?

— Белоусову она наверняка к таковым не относит.

— Да, но я показал Софочке ее фотографию. Объяснил, что в последнее время часто натыкаюсь на эту даму в твоем подъезде, а когда увидел у тебя ее фото и спросил, кто она такая, ты отказалась отвечать.

— И что на это сказала Софочка?

Марк изобразил на лице нечто слащавое до тошноты, всплеснул руками и заговорил противным тоненьким голоском:

— Ой, да это же Леночка! Моя хорошая знакомая. Они с Варварой учились в одном классе. Но не сомневайтесь: Леночка к ее неприятностям отношения не имеет. Здесь она бывает, потому что ходит ко мне в гости. А что Варвара про нее ничего не говорит, так это же Варвара! Из нее разве когда слово вытянешь? Скрытничает все чего-то, скрытничает… — Марк убрал патоку с лица и заговорил нормально: — Я спросил, давно ли Софочка познакомилась с Белоусовой. Лет пять назад, сказала. Разговорились в очереди в парикмахерской. Дальше цитирую: «Не помню уж, почему я упомянула Варвару. Лена сказала, что у них в классе тоже училась Варвара с похожим характером. Стали уточнять, какие глаза, какие волосы, и выяснили, что все совпадает точь-в-точь. Ну, пригласила я ее к себе. Зайдете, говорю, со старой подругой повидаетесь. Да мы, говорит, особо не дружили. Варвара, говорит, наверное, и не узнает меня при встрече. Но все-таки зашла ко мне. Не из-за Варвары, конечно, ей мой свитерок приглянулся, и я выкройку пообещала. Ну, заодно посидели, поболтали, кофейку попили. Потом Леночка снова зашла, вернула выкройку, свои принесла показать. Так мы и подружились. Она очень милая женщина».

Я фыркнула.

— Милая! А ты не полюбопытствовал, что они обсуждают, когда эта милая женщина к ней заглядывает? Бьюсь об заклад: выкройки в их разговорах занимают последнее место.

— Нет уж, бейся без меня, — ответил Марк. — После общения с Софочкой я почти уверен, что Белоусова сблизилась с ней намеренно, ради тебя. Какой нормальный человек будет болтать с этой мымрой по душам ради собственного удовольствия? Но ей я, конечно, не стал этого говорить. И о чем они болтают, не спрашивал. Если о тебе, она бы все равно не призналась.

— Тогда чего же ты в результате добился? — спросила я. — Кроме мании убийства, конечно.

К моему удивлению, Марк, вместо того чтобы повесить голову, снисходительно улыбнулся.

— Что, неужели выяснил что-нибудь важное? Тогда хорош голову морочить! Колись живо!

— Помнишь, я ее спросил о подозрительных незнакомцах, вертевшихся вокруг? И для достоверности поинтересовался, не заметила ли она в последнее время чего-нибудь необычного. Оказалось, заметила. Сначала Софочка, выпучив глаза, поведала мне о визите Санина. Он пришел через день после нашего отъезда. Тоже спрашивал, не появились ли в твоем окружении новые лица. А дня три спустя Софочка услышала, как кто-то ковыряется ключом в твоем замке. В «глазок» ей было не видно кто, а выйти на лестницу она побоялась, памятуя о сотрясении мозга в прошлом году. Но терпения ей не занимать, и она осталась караулить у «глазка», надеясь, что неведомый гость скоро выйдет и она успеет его рассмотреть. И действительно, минут через двадцать дверь открылась, и на лестницу вышел мужчина с длинным свертком под мышкой. Как раз в ту минуту, когда он попал в Софочкино поле зрения, с лестницы на площадку ступил другой мужчина. Его Софочка прежде не видела.

— А первого? — хором спросили мы с Лешей.

— Первый уже заходил к Варваре. В конце апреля. Высокий, крупный, темноволосый, с дорогим портфелем.

— Анненский! — догадалась я. — Пришел воровать мою картину.

— Так вот, увидев друг друга, оба остолбенели и, как показалось Софочке, испугались. Потом первый, со свертком, шагнул вперед, вгляделся в лицо второго и изумленно спросил: «Вы?..» Второй взял его за рукав и предложил объясниться в более подходящем месте.

— Ты показал Софочке портрет Виктора?

— А ты как думаешь?

— Он?

— Ну, на сто процентов она не уверена — лицо второго было в тени. Но на девяносто — пожалуй. Вы понимаете, что из этого следует?

— Анненский не был сообщником Синей Бороды, — сообразила я. — Он трепался о своих клиентках без всякой задней мысли. А увидев Виктора в подъезде одной из них, догадался, что тот использует его сведения в каких-то неблаговидных целях.

— Точно. И сразу стал опасен для Виктора. Правда, у Анненского и у самого было рыльце в пушку, поэтому он не бросился бы немедленно разоблачать негодяя, но, если бы до него дошел слух о погибших клиентках…

Закончить мысль Марку помешал приход Генриха.

— Это не она, — сообщил он, сунув голову в гостиную и пошел переобуваться.

— Как не она? — ахнула я.

— Что не она? — не понял Леша.

— Ты уверен? — спросил Марк.

Генрих снова возник в гостиной, на этот раз целиком. Отвечать на вопросы он начал в обратном порядке.

Марку:

— Уверен.

Леше:

— Не она, не Белоусова, звонила Варьке.

На мой вопрос он затруднился ответить, поэтому отчитался подробнее:

— Я решил действовать в лоб. Дождался, пока объект выйдет из дому, нагнал ее у булочной и изобразил нехитрую пантомиму. Сначала обалдело на нее уставился. Потом, как бы колеблясь, зашагал дальше, но тут же вернулся и говорю: «Знаете, девушка, вы до боли похожи на мою одноклассницу, мою первую любовь. Не подумайте чего плохого, у меня нет никаких далеко идущих или, упаси бог, неприличных намерений, но, может быть, вы не откажетесь посидеть со мной в кафе-мороженом? На меня нахлынули воспоминания юности, и мне хотелось бы ненадолго удержать их». Она лукаво улыбнулась и спросила, уверен ли я в чистоте своих намерений. Я ударил себя в грудь и поклялся бородой поволжского дедушки. Она рассмеялась и согласилась. Мило посидели. Не буду утомлять вас подробностями, но она без всякого нажима поддалась на мою провокацию, охотно вспомнила несколько случаев из своего школьного детства, а когда я спросил, видится ли она с кем-нибудь из одноклассников, легко и естественно упомянула о вчерашнем Варькином визите. Мало того, упомянув о нем, с энтузиазмом переключилась на воспоминания о Варваре. В частности, воспроизвела близко к тексту одно ее школьное сочинение. — Генрих закрыл глаза и процитировал: — «В комедии „Горе от ума“ А.С.Грибоедов использовал следующие сатирические приемы. Первый: говорящие фамилии. В скобочках — Фамусов, Молчалин, Скалозуб. Второй: диалоги „глухих“…»

— Хватит, Генрих! — запротестовала я.

— Еще она рассказала, как военрук набирал команду для каких-то военно-спортивных состязаний и по ошибке назвал Варьку Клюквиной, а она…

— Перестань! — Я замахала руками, как мельница. — Все! Я верю! Верю, что это не Белоусова.

— А почему? — спросил дотошный Леша.

— Потому что не станет тайная врагиня, только что устроившая мне подлянку, весело смеяться, обсуждая с незнакомцем мои школьные подвиги.

— Не знаю, не знаю… — протянул Леша с сомнением.

Но тут в квартиру ворвался Прошка.

— Я знаю! — закричал он прямо с порога. — Знаю, кто собирал сведения для Синей Бороды!

— Кто?! — вскрикнули мы одновременно.

Прошка горделиво вступил в комнату и попытался выдержать паузу, но его так распирало, что ответ вылетел как пробка из бутылки теплого и основательно взболтанного шампанского:

— Инна!

— Но… зачем?..

— Она знакома с Виктором?

— Она его сообщница?

Вдоволь насладившись нашей растерянностью, Прошка снизошел до объяснения:

— Она не знала, что собирает их для Виктора. Думала — для Доризо. Точнее — для книги.

— Для какой еще книги?

Ответ Прошки был длинен и обстоятелен. Начал он издалека.

Два года назад Инна закончила пед по специальности «русский язык и литература». Вообще-то она поступала на журфак, но не прошла по конкурсу. Работа в школе ее не привлекала, но заниматься страхованием или впаривать на улицах товар растерянным прохожим ей хотелось еще меньше, а более приличных вакансий не нашлось. Пару месяцев она обивала пороги, все больше погружаясь в депрессию, из которой ее, как и следовало ожидать, вытащил рыцарственный Доризо.

— Не вижу тут повода для уныния, — сказал он, когда девушка поведала ему свои печали. — Тоже мне радость — пахать в офисе от зари до зари под бдительным оком хамоватого начальства! Прежде чем добиваться этого сомнительного счастья, сформулируй: что тебе нужно? Творческая работа и умеренный заработок, так? Скажем, долларов пятьсот для начала…

— Пятьсот — это много, — улыбнулась Инна, с обожанием глядя на любимого.

— Пятьсот — это не деньги, — отмахнулся тот и продолжил свою мысль: — Ты поступала на журналистику, проходила творческий конкурс, значит, писать, в принципе, умеешь. Ну и пиши! К примеру, любовные романы. Спрос на них никогда не иссякнет, потому что дуры у нас не переведутся. Много времени не потребуется — это тебе не «Мастер и Маргарита». Чтобы сварганить нетолстую книжицу, месяца вполне хватит. Фактуру буду поставлять я. Вот и мой плейбойский опыт пригодится! Эта макулатура ведь чем отличается? Правильно — абсолютным неправдоподобием. Если твои героини будут живыми, если ты будешь вкраплять в свои романцы элементы узнаваемой реальности, выгодно отличаясь от прочих сказочниц, то через годик-другой твои книжки будут подчистую сметать с прилавков в день поступления в продажу. Пойдут переиздания, издания в переплетах, и пять сотен постепенно дорастут до пяти тысяч. А это уже деньги.

Инна, как всегда, вняла совету кумира. И уселась за компьютерный стол. Легкость, с которой удалось пристроить первый же романчик, ее поразила. Правда, получила она не пять сотен, а всего две, но для замужней женщины, необремененной детьми, и это совсем недурно.

Олег сдержал свое обещание и честно поставлял ей фактуру. Приносил фотоснимки женщин, давал тонкие психологические характеристики, рассказывал об обстоятельствах знакомства, разыгрывал в лицах забавные сценки, описывал необычные или просто любопытные судьбы. За год Инна написала шесть книжиц, и тиражи раз от раза становились все солиднее. Наконец она удостоилась издания в переплете или, как говорят в народе, в «твердой обложке».

— Все! Пора выходить на новый уровень, — провозгласил Олег, разглядывая толстую глянцевую книгу, содержавшую два последних опуса. — Пришло время написать большой роман с настоящей интригой. У меня есть идея.

Идея Инне очень понравилась. Она была достаточно оригинальна и сулила богатые возможности. Сюжет романа выглядел так.

Главный герой — обаятельный мошенник — зарабатывает себе на сладкую жизнь, обчищая немолодых одиноких женщин. Менее прибыльная работа в банке позволяет ему выбирать жертвы с не слишком солидным, но и не копеечными банковскими счетами. Помощница мошенника (естественно, молодая и красивая) собирает сведения о личной жизни курочек, способных снести золотое яичко. Выбрав кандидатку, которая отвечает требованиям, — одинокая, замкнутая, неизбалованная мужским вниманием, не склонная к транжирству, скрытная в денежных делах, — герой начинает ее обхаживать, доводит до полного размягчения мозгов, выманивает деньги и смывается. Затем находит новую кандидатку и работает по той же схеме.

В конце концов он натыкается на особу, перед которой его чары оказываются бессильными. Герой снова и снова пытается завоевать ее, сначала из азарта, потом из упрямства, и наконец, сам того не сознавая, попадает во власть искреннего чувства. После изматывающих душу мытарств мошенник перерождается, и наступает традиционный хэппи-энд.

Вся революционность замысла заключалась в том, что события, описанные в романе, сначала предстояло проиграть «вживую». Естественно, никто не будет отнимать деньги у бедных женщин — достаточно просто довести их до готовности расстаться с кубышкой. Само собой, не будет и свадьбы в конце — счастливую развязку Инне предстояло создать силой творческого воображения. Но все остальное — поиск и отбор жертв, характеры и судьбы героинь, процесс их соблазнения — она спишет с натуры.

Роль героя Доризо сначала собирался играть сам, но потом сообразил, что от него потребуется слишком много усилий, в том числе и в рабочие часы, а банковское начальство не одобряет самовольные отлучки служащих. Поэтому он оставил себе лишь добычу сведений о банковских счетах, а коварного соблазнителя согласился (не без удовольствия) изобразить беззаботный приятель Олега, сын богатеньких родителей. Роль молодой помощницы мошенника досталась, естественно, Инне.

Шпионская деятельность пришлась Инне по вкусу. Собирая сведения об объекте, не выдавая своего к нему интереса, она порой проявляла недюжинную изобретательность. Знакомилась с социальными работницами, обслуживающими одиноких пенсионеров, узнавала, кто из старичков и старушек, живущих в одном доме с объектом, снискал репутацию самого завзятого сплетника, и являлась к нему (правильнее сказать — к ней) с подарком якобы от собеса. Благодарные старушки поили милую девушку чаем и охотно делились слухами о соседях. Если слухов было недостаточно, Инна отправлялась на место работы объекта с другой легендой: она-де журналист и пишет очерк о… (далее следовала профессия объекта). Как правило, она затруднялась сразу выбрать героиню очерка и просила рассказать немного обо всех работницах данной специальности. Еще один прием — подойти к дворнику, сунуть ему в лапу бутылку, назваться агентом по продаже недвижимости и спросить, кто из жителей дома может дать самую исчерпывающую информацию о владельцах, скажем, однокомнатных квартир. Если намекнуть при этом на возможную выплату комиссионнных в случае удачной сделки, от желающих добровольно собрать любую информацию отбоя не будет.

Дела Виктора, приятеля Олега, тоже шли хорошо. Правда, в первый раз он чуть не отказался от участия в затее. Намеченная жертва оказалась грубой, недалекой, жадной, подозрительной бабой столь отталкивающей внешности, что у него не хватало куражу играть роль воздыхателя. Да она и не поверила бы в нежные чувства. Олег долго ломал голову над жизнеспособным сценарием выманивания у нее денег. В конце концов выход нашла Инна. Она предложила сыграть на жадности и недалекости бабы. Олег развил эту идею, и она сработала. Когда Виктор сделал Бирюковой фантастически выгодное предложение по вложению ее денег, показал фальшивую фирменную бумажку с обязательством вернуть капитал по первому требованию и сводил ее к фальшивому юристу, подтвердившему безопасность и выгодность такого вложения, она, во-первых, начала чуть ли не силой совать ему банкноты, а во-вторых, размякла и даже начала неуклюже заигрывать с благодетелем.

На этом месте Прошка прервался. В моей спальне зазвонил телефон. Когда я вошла туда, автоответчик уже включился, и я услышала расстроенный голос Санина.

— Алло, Андрей! Я слушаю. У вас что-нибудь случилось?

— Здравствуйте еще раз, Варвара. Даже не знаю, как сказать… Обыск ничего не дал. Там нет ни одной вещи, которая указывала бы, где искать Виктора. Нет даже отпечатков пальцев — все поверхности тщательно вытерты. Насилу связался с владельцем квартиры. Он работает по контракту в Южной Африке. В конце концов я туда дозвонился, но и это ничего не дало. Квартиру снимала девушка-москвичка. Представилась писательницей, сказала, что ей нужно спокойное место вдали от домашней суеты для творческой работы. Заплатила за полгода вперед. Она произвела на хозяев такое приятное впечатление, что они даже не записали ее паспортные данные, хотя паспорт она показывала. Запомнили только имя — Инна. Словом, опять неудача. И даже ваш рисунок делу не поможет. Мы нашли в квартире чемоданчик с профессиональным гримом. Там даже специальная резина и капа есть для изменения формы лица и носа, не считая парика и цветных контактых линз. Я, конечно, понимаю, что прошу невозможного, но, может быть, вы все-таки попробуете представить себе, как бы он выглядел, если убрать все лишнее?

— Хорошо, — медленно сказала я. — Попробую. Я вам перезвоню.

Так же медленно я вернулась в гостиную. Остановилась у двери. Прошла еще два шага. Снова остановилась. Наконец мысль обрела форму и вылилась в слова:

— Вынуждена огорчить вас, господа. Коварного соблазнителя Виктора не существует в природе. И никогда не существовало.

Немая сцена.

— Синяя Борода — это Доризо.

Глава 19 

— Как так — не существует? — не поверил Леша. — Ты же сама его видела!

— Ладно бы только она! Варваре и черт с копытами запросто может привидеться, — оболгал меня Прошка. — Но его видела Инна!

— Ты уверен? Она тебе об этом прямо говорила? А Доризо при их встрече присутствовал?

— Постой, Варька, — вмешался Генрих, — Ты хочешь сказать, что Доризо сам, а не его приятель, играл роль Виктора?

— Да. Санин нашел в квартире лже-Виктора набор гримера-профессионала. Он спросил меня, как бы выглядел этот тип, если убрать с его физиономии все избыточное. Я мысленно уменьшила щеки, убавила подбородок, сузила нос, убрала темный парик и получила портрет Доризо. Это, конечно, ничему не мешает. Назовем Синюю Бороду Доризо, и дело с концом. Но возникает резонный вопрос: кто же тогда отправил его на тот свет?

— Ты в своем амплуа, Варвара, — сердито сказал Марк. — Сначала прыгаешь, а потом уже смотришь куда. Грим в квартире Виктора доказывает только то, что он мог его использовать и, вероятно, выглядел иначе, чем на твоем портрете. Может быть, еще сильнее походил на Доризо. Но вывод о том, что Виктор и Доризо — одно и то же лицо, по меньшей мере преждевременен. И даже если выяснится, что Инна никогда не видела пресловутого приятеля Олега, вопрос все равно останется. Но, конечно, Прошка должен выяснить все, что ей известно о Викторе.

— Нет!

— Почему — нет?

— Потому что, если я права, то она могла быть убийцей Доризо.

Прошка молча покрутил пальцем у виска.

— А почему бы и нет, черт возьми? Что ты в этом видишь такого невозможного? Она его любила? Так это никогда не было препятствием. Про преступления на почве страсти слыхал? И это отнюдь не единственный возможный мотив. Если эта ее байка насчет романа века — не вранье, получается, что Доризо ее использовал. Причем использовал втемную. С особым цинизмом. Задурил девице голову, будто старается ради ее писательской славы, а сам убивал и наживался. В сущности, он сделал ее своей сообщницей. Сообщница серийного убийцы — не хило звучит, а? Если она каким-то образом узнала правду, то испытала шок. Еще бы! Благородный рыцарь без страха и упрека оказался беспринципным, корыстолюбивым, кровожадным чудовищем. Такое и в кошмаре не приснится. Или другой вариант: она все знала с самого начала. То есть помогала Доризо с открытыми глазами. Тогда она сама — беспринципная, корыстная, кровожадная тварь, и убийство для нее не проблема. Лично я склоняюсь ко второму варианту. Надо быть беспросветной дурой, чтобы купиться на сказочку, которую ей скормили.

Все молчали, переваривая услышанное.

— Ты не права, Варька, — возразил Генрих. — Если она любила Доризо и доверяла ему, она проглотила бы что угодно.

— Можно подумать, она неправа только в этом, — проворчал Прошка. — Объясни мне, премудрая ты наша, с какой стати убийце трепаться с первым встречным о своей тайной связи с жертвой? Из желания пощекотать себе нервы? Или ты веришь во всю эту чушь насчет подсознательного стремления преступника понести наказание? Обрати внимание: я Инну на дыбе не подвешивал. Она сама заговорила о покойном возлюбленном и добровольно выложила свою историю со всеми перипетиями. Какая трогательная доверчивость со стороны убийцы! Особенно если учесть, что со дня убийства не прошло и недели, а я вполне мог оказаться переодетым легавым.

— Ты? — я медленно прошлась по нему взглядом — от головы до пят и обратно. — Не похож. Разве что на бультерьера…

— О, какой сногсшибательный юмор! Ты случайно под псевдонимом Джером К. Джером не творила? И нечего менять тему! Поняла, что глупость сморозила, так имей смелость признаться!

— Я?! Глупость? Ничего нелепее в своей жизни не слышала! Да обвини ты папу римского в сочинении скабрезностей под видом энциклик, и то заврался бы меньше! Где ты углядел глупость? По-твоему, убийца не должен страдать излишней болтливостью? Я, конечно, не специалист по психологии убийц-любителей, но, полагаю, они бывают разные. Молчаливые и разговорчивые, умные и придурковатые… Кстати, Агата Кристи, вероятно, неплохо понимала убийц. Я читала, что она старалась досконально разобраться в предмете, о котором писала. Так вот, в одном из ее романов герой спрашивает сыщика, как можно распознать убийцу. Существует ли признак, отличающий его от остальных людей? И сыщик, подумав, говорит, что убийца, как правило, весьма гордится своими умом, ловкостью, находчивостью и испытывает постоянное искушение похвастаться. Но, поскольку открыться другим он по понятным причинам не желает, ему приходится довольствоваться общими разговорами о свершившемся преступлении. Иными словами, отыщи человека, который постоянно заводит речь об убийстве, мотивах и жертве, и ты найдешь убийцу.

— Чушь! — Прошка дернулся от возмущения. — А еще кичишься своим умишкой! Только безнадежные идиоты руководствуются при расследовании убийства идейками, почерпнутыми в замшелых детективных романах! Или мы все здесь убийцы, потому что непрерывно только о них и говорим.

Видя, что дискуссия грозит перейти на личности, Генрих поспешил вмешаться:

— Варька, я не понимаю, почему Прошке нельзя еще раз пообщаться с Инной? Пусть даже Доризо убила она. Из этого же не следует, что опасность висит над каждым, кто к ней приблизится. Прошка, слава богу, до сих пор жив и здоров. Почему ты уверена, что новая встреча с Инной изменит статус-кво?

— Я не уверена, но зачем рисковать? Вдруг девица решит, что наболтала чересчур много, опомнится и захочет исправить оплошность? И потом, до сих пор Прошка был пассивным слушателем, тему монолога выбирала она, а теперь вдруг начнет задавать вопросы о Викторе.

— А как иначе проверить твою дикую гипотезу? — перебил меня Марк. — Я имею в виду твою гениальную догадку о тождестве Виктора и Доризо. Надеюсь, ты понимаешь, что это вопрос принципиальный? Если ты ошиблась, то Доризо убил настоящий Виктор, и наша задача — найти его и выяснить, которая из его знакомых втравила в это дело тебя. Если нет, то убийцу, как и твою недоброжелательницу, нужно искать в окружении Доризо. Пока мы не получим ответа на вопрос «А был ли мальчик?», двигаться дальше не имеет смысла. А получить ответ мы можем только от Инны.

— Не обязательно, — возразила я. — Есть гораздо более простой и безопасный способ — выложить все Санину. Он пойдет к коллегам, работающим по делу Доризо, добудет образец почерка, отпечатки пальцев, насядет на Инну, наконец…

— Ага! — подхватил Прошка. — И сдаст тебя братьям-легавым. То-то они обрадуются! Небось уже из сил выбились, разыскивая тебя, а тут такой подарок!

— И этот туда же! — прошипела я сквозь зубы. — Что за дурацкая черта: путать реальность с собственным вымыслом? До сих пор нет ни единого намека на то, что меня кто-то разыскивает.

— Каких, к черту, намеков ты ждешь? Удара резиновой дубинкой по башке и наручников на запястьях? Еще дождешься, дай срок! Вот исповедуешься перед Саниным и дождешься.

Прошка бросил взгляд на Марка, явно рассчитывая на его поддержку. Но просчитался. Марк, как ни странно, взял мою сторону.

— Варвара думает, что Санину можно доверять, — сказал он. — И я склонен с ней согласиться. Он производит впечатление неиспорченного молодого человека со светлыми идеалами. Кодекс чести не позволит ему выдать женщину, которая ему доверилась.

— Кодекс чести у мента? Вы что, совсем сбрендили?

Прошка разбушевался не на шутку, но успеха не имел. Ему не удалось склонить на свою сторону ни Лешу, ни Генриха. Они тоже считали Санина достойным юношей и согласились со мной, что довериться ему — самый надежный способ узнать, кто такой Виктор — реальное лицо или миф.

К сожалению, довериться ему немедленно у меня не получилось. Ни по рабочему, ни по домашнему номеру телефон не отвечал. Я оставила лейтенанту сообщение, попросив перезвонить мне на сотовый.

— Почему на сотовый? — удивился Леша, когда я спросила у него номер телефона.

— Потому что мы сейчас уезжаем, — объяснила я. — Кто знает, когда Санин объявится, а нам еще предстоит одно неотложное дело.

— Показать фотографии соседям Виктора?

— И соседям Доризо. Я сейчас изображу душку-Инну, а потом отсканирую все и распечатаю в трех экземплярах.

— Почему в трех? — спросил Генрих.

— Нужны четыре комплекта. Один нам с Лешей, и по одному — тебе, Марку и Прошке. Не ходить же вам гуртом. Поделите между собой квартиры — так получится гораздо быстрее. Наверное, нам с Лешей лучше опрашивать соседей Виктора. Они уже видели нас сегодня в компании Санина, так объяснения давать не придется. А вы поезжайте в дом Доризо. На всякий случай я состряпаю для вас удостоверения частных сыщиков.

По-моему, я уже упоминала, что подделкой документов грешу с малолетства. Когда-то изготовление достоверной «ксивы» требовало немалого искусства и времени. Теперь, в эпоху персональных компьютеров с их богатыми графическими возможностями, любой «чайник» справится с делом в считанные минуты. Через час я уже наклеивала на свеженькие удостоверения фотографии, содранные с фальшивых же проездных документов.

— Ну вот. Ламинируете, запакуете, и ни одна собака не усомнится в их подлинности. Тем более что мирные обыватели наверняка представления не имеют, как должны выглядеть документы частного сыщика.

Покончив с удостоверениями, я принялась за портрет Инны и через несколько минут представила результат на суд общества. Увидев мое творение, Прошка взорвался негодованием.

— Кто это — Медуза Горгона?! — кричал он, размахивая моим листочком. — Инна — милая, симпатичная девушка. Посмотрел бы я на придурка, который опознает ее по этому, с позволения сказать, портрету!

Я много чего собиралась сказать в ответ, но так и не произнесла свою речь, потому что Марк переметнулся на его сторону:

— Нас сейчас не интересует твое художественное вИдение, Варвара. В данном случае от тебя требуется только фотографическая точность.

Я поворчала, однако взялась за карандаш. Прошку не удовлетворил и второй портрет, но тут уж я взорвалась и наотрез отказалась что-либо переделывать. Оставалось только отсканировать фотографии с рисунками, и можно было выступать. Но когда я вышла из спальни с ворохом бумаги и кликнула клич: «По коням!», Прошка слабым голосом объявил, что никуда не поедет, — у него-де разболелась голова.

— Это от голода! — встрепенулся Генрих. — Тебе срочно нужно подкрепиться.

— Это от злобы, — констатировала я. — Нечего было так громко орать.

— А по-моему, это обыкновенная лень, — поставил Марк собственный диагноз.

Леша оставил свое мнение при себе. Поскольку относительно методов лечения консилиум тоже не пришел к согласию, Прошка сам прописал себе постельный режим и полный покой. И, не теряя времени даром, выполнил собственное предписание, то есть плюхнулся на диван. По опыту зная, что стащить его оттуда можно только бульдозером, мы махнули рукой и выступили неполным составом.

На станции «Проспект Мира» отряд разделился. Марк и Генрих перешли на кольцевую, а мы с Лешей поехали на «Китай-город», где нам предстояло пересесть на Таганскую линию. Заметив, что у Леши какой-то отстраненный взгляд, я поинтересовалась, о чем он думает.

— Пытаюсь найти хоть какое-то объяснение звонкам, — ответил он, склонившись к моему уху. — Если подумать, они не лезут ни в одну версию. Все остальное выглядит достаточно логично. Некто обирает женщин и избавляется от жертв мошенничества, чтобы не подняли шум. Потом убирает опасного свидетеля — Анненского. Если Виктор — реальное лицо, то убийца — он, и он же убирает Доризо — из тех же соображений, что и Анненского. Если Виктор — миф, то Синяя Борода — сам Доризо, и его могла убить Инна. Или, допустим, очередная намеченная жертва, узнавшая о его истинных намерениях. Но зачем кому-то понадобилось вызывать тебя в квартиру с телом? Для Виктора твое появление на месте преступления было бы просто опасно, для Инны или неизвестной нам женщины-жертвы оно не имело смысла. Складывается впечатление, будто звонки — это отдельная история, не связанная с убийствами. Но, учитывая, что первый раз тебе позвонили, когда Доризо был еще жив… позвонили с единственной целью — убедиться, что ты будешь доступна, когда понадобится выманить тебя в квартиру покойника, о независимости событий говорить смешно.

— Не ломай голову, Леша, у меня есть правдоподобная версия. Мне звонила Инна. Она же и прикончила Доризо.

— Инна?! Зачем ей тебе звонить? И как она узнала, кого из одноклассниц ты хорошо помнишь? А голос? Как ей удалось сымитировать голос Надежды так удачно, что ты ничего не заподозрила?

— Я отвечу, если ты прекратишь бомбардировать меня вопросами. Первое: зачем Инне понадобилось звонить. Ты заметил, как у нее перекосило физиономию, когда она меня увидела? Вывод напрашивается сам собой — она меня ненавидит. За что — вопрос посложнее. Предлагаю на выбор два варианта ответа. Оба они предполагают, что Инна знала о тождестве Виктора и Доризо. Вариант первый: она пришла в ярость, когда я посмела грубо отшить ее драгоценного Олега.

Леша хмыкнул.

— Ну а второй?

— Ты помнишь сюжет романа, предложенного ей Доризо? Герой-мошенник сталкивается с дамой, которую ему не удается очаровать, и влюбляется без оглядки, плюнув на красивую молодую помощницу. Возможно, в голове Инны, предпочитающей писать свои романцы с натуры, произошло небольшое смещение. Ну, перепутала она малость вымысел с реальностью, что поделаешь? После моей стычки с героем, ей показалось, что я подхожу на роль его дамы сердца. Поскольку концовка сценария Доризо ее не устраивала, она решила убрать героя и повесить его убийство на меня.

Леша снова хмыкнул — еще более скептично.

— Ну ладно, допустим. А откуда ей знать про Гелену и Надежду?

— Элементарно, Ватсон. Если помнишь, она собирала информацию о потенциальных жертвах и проявила на этом поприще изрядную ловкость. Надо думать, сплетни местных кумушек обо мне ее не удовлетворили. Явиться под видом журналистки ко мне на работу она не могла — я работаю дома. Ей оставалось только наведаться в мою школу и узнать имена соучеников, с которыми меня связывало нечто большее, чем просто общее место учебы. Надежда — моя подруга; поэтому сунуться к ней с вопросами хитрая Инна не рискнула. Но познакомиться с ней, наверное, познакомилась под каким-нибудь надуманным предлогом. А вот с Гелей ей стесняться было нечего. Должно быть, они славно перемыли мне косточки. Ну что, устраивает тебя мое объяснение?

Леша промямлил нечто невразумительное. Я хотела было обидеться, но дуться на Лешу — не в моих силах, поэтому я просто переменила тему.

Беседа с соседями Виктора расследование почти не продвинула. Правда, они без колебаний опознали Доризо по рисунку и подтвердили: да, этот молодой человек частенько захаживал к Виктору. Но вместе их никто никогда не видел. Встречи с красавчиком-блондином происходили в лифте или на лестнице, когда он покидал дом или, напротив, шел туда. Перебирая портреты девиц, дородная тетка (уже без бигуди) замерла над одним.

— А вот эту, кажется, видала, — произнесла она неуверенно.

У меня екнуло сердце, а рука дернулась к распечатке, но тетка тут же оговорилась:

— Ах нет! Это же ведущая… Забыла, по какому каналу, ее уж давно не показывают. — И она передала мне портрет Гели. — Нет, сюда не приходила. Я конечно бы запомнила, если бы ее встретила.

Остальные соседи тоже никого не узнали. Как я ни подсовывала им рукотворный портрет Инны, никто и бровью не повел.

— Странно, — сказала я Леше на обратном пути, — я точно знаю, что Инна здесь бывала. Санин сумел связаться с хозяевами квартиры. По их показаниям, именно Инна сняла жилье для Виктора.

— Может, она никого не встретила, — предположил Леша. — Или тоже загримировалась.

Мы сели в автобус, и тут позвонил Санин. Я решила, что не стоит объясняться с сыщиком на людях и пригласила его к себе. Когда мы добрались, он уже подпирал мою дверь.

— Извините, Андрей, — расстроилась я. — Я не предупредила, что мы в дороге. Но вам должен был открыть ваш тезка. Уснул он, что ли?

Однако, если Прошка и спал, то не в моей квартире. На кухонном столе нас ждала записка: «Голова не проходит. Мне нужно выспаться. Поскольку у Варвары это сделать невозможно, еду домой. Не вздумайте звонить!!!»

Я показала записку Санину, еще раз извинилась и предложила чаю.

— Спасибо, я недавно пил, — отказался Андрей. — Если я правильно понял, у вас есть для меня новости?

Я помолчала, взвешивая, стоит ли все выкладывать, потом ответила:

— Для вас они, конечно, новости. Но не для нас. Видите ли, Андрей, я кое-что от вас скрыла. Помните тот день, когда вы впервые навестили меня? Четвертое августа. Незадолго до вашего прихода у меня побывал оперативник с Петровки, он сообщил мне о смерти Анненского. Но про это я вам рассказывала… А вот утром того же дня случилось кое-что еще. У меня имелись свои причины умолчать об этом событии. Во-первых, я не была уверена, что тут есть связь с вашим расследованием, а во-вторых… — Я замялась, подыскивая слова оправдания.

— Вы наткнулись на труп! — догадался Санин.

Такая проницательность едва не сбила меня с ног.

— Откуда вы знаете? — спросила я подозрительно.

Санин смутился.

— Н-не знаю. Наверное, это что-то вроде озарения.

Я впилась в него пронизывающим взглядом, но увидела все то же воплощение чистоты и невинности.

— Вообще-то ваше озарение уклонилось от истины. На труп я не натыкалась. Но должна была.

И я выложила ему всю правду — начиная с возвращения с Соловков, трехсуточного аврала и звонков лже-Надежды и лже-Гелены. Уму непостижимо, но, выслушав меня, Санин не разозлился и не устроил мне разнос за неуместную скрытность. Более того, он проявил сочувствие и понимание!

— Думаю, на вашем месте никто не стал бы откровенничать с милицией, — сказал он. — И я ценю, что вы решили довериться мне теперь. Разумеется, вы можете рассчитывать на мое молчание. Равно как и на мою помощь. Я наведаюсь в западный округ, узнаю, что там нового по делу Доризо и свяжусь с вами.

С этими словами он исчез. Чуть ли не в воздухе растворился. Мы даже не успели его поблагодарить.

Через полчаса вернулись Генрих с Марком. Марк, как обычно, хранил невозмутимость, а Генрих буквально вибрировал от возбуждения.

— Мы нашли ее, Варька! Даю тебе три попытки на отгадку. Итак — кто она?

— Инна! — выпалила я тут же.

— Мимо.

— Неужели все-таки Липучка?

— Опять промазала.

— Манихина? — спросила я с сомнением.

— Эх ты, мазила! А ларчик, между прочим, просто открывался. Вспомни, на кого ты думала с самого начала?

— Вы хотите сказать, что соседи опознали Гелену? — разочарованно протянула я. — На вашем месте я бы погодила радоваться. Наверняка в нее ткнули пальцем только потому, что она вела телевизионное ток-шоу. Увидели знакомое лицо и ткнули.

— Опять ты торопишься с выводами, — укорил меня Марк. — Хоть бы послушала сначала, как было дело.

— А как было дело?

— Женщина, которой я показывал снимки, на секунду замешкалась, прежде чем переложить Гелин в стопку к остальным. А просмотрев все до конца, снова его вытащила, нахмурилась и сказала: «Странно. Я видела здесь похожую даму, но та была брюнеткой. Мы ехали вместе в лифте. Я возвращалась с прогулки и, чтобы не было тесно, сложила коляску и взяла ребенка на руки. Алешку просто заворожили очки этой дамы. Знаете, зеркальные такие… И когда я отвернулась, чтобы нажать на кнопку, он протянул ручку и цапнул необычную игрушку. Знаете, меня просто поразило, как она разозлилась! Ну подумаешь — годовалый ребенок схватил очки! Не разбил же, не поломал… Я тут же отобрала их и вернула хозяйке в целости и сохранности. Извинилась, разумеется. Но она даже не улыбнулась. Помню, я еще подумала: „Такая эффектная и такая злюка!“»

— А на какой этаж она ехала? — спросила я.

— Неизвестно. Мамаша вышла на пятом. Дамочка поехала дальше.

— И дело было третьего августа? — оживилась я.

— Да тебе палец в рот не клади. — Марк укоризненно покачал головой. — Ты еще спроси, не держала ли она в руках бутылочку с надписью «яд». Нет, встреча имела место около месяца назад. В первой половине июля.

— Но тогда… — я замолкла, собираясь с мыслями. — Геля не могла его убить. Ты сам говорил: с первого августа она непрерыно мозолит глаза соседям по даче.

— Во-первых, она приехала туда только первого вечером. Во-вторых, яд — не пистолет. Его можно подсыпать куда-нибудь и благополучно отбыть хоть за границу. И наконец, третьего августа, в день убийства, Геля, если помнишь, на полдня ушла якобы за грибами.

— Да, но с женихом!

— Возможно, в лесу она предложила ему разойтись и встретиться позже.

— Спустя шесть часов? Как-то слабо верится…

— А возможно, жених — сообщник. Или даже собственно убийца.

— А я? Какого черта им понадобилось впутывать в это грязное дело меня? Если учесть, что Геля, позвонив, назвалась собственным именем, ничем хорошим им это не грозило.

— Это вопрос, — согласился Марк. — Но, так или иначе, связь между Геленой и Доризо мы установили. Выяснить остальное будет проще. Надо потолковать с самой Геленой, с ее женихом и, возможно, с Белоусовой. Если в школе они с Гелей были не разлей вода, не исключено, что Геля до сих пор поверяет ей свои секреты. Неспроста же Белоусова вертится здесь, поблизости. Словом, завтра мы высылаем к ней Прошку… Кстати, а где Прошка?

Я указала на записку, лежащую на столе.

— Ну правильно! — проворчал Марк, прочитав послание. — Вечно его нет именно тогда, когда в нем возникает нужда. Можно не сомневаться — завтра он появится не раньше ужина.

— А почему ты хочешь отправить к Липучке его?

— А кого ты предлагаешь? Лешу?

— Генриха. Он уже с ней познакомился.

— Познакомился, убедив Белоусову, что не питает к ее персоне корыстного интереса. Если он явится теперь и начнет расспрашивать о Геле, Белоусова погонит его поганой метлой.

— Тогда почему бы тебе не поговорить с ней самому?

— Исключено. Я еду в Сергиев Посад.

— В Сергиев Посад можем поехать и мы.

— Вы тоже едете. Но без меня вам не справиться с Гелиным женихом. Знаю я этот тип: такие мнят себя хозяевами жизни — наглые, агрессивные, в качестве аргумента признают только силу.

— Откуда ты можешь это знать, Марк? Ты наблюдал его не больше трех минут, и он был пьян, как зюзя.

— Трех минут вполне достаточно. И потом, не забывай, я разговаривал с соседями. Говорю вам: если этого орла хорошенько не припугнуть, он с вами и разговаривать не станет. И кто, по-твоему, будет его пугать? Леша? Генрих? Не смешите меня!

Бросив взгляд на доброжелательную интеллигентную физиономию Генриха, а потом — на кроткую интеллигентную физиономию Леши, я вынуждена была признать, что на роль пугала ни один из них не годится.

— Ну, если уж на то пошло, прижать Гелиного женишка могла бы и я. Конечно, я существо тихое и безобидное, но в крайнем случае…

Мою кандидатуру Марк отверг не слишком решительно, но все-таки отверг.

— Ты, конечно, способна навести ужас на кого угодно, но, думаю, этот субъект просто не позволит себе испугаться женщины. Если я правильно представляю себе его внутренний облик, женщины, по его разумению, стоят на нижней ступеньке эволюционной лестницы.

— Значит, настало время изменить его взгляды, — сказала я веско.

— Заняться его перевоспитанием ты можешь и потом, — отрезал Марк. — Сейчас у нас другая задача, гораздо более неотложная.

— Я не понимаю, в чем проблема, — высказался Леша. — Позвоним Прошке завтра с утра, выдадим ему инструкции и поедем.

Я молча ткнула пальцем в три восклицательных знака, заключающих Прошкино послание.

— Ну и что? — Леша пожал плечами. — Можно подумать, вы когда-нибудь принимали его запреты всерьез!

— Марк, а зачем нам ехать всем колхозом? — спросил Генрих. — Пусть кто-нибудь останется, дождется Прошку и выдаст ему инструкции.

— Да, — подхватила я. — Если ты рассчитываешь управиться с женихом Гелены сам, зачем тебе сопровождение?

— Я же сказал: он признает только грубую силу! Без надлежащего подкрепления я могу показаться ему не слишком серьезным противником. И действовать придется по обстановке, без предварительного плана. Нужно каким-то образом отбить жениха от компании и заманить его в уединенное место. А прежде — произвести разведку на местности. Возможно, кому-то придется отвлекать хозяев дачи и гостей. И наконец, не забывайте про Гелю! Кто-то должен поговорить и с ней. Причем, разговор обещает быть неприятным. Если на ее защиту бросятся три здоровенных мужика и две разъяренные дамы, интервьюеру понадобятся крепкие тылы.

— Ладно, убедил, — согласилась я. — Завтра спозоранку поднимаем Прошку, а сами отправляемся в Посад.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Наутро выяснилось, что наши планы нуждаются в коррективах. После завтрака Марк пошел в спальню звонить Прошке и вышел оттуда с каменным лицом.

— Прошки нет дома, — сообщил он. — Соседка говорит, его там и не было.

Глава 20 

Прошка никогда не страдал от неуверенности в себе, напротив, его самомнению многие могли бы позавидовать. Но он знал по опыту: переубедить в одиночку четырех упрямых ослов ему не по силам. Даже если бы ослов было всего двое (Марк и Варвара), то и тогда шансы свернуть их с выбранного ими пути ничтожны, а уж коли к этому каравану присоединились Леша и Генрих… Даже пытаться не стоит.

Когда вся четверка единодушно решила открыть Санину карты, Прошкин внутренний голос зашелся в параксизме протеста. Но облечь этот протест в слова, точнее, в разумные весомые доводы было бы непросто. Чтобы спокойно все обдумать, Прошке требовалось побыть одному. С этой целью он придумал себе головную боль и отказался покинуть диван. Оставшись в одиночестве, он выпил две чашки крепкого кофе, послонялся по квартире и наконец сформулировал для себя причины, по которым не желает вмешательства милиции.

Первая лежала на поверхности. Милиции Прошка не доверял в принципе. Опыт общения с представителями закона выработал у него стойкое отвращение к этим ничтожествам, упивающимся собственной властью и безнаказанностью, к этим умственно отсталым бабуинам с садистскими наклонностями. Конечно, иногда среди них попадаются странные исключения вроде Селезнева. Но Селезнев сам считает себя изгоем в собственной среде. «Да, один раз нам выпала неслыханная удача, — думал Прошка. — Но было бы непростительной глупостью рассчитывать на шальное везение во второй».

Другая причина беспокойства лежала глубже, и на ее формулировку ушло гораздо больше времени. А когда мысль все-таки сложилась в слова, стало понятно, что произносить ее вслух ни в коем случае нельзя. «Если только я не хочу, чтобы меня разорвали в клочья», — уточнил Прошка. Дело в том, что ему было жалко Инну. Он не сомневался — он знал точно, что она не убивала Доризо. Просто не могла убить.

«И если она знает об убийствах женщин, то я готов согласиться на перемену пола, — думал Прошка. — А теперь на нее свалится новость о том, что любовь ее жизни — мерзавец и душегуб. То есть был мерзавцем и душегубом. Но это еще не все. На нее падет подозрение в сообщничестве. Как будто ей мало того, что она потеряла любимого и даже не может открыто его оплакивать! Если ей на голову свалится еще и милиция со своими допросами, если о ее связи с Доризо станет известно мужу, ее это добьет. Но попробуй разжалоби Варвару, которая, как говорят преферансисты, написала на девчонку здоровенный зуб. Ох, Инна! Угораздило же тебя нажить такого врага! Конечно, ты не ведала, что творила, захлопывая дверь перед Варькиным носом, но от этого не легче. Как говорил один мехматовский мудрец, „Варвара очень великодушна по отношению к врагам — когда они повержены в прах“. Эх, если бы я мог доказать твою невиновность! Но моя уверенность зиждется на чистой интуиции, а в данном случае требуются аргументы посильнее».

Конечно, Прошка мог объяснить свои резоны. Хотя бы попытаться. Но ему мешали два соображения. Во-первых, его наверняка не дослушают до конца. А во-вторых, убедительность его объяснениям могла придать только ссылка на личный жизненный опыт, а как раз на него Прошка ссылаться не хотел. Ему всегда льстило непреходящее удивление друзей его головокружительными победами на любовном фронте. Загадка казалась окружающим неразрешимой: маленький, кругленький, не блистающий красотой и даже молодостью, он покорял таких красавиц, что мужчины послабее хватались за сердце. А разгадка, между тем, была проста.

В основе Прошкиного успеха у дам лежала старая как мир идея: если хочешь расположить к себе человека, прояви к нему искренний интерес. Мысль, казалось бы, простая, но отчего-то руководствуются ею немногие. Может быть, загвозда тут в слове «искренний». Как можно проявить искренний интерес, если его не испытываешь?

А вот влюбчивый Прошка с детства обнаружил такое неукротимое любопытство к представительницам слабого пола, что родители даже стеснялись вести его в гости, если там были девочки. Причем, завораживала его не только разница в анатомии. Девочки были другими в принципе — существа из иного теста, непостижимые, как мировой эфир. Они иначе мыслили, иначе поступали, у них были другие ценности. И если анатомические различия уяснить было просто — посредством обыкновенного здравого смысла, то все остальное не поддавалось не то что объяснению, а даже определению.

Подросший Прошка не только не утратил интереса к иным существам, но и обнаружил, что этот самый интерес дает ему неоценимое преимущество. Любая девушка, будь она трижды красавицей, не может не купиться, если молодой человек видит в ней не только физиологически привлекательный объект, но и личность, уникальную и интригующую. Разумеется, Прошка научился ухаживать и говорить комплименты, но главным его оружием по-прежнему оставался искренний интерес.

Это, конечно, не означало, что девушки, пообщавшись с ним минут пятнадцать, начинали срывать с себя одежды. Но медленно и верно он завоевывал их души. А потом, в качестве дополнительного приза, нередко получал и тела. Не всегда, конечно. Но Прошка никогда не расстраивался. Тот, кого интересует не результат, а процесс, всегда остается в выигрыше.

И уж если речь зашла о результатах, то Прошка неизменно добивался большего, чем его собратья по полу, действующие традиционными методами. Обычная любовь между мужчиной и женщиной всегда хоть немного антогонистична. Покорив красавицу, вы никогда не можете быть уверены, что она не припрятала где-нибудь в рукаве нож. Если женщина умна, она никогда не откроется вам до конца, поскольку знает, что только аура тайны способна питать любовь долго. А если любовь уходит — неважно чья, ее или ваша, — разрыв, как правило, ужасно болезнен, и кто-то из двоих, если не оба, обзаводится смертельным врагом.

Прошкины девушки не имеют от него тайн — ведь в основе их отношений лежит дружеское участие и доверие. Физическое влечение — лишь тонкий слой масла на хлебе их взаимной симпатии. Это не всесокрушающая страсть, способная выжечь душу. И когда влечение проходит, доверие и дружба остаются. Иными словами, Прошка всегда спит спокойно, не опасаясь, что ему подмешают яду в компот.

Но и Доризо мог не опасаться Инны по той же причине. Неизвестно, действовал ли он сознательно, или это вышло у него ненароком, но ему удалось перевести отношения с Инной из плоскости всепоглощающей страсти в плоскость дружбы и понимания. Вероятно, его тронула молодость влюбленной девчонки, и на место обычных охотничьих инстинктов пришло желание потетешкаться с доверившимся ему юным существом.

Так или иначе, но для Инны он стал богом. Она простила бы ему что угодно, включая убийства и обман. Она, не раздумывая, отдала бы за него жизнь. И никогда, ни при каких обстоятельствах, не подмешала бы ему яду.

«Но поди объясни все это Варваре! — Прошка криво усмехнулся. — Не успеешь дойти и до середины, как лишишься скальпа. Да и поздно теперь объяснять. Санин наверняка уже позвонил Варваре на мобильник. Завтра этот юнец на всех парах помчится к Инне и огреет ее обухом по голове. И главное, Варьке от этого будет только хуже. Инна наверняка будет молчать, как партизанка. И сразу догадается, откуда ветер дует, — ведь никому, кроме меня, она про Доризо и Виктора не рассказывала. И когда этот легавый щенок потерпит фиаско, я уже не смогу ничего исправить. „А товарищ Берия вышел из доверия…“ Нет, нужно сейчас же ехать к ней и во всем сознаваться. Повинную голову меч не сечет. По крайней мере, смягчу удар, а может, и разузнаю что-нибудь полезное, если раскроюсь не сразу».

И Прошка бросился звонить подружкам. Ему нужно было убежище, куда можно отвезти Инну для долгого и трудного разговора. Собственная комната в коммуналке не годилась — старушки соседки кружили бы над ними соколицами. К Варваре тоже нельзя — сюда вот-вот завалится толпа, возможно, с Саниным во главе. Квартиры Марка и Леши пустуют, но и туда вести девушку рискованно — не ровен час, хозяевам придет в голову забежать домой по какой-нибудь надобности. Остаются верные подружки. Кто-нибудь из них наверняка подскажет, где найти пустующую квартиру. Или, в крайнем случае, уступит свою.

С первой же попытки все устроилось как нельзя лучше. Девушка, которой Прошка позвонил, оборвала его на полуслове, сказав, что у нее есть ключи от соседской квартиры. Соседи уехали в отпуск и оставили на ее попечение аквариум с рыбками.

Прошка помчался за ключами, потом в супермаркет. Купив вина, конфет, фруктов и свечей, отправился на знакомый пустырь и стал терпеливо дожидаться, когда Инна выведет Марьяшу. Ожидание тянулось больше часа. Прошка уже начал нервничать, ведь Инна могла пойти с собакой и в другое место. Но все обошлось. Через какое-то время к нему бросилась, повизгивая, кроличья такса и старательно вылизала ему физиономию.

— Андрей? — Инна была заметно удивлена. — Я, конечно, очень благодарна вам за участие, но не перебарщиваете ли вы?

— Нет, — твердо сказал Прошка. — Будь вы в окружении друзей, разделяющих ваше горе, я бы не посмел вам надоедать. Но поплакать вам не с кем, а постоянно сдерживать себя или даже притворяться веселой в такой ситуации противоестественно.

— Мне не перед кем притворяться, — грустно улыбнулась Инна. — Родители до конца лета уехали за город, а мужа я вчера выставила.

— Вы ему все рассказали?

— Нет. Спровоцировала ссору на пустом месте. Но, если разогреть себя как следует, и пустячную ссору можно превратить в повод для развода. По крайней мере, для временного расставания.

— Ну что ж… — Прошка тяжело вздохнул. — А я собирался похитить вас на несколько часов. Но вижу, моя помощь уже не требуется. — Он встал с заборчика, печально кивнул и поплелся восвояси.

Но у какой женщины не дрогнет сердце при виде понурой спины верного рыцаря! Инна не была исключением.

— Андрей! — окликнула она его.

Прошка, рассчитывающий именно на такой поворот дела, уже приготовил приличествующую случаю мину.

— Инна, забудьте на минутку о правилах хорошего тона. Я вовсе не хочу, чтобы вы удерживали меня из вежливости. Да, поначалу я был настойчив, но только потому, что видел: вам необходимо выговориться. Если теперь вы предпочитаете побыть в одиночестве…

— Нет-нет, — перебила она. — Я вам рада. Вы единственный, с кем я могу поговорить об Олеге. Только не нужно меня похищать. Марьяша не любит оставаться одна. Вы не против, если мы посидим у меня дома?

Прошка не возражал. Он понимал, что дома Инна будет чувствовать себя спокойнее. Конечно, он приложил все силы, чтобы убедить ее в своем бескорыстии, но их знакомство было слишком недавним, и ее сомнения на его счет, скорее всего, не развеялись окончательно.

Когда они расположились на кухне и Прошка достал из пакета вино, фрукты и свечи, Инна бросила на него быстрый взгляд и как будто собиралась что-то сказать, но Прошка ее опередил:

— Честное слово, в данном случае это не атрибут обольщения! Если я попробую взять вас за ручку, можете смело двинуть мне бутылкой по башке. Я просто хотел, чтобы вы немножко расслабились, чтобы нам было легче разговаривать. Видите, вино совсем слабенькое? От одного бокала и младенец не захмелеет. А больше мы пить не будем.

Но, несмотря на его заверения, первые полчаса Инна явно чувствовала себя скованно.

— Раскажите что-нибудь о себе, Андрей, — попросила она после очередной неловкой паузы.

Прошка не заставил себя упрашивать и рассказал несколько забавных и героических случаев из своей жизни. Помимо себя он ввел в качестве героев четырех друзей. Троих звали Генрих, Марк и Леша, а четвертую он наградил имечком Глафира. Рассказывая о друзьях, Прошка преследовал двоякую цель. Во-первых, развлечь Инну и снять напряжение, а во-вторых — подготовить почву для своего признания.

Когда Инна оттаяла и даже слегка повеселела, Прошка ловко переключил разговор на Доризо. Впрочем, особого искусства это не требовало — Инна, как всегда, ухватилась за возможность поговорить о покойном возлюбленном.

— Инна, а почему вы сказали, что вам не с кем вспомнить Олега? — спросил Прошка, когда она закончила эпизод, с новой стороны высветивший несравненные достоинства ее героя. — А как же его приятель Виктор? Вы ведь с ним знакомы?

Она медленно повела головой из стороны в сторону, и Прошке показалось, что глаза ее как-то потемнели.

— Нет, Олег нас не знакомил. Из тщеславия, как он в шутку объяснял. Ему, мол, хочется увидеть в герое моего романа собственные черты, и его гордости будет нанесен страшный удар, если на них наложатся черты Виктора. — И она торопливо перевела разговор на роман и свои писательские приемы.

«Тема Виктора ей явно неприятна, — решил Прошка. — Что бы это могло значить? Ладно, не будем пока муссировать этот вопрос, проясним другие».

— Знаете, идея Олега о воссоздании книжного сюжета в жизни меня сразила, — сказал он. — Насколько мне известно, до сих пор все было наоборот: сочинители подворовывали сюжеты у жизни. Скажите Инна, а вы не боялись неприятностей, проводя свои расследования? Допустим, выясняете вы что-нибудь об очередной героине, а вас, сочтя такое любопытство подозрительным, хватают за руку, просят показать документы и волокут в милицию!

— Ну, такого мне испытать не довелось, — улыбнулась она. — На крайний случай у меня есть замечательная отмазка: я писательница, вот мои книги, а сейчас я собираю материал для нового сюжета.

— Ну, а если бы попался ваш герой? Что бы он стал говорить? Вы придумали ему легенду?

— Мужчине, ухаживающему за дамой, никакая другая легенда не нужна. И потом, вы забыли: мой герой ничего не вынюхивает. Он просто обольщает, а за это у нас пока в милицию не волокут. По крайней мере, если объект мужского внимания вышел из детского возраста.

— И что, у него ни разу не было неприятностей или неудач?

— Ничего такого, о чем стоило бы упоминать, — уклончиво ответила Инна.

Потом она снова предалась воспоминаниям, углубляясь все дальше в прошлое, и наконец Прошка понял, что больше ничего интересного не услышит. А значит, пришло время выложить карты на стол.

Через несколько минут девушка ощутила перемену в его настроении.

— Почему вы на меня так странно смотрите, Андрей? — спросила она с тревогой.

— Мне нужно сделать неприятное признание, и я не знаю, как начать.

— Вы меня пугаете.

— Мне очень жаль. Если хотите, я могу не продолжать. Могу немедленно уйти и больше никогда не возвращаться. На самом деле мне было тяжело сегодня прийти к вам. Я сделал это только ради вас. Хотел смягчить удар, который вам вскоре нанесут. Но для этого мне самому придется выступить в роли горевестника.

— Господи, о чем вы?.. Кто вы?

— Я друг Варвары. Это имя ни о чем вам не говорит?

Даже при свете свечи было заметно, как Инна побледнела.

— Вы… вы шпионили за мной? Но зачем? Я же ничего ей не сделала! И о каком ударе вы говорите? Кто его должен нанести? Ваша Варвара?

— Милиция. Дело в том, что спектакль, который вы разыгрывали для создания достоверного романа, закончился весьма плачевно. Четыре женщины потеряли свои деньги, а потом и жизнь.

Инна вскрикнула и застыла, как изваяние. Закусив губу, она смотрела невидящим взглядом в одну точку. Прошла минута, другая… Прошка терпеливо ждал. Но глаза, устремленные на язычок пламени, оставались все такими же пустыми. Прошка провел рукой перед самым лицом девушки, но та не отреагировала. Тогда он решил поискать нашатырь. Подвинул стул, встал, но тут Инна пошевелилась, застонала и закрыла лицо руками.

— Господи! Это я во всем виновата!

Прошка налил вина, жалея, что не купил ничего покрепче, и поднес бокал к ее губам.

— Выпейте, пожалуйста.

Она бездумно подчинилась, потом снова закрыла лицо руками и стала раскачиваться из стороны в сторону. Прошка сел. Ему очень хотелось уйти, но он боялся за Инну. За ее рассудок и жизнь.

Минут через десять она перестала раскачиваться, отняла руки от лица и посмотрела на него.

— Вы думаете, их убил Олег?

— Или Виктор. Если он, конечно, существует.

— Нет. Думаю, нет. Видите ли, когда Олег рассказывал о встречах Виктора с этими женщинами, он несколько раз забывался и начинал говорить от первого лица. Потом со смехом поправлялся, говорил, что слишком вошел в образ, но я, конечно, заподозрила, что Виктор — фикция. И один раз подстерегла его… Знаете, я сняла квартиру в районе Полежаевской — якобы для Виктора. Деньги, конечно, дал Олег… В общем, я поехала туда… Вернее, ездила несколько дней, караулила. И в конце концов увидела Олега с одной из женщин… с некой Метенко. Я не сразу его узнала. Он был в парике, что-то сделал с лицом, но о походке не подумал… Впрочем, он же не знал, что я буду его выслеживать. Походка его выдала. Я уже тогда заподозрила, что мошенничество — настоящее, но так испугалась этой мысли, что поскорее запрятала ее подальше. А вскоре он умер… И я поняла, что угадала. Поняла, что он запутался и решил просто разрубить этот узел… — Голос у нее сорвался.

— Вы думаете, он покончил с собой?

— Да. Конечно, я ничего не знала про убийства. Думала: зачем? Неужели он не мог вернуть эти проклятые деньги? Пускай не сразу, по частям. Я бы ему помогла… А теперь все понятно. Жизнь им вернуть он точно не мог. Господи, что я наделала? Почему не догадалась сразу, что он задумал? Почему не отговорила его? Если бы я догадалсь, он бы не стал… Он бы испугался… — Инна наконец разрыдалась.

Прошка подождал, пока рыдания немного стихнут и спросил:

— Инна, вы верующая?

От неожиданности она перестала плакать.

— Почему вы спрашиваете?

— С точки зрения верующего, нет греха страшнее самоубийства. И если вы верите, для вас было бы некоторым утешением узнать, что Олег не покончил с собой.

— Что?! Откуда вы знаете?

— Утром четвертого августа Варваре позвонила какая-то женщина и, назвавшись именем ее бывшей одноклассницы, умоляла приехать по некоему адресу. Адресу Доризо, как выяснилось позже. Поскольку женщина рыдала и отказалась что-либо объяснить по телефону, Варваре ничего не оставалось, как поехать. Подойдя к двери, она увидела, что из замка торчит ключ, и заподозрила ловушку, а потому не стала заходить в квартиру. Позже один из соседей вызвал милицию, которая и обнаружила тело. Конечно, звонок и ключ в двери ничего не доказывают, но делают версию самоубийства, мягко говоря, маловероятной. У Олега был запасной ключ от квартиры?

— Был. Но он хранил его на работе. В сейфе. На случай, если потеряет свой.

— Тогда нужно выяснить, лежит ли он в сейфе до сих пор. Если лежит, то, скорее всего, произошло убийство. К Доризо пришла неизвестная нам женщина, отравила его, позвонила Варваре и ушла, оставив в замке ключ, чтобы Варвара вошла в квартиру.

— Но зачем?

— Должно быть, из ненависти. Хотела свалить убийство на нее. Кстати, Варвара ведь приходила к вам недавно. Могу я спросить, Инна, почему вы не пожелали с ней разговаривать?

— О Господи! — Она замерла, потом закричала: — Вы подозреваете, что Олега отравила я? Да вы что! Как вы могли такое подумать!

— Я так не думаю, — быстро сказал Прошка. — Но все-таки ответьте на мой вопрос.

— Ох! — Инна явно была в замешательстве. Судя по мечущимся глазам, она лихорадочно придумывала правдоподобное объяснение. — Не знаю, поймете ли вы… Она ужасно обошлась с Олегом. Он пришел ко мне в полной растерянности. Я никогда его таким не видела. «Инна, — говорит, — у Виктора серьезная проблема. (К тому времени я уже знала, что Виктор — выдумка). Помнишь Варвару? Она побила все рекорды женской непоследовательности. Сначала у Виктора все шло как по маслу. Познакомился, уговорил девушку зайти, накормил обедом. Мадемуазель шутила и смеялась, явно получая удовольствие от беседы и всего прочего. Через неделю он поджидает ее на улице с необъятным букетом, всем своим видом показывая, что стоит тут и ждет ее целую вечность. И что бы ты думала? Варвара видит его и точно с цепи срывается». «А что ее взбесило?» — спрашиваю я. «Понятия не имею. Она много чего наговорила, но суть сводится к одной фразе: „Прочь с глаз моих!“ Ты что-нибудь понимаешь?» Я предположила, что Виктор выбрал неудачный день, у женщин такое случается. «И что нам теперь делать?» — спросил Олег. «Пусть Виктор попробует послоняться некоторое время в отдалении. На глаза этой варварше лучше особенно не лезть, но на заднем плане мелькнуть не помешает. Смесь деликатности и постоянства должна произвести впечатление. А где-нибудь через месяц можно будет повторить попытку». — Инна умолкла и, видно, сама поняла, что ничего не объяснила. — Олег после этого случая стал такой грустный. По его словам, Виктор дневал и ночевал под окнами Варвары и несколько раз попадался ей на глаза, но она смотрела сквозь него. Я злилась на нее ужасно. А в тот день, когда она пришла ко мне домой… Я накануне узнала о смерти Олега… Ну не могла я с ней разговаривать. Меня от одного ее вида трясло…

И все равно объяснение выглядело неубедительным.

— Из-за того, что Варвара не желала принимать ухаживания Олега? — недоверчиво спросил Прошка.

Инна потупилась.

— Не совсем. Ладно, если уж вам так интересно… Однажды, месяц с лишним назад, меня остановила одна старуха. Она жила в соседнем подъезде с Олегом. Недавно умерла от инсульта. Первый удар с ней случился уже давно, и последние годы она провела в инвалидном кресле. Родственники часто вывозили ее во двор и надолго там оставляли. Старуха все обо всех знала — ей не осталось других развлечений, кроме как наблюдать за соседями. Так вот, Олега она очень любила. Он всегда останавливался с ней поговорить, передвигал ее кресло в тень, если ей мешало солнце… В общем, она души в нем не чаяла. А меня ненавидела. Считала, что я окрутила его и бросила. И Олежек из-за меня смотреть не может на женщин. Ну вот, месяц назад прохожу я мимо нее, и она меня окликает. «Конец пришел твоим чарам, — говорит. — У Олега появилась девушка. Варварой звать. Я вчера видела их вместе. Черненькая такая, темнобровая! Симпатичная, хоть и худышка». Представляете, каково мне было это слышать? Получается, Олегу удалось наладить с Варварой контакт, а он мне — ни словечка. Мне, автору романа! Пусть ему не хотелось признаваться, что Виктор — его выдумка, но от лица Виктора он мог рассказать! А раз не рассказал… Что с вами, Андрей? У вас такой вид, будто вас мешком по голове огрели.

— Так оно и есть, — пробормотал Прошка, глядя перед собой пустыми глазами.

Глава 21 

Я не разделяла беспокойства Марка по поводу исчезновения Прошки. Если у него накануне действительно разыгралась мигрень, то отлеживаться в квартире с двумя старушками соседками, которые наверняка бы устроили из-за недомогания любимца жуткий переполох, было просто глупо. В этом случае Прошка, скорее всего, укрылся дома у Марка или Леши, благо ключи у него имелись. Мог бы, конечно, и предупредить в записке, но, вероятно, удачная мысль посетила страдальца позже, когда он уже покинул мой кров. Не исключался и другой вариант: Прошка сказался больным нарочно, чтобы избавиться от нашего общества и навестить одну из своих многичесленных кисок, по которой внезапно соскучился. Сделать это в открытую он в такую минуту, разумеется, не рискнул, справедливо опасаясь нашего неодобрения.

Все это я высказала Марку, но его не отпустило.

— Поезжайте без меня, — сказал он. — Если не удастся разговорить Гелениного петуха, пусть Генрих попытается втереться в доверие к самой Гелене. Возможно, компания разобьется на парочки, и вам представится случай познакомиться с хозяевами дачи или с другими гостями. Обойдите еще раз соседей — вдруг вспомнят что-нибудь полезное. А я, как только найду Прошку и надаю ему по шеям, займусь Белоусовой.

Так и вышло, что в логово зверя мы отправились с Лешей и Генрихом. Если есть на свете люди, менее склонные к насилию и жестокости, я бы не пожалела времени и денег на самую дальнюю дорогу, чтобы посмотреть им в глаза. Я и сама — воплощенное миролюбие, но в состязании с этими двумя пальма первенства мне не светит.

Хуже всего то, что уж очень невысоки были шансы у нашего трио вытряхнуть чистосердечное признание из человека, признающего в качестве аргумента лишь крепкие кулаки в комплекте со зверской рожей. Не верила я и в способность Генриха вызвать на откровенность такую скользкую особу, как Гелена. Посему нам оставалось надеяться только на соседей и на болтливость кого-нибудь из собутыльников невесты с женихом — если нам повезет и компания хотя бы ненадолго разбредется.

Начать решили с соседей. Нам без труда удалось втереться в доверие к милой немолодой женщине, обитавшей справа от наших дачников. Даже не понадобилось предъявлять фальшивое сыщицкое удостоверение Генриха. Звали соседку Натальей Григорьевной. Я в двух словах рассказала ей о загадочном звонке, ввергшем меня в неприятности, объяснила, что звонившая назвалась именем моей бывшей одноклассницы, которая сейчас гостит здесь, за забором, и спросила Наталью Григорьевну, насколько она в курсе соседских перемещений за последнюю неделю. Та признала, что у соседей нет от нее тайн, поскольку заборчик, разделяющий участки, вполне звукопроницаем, а компания подобралась голосистая. Все свои планы они обсуждают подробно и многократно. Видимо, не хотят, чтобы у кого-нибудь из глуховатых обитателей дачного поселка появились основания обвинить их в скрытности.

В общем, наша собеседница готова была поручиться, что ни один из отпускников ни третьего, ни четвертого августа в Москву не ездил. Компания появилась на даче первого, поздно вечером. Второго отпускники расслабились по полной программе. Отзвуки их гулянки наверняка доносились до самого монастыря. Утихомирились только к четырем утра. Наталья Григорьевна глазам своим не поверила, когда в семь встретила у калитки Вовчика с невестой и с корзиной в руках. А часа в два пополудни ее сын наблюдал возвращение грибников. Нельзя сказать, что оно было триумфальным — выглядели оба довольно бледно, зато вернулись не с пустыми руками. Глазастый сын даже узрел в верхних грибах признаки благородства. Вторую половину дня вся шестерка провела на глазах и, если можно так выразиться, «на ушах» Натальи Григорьевны. Правда, пирушка получилась не такая впечатляющая, как накануне, но ближайшие соседи насладились отзвуками сполна. А четвертого другая соседка видела гуляк на ранней службе в монастыре. После службы шестеро богомольцев вернулись на многострадальную дачу, где щедро вознаградили себя за утренний аскетизм.

Я спросила, не мог ли забор укрыть от Натальи Григорьевны часть компании. По звукам ведь не определишь, сколько человек пирует под боком — пять или шесть.

— Заборчик-то у нас ветхий, — ответила она. — Где покосился, а где и вовсе повалился. А я целый день на грядках. Волей-неволей за соседскими забавами наблюдаю. Если понадобится, и в суде могу присягнуть: и третьего, и четвертого все шестеро были в наличии.

Я полюбопытствовала, что за люди хозяева дачи.

— Вообще-то они неплохие. Но уж больно безалаберные. И гостеприимные сверх всякой меры. Сюда приезжают только развлекаться и обязательно с компанией. Землей совсем не занимаются. Вот Маринкин дед, что дом тот ставил, — он был трудяга. Ковырялся в земле от зари до зари. Сад насадил — загляденье. Дети его, конечно, не такие одержимые, но и садом, и огородом занимались. А когда Маринка вышла за Сашку, они откупили долю остальных родственников, и все пришло в полное запустение. — Наталья Григорьевна вздохнула. — Хоть бы наняли кого. Денег-то у них хватает. У Сашки с Вовчиком — это как раз жених вашей Гелены — своя фирма, электроникой торгуют. Казалось бы, у самих руки не доходят порядок навести, так заплатите кому-нибудь. Но нынешнее поколение за землю не держится. Зачем, если картошку из Голландии можно привозить?

Я попросила Наталью Григорьевну охарактеризовать Вовчика. Она уложилась буквально в одно слово:

— Горлопан.

— А подробнее можно? — взмолилась я.

Наталья Григорьевна пожала плечами.

— Самоуверенный, шумный, нахрапистый. Не выносит, когда ему перечат. Со всякой мелочью вроде нас, соседей, не считается. Ну как же: пуп земли! Раньше с ним сюда Аллочка ездила, милая скромная, при ней Вовчик более-менее в рамках держался. А эту ангелоподобную блондинку его выходки только забавляют.

Поблагодарив Наталью Григорьевну, мы попросили у нее разрешения немного понаблюдать за соседями с ее участка (со стороны улицы их забор был новеньким, из плотно пригнанных двухметровых досок).

— Пожалуйста. Проходите вот сюда, за кусты черноплодки. Вам будет видно, а вас оттуда не заметят. Я сейчас стульчики принесу.

Компания за забором и вправду не считала нужным держать свои планы в секрете. Через десять минут мы уже знали, что сегодняшний день отпускники собираются провести на Энском водохранилище. Когда Вовчик — роскошный самец с манерами неандертальца — вызвался сначала съездить в местный магазин и затариться пивом, я насторожилась. Вот он, случай потолковать с женихом Гелены! И выяснить, такое ли он чудовище, каким представил его Марк.

— А магазин отсюда далеко? — спросила я любезную хозяйку, дергавшую сорняки.

— Минут десять ходьбы. Из калитки направо, потом прямо, — объяснила она.

— Генрих, попробуем навести мосты? Давай ты пойдешь в магазин, дождешься там Вовчика и втянешь его в разговор. Не надо ничего выпытывать, просто попробуй его обаять и намекни, что у тебя сорвался пикник с друзьями. Дескать, опоздал ты на место встречи, только ехал напрасно. Где искать свою компанию, понятия не имеешь. Вдруг он пригласит тебя присоединиться к ним? Гелена тебя никогда не видела, поэтому ничего не заподозрит. Глядишь, на водохранилище под пивко выведаешь у них что-нибудь полезное.

Генрих поднял большой палец в знак одобрения моей идеи. Мы простились с хозяйкой и вышли за калитку. Генрих пошел направо, а мы с Лешей остались ждать на улице. Минут через десять из соседских ворот выехал серо-зеленый «опель-Скорпион». А еще через двадцать вернулся Генрих — такой потерянный и обескураженный, что у меня против воли сжались кулаки.

— Ничего не вышло, — сказал он, а подробности сообщить отказался.

Но я и без подробностей поняла, что Марк дал Вовчику чересчур мягкую характеристику.

— Ах так! — прорычала я. — Ну, он у меня умоется! Горючими слезами!

— Мы же решили с ним не связываться, — осторожно напомнил Леша.

— Это было до объявления войны, — процедила я.

— Варька, не надо! — испугался Генрих. — Уверяю тебя, я нисколько не пострадал!

— А я уверяю тебя, что Вовчик не сможет сказать того же о себе на исходе дня!

Друзья переглянулись, но перечить не дерзнули.

План кампании я придумала в считанные секунды. Делу помогло то обстоятельство, что мне доводилось бывать на Энском водохранилище, и особенности этой зоны отдыха не были для меня секретом. Большая часть берега отведена под пляжи пансионатов и домов отдыха. Для широкой публики оставлен сравнительно небольшой участок, и в летнюю пору там в глазах рябит от обнаженной плоти. Поставить машину на берегу практически невозможно. У тех, кто прикатил на собственных колесах есть два выхода — нанять для присмотра за машиной местных мальчишек (они крутятся там в изобилии в расчете на заработок) или расположиться в непосредственной близости от транспортного средства за несколько сот метров от берега. В первом случае я рассчитывала подкупить сторожей и отправить их к Вовчику с известием о каких-нибудь осложнениях — например, о нападении на машину подростков-конкурентов. Можно не сомневаться, что агрессивный Гелин женишок на всех парах помчится выяснять отношения со злодеями, посягнувшими на его собственность. Во втором случае надо было подкараулить его в небольшой рощице у дороги к берегу. Учитывая два закупленных ящика пива, у Вовчика определенно возникнет нужда в уединении, и не один раз. Вряд ли он станет обременять себя лишними пробежками до пляжа, где стоят заветные будочки.

Прежде чем отправиться к водохранилищу, мы зашли в аптеку, где я приобрела пару лечебных эластичных чулок и широкий лейкопластырь в рулоне. Увидев сии зловещие предметы, Леша с Генрихом встревожились еще сильнее, но, посмотрев на меня, с вопросами и протестами решили повременить.

Нам повезло больше, чем я надеялась. По всей видимости, Вовчик не сошелся в цене с местными юными охранниками или те оказались не слишком добросовестными. Как бы то ни было, когда мы нашли серо-зеленый «опель», поблизости никто не ошивался, причем «опель» и красная «мазда» стояли на опушке рощицы, вдали от дороги и других машин.

Я еще не успела решить, разбить ли стекло «опеля», чтобы привлечь Вовчика воем сигнализации, или просто устроить засаду в расчете на то, что хозяин рано или поздно придет проведать свою «лошадку», когда Леша ткнул меня в бок и кивнул на тропинку. Я увидела могучего молодца в плавках тигровой расцветки и узнала в нем Вовчика. Он топал явно к машине и был один. «Сам дьявол нам ворожит», — подумала я.

Мы тихонько отступили за деревья. Там мне на глаза попался большой ржавый болт.

— А вот и «пушка»! — сказала я, поднимая железяку с земли. — Скорее натягивайте на голову чулки. Когда я ткну голубчику эту штуку в спину, ты, Генрих, залепишь ему глаза. — Я открыла свой ножик-брелок, отрезала сантиметров двацать лейкопластыря и протянула Генриху, а остальное передала Леше. — А ты замотаешь ему руки.

— Варька, может, не надо…

— Хорошо, тогда оставайтесь здесь. Я и сама справлюсь с этим питекантропом.

Шантаж подействовал. Леша с Генрихом торопливо натянули на голову чулки. Глядя на них, я с трудом подавила желание расхохотаться. Но Вовчик уже подходил к машине, и мое веселье было бы не ко времени.

Пикнула отключенная сигнализация. Объект распахнул дверцу. Когда его плечи и голова скрылись в салоне, в позвоночник ему уперся ржавый болт.

— Не дергайся. И ни звука, если не хочешь получить дырку в хребте. Осторожно протяни руку, разблокируй вторую дверь. Ключи на сиденье! Умница. Теперь руки за спину. Закрой глаза. Мальчики, приступайте!

От волнения Генрих не сразу сумел открыть вторую дверцу. Думаю, Вовчик послушался меня и закрыл глаза. Иначе вид Генриха (даже в маске) наверняка побудил бы его к оказанию сопротивления. Леша справился со своей задачей уверенно, словно всю жизнь только и делал, что связывал пленникам руки. Я знаком велела Генриху сесть сзади. Потом открыла дверцу со своей стороны. Вовчик понял намек и без звука полез на заднее сиденье. Леша сел рядом с ним и закрыл дверцу. Я устроилась за рулем.

Леша с Генрихом стянули чулочные маски. Тонированные стекла машины защищали нас от любопытных взглядов случайных прохожих, вздумай они здесь прогуляться. Двери мы заперли изнутри.

— Братва, это какая-то ошибка! — пролепетал Вовчик. На лбу у него набухали крупные капли пота, скатывались вниз и исчезали за полоской лейкопластыря. — Я не мог никому перебежать дорогу. У меня скромная фирмочка с небольшим оборотом. Денег приносит совсем немного… — Генрих беспокойно пошевелился. Вовчик неверно истолковал его движение и заверещал: — Но я все отдам! Все!

— Ты хочешь нас оскорбить? — осведомилась я ледяным тоном. — Мы не отнимаем денег у мирных граждан. У нас другая специализация — сбор информации. Мальчики настоящие мастера по этой части. Сердца и уста открываются им навстречу, как подсолнухи с восходом.

— Но я ничего не знаю! — Вовчик почти рыдал. — Поверьте: совсем ничего!

— Успокойся, Сократ. Сначала выслушай вопрос. Сейчас я немного отклею пластырь. Не вздумай задрать голову. Если ты увидишь наши лица, сам понимаешь… — Вовчик исступленно закивал. Я отделила пластырь от скулы, так чтобы снизу образовалась небольшая щель и поднесла к груди пленника фото Доризо. — Ты видел когда-нибудь этого человека?

Вовчик с минуту вглядывался в снимок.

— Нет. Честное слово, никогда не видел! Верьте мне! Пожалуйста!

Я молча заменила фотографию на рисованый портрет Виктора.

— А этого?

— Нет!

Я прилепила пластырь на место. Вовчик задыхался от ужаса. Он явно ожидал, что сейчас заплечных дел мастера возьмутся за него всерьез. Темнота во многих из нас пробуждает детские страхи — самые стойкие страхи нашей жизни. А если к ним прибавляются еще и взрослые…

— Прошу вас! — прошептал он бескровными губами. — Я правда их не знаю.

На Генриха было страшно смотреть. Он страдал нисколько не меньше нашей жертвы. Только ради него я и решила ослабить напряжение. Вовчика мне было нисколько не жаль. Я хорошо помнила, с каким лицом Генрих вернулся после мирных переговоров с этим ублюдком.

— Ладно, пока попробую тебе поверить. Теперь сосредоточься как следует. От ответа на этот вопрос будет зависеть, выйдешь ли ты отсюда на своих ногах и в каком виде. Понятно?

Вовчик кивнул и облизнул пересохшие губы.

— Вы приехали на дачу первого вечером. Второго весь день пьянствовали. Третьего спозаранку ты с невестой отправился по грибы, так?

Вовчик снова кивнул. Голос ему, как видно, отказал.

— Вы все время были друг у друга на виду?

Вместо ответа он забулькал. Генрих испуганно подался вперед, чтобы посмотреть ему в лицо. Вовчик опять ошибочно истолковал его намерения.

— Нет! — взвизгнул он. — Я отвечу! Только дослушайте! Утром мне было очень плохо, но Гелене приспичило за грибами, и я согласился. Мы дошли до леса, но я задыхался, еле держался на ногах и присел отдохнуть. И тут меня сморило. Гелена накрыла мне лицо косынкой от насекомых и пошла собирать грибы одна. Клянусь вам, я правда спал! Гелена с трудом меня разбудила, спросите у нее! Наверное, она не все время меня видела, но она подтвердит, что я спал.

— Сколько ты проспал?

— Не знаю. Долго. Когда она меня разбудила, мы сразу пошли домой, а вернулись уже днем.

— Вас видели в семь часов на пути туда и в два — на пути обратно. Ты хочешь уверить нас, что проспал в лесу, без постели и палатки шесть часов?

— Но это правда!!!

— Послушай меня, my sweet. Человек, фотографию которого я тебе показывала, знакомый твоей невесты. На рисунке — тоже он, только в гриме. Третьего числа, в тот день, когда вы собирали грибочки, его убили. Теперь напрягись хорошенько и ответь: кто его убил? Ты притворился спящим, подождал пока скроется невеста и поехал ликвидировать соперника? Или Гелена, опоив тебя снотворным, бросилась в Москву, чтобы устранить препятствие к браку с тобой? Надеюсь, ты понимаешь, что искренность — твой единственный шанс сохранить здоровье?

Мужественный Вовчик сдал невесту с ошеломляющей легкостью.

— Это Гелена! Теперь я понимаю, почему она так уговаривала меня пойти за этими дурацкими грибами именно в то утро! Мы ведь почти не спали, впереди у нас были две недели, а она прицепилась, как клещ: пойдем да пойдем! Бог мой! Так вот почему у меня была такая тяжелая голова, когда она разбудила меня там, в лесу! Мы пили кофе перед уходом. Она наверняка туда что-нибудь подсыпала! А грибы, наверное, на станции купила, там старухи ими торгуют. А мы еще удивлялись, как ей удалось столько лисичек и подосиновиков набрать!

Ужас на лице Генриха сменился отвращением. Он наконец понял, что за гниду мы прижимаем к ногтю. Уловив перемену в его настроении, я позволила себе немного порезвиться. Мне удалось запугать Вовчика до помрачения рассудка, но новой информации мы не получили. Одно хорошо: когда человек от ужаса не соображает, что говорит, врать он не способен.

Я отогнала машину поближе к автобусной остановке и поставила в лесочке. Мы вышли, а Вовчика оставили в салоне. Пока он оклемается, пока сумеет открыть дверцу зафиксированными за спиной руками, пока доберется до людей, мы успеем исчезнуть. Оставаться у водохранилища, чтобы поговорить с Геленой или другими членами компании, было бы неразумно.

По дороге мы молчали. Потом Генрих вздохнул и попросил:

— Варька, если я когда-нибудь забудусь, обещай, что напомнишь мне, как опасно настраивать тебя против себя. Этому жалкому типу придется сегодня мыть машину.

— Генрих, надеюсь, ты понимаешь, что я действовала в состоянии аффекта? Ты же знаешь, обычно я тиха и ласкова, как овечка.

— Конечно, конечно, — с подозрительной поспешностью согласился Генрих.

Глава 22 

Наша alma mater дураков не вскармливает. Дурак, случайно попавший на мехмат, вылетает оттуда в первую же сессию. В крайнем случае во вторую. Как-то к нам на факультет попала книжечка американских тестов для определения Ай-Кью, и оказалось, что никто из нас не может вычислить уровень своего интеллекта по американским рецептам. Если верить брошюре, количество заданий, выполненных за указанное время, у всех мехматовцев поголовно выходило за верхнюю границу возможного. Образно говоря, американский прибор для измерения интеллекта зашкаливало при подключении к нашему брату. Не получив вожделенного коэффициента, мы удовлетворились тем, что сравнили результаты между собой. Абсолютным чемпионом оказался Марк.

На мой взгляд, это не совсем справедливо, поскольку с логикой у Марка дела обстоят не блестяще. Присутствуй в тестах задачи на доказательство, и первого места ему не видать. Зато по части интуиции с Марком не сравнится никто. А интуиция, как известно, кратчайший путь к знанию. Кроме того, Марк сверхъестественно наблюдателен.

Обмануть человека, обладающего безошибочной интуицией и наблюдательностью, невозможно. Марк сразу обратил внимание на ярость, с которой Прошка воспротивился идее о виновности Инны в убийстве. Подметил он и то, что приступ головной боли настиг Прошку, как только Санину решили отдать на откуп вопрос, не был ли Виктор другой ипостасью Доризо. Словом, Прошкина мигрень показалась ему подозрительной. Но разобраться с ним он решил потом, а потом Прошка исчез, что насторожило Марка еще больше. Однако, не желая, чтобы его обвинили в мнительности, он ни с кем не поделился своими подозрениями.

Когда наутро выяснилось, что Прошка не ночевал дома, смутное беспокойство оформилось в четкую мысль: «Этот олух поехал к Инне». То ли не веря в ее причастность к убийству Доризо, решил самостоятельно выяснить, существовал ли Виктор на самом деле, то ли, усомнившись в невиновности девушки, захотел сам вывести ее на чистую воду, то ли еще из каких-то дурацких соображений… Главное, что он от нее не вернулся.

Инна — женщина замужняя. Провести с ней ночь Прошка не мог. Иннин муж когда-то потребовал, чтобы она прекратила всяческое общение с Доризо. Вряд ли он посмотрел бы сквозь пальцы, если бы жена захотела на ночь глядя уехать куда-то с незнакомцем или пошушукаться с ним на кухне. А при муже она не стала бы откровенничать. В общем, поговорив с ней приватно, скажем, во время прогулки с собакой, Прошка должен был вернуться домой или к Варваре. А он не вернулся. Если учесть, что Инна, вопреки его уверениям, могла быть отравительницей, у Марка имелись причины для нешуточной тревоги. Но пугать преждевременно друзей ему не хотелось. Потому он и отправил их в Сергиев Посад, не обмолвившись о своем беспокойстве.

Оставшись в одиночестве, он хотел немедленно ехать к Инне, но потом все-таки решил сначала обзвонить Прошкиных подружек. По крайней мере тех, чьи телефоны были ему известны.

В отличие от заурядных донжуанов, Прошка извлекал из знакомства с девушками не только мимолетное удовольствие, но и долговременную пользу. Он стригся у подружки-парикмахера, лечился у подружек-врачей, покупал нужные вещи у подружек-продавщиц, брал контрамарки и пропуска у подружек-администраторов, подружек-актрис и подружек-музыкантш. Уму непостижимо, как этот прохиндей умудрялся сохранять добрые отношения с таким количеством девиц, но факт есть факт — отношения были настолько добрыми, что щедрый Прошка не только эксплуатировал подружек сам, но и бестрепетно направлял к ним друзей. Половина номеров в записной книжке Марка принадлежала Прошкиным «кискам».

К великому облегчению Марка, один из звонков принес утешительную новость. Девушка по имени Катя сообщила, что вчера вечером Прошка взял ключи от пустующей квартиры ее соседей, а сегодня утром их вернул.

— Он ушел буквально за пятнадцать минут до твоего звонка, — уточнила Катя.

Марк поблагодарил ее, повесил трубку и вытер пот со лба. Следом за облегчением пришло неодолимое желание вытряхнуть из Прошки душу. Но с этим можно было и обождать. А чтобы ожидание не показалось вечностью, Марк решил съездить к Белоусовой, благо она жила недалеко.

Этот визит не оправдал надежд Марка. Белоусова признала, что поддерживает отношения с Геленой, но, по ее словам, они не виделись и не разговаривали с июня. Нет, насколько ей известно, Гелену с Варварой ничто не связывает. Нет, она не видит причин, по которым Гелена могла бы желать Варваре зла: их пути-дорожки разошлись много лет назад. И вообще, она не намерена обсуждать подругу. Да, она навещает время от времени Софочку. У них есть общие дела, а какие — никого не касается. Нет, она никогда не звонила Варваре и даже не знает номера телефона.

Как ни вглядывался Марк в лицо собеседницы, ему не удалось обнаружить признаков нервозности. Похоже, Белоусова не знала за собой никакой вины. Но что-то в ее спокойствии настораживало. Марк подозревал, что она могла пролить на загадку некоторый свет, если бы пожелала. Впрочем, возможно, Белоусова относилась к тем людям, кто намеренно создает у окружающих впечатление, будто знает больше, чем говорит, — для придания себе значительности. Но, так или иначе, средств воздействия на нее у Марка не было. Пришлось уйти ни с чем.

Когда он вернулся, Прошка уже сидел на кухне. Пылая жаждой сквитаться с ним за утренние переживания, Марк в два стремительных шага преодолел расстояние до кухонной двери. Но тут Прошка обернулся, и его запал мгновенно угас. Если лицо человека способно о чем-то рассказать, то минувшую ночь Прошка провел без сна и теперь в самом деле маялся головной болью.

— Марк? Ты один? — спросил он без малейшего намека на обычную дурашливость. — Это хорошо. Мне нужно с тобой посоветоваться.

Марк с тяжелым чувством сел к столу и взглядом предложил Прошке продолжать.

— Даже не знаю, как начать… — замялся тот и отвел взгляд. — Как по-твоему, Варвара способна нам лгать? Я не имею в виду ее обычный треп. Способна ли она на голубом глазу выдать нам заведомую ложь, если речь идет о чем-то для нее жизненно важном?

— Не думаю, — ответил Марк после паузы. — Но мне легче было бы судить, если бы ты объяснил, в чем дело.

Прошка объяснил.

Выслушав его, Марк заметно расслабился.

— Говорят же люди: инициатива наказуема. Если бы ты не бросился вчера на свой страх и риск к Инне, а дождался нас, тебе не пришлось бы ночью терзаться сомнениями. Брюнетка, крутившаяся около Доризо, — это Гелена. В парике, разумеется. Мы нашли женщину, которая узнала ее по фотоснимку. — И Марк рассказал об эпизоде в лифте.

Прошкино чело на миг разгладилось. Но только на миг.

— Нет, эта карта сюда не ложится. Я допускаю, что Гелена по каким-то злокозненным соображениям называла себя Варварой и обряжалась в черный парик. И брови у нее темные, это верно. Но дамочку с такими формами никто не назовет худышкой.

— Ты сколько лет назад ее видел?

— Много. Талия у нее и тогда соответствовала мировым стандартам. И я готов поверить, что она нашла способ сократить до них и нижние размеры. Но если ты собираешься убедить меня, что она сделала операцию по уменьшению бюста, лучше оставь эту затею. Она гордилась им, точно олимпийским золотом.

Марк вызвал в памяти белокурое виденье, закутанное от подмышек и ниже в простыню, и вынужден был согласиться с Прошкой. Выпуклости под простыней в определение «худышка» не втискивались.

— Ну ладно, допустим: брюнетка, которую видела с Доризо эта старуха, — не Гелена. Но почему непременно Варька? Как нам известно со слов той же Инны, Доризо по части девиц ни в чем себе не отказывал. Очередная его любовница вполне могла оказаться худощавой брюнеткой и даже, по случайному совпадению, зваться Варварой.

Прошка покачал головой.

— Сомневаюсь. Не знаю, где Доризо встречался со своими девицами, но определенно не дома. Параличная старушка следила за ним зорким глазом и пребывала в уверенности, что после Инны он в сторону женщин не смотрит. Наверное, покойный предпочитал скрывать свои амурные делишки от соседей. Но не от Инны. Ей он рассказывал обо всех своих интрижках. А вот о худой брюнетке не рассказал…

— И что с того? Из чего родилась твоя убежденность, будто худая брюнетка — наша Варвара?

— Не убежденность. Скорее, любопытная гипотеза. Вспомни первый визит Санина. Он рассказал свою историю и спросил, не появлялись ли у Варвары в последнее время новые поклонники. Ты видел ее физиономию в ту минуту? У нашей бестрепетной девы был такой вид, словно ей врезали в солнечное сплетение.

— Я заметил. Но это еще ничего не означает. Варвара охраняет свою частную жизнь ревностней, чем Цербер подземное царство… Но даже если дело не в этом, я не понимаю, куда ты клонишь.

— Не понимаешь? — не поверил Прошка. — Ты? Хм! Ладно, вот тебе еще подсказка. Когда Варька отшила Виктора, Инна посоветовала Доризо (она тогда уже подозревала, что он и есть Виктор) поиграть в робкого обожателя, то есть издали пожирать строптивицу влюбенным взглядом. Доризо внял совету. По словам Инны, он дежурил вот под этими самыми окнами чуть ли не круглосуточно. Подкарауливал Варвару и плелся за ней следом. Держался в отдалении, но не скрывался, даже наоборот, норовил попасться на глаза. А Варька, между тем, ни словом об этом не обмолвилась. Ну как, по-прежнему не понимаешь?

— Я понимаю, что мы сэкономили бы массу времени, если бы ты перестал говорить загадками, — рассердился Марк.

— Какими загадками! Тут же все очевидно! — вспылил в ответ Прошка, надеявшийся, что ему не придется самому озвучивать свою крамольную версию. — Варвара заметила, что Виктор крутится рядом. Будь она нормальной девицей, в меру напичканной романтическими бреднями, она бы истолковала его поведение так, как надеялась Инна. Но в любовь Варька верит не больше, чем в Деда Мороза, поэтому очевидное объяснение ей даже в голову не пришло. С другой стороны, любопытства в Варваре хватит на трех нормальных девиц и трех мартышек впридачу. Пируэты Виктора ее заинтриговали, и она решила последить за ним сама.

— Думаешь, она дозналась, что Виктор существует в двух лицах?

— Вот именно! Но до причины этого раздвоения докопаться не сумела. Ей оставалось только плюнуть на загадку или явиться к Доризо, открыть все, что ей известно, и потребовать объяснений. Исходя из Варькиного характера, как ты думаешь, какой вариант она выбрала?

— Второй, — без колебаний ответил Марк.

— То-то и оно. Тем самым она сразу превратилась в особо опасного свидетеля. Доризо, надо думать, сплел ей какую-нибудь сказочку, но Варька не дура, ее на мякине не проведешь. Да и убийца в любом случае не мог рисковать. После пятнадцатого июля Доризо, не зная, что Варвара в отъезде, пришел сюда, чтобы ее убить. И наткнулся на Анненского, который, на свою беду, именно в этот день вознамерился свистнуть картину. Анненский его узнал. Теперь Доризо не мог убрать Варвару, не избавившись сначала от юриста. Но вот первого августа помеха устранена, и третьего Доризо приступает к выполнению основной задачи. Теперь явиться к Варваре он уже не рискует из страха напороться на нового свидетеля. Он звонит и под каким-то предлогом выманивает Варьку к себе. Вероятно, предлог был очень сильным, если она бросила срочную работу и помчалась на зов. Доризо предлагает ей отравленную выпивку. Он не мог подмешать в напиток быстродействующий яд, иначе ему пришлось бы избавляться от тела. С другой стороны, яд слишком замедленного действия тоже не подходил. Жертва, заподозрив отравление, успела бы сообщить кому следует, где искать отравителя. Поэтому подлец добавляет в коктейль большую дозу снотворного. Теперь, даже если жертва поймет, что с ней творится что-то неладное, у нее будут путаться мысли и заплетаться язык; никто не станет ее слушать. Но Варвара, надо полагать, еще по пути к Доризо сообразила, что ей грозит опасность. Помнишь валдайскую историю? Мне кажется, Варька тоже ее вспомнила, решила на всякий случай подстраховаться и незаметно поменялась с хозяином бокалами.

— А потом подождала, пока подействует снотворное, забрала ключ от квартиры, вставила его в замок с обратной стороны и спокойно ушла? — Марк хмыкнул. — Уж это совсем не в ее характере!

— Она не могла долго ждать. Доризо, считая, что она приняла яд, наверняка постарался как можно скорее выставить ее из квартиры. Нет, думаю, дальше все было так, как она рассказала. Варька ведь не знала определенно, отравлена ли выпивка, поэтому со спокойной душой отправилась домой доделывать свой макет. А утром ее разбудил звонок. Вероятно, звонившая действительно назвалась Геленой. Говоришь, Гелену видели в подъезде Доризо? Стало быть, не исключено, что звонила именно она. Не знаю, что она сказала, но Варька поехала к Доризо и обнаружила торчащий из замка ключ. Сама она, ясное дело, заходить в квартиру побоялась, вот и подцепила собачника. А увидев, что из квартиры выносят труп, поняла, что попала в серьезный переплет. Как бы она доказала, что Доризо всыпал яд в стакан собственной рукой? А легавые запросто могли решить, что у нее был мотив для убийства Доризо. Он обхаживал ее в чужой личине, и Варвара поймала его на вранье. Чуешь, чем дело пахнет?

— Тогда зачем, по-твоему, Варвара вызвала нас и устроила этот спектакль? Чем мы могли ей помочь, если она не сказала нам правды?

— А ты помнишь, как именно она нас вызвала? Ее точные слова?

Марк нахмурился. Точных слов он не помнил, но приблизительно фраза звучала так: «Приезжай немедленно, или увидимся, когда мне разрешат свидания».

— Ей позвонил Кузьмин, упомянул труп, она решила, что попалась и хотела с нами проститься. Так?

— Так. А приехал Куприянов и завел речь про убийство Анненского, к которому Варька не имела никакого отношения. Наша скрытная душа поняла, что получила передышку, и решила не торопиться с признанием. А потом заявился Санин со своей историей про убиенных женщин. Варька мигом смекнула, кто убийца и к чему Доризо был нужен весь этот маскарад. Но ей требовалось время, чтобы обдумать, как быть дальше. Вопрос о поклонниках застиг ее врасплох. Отрицать знакомство с Виктором опасно — могут найтись свидетели. Да и Санина она, наверное, пожалела: не век же гоняться юнцу за убийцей-призраком. В общем, Варька быстро перевела разговор на деньги и Анненского, а на вопрос просто не ответила, чтобы оставить себе путь к отступлению.

— А потом она надумала с помощью Санина выяснить, что известно милиции об убийстве Доризо, и навела его на Виктора?

— Вот-вот. А нас использовала, чтобы выяснить, кто ей звонил в то утро. Эта неведомая дамочка может принести много неприятностей.

Марк погрузился в мрачную задумчивость. Прошкина версия ему совсем не нравилась. Да что там не нравилась! Его просто мутило от нее. Но явных несообразностей он в ней не видел.

Ввалившись в прихожую, мы тут же увидели за стеклянной дверью кухни клетчатую Прошкину спину и маленький фрагмент Марка.

— А вот и наш болезный!

— Где он был, Марк?

— Экзекуция уже состоялась, или мы еще успеем внести свою лепту?

Они вышли к нам, встали плечом к плечу в узком проеме коридорчика и уставились на меня. Судя по их физиономиям, оба только что пережили большое личное горе.

— Что случилось? — всполошился Генрих. — Почему вы пытаетесь просверлить в Варьке четыре дыры?

Его вопрос остался без ответа.

— Вас интересует только вид спереди или мне повернуться задом? — холодно осведомилась я. — Учтите, гипнозу я не поддаюсь, это давно установленный факт.

— Бесполезно, Марк, — сказал Прошка, словно никого, кроме них двоих в прихожей не было. — Она будет отпираться до последнего.

— Буду, — подтвердила я. — Если для обвинения необходимо мое признание, можете смело выносить вердикт «невиновна».

— Вот видишь! — бросил Прошка Марку, не отрывая взгляда от меня.

Марк продолжал сверлить во мне дырки.

В таких случаях задавать прямые вопросы неразумно — этим вы обеспечите противной стороне большое психологическое преимущество. Пусть противник раскроет карты по собственной инициативе. Подстегнуть его можно двумя способами: довести до белого каления или попросту проигнорировать вызов. Доводить Марка до белого каления опасно, поэтому я избрала альтернативную тактику: скинула кроссовки, надела шлепанцы и удалилась в свою спальню, поскольку вход в ванную и на кухню Прошка с Марком надежно закрыли собственными телами.

— Варвара!

Окрик Марка настиг меня в тот момент, когда я собиралась закрыть за собой дверь.

— Да? — беспечно отозвалась я.

— Прекрати ломать комедию!

— По-моему, ты валишь с больной головы на здоровую. Разве это я устроила тут сцену в духе водевиля про неверную жену?

Я снова попыталась закрыть дверь, но Марк уже подпирал ее плечом с другой стороны. При нашей разнице в массе победить я могла только разогнавшись до звуковой скорости, размеры же спальни налагали жесткие ограничения на длину разбега. Иными словами, сопротивление было бесполезно.

— Сколько лет мы с тобой знакомы, Варвара?

— Женщинам таких вопросов не задают. Меня тогда еще и на свете не было.

— Я когда-нибудь просил тебя об одолжении?

— Друзей об одолжении не просят; им просто намекают на затруднения.

— Так вот, сейчас я прошу о большом личном одолжении. Скажи, пожалуйста, что ты скрыла от нас в этой истории с Доризо?

На минуту я потеряла дар речи.

— Марк, сколько лет ты меня знаешь? Ладно, ладно, можешь не отвечать! Скажи, пожалуйста: ты помнишь хоть один случай, когда бы я обратилась к вам за помощью, не выложив карты на стол или не потрудившись сообщить, что есть обстоятельства, которые мне хотелось бы от вас скрыть? У меня не так уж много принципов, если подумать. Но я никогда — слышишь? — никогда не использую друзей как слепое орудие.

Дуэль взглядов длилась целую вечность. Глаза Марк так и не отвел, но заговорил первым:

— Ты хоть раз видела Доризо в его истинном обличье?

— Нет.

— Ты догадывалась, что Виктор ведет с тобой какую-то игру?

— Нет.

— Ты видела его после того, как швырнула ему в физиономию букет?

— Я ничего не швыряла ему в физиономию, — ответила я, замявшись.

— Не придирайся к словам! Видела ли ты Виктора после тех двух случаев, о которых нам рассказала?

— Если тебя интересует, общались ли мы с ним после того уличного скандала, ответ — нет.

— Но ты думаешь, что видела его?

— Я уже сказала: не знаю! Одно время мелькал тут парень, похожий на Виктора, но ко мне не приближался, а я его не разглядывала. — Марк обернулся к Прошке и они обменялись взглядом, значения которого я не поняла. — А теперь могу я полюбопытствовать, что означает сей допрос?

— Может, мы пройдем в комнату и сядем? — робко предложил Генрих.

Молчаливо признав разумность предложения, Марк оторвался от двери и двинулся в сторону гостиной. Остальные потянулись за ним.

— Ну? — поторопила я его, когда мы расселись.

Марк посмотрел на Прошку. Физиономия последнего приняла какое-то странное выражение. Словно его попросили для увеселения компании совершить акт самосожжения и подталкивают в спину горящими сучьями, дабы у него не возникло искушения отказаться.

— Э… ну… Вы решили передать дело в руки легавого юнца, — начал Прошка, нервно перебегая глазами с одного лица на другое, но при этом избегая смотреть в мою сторону. — Я знал, что это ошибка, но вас ведь не переубедишь! В отличие от вас я разговаривал с Инной и понимал: легавому она ни в чем не признается. Скорее сгниет в тюрьме, чем опорочит память любимого. А я после вступления в игру милиции навсегда утратил бы статус ее доверенного лица. Мне не оставалось ничего другого, как повидаться с ней до выхода Санина на сцену. В Варвариных интересах, разумеется…

Каждым словом Прошка заводил меня, точно пружину часового механизма, но мне хватило выдержки выслушать его до конца. И только когда за столом воцарилось молчание, а Прошка бросил на меня быстрый косой взгляд, я дала себе волю:

— И ты еще смеешь заявлять, что действовал в моих интересах! Польстившись на смазливую мордочку, ты отправился к убийце, подготовил ее к вопросам следователя, с жадностью заглотил наживку, когда она меня оклеветала, пытался очернить меня в глазах Марка, и после этого тебе хватает наглости…

— Варвара! — предостерегающе крикнул Марк.

Я даже не повернула головы в его сторону.

— Знаешь, как это называется?!

— Варька! Такими словами не бросаются! — воскликнул побледневший Генрих.

— Это смотря кто, — промолвил Прошка с горечью. — Варвара бросается чем угодно. Полагаю, мне нужно сказать спасибо, что у нее под рукой не оказалось топора.

Насчет топора он преувеличил, но вот об убранной посуде я в ту минуту горько пожалела. На столе не осталось ни единой чашки, ни единого блюдечка — только тарелка с остатками вафельного торта на серванте, но до нее я бы не дотянулась. Перехватив мой хищный взгляд в сторону тарелки, к дискуссии подключился Леша:

— Ты не можешь утверждать наверняка, что Инна — убийца, — попытался он воззвать к моему здравому смыслу. — Мы ведь сами с тобой выяснили, что возможность убить была и у Гелены.

Марк мгновенно разглядел шанс перевести беседу в более мирное русло и вцепился в Лешину реплику зубами:

— Как так? Что именно вы выяснили?

Леша с Генрихом бросились пересказывать ему откровения Гелиного жениха. Я молчала, прислушиваясь к булькающей внутри меня ярости. И заговорила, только когда они закруглились:

— Если бы вам хватило ума, вы бы сообразили, что мы не выяснили ни-че-го! Вовчик отрицал связь между Геленой и Доризо, так? Вовчик не видел, как она подсыпала ему в кофе снотворное, верно? Его подозрительная сонливость и тяжесть в голове при пробуждении запросто могут объясняться недосыпом и чрезмерными возлияниями накануне. Вовчик не знает, ездила ли Гелена в Москву или усердно собирала грибы в ближайшем лесочке. У Гели нет причины вешать на меня убийство — если, конечно, не считать причиной вражду, уходящую корнями в песочницу. А вот у Инны такая причина имелась. Кто-то из доброжелательных соседей рассказал ей о брюнетке, навещавшей Доризо, она вспомнила о нашей размолвке с Виктором-Олегом, вспомнила сюжет своего бессмертного романа и перепугалась, как бы он не оказался пророческим…

— Да Инна боготворила Доризо! — взорвался Прошка. — Она бы дала себя линчевать, лишь бы с его головы не упал ни единый волос! Но тебе таких материй, разумеется, не понять!

— Зато я разбираюсь в других материях! — оскалилась я. — Могу, например, консультировать растолстевших перезрелых ловеласов насчет нравов и повадок юных интриганок.

— Перезрелый ловелас звучит лучше, чем престарелая злыдня!

— А как насчет слабоумного перезрелого ловеласа? Только недоумок мог всерьез поверить в великую жертвенную любовь современной девицы к обманувшему ее подонку! Может, Инна и боготворила Олега, пока думала, что он принадлежит ей. А когда ей закралась в голову мысль, что герой ее романа повстречал другую даму сердца, тут-то обожанию пришел конец. Она решила одним ударом отомстить любимому и засадить соперницу за решетку. Инна надеялась, что милиция быстро выйдет на последнюю любовницу Доризо, и, дабы помочь следствию, вызвала меня на место преступления. Но тут она просчиталась. Я не вошла в квартиру, не подняла шум. И в обществе Доризо меня никто не видел, потому как, вопреки ее уверенности, мы не были знакомы. Казалось бы, ее коварный план провалился. Но нет! Мой верный друг отправляется к интриганке, предупреждает ее о скором появлении милиции, а заодно позволяет сплести новую сеть, которую она сможет на меня набросить. Теперь Инне осталось только с невинным личиком повторить свой рассказ следователю, и повестка из прокуратуры мне обеспечена!

Прошка вскочил.

— Чушь собачья!

— Ах, чушь?! — Я бросилась к нему и угодила в железные лапы Марка, в коих забилась, как раненый зверь. — И вы еще его защищаете?!

— Варька, успокойся!

— Принесите, кто-нибудь, воды!

— Лучше вызовите «скорую»!

— Вон отсюда, Иудушка! Пустите меня! Дайте я плюну в эти бесстыжие зенки!

— Эй, держите ее крепче! Она же сейчас вырвется! Леша, ты куда? Какая вода, я сам схожу за водой! Держи эту ненормальную, не видишь, у нее сейчас пена изо рта пойдет!

В эту минуту в дверь позвонили.

Глава 23 

На душе у Санина было скверно. Три с лишним месяца гонялся он за серийным убийцей — первым своим убийцей! — и вот, наконец, наступила развязка, но совсем не такая, какой он ждал. Да, личность душегуба установлена, но где озарение, осеняющее исследователя, когда он впервые видит истину? Где сладкий миг торжества, он же момент истины, когда преследователь смыкает челюсти (читай: наручники) на горле (то бишь на запястьях) преследуемого? Первое Дело Великого Сыщика Санина обернулось сплошным разочарованием. Убийца мертв (в том, что это убийца, Андрей убедился, едва взглянул на образец почерка Доризо), и никто уже не загонит его в угол, не добьется признания, не поставит перед судом. А неизвестный, покаравший злодея, сам должен держать ответ перед законом, но Санин не имел ни малейшего желания участвовать в его поимке.

Да его никто об этом и не просил. Оперативники, распутывающие убийство Доризо, отнеслись к санинской помощи с прохладцей. Нет, они, конечно, поблагодарили его за сведения о двойной жизни и преступной деятельности покойного и даже любезно ознакомили со своими материалами, но новое направление в расследовании сулило столько богатых возможностей, что надежда коллег закрыть дело в обозримом будущем круто устремилась к нулю, и они не скрывали своей досады.

Несколько иначе к его открытиям отнесся Халецкий. Услышав о встрече Анненского с Виктором на лестничной площадке Варвары, узнав имя, адрес и место работы человека, скрывавшегося под псевдонимом Виктор, он отправил в обе квартиры Доризо свору криминалистов, а в квартиру свидетельницы встречи Софочки — коллегу Куприянова, и теперь ждал результатов, потирая ручки в предвкушении скорого завершения дела об убийстве архиобщительного юриста.

— Не грусти, Андрюха! Если все сложится, я похлопочу, чтобы тебя перевели к нам, — пообещал он Санину. — На Петровке у тебя будет масса простора для великих свершений.

Андрей был благодарен Халецкому за попытку подсластить пилюлю, но радости все равно не испытывал. Кто-кто, а он хорошо знал, что на Петровку следовало бы перевести Варвару с друзьями. Правда, Борису он об этом не сказал. Тот пребывал в уверенности, что Санин вышел на Доризо самостоятельно. И это тоже не способствовало поднятию настроения. «Но не мог же я выдать Варвару! — мысленно оправдывал себя Андрей. — Узнай ихний Песич о ее знакомстве с очередным покойником, его бы удар хватил. Кроме того, я дал слово».

Именно данное слово понудило Санина направить стопы к дому Варвары, хотя больше всего на свете в тот вечер он жаждал сна. Однако простая справедливость требовала, чтобы он внес успокоение в души людей, чья помошь способствовала прекращению по крайней мере трех уголовных дел. (Насколько знал Андрей, дел об убийстве Ильиной и Бирюковой никто не заводил.)

Добравшись до лестничной площадки четвертого этажа, Санин замер. Он привык верить собственным ушам, а сейчас они недвусмысленно подсказывали, что за облупленной коричневой дверью творится светопреставление или, как минимум, хорошая драка на двенадцать персон. Андрей одним прыжком преодолел расстояние до двери и нажал на кнопку звонка. «Интересно, эта компания когда-нибудь ведет себя чинно?» — подумал он, трезвоня. И неожиданно почувствовал, что уныние, цепко державшее его весь день своими щупальцами, торопливо шмыгнуло прочь.

Звонок позволил Прошке ретироваться с поля боя, не роняя достоинства. Но ретировался он с такой поспешностью, что достоинство все равно пострадало.

— Проходите скорее! — услышала я его обрадованный голос из прихожей. — Вы поспели как раз вовремя! Поможете обезвредить буйнопомешанную.

— Пустите меня! — прошипела я, и на этот раз Марк с Генрихом послушались.

В гостиную вошел Санин. Он окинул наши красные потные физиономии веселым взглядом и спросил с невинным видом:

— Я не помешал?

— Нет-нет, — заверил его Генрих. — Проходите, пожалуйста. Мы как раз собирались выпить чаю. Прошка, ты поставил чайник?

Прошка, опасливо просунувший голову в дверь и сообразивший, что в ближайшее время его не растерзают, расплылся в торжествующей улыбке:

— Уже бегу!

— Варвара, расставь чашки, — распорядился Марк, бросив на меня многозначительный взгляд, и пошел на кухню за закуской.

Генрих усадил Санина и бросился мне помогать. Леша как бы невзначай встал между мной и выходом. Сыщик широко ухмылялся, наблюдая за нашими маневрами. Через несколько минут колотившая меня дрожь почти унялась. «Что ж, расправу придется ненадолго отложить, но мы еще поквитаемся с тобой, голубчик Прошка!» — думала я, любезно улыбаясь Санину. После моей улыбки его ухмылка почему-то заметно покривела.

— Кажется, я все-таки не вовремя, — пробормотал он, стушевавшись.

— Что вы, что вы, Андрей! — пропела я. — В моем доме вы всегда желанный гость. Пусть наши маленькие конфликты вас не смущают. Мы частенько так развлекаемся.

Воспитание не позволяло гостю хмыкнуть, но что-то похожее он сделал.

Тут появился Марк с тарелками, а за ним Прошка с двумя чайниками, один из которых он со значением приподнял, встретившись со мной глазами. В ответ я презрительно скривила губы, и Прошка, не надеясь на кипяток, обошел меня по широкой дуге. Все расселись. Я воткнула вилку чайника в розетку и разлила по чашкам заварку. Прошка потянулся было к тортику, но Марк перехватил его руку.

— Ты что?! — вскинулся наш голодающий. — Я не ел уже три дня!

— Вот и прекрасно. Ты же не хочешь, чтобы твои усилия пропали даром?

— За последние полчаса я потратил столько энергии, сколько потребляет за год город районного масштаба. Мне просто необходимо подкрепиться!

— Ты проверил, штаны уже сходятся? — безжалостно спросил Леша.

— При чем тут штаны?! — возмутился Прошка. — Говорю тебе, я обессилел от голода!

— Съешь что-нибудь некалорийное, — посоветовал Генрих. — Мы купили тебе яблок и обезжиренного творога.

Прошка едва не задохнулся от переполнявших его чувств, но наткнулся на мой доброжелательный взгляд и как-то сразу выдохся.

— Все против меня! — буркнул он, протягивая руку к яблокам.

— Ну что ты, милый! Мы заботимся о твоем здоровье, — сказала я ласково.

Санин беспокойно пошевелился.

— Ничего, что я взял кусочек торта? Может, мне лучше положить себе обезжиренного творожку?

— Вам это ни к чему, — заверила я. — Вы запросто поместитесь в одну штанину Прошкиных джинсов, ради которых он сел на диету. Разве что они будут вам коротковаты.

— Вижу, вы очень заботливые друзья, — без выражения заметил Санин, пристально изучая свой кусок торта.

— Да, этого у нас не отнять, — безмятежно согласилась я.

Марк подождал, пока сыщик управится с первой порцией чая, после чего обратился к нему с вопросом:

— Вы пришли с новостями, Андрей?

— Да. Прежде всего я должен вас поблагодарить. Я видел записную книжку Доризо. Конечно, нужно еще подождать заключения экспертизы, но у меня нет сомнений: список из блокнота, потерянного на месте убийства Метенко, составлял он. Думаю также, что мы легко докажем идентичность Доризо и Виктора. В подкладке парика, найденного на квартире последнего, застряло несколько светлых волосков. Криминалисты сравнят их с волосами убитого. Да, и еще: эксперты обнаружили фрагменты отпечатков трех пальцев на вентиле в сантехническом стояке в квартире Виктора. Если они совпадут с отпечатками Доризо, то дело, можно считать законченным. Останется только допросить подружку Доризо… Я сказал что-нибудь не то?

— Нет-нет, продолжайте, — кисло попросила я. — Просто мы боимся, что этот допрос не даст ожидаемого результата.

Санин внимательно посмотрел на меня, потом на Прошку, погруженного в созерцание творога в своей тарелке, и, кажется, начал о чем-то догадываться.

— Ну, чтобы скрыть что-то от специалистов, требуется немалый опыт, — успокоил он меня. — Молодым девушкам это, как правило, не удается.

— Даже молодым девушкам-убийцам?

— Убийцам тем более. Они же лишены естественного щита в виде сознания собственной правоты. Значит, вы подозреваете, что Доризо убила подружка?

Прошка оторвался от созерцания диетической пищи и посмотрел на Санина в упор.

— Нет. Я уверен, что Инна этого не делала. Она совершила куда более страшное деяние — захлопнула дверь перед носом Варвары. И потому, ясное дело, заслуживает линчевания.

— Мы отвлеклись, Андрей, — заметил Марк, ловко выхватив кость у нас с Прошкой из-под носа. — Вас посвятили в подробности убийства?

— Он умер в ночь на четвертое августа. От сердечного препарата из группы гликозидов, достать который можно в любой аптеке. Помимо препарата в еду было подмешано и снотворное — видимо, убийца опасался, что Доризо успеет позвать на помощь и скажет лишнего. Яд добавили либо в вино, либо в лягушачьи лапки; и то, и другое покойный вкушал за ужином. Да-да, вы не ослышались — лягушачьи лапки. Я тоже удивился, но, как мне объяснили, их сейчас можно свободно купить во многих крупных супермаркетах. Последний свой ужин Доризо съел часов в одиннадцать вечера третьего августа.

— Вот видите! Гелена не могла его отравить, — заключила я. — Третьего августа с трех часов дня она вовсю веселилась на глазах многочисленных свидетелей из Сергиева Посада.

— Мы уже обсуждали этот вопрос, — напомнил Марк. — Еще раз повторяю: отравление не требует присутствия убийцы в момент смерти жертвы. Гелена могла приехать утром, нафаршировать для него лягушачьи лапки и благополучно отбыть в Сергиев Посад.

— Может, у Инны алиби еще получше Гелиного! — выпалил Прошка.

Я посмотрела на него с отвращением.

— Ну, получше не получше, но теперь-то оно у нее будет, можешь не сомневаться! Ей как раз хватит времени помириться с мужем и убедить его, что третьего он весь день держал ее за руку.

Санин покашлял, чтобы привлечь внимание к себе.

— Насколько я понял, у вас две кандидатки на роль убийцы Доризо. Могу я выслушать ваши аргументы в пользу каждой?

Мы не отказали ему в этом удовольствии. Правда, не знаю, много ли он понял из наших воплей и ругани, перемежаемой окриками Марка и увещеваниями Генриха. Но кое-что, похоже, понял.

Когда после очередной ядовитой реплики Прошки возникла пауза (я выбирала наиболее язвительный из трех вариантов ответа), Санин кинулся в эту брешь с прытью лисицы, застигнутой в курятнике.

— Я хочу внести предложение, — сказал он торопливо. — Заключите временное перемирие. Все равно до поступления новой информации ваш спор лишен смысла. А раздобыть эту информацию проще всего мне. У меня все-таки официальный статус.

— Зачем это вам? — подозрительно спросил Прошка. — Вы же уже нашли своего убийцу.

Санин криво усмехнулся.

— А по-моему, его нашли вы. И я перед вами в долгу. К сожалению, я не смогу побеседовать с Инной, по крайней мере, в ближайшее время. Ею займутся мои коллеги, и, боюсь, им не понравится мое вмешательство. Но про Гелену им пока ничего не известно. Я съезжу завтра в Сергиев Посад, побеседую с ней и ее друзьями. Если в результате этих бесед у меня сложится впечатление, что Гелена имеет отношение к смерти Доризо, я сообщу вам и наведу на нее коллег, занимающихся этим убийством. А они, я думаю, не откажутся сообщить мне о своих впечатлениях от беседы с Инной.

— После беседы с Инной ваши коллеги придут сюда по мою душу!

— Это не должно вас пугать, Варвара. Я ведь выяснил, что на вас у них ничего нет. Расскажите им правду о своем знакомстве с Виктором, отрицайте знакомство с Доризо и ни о чем не беспокойтесь. В качестве подозреваемой Инна выглядит более многообещающе, чем вы. А против вас будут только ее слова.

Нельзя сказать, что мы с Прошкой заключили перемирие. Мы просто перестали разговаривать друг с другом. Это обстоятельство сильно осложнило бы наше совместное существование, если бы на следующий день у Прошки, Марка и Леши не закончился отпуск. Институты, где они официально работают, платят сотрудникам слишком мизерную зарплату, чтобы требовать их каждодневного присутствия, но в первый день после отпуска отметиться на работе нужно непременно. Поэтому все трое уехали с утра пораньше, оставив меня под присмотром Генриха.

День прошел в ленивой неге. Я читала, Генрих сидел за компьютером. По молчаливому согласию мы оба избегали говорить об убийствах. В четыре часа вернулся Марк, в пять приехал Леша. В ожидании Прошки и Санина мы сели поиграть в бридж. Прошка, явившийся полчаса спустя, застал нас за этим занятием и страшно обиделся:

— Ну вот, как спасать Варвару от тюряги, так обязательно я! А как играть в бридж — извини-подвинься. Впрочем, смешно ждать от вас справедливости…

— Один без козыря, — невозмутимо объявила я и добавила, обращаясь к Генриху: — Передай этому склочнику, что в следующем роббере я уступлю ему место. А пока пусть выпьет обезжиренного кефирчика и угомонится.

— Вымой руки и принеси сюда кефир, бездельник, — перевел Генрих. — Пока ты найдешь партнера, согласного играть в паре с таким бездарным типом, мы уже закончим.

— Это я-то бездарный?! — взвился Прошка. — На себя посмотрите! Одна Варвара чего стоит! Заявить один без козыря с двенадцатью очками на руках!

Я швырнула карты на стол.

— Требую пересдачи!

— Вот гад! Кто тебя тянул за язык? — обрушился на Прошку Марк, у которого, видимо, была приличная карта.

Генрих, у которого карты были совсем неприличные, торопливо смешал колоду. Леша, безошибочно учуяв назревающий скандал, потянулся к газете. Но прежде чем он успел ею отгородиться, в дверь позвонили. Пришел Санин.

— У вас просто дар какой-то, Андрей, — сказала я, открыв ему дверь. — Вы, как ангел-хранитель, всегда появляетесь в роковую минуту.

— Я заметил, — скромно признался Санин, снимая обувь. — Но не уверяйте меня, что в мое отсутствие у вас тут сплошное благолепие. Я доверчив, но не беспредельно.

Я одобрительно хмыкнула. Прошка уверяет, будто у представителей закона начисто отсутствует доля мозга, ответственная за чувство юмора. Как приятно осознавать, что он опять оказался в корне неправ!

Но в следующую минуту моя радость померкла. Войдя в гостиную, Санин объявил:

— Похоже, в вашем споре победил мой тезка, Варвара. Я не смог пообщаться с Геленой, потому что она бесследно исчезла.

Мы наперебой потребовали подробностей. И Санин рассказал такую историю.

Вчера днем Гелена и компания отдыхали на Энском водохранилище. Через час после прибытия туда Владимир Копылов, жених Гелены, решил сходить проведать машины, а заодно принести всем по бутылочке холодного пивка (в его машине есть холодильник). Через полчаса после его ухода компания проявила первые признаки беспокойства и выслала к машине гонца. Гонец вернулся в растерянности: ни Владимира, ни машины на месте не оказалось. Компания, обсудив происшествие, решила, что оснований для тревоги нет. Наверное, Вовчик ненадолго отлучился в магазин или обнаружил неполадки в машине и поехал в ближайшую мастерскую. Но Гелена отнеслась к исчезновению жениха не так легко. Минут через пятнадцать она объявила о своем намерении пойти на его поиски. Оделась и скрылась в рощице, за которой они поставили машины.

Еще через полчаса вернулся Копылов, злой и угрюмый. Он объяснил товарищам, что машину на его глазах угнали какие-то подростки, а он бросился за ними. Угонщикам, естественно, удалось оторваться, но Владимир упорно продолжал преследование и в конце концов наткнулся на родимый «опель», брошенный на опушке леса в пяти минутах ходьбы от автобусной остановки.

Товарищи спросили, не видел ли он на обратном пути Гелену. Копылов ответил, что не видел, и вся компания дружно отправилась искать девушку. Поиски длились часа два и успеха не принесли. В конце концов кому-то пришло в голову, что Гелена могла вернуться домой — точнее, на дачу, где они гостили. И действительно, приехав на дачу, друзья выяснили, что Гелена там побывала. Ее вещи исчезли, а соседка видела, как к воротам подкатила незнакомая бордовая иномарка, из нее выскочила Гелена и бросилась к дому, а минут пять спустя вышла за ворота с чемоданом, села в ту же машину и уехала. В автомобилях соседка, к сожалению, не разбирается, а на номер взглянуть не догадалась.

Обеспокоенные приятели позвонили Гелене на мобильный телефон, но он был отключен. Позвонили ей домой — там никто не ответил. Копылов не хотел беспокоить мать девушки, но, поддавшись уговорам товарищей, позвонил и ей. Анна Романовна вестей о дочери не имела. Компания собиралась обратиться в милицию, но решила повременить. В конце концов, из слов соседки следовало, что Гелена исчезла добровольно. Возможно, кто-то позвонил ей на мобильный и вызвал в Москву по срочному делу.

— Я поговорил с каждым из них в отдельности и со всеми вместе, — заключил Санин. — По-моему, все, кроме Копылова, говорят правду. Копылов, конечно, врет как сивый мерин. Во-первых, он даже не упомянул о вашем вчерашнем визите. («Еще бы! — подумала я. — После моего-то внушения!») А во-вторых, я нутром чую: видел он Гелену! Очень уж его беспокойство о ней выглядит ненатуральным. Скорее всего, именно он и посоветовал ей сматывать удочки после разговора с вами. И это означает, что Гелена виновна.

— Итак, Варвара? — Прошка повернулся ко мне, полный высокомерия. — Я готов принять твои извинения.

— А вот я не готова их принести. После беседы с нами Вовчик с полным основанием мог решить, что за его невестой охотятся бандиты. Он был настолько напуган сам, что ему не составило труда напугать Гелену, даже если она невинна, аки ангел. — Я повернулась к Санину. — А про Инну вы что-нибудь выяснили?

— Ничего нового. Инна побывала сегодня у следователя и почти в точности повторила ему историю, которую рассказала э… Андрею. Правда, она отрицает, что знала о двойной жизни Доризо. Ей якобы и в голову не приходило, что за женщинами ухаживает не Виктор, а сам Олег. И, разумеется, ей даже в страшном сне не могло привидеться, что кто-то пострадает в результате их невинной игры. Угрожая тем, что инкриминирует ей соучастие в убийстве четырех женщин, следователь здорово надавил и теперь почти уверен, что не она отравила Доризо. Я склонен с ним согласиться. И знаете почему? Инна ни словом не обмолвилась следователю о брюнетке по имени Варвара, которую якобы видели в обществе Доризо. Тем самым она упустила прекрасную возможность испортить вам жизнь, а ведь если вспомнить о том, как вас обманом заманили в квартиру убитого, о ключе, оставленном в замке, ясно, что отравительница желала вашего обвинения в убийстве, может быть, не меньше, чем смерти Доризо.

— Меня ваши доводы не убеждают. У Инны еще все впереди. Наверняка она пришла к следователю не последний раз. Ей показалось, что излишняя поспешность лишит ее показания должной убедительности. Вот увидите, она еще вспомнит про брюнетку.

— Варвара готова изворачиваться до последнего, лишь бы не каяться в грехах, — просветил Санина Прошка. — Она будет обвинять Инну, даже если вы покажете ей собственноручно написанное Геленой признание в убийстве Доризо.

— Неужели до тебя до сих пор не дошло? У Гелены нет оснований желать, чтобы я оказалась за решеткой! Мы вращаемся в разных вселенных. У нас нет и не может быть столкновений интересов. Инна — другое дело. Я имела несчастье попасть в сферу внимания ее кумира; более того, я его отвергла, по случайному совпадению избрав ту же линию поведения, что и главная героиня романа, идею которого подсказал ей Доризо. Инна сама участвовала в претворении замысла романа в жизнь и, должно быть, начала путать действительность с вымыслом. Когда кто-то из соседей сообщил ей о брюнетке, шастающей к Доризо, у нее в голове окончательно замкнуло…

— Это у тебя в голове замкнуло! На мысли о виновности Инны. Не забывай, я говорил с ней много раз и готов присягнуть на Библии: она гораздо лучше тебя ориентируется, где вымысел, а где реальность. Кстати, по поводу Гелены. Она ведь тоже знала Доризо, разве не так?

— Во-первых, это не известно наверняка. Известно только, что ее видели в подъезде Доризо, если мамаша с ребенком не ошиблась. Во-вторых, одно дело простое знакомство с человеком, и совсем другое — многолетняя любовь. В третьих, Геля не могла приревновать меня к Доризо, поскольку я не подозревала о его существовании, а она, конечно, ни сном ни духом не ведала о литературных экспериментах Инны и ее дружка.

— И тем не менее невинная Геля удрала, а убийца Инна послушно отправилась в прокуратуру и выдержала допрос с пристрастием! — выложил Прошка свой главный козырь.

— Я уже объяснила…

— Ты объяснишь и принцип работы вечного двигателя, если это избавит тебя от признания собственных ошибок!

— Уж не намекаешь ли ты на свою беспристрастность, котик? Ты сам готов вывернуться наизнанку, лишь бы отвести от очаровательной Инны подозрение в убийстве. Ты настолько ей предан, что это попа…

Марк угадал мой каламбур, прежде чем я успела его произнести, и заглушил меня на полуслове:

— Вам еще не надоело грызться? Если вы считаете, что таким способом определите убийцу, лучше уж сразу подеритесь. Победитель назовет свою кандидатуру, наш доблестный лейтенант препроводит ее в кутузку, и дело с концом. Думаю, вы легко убедите прокурора обойтись без суда и следствия.

Тут решил сказать свое веское слово и Санин:

— А я думаю, вам лучше набраться терпения. Если Гелена не причастна к убийству, мы о ней скоро услышим. Человек, за которым охотятся неведомые бандиты, как правило, обращается в милицию или в частное охранное агентство, предупреждает о своем временном исчезновении близких, ставит в известность коллег и начальство. А вот преступнику, скрывающемуся от закона, терять нечего. К прежней жизни он все равно вернуться не может, поэтому готов разом оборвать все связи. В общем, если Гелена не даст о себе знать в ближайшие несколько дней, я советую вам, Варвара, смириться с мыслью, что убила она.

Глава 24 

Критерий Санина оказался ненадежным. Гелена не объявилась в ближайшие несколько дней, не обратилась ни в милицию, ни в детективное агентство, не позвонила своему телевизионному начальству, не снеслась с друзьями. Зато она прислала весточку матери в конверте с московским штемпелем, хотя и без обратного адреса. В письме, точнее, в короткой записке она извещала Анну Романовну, что жива и здорова, что в силу обстоятельств, о которых пока не может сообщить, вынуждена исчезнуть на неопределенное время. И обещала писать.

Эта единственная весточка несколько укрепила мою шаткую позицию в спорах с Прошкой и компанией. Да, и Марк, и Леша, и даже рыцарственный Генрих в конце концов приняли Прошкину сторону. И нужно признать, их резоны были сильнее моих.

«Представь, — говорили они, — будто тебе вдруг сообщают, что за тобой по неведомой причине охотятся бандиты. При этом ты невиннее агнца. Допустим, ты теряешь от страха голову и прячешься у кого-то из самых близких и надежных друзей. Через несколько дней ты узнаешь, что тебя объявили в розыск и даже показали по телевизору твою физиономию. Разве не разумно известить милицию о причине своего исчезновения, хотя бы окольными путями? А буде тебя не устраивает милиция — скажем, ты боишься, что она куплена бандитами, — можно нанять, опять-таки не лично, частного сыщика. Пусть, по крайней мере, выяснит, кто за тобой охотится и почему. В конце концов, не станешь же ты, невинная жертва, отсиживаться в потайном убежище до скончания дней?»

Но исчезновение Гели было не единственным их доводом в пользу ее виновности. Милицейские умельцы вооружились Гелиной фотографией, перекрасили с помощью компьютера ее волосы в темный цвет и водрузили ей на нос темные очки. Пройдясь по соседям Доризо, оперативники быстро установили, что девушка с фотографии в последние два месяца частенько попадалась на глаза местным аборигенам. Кое-кто припомнил разговоры покойной старушки-инвалида, видевшей Олега в обществе «симпатичной брюнетки». А один парень, живущий на последнем этаже в подъезде Доризо, уверенно заявил, что как-то ехал с загадочной красоткой в лифте и она вышла на восьмом этаже.

Таким образом, милиция сочла связь Гелены с Доризо установленной. После чего без особого напряжения сделала следующий шаг, а именно, приняла ее бегство за признание вины. Нужно ли говорить, что такое решение избавило сыщиков от многих хлопот? Ведь материальных доказательств Гелиной виновности у них не было. Сердечный препарат, отправивший Доризо на тот свет, продается на каждом углу. Правда, рецепт при покупке изымается, но в наше время это не препятствие, были бы деньги. Гелиных «пальчиков» в квартире покойного не нашли. И, коли уж на то пошло, никто не видел, чтобы она входила в эту самую квартиру или выходила из нее. В общем, у следователя не было ни малейшего шанса довести дело до суда. Что не мешало ему считать Гелену виновной.

Правда, справедливости ради нужно сказать, что он потрепал нервы и Инне, но не сумел пробить брешь в ее обороне и в конце концов отпустил ее с миром. Вопреки моим опасениям, Инна так и не попыталась направить следствие по моему следу, что в значительной мере поколебало мою уверенность в ее причастности к убийству.

Конечно, мы с Прошкой не перестали ссориться на этой почве, но я уже больше защищалась, чем нападала. Особенно после того, как он подло выбил у меня почву из-под ног, заявив, что не собирается и никогда не собирался водить с Инной дружбу. Она-де вообще не в его вкусе, и, если бы не желание спасти меня от страшной участи, он бы никогда к ней и близко не подошел.

Через два дня после визита Санина мне удалось убедить моих доморощенных телохранителей, что я больше не нуждаюсь в охране. «Вы же уверены, что мой тайный враг — Геля и она теперь не осмелится высунуть нос из своей норы. Стало быть, мне ничто не угрожает». Крыть им было нечем (я просто повторила то, что они доказывали мне с пеной у рта), и лагерь, разбитый в моей квартире, наконец-то был свернут. Не могу сказать, что после этого моя жизнь вернулась в нормальное русло. Сколько раз, работая за компьютером, я ловила себя на том, что пялюсь в одну точку, напряженно размышляя над фрагментами так и не сложившейся головоломки.

Но шли дни, и отдельные кусочки мало-помалу вставали на место. Одну из загадок помог разрешить звонок Голубева.

— Варька! — обрадовался он. — Ужель я наконец-то слышу тебя, а не твой дурацкий автоответчик?

— В моем автоответчике нет ничего дурацкого, — проворчала я. — Судя по голосу, у тебя началась светлая полоса. Неужто разбогател?

— Представь себе, да! Помер мой тесть и оставил жене кучу денег. Грешно так говорить, но я рад до безумия. Ты же знаешь, он меня не выносил. В глаза называл ничтожеством, настраивал против меня Катьку. Я десять лет из шкуры пытался выпрыгнуть, лишь бы доказать ему свою состоятельность. В конце концов чуть не оказался по его милости на нарах. Я ведь говорил тебе, что подделал его подпись на поручительстве?

— Говорил. Я рада, что у тебя все обошлось. Ты звонишь сообщить мне, что возвращаешь долг?

— Да нет же! Я не трогал твоих денег. Понимаешь, после того как ты выписала чек, мне оставалось собрать еще одиннадцать тысяч для погашения кредита и процентов. И отдавать их желательно было сразу, целиком. Вот я и не стал переводить на свой счет твои денежки, пока остальные не собрал. Чтобы не было соблазна пустить в оборот или истратить на другие цели… Тогда бы я и от тюрьмы не спасся, и тебя ограбил ни за что, ни про что. Разве мог я позволить себе упасть в твоих глазах! Ты ведь единственная без всяких условий и нравоучений согласилась мне помочь. В общем, перехватывал я где только мог по паре тысяч, вертелся, как белка в колесе, но денег все еще не хватало. Уже и срок погашения прошел, я начал сухари сушить, а тут вдруг тесть помер. У меня сразу гора с плеч. По крайней мере, теперь некому тыкать в меня пальцем и обвинять в мошенничестве. К тому же половина наследства причитается Катьке, а Катька, несмотря ни на что, до сих пор в меня верит… Ну, конечно, после кончины ее папаши наступили горячие дни, разные хлопоты и проблемы свалились, и я не смог тебе позвонить. Потом звоню, а тебя нет. Ну, теперь, слава богу, я скину и этот груз со своих хилых плеч. Уже месяц прошел, как я торжественно сжег твой чек в пепельнице. Но его пепел будет стучать в мое сердце всю оставшуюся жизнь!

Я повторила, что рада за него, и попрощалась. Звонок этот снял давно мучивший меня вопрос: почему Доризо преследовал меня, несмотря на отсутствие денег? Ведь он, в отличие от Анненского, работал в банке и должен был знать состояние моего счета. А сама я не удосужилась проверить, предъявлен ли чек к оплате.

Следующий недостающий фрагмент принес звонок Татки.

— Клюева, ты зачем запугала Манихину до икоты, пообещав напустить на нее сыщиков?

— Мне не понравилось ее поведение.

— А тебе бы понравилось, если бы она заявилась к тебе в тот момент, когда ты предаешься радостям жизни в обществе любовника? Нет, не торопись отвечать! Представь сначала, что ты замужем за жутко ревнивым типом, которого тебе после долгих уговоров удалось наконец сплавить вместе с детьми в отпуск. Твой роман, тлеющий уже много месяцев, получил наконец возможность вспыхнуть ярким пламенем. Представила? Отлично! Теперь закрой глаза и вообрази, что ты в спальне и любовник робкой рукой впервые освобождает тебя от одежды. Но что это? В дверь звонят! Ты дергаешься, потом пытаешься уверить себя и любимого, будто кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет…

— Хватит, Татка! Мне страшно стыдно. Можешь передать Манихиной мои глубочайшие извинения.

— Я-то передам. Но не надейся, что Манихина тебя простит. Ты разрушила любовь ее жизни.

Потом меня навестил вернувшийся из Питера Селезнев (он же Дон, он же Идальго), вытряхнул из меня подробности последней криминальной истории, отругал на чем свет стоит и сообщил последние новости с Петровки.

— Халецкий на седьмом небе. При обыске в квартире Доризо нашли кожаную куртку. Криминалисты поколдовали над ней и нашли на обшлагах следы крови, идентичной крови Анненского. Видно, парень измарался, когда перетаскивал труп юриста в брошенный дом. А потом смыл кровь и оставил курточку на память. Кретин! Кожа — не пластик, ее дочиста не отмоешь. В общем, прокуратура готова прекратить дело. Им осталось только допросить тебя и Софочку. Так что жди повестки. Да не дергайся ты! На этот раз дело ведет не Петровский.

На следующий день после визита Идальго мне позвонил Обухов и робко напомнил о моем обещании посвятить его в результаты нашего расследования. Я объяснила, что расследование еще не закончено и, похоже, не будет закончено никогда. Но, если он не против, я готова навестить их с сэром Тобиасом и поведать обо всем, что мне стало известно. Евгений Алексеевич заверил меня, что они с сэром Тобиасом будут счастливы.

Может быть, он немного преувеличивал, но встретили меня восторженно. Сэр Тобиас начисто позабыл об английской сдержанности и устроил дикую пляску, которой позавидовали бы самые буйные племена зулусов. Евгений Алексеевич держался более цивилизованно, но его улыбка выражала искреннюю радость и дружелюбие.

Во время ритуального чаепития я рассказала без утайки все, что мне довелось пережить за последние две недели. Евгений Алексеевич оказался идеальным слушателем. Он реагировал так, как надо, и тогда, когда надо. А в завершение сказал, что такой увлекательной истории ему за последние сорок лет слышать не доводилось. Потом мы вволю посплетничали о русских императрицах. Я отметила про себя, что хозяин дома не только прекрасный слушатель, но и замечательный рассказчик. Только вот под конец им овладела какая-то непонятная скованность. Если раньше наша беседа текла с живостью весеннего ручейка, то теперь ее уместнее было бы уподобить капели. В конце концов я пришла к естественному выводу, что мой визит чересчур затянулся.

Но, когда я встала и начала прощаться, Евгений Алексеевич, к моему удивлению, явно расстроился.

— Сдается мне, я никуда не годный хозяин, — сказал он сокрушенно. — Но, видите ли, я уже много лет не принимал у себя молодых дам. Не знаю, могу ли я по этой причине рассчитывать на ваше снисхождение…

— Уверяю вас, вы принимаете дам безупречно, — перебила я. — Среди моих знакомых найдется немало молодых людей, которым следовало бы брать у вас уроки. А они, между тем, считаются галантными кавалерами.

— Вы правда так думаете? — по-детски обрадовался Обухов. — А я боялся… Понимаете, я совсем не умею ухаживать…

— И слава богу! — рассмеялась я. — В противном случае наше общение было бы затруднительным. Дело в том, что я совсем не умею принимать ухаживания.

— Стало быть, я могу надеяться, что вы как-нибудь еще меня навестите?

— Можете быть уверены. От меня не так-то просто отделаться.

В тот же вечер я обнаружила на автоответчике послание Санина. Он изъявлял желание увидеть меня и просил сообщить, когда я смогу его принять. Я взглянула на часы, убедилась, что время еще детское, после чего позвонила сыщику и спросила, будет ли ему удобно приехать сегодня. Он заверил, что сегодня устраивает его во всех отношениях.

Приехав ко мне, Санин долго озирался, не в силах поверить, что я в квартире одна.

— Если вы хотели видеть кого-то еще, могли бы предупредить по телефону, — ехидно заметила я.

— Я как-то не подумал… Впрочем, это неважно. Если вы сочтете нужным, то передадите друзьям мой рассказ. Мне удалось закрыть еще несколько дыр в деле Доризо, и я решил, что вам будет интересно…

— Вы знаете, кто его убил?

— А-а… разве не Гелена? Вы так и не поверили в ее виновность?

Я вздохнула.

— Ладно, это не имеет значения. Хотите чаю?

— О нет!

— Ну, как знаете… Тогда я вас внимательно слушаю.

— Я выяснил, почему Доризо так нуждался в деньгах, — начал Санин. — Он был игроком. Несмотря на большую зарплату, едва сводил концы с концами. Большая зарплата его отчасти и подкосила. В апреле прошлого года ему предстояло уплатить крупную сумму в качестве налога. Занять у коллег он не решился. Его банковское начальство не одобряет, когда сотрудники влезают в долги. Тем более, в долги такого рода. Доризо уволили бы с работы немедленно, узнай начальство о его пагубном пристрастии. Других же состоятельных знакомых у покойного не было. Он вообще избегал близких отношений с кем-либо. В общем, Доризо попал в отчаянное положение и, будучи игроком, решил раздобыть необходимую сумму за игровым столом. Мне удалось найти пару казино, где он был завсегдатаем. Вернее, не он, а Виктор. Опасаясь случайных встреч с сотрудниками, Доризо приходил в казино в гриме.

Так вот, крупье одного из игорных заведений рассказал мне любопытный эпизод. Однажды за его стол села играть женщина — не старая еще, но «потасканная», как он выразился. Вообще-то она пришла не первый раз, но в тот вечер крупье впервые обратил на нее внимание, потому что «дамочке ну прямо фантастически везло». Сначала фишек у нее было долларов на сто. Ставя только на «красное» и «черное», она довела свою сотню до тысячи, а потом швырнула все на число. На тридцать три, он до сих пор помнит. И тридцать три выиграло. Дамочке хватило ума не искушать судьбу. Она забрала свои тридцать шесть тысяч и исчезла. Но через пару дней появилась снова. И на этот раз ушла не одна.

— Доризо удалось ее подцепить?

— Да. Крупье не помнит, находился ли он в казино в звездный час везучей дамочки. Счастливица заставила его поволноваться, и он почти не обращал внимания на игроков за другими столами. Но логика событий подсказывает, что Доризо знал о ее выигрыше. Иначе с чего бы ему обрушивать весь свой немалый шарм на простушку Ларису?

— Так это была она? Его первая жертва?

— Да. Крупье узнал ее по фотографии. Возможно, сначала Доризо не собирался ее убивать. Просто хотел влюбить в себя и попросить взаймы денег. Иначе я не могу объяснить, почему он, при всей своей осторожности, открыто ее навещал. Но потом ему, наверное, пришло в голову, что деньги рано или поздно придется отдавать, иначе немолодая любовница так и останется висеть на его шее. Лариса сама облегчила ему задачу. Все ее подружки отмечали, что она всегда была слаба на спиртное. Выпить любила, а пить не умела. Отключалась после четырех-пяти рюмок. Убийце оставалось только дождаться подходящего момента и повесить бесчувственное тело. А когда первое убийство сошло ему с рук без сучка без задоринки, мерзавец решил поставить это дело на поток. Он снял через свою девушку квартиру, разыскал жулика-клиента, «нагревшего» когда-то банк на крупную сумму, и шантажом заставил его время от времни оплачивать аренду фальшивого офиса. Работа в банке давала Доризо возможность получать данные о потенциальных жертвах, одураченная Инна помогала сделать окончательный выбор. После того как с очередного счета исчезали деньги, а следом за ними и владелица, Доризо уничтожал все документы и компьютерные записи, по которым можно было бы установить, что убитая была клиенткой банка. Завидная предусмотрительность! Ведь, обставляя смерть своих «невест» как самоубийство, он почти ничем не рисковал.

— Кстати, вам не удалось узнать, как он заставлял их писать записки?

— Ну, не совсем удалось, но догадка у меня есть. Я звонил в Америку подруге Метенко. По ее словам, жених Елены увлекался всевозможными тестами. И, в числе прочего, брался определить характер по почерку. Думаю, тексты для диктанта он составлял сам. И среди вполне невинных фраз диктовал ту, которую можно было принять за послание самоубийцы.

— Логичное допущение, — признала я. — Вижу, вы не пожалели усилий, Андрей, чтобы снять все вопросы, хотя убийца уже отбывает наказание там, где доказательств его преступной деятельности не требуется. Жаль, что сам Доризо проживал не на территории вашего округа. Глядишь, раскрыть его убийство поручили бы вам, и я сейчас тоже знала бы ответы на все вопросы.

— Узнаете, — заверил меня Санин. — Рано или поздно Гелену найдут, и она объяснит, почему сделала то, что сделала.

— Сомневаюсь. И в том, что найдут, и в том, что объяснит, и в том, что сделала. Знаете, Андрей, в последние годы мне везет на уголовщину, но это первый случай, когда я так и не сумела докопаться до истины.

— Бывает, — утешил меня Санин. — Знаете, сколько убийств остается нераскрытыми?

— Наслышана. Вы уверены, что не хотите чаю?

— Спасибо, нет. Мне пора. Можно напоследок я задам вам один вопрос, Варвара? Только обещайте, что ответите честно или не ответите вовсе.

Ох, не люблю я такие вопросы! Но не отказывать же человеку, который бескорыстно нам помогал и, невзирая на честь мундира, не выдал меня коллегам.

— Ладно, обещаю.

— Представьте себе, что вы встретили волшебника, и тот предложил исполнить три любые ваши желания. Что бы вы попросили?

— Это что, тест?

— Вроде того.

— Любые желания или в границах возможного с точки зрения современной науки? — уточнила я.

— Любые.

— Ну, первым делом, естественно, здоровья себе и своим близким. — Я задумалась. — Второе желание, наверное, — власть над временем. Чтобы я могла растягивать его при авралах и сжимать, когда чего-то жду. А третье… Я бы хотела летать.

— Летать? — недоверчиво переспросил Санин.

— Летать. Ну, знаете, как во сне. Встаешь на подоконник, отталкиваешься и воспаряешь ввысь.

— Вы до сих пор летаете во сне?

— А что, это признак патологии? — забеспокоилась я.

— Да нет, почему же… Просто сам я уже несколько лет как не летаю.

— А зря, батенька, зря! Ну, и что вы узнали?

— Так… проверил одну гипотезу. Некий наш общий знакомый утверждает, что вы — абсолютно счастливый человек. Я выяснял, соответствует ли его утверждение истине.

— И как, выяснили?

— Выяснил. Соответствует. Несчастливые на вашем месте пожелали бы денег, славы и власти. Или вечной молодости, красоты и прекрасного принца. Но, как сказал тот же общий знакомый, у вашего счастья есть один изъян. Вы слишком часто попадаете в опасные переделки. Я понимаю, что вашей вины в том нет, но если бы вы изменили свой образ жизни… например вышли замуж…

— Слава богу, что вас не слышит Прошка! Он бы всю оставшуюся жизнь не давал мне проходу, уверяя, что вы сделали мне предложение.

Санин покраснел и что-то залепетал. Видит бог, я никогда не считала себя неотразимой, но тут перепугалась, не спровоцировала ли я юношу на признание, которое он вовсе не собирался делать.

— Знаете что, Андрей? Вы лучше идите. Я как-нибудь сама разберусь со своим счастьем.

Глава 25 

Два месяца спустя я сидела у себя в спальне (студии, кабинете) и занималась аутопсихотерапией — рисовала свое дурное настроение. Нет, не дурное — отвратительное. К горечи поражения, преследовавшей меня с августа, прибавилась тоска по Генриху, Машеньке, Эриху с Алькой и прочим их чадам, которые покинули нас как минимум на год. Да еще осень за окном наводила тоску.

Трезвон дверного звонка я привычно проигнорировала, продолжая наносить на холст лиловые, багровые и коричневые тона. Минут через пять трезвон прекратился, а еще через десять я пошла на кухню ставить чайник и увидела под дверью листок, вырванный, по-видимому, из записной книжки. Некоторое время я в сомнении его разглядывала, потом любопытство все-таки побудило меня нагнуться за запиской. Она гласила: «Варвара, мне необходимо с тобой повидаться. Буду стоять под дверью, пока не откроешь. Елена Белоусова».

Она действительно стояла там.

— Извини, если помешала.

— Ладно, чего уж там, проходи.

Липучка… нет, все-таки Белоусова — старое прозвище не вяжется с ее новым обликом — вступила в мою прихожую и спросила, сколько времени я могу ей уделить.

— Если у тебя есть неотложные дела, я лучше приду в другой раз. Мне нужно кое-что тебе рассказать, и в пятнадцать минут я не уложусь, — объяснила она.

Омерзительное творение, поджидавшее меня в спальне, нельзя было назвать неотложным делом, поэтому я заверила Белоусову, что не тороплюсь. Она сняла мокрый плащ и прошла следом за мной на кухню. Я предложила ей табурет, зажгла под чайником огонь, поставила на стол кружки, вазочку с печеньем и устроилась напротив гостьи. Белоусова не заметила моего вопросительного взгляда. Она сидела, уставясь в столешницу, и покусывала нижнюю губу. Чайник закипел. Я сыпанула заварки, налила кипятку и, выждав три минуты, наполнила кружки, а она по-прежнему сидела, не поднимая глаз.

— Если тебе нужно помедитировать, гостиная гораздо удобнее, — не выдержала я в конце концов. — Там есть музыкальный центр, я могу поставить расслабляющую музыку.

Она с усилием стряхнула оцепенение и подняла голову.

— Я просто набираюсь решимости. Дело в том, что это я виновата в твоих летних злоключениях.

— Ты?! Ты убила Доризо и пыталась заманить меня в его квартиру?

— Варвара, я прошу, не перебивай меня. Мне нелегко далось решение прийти сюда и во всем тебе признаться. Наберись терпения. Это долгая история. Она началась много лет назад…

Она замолчала. Я наступила на горло собственной песне и ждала.

— Ты помнишь, я была некрасивым, неловким, неуверенным в себе ребенком. Ни сверстники, ни даже родители не баловали меня любовью. И вот я познакомилась с Геленой — полной своей противоположностью. Красивая, блистательная, всеми любимая… Я была очарована ею. Причем, заметь, без всякой зависти. Безоговорочно признавая ее полное превосходство над собой, я тем не менее полюбила ее всем сердцем. У Гелены в свите было много подружек, но, видно, чутье подсказало ей, что моя преданность — самая бескорыстная, поэтому она выделила меня и приблизила к себе. Я единственная пользовалась полным ее доверием и гордилась этим.

Ты знаешь, Геля умела себя преподнести. При поверхностном знакомстве с ней никому бы и в голову не пришло, насколько ее внутренний облик не соответствует внешнему. Я поняла это раньше других, ведь передо мной она не притворялась. Но любовь — чувство иррациональное. Если ты любишь человека за какие-то его достоинства, значит, скорее всего, ты не любишь его вовсе. Даже зная, что Гелена лицемерна, бессердечна и властолюбива, я все равно была по-собачьи ей преданна. Все детские годы. А потом начала копить на нее обиду.

Геля не скрывала, что видит во мне полное ничтожество. Она не считала нужным стесняться меня, как не стесняются рабыни, комнатной собачки, мебели. Если она разговаривала с кем-то, и ее собеседник вдруг обращался ко мне, она оборачивалась с таким удивленным видом, будто он заговорил со стеной. Ей даже не приходило в голову, что она меня обижает. Она делала это походя, сама того не замечая.

Помню, как-то я показала ей мальчика-старшеклассника, который мне нравился. «Ну ты замахнулась, Белоусова! — сказала она. — С твоей-то рожей…» Если я получала на контрольной «четверку», она вскидывала бровки: «Признайся, у кого списала?» Когда я еще в одном из средних классов проговорилась ей, что хочу поступать в медицинский, она посоветовала мне сразу после восьмого пойти в медучилище. «В институт тебе все равно не пробиться, только время даром потеряешь». Кстати, «ободренная» таким прогнозом, я поступала три года…

В общем, моя обида росла, и в один прекрасный день, я поняла, что ненавижу Гелену. Она унижала меня, отнимала остатки человеческого достоинства, подрывала веру в себя. Знаешь ведь, короля играет свита. А она играла мою никчемность, и убедила в ней всех, в том числе и меня саму. Но самое неприятное заключалось в том, что я, прозрев, не могла ничего изменить. Не могла даже высказать Геле все, что у меня на душе. Наши отношения сложились так давно и прочно, я настолько вросла в образ бессловесной верной подруги, что у меня не хватало ни мужества, ни решимости расстаться с привычной ролью. Собачонка должна взбеситься, чтобы укусить хозяина, даже если хозяин ее регулярно бьет. Короче говоря, изнутри меня разъедала горечь и ненависть, а внешне все оставалось по-прежнему. В конце концов я, наверное, дошла бы до нервного срыва, если бы не нашла клапан, который позволял мне потихоньку стравливать пар. То есть, самой бы мне его ни за что не найти, но меня ткнули в него носом.

Самое большое наслаждение Гелене приносила власть над людьми. Она выбирала себе жертву, приручала ее, потом публично вываливала в грязи, поднимала на смех, а доведя человека до полного отчаяния, обласкивала снова. Она чувствовала себя чуть ли не богиней, когда оплеванный и растоптанный раб клялся ей в вечной любви. И вот однажды она не рассчитала своих сил. Нарвалась на очень самолюбивого и злопамятного подопытного кролика. Я имею в виду Егора Ковалева. Он не простил Геле унижения и изобрел тот самый способ мести, который я потом взяла на вооружение.

Дело было на репетиции школьного театра. Мы собирались ставить «Снежную Королеву». Светозаров, наш руководитель, роздал нам текст пьесы, а потом собрал всех на обсуждение. По традиции мы разбирали характер каждого героя, а потом решали, кому дать соответствующую роль. Начали, естественно, с Герды.

Все единодушно сошлись во мнении, что она мужественная, храбрая, целеустремленная, верный и надежный друг. Встал вопрос, кому дать ее роль. Записные подпевалы хором предложили Гелену, зная, что она любимица Светозарова и вообще всегда на первых ролях. Тут встал Ковалев и сказал, что, по его мнению, Геле куда больше подходит роль старушки-феи, околдовавшей Герду, чтобы та забыла Кая. А что касается Герды, то лично он знает только одну девчонку с такими чертами характера, но она, к сожалению, не имеет отношения к театру. «Это не беда, — сказал заинтригованный Светозаров. — Мы могли бы пригласить ее для участия в этом спектакле. Как зовут вашу кандидатку?» Ковалев назвал тебя. Поднялся переполох. Одни соглашались с Ковалевым, другие говорили, что ты гораздо больше подходишь на роль Маленькой Разбойницы, третьи вообще не желали видеть тебя в своих рядах. О Гелене все забыли. Только два человека наблюдали за ней в эту минуту — я и Ковалев. Ее всю перекосило от злобы, а лицо стало белым-белым и даже губы как будто выцвели. Я, конечно, и прежде знала, что она тебя ненавидит, но не представляла, до какой степени.

До сих пор я слушала молча, помня о просьбе Белоусовой не перебивать ее, но тут не выдержала:

— Но почему? Почему она меня ненавидела?

— Могу с ходу назвать десяток причин. Ты не поддавалась ее обаянию, не завидовала ее красоте и талантам, не уступала ей в остроумии. Тебя уважал сам Резник, перед которым трепетала вся школа. Ты не боялась противостоять самодурству Салтычихи — рассказы о ваших схватках гуляли по всей школе. Тебя цитировали, тебе подражали, твое слово считалось надежным, как…

— Ты меня смущаешь, — перебила я. — Довольно, я поняла общую идею.

— Но я еще не назвала твой главный грех! Как Геля ни старалась, ты не потрудилась возненавидеть ее. Ей ни разу не удалось вывести тебя из равновесия. Ты даже имела наглость хвалить эпиграммы, которые она тебе посвящала.

— Нужно будет поблагодарить Надьку Денисову. Это у нее я научилась не воспринимать Гелины нападки всерьез.

— Но Денисову Гелена никогда не считала достойной противницей. Знаешь, как она называла Надежду? Убогая. При этом ей нечего было опасаться обвинений в зависти. По всем внешним параметрам Геля превосходила Надежду. Иное дело — ты.

— Лена, не отвлекайся. Не скрою, я люблю, когда меня хвалят, но в данную минуту меня куда больше занимает продолжение твоей истории. Ты остановилась на том, что нашла для себя предохранительный клапан. Если я правильно поняла, ты выпускала пар, расхваливая Геле мои достоинства?

— Не совсем. Я ведь должна была притворяться, что ненавижу тебя. Поэтому восхваления звучали примерно так: «Знаешь, что отмочило это чучело?» Или: «И как только удается этой ненормальной…» В таком вот духе. Гелена сжимала кулачки и со свистом втягивала в себя воздух. В конце концов я добилась того, что у нее портилось настроение от одного звука твоего имени. Она не могла смотреть на тебя без содрогания. А я обрела относительное душевное равновесие. Но потом ты все испортила. Взяла и перешла в другую школу. Геля начала потихоньку оправляться. И, если бы не Ковалев, расцвела бы окончательно. Но он, похоже, считал, что она недостаточно наказана. И изобрел трюк, благодаря которому Геля так и не смогла перевести тебя в разряд неприятных воспоминаний.

— Господи, да что он мог сделать? Я даже не заходила в старую школу!

— У него был приятель, который учился на класс старше. Красавчик, внешне немного похожий на Байрона. Холодный, как рыба. По нему сохла половина старшеклассниц, но ни одной не удалось поймать его на крючок. Даже Гелене, хотя она забрасывала удочку. Так вот, Ковалев и этот красавчик собирали то ли марки, то ли монеты. И Ковалев пообещал красавчику отдать главное сокровище своей коллекции, если тот полгода будет делать вид, будто ухаживает за тобой. Я случайно подслушала их…

Я вспомнила и рассмеялась.

— Так вот, что это было! Знала бы ты, как забавно это выглядело! Парень приходил к моему подъезду без двадцати восемь. Каждый день, как на службу. Провожал меня до остановки и сажал в автобус. Потом встречал меня на той же остановке, доводил до подъезда и пытался завязать разговор. Но о чем разговаривать, он не знал. Бормотал всякую чушь, пересказывал содержание каких-то дурацких фильмов. Я никак не могла понять, что ему от меня нужно. Несколько раз спрашивала в лоб, но так и не добилась вразумительного ответа. А потом он исчез без всяких объяснений. Я долго еще ломала голову над этой загадкой природы.

— А представляешь, какая волна сплетен прокатилась по школе? Ваши имена склоняли в каждом классе, начиная с седьмого. Девицы умирали от зависти. Гелена ходила вся зеленая. Ну а я извлекла для себя полезный урок. Для того чтобы разозлить Гелю, вовсе не обязательно придерживаться истины. Ты не поверишь, сколько блистательных побед ты одержала в девятом и десятом классах! Вообще-то за эти два года с тобой произошло много всего замечательного, но победы ранили Гелю сильнее всего. Ведь она считала, что уж в этом-то отношении ты проигрываешь ей вчистую. Ну, а после окончания школы мне целый год не пришлось ничего придумывать. Ты поступила в университет с первого захода, а она только со второго, да и то на вечернее отделение. Поскольку из нашего класса в университет никто больше не поступал, ей не давали забыть о твоем успехе. «Ну как? Не поступила? Да-а, туда попасть непросто. А Варвара-то, слыхала?..»

— Не очень-то это справедливо. На мехмат конкурс был в четыре раза меньше, чем на филфак.

— Можешь быть спокойна, Гелена не уставала это повторять. Но факт есть факт — ты поступила, а она нет. Все остальное — «жалкий лепет оправданий». Потом у меня снова началась черная полоса. Ты переехала, и я уже не могла врать, что встретила тебя случайно, на улице, в обнимку с роскошным красавцем. А Геля тем временем поступила, пусть и на вечерний, и заметно успокоилась.

— А ты-то почему не успокоилась? Ведь вы перестали видеться ежедневно, и она уже не могла так давить тебе на психику.

— Ты неправа. Геля меня не отпускала. Я была единственным человеком, от кого у нее не было тайн. Она не могла подолгу без меня обходиться. И если подумать, я без нее — тоже. Ведь она все всегда решала за нас обеих, а я ей слепо повиновалась. Без нее я чувствовала себя беспомощной, как безвольная жена без тирана-мужа.

— Хорошенький симбиоз! Ладно, продолжай. Я переехала, и ты лишилась возможности дразнить Гелю. Что дальше?

— Дальше мне помог случай. Гелена встретила тебя в университете. Ты была в обществе двух молодых людей, и она, естественно, не могла не испробовать на них свои чары. К ее восторгу, один из молодых людей на них поддался. Гелена решила, что сделает его распространителем нелестных слухов о тебе. Пусть твои однокурсники развлекутся за твой счет. Первые несколько историй кавалер проглотил, видно, не хотел так сразу отказываться от красивой девушки. Но потом Гелена стала рассказывать ему, как ты якобы гонялась за мальчиками из класса, безуспешно пытаясь повеситься на шею хоть кому-нибудь. За что получила неприличное прозвище… не буду повторять. И твой друг, видно, решил, что с него хватит. Он спросил, уверена ли Геля, что они говорят об одной и той же Варваре. По его словам, мехматовская Варвара не подпускала к себе ухажеров на пушечный выстрел. Из-за нее-де дерутся и пытаются покончить с собой лучшие умы факультета. «Я и сам тут с тобой прохлаждаюсь только потому, что с Варварой у меня нет никаких шансов», — так примерно он закончил.

— Вот это да! — Я выпучила глаза. — И ведь ни словом, гад такой, не обмолвился! А что с ним сделала Гелена?

— О, можешь не сомневаться, она ему отомстила! Намекнула, что наградила его дурной болезнью. По ее словам, он выглядел куда как потешно. Но ей самой от этого не очень полегчало. Она всегда считала себя неотразимой, а тебя — ходячим чучелом. И вот ей опять дали понять, что она себя переоценивает. Не знаю, понимаешь ли ты, что такое для Гелены уязвленная женская гордость. Ну вот, а потом…

— Лена, давай ты пропустишь лет пятнадцать, — взмолилась я. — Мне уже все понятно. Ты поддерживала в Геле боевой дух, время от времени взбадривая ее рассказами о моих головокружительных успехах, мнимых и истинных. Я даже догадалась, что с этой целью ты познакомилась с Софочкой и вот уже несколько лет терпишь ее малоприятное общество. Может быть, мы наконец перейдем к событиям минувшего лета?

— Но так ты ничего не поймешь! — запротестовала Белоусова. — Хорошо, давай пропустим лет десять. Но о том, что произошло пять лет и два года назад, я должна упомянуть. Пять лет назад Геля получила свою телепрограмму. Это был ее звездный час. Ее узнавали на улицах, у нее просили автограф, за ней ходили толпы поклонников. Все это сделало ее совершенно неуязвимой для моих жалких попыток поколебать ее самоуверенность. Убедить Гелю в том, что ты ее переплюнула, я могла бы, лишь произведя тебя в президенты США, не меньше. А у меня как раз был очень тяжелый период. Все складывалось неудачно и в личной жизни, и на работе. Я решила сделать пластическую операцию, полагая, что привлекательная внешность придаст мне уверенности в себе, а остальное приложится. Гелена узнала о моих планах и прокомментировала их с такой, знаешь, высокомерной усмешечкой: «Подправив фасад, богадельню в дворец не переделаешь. Ты бы уж сделала себе заодно пересадку мозга». И, знаешь, она оказалась права. Изъян у меня внутри. После операции в моей жизни практически ничего не переменилось. И тогда мной овладела навязчивая идея: до тех пор, пока Геля будет нависать надо мной — торжествующая, самоуверенная, высокомерная, я так и останусь неудачницей. Мне необходимо либо порвать с ней раз и навсегда, либо окончательно ее сокрушить. Оказалось, второе сделать легче, чем первое… Два года назад, когда программу сняли и Геля стала особенно ревнива к чужим успехам, я с утроенной энергией взялась за свою прежнюю игру. И в конце концов довела ее до безумия…

— Постой, так кто все-таки убил Доризо? Ты или Гелена?

— Хороший вопрос. Выбирай любой вариант ответа и не ошибешься.

— Слушай, Лен, давай обойдемся без загадок! У меня и так сейчас крыша поедет.

— Тогда дослушай. Мне уже немного осталось. Сейчас дойду и до Доризо. К апрелю месяцу этого года Геля взвивалась, стоило мне только заговорить о тебе. Я испугалась, что она догадается о моей истинной цели, и решила подключить к травле других людей. Как-то она показала мне приглашение на большой прием по случаю юбилея известного политика. А через пару дней одна из моих пациенток упомянула в разговоре, что собирается туда же. И я попросила ее об услуге. Гелена ужасно обрадовалась, когда в толпе приглашенных ее окликнула незнакомая женщина. Ее до сих пор иногда узнают на улице, просят автограф, негодуют, что сняли ее программу. Каждая такая встреча проливает бальзам на Гелинины раны. Когда женщина попросила уделить ей две минуты, Геля с довольной улыбкой отошла с ней в сторонку. Но когда незнакомка начала говорить, улыбка сползла, а потом с Геленой случилась истерика. Настоящая истерика. Пришлось вызывать врача.

— Что ты придумала на этот раз? Пожаловала мне титул от лица английской королевы?

— Ничего не придумала. Моя пациентка спросила, правда ли, что Гелена училась с тобой в одном классе. Сказала, что она твоя горячая поклонница, с нетерпением ждет выхода каждой твоей новой книги и давно мечтает найти человека, знакомого с тобой, чтобы получить твой автограф.

— Ты и про книги выведала? Сильна! Мои знакомые не устают жаловаться, что их невозможно купить, разве что в интернете скачать.

— Видно, моя нужда была острей, чем их. В общем, после этого случая Гелю удерживала на плаву единственная спасительная мысль: ты так и осталась старой девой, тогда как она уже в третий раз собирается замуж. Поэтому мне требовалось срочно раздобыть тебе мужа — по возможности, молодого, красивого и богатого. Я как раз ломала голову над этой проблемой, когда сам черт поспешил мне на помощь.

— Ты имеешь в виду ту ужасную сцену? — Я невольно поежилась, вспомнив растерянное лицо Виктора и упавший на асфальт темно-красный букет. — Но я не понимаю… чем она могла тебе помочь?

— Сама сцена — почти ничем. Я просто в очередной раз потрепала Гелене нервы, пересказав все в подробностях. Но недели три спустя мы поехали поздравить мать Гелены с днем рождения, и на обратном пути я увидела твоего отвергнутого поклонника. Шел дождь, а он стоял под зонтом у твоего подъезда и смотрел на твои окна. Я не могла бы придумать более трогательной сцены, даже если бы писала сценарий сама. В первый момент я его не узнала, и мы прошли мимо, а потом меня как стукнуло: это же Он! Разумеется, я тут же обратила на него внимание Гелены, напомнив предысторию. Она обернулась, чтобы посмотреть на парня, но его лицо закрывал зонт. Тогда Геля велела мне подождать, а сама пошла назад. Но в эту минуту парень повернулся и зашагал в ту же сторону. Он шел очень быстро, и, хотя Гелена почти бежала, ей никак не удавалось его нагнать. Потом они оба скрылись за углом — сначала парень, потом Гелена. Я, как дура, осталась ждать. Стояла, наверное, полчаса. Вся вымокла, несмотря на зонт, но Гелена так и не вернулась. С того дня и до десятого августа я ее не видела. А десятого она приехала ко мне почти в невменяемом состоянии. Рыдала, несла какую-то околесицу, умоляла ее спрятать, сделать ей подпольную пластическую операцию. Мне пришлось вколоть ей лошадиную дозу транка. На следующий день она уговорила меня отвезти ее на дачу моей тетки — тетка умерла полгода назад, и дача до сих пор пустует. И там Гелена все мне рассказала. Ты не возражаешь, если я закурю?

— Кури, конечно! — Я поставила перед Белоусовой жестянку, куда выбрасываю обгорелые спички. — Только, ради Бога, не прерывай рассказ. От твоих драматических пауз у меня сейчас удар случится.

— В таком случае ты прекрасно владеешь собой, — сказала она сухо. — Я не вижу никаких признаков надвигающегося удара.

— Я готова немного побиться в конвульсиях, чтобы доставить тебе удовольствие, но сначала закончи, пожалуйста, свое захватывающее повествование.

— Твое чувство юмора всегда казалось мне странноватым.

— Если ты не перестанешь играть у меня на нервах, оно удивит тебя по-настоящему.

Белоусова явно собиралась сказать мне в ответ что-то язвительное, но, встретив мой взгляд, передумала. Достала из сумочки сигареты, закурила, пару раз глубоко затянулась и заговорила снова, на этот раз без пауз.

Гелене так и не удалось догнать твоего воздыхателя. Он вышел к гостинице, перед которой дежурили такси, и сел в машину, прежде чем она успела его разглядеть. Геля подбежала к другому такси и велела ехать за первым. Наплела водителю, что следит за женихом, которого подозревает в неверности. Таксист настолько к ней проникся, что по своей инициативе постарался, чтобы в первой машине не заметили слежки. Но увидеть объект слежки Геле в тот вечер так и не удалось. Он вошел в подъезд раньше, чем она вылезла из машины.

На следующий день Геля с утра отправилась к тому подъезду и устроила засаду. Она не сомневалась, что узнает вчерашнего молодого человека по фигуре и походке. Так оно и вышло. Гелена была неприятно поражена, увидев, насколько твой воздыхатель хорош собой. Когда же она выследила его до банка, а позже выяснила, что он занимает там пусть не самую высокую, но все же руководящую должность, ей стало совсем тошно. Конечно, у ее собственного жениха, Копылова, своя фирма, а Доризо работал на чужого дядю. Но Копыловская фирма мелкая, а Доризо, при его молодости, запросто мог дослужиться до директора банка. Не говоря уже о том, что внешностью Копылов проигрывал Доризо.

Взвесив все это, Гелена решила, что поляжет костьми, но отобьет у тебя ухажера. Поначалу дело у нее пошло на удивление легко. Ей понадобилось меньше недели на то, чтобы познакомиться с Олегом и соблазнить его. Около месяца она пребывала в эйфории, а потом к ней в душу начали закрадываться тревожные сомнения. Во-первых, как ни старалась Гелена навести Олега на разговор о бывших возлюбленных, он ни разу не упомянул твоего имени. Во-вторых, он никогда не звонил ей сам и как минимум в половине случаев отговаривался делами, если встретиться предлагала Геля. Дважды она пыталась проследить за ним в такие дни, но оба раза неудачно. В-третьих, Доризо не реагировал на ее попытки сблизиться с ним в чисто человеческом плане. Казалось, их отношения полностью устраивают его в существующем виде.

Гелена удвоила усилия. Пыталась подогреть его страсть, возбудить его ревность, прибегала к десятку женских уловок, но заметных сдвигов не добилась. Тогда она занервничала всерьез. Ей все чаше приходило в голову, что Доризо использует ее как дешевую шлюху, продолжая при этом мечтать о тебе. Эта мысль была ей невыносима, Гелена гнала ее изо всех сил. Но в конце концов ее поставили перед фактом.

Однажды, когда Геля шла к Олегу, ее окликнула старуха, сидевшая в инвалидном кресле у соседнего подъезда.

«Тебя ведь Варвара зовут? — спросила бабуся. — Олежек мне про тебя рассказывал. Жаловался, что ты за него идти не хочешь. Я уж на тебя осерчала. А вчера увидела вас вместе и думаю: нет, это он, наверное, пошутил. Она его точно любит. Да и как такого не любить? Красивый, ласковый, внимательный. Ты уж не обижай его, Варенька».

Геля, не помня себя, ворвалась к Доризо и закричала, обвиняя его в подлости, низости, двуличии. Она не соображала, что говорит, ей хотелось только одного — ударить мерзавца побольнее. И это ей удалось. Когда она произнесла твое имя, крича, что все знает, — дескать, видела, как он, дурак дураком, дежурит под твоими окнами, — Олег побледнел как смерть. И шагнул к ней. Гелена увидела его лицо и поняла, что он готов ее убить. Она, взвизгнув, выскочила из квартиры и полетела вниз по лестнице. Опомнилась, только когда сломался каблук. Она упала, ударившись коленом, и боль отрезвила ее. Страх снова сменился яростью, но холодной. В эту минуту Гелена решила, что сама убьет Доризо.

Дома она в деталях продумала план. Старушка, назвавшая ее Варварой, подала ей идею. Гелена предусмотрительно не порвала с женихом, так как не была уверена в счастливом исходе нового романа, и всегда приходила к Олегу в черном парике и солнечных очках, опасаясь, что в ней узнают бывшую телеведущую, и тогда слухи о ее связи могут дойти до Копылова. А теперь, если Доризо убьют, милиция опросит соседей, старуху и будет искать брюнетку по имени Варвара. В конце концов выйдут на тебя, ведь Олег за тобой ухаживал. Правда, старуха не признАет в тебе девушку, которую она видела с Олегом, но, если устроить дело так, что ты обнаружишь труп, подозрения так или иначе падут на тебя. О связи же Доризо с Геленой никто не знал. Сама она таилась ото всех из нежелания потерять жениха, а Олег должен был помалкивать из-за тебя. Если он рассчитывал в конце концов тебя завоевать, слухи о его романе с другой могли ему здорово повредить. Он сам просил Гелену соблюдать осторожность, не заходить к нему в квартиру на глазах у соседей, объясняя это тем, что сплетни могут повредить его карьере. Мол, его банк очень трепетно относится к репутации своих сотрудников. Но, чтобы исключить всякие неприятные неожиданности, Гелена собиралась обеспечить себе железное алиби.

Копылов намеревался провести с ней отпуск за границей, но Геля сказала, что плохо переносит акклиматизацию и предпочитает отдых в Подмосковье. При помощи всяких уловок она добилась, чтобы их пригласил к себе на дачу партнер и друг Володи. Перед отъездом она позвонила Доризо и попросила у него прощения за безобразную сцену. Тот проявил великодушие и даже не стал возражать, когда Геля робко спросила, нельзя ли ей приехать к нему на днях. Потом она позвонила тебе, прослушала сообщение на автоответчике о том, что ты дома, но до четвертого августа страшно занята. Таким образом, дата определилась. Третьего ты будешь загружена работой выше головы — последний день всегда самый горячий. У тебя не будет времени ходить по гостям и магазинам, трепаться по телефону, принимать визитеров, а значит, с алиби будут проблемы.

Второго августа компания, отдыхавшая на даче копыловского друга, устроила грандиозную попойку. Гелена от души способствовала продлению гулянки на всю ночь. Ей нужно было, чтобы наутро никто не увязался за ней и Володей в лес. Правда, после вчерашних подвигов и трехчасового сна Володя тоже не жаждал пойти за грибочками, но Геля нашла способ его уломать. Две таблетки снотворного, которые она растворила в кофе Копылова, свалили его с ног, едва они углубились в лес. Геля прикрыла жениха косынкой, чтобы его, не приведи господь, не разбудили мухи, и, надев парик с очками, пошла к шоссе. Водитель первой же попутки посадил ее в машину и доставил в Москву. Тут Гелена сначала наведалась в супермаркет, купила вина и лягушачьих лапок — большую слабость Доризо, потом отправилась в гости.

Доризо удивился ее раннему визиту, но Гелена объяснила, что через несколько часов уезжает в отпуск, который будет ей не в радость, пока она не убедится, что Олег совершенно ее простил. По случаю примирения они выпили по бокалу вина, и Гелена предложила пожарить лапки — Доризо обучил ее этому тонкому искусству. Пока лапки жарились, хозяин благодаря снотворному, подмешанному в вино, крепко уснул. Геля вымыла и убрала свой бокал, аккуратно протерла все, к чему прикасалась, нашла ключ от квартиры, заперла дверь, оставив ключ в замке, и ушла, постаравшись никому не попасться на глаза. Отойдя подальше от дома, она поймала машину и уговорила шофера за сто долларов отвезти ее в Сергиев Посад. По дороге они заехали на рынок, где Гелена купила полтора десятка подосиновиков и подберезовиков. Когда она добралась до леса, где оставила Копылова, тот, к ее радости, еще спал.

Вся хитрость замысла заключалась в том, что Доризо был еще жив и здоров, когда Гелена вернулась на дачу. По ее расчетам, он должен был проснуться к вечеру и, соблазнившись готовыми лягушачьими лапками, плотно поужинать. После этого его снова потянуло бы в сон — в числе приправ было и снотворное. А там подействовал бы и яд — главная изюминка Гелиного кулинарного шедевра.

— А она не боялась, что Доризо, проснувшись, заподозрит, что его сон был искусственным, и не станет есть лапки, а вместо этого отнесет их в какую-нибудь лабораторию на анализ?

— Не боялась. От вина Доризо всегда немного клонило в сон. А даже если бы он и заподозрил неладное, его бы успокоила мысль, что Гелена запросто могла отравить вино, а раз она этого не сделала, значит, смерти ему не желает. Кроме того, он до безумия любил лягушачьи лапки.

— Все равно Геля страшно рисковала. Мало того, что Доризо мог поймать ее с поличным, так она еще и мне позвонила, назвавшись собственным именем. Почему, интересно, она не изобразила Надежду, как накануне?

— А если бы ты заподозрила подвох? Назвавшись Надеждой в первый раз, она ничем не рисковала. Ну, поняла бы ты, что звонит не Денисова, — удивилась бы и все. Но если бы у тебя возникли сомнения четвертого, ее ловушка не сработала бы, а этого Геля допустить не могла. Твоих показаний она не боялась — у нее было хорошее алиби. Подтвердить, что она была знакома с Доризо, никто не мог. Да, забыла сказать: старуха соседка умерла в конце июля, а других соседей Гелена благодаря своей маскировке не опасалась. Однако в ее расчеты вкралась ошибка. Что происходило в Москве, Геля не знала, но через несколько дней после убийства ей стало понятно, что ее план рухнул. Копылов, ее жених, отлучился куда-то, а вернувшись, в ярости обрушился на Гелену. Его прижали какие-то бандиты и, как поняла Геля, бандитами командовала ты. Копылов — мужчина крупный, агрессивный и самоуверенный; чтобы запугать его, требовалось нечто из ряда вон выходящее, а он был напуган до полусмерти. Из его гневной речи Гелена поняла, что тебе каким-то образом стало известно о ее знакомстве с Доризо. И что Копылов разрушил ее алиби. Если бы не бандиты, она, может быть, и попыталась бы еще побороться, но этой публике плевать на уголовно-процессуальный кодекс, они умеют выбивать признания. Спасти ее могло только исчезновение — пластическая операция, чужие документы, бегство за границу… По иронии судьбы она решила довериться именно мне. Так я и узнала, что стала убийцей.

— Не преувеличивай. Ты ведь не помогала ей составить план, добыть снотворное, яд?

— Я даже не знала о ее знакомстве с Доризо. Сначала Геля собиралась преподнести мне сюрприз, порадовав своей победой, потом задумала убийство и сочла за лучшее не откровенничать вообще. Но это ничего не меняет. Если бы не мои старания, она бы никогда не дошла до такой жизни. Я, и только я, виновата во всем.

— Может быть, тебя немного утешит мысль, что Геля, сама того не ведая, избавила человечество от серийного убийцы?

В округлившихся глазах Белоусовой читалось изумление и недоверие. Пришлось объяснить.

— Доризо охотился за одинокими женщинами с деньгами. Деньги выманивал, а женщин ликвидировал. На его совести пять душ — четыре женщины и один мужчина, свидетель. И за мной этот приятный молодой человек ходил вовсе не от великой любви. А когда твоя Геля проговорилась, что знает о его бдениях под моими окнами, побледнел он вовсе не от гнева, а от страха. Под мои окна он приходил в гриме и думал, что никто на свете не свяжет симпатичного брюнета, сохнущего по неприступной девице, с красавцем-блондином, ведущим веселую холостяцкую жизнь. Думаю, не опереди Геля своего милого, она стала бы шестой жертвой.

— Ты не шутишь?

— Если хочешь, могу познакомить тебя с юным лейтенантом, охотившимся на маньяка.

Белоусова нервно рассмеялась.

— Спасибо, обойдусь. Человеку в моем положении лучше держаться подальше от милиции. Не знаю, как закон смотрит на помощь убийцам, но едва ли снисходительно.

— Значит, ты все-таки помогла Гелене? Несмотря на всю свою ненависть к ней?

— Помогла. Я считала и считаю себя ответственной за ее преступление. Кроме того, она же все-таки моя подруга, не правда ли? Ведь я так и не смогла открыть ей свои истинные чувства. А ненависть прошла. Теперь я от Гелены свободна. Хочешь посмотреть, почему? — Она открыла сумочку. — Вообще-то я не должна была бы тебе показывать… Но, если ты не очень изменилась со школьных времен, а я не заметила особых перемен, то на твое слово можно положиться. Я права?

— Надеюсь. Но ведь я еще не дала никакого слова.

— Так дай. Не думай, я многого не прошу. Гелена уже далеко, а доказать, что я ей помогала, ты не сможешь. Просто пообещай, что никогда не попытаешься воспроизвести то, что сейчас увидишь. Хотя бы из благодарности за то, что я к тебе пришла. Мне нелегко далось это решение. Но в противном случае, ты бы никогда не узнала, какая опасность тебе угрожает. Ведь Гелена-то от своей ненависти к тебе не излечилась.

— Ладно, обещаю. Я действительно тебе признательна. Не за предупреждение — за избавление от мук неопределенности. Несмотря на Гелино бегство, я не могла поверить в ее виновность. Мне казалось, ей не за что меня так ненавидеть.

Белоусова достала из сумочки маленькую паспортную фотографию и протянула мне. Увидев лицо на снимке, я рассмеялась. Нет, не думайте — женщина, смотревшая на меня, вовсе не была уродиной. Напротив, многие назвали бы ее красавицей. Но вот на ангела новая Гелена точно не походила. Более хищную физиономию трудно было себе представить.

— Неужели это твоих рук дело?

— Да. И знаешь, что сказала Гелена? «Ради лучшей подруги могла бы и побольше расстараться. Но чего ждать от хирурга средней руки? Ладно, и так сойдет».

Я еще раз посмотрела на фото и покачала головой.

— Черт побери, Белоусова, да ты — гениальный художник!