"Сын Америки" - читать интересную книгу автора (Райт Ричард)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТРАХ

Дрррррррррррррр!

В темной комнате затрещал будильник. Скрипнула пружина матраса. Женский голос нетерпеливо окликнул:

– Биггер, да заткни ты его!

Недовольное ворчание послышалось сквозь металлический трезвон. Зашлепали босые ноги по деревянным половицам, и звук сразу оборвался.

– Зажги свет, Биггер.

– Сейчас, – пробормотал сонный голос.

Электрическая лампочка осветила комнату и посреди комнаты молодого негра, который стоял между двумя железными кроватями и тер кулаками глаза. Женщина на кровати справа заговорила опять:

– Бэдди, ты тоже вставай! У меня сегодня большая стирка, я хочу, чтоб вы все поскорей убрались из дому.

Другой негр, помоложе, вылез из-под одеяла и спустил ноги на пол. Женщина в длинной ночной рубашке тоже встала с кровати.

– Отвернитесь, я буду одеваться, – сказала она.

Оба повернули головы и стали смотреть в противоположный угол. Женщина сбросила рубашку и быстро надела трико. Потом она оглянулась на свою кровать и позвала:

– Вера! Вставай.

– А который час, мама? – спросил приглушенный девичий голос из-под ватного одеяла.

– Вставай, говорят тебе.

– Встаю, встаю.

Темнокожая девушка слезла с кровати, потянулась всем телом и зевнула. Все еще сонная, она села на стул и взялась за свои чулки. Братья по-прежнему стояли спиной и повернулись только тогда, когда мать и сестра были уже достаточно одеты, чтобы не стыдиться их взгляда; потом те в свою очередь отвернулись, чтобы дать одеться мужчинам. Но вдруг все четверо замерли – их внимание привлек негромкий шорох где-то в жидко оштукатуренной стене. Они забыли о ритуале деликатности и, повернувшись, испуганно шарили взглядами по полу.

– Вот она, Биггер! – взвизгнула женщина, и тотчас же вся маленькая однокомнатная квартира пришла в движение. С грохотом опрокинулся стул, женщина, полуодетая, в одних чулках, задыхаясь, вскочила на кровать. Оба брата, босые, словно окаменели на месте, только глаза их тревожно бегали, заглядывая под стулья и кровати. Девушка забилась в угол, съежилась и, подхватив обеими руками подол рубашки, стянула ее вокруг колен.

– О-о! О-о! – жалобно вскрикивала она.

– Вон она, вон!

Женщина протянула дрожащий палец. Глаза у нее были совсем круглые от страха.

– Где?

– Я не вижу.

– Биггер, она за сундуком, – заплакала девушка.

– Вера! – закричала женщина. – Иди сюда, на кровать! Она тебя укусит!

Не помня себя, Вера бросилась к кровати, и женщина помогла ей влезть. Крепко ухватившись друг за друга, черная мать и коричневая дочка с ужасом глядели на сундук, стоявший в углу.

Биггер диким взглядом обвел комнату, потом метнулся к занавеске, скрывавшей газовую плиту, отдернул ее и сорвал со стены две тяжелые чугунные сковороды. Потом он быстро повернулся и, не сводя глаз с сундука, вполголоса позвал брата.

– Бэдди!

– Да?

– На, держи сковороду.

– Есть!

– Теперь иди к двери.

– Есть!

Бэдди присел на корточки у двери, согнув руку и держа на весу тяжелую сковороду. В комнате было тихо, слышалось только частое тяжелое дыхание всех четверых. Биггер на цыпочках стал подбираться к сундуку, крепко стиснув край второй сковороды, быстрым, пляшущим взглядом впиваясь в каждый дюйм пола. Вдруг он застыл на месте и, не оглядываясь, не шевеля ни одним мускулом, позвал:

– Бэдди!

– Угу?

– Поставь ящик на то место, где дыра, чтоб ей никуда ходу не было.

– Сейчас.

Бэдди подскочил к деревянному ящику и быстро переставил его, закрыв большую дыру, зиявшую у самого плинтуса, потом вернулся и снова замер у двери со сковородой наготове. Биггер потихоньку ступил еще шаг и осторожно заглянул за сундук. Там ничего не было. Стараясь не шуметь, он выставил вперед босую ногу и чуть-чуть подвинул сундук.

– Вон она! – снова вскрикнула мать.

Огромная черная крыса, пискнув, подпрыгнула, вцепилась зубами в штанину Биггера и повисла на ней.

– А, дьявол! – шепотом выругался Биггер и завертелся на месте, яростно дрыгая ногой. Он дрыгал с такой силой, что крыса не удержалась и, отлетев в сторону, ударилась о стену и упала. Но тотчас же она перевернулась и прыгнула снова. Биггер отскочил, и крыса угодила в ножку стола. Стиснув зубы, Биггер занес сковороду, но не решался швырнуть ее, боясь промахнуться. Крыса пискнула, повернулась и забегала мелкими кругами, высматривая, куда бы укрыться: она еще раз прыгнула на Биггера, но пролетела мимо и, шмыгнув к ящику, стала царапаться разъезжающимися лапками сначала об одну стенку, потом о другую в поисках знакомой дыры. Потом она повернулась и вдруг встала на задние лапки.

– Давай, Биггер! – закричал Бэдди.

– Убей ее! – взвизгнула женщина.

Брюшко у крысы пульсировало от страха. Биггер сделал шаг вперед, и крыса издала протяжный, тонкий писк отчаяния, ее черные, похожие на бисеринки глаза блеснули, короткие передние лапки беспомощно задергались в воздухе. Биггер швырнул сковороду и не попал: сковорода, громыхая, покатилась по полу и ткнулась в стену.

– А, дьявол!

Крыса опять прыгнула. Биггер увернулся. Крыса забилась под стул и злобно запищала. Биггер стал медленно пятиться назад, к двери.

– Давай мне твою сковороду, Бэдди, – сказал он тихо, не спуская глаз с крысы.

Бэдди протянул руку. Биггер схватил сковороду и высоко поднял ее над головой. Крыса рысцой перебежала комнату и снова стала тыкаться мордой в ящик, лихорадочно ища дыру; потом опять поднялась на задние лапки, выпятив вздрагивающее брюшко, и с пронзительным писком оскалила длинные желтые клыки.

Биггер прицелился, ругнулся себе под нос и метнул сковороду. Раздался треск проломанного ящика. Женщина вскрикнула и закрыла лицо руками. Биггер на цыпочках сделал несколько шагов и заглянул, вытянув шею.

– Попал! – пробормотал он, и улыбка обнажила его стиснутые зубы: – Ей-богу, попал.

Он оттолкнул ногой обломки ящика, и все увидели длинное черное тело крысы, распластанное на полу, и два торчащих желтых клыка. Биггер взял свой башмак и сильным ударом размозжил крысе голову, приговаривая срывающимся голосом:

– Ах ты, сволочь!..

Женщина упала на колени и, зарыв голову в подушки, рыдала:

– Господи, господи, помилуй нас…

– Мама, мама, – жалобно тянула Вера, нагнувшись над ней. – Не плачь. Она уже издохла.

Братья стояли над мертвой крысой и переговаривались с почтительным восхищением:

– Ну и здоровенная гадина!

– Такая и горло перегрызть могла, очень даже просто!

– С фут будет, я думаю.

– И как это они вырастают такие большие?

– А чего ей, сволочи. Жрет всякие отбросы, что ни попадется.

– Смотри, Биггер, как она тебе здорово штаны разорвала.

– Еще хорошо, что только штаны, а не ногу.

– Биггер, пожалуйста, выбрось ее, – попросила Вера.

– Эх ты, трусиха несчастная, – сказал Бэдди.

Женщина на кровати продолжала всхлипывать. Биггер оторвал кусок газеты, осторожно ухватил крысу за хвост и поднял на вытянутой руке.

– Выбрось ее, Биггер, – повторила Вера.

Биггер засмеялся и пошел к кровати, раскачивая крысу, словно маятник, взад и вперед. Его забавлял страх сестры.

– Биггер! – судорожно выкрикнула Вера и осеклась: глаза ее закрылись, она пошатнулась, упала на мать и мешком свалилась с кровати на пол.

– Биггер, ради бога! – простонала мать, поднимаясь и наклоняясь над Верой. – Сейчас же перестань. Выбрось вон эту крысу.

Он положил крысу на пол и принялся одеваться.

– Биггер, помоги мне положить Веру на постель, – сказала мать.

Он повернулся не сразу.

– А что случилось? – спросил он с притворным недоумением.

– Делай, что я тебе сказала.

Он подошел к кровати и помог матери поднять Веру. Глаза Веры были закрыты. Он отошел и продолжал одеваться. Потом он завернул крысу в газету, вышел, спустился по лестнице и бросил крысу в мусорный ящик в углу двора. Когда он возвратился, мать все еще хлопотала над Верой, прикладывая ей мокрое полотенце к голове. Увидя, его, она выпрямилась, глаза и щеки у нее были мокрые от слез, губы гневно сжаты.

– Знаешь, я иногда просто не пойму, откуда это у тебя.

– Что «это»? – спросил он вызывающе.

– Выходки какие-то дурацкие.

– А в чем дело?

– Вот напугал сестру чуть не до смерти этой крысой. Что ты – дурачок или маленький?

– А я почем знал, что она такая трусиха?

– Бэдди! – позвала мать. – Возьми постели там газету.

– Сейчас, мама.

Бэдди развернул газету и накрыл кровавое пятно на полу, где свалилась убитая крыса. Биггер подошел к окну и рассеянно выглянул на улицу. Мать, нахмурясь, смотрела ему в спину.

– Я иной раз думаю, зачем я только тебя на свет родила, – сказала она с обидой.

Биггер посмотрел на нее и опять отвернулся:

– А ведь верно. Оставила б меня там, где я был.

– Бесстыдник! Замолчи сейчас же!

– Да не кричи ты, ради бога, – сказал Биггер, закуривая сигарету.

– Бэдди, возьми обе сковороды и брось их в раковину, – сказала мать.

– Сейчас, мама.

Биггер прошелся по комнате и сел на кровать. Мать следила за ним глазами.

– Был бы ты мужчиной, так нам не пришлось бы жить в этой помойной яме, – сказала она.

– Ну, начинается.

– Как ты, Вера? – спросила мать.

Вера подняла голову и испуганно огляделась, как будто ожидала увидеть еще одну крысу.

– Ох, мамочка!

– Бедная ты моя.

– Я не виновата. Меня Биггер напугал.

– Ты не ушиблась?

– Головой стукнулась, когда упала.

– Ну ничего, успокойся. Пройдет.

– Как это он только может, Биггер. – Вера опять заплакала.

– Он просто дурень, – сказала мать. – Дурень безмозглый, вот и все.

– Я теперь опоздаю на курсы кройки и шитья.

– Ты ляг как следует и полежи еще немного. Тебе легче станет, – сказала мать.

Она отошла от Веры и сердито посмотрела на Биггера.

– А если бы ты встал как-нибудь утром и нашел сестру мертвой в постели? Что бы ты тогда сказал? – спросила она. – А если б эти крысы всем нам ночью горло перегрызли? Да что! Тебя ведь это не трогает! Ты только о себе и думаешь. Даже когда Бюро помощи предлагает тебе работу, ты ломаешься, покуда не пригрозят снять семью с пособия и лишить последнего куска хлеба. Честное слово, Биггер, такого никудышного парня я в жизни не встречала.

– Это я уже тысячу раз слышал, – сказал он, не поворачивая головы.

– Ну так выслушай еще раз! И помни, Биггер, когда-нибудь придется тебе поплакать. Когда-нибудь ты еще пожалеешь, что не научился ничему, кроме как шляться по улицам. Только будет поздно.

– Довольно тебе каркать, – сказал он.

– Я не каркаю, а говорю то, что есть! А если тебе не нравится, можешь убираться. Мы и одни проживем. Что с тобой в этой дыре мучиться, что без тебя.

– Да оставь ты меня, ради бога, – сказал он с раздражением.

– Вот попомни мои слова, – продолжала она. – Если ты не возьмешься за ум и не отстанешь от своей шайки, кончишь там, где тебе и не снится. Думаешь, я не знаю, чем вы занимаетесь? Знаю. Та дорожка, по которой ты идешь, сынок, ведет прямо на виселицу, заруби себе это на носу. – Она оглянулась и увидела Бэдди. – Бэдди, выкинь этот ящик.

– Да, мама.

Наступило молчание. Бэдди понес ящик из комнаты. Мать ушла к плите за занавеску, Вера села на кровати и спустила ноги на пол.

– Полежи еще, Вера, – крикнула мать.

– Уже все прошло, мама. Мне надо идти на курсы.

– Ну, если прошло, так накрывай на стол, – сказала мать, снова уходя за занавеску. – Господи, как я устала от всего этого, – жалобно зажурчал оттуда ее голос. – Мечешься, мечешься, все только стараешься для детей, а им и дела нет.

– Неправда, мама, – запротестовала Вера. – Зачем ты так?

– Иной раз кажется, вот легла бы – и не встала.

– Мама, мама, не надо так говорить.

– Все равно при такой жизни меня надолго не хватит.

– Скоро я буду уже взрослая, мама, начну работать.

– Только я до этого не доживу. Господь призовет меня раньше.

Вера прошла за занавеску, и Биггер услышал, как она утешает и уговаривает мать. Он старался не вслушиваться в их голоса. Он ненавидел своих родных, потому что знал, как им тяжело и что он бессилен помочь им. Он знал, что, если только он впустит в свое сознание картину их жизни, такой жалкой и неприглядной, страх и отчаяние тотчас же захлестнут его. Вот почему он старался замкнуться в каменном равнодушии. Он жил вместе с ними, но за непроницаемой стеной. К себе он был еще более суров. Он знал, что стоит ему осознать во всей полноте, что представляет собой его жизнь, и он убьет себя или кого-нибудь другого. Поэтому он прятался от самого себя и искал выхода в бессмысленном озорстве.

Он встал и раздавил окурок о подоконник. Вошла Вера и принялась раскладывать на столе ножи и вилки.

– Идите завтракать, дети, – позвала мать.

Он сел за стол. Запах жареного бекона и кипящего кофе проникал сквозь занавеску. Донесся голос матери, напевавшей:

Песня его раздражала, и он был рад, когда мать перестала петь и вошла в комнату с кофейником и сморщенными ломтиками бекона на тарелке. Вера поставила на стол хлеб, и все сели. Мать закрыла глаза, опустила голову и забормотала:

– Благодарим тебя, господи, за пищу, которую ты ниспослал нам для поддержания тела нашего. Аминь. – Она подняла глаза и тем же тоном сказала: – Если хочешь удержаться на работе, Биггер, придется тебе научиться вставать пораньше.

Он не ответил, даже не посмотрел на нее.

– Кофе будешь пить? – спросила Вера.

– Буду.

– Так ты, значит, возьмешь это место, Биггер? – спросила мать.

Он отложил вилку и повернулся к ней.

– Я же тебе вечером сказал, что возьму. Сколько раз можно спрашивать одно и то же?

– Что ты набрасываешься, как дикий зверь? – сказала Вера. – Спросить нельзя?

– Передай мне хлеб и заткнись.

– Помни же, в половине шестого ты должен быть у мистера Долтона, – сказала мать.

– Ты уже это десять раз говорила.

– Я боюсь, как бы ты не забыл, сынок.

– И наверняка забудет, – сказала Вера.

– Оставьте вы Биггера в покое, – вмешался Бэдди. – Он ведь сказал, что возьмет это место.

– Брось ты с ними говорить, – сказал Биггер.

– Сейчас же замолчи, Бэдди, или уходи из-за стола, – сказала мать. – Не хватало еще, чтоб и ты стал язык распускать. Довольно и одного полоумного в семействе.

– Оставь, мама, – сказал Бэдди.

– Посмотреть на Биггера, так он будто и не рад, что получает работу, – сказала мать.

– А что я должен делать? Танцевать? – спросил Биггер.

– Биггер! – крикнула сестра.

– А ты не суйся, не твоего ума дело, – сказал он ей.

– Если Биггер возьмет это место, – сказала мать тихим, ласковым голосом, аккуратно отрезая ломтик хлеба, – я для вас устрою хорошее уютное жилье, ребятки. Не будете больше тесниться, как свиньи в хлеву.

– Не из таких Биггер, чтобы думать об этом, – сказала Вера.

– Слушайте, дайте мне поесть спокойно, – сказал Биггер.

Мать продолжала говорить, не обращая внимания на его слова, но он уже не слушал.

– Мама говорит с тобой, Биггер, – сказала Вера. – Ну и что? – Как тебе не стыдно, Биггер!

Он отложил вилку, и его крепкие черные пальцы вцепились в край стола; стало тихо, только вилка Бэдди позвякивала о тарелку. Биггер смотрел на сестру в упор, пока та не опустила глаза.

– Дайте мне поесть спокойно, – повторил он.

Доедая, он чувствовал, что они думают о работе, которую он должен получить сегодня, и это бесило его: он чувствовал, что его обошли, заставили дешево сдаться.

– Мне нужно денег на трамвай, – сказал он.

– Вот, больше у меня нет, – сказала мать, подвинув к его тарелке монету в двадцать пять центов.

Он положил монету в карман и одним духом проглотил свою чашку кофе. Он снял с вешалки пальто и кепку и пошел к двери.

– Помни, Биггер, – сказала мать. – Если ты не возьмешь это место, нас снимут с пособия. Бюро вычеркнет нас из списков.

– Я же сказал, что возьму! – крикнул он и с силой захлопнул дверь.

Он спустился по лестнице, в подъезде остановился и через стеклянную дверь посмотрел на улицу. Мимо то и дело проносились трамваи, дребезжа на повороте. Все опротивело ему дома. Ссоры, крики, изо дня в день одно и то же. Но что делать? Каждый раз, когда он задавал себе этот вопрос, мысль его упиралась в глухую стену, и он переставал думать. Через улицу, как раз напротив, остановился грузовик, и он увидел, как двое белых рабочих в комбинезонах, с ведерками и кистями, спрыгнула на тротуар. Да, можно взять это место у Долтона, надеть на себя ярмо, а можно отказаться и подохнуть с голоду. Злоба душила его при мысли о том, что у него нет другого выбора. Да, но нельзя стоять тут так до вечера. Чем же ему заняться? Он не мог решить, купить ли за десять центов иллюстрированный журнал, или сходить в кино, или пойти в биллиардную потолковать с ребятами, или просто пошататься по улицам. Он стоял, засунув руки глубоко в карманы, сдвинув сигарету в угол рта, и в раздумье наблюдал за рабочими, возившимися у дома напротив. Они наклеивали на рекламный щит большой красочный плакат. На плакате изображено было лицо белого мужчины.

– Бэкли, – пробормотал он вполголоса. – Опять хочет пройти в генеральные прокуроры штата. – Рабочие пришлепывали плакат мокрыми кистями. Он посмотрел на круглое, сытое лицо и покачал головой. – Будь я проклят, если этот жулик загребает меньше миллиона в год. Эх, один бы день посидеть на его месте, никогда больше не знал бы горя.

Рабочие, покончив с плакатом, собрали свои ведерки и кисти, сели в кабину, и грузовик укатил. Биггер смотрел на плакат: белое лицо было пухлое, но строгое; одна рука была поднята, и палец указывал прямо на прохожих. Есть такие плакаты: когда стоишь перед ними, кажется, что нарисованное лицо смотрит прямо на тебя, и, даже если пройдешь мимо и оглянешься, оно все смотрит тебе вслед немигающими глазами, пока не отойдешь совсем далеко, и тогда оно расплывается, вот как в кино бывает. Вверху плаката стояло большими красными буквами: КТО НАРУШАЕТ ЗАКОН, ТОТ НИКОГДА НЕ ВЫИГРАЕТ!

Биггер выпустил дым и беззвучно засмеялся.

– Ах ты, мошенник, – пробормотал он, качая головой. – Уж у тебя-товсегда выиграет тот, кто тебе заплатит! Он открыл дверь, и его обдало утренней свежестью. Он пошел по тротуару опустив голову, поигрывая монетой в кармане. Он остановился и обшарил карманы: в жилетном кармане лежал один медный цент. Выходило всего двадцать шесть центов, из них четырнадцать нужно было отложить на проезд к мистеру Долтону – если, конечно, он решит взять это место. Чтобы купить журнал и сходить в кино, не хватает еще но крайней мере двадцати центов.

– Вот жизнь собачья, вечно ходишь без гроша! – выругался он.

Он постоял на углу, на солнышке, оглядывая прохожих и бегущие мимо трамваи. Денег мало; если он не достанет еще, ему некуда девать себя до вечера. Ему хотелось посмотреть новый фильм; он изголодался по кино. В кино так легко мечтать: нужно только откинуться на спинку кресла и пошире раскрыть глаза.

Он подумал о Гэсе и Джеке и Джо. Пойти в биллиардную потолковать с ними? Но какой смысл? Разве только они решатся на то, что давно уже задумали все вчетвером. Тогда это верные деньги, и скоро. С трех до четырех часов дня в квартале, где находится «Торговля деликатесами» Блюма, не бывает дежурного полисмена, и бояться нечего. Можно так: один из них возьмет Блюма на мушку револьвера, чтобы тот не кричал; другой будет сторожить парадную дверь; третий станет у черного хода; а четвертый вытащит деньги из ящика под прилавком. Потом они запрут Блюма в лавке, убегут с черного хода переулками, а через час встретятся в биллиардной Дока или в Клубе молодежи Южной стороны и разделят добычу.

Все займет самое большее две минуты. И это будет последнее их дело. Правда, и самое рискованное. До сих пор они совершали налеты только на газетные киоски, палатки фруктовщиков или жилые квартиры. И никогда не трогали белых. Они грабили только негров. Они знали, что грабить своих гораздо легче и безопаснее, потому что белые полисмены смотрят сквозь пальцы на преступления негров против негров. Уже несколько месяцев они строили планы налета на лавку Блюма, но привести их в исполнение все не хватало духу. Они инстинктивно чувствовали, что грабеж у Блюма явится нарушением векового запрета: переходом границы, за которой обрушится на них вся ярость чужого, белого мира; что это будет вызов владычеству белой расы, вызов, который они томительно желали, но боялись бросить. Да, если б им удалось ограбить Блюма, это была бы настоящая победа. Все их прежние дела рядом с этим просто детская игра.

– До свидания, Биггер.

Он оглянулся и увидел Веру с рукодельным мешочком, болтавшимся на локте. Она дошла до угла, остановилась и вернулась к нему.

– Ну, чего тебе надо?

– Биггер, послушай… Вот у тебя теперь будет хорошее место. Не водись больше с Джеком и Гэсом и Джо. Опять ведь попадешь в беду.

– А ты не суй свой длинный нос в мои дела.

– Но Биггер…

– Проваливай на свои курсы, понятно?

Она круто повернулась и пошла по тротуару. Он понял, что мать говорила о нем с Верой и Бэдди, сказала, что, если он опять попадется, его уже не пошлют в исправительную школу, как прошлый раз, а прямо засадят в тюрьму. Что мать говорит о нем с Бэдди – это наплевать. Бэдди хороший парень. У самого голова на плечах есть. Но Вера – девчонка, дура, что ни скажи, всему верит.

Он зашагал к биллиардной. Подходя, он увидел Гэса, шедшего ему навстречу. Он остановился и стал ждать. Это Гэсу первому пришла в голову мысль о налете на Блюма.

– Здорово, Биггер!

– Что слышно, Гэс?

– Ничего. Джо и Джека не видел?

– Нет. А ты?

– Нет. Сигареты есть?

– Есть.

Биггер вытащил из кармана пачку и протянул Гэсу; закурил сам и дал ему прикурить. Они прислонились к красной кирпичной стене и курили; сигареты белели на черном фоне подбородков. Биггер смотрел на восток, где солнце разгоралось ослепительной желтизной. В стороне по небу плыли разорванные белые облака. Приятно было попыхивать сигаретой, ни о чем определенном не думая. Внимание скользило, задерживаясь на незначительных уличных сценах. Он машинально провожал взглядом каждую машину, проносившуюся с шуршанием по гладкому черному асфальту. Прошла мимо женщина, и он смотрел на ее покачивающиеся на ходу бодра, пока она не скрылась в подъезде. Он вздохнул, почесал подбородок и сказал негромко:

– День сегодня теплый.

– Да, – сказал Гэс.

– Солнце лучше греет, чем паршивые батареи дома.

– Да, хозяева не очень-то стараются топить.

– Квартирную плату требовать – это они знают.

– Хорошо бы скорей настало лето.

– Угу, – сказал Биггер.

Он потянулся всем телом и зевнул. На глазах у него выступили слезы. Четкие контуры стального и бетонного мира расплылись зыбкими волнами. Он моргнул, и мир снова сделался твердым, машинным и ясным. Какое-то движение в небе заставило его поднять голову; он увидел узкую белую ленту, извивающуюся в глубокой синеве.

– Смотри! – сказал Биггер.

– Чего?

– Самолет слова пишет, – сказал Биггер, указывая пальцем.

– Ну!

Они следили за тоненькой полоской белого дыма, заплетавшейся в буквы: ПОКУПАЙТЕ… Самолет летел так высоко, что временами терялся в слепящем свете.

– Его и не видно, – сказал Гэс.

– Как будто маленькая птичка, – пробормотал Биггер, по-детски удивленно вздохнув.

– Здорово летают белые, – сказал Гэс.

– Да, – сказал Биггер, жадно всматриваясь. – Им все можно.

Крошечный самолет бесшумно кружил и петлял, исчезал и появлялся вновь, волоча за собой длинный белый пушистый хвост, ложившийся завитками, точно выдавленная из тюбика зубная паста; завитки разбухали, редели по краям и медленно таяли в воздухе. Самолет выписывал второе слово: ГАЗОЛИН…

– А на какой он высоте? – спросил Биггер.

– Не знаю. Сто миль, а может быть, тысяча.

– Я бы тоже научился так летать, если б можно было, – сказал Биггер задумчиво, как будто обращаясь к самому себе.

Гэс сложил губы бантиком, отодвинулся от стены, втянул голову в плечи, снял кепку, низко поклонился и произнес с притворной почтительностью:

– Да, сэр…

– Поди ты к черту, – сказал Биггер, улыбаясь.

– Да, сэр, – снова сказал Гэс. – Я бы выучился, если б можно было, – повторил Биггер. – Да, если б ты не был негром, и если б у тебя были деньги, и если б тебя приняли в летную школу, ты бы выучился, – сказал Гэс.

Биггер с минуту словно подсчитывал все «если», которые нагромоздил Гэс. Потом оба громко захохотали, поглядывая друг на друга прищуренными глазами. Нахохотавшись, Биггер сказал не то вопросительно, не то утвердительно:

– ЧуднО все-таки белые с нами обходятся.

– Если б только чуднО, – сказал Гэс.

– Может, они и правы, что не дают нам учиться летать, – сказал Биггер. – Потому что если б я, например, полетел на самолете, то уж непременно захватил бы с собой парочку бомб и спустил им на голову…

Они опять засмеялись, продолжая смотреть вверх. Самолет парил и нырял, и за ним на синем небе уже белело слово: СПИД…

– Покупайте газолин Спид, – произнес Биггер, медленно выговаривая слова… – Господи, до чего же мне хотелось бы полетать там, в облаках.

– Вот попадешь в рай, господь тебе крылышки даст, и будешь летать, – сказал Гэс.

Они снова захохотали, а потом опять прислонились к стене, покуривая и щурясь на солнце. Мимо катились по асфальту автомобили. Лицо Биггера в ярком солнечном свете поблескивало, как черный металл. Во взгляде у него застыло задумчивое напряженное недоумение, как у человека, давно уже бьющегося над неразрешимой загадкой, ответ на которую постоянно ускользает от него, но упорно притягивает все его мысли. Молчание раздражало Биггера; ему хотелось сделать что-нибудь, чтобы отвлечься от этой назойливой загадки.

– Давай играть «в белых», – сказал Биггер. Это была их старая игра, заключавшаяся в том, что они старались подражать речи и манерам белых людей.

– Неохота, – сказал Гэс.

– Генерал! – торжественно возгласил Биггер и выжидающе поглядел на Гэса.

– К чертям! Я не хочу играть, – заворчал Гэс.

– Вы будете преданы полевому суду, – сказал Биггер, по-военному отчеканивая слова.

– Пошел ты, черномазый… – засмеялся Гэс.

– Генерал! – настаивал Биггер решительным тоном.

Гэс устало посмотрел на Биггера, потом подтянулся, отдал честь и отвечал:

– Да, сэр.

– Завтра на рассвете пошлите ваши части в наступление и атакуйте неприятеля с левого фланга, – приказал Биггер.

– Да, сэр.

– Пошлите Пятый, Шестой и Седьмой полки, – продолжал Биггер, хмуря брови. – Действуйте танками, газами, авиацией и пехотой.

– Да, сэр, – повторил Гэс и снова отдал честь, щелкнув каблуками.

С минуту они помолчали, глядя друг на друга, выпятив грудь и сжимая губы, чтоб удержать смех. Потом дружно прыснули, потешаясь не то над собой, не то над огромным белым миром, который ширился и высился вокруг них в солнечных лучах.

– Скажи, а что это такое «левый фланг»? – спросил Гэс.

– Не знаю, – сказал Биггер. – Я так слышал в кино.

Они снова захохотали. Потом успокоились и прислонились к стене, дымя сигаретами. Вдруг Биггер увидел, что Гэс сложил левую руку чашечкой и приложил ее к уху, точно телефонную трубку, а правую тоже сложил чашечкой и поднес ко рту.

– Алло, – сказал Гэс.

– Алло, – ответил Биггер. – Кто у телефона?

– Говорит Морган, – сказал Гэс.

– Слушаю вас, мистер Морган, – ответил Биггер, состроив льстивую и подобострастную мину.

– Я желаю, чтоб вы сегодня утром продали на бирже двадцать тысяч акций Американской стали, – сказал Гэс.

– По какой цене, сэр? – спросил Биггер.

– Ах, по какой хотите, – сказал Гэс с напускным раздражением. – У нас их слишком много.

– Да, сэр, – ответил Биггер.

– А в два часа позвоните мне в клуб и скажите, звонил ли президент, – сказал Гэс.

– Да, мистер Морган, – ответил Биггер.

Оба сделали вид, что вешают телефонные трубки, потом покатились со смеху, держась за бока.

– Пари держу, так именно они и говорят, – сказал Гэс.

– Да, наверно, в этом роде, – согласился Биггер.

Они еще помолчали. Затем Биггер поднес ко рту сложенную чашечкой руку и заговорил в воображаемую трубку:

– Алло!

– Алло, – ответил Гэс. – Кто у телефона?

– Говорит президент Соединенных Штатов, – сказал Биггер.

– Я вас слушаю, мистер президент, – ответил Гэс.

– Сегодня в четыре часа дня я созываю заседание кабинета, и вы, как государственный секретарь, обязательно должны явиться.

– Ах, мистер президент, – сказал Гэс, – знаете ли, я очень занят. В Германии чего-то бузят, и я должен послать им ноту…

– Но это очень важно, – возразил Биггер.

– А какой вопрос вы будете разбирать на заседании кабинета? – спросил Гэс.

– Видите ли, негры в Америке очень бузят, – сказал Биггер, давясь от смеха, – надо что-нибудь сделать с этими черномазыми.

– А, ну если это насчет негров, так я приду, мистер президент, – сказал Гэс.

Они повесили воображаемые трубки, привалились к стене и долго хохотали. Мимо продребезжал трамвай. Биггер вздохнул и выругался:

– Сволочье проклятое!

– Чего ты? – Ничего нам делать не дают. – Кто?

– Белые.

– Можно подумать, что ты это только сейчас узнал, – сказал Гэс.

– Нет. Но я никак не могу привыкнуть к этому, – сказал Биггер. – Вот что хочешь, не могу. Я знаю, что лучше не думать об этом, а все-таки думаю. И всякий раз, как я об этом подумаю, мне будто кто-то раскаленным железом тычет в глотку. Ты пойми, Гэс. Вот мы живом здесь, а они живут там. Мы черные, а они белые. У них есть все, а у нас ничего. Им можно всюду, а нам никуда. Живем как в тюрьме. У меня всегда такое чувство, будто я стою где-то под забором и только в щелочку поглядываю на мир.

– Брось ты эти мысли. От них не легче, – сказал Гэс.

– Знаешь что? – сказал Биггер.

– Ну?

– Мне иногда кажется, что со мной случится что-то страшное. – Биггер произнес это с оттенком мрачной гордости.

– Что? – спросил Гэс, быстро глянув на него. В глазах у Гэса отразился страх.

– Не знаю. Так мне кажется. Всякий раз, когда я думаю про то, что я черный, а они белые, что я здесь, а они там, мне кажется, со мной случится что-то страшное…

– А ну тебя! Ведь все равно тут ничего не поделаешь. Зачем же себя грызть? Ты – негр, а законы пишут они…

– Почему мы должны жить здесь, а не в другом месте? Почему нам нельзя летать на самолетах и водить пароходы?

Гэс толкнул Биггера в бок и проговорил добродушно:

– Эй ты, черномазый, выкинь все это из головы. А то смотри, спятишь.

Самолет улетел, и пушистые клубы белого дыма реяли, расплываясь в небе. Биггер зевнул и высоко вскинул руки над головой – хотелось двигаться и некуда было девать время.

– Никогда у нас ничего не случается, – пожаловался он.

– А что тебе нужно, чтобы случилось?

– Что-нибудь, – сказал Биггер и обвел широкий круг своей темной ладонью, как бы включая в этот круг все мыслимые событии мира.

Тут вдруг их глаза приковала к себе одна точка: аспидно-сизый голубь слетел на мостовую и принялся расхаживать между трамвайными рельсами, распушив перья и с царственным достоинством надувая взъерошенный зоб. Загремел трамвай, и голубь поспешно вспорхнул и понесся на плотных упругих крыльях, сквозь кончики которых просвечивало солнце. Биггер закинул голову и следил, как аспидно-сизая птица, кружа и хлопая крыльями, скрылась за гребнем высокой крыши.

– Вот бы мне так, – сказал Биггер.

Гэс засмеялся:

– Рехнулся, черномазый.

– Наверно, во всем этом городе только мы одни не можем жить там, где хочется, и делать то, что хочется.

– Брось ты думать об этом, – сказал Гэс.

– Не могу.

– Потому-то тебе и кажется, что с тобой что-то страшное случится, – сказал Гэс. – Слишком много думаешь.

– А какого дьявола мне еще делать? – спросил Биггер, поворачиваясь к Гэсу.

– Напейся и проспись – все пройдет.

– Не могу. Денег нет.

Биггер смял сигарету и бросил, потом достал другую и протянул всю пачку Гэсу. Они опять закурили. Мимо проехал большой грузовик, взметая за собой тучу бумажек; бумажки покружились, белея на солнце, и медленно улеглись опять на землю.

– Гэс!

– Угу?

– Ты знаешь, где живут белые, Гэс?

– Ну, знаю, – сказал Гэс и указал на восток. – Вот там, за «чертой», на Коттедж Гроув-авеню.

– Нет, не там, – сказал Биггер.

– Как не там? – удивился Гэс. – А где же?

Биггер сжал кулак и ударил себя в солнечное сплетение.

– Вот здесь, у меня под ложечкой, – сказал он.

Гэс пытливо поглядел на Биггера и потом отвел глаза, словно ему стало стыдно.

– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать, – пробормотал он. – Всегда, когда я думаю о них, я их тут чувствую, – сказал Биггер. – Да, и в груди тоже, и в горле, – сказал Гэс.

– Жжет, как огнем…

– Бывает, что даже вздохнуть нельзя…

Глаза Биггера, широко раскрытые, неподвижно смотрели в пространство.

– Вот тогда мне и кажется, что со мной случится что-то страшное… – Биггер помолчал, зрачки его сузились. – Нет, даже не случится… А я сам сделаю что-то такое, и не захочу, а сделаю…

– Да! – сказал Гэс с лихорадочной поспешностью. В его глазах, обращенных на Биггера, было смешанное выражение страха и восхищения. – Да, да, я знаю, как это бывает. Как будто падаешь куда-то и не знаешь, где очутишься…

Голос Гэса замер. Солнце зашло за большое облако, и прохладная тень легла на улицу; но оно сейчас же вынырнуло, и на улице снова сделалось совсем светло и жарко. Длинный изящный черный автомобиль, сверкая на солнце, как стеклянный, промчался мимо на третьей скорости и свернул за угол несколькими кварталами дальше. Биггер вытянул губы и пропел:

– Зуууууум!

– Все у них есть, – сказал Гэс.

– Весь мир – их, – сказал Биггер.

– Ну ладно, хватит, – сказал Гэс. – Пошли в биллиардную.

– Пошли.

Они направились к двери биллиардной.

– Да, ты что ж, пойдешь на эту работу, про которую говорил? – спросил Гэс.

– Не знаю.

– Можно подумать, что тебе не нужна работа.

– Да, как бы не так!

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Потом они толкнули дверь и вошли. В биллиардной было пусто, только у входа, облокотись на стойку, стоял толстый негр с недокуренной погасшей сигарой во рту. В глубине комнаты горела одна электрическая лампочка под зеленым колпаком.

– Здорово, Док, – сказал Биггер.

– Что-то вы сегодня рано, ребятки, – сказал Док.

– Джек и Джо не заходили? – спросил Биггер.

– Не было, – сказал Док.

– Сыграем партию, – предложил Гэс.

– Денег нет, – сказал Биггер.

– У меня есть немножко.

– Зажгите свет. Шары на полке, – сказал Док.

Биггер повернул выключатель. Они померились, кому начинать. Вышло Биггеру. Они начали игру. Биггер играл плохо: он думал о лавке Блюма, мысль о грабеже соблазняла и слегка пугала его.

– Помнишь то дело, о котором мы все толковали? – спросил Биггер небрежным, равнодушным тоном.

– Какое?

– Старый Блюм.

– А, – сказал Гэс. – Мы уже с месяц как перестали о нем толковать. Чего это ты вдруг надумал?

– Давай почистим его.

– Н-не знаю.

– Ты первый предложил это, – сказал Биггер.

Гэс выпрямился и пристально поглядел на Биггера, затем на Дока, который смотрел в окно.

– Тебе нужно, чтобы Док услыхал? Когда ты научишься говорить тихо?

– Да я только спросил, хочешь ли ты попробовать.

– Нет.

– А почему? Трусишь оттого, что он белый?

– Нет. У Блюма есть револьвер. Вдруг дойдет до перестрелки?

– А, ты просто боишься, вот и все. Он белый, и ты трусишь.

– Врешь, не трушу, – обиженно защищался Гэс.

Биггер подошел к Гэсу и обнял его за плечи:

– Слушай, тебе даже не придется входить. Ты будешь только сторожить у двери. Мы с Джеком и Джо войдем. Если ты кого-нибудь увидишь, ты свистнешь, и мы удерем через черный ход. Больше ничего.

Дверь отворилась; они замолчали и повернулись к двери.

– Вот Джек и Джо, – сказал Биггер.

Джек и Джо прошли в глубину биллиардной.

– Что вы тут делаете? – спросил Джек.

– Играем. Хочешь с нами? – спросил Биггер.

– Это что же, на твой счет, на мои деньги? – сказал Гэс.

Все засмеялись, и Биггер тоже, но он тотчас же оборвал свой смех. Он почувствовал, что смеются над ним, уселся у стены, положил ноги на перекладину соседнего стула и сделал вид, что не расслышал шутки. Гэс и Джо продолжали смеяться.

– Ну чего ржете как жеребцы, – сказал Биггер. – Мастера языком трепать, а на дело у вас пороху не хватает.

– Это как понимать? – спросил Джо.

– Есть один план. Я уже все обдумал, – сказал Биггер.

– Какой такой план?

– Лавка Блюма.

Наступило молчание. Джек закурил сигарету. Гэс смотрел в сторону, уклоняясь от разговора.

– Если б старый Блюм был негром, вы бы так и поскакали сейчас. А раз он белый, все трусят.

– Я не трушу, – сказал Джек. – Хочешь, пойдем?

– Говоришь, ты уже все обдумал? – спросил Джо.

Биггер шумно вздохнул и обвел всех троих взглядом. Ему казалось, что объяснения тут ни к чему.

– Это очень просто. Бояться совершенно нечего. От трех до четырех старик всегда один в лавке. Полисмен в это время уходит на другой конец квартала. Один из нас останется на улице и будет сторожить. Трое войдут в лавку, понятно? Один возьмет Блюма на мушку, второй полезет в кассу за деньгами, а третий сразу выйдет на черный ход и откроет дверь, чтобы мы могли быстро смыться переулком… Вот и все. На три минуты дела, не больше.

– У нас ведь был уговор, оружие в ход никогда не пускать, – сказал Джо. – И до сих пор мы белых не трогали.

– Неужели ты не понимаешь? Ведь это же настоящее дело, – сказал Биггер.

Он подождал новых возражений. Но так как все молчали, заговорил опять:

– Ничего тут нет трудного, если не трусить.

В комнате было тихо, только Док насвистывал у окна. Биггер внимательно следил за Джеком: он знал, что при таких обстоятельствах слово Джека будет решающим. Биггер боялся Гэса, потому что он знал, что, если Джек скажет «да», Гэс не выдержит. Гэс стоял у биллиарда, вертя в руках кий, рассеянно скользя взглядом по шарам, остановившимся в положении незаконченной партии. Биггер встал и резким взмахом руки разогнал шары, потом повернулся к Гэсу, не глядя, как шары, поблескивая, чертят зигзаги по зеленому сукну, сталкиваются, расходятся, отскакивают от упругих бортов. Биггер сам звал Гэса на этот грабеж, и все же от страха, что Гэс и в самом деле пойдет, что-то сжалось у него внутри; ему даже сделалось жарко. У него было такое ощущение, словно он хочет чихнуть и не может, только это было мучительнее, чем когда хочешь чихнуть. Ему стало еще жарче, внутри сжалось еще сильнее; зубы у него были стиснуты, нервы напряжены до предела. Он почувствовал, что в нем вот-вот что-то лопнет.

– А, черт! Говорите же наконец кто-нибудь.

– Я иду, – снова сказал Джек.

– Если все идут, значит, и я тоже, – сказал Джо.

Гэс все еще молчал, и у Биггера возникло странное ощущение, полусознательное, полуинстинктивное. Он как будто раздвоился и мешал самому себе. Все шло до сих пор так, как ему хотелось: все, кроме Гэса, дали согласие. Теперь их было трое против Гэса одного; именно этого он добивался. Биггеру страшно было грабить белого человека, и он знал, что Гэсу тоже страшно. Лавка Блюма была невелика, и Блюм был один, но Биггер никогда не решился бы на грабеж иначе как при участии своих трех друзей. И даже с ними ему все-таки было страшно. Он убедил всех, кроме одного, и этот один внушал ему страх и горячую ненависть; он перенес на Гэса часть своего страха перед белыми. Он ненавидел Гэса, потому что он знал, что Гэсу так же страшно, как и ему самому; и он боялся Гэса, потому что знал, что Гэс согласится и тогда он вынужден будет идти на этот грабеж. Точно человек, который решил покончить с собой, и боится, и знает, что он должен это сделать, и все эти чувства давят на него сразу, он смотрел на Гэса и ждал, чтоб тот сказал «да». Но Гэс молчал. Биггер стиснул зубы так сильно, что челюсти заболели. Он тянулся к Гэсу, не глядя на него, но ощущая его присутствие всем своим телом, повсюду: снаружи и внутри, и ненавидя и Гэса и самого себя за это. Потом вдруг он почувствовал, что больше не может. Нужно было заговорить, разрядить томительное напряжение нервов. Он взглянул на Гэса в упор глазами, покрасневшими от страха и злобы, прижав к бокам стиснутые кулаки.

– Сволочь черномазая, – сказал он ровным невыразительным голосом. – Ты трусишь, потому что он белый.

– Не ругайся, Биггер, – сказал Гэс спокойно.

– Буду ругаться!

– Зря ты меня ругаешь, – сказал Гэс.

– А ты что, не можешь пошевелить своим поганым языком? – спросил Биггер. – Не можешь сказать, пойдешь ты или нет?

– Я тогда пошевелю языком, когда мне захочется.

– Сукин ты сын! Трус и сукин сын!

– Ты мне не хозяин, – сказал Гэс.

– Ты предатель! – сказал Биггер. – Ты боишься грабить белого.

– Брось, Биггер. Сказал раз, и будет, – вступился Джо. – Чего ты к нему пристал?

– Он предатель, – ответил Биггер. – Он не идет с нами.

– Я не говорил, что не иду, – сказал Гэс.

– Так что же, собачья твоя душа, пойдешь или нет? – спросил Биггер.

Гэс оперся на свой кий и внимательно посмотрел на Биггера, и опять у Биггера что-то сжалось внутри, как будто он ожидал удара и готовился принять его. Он стиснул кулаки еще сильнее. На одну секунду ему представилось, какое ощущение будет у него в руке и во всем теле, если он сейчас наотмашь хватит Гэса по лицу так, чтоб кровь пошла; Гэс тогда упадет, а он молча выйдет вон, и тем дело кончится – и грабежа не будет. И оттого, что он придумал и представил себе все это, теснящее чувство, изнутри подступавшее к горлу, слегка отпустило его.

– Вот видишь, Биггер, – начал Гэс тоном, в котором была смесь снисходительности и достоинства. – Видишь, Биггер, все неприятности у нас всегда выходят из-за тебя. Очень ты горяч. Ну скажи, чего ты вдруг на меня взбеленился? Разве я не имею права подумать? Но у тебя терпенья не хватает. И сейчас же ругаться. Ты вот говоришь, что я трушу. А я тебе скажу, что это ты трусишь. Ты боишься, что я скажу «да», и тогда тебе придется в самом деле пойти на это…

– А ну, повтори, что ты сказал! Вот повтори, так я возьму этот шар и заколочу его в твою поганую глотку, – сказал Биггер, задетый за живое.

– Да ну вас в самом деле, – сказал Джек. – Ты же слышал, это все он, – сказал Гэс. – Почему ты не говоришь прямо, пойдешь или не пойдешь? – спросил Биггер.

– Я пойду вместе со всеми, – сказал Гэс, стараясь говорить твердо, не выдавая своего волнения и стараясь поскорей заговорить о другом. – Я пойду, но Биггер не нрав. Зачем он ругался?

– А почему ты сразу не сказал? – спросил Биггер. Его злоба переходила уже в настоящее бешенство. – Доводишь человека до того, что он тебя пришибить готов!

– …Я помогу в этом деле, – продолжал Гэс, как будто не слыша слов Биггера. – Я помогу, как я всегда помогал. Но только имей в виду, Биггер, тебе я подчиняться не собираюсь. Ты трус, и больше ничего. Ты кричишь, что я трушу, чтобы никто не заметил, как ты трусишь сам.

Биггер рванулся к нему, но Джек бросился между ними, а Джо схватил Гэса за локоть и отвел его в сторону.

– Кто тебя просит подчиняться? – сказал Биггер. – Очень мне нужно, чтобы мне подчинялся такой сопляк, как ты?

– Эй, ребята, хватит вам лаяться! – крикнул Док.

Они молча стояли вокруг биллиарда. Биггер, не отводя глаз, следил, как Гэс вставил свой кий на место, отряхнул мел с брюк и не торопясь отошел на несколько шагов. Что-то жгло Биггера внутри, зыбкое черное облако на мгновение застлало ему глаза, потом пропало. Бессвязные картины, точно песчаный вихрь, сухой и быстрый, проносились в его голове. Можно нырнуть Гэса ножом; можно избить его; можно вывернуть ему руки в плечах; можно дать ему подножку, чтоб он ткнулся носом в землю. Можно по-разному причинить Гэсу боль за все, что пришлось из-за него испытать.

– Идем, Джо, – сказал Гэс.

– Куда?

– Так, пошатаемся.

– Пошли.

– Так как же? – спросил Джек. – Встретимся в три, здесь?

– Ну да, – сказал Биггер. – Ведь мы же решили.

– В три я буду, – сказал Гэс не оборачиваясь.

Когда Гэс и Джо ушли, Биггер сел и почувствовал, как холодный пот выступает у него на коже. План выработан, и теперь нужно приводить его в действие. Он заскрежетал зубами: перед глазами у пего все еще стоял Гэс, притворяющий за собой дверь. Можно было выхватить из стойки кий, размахнуться и стукнуть Гэса по голове, так чтоб во всем теле отдался треск его черных костей под тяжестью сухого дерева. Внутри у него по-прежнему сжималось что-то, и он знал, что так будет, пока не дойдет до дела, пока они не очутятся в лавке, у ящика с выручкой.

– Что-то вы с Гэсом никак не поладите, – сказал Джек, покачивая головой.

Биггер обернулся и посмотрел на Джека: он забыл, что Джек еще здесь.

– Сволочь он, предатель черномазый, – сказал Биггер.

– Он не предатель, – сказал Джек.

– Он трус, – сказал Биггер. – Чтоб его подготовить к делу, нужно заставить его перетрусить вдвойне. Нужно, чтобы он больше боялся того, что с ним будет, если он не пойдет, чем того, что с ним будет, если он пойдет.

– Если мы решили сегодня идти к Блюму, надо бросить эту грызню, – сказал Джек. – У нас ведь дело впереди, серьезное дело.

– Да, да. Верно. Я знаю, – сказал Биггер.

Биггер чувствовал острую потребность скрыть нервное напряжение, все сильнее овладевавшее им; если он не сумеет освободиться, оно одолеет его. Нужна была встряска, достаточно крепкая, чтобы отвлечь внимание и дать выход накопившейся энергии. Хорошо бы побегать. Или послушать танцевальную музыку. Или посмеяться, пошутить. Или почитать детективный журнал. Или сходить в кино. Или побыть с Бесси. Все утро он прятался за своей завесой равнодушия и злобно огрызался на все, что могло побудить его расстаться с ней. Но теперь он попался; мысль о налете на Блюма и стычка с Гэсом выманили его из прикрытия, и его самообладание исчезло. Вернуть уверенность можно было только действием, яростным и упорным, которое помогло бы забыть. Таков был ритм его жизни: от равнодушия к ярости; от рассеянной задумчивости к порывам напряженного желания; от покоя к гневным вспышкам – точно смена приливов и отливов, вызванная далекой невидимой силой. Эти внезапные переходы были ому так же необходимы, как пища. Он был похож на те странные растения, что распускаются днем и никнут ночью; но никто не видел ни солнца, под которым он расцветал, ни холодной ночной мглы, от которой он замирал и съеживался. Это было его собственное солнце и его собственная мгла, заключенные в нем самом. Он говорил об этой своей черте с оттенком мрачной хвастливости и гордился, когда ему самому приходилось страдать от нее. Такой уж он есть, говорил он; и ничего с этим не поделаешь, добавлял он, покачивая головой. Эта угрюмая неподвижность и следовавшая за ней бурная жажда действия были причиной тому, что Джек, Гэс и Джо ненавидели и боялись его не меньше, чем он сам себя ненавидел и боялся.

– Куда пойдем? – спросил Джек. – Надоело торчать на одном месте.

– Пошатаемся по улицам, – сказал Биггер.

Они пошли к выходу. На пороге Биггер остановился и обвел биллиардную хмурым, враждебным взглядом, губы его решительно сжались.

– Уходите? – спросил Док, не поворачивая головы.

– Уходим, – сказал Биггер.

– Мы еще вернемся, – сказал Джек.

Они шли по улице, освещенной утренним солнцем. На перекрестках они останавливались, пропуская встречные машины: не из страха попасть под колеса, а просто потому, что некуда было спешить. Они дошли до Южного Парквэя, держа в зубах только что закуренные сигареты.

– Мне в кино хочется, – сказал Биггер.

– В «Рогале» опять идет «Торговец Хорн». Сейчас много старых картин показывают.

– Сколько там стоит билет?

– Двадцать центов.

– Ладно. Пойдем посмотрим.

Они прошли еще шесть кварталов, молча шагая рядом. Когда они очутились на углу Южного Парквэя и Сорок седьмой улицы, было ровно двенадцать. «Регаль» только что открылся. Биггер помешкал в вестибюле, разглядывая пестрые плакаты, а Джек отправился в кассу. Объявлены были две картины в один сеанс; плакаты к первой, «Ветренице», изображали белых мужчину и женщину, которые купались, нежились на пляже или танцевали в ночных клубах; на плакатах ко второй, «Торговец Хорн», чернокожие дикари плясали на фоне первобытных джунглей. Биггер обернулся и увидел за собой Джека.

– Идем. Сейчас начало, – сказал Джек.

– Идем.

Он пошел за Джеком в зал, где уже был погашен свет. После яркого солнца глаза приятно отдыхали в полутьме. Сеанс еще не начался; он поглубже вжался в кресло и стал слушать фонолу, исходившую ноющей, тоскливой мелодией, которая навязчиво отдавалась у него внутри. Но ему не сиделось, он все время ворочался, оглядывался, как будто подозревая, что кто-то исподтишка следит за ним. Фонола заиграла громче, потом почти совсем стихла.

– Как ты думаешь, сойдет благополучно у Блюма? – спросил он хрипловатым голосом, в котором слышалась тревога.

– Понятно, – сказал Джек, но его голос тоже звучал неуверенно.

– Все равно, по мне, лучше сесть в тюрьму, чем браться за эту работу от Бюро, – сказал Биггер.

– Почему в тюрьму? Увидишь, все сойдет отлично.

– Думаешь?

– Уверен.

– А впрочем, наплевать.

– Давай лучше думать про то, как мы это сделаем, а не про то, что нас поймают.

– Ты боишься?

– Нет. А ты?

– Ничуть!

Они помолчали, слушая фонолу. Мелодия замерла на долгой, вибрирующей ноте. Потом потянулась опять тихими, чуть слышными стонами.

– Пожалуй, в этот раз надо взять с собой револьверы, – сказал Биггер.

– Возьмем. Но только будем осторожны. Чтобы обошлось без убийства.

– Ну, понятно. Просто в этот раз с револьвером как-то спокойнее.

– Черт, я бы хотел, чтоб уже было три часа. Чтоб уже это кончилось.

– Я тоже.

Фонола смолкла, вздыхая, и экран вспыхнул ритмическим бегом теней. Сначала шла короткая хроника, которую Биггер смотрел без особого интереса. Потом началась «Ветреница». Замелькали бары, дансинги, пляжи, площадки для гольфа и игорные залы, в которых богатая белая молодая женщина назначала свидания любовнику, в то время как ее муж-миллионер занимался делами на своей гигантской бумажной фабрике. Биггер толкал Джека локтем в бок каждый раз, когда легкомысленной миллионерше особенно ловко удавалось провести мужа и скрыть от него, где она была и что делала.

– Здорово она его обставляет, а? – сказал Биггер.

– Еще бы. Он думает только о деньгах, вот и не видит, что у него под носом делается, – сказал Джек. – Уж эти богатые дамочки!

– Известно. А она ничего штучка, ей-богу, – сказал Биггер. – Слушай, а может, я, если пойду на это место, попаду вот к таким, а? Может, придется их возить на машине…

– Наверняка даже, – сказал Джек. – Дурак ты: понятно, иди. Мало ли что может быть. У меня мать ходила поденно к одним богатым белым, так ты б послушал, что только она про них рассказывала…

– А что? – живо спросил Биггер.

– Говорит, эти белые барыни с кем хочешь готовы лечь в постель, хоть со стриженым пуделем. Бывает, что даже с шоферами путаются. Смотри, может, у тебя там столько дела будет, что не справишься, так ты тогда меня зови на подмогу…

Они засмеялись. Картина между тем продолжалась. На экране появился зал ночного клуба, переполненный кружащимися парами, и послышались звуки джаза. Молодая миллионерша танцевала со своим любовником и улыбалась ему.

– Хотел бы я разок попасть в такое место, – вслух подумал Биггер. – Просто попробовать.

– Дурак, да там бы все разбежались от одного твоего вида, – сказал Джек. – Подумали бы, что это горилла удрала из зоологического сада и нарядилась в смокинг.

Они нагнули головы и долго хохотали, не пытаясь сдерживаться. Когда Биггер наконец выпрямился и посмотрел на экран, рослый лакей подавал молодой миллионерше и ее любовнику какой-то напиток в высоких хрустальных бокалах.

– У таких, верно, и матрасы набиты долларовыми бумажками, – сказал Биггер.

– Знаешь, им даже не приходится ворочаться во сне, – сказал Джек. – Ночью у постели стоит лакей и, как услышит, что барин вздохнул, так сейчас же легонько его на другой бок и перекатывает…

Они опять засмеялись, но сразу смолкли. Танцевальная музыка вдруг сменилась низким рокочущим тремоло, и миллионерша повернулась и стала смотреть на дверь зала, откуда слышались крик и шум.

– Держу пари, что это муж идет, – сказал Джек.

– Факт, – сказал Биггер.

Какой-то молодой человек, растрепанный, с блуждающими глазами, стал проталкиваться сквозь толпу лакеев и танцующих.

– Сумасшедший какой-то, что ли, – сказал Джек.

– Чего ему здесь надо? – спросил Биггер, как будто его лично оскорбило вторжение беспокойного незнакомца.

– А черт его знает, – пробормотал Джек, озабоченно глядя на экран.

Биггер увидел, как растрепанный человек увернулся от лакеев и побежал прямо к столику молодой миллионерши. Музыка оборвалась, кавалеры и дамы в панике разбежались по углам. Послышались крики: «Держите его! Хватайте его!» Растрепанный молодой человек остановился в нескольких шагах от столика, засунул руку за борт пиджака и вытащил какой-то черный предмет. Раздались пронзительные возгласы: «У него бомба! Держите его!» Биггер увидел, как любовник миллионерши одним прыжком очутился на середине зала, высоко вскинул руки и поймал бомбу на лету, после того как растрепанный человек ее бросил. Миллионерша упала в обморок, а любовник вышвырнул бомбу в окно, разбив при этом два стекла. Биггер увидел белую вспышку за окном и услышал оглушительный взрыв. Потом на экране опять появился растрепанный человек, он лежал на полу, и десятка полтора рук его держали. Он услышал, как одна из женщин воскликнула: «Он коммунист!»

– Слушай, Джек!

– Угу?

– Что такое коммунист?

– Коммунист – это красный, что ты, не знаешь?

– Хорошо, ну а что такое «красный»?

– А черт его знает. По-моему, это такие люди, которые живут в России.

– Безумные они все, что ли?

– Да вроде. Ты слушай. Он хотел убить кого-то.

На экране растрепанный человек рыдал, стоя на коленях, и вперемежку с проклятиями стонал: «Я хотел убить его!» Выяснилось, что растрепанный бомбометатель – из левых, он принял любовника миллионерши за ее мужа и хотел его убить.

– Они, видно, не любят богатых, – сказал Джек.

– Еще бы, – сказал Биггер. – Про них только и слышно – то хотели убить кого-то, то взрыв устроить.

Кадры быстро сменялись, и теперь молодая миллионерша в приливе раскаяния говорила своему любовнику, что она благодарна ему за спасение ей жизни, но то, что произошло, заставило ее понять, что она нужна мужу. Что, если б это был он? – жалобно восклицала она.

– Она вернется к своему старику, – сказал Биггер.

– Ну да, – сказал Джек. – Надо же им поцеловаться в конце.

Биггер увидел машину, в которой молодая миллионерша спешила домой к мужу. После долгих объятий и поцелуев они поклялись простить друг друга и никогда больше не расставаться.

– Как ты думаешь, на самом деле так бывает? – спросил Биггер, полный мыслей о жизни, которую он никогда не видал.

– Понятно. У богатых вот так и бывает, – сказал Джек.

– Интересно, этот тип, у которого я буду работать, тоже такой богатый? – спросил Биггер.

– Может быть, – сказал Джек.

– Черт! Что-то мне захотелось пойти на эту работу, – сказал Биггер.

– А ты иди. Мало ли что может случиться.

Они засмеялись. Биггер повернулся к экрану, но не видел, что там происходит. Он по-новому, с особым возбуждением думал о своей будущей работе. Правда ли все то, что он слышал о богатых белых? Похожи ли его будущие хозяева на тех людей, которых он видел в фильме? Если да, то он все это увидит вблизи, изнутри, так сказать, узнает всю подноготную. На экране замелькали первые кадры «Торговца Хорна», и он увидел голых черных мужчин и женщин, извивающихся в бешеной пляске, и услышал глухой стук тамтама, но африканское празднество расплывалось перед его глазами, уступая место образам белых мужчин и женщин в черных и белых костюмах, которые смеялись, разговаривали, пели и танцевали. Это были умные люди: они умели загребать деньги, целые кучи денег. Может быть, если он у них станет работать, случится что-нибудь неожиданное и часть этих денег достанется ему? Он присмотрится, как они делают это. Ведь это просто такая игра, и белые умеют играть в нее. А потом богатые белые не так плохо относятся к неграм; это бедные белые их ненавидят. Они потому ненавидят негров, что не сумели тоже нахапать денег. Мать всегда говорила ему, что богатые белые предпочитают негров бедным белым. Он подумал, что, если б он был бедным белым и не сумел нахапать денег, его стоило бы повесить. Бедные белые – дураки. Только богатые белые умны, и они знают, как обходиться с людьми. Он вспомнил историю, которую ему кто-то рассказывал, про шофера-негра, который женился на богатой белой девушке, и родители девушки дали им много денег и спровадили их за границу.

Да, этим местом у Долтонов швыряться не стоит. Может быть, мистер Долтон – миллионер. Может быть, у него есть дочка, у которой горячая кровь, может быть, она любит сорить деньгами, и когда-нибудь ей захочется прокатиться на Южную сторону, посмотреть, что там есть интересного. А может быть, у нее есть тайная любовь, и он один будет знать об этом, так как ему придется возить ее на свидания; и она даст ему много денег, чтобы он молчал.

Какой же он дурак – затеять грабеж у Блюма как раз тогда, когда представился случай получить хорошую работу. Как он раньше не подумал об этом! Зачем рисковать попусту, когда есть столько других шансов, верных шансов. Сорвется что-нибудь – и он потеряет работу, а может быть, еще и в тюрьму угодит. В конце концов, очень ему нужно грабить эту лавку. Он нахмурился в темноте зала, прислушиваясь к грохоту тамтама и выкрикам черных людей, бешено пляшущих на воле. Черных людей, которые живут на родной земле, в знакомом и понятном мире, не зная напряжения и страха.

– Идем, Биггер, – сказал Джек. – Пора.

– Мм…

– Без двадцати три.

Он встал и двинулся в темноте между рядами, ступая по невидимому мягкому ковру. Он почти не видел картины, но ему было все равно. Когда он вышел в фойе, он вспомнил о Гэсе и о Блюме, и сейчас же у него снова сжалось внутри.

– Шикарная картина, верно?

– Да, уж это настоящий боевик, – сказал Биггер.

Он быстро шагал рядом с Джеком, пока они не дошли до Тридцать девятой улицы.

– Надо все-таки захватить револьверы, – сказал Биггер.

– Захватим.

– У нас еще есть пятнадцать минут.

– Вот и порядок.

– Пока.

Он шел домой, чувствуя, как растет в нем страх. Дойдя до своего подъезда, он остановился в нерешительности. Он не хотел грабить Блюма: он боялся. Но теперь выхода уже не было. Он бесшумно поднялся по лестнице и вставил ключ в замок; дверь тихо открылась, и он услышал пение матери за занавеской.

Он на цыпочках вошел в комнату, приподнял свой матрас у изголовья, вытащил револьвер и сунул его за пазуху. Только он взялся за ручку двери, мать перестала петь.

– Это ты, Биггер?

Он выскочил на площадку, хлопнул дверью и бегом спустился по лестнице. Не останавливаясь, пробежал через коридор и, распахнув дверь парадного, очутился на улице. Жгучий ком, от которого было тесно под ложечкой и в груди, все разрастался и тяжелел. Он стал дышать ртом. Он дошел до биллиардной Дока, остановился у двери и заглянул. Джек и Джо играли на биллиарде, который стоял последним, в глубине комнаты. Гэса не было. Напряжение, сковывавшее его, слегка ослабло, и он проглотил слюну. Он оглянулся на улицу, посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую: прохожих было мало, и полисмена нигде не было видно. Часы в витрине напротив показывали без двенадцати три. Значит, так, надо входить. Он поднял левую руку и медленным, долгим движением вытер пот со лба. Он постоял еще минуту, потом вошел и твердым шагом направился к последнему биллиарду. Он не заговаривал с Джеком и с Джо, и они тоже молчали. Дрожащими пальцами он вынул сигарету, закурил и стал смотреть, как отполированные шары катались и стукались на зеленом суконном поле, отталкивались от упругих бортов и падали в лузы. Он почувствовал, что должен сказать что-нибудь и тем остановить растущее стеснение в груди. Резким движением он швырнул сигарету в плевательницу и, выпустив из своих черных ноздрей две параллельные струйки синего дыма, крикнул хрипло:

– Джек, пари на двадцать пенсов, что ты промажешь!

Джек не ответил. Шар прокатился по прямой через весь биллиард и лег в угловую лузу.

– Вот и проиграл, – сказал Джек.

– Нет, теперь поздно, – сказал Биггер. – Ты не принял пари, значит, ты проиграл.

Он говорил не глядя. Все его тело томилось по острому ощущению, достаточно сильному и властному, чтобы нарушить сковавший его столбняк. До трех часов оставалось только десять минут, а Гэса все не было. Если Гэс еще задержится, будет поздно. И Гэс это знал. Если идти на такое дело, ясно, что надо покончить с ним раньше, чем хозяйки начнут выходить за покупками к ужину, и воспользоваться тем временем, когда полисмен находится на другом конце квартала.

– Вот сволочь! – сказал Биггер. – Я так и знал!

– Придет сейчас, – сказал Джек.

– Ох, так бы, кажется, и вырезал его подлое сердце из груди, – сказал Биггер, играя ножом в кармане.

– Может быть, он за какой-нибудь девчонкой увязался, – сказал Джо.

– Он просто трусит, – сказал Биггер. – Боится грабить белого лавочника.

Шары на биллиарде стучали. Джек стал натирать свой кий мелом, и скребущий звук заставил Биггера до боли стиснуть зубы. Он не выносил этого звука: у пего являлось такое ощущение, как будто он что-то режет ножом.

– Если из-за него у нас сорвется, я его так отделаю, что он долго помнить будет, – сказал Биггер. – Какого дьявола он опаздывает? Нельзя опаздывать, это плохая примета. Посмотрите на настоящих ребят. Слыхали, чтоб они когда-нибудь опаздывали? Они работают как часы!

– Гэс не хуже других, – сказал Джо. – Он никогда от нас не отстает.

– Да ну, заткни свою плевательницу, – сказал Биггер.

– Опять ты начинаешь, Биггер, – сказал Джо. – Гэс только сегодня утром про это говорил. Слишком уж ты беснуешься, когда нужно дело делать…

– Кто, я беснуюсь? – сказал Биггер.

– Не выйдет сегодня, сделаем завтра, – сказал Джек.

– Завтра воскресенье, болван!

– Биггер, ну тебя к чертям в самом деле. Чего ты орешь? – сказал Джек вполголоса.

Биггер посмотрел на Джека долгим, испытующим взглядом, потом скривил рот и отвернулся.

– Правда, ты бы еще на улицу вышел кричать про наши дела, – добавил Джек более миролюбивым тоном.

Биггер подошел к большому зеркальному окну и стал смотреть на улицу. Вдруг его замутило. В конце квартала показался Гэс. Все мышцы у него напряглись. Он понял, что сейчас что-нибудь сделает Гэсу, он только еще не знал что. Гэс подходил ближе, слышно было, как он насвистывает: «Ах, ах, сломалась карусель…» Дверь распахнулась.

– Здорово, Биггер, – сказал Гэс.

Биггер не ответил. Гэс прошел мимо него, направляясь к последнему биллиарду. Биггер изогнулся и с силой пнул его сзади ногой. Гэс рухнул сразу, лицом вперед. Тогда, со странным выражением в глазах – видно было, что он смотрит и на Гэса, лежащего на полу, и на Джека и Джо у последнего биллиарда, и на Дока, который медленно обводил их всех почти веселым беглым взглядом, – Биггер засмеялся, сначала тихонько, потом громче, сильнее, истерически, точно в горле у него, булькая, кипела вода и стремилась выплеснуться наружу. Гэс поднялся на ноги и стоял неподвижно, рот его был полуоткрыт, глаза стали совсем черные от ненависти.

– Потише там, ребята, – сказал Док, выглянув из-за своей стойки и сейчас же прячась снова.

– Ты зачем меня ударил? – спросил Гэс.

– Захотел и ударил, – ответил Биггер.

Гэс посмотрел на Биггера исподлобья. Джо и Джек оперлись на свои кии и молча наблюдали.

– Ох и отделаю я тебя как-нибудь на днях, – пригрозил Гэс.

– А ну повтори, что ты сказал, – крикнул Биггер.

Док, смеясь, выпрямился и кивнул Биггеру:

– Отстань от парнишки, Биггер.

Гэс повернулся и пошел к крайнему биллиарду. Биггер одним прыжком нагнал его и ухватил за ворот:

– Я тебе сказал, повтори!

– Хватит, Биггер! – сдавленно прохрипел Гэс, падая на колени.

– Ты мне не указывай, хватит или не хватит!

Какой-то мускул в нем спружинил, и он увидел свой кулак, опустившийся на голову Гэса; он ударил, прежде чем осознал это.

– Не бей его, – сказал Джек.

– Я убью его, – сказал Биггер сквозь зубы и, потянув за воротник, еще сильнее сдавил Гэсу горло.

– Ну… ну… пусти, – хрипел Гэс, силясь высвободиться.

– А ты вырвись, – сказал Биггер, крепче сжимая пальцы.

Гэс стоял на коленях и не шевелился. Вдруг, точно лопнула тетива на туго натянутом луке, он вскочил, вывернулся из рук Биггера и бросился бежать. Биггера качнуло к стене, на миг у него прервалось дыхание. Но тотчас же его рука сделала быстрое, никем не замеченное движение; блеснуло лезвие ножа. Он подался вперед, гибко, как кидающийся на добычу зверь, выбросил левую ногу, и Гэс, споткнувшись, полетел на пол. Гэс попытался встать, по Биггер уже сидел на нем верхом, держа в руке раскрытый нож.

– Вставай! Вставай, я тебе сейчас глотку перережу!

Гэс лежал и не шевелился.

– Ну ладно, Биггер, – сказал Гэс, сдаваясь. – Пусти.

– Ты что, смеяться надо мной вздумал?

– Нет, – сказал Гэс, едва разжимая губы.

– Счастье твое, если нет, – сказал Биггер.

Выражение его лица смягчилось немного, и свирепый блеск в налитых кровью глазах погас. Но он все еще не двигался и не закрывал ножа. Наконец он поднялся на ноги.

– Вставай! – сказал он.

– Биггер!

– Хочешь, чтоб я тебе перерезал глотку?

Он опять наклонился и приставил нож к шее Гэса. Гэс не шевелился, и его большие черные глаза глядели умоляюще. Биггер не был удовлетворен; напряжение уже снова стягивало его мышцы.

– Вставай! Больше просить не буду!

Гэс медленно поднялся. Биггер поднес обнаженное лезвие к самым губам Гэса.

– На, оближи, – сказал Биггер. Во всем теле у него кололо от возбуждения.

У Гэса глаза наполнились слезами.

– Оближи, говорю! Ты думаешь, я с тобой в игрушки играю?

Гэс огляделся по сторонам, не поворачивая головы, только водя глазами в немой мольбе о помощи. Но никто не двигался с места. Биггер медленно заносил левую руку, сжатую в кулак. Губы Гэса протянулись к ножу, он высунул язык и дотронулся до лезвия. Губы Гэса дрожали, и по щекам текли слезы.

– Хо-хо-хо-хо-хо! – засмеялся Док.

– Да оставь его, Биггер, – крикнул Джек.

Биггер смотрел на Гэса, и губы у него кривились нехорошей усмешкой.

– Слушай, Биггер, ты уже его достаточно напугал, – сказал Док.

Биггер не отвечал. Свирепый блеск вновь появился в его глазах: у него рождалась новая мысль.

– Руки вверх, ну, живо! – скомандовал он.

Гэс проглотил слюну и высоко вытянул руки вверх по стене.

– Оставь его, Биггер, – нерешительно окликнул Джо.

– Не вмешивайся, – сказал Биггер.

Он засунул острие ножа Гэсу за пазуху и всей рукой описал дугу, словно вырезал круг.

– Хочешь, я тебе сейчас пуп вырежу?

Гэс не отвечал. Пот катился у него но вискам. Нижняя губа отвисла.

– Подбери губы, слюнтяй!

Гэс не шевельнул ни одним мускулом. Биггер сильнее нажал ножом на живот.

– Биггер! – хрипло выдохнул Гэс.

– Закрой рот!

Гэс закрыл рот. Док захохотал. Джек и Джо тоже захохотали. Тогда Биггер отступил на шаг и взглянул на Гэса с усмешкой.

– Ах ты, шут гороховый, – сказал он. – Опусти руки и садись на этот стул. – Он подождал, пока Гэс сел. – Другой раз будешь знать, как опаздывать.

– Еще не поздно, Биггер. Мы успеем…

– Заткнись! Уже поздно! – повелительно перебил Биггер.

Биггер повернулся, чтобы уйти, но, услышав резкий шорох за спиной, остановился. Гэс вскочил на ноги, схватил с биллиарда шар и, не то всхлипнув, не то выругавшись, швырнул в него. Биггер успел заслонить лицо, и удар пришелся ему в кисть руки. Он зажмурил глаза, когда шар мелькнул перед ним в воздухе, а когда он открыл их, то увидел, что Гэс бежит к внутренней двери, и в ту же секунду услышал, как шар упал и покатился по полу. Острая боль пронизала руку. Он бросился вперед, рыча:

– А, сукин сын!

Он споткнулся о кий, валявшийся на полу, и упал.

– Ну, Биггер, может, хватит? – сказал Док смеясь.

Джек и Джо тоже смеялись. Биггер встал и обернулся к ним, придерживая ушибленную руку. Глаза его покраснели, взгляд был полон безмолвной ненависти.

– Перестаньте гоготать, – сказал он.

– Не сходи с ума, парень, – сказал Док.

– Перестаньте гоготать, – повторил Биггер, доставая из кармана нож.

– Смотри ты у меня, – предостерег его Док.

– Биггер, Биггер, – сказал Джек, пятясь к внутренней двери.

– Теперь уж ты все испортил, – сказал Джо. – Да тебе, верно, того и надо было.

– К дьяволу! – закричал Биггер, заглушая голос Джо.

Док полез под стойку, и, когда поднялся, в руке у него было зажато что-то, чего он не показывал. Он стоял и смеялся. У Биггера в углах рта показалась пена. Он шагнул к биллиарду, не сводя глаз с Дока. Широкими размашистыми движениями он принялся резать зеленое сукно. При этом он все время смотрел Доку в лицо.

– Ах ты, зараза! – крикнул Док. – Пристрелить бы тебя на месте, честное слово! Убирайся вон, пока я полисмена не позвал.

Биггер не торопясь, медленно пошел к выходу, глядя на Дока и сжимая в руке открытый нож. На пороге он оглянулся. Джека и Джо уже не было в комнате.

– Сейчас же убирайся! – сказал Док и показал ему револьвер.

– А что, не нравится? – спросил Биггер.

– Убирайся, пока я тебя не пристрелил, слышишь! – сказал Док. – И чтоб духу твоего здесь больше не было!

Док сердился, и Биггер струсил. Он закрыл свой нож, положил его в карман и вышел на улицу. Яркое солнце заставило его зажмуриться, все в нем было напряжено до того, что он с трудом дышал. Пройдя полквартала, он поравнялся с лавкой Блюма; он скосил глаза на витрину и увидал, что покупателей в лавке нет и Блюм сидит один. Да, они успели бы ограбить лавку, даже сейчас еще успели бы. Он обманул Гэса и Джо и Джека. Он пошел дальше. Полисмена нигде не было видно. Да, они легко могли ограбить лавку и убежать. Он надеялся, что его драка с Гэсом заслонила то, что он хотел скрыть. По крайней мере после этой драки он чувствовал себя равным им всем. И Доку тоже. Разве он не изрезал его биллиард и не заставил его взяться за револьвер?

Его томило желание остаться одному, он прошел еще квартал и свернул в переулок. Вдруг он начал смеяться, тихо, судорожно; он остановился и почувствовал что-то влажное, теплое у себя на щеке; и он смахнул это. «Господи, – прошептал он, – я досмеялся до слез». Он тщательно вытер лицо рукавом и минуты две стоял неподвижно, разглядывая тень телефонного столба на мостовой. Потом он сразу выпрямился, перевел дух и пошел дальше. Ладно, хватит! Он споткнулся, попав ногой в выбоину на тротуаре. А, черт! Дойдя до конца переулка, он снова повернул и медленно шагал по залитой солнцем улице, глубоко засунув руки в карманы и угрюмо повесив голову.

Он пришел домой, уселся в кресло у окошка и задумчиво стал смотреть на облака.

– Это ты, Биггер? – окликнула мать из-за занавески.

– Я, – сказал он.

– Зачем это ты приходил недавно и сейчас же опять убежал?

– Ни за чем.

– Смотри, сынок, хоть теперь будь поосторожнее.

– Господи, мама! Оставь ты меня в покое.

Несколько минут он прислушивался к шлепанью белья о стиральную доску, потом рассеянно уставился в окно, вспоминая, какое у него было чувство, когда он дрался с Гэсом в биллиардной. Он был доволен, что через час надо идти договариваться насчет этого места у Долтонов. Товарищи опротивели ему, он знал – то, что случилось сегодня, положило конец его участию в их делах. Точно человек, который с сожалением и без всякой надежды созерцает обрубок ампутированной руки или ноги, он знал, что страх перед белым хозяином лавки побудил его затеять эту драку с Гэсом; он знал лишь каким-то смутным чутьем, не воспринимая этого в форме четкой и ясной мысли. Инстинкт подсказал ему в его смятении, что лучше избить Гэса и сорвать весь план грабежа, чем пойти против белого человека с револьвером в руке. Но он загнал глубоко внутрь это ощущение страха; его воля к жизни зависела от того, удается ли ему скрыть свой страх от своего сознания. Он избил Гэса потому, что Гэс запоздал: такова была версия, которая согласовалась с его чувствами, и он не пытался оправдать себя в собственных глазах или в глазах товарищей. Для этого он их недостаточно высоко ставил; он не считал себя ответственным перед ними за свои поступки, хотя они должны были принимать в задуманном грабеже такое же участие, как он. Это было для него обычно. Сколько он себя помнил, он никогда ни перед кем не чувствовал ответственности. Как только обстоятельства складывались так, что к нему предъявляли какие-то требования, он восставал. Так он жил, он проводил свои дни, стараясь преодолевать или удовлетворять властные стремления, царившие в мире, который внушал ему страх.

В окно было видно, как солнечные лучи догорали над гребнями крыш и на землю легли первые тени сумерек. Время от времени по улице пробегал трамвай. В дальнем углу комнаты шипела заржавелая батарея. Весь день было ясно по-весеннему; но сейчас серые облака медленно затягивали солнце. Зажглись, все разом, уличные фонари, и небо потемнело и придвинулось к крышам.

Он чувствовал под рубашкой металлический холод револьвера, прижатого к голому телу; надо было встать и положить его на место, под матрас. Нет! Пусть останется при нем. Он возьмет его с собой туда, к Долтонам. Ему будет как-то спокойнее, если он его возьмет; он не собирался пускать его в ход, да, в сущности, ему нечего было и бояться, но он испытывал какую-то тревогу и недоверие, ему казалось, что лучше будет взять его с собой. Он идет к белым людям, так пусть и нож и револьвер будут при нем, это поможет ему чувствовать себя равным им, придаст ему сознание своей полноценности. Потом он нашел разумное оправдание этому: чтобы попасть в дом Долтонов, он должен пройти через район, населенный белыми. Правда, за последнее время не было слышно о каких-либо избиениях негров, но это всегда возможно.

Где-то на часах пробило пять. Он вздохнул, встал на ноги, широко зевнул и потянулся изо всех сил, расправляя онемевшее тело. Он снял с вешалки пальто, так как на улице стало холоднее; взял кепку. Он пошел к двери на цыпочках, стараясь выскользнуть незаметно для матери. Но как только он повернул ключ, она окликнула его:

– Биггер!

Он опустил руку и нахмурился:

– Да, мама?

– Ты идешь насчет этой работы?

– Да.

– Что ж ты ничего не поел?

– У меня уже времени нет.

Она подошла к двери, вытирая передником мыльные руки:

– На вот двадцать пять центов, купи себе что-нибудь.

– Ладно.

– И смотри берегись, сынок.

Он вышел и зашагал на юг, к Сорок шестой улице, а потом свернул на восток. Так значит, через несколько минут он увидит, похожи ли эти Долтоны, его будущие хозяева, на тех людей, которых он сегодня видел в кино. Но когда он шел по широким и тихим улицам района белых, эта перспектива показалась ему гораздо менее заманчивой и интригующей, чем утром. Дома, мимо которых он проходил, были высокие, в окнах горел мягкий свет. Улицы были почти пусты, только иногда проносился, мягко шурша шинами, быстроходный автомобиль. Это был чуждый и холодный мир, мир ревниво оберегаемых тайн белых. Покоем, чванством и уверенностью веяло от этих домов. Он дошел до бульвара Дрексель и стал искать номер 4605. Наконец он увидел его и остановился перед высокой черной чугунной оградой, ощущая знакомое стеснение в груди. Все то, что он чувствовал в кино, исчезло, остались только страх и пустота.

Откуда ему войти, с парадного хода или с черного? Странно, что до сих пор он не думал об этом. А, черт! Он прошел всю длину чугунной ограды, рассчитывая увидеть дорожку, ведущую к заднему крыльцу. Но такой дорожки не было. Кроме главного входа, был еще только подъезд для машин, но ворота были на замке. Что, если полисмен увидит, как он слоняется взад и вперед по улице, где живут белые? Подумают, что он замышляет грабеж или изнасилование. Он разозлился: на кой черт ему вообще понадобилось приходить сюда? Оставался бы дома, среди своих, и не знал бы этого страха и ненависти. Это чужой мир, и глупо было думать, что ему может понравиться тут. Он стоял посреди тротуара, крепко стиснув зубы, ему хотелось ударить кого-нибудь кулаком. А, чер-рт… Придется идти с парадного хода, больше делать нечего. Не убьют же его, даже если это и не полагается; в крайнем случае не возьмут, вот и все.

Он робко откинул засов на калитке и пошел к лому. У крыльца он помедлил, ожидая, что вот-вот кто-нибудь закричит на него. Но все было тихо. Может быть, никого дома нет? Он поднялся по ступеням и увидел сбоку у двери небольшую нишу и в ней кнопку звонка, освещенного маленькой лампочкой. Он нажал на кнопку и вздрогнул, услышав за дверью негромкий, но звучный удар гонга. Может быть, он слишком сильно нажал? Ладно, что в самом деле! Нельзя быть таким дураком; он выпрямился, стараясь побороть болезненное напряжение в теле, и ждал. Ручка двери повернулась. Дверь отворилась. Он увидел белое лицо. На пороге стояла женщина.

– Здравствуйте!

– Да, мэм, – сказал он.

– Вам кто нужен?

– Мне… мне… мне нужен мистер Долтон.

– Ваша фамилия Томас?

– Да, мэм.

– Войдите.

Он медленно, боком стал подвигаться к двери, но вдруг остановился. Женщина была так близко, что он видел даже крошечную родинку над ее верхней губой. Он затаил дыхание. В дверях оставалось слишком мало места, чтоб он мог пройти, не задев ее.

– Что же вы, входите, – сказала женщина.

– Да, мэм, – прошептал он.

Он протиснулся мимо нее и нерешительно остановился в просторном светлом холле.

– Идите за мной, – сказала она.

С кепкой в руке, вытянув шею, он пошел за ней по коридору, устланному ковром, таким пушистым и мягким, что ему при каждом шаге казалось, будто у пего увязает нога. Они вошли в неярко освещенную комнату.

– Посидите здесь, – сказала она. – Я скажу мистеру Долтону, что вы пришли, он сейчас к вам выйдет.

– Да, мэм.

Он сел и взглянул на женщину, она пристально смотрела на него, и он в замешательстве отвел глаза. Он был доволен, когда она вышла. Дура старая! И чего уставилась, как будто какое-то чудо увидела. Кажется, такой же человек, как и она… Он вдруг почувствовал, что ему очень неудобно сидеть, и обнаружил, что сидит на самом кончике кресла. Он приподнялся и хотел сесть поглубже, но сразу провалился куда-то, и ему показалось, что кресло сломалось под ним. Он в страхе привскочил, потом, сообразив, в чем дело, осторожно уселся снова. Он огляделся по сторонам: комнату наполнял мягкий свет, непонятно откуда идущий. Он поискал глазами лампу, но не увидел ни одной. Ничего подобного он не ожидал, он не думал, что этот мир окажется настолько непохожим на тот, в котором он жил, так смутит его. На стенах висело несколько картин, он попытался разобрать, что на них изображено, но не мог. Ему хотелось разглядеть их получше, но он не решался. Потом он прислушался: откуда-то доносились слабые звуки рояля. Он сидел в доме белого человека, вокруг него горели невидимые лампы, непонятные предметы дразнили его, ему было не по себе, и он злился.

– Отлично. Идите сюда.

Он вздрогнул, услышав мужской голос.

– Сэр?

– Идите сюда.

Он хотел встать, по не рассчитал глубины кресла и боком шлепнулся обратно. Тогда он ухватился за ручки кресла, с усилием поднялся на ноги и увидел перед собой высокого, седого, худощавого человека, державшего в руках листок бумаги. Человек смотрел на него с веселой улыбкой, от которой каждый кусочек его черного тела вдруг стал чувствительным.

– Томас? – спросил человек. – Биггер Томас?

– Да, сэр, – ответил он шепотом, он не выговорил этих слов, а только услышал, как они сами собой сорвались с его губ.

– Идите сюда.

Следуя за высоким человеком, он вышел из комнаты и пошел по коридору. Вдруг тот круто остановился. Биггер, растерявшись, остановился тоже и увидел, что навстречу им приближается высокая тонкая белая женщина, она шла медленно, расставив руки и слегка прикасаясь пальцами к стенам коридора. Биггер отступил, чтобы дать ей пройти. Ее лицо и волосы были совершенно белые; она покачалась ему похожей на привидение. Высокий человек бережно взял ее за локоть и придержал. Биггер увидел, что она немолода и глаза у нес серые и будто каменные.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил высокий человек.

– Хорошо, – ответила она.

– А где Пегги?

– Готовит обед. Я себя хорошо чувствую, Генри.

– Ты напрасно ходишь так, одна. Когда возвращается миссис Паттерсон? – спросил высокий человек.

– В понедельник. Но Мэри дома. Ты не беспокойся, я совсем хорошо себя чувствую. Здесь кто-то есть?

– Да. Это шофер, о котором писали из Бюро.

– В Бюро очень хотят, чтобы вы поступили к нам на службу, – сказала женщина. Она говорила, не поворачивая ни головы, ни плеч, но по тону ее Биггер понял, что она обращается к нему. – Надеюсь, вам у нас понравится.

– Да, мэм, – едва слышно прошептал Биггер и сейчас же подумал: надо ли было вообще отвечать?

– Сколько классов вы кончили?

– Четыре, мэм.

– Мне кажется, целесообразно было бы сейчас же ввести его в новую среду, чтобы он акклиматизировался, – сказала женщина, и по ее тону было ясно, что теперь она обращается к высокому человеку.

– Это и завтра не поздно, – нерешительно ответил тот.

– Здесь очень важно, чтобы доверие к окружающей среде возникло из непосредственных впечатлений, – сказала женщина. – Судя по характеристике, которую нам прислало Бюро, мы должны стремиться сразу создать атмосферу доверия…

– Но это что-то уж очень внезапно, – сказал высокий человек.

Биггер слушал, растерянно моргая глазами. Смысл длинных необычных слов, которые они произносили, ускользал от пего, это был чужой язык. По их тону он догадывался, что они спорят о чем-то, относящемся к нему, но не мог понять, о чем именно. От этого ему было тревожно и неловко, как будто его окружало что-то, что он чувствовал, но не мог видеть. Он вдруг точно ослеп.

– А все-таки можно попробовать, – сказала женщина.

– Да, конечно. Посмотрим. Посмотрим, – ответил высокий человек.

Он отпустил руку женщины, и она пошла дальше медленным шагом, едва касаясь своими длинными белыми пальцами стен. За женщиной, бесшумно ступая мягкими лапами, следовала по пятам большая белая кошка. «Да она слепая!» – изумленно подумал Биггер.

– Пойдемте. Вот сюда, – сказал высокий человек.

– Да, сэр.

Его беспокоило, видел ли высокий человек, как он смотрел на женщину. Тут надо быть осторожным… Столько непонятного кругом. Он вошел в дверь, которую ему указали.

– Садитесь.

– Да, сэр, – сказал он, садясь.

– Эта дама – миссис Долтон, – сказал высокий человек. – Она слепая.

– Да, сэр.

– Она принимает большое участие в неграх.

– Да, сэр, – прошептал Биггер. Ему приходилось делать сознательные усилия, чтобы дышать; он облизывал губы и нервно теребил свою кепку.

– Ну вот, а я – мистер Долтон.

– Да, сэр.

– Скажите, нравится вам работа шофера?

– О да, сэр.

– А бумагу вы принесли?

– Сэр?

– Разве в Бюро вам не дали записки ко мне?

– Да, да, сэр!

Он совсем забыл про эту бумагу. Он встал, чтобы достать ее из кармана, и уронил при этом на пол кепку. На мгновение он застыл, не зная, что ему делать: поднять ли кепку и потом уже искать бумагу или раньше найти бумагу, а потом поднять кепку. В конце концов он решил поднять кепку.

– Положите кепку сюда, – сказал мистер Долтон, указывая на угол письменного стола.

– Да, сэр.

Вдруг он замер, белая кошка, задев его, прыгнула прямо на стол, уселась там, глядя на него большими прозрачными глазами, и жалобно замяукала.

– Ты что, Кэт? – спросил мистер Долтон и с улыбкой погладил ее пушистую спину. Потом он обернулся к Биггеру. – Ну что, не нашли?

– Нет, сэр. Но она где-нибудь есть.

Он ненавидел себя в эту минуту. Зачем он так чувствует и так делает? Ему хотелось протянуть руку и уничтожить этого белого человека, который заставляет его чувствовать так. Или уничтожить самого себя. С тех пор как он вошел в этот дом, он ни разу не поднял глаз до уровня лица мистера Долтона. Он стоял, чуть подогнув колени, чуть приоткрыв рот, ссутулив плечи; когда он смотрел на что-нибудь, его взгляд скользил только по поверхности вещей. В нем жило какое-то органическое убеждение, что именно таким его желают видеть белые люди; никто никогда не говорил ему об этом, но их тон, вся их манера заставила его почувствовать, что это так. Он положил кепку на указанное место и заметил, что мистер Долтон следит за ним. Может быть, он делает не то, что надо? А, черт! Он неловко шарил в карманах, отыскивая бумагу. Она все не находилась, и он почувствовал, что надо сказать что-нибудь в оправдание задержки.

– Я ее положил вот сюда, в жилетный карман, – пробормотал он.

– Ничего, не торопитесь.

– Вот она!

Он вытащил бумагу. Она была измята и запачкана. Судорожным движением он разгладил ее и протянул мистеру Долтону, держа за самый кончик.

– Ну вот и отлично, – сказал мистер Долтон. – Покажите-ка, что они написали. Вы живете на Индиана-авеню, 3721?

– Да, сэр.

Мистер Долтон помолчал, нахмурился и поднял глаза к потолку:

– Какой это дом?

– Где я живу, сэр?

– Да.

– Совсем старый дом, сэр.

– Квартирную плату вы куда вносите?

– В контору, на Тридцать первой улице.

– Жилищная компания Южной стороны?

Биггер недоумевал, что означают все эти вопросы. Он слышал, будто мистер Долтон – глава Жилищной компании Южной стороны, но не был в этом уверен.

– Сколько вы платите?

– Восемь долларов в неделю.

– Это за сколько комнат?

– У нас только одна комната, сэр.

– Ага… Ну хорошо, Биггер, теперь скажите мне, сколько вам лет?

– Двадцать, сэр.

– Женаты?

– Нет, сэр.

– Садитесь. Почему вы стоите? Я вас долго не задержу.

– Да, сэр.

Он сел. Белая кошка по-прежнему разглядывала его большими влажными глазами.

– Так. Значит, у вас мать, брат и сестра?

– Да, сэр.

– Всего вас четверо?

– Да, сэр, нас четверо, – через силу выговорил он, стараясь показать, что не так глуп, как можно подумать. Он чувствовал, что слишком мало говорит. Что мистеру Долтону это может не понравиться. И вдруг он вспомнил, сколько раз мать говорила ему, чтоб он не смотрел вниз, когда разговаривает с белыми или просит работы. Он поднял глаза и увидел, что мистер Долтон наблюдает за ним. Он снова опустил глаза.

– Вас зовут Биггер?

– Да, сэр.

– Так вот, Биггер, я еще хотел бы вам сказать несколько слов.

А, будь ты проклят! Он знал, в чем дело. Сейчас начнутся расспросы о том, как он попался на краже автомобильных покрышек и был присужден к исправительной школе. Он почувствовал себя виноватым, обреченным. Но надо было ему приходить сюда.

– Мне о вас говорили в Бюро кое-что не совсем обычное. По этому поводу я и хотел бы поговорить с вами. Не беспокойтесь, – сказал мистер Долтон улыбаясь, – я сам был когда-то мальчишкой, знаю, как это бывает. Так что вы не смущайтесь. – Мистер Долтон вынул пачку сигарет. – Прошу вас.

– Нет, сэр, спасибо, сэр.

– Вы не курите?

– Курю, сэр. Только мне сейчас не хочется.

– Так вот, Биггер, в Бюро мне говорили, что вы превосходный работник, когда работа вас интересует. Это верно?

– Я работаю, как умею.

– Но, говорят, у вас было много неприятностей. Как вы это объясняете?

– Не знаю, сэр.

– За что вы попали в исправительную школу?

Его глаза, по-прежнему опущенные, сверкнули.

– Они сказали, что я украл, – пробормотал он, защищаясь. – А я не крал.

– Значит, вас несправедливо обвинили?

– Да, сэр.

– Как же так получилось?

– Я был с ребятами, а полиция всех забрала.

Мистер Долтон промолчал, Биггер услышал тиканье часов где-то позади, и у него вдруг явилось нелепое желание оглянуться и посмотреть, который час. Но он удержался.

– Ну, Биггер, а сейчас как вы на это смотрите?

– Я? На что, сэр?

– Если у вас будет работа, станете вы красть?

– О нет, сэр. Я никогда не крал.

– Хорошо, – сказал мистер Долтон. – Мне сказали, что вы умеете править автомобилем, и я хочу взять вас на службу.

Он ничего не ответил.

– Как вы думаете, справитесь?

– О да, сэр.

– Обычное жалованье – двадцать долларов в неделю, но я положу вам двадцать пять. Эти лишние пять долларов для вас лично, можете тратить их по своему усмотрению. Столоваться будете здесь, рабочую одежду тоже получите. Над кухней есть комнатка, там вы будете жить. Двадцать долларов отдавайте матери, чтобы ваша сестра и брат могли посещать школу. Как это вам, подходит?

– Вполне подходит. Да, сэр.

– Я думаю, что мы с вами поладим.

– Да, сэр.

– И что у нас не будет никаких неприятностей.

– Да, сэр.

– Отлично, Биггер, – сказал мистер Долтон. – Значит, условились, а сейчас я расскажу вам, как у вас будет складываться день. Я уезжаю в свою контору ровно в девять утра. Поездка занимает двадцать минут. К десяти вы должны вернуться, чтоб отвезти мисс Долтон в университет. В двенадцать вы за ней заезжаете. После этого вы почти весь день свободны. Если я или мисс Долтон выезжаем вечером, вы, конечно, ведете машину. Работаете вы всю неделю, но по воскресеньям мы встаем не раньше двенадцати. Так что воскресные утра в вашем распоряжении, если, конечно, нет ничего экстренного. Выходной день – раз в две недели.

– Да, сэр.

– Думаете, справитесь?

– О да, сэр.

– В случае какого-нибудь недоразумения приходите прямо ко мне. Вместе разберемся.

– Да, сэр.

– Папа! – пропел девичий голос.

– Да, Мэри? – ответил мистер Долтон. Биггер оглянулся и увидел на пороге белую девушку. Она была небольшого роста и очень тоненькая.

– Ах, прости, я не знала, что ты занят.

– Ничего, Мэри. Говори, что тебе?

Биггер увидел, что девушка смотрит на него.

– Это новый шофер, папа?

– Что ты хотела сказать, Мэри?

– Ты возьмешь билеты на концерт в Оркестра-холл?

– На четверг?

– Да.

– Хорошо. Возьму.

– Это новый шофер?

– Да, – сказал мистер Долтон. – Это Биггер Томас.

– Хэлло, Биггер, – сказала девушка.

Биггер проглотил слюну. Он посмотрел на мистера Долтона и сразу подумал, что не надо было смотреть.

– Добрый вечер, мэм.

Девушка подошла ближе и остановилась прямо перед ним.

– Биггер, вы состоите в профсоюзе? – спросила она.

– Ну, Мэри! – сказал мистер Долтон, хмуря брови.

– Подожди, папа, это очень важно, – сказала девушка, повернувшись к нему; потом снова обратилась к Биггеру: – Состоите?

– Мэри… – сказал мистер Долтон.

– Папа, я же только спрашиваю!

Биггер колебался. В эту минуту он ненавидел девушку. Кой черт она лезет с этим, когда он старается получить работу?

– Нет, мэм, – пробормотал он, не поднимая головы и сердито поблескивая глазами.

– А почему? – спросила девушка.

Биггер услышал, как мистер Долтон что-то бормочет себе под нос. Ему захотелось, чтоб мистер Долтон сказал что-нибудь и положил конец всему этому. Он взглянул и увидел, что мистер Долтон строго смотрит на дочь. Из-за нее место потеряю! – подумал он. А, чтоб тебя! Он ничего не знал о профсоюзах, кроме того, что хозяева их не любят. С ума она, что ли, сошла – задавать ему такие вопросы при мистере Долтоне, ведь он тоже хозяин.

– О профсоюзах мы потом поговорим, Мэри, – сказал мистер Долтон.

– Но разве вы не хотели бы вступить в профсоюз, скажите? – допытывалась девушка.

– Не знаю, мэм, – сказал Биггер.

– Мэри, ты же видишь, что он этих дел еще не знает, – сказал мистер Долтон. – Оставь ты его в покое.

Девушка повернулась и высунула ему язык.

– Слушаюсь, мистер Капиталист! – Она опять повернулась к Биггеру. – Биггер, правда ведь, он капиталист?

Биггер смотрел в пол и не отвечал. Он не знал, что такое капиталист.

Девушка собралась было уходить, но остановилась.

– Папа, если ему нечего делать, пусть он отвезет меня в университет на вечернюю лекцию.

– Я еще не кончил с ним разговор, Мэри. Подожди немного, он скоро освободится.

Девушка подхватила кошку и ушла. С минуту длилось молчание. Биггер думал, как хорошо было бы, если б девушка не заговорила о профсоюзах. Вот теперь его не возьмут. А возьмут, так очень скоро выгонят, если она будет продолжать эти штуки. Он в первый раз видел такую девушку. Она была совсем не такая, какой он ее себе воображал.

– Мэри! – крикнул мистер Долтон.

– Да, папа? – услышал Биггер ее голос из коридора.

Мистер Долтон встал и вышел. Биггер сидел молча, прислушиваясь. Раз или два ему показалось, что он слышит смех девушки, но не был в этом уверен. Самое лучшее – держаться от этой сумасшедшей подальше. Он слыхал о профсоюзах, в его представлении профсоюзы и коммунисты были неразрывно связаны. Он перевел дух, потом снова замер, услышав, что мистер Долтон вошел в комнату. Не-говоря ни слова, белый человек уселся за стол, взял записку Бюро и долго смотрел на нее молча. Биггер исподлобья наблюдал за ним: он видел, что мистер Долтон думает не о записке, а о чем-то другом. Может быть, он решил не брать его? Может быть, он решил не давать ему эти лишние пять долларов в неделю? Черт бы взял эту девку! Она все испортила! Может быть, мистер Долтон теперь сомневается, можно ли ему доверять?

– Биггер! – сказал мистер Долтон.

– Да, сэр.

– Я хочу, чтоб вы знали, почему я вас беру на службу.

– Да, сэр.

– Видите ли, Биггер, я активный член Национальной ассоциации культурного развития негритянского народа. Слыхали вы когда-нибудь об этой организации?

– Нет, сэр.

– Впрочем, это неважно, – сказал мистер Долтон. – Вы уже обедали?

– Нет, сэр.

– Что ж, с этого и начнем.

Мистер Долтон нажал кнопку звонка. Наступила тишина. Потом в дверях появилась та самая женщина, которая впустила Биггера в дом.

– Вы звонили, мистер Долтон?

– Пегги, вот это – Биггер. Он будет у нас шофером. Дайте ему поесть и покажите ему его комнату и гараж.

– Слушаю, мистер Долтон.

– А в половине девятого, Биггер, вы повезете мисс Долтон в университет и там ее подождете, – сказал мистер Долтон.

– Да, сэр.

– Ну, вот и все.

– Да, сэр.

– Идите за мной, – сказала Пегги.

Биггер встал, взял свою кепку и пошел за Пегги через длинный коридор в кухню. Там пахло едой, на плите что-то кипело в кастрюлях.

– Садитесь вот тут, – сказала Пегги, очищая для него место за выкрашенным белой краской столом. Он сел и положил кепку на колени. Здесь он чувствовал себя немного лучше, чем в парадной половине дома, но все-таки еще не совсем хорошо.

– Обед еще не готов, – сказала Пегги. – Вы яичницу с ветчиной любите?

– Да, мэм.

– А кофе?

– Да, мэм.

Он сидел, оглядывая белые стены кухни, а женщина за его спиной звенела посудой.

– Вам мистер Долтон говорил про отопление?

– Нет, мэм.

– Ах, он, верно, позабыл. Это тоже будет ваше дело. Я вам покажу, где котельная.

– Я, значит, должен топить котел, мэм?

– Да. Но это нетрудно. Вам когда-нибудь приходилось?

– Нет, мэм.

– Ну ничего, выучитесь. Да тут и учиться нечему.

– Да, мэм.

Пегги казалась добродушной, но, может быть, это она просто прикидывалась, чтоб свалить на него часть своей работы. Ладно, там видно будет. Если она станет нахальничать, он поговорит об этом с мистером Долтоном. Запахло жареной ветчиной, и он вдруг почувствовал, что очень голоден. Он забыл купить себе сандвичей на деньги, которые мать дала ему, и с самого утра ничего не ел. Пегги поставила перед ним тарелку, сахар, сливки, хлеб, положила нож и вилку, потом принесла яичницу с ветчиной.

– Захотите, можно еще поджарить.

Яичница была вкусная. Нет, тут, верно, будет неплохо. Пока что ему все нравилось – кроме только этой сумасшедшей. Он жевал яичницу с ветчиной и каким-то отдаленным уголком сознания удивлялся тому, как эта дочка богача непохожа на дочек и жен богачей из кинофильмов. В женщине, которую он сегодня видел на экране, ничего не было пугающего, она отлично укладывалась в его мысли и представления, тогда как эта все переворачивала вверх дном, вмешивалась, куда не следовало, и, что самое странное, говорила и держалась так просто и непосредственно, что окончательно сбила его с толку. Он совсем позабыл про Пегги и, когда от яичницы ничего не осталось, взял ломоть мягкого хлеба и принялся вытирать им тарелку, откусывая большие куски.

– Хотите еще?

Он перестал жевать и отложил хлеб. Ему неприятно было, что она это видела, обычно он делал так только дома.

– Нет, мэм, – сказал он. – Я сыт.

– Ну как вам тут, нравится? – спросила Пегги.

– Да, мэм, нравится.

– Здесь место хорошее, – сказала Пегги. – Лучше и искать не надо. Раньше у нас тоже был шофер-негр, так тот десять лет прослужил.

Биггер удивился, почему она сказала «у нас». Верно, она уж тут своя в доме, подумал он.

– Десять лет? – переспросил он.

– Да, ровно десять. Его фамилия Грин. Очень хороший шофер.

– А почему он ушел?

– О, он молодец, этот Грин. Поступил на службу в учреждение. Он тут посещал вечерние курсы, миссис Долтон его устроила. Миссис Долтон всегда обо всех печется.

Это Биггер уже знал. По ему никаких вечерних курсов не надо. Он посмотрел на Пегги; она мыла посуду, наклонясь над раковиной. Ее слова задели его, и он чувствовал необходимость сказать что-нибудь.

– Да, видно, он молодец, мэм, – сказал он. – Но десять лет – долгий срок.

– Ну, не такой уж долгий, – сказала Пегги. – Я вот тут уже двадцать лет. Я никогда не любила менять места. И всегда говорю: попал на хорошее место, так и держись за него.

Биггер ничего не ответил.

– У нас тут попросту, – сказала Пегги. – Хозяева хоть и миллионеры, а живут без затей. Не ломаются и не важничают. Миссис Долтон считает, что люди должны быть прежде всего людьми.

– Да, мэм.

– Они добрые христиане и считают, что все должны работать и жить честно. Многие удивляются, что у нас так мало прислуги, а нам больше не надо. Мы живем одной семьей.

– Да, мэм.

– Мистер Долтон – добрый человек, – сказала Пегги.

– О да, мэм. Очень.

– И он очень много добра делает вашим.

– Моим? – удивился Биггер.

– Ну да, неграм. Он целых пять миллионов пожертвовал на негритянские школы.

– Пять миллионов!

– А уж миссис Долтон – сама доброта. Если б не она, он, может, и не был бы таким. Это ведь через нее он разбогател. Когда он женился на ней, она принесла ему миллион в приданое. Ну понятно, потом он и сам немало нажил на недвижимости. Но большая часть денег – ее. Она ведь слепая, бедняжка. Уже десять лет, как ослепла. Вы ее видели?

– Да, мэм.

– Она была одна?

– Да, мэм.

– Бедненькая! Миссис Паттерсон, ее компаньонка, уехала до понедельника, вот она и ходит одна. Вот ведь несчастье, верно?

– О да, мэм, – сказал он, стараясь выразить своим голосом сострадание к миссис Долтон, которого, видимо, ждала от него Пегги.

– Здесь, знаете, не просто хорошее место, – сказала Пегги. – Здесь прямо дом родной. Я миссис Долтон так и говорю всегда: здесь мой дом и другого у меня нет. Когда я поступила к ним, я тогда только два года как приехала в Америку.

– А! – сказал Биггер и посмотрел на нее.

– Я ведь сама ирландка, – продолжала она. – Для моих земляков Англия все равно что для вас, негров, Америка. Так что я вас хорошо понимаю. Нет, хорошие, хорошие люди, и дочка такая же. Вы уже ее видели?

– Да, мэм.

– Сегодня?

– Да, мэм.

Пегги повернулась и внимательно посмотрела на него.

– Это золото, а не девушка, – сказала она. – Она у меня на руках выросла. Для меня она и сейчас ребенок и всегда будет ребенком. Но только она с причудами, это есть. Своенравная. Родители из-за нее вечно как на иголках. Выдумала путаться с этими красными…

– С красными! – воскликнул Биггер.

– Да. Но это она только так, – сказала Пегги. – Она тоже, как и родители, всегда всех жалеет, вот ей и кажется, что красные могут сделать людям добро. Бог знает где она набралась этих глупостей, но они у нее крепко засели в голове. Будете жить тут, так узнаете ее поближе. А на ее приятелей-красных лучше не обращайте внимания. С ними хлопот не оберешься.

Биггеру хотелось порасспросить ее еще о девушке, но он подумал, что сейчас не время.

– Ну, если вы поели, так пойдемте, я вам покажу котельную, гараж и вашу комнату, – сказала она и убавила огонь под кастрюлями.

– Да, мэм.

Он встал, следом за ней вышел из кухни и спустился по узкой лестнице в подвал. Там было темно, он услышал щелчок выключателя, и на потолке вспыхнула лампочка.

– Вот сюда… Как, вы сказали, вас зовут?

– Биггер, мэм.

– Как, как?

– Биггер.

Запахло золой и гарью, и послышался шум пламени. Он увидел красную груду угля, дотлевавшую в открытой топке.

– Вот это котельная, – сказала она. – Каждое утро вы будете находить здесь ящик с мусором: мусор сожжете в топке, а ящик поставите вот сюда, это грузовой лифт.

– Да, мэм.

– Уголь вам не придется подкладывать лопатой. Он подается автоматически. Вот, смотрите.

Пегги повернула рычаг, и тотчас же послышалось тарахтенье угля, скатывающегося по металлическому желобу. Биггер нагнулся и увидел, как ровные бруски угля раскидываются веером по красному ложу огня.

– Здорово, – пробормотал он с восхищением.

– О воде вам тоже не надо беспокоиться. Котел наполняется сам.

Биггеру это понравилось; тут не было ничего трудного, даже приятно.

– Единственная ваша забота – выгребать золу и подметать пол в котельной. Ну и, понятно, следить, чтобы всегда был уголь в запасе; когда увидите, что остается немного, скажите мне или мистеру Долтону, и мы закажем еще.

– Да, мэм. Я понял.

– Ну вот, теперь по этой лестнице вы попадаете прямо в свою комнату. Идемте.

Он вместе с ней поднялся по ступенькам. Она толкнула какую-то дверь, повернула выключатель, и Биггер увидел просторную комнату, стены которой были увешаны фотографиями женщин и боксеров.

– Здесь раньше жил Грин. Очень он любил картинки. Но у него всегда был порядок и чистота. Комната очень теплая. Ах да, чтоб не забыть. Вот вам ключи от комнаты, от гаража и от машины. Теперь пойдемте, я вам покажу, где гараж. Это надо пройти через двор.

Он спустился за ней с лестницы и вышел на крыльцо. Стало гораздо теплее.

– Верно, снег пойдет, – сказала Пегги.

– Да, мэм.

– Вот это гараж, – сказала она, отпирая замок и толкая широкие двери. Как только двери распахнулись, в гараже автоматически зажегся свет. – Вы выводите машину отсюда и подаете к боковому крыльцу. Постойте. Вам сегодня надо ехать с мисс Долтон?

– Да, мэм.

– Она выезжает в половине девятого. Так что пока вы свободны. Можете пойти посидеть в своей комнате.

– Да, мэм. Я так и сделаю.

Биггер вошел за Пегги в дом и спустился по лестнице в подвал. Она вернулась на кухню, а он пошел к себе. Он остановился посреди комнаты, рассматривая фотографии на стенах. Тут были Джекки Джонсон, Джо Луис, Джек Демпси, Генри Армстронг и прочие боксерские знаменитости, а на других фотографиях – киноактрисы Джинджер Роджерс, Джин Харлоу и Джэнет Гэйнор. Комната была большая, и в ней были две батареи. Он присел на кровать: постель была мягкая. Фу ты, черт! Как-нибудь вечерком он приведет сюда Бесси. Не сразу, понятно, раньше надо будет хорошенько узнать все порядки. Отдельная комната! Можно выпить здесь целую пинту виски, и никто мешать не будет. Не надо больше тайком прокрадываться вечером домой. Не надо спать в одной кровати с Бэдди, который всю ночь брыкается и не дает ему покоя. Он закурил сигарету и вытянулся во весь рост на кровати. Ухх… Ловко это все получается, честное слово. Он посмотрел на свои дешевенькие часы, стоившие всего один доллар: было ровно семь. Еще немножко он полежит, а потом пойдет займется машиной. Часы тоже надо будет купить новые. Шоферу в таком доме неудобно обходиться долларовыми часами; он купит себе золотые. И вообще, чего только он теперь себе не купит! Ух и здорово! Вот это жизнь! Все тут хорошо, если б только не эта девушка. Мысль о девушке беспокоила его. Из-за нее он может потерять место, если она будет приставать со своими разговорами о профсоюзах. Чудачка какая-то, честное слово. Он первый раз в жизни видел такую девушку. Она ставила его в тупик. Она была дочка богача, но вела себя совсем не как дочка богача. Она вела себя как… Он не мог придумать сравнения. Все белые женщины, которых ему приходилось встречать – в Бюро помощи или в тех местах, где он работал раньше, – держались высокомерно и холодно; они всегда давали ему почувствовать его место и разговаривали как будто издалека. А эта сразу пошла напролом и совсем сбила его с толку своими словами и выходками. А, ну ладно! Кой черт ломать себе из-за нее голову? Может быть, ничего в ней особенного и нет. Может быть, к ней просто надо привыкнуть, вот и все. Зато уж, верно, деньги она не считает, подумал он. А старик подарил пять миллионов неграм. Кто так легко может отдать пять миллионов, для того, верно, миллион все равно что десять центов. Он приподнялся и сел на кровати.

Какой марки у них машина? Он не догадался посмотреть, когда Пегги открывала дверь гаража. Хорошо, если бы «линкольн», или «паккард», или «роллс-ройс». Ух ты! Дайте ему только сесть за руль. Уж он себя покажет! Понятно, когда сзади будут сидеть мисс или мистер Долтон, придется править осторожно. Но когда он останется один – земля будет гореть у него под колесами, от шин дым пойдет!

Он облизнул губы: ему захотелось пить. Он посмотрел на часы: было десять минут девятого; он пойдет на кухню, напьется воды, а потом выведет машину из гаража. Он спустился вниз, прошел через весь подвал и поднялся по другой лестнице, ведущей на кухню. Сам того не замечая, он шел на цыпочках. Он слегка толкнул дверь и заглянул. От того, что он увидел, у него перехватило дух: миссис Долтон, в свободно ниспадающем белом платье, стояла неподвижно, как изваяние, посреди кухни. Было тихо, только на белой стене тикали большие часы. С минуту он колебался, войти или убежать назад в подвал, он забыл про свою жажду. По лицу миссис Долтон видно было, что она напряженно вслушивается; руки ее безжизненно висели вдоль тела. Биггеру казалось, что она слышит не только ушами, но и всеми порами лица и всегда прислушивается к какому-то тихому голосу. У ее ног на полу сидела белая кошка, уставив на него свои большие темные глаза. От одного вида миссис Долтон и этой белой кошки ему сделалось не по себе, он уже хотел притворить дверь и на цыпочках спуститься вниз, но тут она заговорила:

– Кто это? Новый шофер?

– Да, мэм.

– Вам что-нибудь нужно?

– Простите, мэм. Мне… я… я хотел напиться.

– Так вы войдите. Здесь, вероятно, найдется стакан.

Он подошел к раковине, не спуская с миссис Долтон глаз, чувствуя, что она, хоть и слепая, видит его. Кожа у него горела. Он достал стакан с полки, отвернул кран и налил воды. Когда он пил, он снова взглянул на нее поверх стакана. У нее было все то же спокойное, внимательное, выжидающее выражение глаз. Оно напомнило ему лицо мертвеца, которого он видел однажды. Потом он вдруг заметил, что миссис Долтон переменила положение, и понял, что она повернулась на звук его шагов. Она в точности знает, где я стою, подумал он.

– Понравилась вам ваша комната? – спросила она. И когда она заговорила, он понял, что все это время она ждала, когда звякнет поставленный на место стакан.

– Да, мэм.

– Я думаю, вы достаточно осторожны, когда правите машиной?

– Да, мэм. Я буду править очень осторожно.

– Вы когда-нибудь уже работали шофером?

– Да, мэм. Но только на грузовике.

Когда он говорил с ней, у него было такое чувство, будто и он ее почти не видит.

– Как вы сказали, Биггер, сколько классов вы прошли в школе?

– Четыре, мэм.

– А вы не думаете продолжать учение?

– Как же, мэм? Ведь надо работать.

– Ну а если б вам дали такую возможность?

– Не знаю, мэм.

– Шофер, который у нас раньше работал, посещал вечерние курсы.

– Да, мэм.

– Кем бы вы хотели стать, если б у вас было образование?

– Не знаю, мэм.

– Вы никогда об этом не думали?

– Нет, мэм.

– Вы предпочитаете работать?

– Пожалуй, да, мэм.

– Ну хорошо, мы об этом в другой раз поговорим. Вам, пожалуй, пора уже подавать машину для мисс Долтон.

– Да, мэм.

Он вышел, а она все стояла посреди кухни, на том же месте, где он ее застал. Он не знал, как ему думать о ней: ему казалось, что каждый его поступок она будет судить дружелюбно, но без снисхождения. Она внушала ему чувство, сходное с тем, которое он испытывал к своей матери. Разница была в том, что мать всегда заставляла его делать то, что она хотела, а миссис Долтон собиралась заставить его делать то, что, по ее мнению, должен был бы хотеть он сам. Но он не хотел посещать вечерние курсы. Вечерние курсы – это все очень хорошо, но у него другие планы. Собственно, он еще и сам не знал, какие именно, но уже начал обдумывать их.

На улице стало совсем тепло. Поднялся ветер. Он закурил сигарету и отпер гараж; двери широко распахнулись, и опять он вздрогнул от неожиданности и удовольствия, когда в гараже автоматически зажегся свет. Все у них есть, у этих людей, подумал он. Он осмотрел машину: это был темно-синий «бьюик», последняя модель, со стальными спицами. Он отошел на несколько шагов и полюбовался им издали, потом открыл дверцу и провел рукой по щитку. – Он был немножко разочарован, что машина оказалась не такая дорогая, как он воображал, но цвет и модная форма вполне возмещали этот недостаток. «Хороша», – сказал он себе вполголоса. Он сел за руль, выехал из гаража, развернулся и затормозил у бокового крыльца.

– Это вы, Биггер?

Девушка стояла на ступеньках.

– Да, мэм.

Он вышел и распахнул перед ней дверцу.

– Спасибо.

Он дотронулся до кепки и сейчас же подумал, надо ли было.

– Университет – это на Мидвэе, мэм?

В переднее зеркальце ему видно было, что она замялась, прежде чем ответить.

– Да, да. На Мидвэе.

Он выехал за ворота и повернул к югу. Он вел машину уверенно, набирая скорость после перекрестка и слегка замедляя при приближении к следующему.

– Вы хорошо правите, – сказала она.

– Да, мэм, – ответил он с гордостью.

Поворачивая руль, он наблюдал за ней в переднее зеркальце: она была хорошенькая, но очень маленькая. Такими бывают куклы в магазинных витринах: белое лицо, черные глаза, красные губы. И она теперь держалась совсем не так, как в первый раз, когда он ее увидел. Взгляд у нее был какой-то рассеянный. У Сорок седьмой улицы он остановился перед светофором; потом ему удалось без задержек проехать до Пятьдесят первой, где скопилась длинная вереница автомобилей. Он слегка придерживал рукой баранку, дожидаясь, когда двинутся передние машины. Когда он вел машину, у него всегда возникало волнующее ощущение власти: за рулем он как бы вырастал. Он любил нажать ногой на педаль и пронестись мимо других, неподвижных машин, глядя, как разворачивается перед ним асфальтовая лепта дороги. Красный свет сменился зеленым, и он плавно тронул с места.

– Биггер!

– Да, мэм.

– Сейчас сверните налево и остановитесь в переулке.

– Здесь, мэм?

– Да, здесь.

Это еще что такое? Он свернул с Коттедж Гроув-авеню и затормозил, подъехав к тротуару. Он обернулся к ней и вздрогнул: она соскользнула на самый край сиденья, и ее лицо было теперь совсем близко от него.

– Я вас испугала? – спросила она негромко и с улыбкой.

– Нет, мэм, что вы, – растерянно пробормотал он.

Он взглянул на нее в зеркало. Ее маленькие белые руки опирались на спинку переднего сиденья, глаза смотрели в пространство.

– Мне нужно сказать вам кое-что, а я не знаю как, – сказала она.

Он ничего не ответил. Наступило долгое молчание. Какого черта ей от него надо? Прогрохотал трамвай. Он увидел в зеркальце, как зеленый огонь светофора позади сменился красным, потом опять зеленым. Ну, что бы там она ни хотела ему сказать, а только говорила бы уж скорей, и дело с концом. Чудная какая-то девушка. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Он молчал, ожидая, когда она заговорит. Она сняла руки с переднего сиденья и принялась рыться в своей сумочке.

– У вас спички есть?

– Да, мэм.

Он вытащил из жилетного кармана коробку спичек.

– Зажгите, – сказала она.

Он чиркнул спичкой и поднес ей огонь. Она с минуту курила молча.

– Вы умеете держать язык за зубами? – спросила она улыбаясь.

Он открыл рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал. По смыслу ее вопроса и по самому тону, которым он был задан, он чувствовал, что ответить нужно; но что?

– Я в университет не поеду, – сказала она наконец. – Только вы об этом забудьте. Я хочу, чтоб вы повезли меня на Петлю[1]. Но если кто-нибудь вас спросит, то я была в университете, понятно, Биггер?

– Да, мэм, это не мое дело, мэм, – пробормотал он.

– Мне кажется, что вам можно доверять.

– Да, мэм.

– В конце концов, ведь я на вашей стороне.

Вот еще новость. Она на его стороне. А что это за его сторона? Может быть, она хочет сказать, что любит негров? Так ведь у них вся семья такая, если верить людям. Может, она в самом деле сумасшедшая? Знают ли родные про все ее проделки? Но если она в самом деде сумасшедшая, как же мистер Долтон отпустил ее с ним?

– Я должна встретиться с одним моим другом. Он и ваш друг тоже, – прибавила она.

– Мой друг?! – Он не мог удержаться от восклицания.

– Да, но вы его пока не знаете, – сказала она смеясь.

– О!

– Поезжайте на Лейк-стрит, номер шестнадцать.

– Да, мэм. Уж не о красных ли она говорит? Ну понятно! Так оно и есть. Но у негонет друзей среди красных. Что ж теперь делать? Если мистер Долтон спросит, возил ли он ее в университет, ему придется сказать «да», и еще хорошо, если она его не выдаст. А вдруг мистер Долтон поручил кому-нибудь следить за ним и этот кто-нибудь расскажет, куда он ее возил на самом деле? Он слыхал, что многие богатые люди держат частных сыщиков. Хоть бы знать, что все это значит, все-таки было бы легче. Она сказала, что должна встретиться с кем-то, кто и ему, Биггеру, друг. А он вовсе не желает встречаться с коммунистами. У них денег нет. Попасть в тюрьму за грабеж казалось ему в порядке вещей, но угодить туда за связи с красными – это уже глупо. Ладно, повезти ее он повезет, на то его и нанимали. Но сам он будет держать ухо востро. А то как бы не пришлось из-за нее потерять место. Он свернул на Адамс-стрит, проехал несколько кварталов к северу по бульвару Мичиган и, выехав на Лейк-стрит, стал всматриваться в номера домов, отыскивая шестнадцатый.

– Вон тот дом, Биггер.

– Да, мэм.

Он остановился у высокого темного здания.

– Подождите здесь, – сказала она, выходя из машины.

Он увидел, что она широко, во весь рот улыбается ему. Он почувствовал, что она насквозь видит его, знает, о чем он сейчас думает, и в замешательстве отвернулся. Черт бы ее побрал, эту девицу!

– Я недолго, – сказала она.

Она пошла к парадному, потом остановилась.

– Ничего, Биггер, не расстраивайтесь. Пройдет немного дней, и вы поймете.

– Да, мэм, – сказал он и попытался улыбнуться; но улыбка не вышла.

– Кажется, есть такая песня – у вас ее часто поют.

– Какая песня, мэм?

– «Пройдет немного дней, мой друг, и ты меня поймешь…»

– Да, мэм, есть.

Ну и чудачка все-таки. Что-то он в ней чувствовал такое, что пересиливало даже страх, который она внушала ему. Она держалась с ним так, как будто он тоже человек, как будто он живет в том же мире, что и она. Этого он до сих пор никогда не замечал у белых. Так откуда же это? Может, она нарочно так? Робкое чувство свободы, возникавшее в нем, когда он ее слушал, парализовалось сознанием непреложной истины, что она – белая и богатая и принадлежит к той породе людей, которая решает, что ему можно и чего нельзя.

Он посмотрел на дом, в который она вошла; дом был старый, неоштукатуренный, ни в окнах, ни в подъезде не горел свет. Может быть, у нее тут любовное свидание? Тогда все объяснилось бы очень просто. А если нет? Если в этом доме она встречается с коммунистами? Какие они, коммунисты? А она тоже коммунистка? С чего это люди вдруг делаются коммунистами? На рисунках в правых газетах они всегда бородатые, размахивают горящими факелами и пытаются совершить поджог или убийство. Так ведут себя только сумасшедшие. По всему, что он о них слышал, слово «коммунист» вызывало у него представление о старых, заброшенных домах, потемках, разговорах шепотом и забастовках. Вот и здесь, верно, что-то вроде этого.

Он замер, парадная дверь отворилась. На крыльцо вышла она, и с нею высокий молодой человек, белый. Они подошли к машине, но, вместо того чтобы сесть, остановились у передней дверцы.

– Ну, Биггер, это Джан. Джан, это Биггер Томас.

Джан широко улыбнулся и протянул ему руку, ладонью вверх. У Биггера все напряглось внутри от неожиданности и испуга.

– Очень рад. Как вам на новом месте, Биггер?

Правая рука Биггера вцепилась в баранку руля, он никак не мог решиться пожать руку этому белому человеку.

– Хорошо, – пробормотал он.

Джан все еще не опускал руки. Правая рука Биггера поднялась дюйма на три и повисла в воздухе.

– Что же вы? Давайте поздороваемся, – сказал Джан.

Биггер протянул мягкую, безжизненную кисть, забыв закрыть рот от изумления. Он почувствовал крепкое пожатие пальцев Джана. Потом он осторожно потянул руку назад, но Джан придержал ее, посмеиваясь.

– Нам нужно получше познакомиться, – сказал Джан. – Я – друг Мэри.

– Да, сэр, – пробормотал он.

– Прежде всего, – продолжал Джан, поставив ногу на подножку, – не говорите мне «сэр». Я зову вас Биггер, а вы зовите меня Джан. Так оно у нас и пойдет. Уговорились?

Биггер ничего не ответил. Мэри улыбалась. Джан все еще не отпускал его руки, и он слегка наклонился вперед, так, чтобы можно было, не поворачивая головы, переводить взгляд на тротуар и дома, когда ему не хотелось встречаться с взглядом Джана. Он услышал, как Мэри тихонько засмеялась.

– Ничего, не смущайтесь, Биггер, – сказала она. – Джан говоритвсерьез. Он вспыхнул от гнева. Да провались она ко всем чертям! Что она, смеется над ним? Разыгрывать его вздумали? Что им нужно от него? Чего они привязались? Он их не трогал. С такими всего можно ожидать. Его мысли и ощущения сошлись в одной болезненной точке. Он мучительно старался их понять. Он чувствовал, как это нелепо – сидеть за рулем автомобиля перед белым человеком, который держит его руку. Что должны подумать прохожие? Он никогда не забывал о своей черной коже, и в нем жило инстинктивное убеждение, что это Джан и ему подобные сделали так, чтобы он о ней никогда не забывал. Разве все белые не презирают чернокожих? Так зачем Джан держит его руку? Зачем Мэри стоит рядом, такая возбужденная, с блестящими глазами? На что им все это? А может быть, они вовсе не презирали его? Но они напоминают ему о его черной коже уже одним тем, что стоят и смотрят на него, держат его руку, улыбаются. У него было такое ощущение, что в этот момент он перестал существовать как человек; осталось только то, что он ненавидел, – знак позора, неотделимый от черной кожи. Земля, на которой он находился, была Ничьей Землей, полосой отчуждения, гранью, отделявшей белый мир от мира черного. Он был голым, прозрачным; и этот белый человек, который помогал унижать его и искажать его облик, выставил его теперь всем напоказ и на потеху. В эту минуту он чувствовал к Джану и Мэри глухую, холодную и бессловесную ненависть.

– Давайте, я буду править, – сказал Джан, выпустив его руку и затворяя дверцу.

Биггер посмотрел на Мэри. Она подошла ближе и дотронулась до его локтя.

– Конечно, Биггер, пустите его, – сказала она.

Он приподнялся и хотел выйти, но Джан его остановил.

– Не нужно, вы только подвиньтесь.

Он отодвинулся в угол, и Джан занял его место за рулем. Непонятным образом он все еще чувствовал пожатие Джана, как будто оно оставило на его руке невидимый след. Мэри зашла с другой стороны и тоже собиралась сесть на переднее сиденье.

– Дайте-ка и мне местечко, Биггер, – сказала она.

Он подвинулся ближе к Джану, и Мэри втиснулась между ним и дверцей. Теперь с обеих сторон рядом с ним были белые люди; он сидел, словно зажатый между двумя огромными белыми стенами. Впервые в жизни он сидел так близко к белой женщине. Он вдыхал запах ее волос и чувствовал прикосновение ее бедра. Джан вел машину, то вливаясь в общий поток движения, то вырываясь из него. Потом они помчались по набережной, рядом потянулась огромная ровная пелена тускло мерцающей воды. Снежные тучи заволокли небо, и ветер дул все сильнее.

– Какой замечательный вечер, – сказала она.

– Чудесный, – ответил Джан.

Биггер прислушивался к этим двум голосам, к их непривычному звучанию, к восторженным возгласам, которые так свободно срывались с губ.

– Небо какое!

– А вода!

– Так красиво, что даже больно смотреть, – сказала Мэри.

– В прекрасном мире мы живем, Биггер, – сказал Джан, повернувшись к нему. – Посмотрите на горизонт.

Биггер смотрел, не поворачивая головы; он только заводил глаза. Слева высился нескончаемый ряд больших стройных фасадов, испещренных квадратиками желтого света.

– Когда-нибудь все это будет наше, Биггер, – сказал Джан, сделав широкое движение рукой. – Революция отдаст это нам. Но надо бороться. Мир стоит того, Биггер! А когда это наконец произойдет, все изменится. Не будет ни черных, ни белых; ни бедных, ни богатых.

Биггер молчал. Машина неслась, ровно жужжа.

– Вы, наверно, думаете, что мы очень странные люди, правда, Биггер? – спросила Мэри.

– Нет, мэм, что вы, – слабо прошептал он, зная, что она ему не поверит, но считая невозможным дать другой ответ.

Оттого, что сидеть было тесно, у него затекли руки и ноги, но он не смел шевельнуться. Он знал, что никто не протестовал бы, если б он попытался устроиться поудобнее, но излишние движения привлекли бы внимание к нему, к его черному телу. А этого ему не хотелось. Эти люди заставляли его чувствовать то, что он не хотел чувствовать. Будь он белый, будь он такой же, как они, – другое дело. Но он был негр. И потому он сидел неподвижно, и руки и ноги у него все больше затекали.

– Скажите, Биггер, – спросил Джан, – можно у вас на Южной стороне где-нибудь прилично поесть?

– На Южной стороне? – переспросил Биггер, раздумывая.

– Только чтоб было хорошее место, – сказала Мэри, весело улыбаясь ему.

– Вы хотите в ночной клуб? – спросил Биггер тоном, в котором ясно чувствовалось, что он только называет, а не советует.

– Нет, мы хотим просто поесть.

– Понимаете, Биггер, мы хотим такое место, куда заходят закусить негры, а не в какой-нибудь экзотический ресторанчик.

Что им нужно, этим людям? Он ответил равнодушно, без всякого выражения:

– Вот есть «Хижина» Эрни.

– Ну что ж. Название располагающее.

– Туда и поедем, Джан, – сказала Мэри.

– Есть, – сказал Джан. – Это где?

– Угол Сорок седьмой и Индиана-авеню, – сказал Биггер.

Джан доехал до Тридцать первой улицы, свернул и взял направление на Индиана-авеню. Биггеру хотелось, чтобы Джан ехал как можно быстрее, чтобы как можно скорее добраться до «Хижины» Эрни. Пока они будут сидеть там, он сможет отдохнуть, вытянуть на свободе онемевшие ноги. Джан выехал на Индиана-авеню и свернул к югу. Биггер думал, что сказали бы Джек и Гэс и Джо, увидя его в такой шикарной машине, между двумя белыми. Дразнили бы его этим, пока самим не надоело бы. Он почувствовал, что Мэри подвинулась на сиденье. Она положила руку ему на плечо.

– Знаете, Биггер, мне так давно хотелось побывать в этих домах, – сказала она, указывая на высокие темные корпуса, тянувшиеся по обеим сторонам улицы, – хотелось увидеть, как живут ваши. Вы меня понимаете? Я была в Англии, во Франции, в Мексике, а как живут люди в десяти кварталах от меня, я не знаю. Мы вообще так мало знаем друг о друге. Мне хочется увидеть. Мне хочется познакомиться с этими людьми. Я ни разу не была в доме у негров. Ведь они должны жить так же, как и мы живем. Ведь они

люди… Их двенадцать миллионов… Они живут здесь же, в нашей стране…

В одном городе с нами… – Голос ее замер.

Наступило молчание. Машина мчалась по Черному поясу, мимо высоких корпусов, вмещавших черную жизнь. Биггер знал, что Джан и Мэри думают о том, как он живет, как живет его народ. Вдруг ему захотелось схватить какой-нибудь тяжелый предмет, встать, очутиться в воздухе, над несущейся машиной, и, размахнувшись изо всех сил, одним ударом сокрушить все – машину, и их, и себя самого. Сердце у него колотилось, и он с трудом переводил дыхание. Он знал, что так нельзя, он слишком поддался своим чувствам. Но он ничего не мог поделать. Зачем они привязались к нему? Что он им сделал? Какая им польза от того, что они его мучают?

– Вы мне скажете, где, Биггер? – сказал Джан.

– Да, сэр.

Биггер посмотрел и увидел, что они подъезжают к Сорок шестой улице.

– Это в конце следующего квартала, сэр.

– А там можно остановить машину?

– Да, сэр, конечно, сэр. – Биггер, я ведь просил вас! Не называйте вы меня «сэр»… Мне этонеприятно! Вы такой же человек, как и я, ничем не хуже. Есть, может быть, белые, которым это приятно. Но мне – нет. Так что, пожалуйста, Биггер…

– Да… – Биггер осекся, проглотил слюну и посмотрел вниз на свои черные ноги. – Хорошо, – пробормотал он, стараясь, чтобы они не заметили его сдавленного голоса.

– Поймите, Биггер… – начал Джан.

Мэри протянула руку за спиной Биггера и тронула Джана за плечо.

– Мы приехали, – сказала она торопливо.

Джан затормозил у тротуара, толкнул дверцу и вышел. Биггер отодвинулся к рулю, довольный, что может наконец вытянуть руки и ноги. Мэри вышла с другой стороны. Ну вот, теперь хоть он отдохнет. Он так был занят своими собственными ощущениями, что не сразу почувствовал неестественность затянувшегося молчания. Когда наконец он поднял глаза, то успел заметить, как Мэри поспешно отвела от него взгляд. Теперь она смотрела на Джана, а Джан на нее. Выражение их глаз нетрудно было понять. Биггер увидел в них растерянный и недоуменный вопрос: что такое с ним? Он крепко стиснул зубы и уставился в пространство перед собой.

– А вы разве не зайдете с нами, Биггер? – спросила Мэри так ласково, что ему захотелось ударить ее.

В «Хижине» Эрни его все знали, и ему не хотелось показываться там в обществе белых. Он понимал, что, если он войдет, кругом сейчас же начнут перешептываться: «Смотрите, Биггер завел себе белых приятелей!»

– Я… мне… Мне не хочется, – ответил он почти шепотом.

– Вы разве не голодны? – спросил Джан.

– Нет, я не голоден.

Джан и Мэри подошли ближе к машине.

– Ну так посидите с нами, за компанию, – сказал Джан.

– Я… я… – мялся Биггер.

– Конечно, идемте, – сказала Мэри.

– Я лучше здесь подожду. Машину тоже нельзя так оставить.

– Да ну, черт с ней, с машиной! – сказала Мэри. – Идемте.

– Я есть не хочу, – упрямо повторил Биггер.

– Ну что ж, – вздохнул Джан. – Раз вам это так неприятно, мы тоже не пойдем.

Биггер почувствовал, что попался. А, черт! Он вдруг сразу понял, насколько все это было бы просто и легко, если б он с самого начала держал себя так, словно в их поведении не было ничего особенного. Но он не понимал их, относился к ним с недоверием, почти с ненавистью. Он не мог уяснить себе, что заставляло их обращаться с ним так. Но в конце концов, он на службе, да и сидеть здесь, под их перекрестными взглядами, ничуть не лучше, чем войти.

– Ладно, пойдемте, – буркнул он сердито.

Он вылез и с шумом захлопнул дверцу. Мэри подошла к нему вплотную и дотронулась до его руки. Он посмотрел на нее долгим пристальным взглядом. До сих пор он еще ни разу не смотрел ей прямо в лицо, и сейчас это ему удалось только потому, что он сердился.

– Биггер, – сказала она. – Если вам не хочется идти, не надо. Вы, пожалуйста, не подумайте… Ах, Биггер… Мы совсем не хотели обидеть вас…

Голос ее прервался. При бледном свете уличного фонаря Биггер увидел, что глаза у нее стали влажные, а губы дрожат. Она пошатнулась и прислонилась к автомобилю. Он попятился от нее, как будто она несла в себе невидимую заразу. Джан обхватил ее за талию и поддержал. Биггер услышал тихое всхлипывание. Господи боже! Ему вдруг неудержимо захотелось повернуться и убежать. Он точно запутался в паутине глубоких теней, теней таких же черных, как ночное небо над его головой. Она плакала из-за него, а между тем ведь это она сама заставила его вести себя так, как он вел. Он чувствовал себя с ней так, как на доске-качелях. Когда один летел вверх, другой опускался вниз, равновесие было невозможно. Мэри вытерла глаза, и Джан сказал ей что-то на ухо. Биггер думал: если сейчас уйти от них, что он скажет матери, или в Бюро, или мистеру Долтону? Все они спросят, почему он вдруг ушел с работы, а ему нечего будет ответить.

– Ничего, Джан, все уже прошло, – услышал он голос Мэри. – Прости меня. Я просто дура, и больше ничего… Разнюнилась, как маленькая. – Она подняла глаза на Биггера. – Не обижайтесь на меня, Биггер. Это очень глупо, я знаю…

Он молчал.

– Идемте, Биггер, – сказал Джан, стараясь сделать вид, что ничего не произошло. – Есть хочется.

Джан взял его под руку и потянул вперед, но Биггер упирался. Тогда Джан и Мэри первыми вошли в кафе, и Биггер побрел за ними, смущенный и раздосадованный. Джан направился к небольшому столику у стены.

– Садитесь, Биггер.

Биггер сел. Джан и Мэри сели напротив него.

– Вы любите жареных цыплят? – спросил Джан.

– Да, сэр, – прошептал он.

Он почесал затылок. Ну как ему за один вечер отстать от привычки говорить белым людям «да, сэр» и «да, мэм», когда он говорил так всю свою жизнь? Он смотрел прямо перед собой, избегая встречаться с ними взглядом. Подошла официантка, и Джан заказал три стакана пива и три порции жареных цыплят.

– Привет, Биггер!

Он обернулся и увидел Джека, который махал ему рукой, но смотрел на Джана и Мэри. Он неловко помахал ему в ответ. Чтоб тебе провалиться! Джек торопливо зашагал к выходу. Биггер осторожно огляделся: официантка и многие из посетителей смотрели в его сторону. Все они знали его, и он понимал, что они удивляются, так же как он сам удивлялся бы на их месте. Мэри дотронулась до его руки.

– Вы здесь раньше бывали, Биггер?

Он искал безразличных слов, слов, которые ответили бы на вопрос, но не выдали бы и тени его чувств.

– Был несколько раз.

– Здесь очень симпатично, – сказала Мэри.

Кто-то опустил монету в граммофон-автомат, и они замолчали, слушая музыку. Вдруг чья-то рука легла Биггеру на плечо.

– Привет, Биггер! Ты где пропадаешь?

Он поднял голову и увидел прямо перед собой смеющееся лицо Бесси.

– Привет, – отрывисто сказал он.

– Ах, извини. Я не видела, что ты с компанией, – сказала она и отошла, искоса глянув на Джана и Мэри.

– Пригласите ее к нам, Биггер, – сказала Мэри.

Бесси вернулась к дальнему столику, где ее ждала подруга.

– Она уже ушла, – сказал Биггер.

Официантка принесла цыплят и пиво.

– Ну просто замечательно! – воскликнула Мэри.

– Это вам не что-нибудь, – сказал Джан, глядя на Биггера. – Правильно я сказал, Биггер?

Биггер помялся.

– Да, здесь так иногда говорят, – ответил он неопределенно.

Джан и Мэри ели. Биггер отрезал кусочек цыпленка и положил в рот. Но жевать он не смог – во рту было совершенно сухо. Казалось, все его органы чувств парализованы, они вышли из повиновения, и когда он понял почему, то не смог есть. После двух или трех попыток он отложил вилку и небольшими глотками стал тянуть пиво.

– Ешьте цыпленка, – сказала Мэри. – Очень вкусно.

– Я не голоден, – пробормотал он.

– Хотите еще пива? – спросил Джан после долгого молчания.

Может быть, если он опьянеет немного, ему будет легче.

– Можно, – сказал он.

Джан заказал еще по стакану.

– А что, покрепче у них тут ничего нет? – спросил он.

– У них есть все, что хотите, – сказал Биггер.

Джан заказал бутылку рома и налил всем. Биггер почувствовал, как по его телу разливается тепло. После второго стакана Джан начал разговор.

– Где вы родились, Биггер?

– На Юге.

– А где именно?

– В Миссисипи.

– В школе учились?

– Четыре класса прошел.

– А почему бросили?

– Денег не было.

– Вы где учились, на Юге или здесь?

– Больше на Юге, два года и здесь ходил.

– Вы давно живете в Чикаго?

– Уже пять лет.

– Вам здесь нравится?

– Ничего.

– Вы живете с семьей?

– У меня мать, брат и сестра.

– А отец ваш где?

– Умер.

– Давно?

– Его убили во время одного бунта там, на Юге, – я был еще маленький.

Наступило молчание. Биггеру после рома стало легче.

– И чем же дело кончилось? – спросил Джан.

– Да ничем.

– А как вы к этому относитесь?

– Не знаю.

– Слушайте, Биггер, вот против этого мы и боремся. Мы, коммунисты, хотим, чтоб этого больше не было. Чтоб люди не смели больше так обращаться с другими людьми. Я – член партии. Мэри – сочувствующая. Вы не думаете, что если все мы сплотимся вместе, то сумеем покончить с этим?

– Не знаю, – сказал Биггер. Ром уже ударил ему в голову. – Белых людей много на свете.

– Вы читали об узниках Скоттсборо?

– Слыхал про это.

– Как по-вашему, разве не большое дело мы сделали, что помешали убить этих мальчиков?

– Это очень хорошо.

– Знаете, Биггер, – сказала Мэри, – мы хотим подружиться с вами.

Он ничего не ответил. Он допил свой ром, и Джан снова наполнил стакан. Теперь он уже был настолько пьян, что мог смотреть им прямо в глаза. Мэри улыбалась ему.

– Ничего, вы к нам привыкнете, – сказала она.

Джан заткнул пробкой бутылку с ромом.

– Пожалуй, нам пора, – сказал он.

– Пошли, – сказала Мэри. – Ах да, Биггер, я завтра в девять утра уезжаю в Детройт, и мне нужно, чтоб вы заранее отвезли на вокзал мой сундук. Скажите папе, он даст вам отгулять эти часы. Только это надо не позже половины девятого.

– Ладно, я отвезу.

Джан расплатился, и они вышли на улицу. Биггер уселся за руль. Ему уже стало совсем легко. Джан и Мэри сели на заднее сиденье. Поворачивая руль, Биггер увидел, что Джан обнял Мэри и она тесно прижалась к нему.

– Покатаемся немного по парку, Биггер.

– Хорошо.

Он въехал в Вашингтон-парк и медленно стал кружить по извилистым аллеям. Время от времени он видел в переднее зеркальце, как Джан целует Мэри.

– У вас есть девушка, Биггер? – спросила Мэри.

– Есть, – ответил он.

– Я хочу с ней познакомиться.

Он промолчал. Мэри задумчиво смотрела в пространство, словно строила какие-то планы на будущее. Потом она повернулась к Джану и нежно положила ему руку на плечо.

– Как прошла демонстрация?

– Неплохо. Но полиция задержала трех товарищей.

– Кого?

– Одного нашего парня и двух женщин-негритянок. Да, кстати, Мэри! Их надо взять на поруки, нужны деньги.

– Сколько?

– Три тысячи.

– Я завтра пришлю тебе чек.

– Отлично.

– Ты сегодня много работал?

– Порядочно. До трех был на собрании. Мы с Максом сегодня весь день хлопотали из-за этих денег.

– Он чудный, Макс, правда?

– Это один из лучших наших адвокатов.

Биггер прислушивался, он знал, что они говорят о коммунистических делах, и старался понять. Но он не понимал.

– Джан!

– Да, детка?

– Весной я кончаю университет и тогда вступлю в партию.

– Ты у меня умница.

– Только мне придется быть очень осторожной.

– Будешь работать со мной в комитете.

– Нет. Я хочу работать среди негров. Там больше всего нужны люди. Их так всюду теснят и оттирают.

– Это верно.

– Когда я вижу, до чего довели этих людей, я просто с ума схожу…

– Да, это большое преступление.

– И я себя чувствую такой беспомощной и никчемной. Мне так хочетсяделать что-нибудь. – Я всегда знал, что ты придешь к нам.

– Джан, у тебя много знакомых негров? Я тоже хочу познакомиться с ними.

– Я знаю очень немногих. Но ты познакомишься с ними, когда вступишь в партию.

– Они такие непосредственные! Это замечательный народ! Если б только удалось поднять их на борьбу…

– Без них революция невозможна, – сказал Джан. – Их необходимо организовать. Они сильны духом. Они много могут дать партии.

– А их песни – все эти гимны! Какая прелесть! – Биггер увидел, что она наклонилась к нему. – Биггер, вы умеете петь?

– Нет, не умею, – сказал он.

– Ну, Биггер. – Она надула губы. Потом склонила голову набок, закрыла глаза и запела:

Джан стал подпевать, а Биггер насмешливо улыбнулся. Совсем не тот мотив, подумал он.

– Что ж, Биггер, подтягивайте и вы, – сказал Джан.

– Я не умею петь, – повторил он.

Они замолчали. Машина, урча, катилась вперед. Потом Биггер услышал шепот.

– Где бутылка?

– Вот она.

– Дай мне глоток.

– Ладно, только раньше я.

– Смотри, будешь пьяный.

– Не больше, чем ты, детка.

Они засмеялись. Биггер правил молча. Он услышал тихое мелодическое бульканье.

– Джан!

– Что?

– Хорош глоток!

– Ну, ну, тебе тоже хватит.

Он увидел в зеркальце, как он пьет из бутылки, запрокинув голову.

– Может быть, Биггер тоже хочет, Джан? Спроси его.

– Биггер! Возьмите-ка, промочите горло.

Биггер замедлил ход и протянул руку за бутылкой; он два раза приложился к ней, делая большие глотки.

– Ого! – засмеялась Мэри.

– Промочил на совесть, – сказал Джан.

Биггер рукой вытер рот и повел машину дальше по темному парку. То и дело он слышал бульканье рома в полупустой бутылке. Надрызгаются оба, подумал он, чувствуя, как под действием рома у него начинает покалывать пальцы и губы. Вдруг он услышал хихиканье Мэри. Так, уже надрызгалась! Машина медленно описывала круги по извилистым аллеям. Приятный жар разливался широкими волнами по всему его телу. Он не правил; он просто сидел и плавно несся вперед сквозь тьму. Его руки свободно лежали на баранке руля, тело лениво развалилось на кожаных подушках. Он заглянул в зеркальце: они опять пили. Факт, надрызгались, подумал он. Он не спеша кружил по парку, поглядывая то на дорогу, то в зеркало. Он слышал шепот Джана; потом он услышал, как они оба вздохнули. Губа у него отвисла. Я и сам-то пьян, подумал он. Город и парк исчезли из его сознания; его несло вперед вместе с машиной, в которой Джан и Мэри сидели и целовались. Так прошло много времени.

– Уже час, милый, – сказала Мэри. – Надо домой.

– Хорошо. Еще только немножечко покатаемся. Здесь так хорошо.

– Отец и так говорит, что я себя неприлично веду.

– Ну прости, моя маленькая.

– Я тебе позвоню утром, перед тем как ехать.

– Непременно. В котором часу?

– Около половины девятого.

– Чудесно. Но как мне не хочется, чтоб ты уезжала в Детройт.

– Мне самой не хочется. Да нужно. Понимаешь, дорогой, я должна загладить свою неприличную поездку с тобой во Флориду. Придется какое-то время слушаться маму и папу.

– А все-таки мне не хочется.

– Я вернусь через несколько дней.

– Несколько дней – это очень долго.

– Ты глупый, но милый, – сказала она, смеясь и целуя его.

– Поехали домой, Биггер, – сказал Джан громко.

Биггер выехал из Коттедж Гроув-авеню и свернул к северу. Улицы были темные, тихие и пустые, шины скользили по гладкому асфальту. У Сорок шестой улицы, когда до дома Долтонов оставался один квартал, где-то вдалеке послышалось дребезжание трамвая.

– А вот и трамвай, – сказал Джан, глянув в заднее стекло.

– Бедненький ты мой! – сказала Мэри. – Тебе еще так далеко ехать. С каким бы удовольствием я тебя подвезла. Но уже слишком поздно, мама и так, наверно, заподозрила что-нибудь.

– Не беспокойся. Я отлично доберусь.

– Постой, Джан, знаешь что? Биггер тебя довезет.

– Глупости! С какой стати он будет тащиться в такую даль чуть не на рассвете.

– Тогда тебе надо успеть на этот трамвай, милый.

– Нет. Я сначала провожу тебя.

– Но ведь ты знаешь, как редко ночью трамваи ходят, – сказала Мэри. – Ты простудишься, будешь ждать на таком ветру. Нет, нет, милый, пожалуйста, садись на этот трамвай. Я отлично доеду без тебя. Тут пустяки осталось…

– А ты правда не боишься?

– Конечно, нет. Вон уже виден наш дом. Вон, смотри…

Биггер в зеркальце увидел, как она показывает на дом Долтонов.

– Ну хорошо, – сказал Джан. – Биггер, остановите, пожалуйста, я здесь сойду.

Биггер затормозил. Он услышал их шепот.

– До свидания, Джан.

– До свидания, детка.

– Я тебе завтра позвоню.

– Непременно.

Джан подошел к передней дверце и протянул руку. Биггер застенчиво пожал ее.

– Очень хорошо, что мы с вами познакомились, Биггер, – сказал Джан.

– Угу, – промычал Биггер.

– Правда, я очень рад. Нате глотните разок на прощанье.

Биггер отпил из бутылки.

– Джан, я тоже хочу. Крепче спать буду, – сказала Мэри.

– Ты и так уже много выпила.

– Ну дай, милый.

Она вышла из машины. Джан дал ей бутылку, и она приложила ее к губам, закинув голову.

– Но, но! – сказал Джан.

– Что случилось?

– Я не хочу, чтоб ты свалилась где-нибудь по дороге.

– Я пока еще крепко держусь на ногах.

Джан взял у нее бутылку и допил до дна, потом бросил бутылку в водосток. Он стал неловко шарить у себя в карманах. Он пошатывался: он был пьян.

– Что-нибудь потерял, милый? – пролепетала Мэри; она тоже была пьяна.

– Нет, я тут кое-что хотел дать Биггеру прочитать. Слушайте, Биггер, вот вам несколько брошюр. Я хочу, чтоб вы их прочитали. Хорошо?

Биггер протянул руку и получил пачку тоненьких книжек.

– Ладно.

– Только чтоб вы непременно прочитали. А потом мы с вами побеседуем… через несколько дней… – У него заплетался язык.

– Прочту, – сказал Биггер, подавив зевок, и запихнул брошюры в карман.

– Я прослежу, чтобы он прочел, – сказала Мэри.

Джан еще раз поцеловал ее. Биггер услышал грохот подходившего трамвая.

– Ну, до свидания, – сказал Джан.

– До свидания, милый, – сказала Мэри. – Я сяду тут, с Биггером.

Она отворила переднюю дверцу. Трамвай, дребезжа, остановился на углу. Джан вскочил на площадку, и трамвай пошел дальше. Биггер повернул к бульвару Дрексель. Мэри завалилась в угол и вздохнула. Ноги раскинула в стороны. Машина плавно шла по мостовой. У Биггера кружилась голова.

– Биггер, вы славный, – сказала она.

Он посмотрел на нее. Ее лицо было мучнисто-белым. Глаза остекленели, она была совсем пьяна.

– Не знаю, – сказал он.

– Господи, ну до чего же вы смешной. – Она хихикнула.

– Может быть, – сказал он.

Она положила голову ему на плечо:

– Можно?

– Пожалуйста.

– А знаете, вы целых три часа слова не произнесли.

Она покатилась со смеху. У него все тело напряглось от ненависти. Опять она лезет к нему в душу, когда он не хочет этого. Она выпрямилась и принялась тереть глаза платочком. Не глядя на нее, он завернул к подъезду и круто затормозил. Машина остановилась. Он вышел и отворил дверцу. Она не двигалась. Глаза ее были закрыты.

– Приехали, – сказал он.

Она попыталась подняться, но сейчас же снова упала на сиденье.

– Ах, ты… Она пьяная, совсем пьяная, подумал Биггер. Она протянула руку. – Слушайте… Помогите мне встать. Меня качает.

Она съехала на самый край сиденья, платье у нее задралось, и он увидел полоску кожи там, где кончался чулок. С минуту он стоял не двигаясь и смотрел на нее; потом она подняла глаза и посмотрела на него. Она смеялась:

– Дайте руку, Биггер. Я не могу встать.

Он подал ей руку, и, когда она оперлась на нее, чтобы вылезти из машины, он почувствовал тяжесть ее мягкого тела. Ее темные, лихорадочно блестевшие глаза смотрели на него из запавших орбит. Он чувствовал аромат ее волос, касавшихся его лица. Он скрипнул зубами, ощущая легкое головокружение.

– Где моя шляпа? Потерялась по дороге…

Она пошатнулась, и он обхватил ее крепче, чтоб она не упала. Он оглянулся: шляпа ее лежала на подножке.

– Вот она, – сказал он.

Нагибаясь за шляпой, он подумал – что, если бы сейчас их увидел кто-нибудь из белых? Если бы старик Долтон вдруг увидел их? Он испуганно покосился на дом. Везде было тихо и темно.

– Ох! – вздохнула Мэри. – Мне надо скорей лечь…

Он выпустил ее, но сейчас же подхватил опять, иначе она грохнулась бы на тротуар. Он повел ее к крыльцу.

– Сумеете подняться?

Она посмотрела на него обиженно.

– Конечно. Пустите…

Он отнял руки, она твердо и уверенно взошла по ступеням и с шумом споткнулась о деревянный порог. Биггер шагнул к ней, но тотчас же остановился, парализованный страхом. Господи боже, она же всех перебудит. Она привалилась к двери, упираясь рукой и коленом, и смотрела на него с веселым удивлением. Вот полоумная! Наконец она с трудом встала на ноги и медленно сошла вниз, держась за перила. Она остановилась перед ним, пошатываясь и улыбаясь.

– Я, кажется, пьяная…

Он смотрел на нее со смешанным чувством тревоги, восторга и ненависти. Если их сейчас застанет ее отец – кончено, прощай, работа. Но она была такая красивая, такая стройная, и что-то говорило ему, что она не ненавидит его, как все белые. Но вместе с тем она была белая, и он ненавидел ее. Она медленно закрыла глаза, потом опять открыла; она делала отчаянные попытки прийти в себя. Нет, она не доберется сама до своей комнаты; что же ему делать, позвать мистера Долтона или Пегги? Нет… Это значит выдать ее. И потом, несмотря на всю ненависть к ней, ему хотелось подольше стоять так и смотреть на нее. Она опять закрыла глаза и качнулась к нему. Он подхватил ее.

– Идемте, я доведу вас, – сказал он.

– Только по черной лестнице, Биггер… А то если по парадной… я непременно подниму шум… весь дом перебужу…

Ноги у нее заплетались на цементном полу, когда он вел ее через подвал. Придерживая ее одной рукой, он повернул выключатель.

– Как же это я так… напилась… – бормотала она.

Он медленно вел ее наверх по узкой, ведущей в кухню лестнице, обхватив рукой за талию и чувствуя под пальцами ее мягко колышущуюся грудь. Она все тяжелее и тяжелее опиралась на него.

– Да не падайте вы, – прошипел он, когда они дошли до дверей кухни.

Ему вдруг представилось, что миссис Долтон в развевающемся белом платье стоит посреди кухни и смотрит своими каменными глазами, как вечером, когда он приходил напиться. Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул. В кухне было пусто и темно, только из окна ложился слабый синеватый отсвет зимнего неба.

– Идем.

Она совсем повисла на нем, обхватив рукой его шею. Он толкнул дверь, шагнул и остановился, выжидая, прислушиваясь. Волосы ее щекотали его губы. Кожа у него горела, колени подгибались; он смотрел на ее слабо освещенное лицо, и от запаха ее волос и кожи у него мутилось в голове. Он стоял так с минуту, потом прошептал, дрожа от возбуждения и страха:

– Идем, надо вам добраться до вашей комнаты.

Он вывел ее из кухни и повел по коридору; идти приходилось очень медленно, останавливаясь на каждом шагу. В коридоре было пусто и темно; с трудом он наполовину довел, наполовину дотащил ее до лестницы. Снова им овладела ненависть, он начал трясти ее:

– Проснитесь! Вы еще не у себя.

Она не шевелилась и не открывала глаз; наконец она невнятно пробормотала что-то, качнулась и опять затихла. Его руки ощущали мягкие изгибы ее тела, он стоял неподвижно, глядя на нее, охваченный каким-то чувственным ликованием. Ах ты, сучка! – думал он. Ее лицо касалось его лица. Он повернул ее спиной и начал взбираться по лестнице, ступенька за ступенькой, подталкивая ее вперед. Где-то что-то скрипнуло, и он остановился. Он напряженно вглядывался в темноту. Но никого не было видно. Когда он добрался наверх, она окончательно обмякла и только бормотала что-то бессвязное. Черт! Теперь ее не сдвинешь с места, придется нести. Он поднял ее на рука и понес по коридору, потом, остановился. Которая ее дверь? Фу, черт!

– Где ваша комната? – спросил он шепотом.

Она не ответила. Верно, совсем уже осовела. Оставить ее здесь – невозможно; если он выпустит ее, она упадет на пол и будет лежать так всю ночь. Он стал трясти ее, повторяя так громко, как только смел:

– Где ваша комната?

На одно мгновение она как будто пришла в себя и посмотрела на него пустыми глазами.

– Где ваша комната? – спросил он опять.

Она повела глазами в сторону одной из дверей. Он шагнул туда и остановился. А вдруг это вовсе не ее комната? Вдруг она настолько пьяна, что не разбирает? Вдруг он попадет в спальню к мистеру и миссис Долтон? А что, в конце концов, ну, уволят его. Он же не виноват, что она так напилась. Им овладел какой-то странный подъем, будто он находился на сцене перед толпой зрителей. Он осторожно высвободил одну руку и повернул ручку двери. Он подождал, ничего не случилось. Он толкнул дверь; в комнате было темно и тихо. Он пошарил по стене у двери, но не нашел выключателя. Он постоял, придерживая ее одной рукой, не зная, что делать. Потом его глаза привыкли к темноте. Смутный отсвет зимнего неба, проникавший в окно, помог ему различить в углу очертания белой кровати. Он снова поднял ее, внес в комнату и бесшумно закрыл дверь.

– Слушайте, да проснитесь же вы.

Он попробовал поставить ее на ноги, но она валилась, как тряпичная кукла. Он опять обхватил ее руками, вслушиваясь в темноту. От запаха ее волос и кожи у него шли круги перед глазами. Она была меньше, чем его Бесси, и гораздо мягче. Она уткнулась лицом в его плечо, он сжал ее крепче. Ее голова медленно повернулась, и он замер не шевелясь, ожидая, когда ее лицо окажется рядом с его лицом. Но голова откинулась назад, медленно, нежно; она как будто уступала. Ее губы, чуть влажные, полуоткрылись, и в смутном синеватом свете он видел, как поблескивают ее белые зубы. Глаза у нее были закрыты. Он всматривался в ее лицо, обрамленное вьющимися черными волосами. Широко расставив пальцы, он подвинул выше руку на которой лежала ее спина, и лицо ее поднялось, и губы коснулись его губ, как во сне, виденном когда-то. Он поставил ее на ноги, и она качнулась и приникла к нему.

Он поднял ее и положил на кровать. Что-то говорило ему, что нужно уходить, но он медлил, наклонившись над ней, вглядываясь в ее лицо в полутьме, не в силах отнять руки от ее груди. Она повернулась и пробормотала что-то во сне. Он крепче прижал пальцами ее грудь, еще раз поцеловал ее, почувствовал, что она тянется к нему. Все перестало существовать для него, кроме ее тела; губы его дрожали. Вдруг он замер на месте. Позади скрипнула дверь.

Он оглянулся, и все в нем оборвалось от ужаса, как бывает, когда во сне падаешь с большой высоты. В дверях, безмолвное, призрачное, стояло белое пятно. Оно заполнило его глаза, проникло в его тело. Это была миссис Долтон. Ему захотелось оттолкнуть ее и опрометью броситься вон из комнаты.

– Мэри? – тихо, вопросительно окликнула она.

Биггер затаил дыхание. Мэри опять забормотала; он нагнулся над ней, в страхе сжимая кулаки. Он знал, что миссис Долтон не может его увидеть; но он знал, что, если Мэри отзовется, она подойдет к кровати и ощупью найдет его. Он напряженно ждал, боясь пошевелиться, чтобы не уронить что-нибудь в темноте и не выдать своего присутствия.

– Мэри!

Он почувствовал, что Мэри пытается встать, и силой уложил ее назад, на подушку.

– Спит, видно, – сказала вполголоса миссис Долтон.

Он хотел отойти от кровати, но не решился, боясь, что миссис Долтон услышит его, узнает, что в комнате, кроме Мэри, есть еще кто-то. Панический ужас овладел им. Он зажал себе рот рукой и выгнул шею так, чтобы, не поворачивая головы, видеть и Мэри, и миссис Долтон. Мэри забормотала и снова попыталась подняться. Вне себя он схватил угол подушки и втиснул ей в рот. Он должен заставить ее замолчать, иначе он пропал. Миссис Долтон медленно подвигалась к нему, и в нем все напряглось и натянулось до отказа, вот-вот лопнет. Ногти Мэри впивались ему в ладонь; он схватил подушку и накрыл он все лицо. Ее тело выгнулось дугой; тогда он навалился на подушку всей своей тяжестью, помня только одно: что она не должна издать ни единого звука, который бы выдал его. Глаза его заполняло белое пятно, наплывавшее на него из темноты. Снова тело Мэри задергалось на кровати, и он прижал подушку крепче, сколько хватило сил. Долго еще он чувствовал острую боль от ее ногтей, вонзившихся ему в мякоть руки. Белое пятно стояло неподвижно.

– Мэри? Ты здесь?

Он стиснул зубы и затаил дыхание, цепенея от страха перед этим белым пятном, медленно приближавшимся к нему. Его мышцы отвердели как сталь, и он все давил и давил, чувствуя, как она поддается, медленно, понемногу и беззвучно. Потом он вдруг перестал чувствовать боль в ладонях. Ее пальцы разжались. Тело ее больше не дергалось и не выгибалось. Она лежала спокойно.

Теперь он совсем хорошо видел миссис Долтон. Он отнял руки от подушки, и тогда в темной комнате пронесся над постелью долгий протяжный вздох, вздох, который потом, когда он вспоминал его, казался ему последним и невозвратимым.

– Мэри! Ты больна?

Он выпрямился. С каждым, движением, которое она делала к постели, он стал делать движение в сторону от нее, не отрывая ног от пола, но скользя бесшумно по густому, пышному ковру, до боли напрягая все тело. Миссис Долтон уже стояла у кровати. Она протянула руки и дотронулась до Мэри.

– Мэри! Ты спишь? Я слышала, как ты ворочалась…

Миссис Долтон вдруг отшатнулась и быстро попятилась назад: – Ты пьяна! От тебя пахнет вином! Она неподвижно стояла в полосе синеватого света, потом опустилась на колени у кровати. Биггер услышал шепот. Она молится, удивленно подумал он, и эти слова отдались у него в ушах, как будто кто-то другой произнес их вслух. Наконец миссис Долтон встала, он увидел ее лицо, как всегда приподнятое кверху и чуть отклоненное набок. Он ждал, стиснув зубы, сжав кулаки. Она медленно пошла к двери, он едва различал ее теперь впотьмах. Дверь скрипнула, потом наступила тишина.

Он бросился на пол, шумно переводя дух. Он чувствовал слабость и был весь в поту. Он долго сидел скорчившись на ковре и слушал свое дыхание, наполнявшее темноту. Постепенно острота его ощущений притупилась, и сознание действительности вернулось к нему. У него было такое чувство, словно им владело какое-то наваждение, которое теперь прошло. Он глубоко зарыл пальцы в пушистую ткань ковра; все его тело сотрясалось от неистовых ударов сердца. Нужно было уходить, и как можно скорее. Что, если б это была не миссис, а мистер Долтон? Да и так он просто каким-то чудом спасся.

Он встал и прислушался. Может быть, миссис Долтон еще там, в коридоре? Как ему выбраться из комнаты? Он почти физически ощущал свою ненависть к этому дому за все, что ему пришлось пережить с той минуты, как он сюда пришел. Он протянул руку и нащупал стену позади: хорошо было почувствовать за спиной что-то крепкое и прочное. Он посмотрел на кровать, белевшую в темном углу, и вспомнил о Мэри, как вспоминаешь о человеке, которого очень давно не видал. Она лежит там. Может быть, он сделал ей больно? Он подошел к кровати и остановился, она лежала щекой на подушке. Его рука потянулась было к ней, но повисла в воздухе. Он прищурил глаза и всмотрелся в ее лицо, оно было темнее, чем когда он уложил ее на эту кровать. Рот был открыт, глаза выкатились и остекленели. Грудь, грудь, ее грудь – она не поднималась! Он не слышал больше мерного дыхания, нарушавшего прежде тишину комнаты. Он нагнулся и повернул рукой ее голову; она скатилась обратно. Он отдернул руку. Все его мысли и чувства вдруг отказали; он пытался сказать себе что-то, но не мог. Потом он судорожно глотнул воздух, и тяжелые, неповоротливые слова сложились и прозвучали у него в ушах: она умерла…

Комната, в которой он находился, вдруг отступила куда-то. Ее место занял огромный город белых людей, раскинувшийся за окном. Она умерла, и это он убил ее. Он – убийца, черный убийца, негр-убийца. Он убил белую женщину. Он должен скорей уйти отсюда. Миссис Долтон заходила в комнату, когда он был здесь, но она не знает этого. А если? Нет! Да! Может быть, она пошла звать на помощь? Нет, нет, она бы закричала. Она не знает. Он должен выбраться отсюда. Он пойдет домой и ляжет спать, а утром он скажет им, что привез Мэри сюда и расстался с ней у подъезда.

Страх вызвал в нем образ, который он обозначил мысленно словом «они». Надо было подготовить версию для «них». Но… А Джан? Джан выдаст его. Когда откроется, что она умерла, Джан скажет, что оставил их вдвоем на углу Сорок шестой улицы и Коттодж Гроув-авеню. Но он скажет им, что это неправда. В конце-то концов, ведь Джан – красный. Неужели красному поверят больше, чем ему? А он скажет, что Джан приехал вместе с ними. Никто не должен знать, что он последним видел ее в живых.

Отпечатки пальцев! Ему приходилось читать об этом. Ясно, отпечатки пальцев выдадут его! Можно будет доказать, что он был у нее в комнате. Но если сказать, что он приходил за сундуком? Ну да! За сундуком! Вполне понятно, что здесь есть отпечатки его пальцев. Он огляделся и увидел сундук, он стоял у стены за кроватью, открытый, с откинутой крышкой. Можно снести сундук вниз, в котельную, поставить машину в гараж и тогда уйти домой. Нет! Еще лучше. Не надо ставить машину в гараж! Он скажет, что Джан приехал вместе с ними и оставался в машине, когда он ушел. Или нет, еще лучше! Пусть они думают, что это сделал Джан. Красные на все способны. Во всех газетах пишут об этом. Он скажет им, что он привез Джана и Мэри домой и Мэри попросила его подняться в ее комнату за сундуком – и Джан тоже пошел с ними! Он взял сундук и снес его вниз, а потом ушел домой, а Мэри и Джан – они тоже спустились вместе с ним – сидели в машине и целовались… Вот, вот, это лучше всего!

Он услышал тиканье часов и оглянулся: часы висели на спинке кровати, их белый циферблат светился в синеватой мгле. Было пять минут четвертого. Джан вышел из машины на углу Сорок шестой и Коттедж Гроув-авеню. Джан не вышел на Сорок шестой, он поехал вместе с нами…

Он подошел к сундуку, опустил крышку и поволок его по ковру на середину комнаты. Он поднял крышку и пошарил рукой внутри: сундук был наполовину пуст.

Тогда он остановился, едва дыша, осененный новой идеей. Ведь мистер Долтон говорил, что по воскресеньям они встают поздно. А Мэри сказала, что едет утром в Детройт. Если они встанут и не найдут Мэри в ее комнате, они решат, что она уже уехала в Детройт. Он… Ну да! Он может положить ее в сундук, она поместится! Она такая маленькая. Вот, вот, положить ее в сундук. Она сказала, что едет на три дня. Значит, раньше чем через три дня никто ничего не узнает. У него есть три дня сроку. И потом, она была такая сумасшедшая. Всем известно, что она путалась с красными. Мало ли что с ней могло случиться? Когда хватятся, решат, что это опять какая-нибудь ее сумасшедшая выдумка! Ведь красные на все способны. Во всех газетах об этом пишут.

Он подошел к кровати; нужно было поднять ее и положить в сундук. Ему не хотелось прикасаться к ней, но он знал, что это нужно. Он нагнулся. Его протянутые руки подергивались в воздухе. Нужно прикоснуться к ней, нужно поднять ее и положить в сундук. Но руки застыли, и он не мог заставить себя шевельнуть ими. Он словно боялся, что она вскрикнет, когда он дотронется до нее. А, черт! Какая-то чепуха! Ему захотелось смеяться. Это все было как не на самом деле. Как будто дурной сон. Он должен поднять мертвую женщину, и он боится. У него было такое чувство, будто он давно уже видел во сне что-то похожее, и теперь вдруг оказалось, что это правда. Он услышал тиканье часов. Время шло. Скоро настанет утро. Нужно было действовать. Если он простоит тут так целую ночь, он попадет на электрический стул. Он вздрогнул, и что-то холодное поползло у него по телу. А, черт!

Он осторожно подсунул под нее руки и поднял ее. Он остановился, держа ее на руках; голова ее свесилась. Он поднес ее к сундуку и невольно оглянулся и увидел в дверях белое пятно, и в ту же секунду жгучая пелена ужаса стянула все его тело и голову охватила острая боль, но белое пятно

исчезло. Я думал, это она… Сердце у него стучало.

Держа на руках тело, он стоял посреди темной комнаты, и неумолимые факты бились в его сознании, точно волны, набегающие с моря: она умерла; она белая; она женщина; он убил ее; он негр; его могут поймать; он не хочет, чтоб его поймали; если его поймают, его убьют.

Он наклонился, чтобы уложить ее в сундук. Поместится ли она? Он снова оглянулся на дверь, но белого пятна не было. Он повернул ее набок, он тяжело дышал, и его трясло. Он опустил ее на сложенные платья, прислушиваясь к мягкому шуршанию тканей. Он уткнул ее голову в угол, но ноги были слишком длинные и не влезали.

Ему почудился шум, и он выпрямился; собственное дыхание казалось ему громким, как рев бури. Он прислушался, но ничего больше не было слышно. Нужно было как-нибудь всунуть ее ноги. Согнуть в коленях, подумал он. Ну пот, уже лучше. Еще немножко… Он еще немножко согнул. Пот капал ему с подбородка на руки. Он подтянул ей колени к груди, и тело вошло в сундук. С этим было покончено. Он опустил крышку, нашарил в темноте замок и услышал, как он щелкнул.

Он встал, ухватился за одну ручку и потянул. Сундук не двигался с места. Он ослабел, и руки у него были скользкие от пота. Он скрипнул зубами, обеими руками обхватил сундук и потащил к двери. Он открыл дверь и выглянул в коридор; кругом было пусто и тихо. Он поставил сундук на ребро, присел, изогнулся, просунул руку под ремень и взвалил сундук на плечи. Теперь нужно было встать. Он попытался; мышцы плеч и ног задрожали от усилия. Он встал, пошатываясь, кусая губы.

Осторожно переставляя ноги, он прошел коридор, лестницу вниз, еще один коридор и у дверей кухни остановился. Спина болела, ремень врезался в ладонь и жег ее. Казалось, сундук весил целую тонну. Он ждал, что вот-вот появится перед ним белое пятно, протянет руку и дотронется до сундука и спросит, что в нем. Ему хотелось поставить сундук и передохнуть, но он боялся, что не сможет снова поднять его. Он прошел через кухню и, не затворив за собою дверь, стал спускаться. Посреди котельной он остановился с сундуком на спине, в топке гудело пламя, сквозь щели дверцы видна была груда красных углей. Он стал медленно приседать, ожидая, когда ребро сундука упрется в цементный пол. Он пригнулся еще, встал на одно колено. А, черт! Пораненная рука выскользнула из ремня, и сундук грохнулся оземь с громким стуком. Он наклонился вперед и левой рукой стиснул правую, чтоб унять жгучую боль.

Он взглянул на котел. Новая мысль заставила его вздрогнуть. Что, если… если засунуть ее туда, в топку? Сжечь ее! Это будет самое безопасное. Он подошел к котлу и распахнул дверцу. Огромная груда раскаленного угля полыхала жаром и огнем.

Он раскрыл сундук. Она лежала так, как он положил ее: голова уткнута в угол, колени подогнуты и прижаты к груди. Придется опять поднимать ее. Он нагнулся, ухватил ее за плечи и поднял. Он подошел к раскрытой топке и остановился. Огонь бушевал. Как ее класть – головой вперед или ногами? Оттого, что он был очень измучен усталостью и страхом, и оттого, что ее ноги пришлись ближе к топке, он втолкнул ее туда ногами вперед. Пламя лизнуло ему руки.

Она вошла по самые плечи. Он заглянул в топку: ее платье уже запылало, и густой дым стлался кругом, мешая видеть. От рева пламени у него гудело в ушах. Он уперся ей в плечи и толкнул изо всех сил, но тело дальше не шло. Он попытался еще раз, но голова по-прежнему торчала наружу. Вот… А, черт! Ему захотелось стукнуть по чему-нибудь кулаком. Что было делать? Он отступил назад и опять взглянул.

Шорох за спиной заставил его обернуться: два зеленых светящихся озерца – светящихся обличением и гневом – смотрели на него из белого пятна, примостившегося на сундуке. Губы его раскрылись в беззвучном крике, тело свела горячая судорога. Это была белая кошка, и ее круглые зеленые глаза смотрели мимо него на темноволосую голову, свисавшую из раскаленного жерла топки. Господи! Он закрыл рот и проглотил слюну. Поймать кошку, убить и тоже сунуть в огонь? Он сделал движение. Кошка встала, ее белая шерсть вздыбилась, спина изогнулась дугой. Он хотел схватить ее, но она метнулась мимо, протяжно, испуганно замяукав, бросилась по лестнице вверх и скрылась из виду. Ну да! Ведь он оставил открытой кухонную дверь. Вот и все. Он поднялся, притворил дверь и вернулся к котлу, раздумывая. Кошки говорить не умеют…

Он достал из кармана нож, открыл его и еще постоял у котла, глядя на белую шею Мэри. Может ли он? Надо смочь. Будет ли кровь? О господи! Он осмотрелся вокруг растерянным, жалобным взглядом. Он увидел в углу груду старых газет. Он взял толстую охапку и бросил на пол, под ее головой. Он приложил к горлу обнаженное лезвие, только приложил, как будто думал, что нож сам врежется в белую плоть, без всякого усилия с его стороны. Он жадно смотрел на лезвие, лежавшее на белой коже; в блестящей поверхности металла отражалась яростная пляска огня. Да, надо. Он начал резать, осторожно водя ножом взад и вперед, потом уперся в кость. Скрипнув зубами, он навалился сильнее. Крови пока не было, только на самом ноже. Но с костью сладить было трудней. Пот катился у него по спине. Кровь закапала на газеты, быстро расплываясь красноватыми кругами. Он пилил кость ножом. Голова свесилась на газеты, вьющиеся черные пряди намокали в крови. Он пилил изо всей силы, но голова все не отваливалась.

Он подождал, задыхаясь. Ему хотелось убежать из подвала, далеко, как можно дальше от этой окровавленной шеи. Но он не мог. Он не смел. Он

должен был сжечь тело. Каждый нерв в нем дрожал от напряжения.

Стеклянными глазами он озирался по сторонам и вдруг увидел топор. Вот! Это

будет самое лучшее. Он поднял топор, левой рукой отвел голову немного в

сторону и, помедлив минуту в молитвенной позе, всей силой своего тела

бросил лезвие топора на шейный позвонок. Голова упала.

Он не плакал, только губы у него дрожали и грудь тяжело вздымалась. Ему хотелось лечь на пол и заснуть, а потом проснуться – и чтобы ничего этого не было. Но нужно было уходить. Он быстро завернул голову в газеты, и ею затолкал поглубже окровавленное туловище. Потом он всунул и голову. Потом топор.

Хватит ли угля, чтоб сжечь тело? Никто не придет сюда по крайней мере до десяти часов утра. Он взглянул на часы. Было четыре. Он подобрал кусок газеты и вытер нож. Он бросил газету в топку, а нож положил в карман. Он повернул рычаг, и уголь затарахтел по металлическому желобу, вся топка осветилась огнем, и в трубе загудело еще сильнее. Когда уголь завалил тело, он повернул рычаг назад. Все.

Потом он вдруг отступил от котла и уставился на него, раскрыв рот. Господи! А запах! Кто-нибудь почувствует запах и заглянет в топку. Егоглаза дико блуждали по котельной. Вот! Это поможет! Высоко в стене, за котлом он увидел ржавые лопасти электрического вентилятора. Он нажал выключатель и повернул его. Послышался треск, который перешел в мерное жужжание. Теперь все будет хорошо: вентилятор вытянет воздух из подвала, и никакого запаха не останется.

Он запер сундук и оттащил его в угол. Утром он отвезет его на вокзал. Он огляделся еще раз: не осталось ли чего-нибудь, что могло бы выдать его; ничего не было.

Он вышел на двор, в воздухе кружились редкие хлопья снега. Стало холодно. Машина по-прежнему стояла у крыльца. Да, тут он ее и оставит.

Джон и Мэри сидели в машине и целовались. Они сказали ему: «Покойной ночи, Биггер…» Он им тоже сказал: «Покойной ночи…» И приподнялкепку… Проходя мимо машины, он увидел, что дверца открыта. Сумочка Мэри лежала на полу. Он поднял ее и затворил дверцу. Нет! Пусть будет открыта. Он открыл ее и пошел к воротам.

Улицы были пусты и безмолвны. Его потное тело стыло на ветру. Он шел, держа сумочку под мышкой. Что теперь будет? Может быть, ему убежать? Он остановился на углу и заглянул в сумочку. Там лежала толстая пачка кредиток: по десять и по двадцать… Господи! До утра у него есть время, а там он решит. Он устал, и ему хотелось спать.

Он быстро дошел до дому, взбежал по лестнице и на цыпочках вошел в комнату. Мать, брат и сестра ровно дышали во сне. Он раздевался и думал: я скажу им, что снес сундук в подвал и потом ушел, а она осталась с

Джоном в машине. Утром я отвезу сундук на вокзал, как она мне велела…

Он почувствовал какую-то, тяжесть, оттягивавшую ему рубашку, – это был револьвер. Он вынул его; револьвер был теплый и влажный. Он засунул его

под подушку. Они не могут сказать, что это я. Они не могут доказать это.

Он откинул одеяло, залез в постель и вытянулся рядом с Бэдди. Через пять минут он спал крепким сном.