"Книга жизни и практики умирания" - читать интересную книгу автора (Ринпоче Согьял)

Глава I В ЗЕРКАЛЕ СМЕРТИ

Впервые я встретился со смертью приблизительно в семилетнем возрасте, когда мы готовились ехать из восточных предгорий в Центральный Тибет. Одним из личных служителей моего мастера был Самтен, замечательный монах, относившийся с добротой ко мне в течение моего детства. Его ясное, круглое, даже пухлощекое лицо, всегда готовое расплыться в улыбке, говорило о добродушии его натуры, благодаря которой он был всеобщим любимцем в монастыре. Мой учитель ежедневно учил и проводил посвящения, руководил занятиями и ритуалами. Под вечер я обычно собирал моих друзей и разыгрывал перед ними сценки, изображая происходящее утром. Самтен всегда позволял мне брать для этого одежды, которые мой мастер надевал утром. Он ни разу не отказал мне.

Вдруг Самтен заболел, и стало ясно, что он не выживет. Нам пришлось отложить отъезд. Следующие две недели я никогда не забуду. Удушливое зловоние смерти повисло над всем, как облако, и всякий раз, когда я думаю о том времени, этот запах возвращается ко мне. Весь монастырь был насыщен интенсивным ощущением присутствия смерти. Хотя это совсем не было мрачным или страшным: в присутствии моего мастера смерть Самтена приобрела особое значение. Для всех нас она стала учением.

Самтен лежал на постели у окна, в маленьком храме, в жилище моего мастера. Я знал, что он умирает. Время от времени я входил туда и сидел с ним. Он не мог говорить, и меня поражала перемена в его со впалыми щеками лице, которое стало измученным. Я понимал, что он покинет нас и мы больше никогда его не увидим. Становилось печально и одиноко.

Смерть Самтена была нелегкой. Звук его затрудненного дыхания преследовал нас повсюду, от его тела исходил запах разложения. В монастыре стояла такая ошеломляющая тишина, что слышалось только это дыхание. Все сосредоточилось на Самтене. И хотя это длительное умирание сопровождалось такими страданиями, в самом Самтене были покой и внутренняя уверенность. Только потом я понял, откуда это исходит: от его веры, его обучения и присутствия нашего мастера. Мне было печально, но я знал, что, раз наш мастер здесь, все будет хорошо, потому что он сможет помочь Самтену достичь освобождения. Позже я узнал, что мечта любого ученика – умереть прежде своего учителя, чтобы тот помог ему пройти смерть. Джамьянг Кхьенце, спокойно руководя Самтеном в его умирании, постепенно знакомил его со всеми этапами процесса, через которые тот проходил. Я был поражен точностью знаний моего мастера, его уверенностью и покоем, которые могли ободрить даже очень встревоженного человека. Теперь Джамьянг Кхьенце открывал нам свое бесстрашие перед смертью. Не то, что бы он легко относился к смерти: часто говоря нам, что боится ее, он предупреждал нас, чтобы мы не воспринимали ее наивно или самодовольно. Но что же позволяло моему учителю встречать смерть лицом к лицу одновременно так трезво и так легко, так практично и при этом так таинственно беззаботно? Мысли об этом завораживали и поглощали меня.

Смерть Самтена потрясла меня. В семь лет я впервые понял огромную силу учения, частью которого я становился. Я начал осознавать цель духовных занятий, которые дали Самтену принятие смерти, а также ясное осмысление того, что страдания и боль могут быть частью глубокого, естественного процесса очищения. Эти занятия дали моему мастеру полное знание о том, что такое смерть, и точную технологию, как руководить человеком в ее прохождении.

После смерти Самтена мы отправились в Лхасу, столицу Тибета. Это было трудное трехмесячное путешествие верхом. Оттуда мы продолжили наше паломничество к священным местам центрального и южного Тибета, которые связаны со святыми, царями и учеными, с седьмого века привносившими буддизм в Тибет. Мой мастер представлял собой сплав мастеров всех учений, и, благодаря его репутации, везде, где мы появлялись, его ждал восторженный прием.

Это восхитительное путешествие оставило много прекрасных воспоминаний. Тибетцы встают рано, стремясь полностью использовать естественное освещение. Мы ложились с сумерками и вставали перед восходом. Складывались палатки, последними – кухня и палатка моего мастера. С первыми лучами солнца яки, нагруженные нашим багажом, выступали в путь. Вперед отправлялся гонец, чтобы выбрать хорошее место для лагеря; примерно в полдень мы останавливались, разбивали лагерь и оставшуюся часть дня проводили там. Я любил, когда мы располагались у реки и был слышен шум воды. Мне нравилось также сидеть в палатке и слушать, как по крыше стучит дождь.

Мы путешествовали небольшой компанией, у нас было только около тридцати палаток. Днем я ехал рядом с моим мастером на золотистой лошади: он учил меня, рассказывал истории, занимался духовными упражнениями, составлял специальные упражнения для меня. Однажды, приближаясь к священному озеру Ямдрок Цо и уже увидев вдалеке бирюзовое сияние его вод, один из спутников мастера, Лама Цетен, стал умирать.

Смерть Ламы Цетена оказалась еще одним сильным поучением для меня. Он был учителем духовной жены моего мастера, Кхандро Церинг Чодрон, живущей и поныне. Многие в Тибете считают ее первой женщиной, посвятившей себя духовным занятиям; она – сокрытый мастер, и для меня – воплощение преданности; она учит уже самой простотой своего исполненного любви присутствия. Очень человечный, Лама Цетен воспринимался как родной дедушка. Это был довольно высокий, с седыми волосами человек за шестьдесят лет, от которого исходило ощущение естественной кротости и доброты. Он далеко продвинулся в занятиях медитацией; даже когда я находился рядом с ним, то испытывал чувство мира и покоя. Иногда он ругал меня, вызывая во мне страх, но, несмотря на свою строгость, он всегда сохранял свое тепло.

Лама Цетен умер необычно. Хотя невдалеке был монастырь, он отказался отправиться туда, сказав, что не хочет оставлять им труп, который придется убирать. Поэтому мы разбили лагерь как обычно, установив палатки по кругу. Кхандро ухаживала за Ламой Цетеном, поскольку он был ее учителем. Мы были одни с ней в его палатке, когда он вдруг позвал ее. Обычно он нежно называл ее «А-ми», что на его родном диалекте означало «мое дитя». «А-ми, – ласково сказал он, – подойди. Это уже происходит. Мне нечему больше тебя научить. Ты прекрасна такой, какая ты есть; я очень доволен тобой. Продолжай служить своему мастеру точно так же, как прежде».

Она тут же повернулась, чтобы выбежать из палатки, но он поймал ее за рукав. «Куда ты?», – спросил он. «Позвать Ринпоче», – ответила она.

«Не беспокой его, в этом нет нужды, – улыбнулся он. – Для мастера не существует расстояния». Сказав это, он устремил глаза к небу и отключился. Кхандро высвободила свой рукав из его пальцев и выбежала, чтобы позвать моего мастера. Я сидел, не в силах пошевелиться.

Я был поражен, что кто-то, смотрящий в лицо смерти, может обладать такой уверенностью. Лама Цетен мог позвать своего Ламу к себе, чтобы тот лично находился рядом с ним и помогал ему – любой другой жаждал бы этого, но он в этом не нуждался. Сейчас я понимаю, почему это было так. Он уже осознал присутствие своего мастера в себе самом. Джамьянг Кхьенце постоянно был в нем, в его уме и сердце; ни на одно мгновение он не чувствовал никакого разобщения.

Кхандро привела Джамьянга Кхьенце. Никогда не забуду, как он, согнувшись, вошел в палатку. Лишь посмотрев на лицо Ламы Цетена, он глядя ему в глаза, начал тихо смеяться. Он всегда называл его «Ла Ген» «старый Лама», в знак приязни. «Ла Ген, – сказал он, – не оставайся в этом состоянии!» Сейчас я понимаю, он увидел, что Лама Цетен выполняет определенное упражнение медитации, в котором занимающийся соединяет природу своего ума с пространством истины. «Ты же знаешь, Ла Ген, что при выполнении этого упражнения иногда могут возникнуть тонкие барьеры. Перестань. Я поведу тебя».

Замерев, я следил за тем, что произошло после этого, и, если бы я сам этого не видел, то не поверил бы, что такое возможно. Лама Цетен ожил. Тогда мой мастер сел рядом с ним и провел его через пхова, процедуру направления сознания перед смертью. Это можно делать разными методами, и тот, который он применил, закончился троекратным произнесением мастером слога «А». Когда мой мастер произнес первое «А», мы ясно слышали, как Лама Цетен сказал его вместе с ним. Второй раз его голос был менее различим, а в третий раз он молчал; он уже ушел.

Смерть Самтена научила меня цели духовных занятий; научила меня тому, что для людей, достигших такого уровня, естественно скрывать свои замечательные достижения в течение жизни. Фактически, иногда они показывают их только раз, в момент смерти. Даже тогда, еще ребенком, я понял, что между смертью Самтена и смертью Ламы Цетена есть поразительная разница, заключающаяся в несходстве смерти хорошего монаха, занимавшегося в своей жизни духовными упражнениями, и смерти гораздо более духовно продвинутого человека. Самтен умер обычным путем, с болью, но и с уверенностью, которую ему дала вера; смерть Ламы Цетена явилась демонстрацией духовного мастерства.

После похорон Ламы Цетена мы поднялись к монастырю Ямдрок и остановились в нем. Как обычно, я спал около моего мастера в его комнате. Помню, как той ночью я следил за мерцающими на стене тенями от масляного светильника, я не спал, пока все крепко спали, я не спал и всю ночь плакал. Тогда я понял, что смерть реальна, и что мне тоже придется умереть. Пока я лежал так, размышляя вообще о смерти и о моей собственной, в частности, постепенно сквозь всю мою печаль стало проступать глубокое чувство принятия этой реальности, а вместе с ним – решение посвятить свою жизнь духовным занятиям.

Уже в очень раннем возрасте я приблизился к пониманию смерти. Я тогда не мог и представить себе, сколько видов смерти мне предстоит пережить. Смерть трагической утраты моей страны, Тибета, после оккупации ее китайцами. Смерть изгнания. Смерть потери всего, чем владела моя семья и я сам. Моя семья, Лакар Цанг, была одной из наиболее состоятельных в Тибете. Начиная с четырнадцатого века мы были знамениты как одни из наиболее влиятельных сторонников буддизма, поддерживали буддийское учение и помогали великим мастерам в их труде. (Имя Лакар было дано этому семейству великим тибетским святым Цонгкапа в четырнадцатом веке, когда он остановился в их доме по пути в центральный Тибет из северо-восточной провинции Амдо).

Но самая сокрушительная из всех смерть была еще впереди – смерть моего мастера Джамьянга Кхьенце. Потеряв его, я почувствовал, что утратил стержень моего существования. Это произошло в год падения Тибета, в 1959 году. Для тибетцев смерть моего мастера явилась вторым сокрушительным ударом. А для Тибета она ознаменовала конец эпохи.