"Девять месяцев из жизни" - читать интересную книгу автора (Грин Риза)23Если вы хотите спросить, насколько плохо обстоят дела, то я отвечу: меня так раздуло, что я не влезаю в собственную машину. Помните мой двухместный «мерседес» с откидным верхом? Пришлось попрощаться. Последние несколько месяцев я сантиметр за сантиметром отодвигала сиденье назад, пока в это воскресенье не обнаружила, что дальше оно двигаться не может, а мое пузо больше не влезает между рулем и сиденьем. Нет, я, конечно, была готова распрощаться с машиной – я бы все равно не смогла, как того требуют местные законы, разместить детское кресло на заднем сиденье в машине без заднего сиденья, – но я никогда не думала, что я из нее так буквально вырасту. В общем, сегодня утром Эндрю отправился ее продавать (я с ним не поехала, потому что я бы этого не вынесла, попрощалась и осталась дома рыдать и вспоминать молодые годы), и теперь я езжу – глубокий вдох – в многоместном «универсале». Правда, тоже «мерседес», но тем не менее. Мне и этого хватило бы для депрессии, но по пути в ванную за очередной порцией носовых платков я прошла мимо зеркала и поняла, что момент, которого я так боялась, наконец пришел. Я выгляжу омерзительно. На мне висит восемнадцать килограммов лишнего веса – вместо одиннадцати, которые я для себя установила как абсолютный, непререкаемый максимум, – и теперь я похожа на надувную игрушку в форме меня. Честное слово, можно привязать веревочкой и подвесить к потолку в качестве украшения универмага на День благодарения, и вы никогда не отличите меня от остальных шариков. Но самое неприятное в этой истории – то, что мое восстание против беременности позорно провалилось. Помните клятвы, что я никогда не стану такой-то, такой и вот такой – именно в такую я и превратилась. Беременную с жуткими сиськами у Джули на детском празднике помните? Теперь это я. Чуть повыше, не настолько жирная, но практически такая же. Мое пузо заходит в комнату на двадцать минут раньше, чем остальные части тела, ни одна из имеющихся беременных блузок его уже не прикрывает, так что я ношу жуткие старорежимные сорочки размера XXXL $9.99 за три штуки на распродаже в универмаге (оплаченные наличными во избежание новых кредитно-беременных войн). Они, конечно, получше, чем кухаркино платьишко, которым меня напугала та беременная, но по доброй воле я бы такое никогда не надела. Сиськи? Гигантские. Просто чудовищные. Вместо крепких стоячих штучек, которые когда-то росли на моей грудной клетке, поверх пуза теперь лежат два огромных баула, а соски не только увеличились в размере в два раза и стали на четыре тона темнее – на них теперь растут черные десятисантиметровые волосища, которые появляются вновь почти сразу после того, как я их сбриваю. Каблуки? Забудьте. Я, конечно, до последнего момента геройствовала на своих любимых шпильках, невзирая на бесследно исчезнувшее чувство равновесия и смещенный центр тяжести, но в итоге вынуждена была изъять их из употребления и ходить в шлепанцах, потому что ноги распухли настолько, что втискивание их во что-либо другое можно сравнить только с древней китайской пыткой. Я уж молчу про сандалии на ремешках, придуманные каким-то итальянским женоненавистником, которые всегда, всегда натирают одно и то же место на обеих ступнях, как будто у них там не кожа натуральная, а терка для сыра. Про пальцы я даже говорить не хочу. Скажу только, что Эндрю теперь называет их мои сосисочки и хрюкает как свинья каждый раз, когда их видит, а я не могу даже обидеться, потому что точнее не скажешь. Да, дорогой читатель, очень не хочется признаваться, но все это правда. Я, Лара Стоун, давшая страшную клятву Никогда-Не-Сдамся, вступившая в неравный бой с беременностью и со всеми злосчастьями, которые она обрушивает на милых фигуристых современных девочек, считающих калории, потеющих на тренажерах и всего лишь пытающихся выглядеть так, как предполагал Создатель и модные журналы, – я наконец сдалась и оказалась на другой стороне баррикад. Радуйся, Мать Природа. Ты победила. Понедельник все-таки наступает, и я решаю взять отгул. Меня приводит в ужас одна мысль о том, что придется докладывать Линде, как я намеренно саботировала поступление деточки крупнейшего спонсора школы в колледж ее мечты; но у меня есть еще масса дел кроме этого. Честное слово. Я даже составила список: 1. Сходить к доктору. 2. Плюнуть на боль и сделать восковую депиляцию по линии бикини. Видите? Денек выходит гарантированно гнусным. Одевшись (белая старперская сорочка, бездонные черные брюки и черные махровые шлепанцы) и уложив волосы (хвостик я давно перестала завязывать, потому что отсутствие волос вокруг лица слишком привлекает внимание к тому факту, что моя разбухшая физиономия один в один похожа на Миссис Картошку[37]), я загружаюсь в свое новое средство передвижения и еду к доктору Лоуенстайну. До родов остается две недели, так что пора обсудить с добрым доктором кое-какие вопросы. – Приветствую, – говорит доктор Лоуенстайн, влетая в кабинет, где я уже давно лежу на кушетке в зеленом одноразовом халатике. Целует меня в щечку. – Вы выглядите такой созревшей и готовой, приятно посмотреть! Это что, комплимент? Он прослушивает сердце ребенка, измеряет пузо, а потом включает свою ультразвуковую машину. – Давайте-ка посмотрим, что делает ваш ребенок, – говорит он. Я сжимаюсь в комок и начинаю читать про себя молитву, которую я повторяю каждый день последние шесть месяцев. На мониторе появляется черно-белая клякса, в которой я теперь сразу опознаю ребенка, и я задерживаю дыхание. – И как она выглядит? – спрашиваю я. – Прекрасно, – говорит доктор. – Она полностью повернулась, и головка уже в том положении, в котором она будет при родах. – Он делает какие-то вычисления. – А по весу... сейчас посмотрим, думаю, килограмма два с половиной, так что через две недели будет чуть больше трех. Рожать будет несложно. Я кусаю губу, чтобы не разреветься. Я ложусь на кресло, и доктор что-то долго изучает в моей промежности, периодически поглядывая на меня. – Ну что ж, тут у нас пока ничего не происходит. Родовые пути в норме, предлежание правильное. – Такое ощущение, что он уже наполовину залез внутрь меня, и я непроизвольно дергаюсь. – Извините, я хотел нащупать головку. – Он вынимает руку. – У вас уже есть планы по поводу родов? – Ага, – говорю я. Доктор, улыбаясь, выглядывает между моих ног. – Отлично, – говорит он. – И что вы надумали? – Резать. Улыбка исчезает. – Вы читали книжки, которые я вам рекомендовал? – Ага. Читала, читала. Когда дочитала главу про схватки, потуги и роды, разболелся живот и начало тошнить. Вы, например, знали, что у многих женщин после эпизиотомии несколько месяцев наблюдается жжение и дискомфорт, а у некоторых остаются шрамы на всю жизнь? – И вы ходили на занятия? – Ага. Ну хорошо – может, – Значит, вы почитали книги, походили на занятия и все равно хотите делать кесарево? – недоверчиво говорит доктор Лоуенстайн. – Однозначно, – говорю я. Он вздыхает и пожимает плечами: – Ну, смотрите. Это ваше тело, ваше здоровье. Я не хочу принуждать вас делать то, чего вы не хотите. – Да? – говорю я. А я-то думала, будет тяжелая и продолжительная борьба. Заготовила кучу аргументов. Я даже запомнила статистику детской смертности при натуральных и хирургических родах, а также жуткие факты последствий эпизиотомии, растянутых влагалищ и недержания как следствия долгих потуг. – Да, – говорит он. – Мы можем уже назначить день – предположим, через неделю, начиная с завтрашнего дня. – Да-а-а? У меня нет слов. Мне будут делать кесарево, и мой срок сократили на неделю? Все-таки Бог есть. – Да. Я записываю вас на семь часов утра. – Да-а-а, – говорю я, улыбаясь и хлопая в ладоши, все еще полуголая, распятая на кресле. Доктор Лоуенстайн еще раз сверяется с моим спасенным от мучений и растяжений влагалищем и смотрит на меня: – Вы планировали делать депиляцию в ближайшую неделю? Улыбка, аплодисменты и блаженное состояние мгновенно испаряются. Такое ощущение, что кто-то грубо прервал веселую вечеринку, прогнал ди-джея и проехался по ушам мерзким « – Э-э-э, собственно, я собиралась пойти на восковую депиляцию прямо сейчас, после осмотра. – А-а-а, хорошо, – говорит он. Ну вот, теперь я действительно обиделась. Я, конечно, понимаю, какое облегчение он испытывает от того, что через неделю ему не придется опять прорываться сквозь непролазные джунгли, но мог бы он держать свое мнение при себе, как вам кажется? По-моему, это просто неприлично. – Тогда, – говорит он, задирая повыше мой халатик, – я вам покажу, докуда надо убрать волосы. Вот здесь во время операции будет пластырь, и мне бы не хотелось, чтобы вам дважды за одну неделю выдирали волосы. Ага, вот почему он спрашивал. Мне уже легче. Собственно, я опять чувствую себя прекрасно, и он мне опять очень нравится. Доктор Лоуенстайн берет ручку и рисует пятисантиметровую линию прямо над моим лобком. – Вот так, – говорит он. – Вам надо убрать волосы до этой линии. Я приподнимаюсь и смотрю на нее. Низко. Действительно низко. Даже самые развратные бикини будут ее прикрывать. Я снова радостно улыбаюсь. – Только в Лос-Анджелесе можно поговорить о депиляции с акушером. – говорю я. Он улыбается: – Просто хочу вам помочь. – Это очень приятно, спасибо. – Без проблем, – говорит доктор. Он подает мне руку, чтобы я смогла переместиться в сидячее положение, а потом приглаживает рукой растрепавшиеся волосы. – Хорошо. Значит, увидимся через неделю! На прощание он меня опять целует – я так ему благодарна, что хочется поцеловать его покрепче, – и я отправляюсь в салон. Я прихожу ровно в назначенное время, и русская депиляторша встречает меня так, будто я – ее долгожданная кузина с далекой родины. Она горячо обнимает меня, целует в обе щеки и пару сотен раз похлопывает по животу. Вообще-то подобные вольности вывели бы меня из себя через пару наносекунд, но я ничего не говорю, потому что: а) она явно боится начинать и б) сейчас я буду лежать на столе пузом вверх, а она будет выдирать волосы из самых моих нежных мест. – Лапочка моя, я думала, у вас уже бэби, да? Когда вы рожать? – На следующей неделе, – говорю я. – Вот, решила, что надо сначала привести себя в порядок. Снимая штаны, делюсь с ней своей радостью. – Буду делать кесарево сечение, – гордо объявляю я. – То, что надо, лапочка моя. Кесарево – очень хорошо. Больно не надо, долго не надо. Видите? Не одна я такая. Она снова смотрит на мой живот: – Это мальчик, да? – Нет, это девочка. – Вы уверен, да? Я такой вещи хорошо знаю. – Уверена. Мы ее видели на УЗИ. – Видел пипка, да? – с подозрением спрашивает она. Раздевшись по пояс, залезаю на стол. – Видела пипку, анфас и в профиль. Она издает какой-то нечленораздельный звук, и я быстро меняю тему, пока она окончательно не обломалась. – Боюсь, депиляция будет больнее, чем операция, – говорю я. – Знаю, лапочка моя, знаю, но пипка надо сделать красивая для бэби. Цокая языком, она разгребает мои буйные заросли и замечает чернильную линию. – Это что такой? – говорит она. – Я только что была у доктора. Он начертил эту линию, чтобы вы видели, докуда надо удалять волосы. Она воздымает глаза к небу и бормочет что-то по-русски. – Такой жизнь только в Лос-Анджелес, лапочка моя, только в Лос-Анджелес. Я киваю: – Да. Я доктору именно это и сказала. После депиляции я договариваюсь пойти с Джули и Лили на ланч. Я решила, что, если уж у меня сегодня день дуракаваляния и девичьих разговоров, я имею право воспользоваться всеми преимуществами своего положения. А основное преимущество у гигантской беременной тетки, выглядящей так, будто она готова лопнуть в любую секунду, – это возможность поразвлечься за счет тех самых случайных прохожих и отыграться за долгие месяцы, когда я страдала от их бесконечных дебильных вопросов. Сегодня, например, я приехала в ресторан раньше Джули, и, хотя передо мной стояли человек десять, ко мне тут же подскочил метрдотель и собственноручно усадил за столик. Мне для этого потребовалось лишь пару раз постонать и пообнимать руками свое пузо, и вот уже метрдотель отлавливает официанта, что-то ему быстро шепчет, а остальные нервно на меня поглядывают. Для поддержания имиджа я вытираю со лба пот и при каждом движении кряхчу и постанываю, как от боли. Очень весело. Попробуйте как-нибудь, рекомендую. К тому времени когда появляются Джули и Лили – в распашонке со стразами и в джинсиках с бахромой и такими же стразами по всем швам, – вся ресторанная обслуга ходит у меня по струнке. – Что здесь происходит? – спрашивает Джули, подкатывая коляску к моему столику. – Я сказала, что я с тобой, а они просили узнать, не надо ли тебе вызвать «скорую». У тебя все в порядке? Я гнусно ухмыляюсь: – Все прекрасно. Можно же немного позабавиться. Она вытаскивает Лили из коляски и усаживает на высокий детский стульчик. – Какая ты злая, – говорит она мне. – Я не злая, – говорю я. – Разве что злопамятная. Ну и как у вас, девушки, дела? Она прилепляет к столу пластиковую скатерку, раскладывает на ней пластиковые контейнеры, баночки и мисочки и начинает готовить какую-то мешанину. – У нас все чудненько, – говорит она высоким искусственным голоском, которым разговаривают с детьми. Надеюсь, она не собирается весь обед так разговаривать. – А ты-то как? Выглядишь прекрасно. Я делаю страшную морду. – Не надо, пожалуйста. Я выгляжу как людоед, который только что съел парочку годовалых младенцев. Жду не дождусь, когда все это кончится. – Знаю, – говорит Джули. – Под конец тяжелее всего. Ну ничего, осталось немного. Она достает пластиковую ложечку и начинает кормить Лили своей мешаниной, а та разевает рот так ловко, быстро и аккуратно, как будто воспитывалась в пансионе для благородных девиц. Она чувствует мой взгляд и одаривает меня большой беззубой улыбкой. – Она когда-нибудь плачет? – спрашиваю я. – Практически нет. Только когда что-нибудь не в порядке. Ангельский ребенок. Понятно, что ангельский. Джули нежно треплет ее за щечку, а потом наклоняется ко мне и начинает говорить нормальным голосом: – Уже знаешь, что тебе подарят к родам? – Подарят... чего? – Ну, подарок к родам. Ты что, не понимаешь – подарок за то, что ты рожаешь ребенка? И она мне рассказывает про подарок к родам сейчас, через десять минут после того, как я записалась на кесарево? – Я об этом даже не знала, – говорю я, начиная впадать в панику оттого, что мимо проплывает такая чудесная возможность получить подарок. – А тебе что подарили? – Сережки с бриллиантами, – говорит она, как бы между прочим поднимает волосы и демонстрирует два гигантских сияющих солитера. – А ты что, не заметила? – Нет, – говорю я. – Не заметила. У тебя уши все время волосами закрыты. Поздравляю. Не знаю, спрашивать ее или нет. – А если кесарево, подарок полагается дарить? – спрашиваю я. – Конечно, – говорит она. – Только он, наверное, как-нибудь по-другому называется. – Она подозрительно смотрит на меня. – Так ты все-таки решилась на кесарево? – Да-а, – говорю я несколько удивленно. Не помню, чтобы я ей говорила про это. – Знаешь, моей сестре делали кесарево с первым ребенком. И мне тогда казалось, что это ужасно, как будто она не по-настоящему рожала, но теперь я уже не так уверена. Может, это и неплохая идея. Bay. He ожидала. Подозреваю, что влагалище у нее очень растянуто. – Подожди, ты сказала, на следующей неделе? – вопит Джули. – Боже мой! Так скоро! – Да, – говорю я. – Совсем скоро. Осталось всего восемь дней жизни в качестве коровы. Если бы я жила в Индии, люди бы мне молились. Джули смеется. – Послушай, – говорю я. – Я не думаю, что Эндрю знает эту традицию с подарками к родам. Давай ты с ним поговоришь. А лучше Джон. Только надо все сделать так, чтобы он не подумал, будто это моя инициатива, хорошо? – Конечно, – говорит Джули. – Я уж прослежу, чтобы ты из больницы с пустыми руками не вышла. Она поднимает свой бокал с минералкой. – За детей и за подарки, которые они нам приносят, – говорит она. – За подруг, – говорю я. – И за женскую солидарность. Мы смеемся и чокаемся минералкой. |
||
|