"Большая стрелка" - читать интересную книгу автора (Рясной Илья)

ЧАСТЬ II «ПОТОМУ ЧТО МЫ КОМАНДА!»

Когда Художник услышал про ограбленный автобус, он понял, что с Хошей ему не по пути. Нужно делать отсюда ноги. Если ты нормальный человек и не привык шляться по кабинетам психиатров, то не пойдешь грабить автобус, рискуя, что вся милиция России будет искать тебя…

Вот только Художник упустил несколько моментов. Он представить не мог, как за те два года, что он провел за колючкой, подрос на воле беспредел. Гангстеры расправили плечи, закупили горы оружия, милиция же отдыхала от забот, философски рассудив, что всех бандитов не переловишь.

— Куда мы едем? — спросил Художник, когда Хоша повернул на дорогу, ведущую на юг от Ахтумска.

— У нас там хата в деревне. Нормальное место. Тихое. Собираемся. Прием устроим, как в лучших домах Лондона, Художник.

Всю дорогу Хоша восторженно расписывал радужные перспективы.

— С тобой, брат мой, мы весь этот городишко на уши поставим. Потому что мы команда!

Городишко — это был не тридцатитысячный Дедов, и не пятнадцатитысячная Рудня, а восьмисоттысячный Ахтумск. Но Хоша говорил о нем, как о кулацкой деревне, куда послан для продразверстки: мол, проблем амбары растрясти нет.

От основной дороги машины, утопая в снегу, все-таки добрались до небольшой деревеньки. На окраине стоял покосившийся дом, из трубы которого валил дым. И банька, судя по всему, уже была протоплена.

В доме их ждал ломящийся от припасов стол. Над ним суетились две девки — одна совсем молоденькая, лет семнадцати, густо крашенная, с грубоватым хриплым голосом — Варька. Вторую Художник уже видел — это была та самая Галка, которая приходила на свидание к Хоше. Прямо с порога Хоша заграбастал ее и расцеловал, запустив холодную руку за вырез кофты, от чего девушка вскрикнула.

— Отлезь, кобель! — прикрикнула она.

Хоша притворно заурчал, поволок ее в угол и тут же отпустил. Художник поздоровался с девушками. Глаза встретились с глазами Галки. Ее взор был многообещающ.

— Галка — моя, — сразу расставил акценты Хоша, обняв eе. — Чего, овца совхозная, вру? тыкнул он.

— Не врешь.

— Во, чтоб все знали…

На столе были и балыки, и ветчина, и икра с осетринкой, и — девахи постарались — на сковороде шипело мясо. В завершение Варька внесла пирог с капустой. Художник, отвыкший от такого великолепия, жадно сглотнул.

— Не, Художник, ну ты мог такое представить, парясь на киче? — спросил Хоша, отхлебнув из горла виски.

Нетрудно было догадаться, что ему очень хотелось похвастаться, продемонстрировать свои достижения. И Художник подыгрывал ему, зная волшебную силу лести.

— Да, ты закрутел, — кивнул он.

— Не стесняйся, — смеялся Хоша, намазывая на хлеб паюсную икру и протягивая Художнику. — Еще не так будем гудеть.

В результате набрались прилично. Дядя Леша выбыл из гонки первым. Он свернулся на продавленном диване в углу и сладко засопел. Блин, пробурчав что-то типа «все вы суки», взял бутылку с джином и швырнул ее на пол. Хотел еще что-то сделать, но ограничился тем, что перевернул поднос с пирожками и захрапел, уронив морду в тарелку.

— Не обращай внимания, — пьяно произнес Хоша. — У парня проблемы с мозгами.

— Серьезные? — поинтересовался Художник.

— Еще какие. Но так он наш, в доску… А вот ты, Художник? Как ты?

— А как я?

— Ты или с нами, или против нас, — Хоша прицелился за огурчиком, ткнул вилкой и промахнулся, отбросил вилку. — ну, ты понял?

— Понял.

В своих новых друзьях Художник разобрался быстро. Ребята были веселые, духаристые, как шпана, которая может весело сделать фраера, весело обуть лоха, весело подработать ногами какого-нибудь на улице. Их жизнь — сплошное веселье. Но все они, кроме Хоши, пороха не нюхали. Они не знали, что это не особо весело, когда обрабатывают ногами тебя. И совсем невесело, когда тебя суют в камеру, где температура выше плюс двух не поднимается. И совсем грустно, когда на разборе тебе вгоняют нож в шею.

Художник в очередной раз убедился в очевидном — иметь дела с Хошей небезопасно. И все это предприятие лопнет. Или этих парней поубивают уголовники, когда те пойдут брать штурмом Ахтумск. Или повяжет милиция — тогда статья о бандитизме гарантирована, а это минимум десять лет.

Художник решил уже было отчаливать под благовидным предлогом в сторону. Но остался… Просто он разговорился с дядей Лешей — тем самым потертым алкашом, и узнал немало интересного, в том числе и как возникла идея грабежа автобуса с челноками.

Тот оказался майором милиции, бывшим дежурным райотдела, выгнанным за беспробудное пьянство. Его подобрал Хоша у пивного ларька в Ахтумске, когда тот обсуждал с каким-то вусмерть нализавшимся бомжем, как бы на месте бандюков гробанул междугородный автобус. Хоша остановился, прислушался, идея ему показалась настолько элементарной и красивой, что он подошел к дяде Леше.

— Как насчет пивка? — спросил Хоша тогда.

— Дело пользительное, — согласился дядя Леша.

Хоша сбегал за пивом и воблой. И дядя Леша разговорился:

— Сейчас время такое. Время купоны стричь, — дядя Леша отхлебнул пиво. — Если бы ты знал, сколько возможностей подобрать валяющиеся на земле деньги.

— И чего ты купоны не стрижешь? — поинтересовался Хоша.

— Стар. Слаб. Убог.

У Хоши было одно выигрышное качество — он умел собирать вокруг себя людей, наделенных самыми различными талантами. И при этом умел к ним прислушиваться. В принципе из Хоши мог бы выйти неплохой администратор, если бы не буйный темперамент и порочные наклонности. Он быстро понял, что дядя Леша — кладезь необходимой информации, знающий работу милиции и других государственных служб. Кроме того, у дяди Леши отлично работает голова.

Дядю Лешу пригрели, напоили. Хоша навел о нем справки. Выяснил, что бывший майор всегда был жаден до выпивки и денег, тянул на работе все, что можно. Брал про мелочам взятки. И никогда не отказывался, когда наливали. Но вместе с тем прошел все милицейские службы. И знал работу вдоль и поперек. Если бы не пил, может, стал бы генералом. А так быстро опустился.

— Ну чего, поработаешь на команду? — спросил Хоша. — Сдельно.

— Можно. Только одно плохо.

— Чего не нравится?

— Что ты, Хоша, умишком не сильно блещешь…

— Ты чего, старый?

— Так истину тебе глаголю, сынок. Будешь делать, что я тебе советую, — будешь сыт, и нос в шоколаде. Я дурного не посоветую…

— Поглядим, что насоветуешь.

— Гляди.

Дурного дядя Леша не советовал. Он немножко взял себя в руки, перестал надираться с утра. И для начала выдал две железные наводки на упакованные квартиры, просто и ясно расписал, как их проще взять. И Хоша с корешами без труда взяли квартиру бармена из интуристовской гостиницы, облегчив хозяина на три тысячи долларов. Потом взяли квартиру одного из торгашеских авторитетов. На вырученные деньги купив три пистолета «ТТ», и теперь считали, что страшнее их только мировая война.

Идти на автобус не решались долго. План составлял дядя Леша. И разработал его с учетом всех возможных вариантов развития событий.

Получится? — спросил Хоша, который заметно нервничая перед этим делом.

Если ребятишки будут слушаться и не наделают глупостей — все получится, — заверил дядя Леша. — Главное, чтобы не напортили.

— Не напортят,

Автобус тормознули, используя милицейскую форму и жезл, которые остались у дяди Леши. Прошло все без сучка задоринки. Бывший дежурный прекрасно знал, в каком порядке и в какой последовательности задействуются милицейские силы на его территории.

— Теперь, если твои дураки не будут языком молоть об этом где ни попадя, все будет нормально, — сказал дядя Леша.

— Не будут молоть языком. Иначе без языков останутся, — угрожающе произнес Хоша.

Художник разговорился с дядей Лешей на третий день пьянки по поводу освобождения. В это время остальные братаны или дрыхнули, или смотрели телевизор, а Хоша мял в спальной Галку.

— Вижу, в раздумьях, — улыбнулся дядя Леша; садясь напротив Художника.

— Есть немножко, — кивнул виновник пьянки.

— Я тебе что скажу. Хоша — парень дурной, но не промах. С ним можно дела закрутить.

— Например, Ахтумск завоевать?

— Ахтумск не Ахтумск, но если с умом подойти, свой кусок хлеба с икоркой иметь можно. Деньги кое-какие на раскрутку после автобуса остались. Плешку около железнодорожной станции Рудня, где шмотьем торгуют, Хоша взял, теперь нам там отстежка идет — не особо большая, но все же. Сейчас время такое — приватизацию рыжий бес объявил, так что будут деньги бешеные обрушиваться. А где деньги, там дележка. Сколько фирм объявилось, сколько толкучек пооткрывалось… Автобусы грабить — детство. Если с разумом взяться за дело…

— Если с разумом.

— Посмотри, какие сейчас левые деньги, ни в какой бухгалтерии, от фирмы к фирме гуляют. Кто-то кому-то должен, кого-то кинули, кого-то объегорили — к кому облапошенный кинется? В суд? В милицию? Нет. К бандиту он подойдет.

— Это факт.

— Хочешь честно? Я уже много прожил. На старости лет охота по нормальному пожить. И возможности есть. Золотой край. Но с Хешей беда бывает. То человек как человек, а то как найдет дурь — или пена изо рта идет, или упрется как осел. Кто-то нужен, кто его притормозит, остепенит. Ты с виду немного сопливый, только не обижайся…

Действительно, недавно Художнику исполнилось двадцать, но он чувствовал себя на все пятьдесят. Мальчишескую дурь навсегда выбили, как только попал на зону. Кроме того, никогда не был в толпе, держался особняком еще со школы. Никогда не слушал ту музыку, которую слушают все, никогда не восхищался теми кумирами, которыми положено восхищаться всем. С детства умел противопоставлять себя всем остальным. И еще он умел наблюдать за людьми, улавливать их слабости, а Зима научил его использовать эти слабости.

— Но ты парень башковитый, — завершил речь дядя Леша. — И дури у тебя куда меньше, чем у других.

— С чего это ты взял?

— Сразу вижу…

— Благодарствую за доверие.

— А ты не ершись. Старика лучше послушай… Тут можно дела делать.

И Художник согласился.

Вступление в команду Хоша обставил с уже знакомой Художнику показухой. Каждый капнул немножко своей крови в стакан с водкой, отпили по глотку. И теперь считались кровными братанами. Игрушечный ритуал. Но страсти кипели далеко не игрушечные.

Художник достаточно быстро въехал в ситуацию. Хоша верховодил в бригаде, но дисциплина оставляла желать лучшего. Были люди совершенно неуправляемые. Блин после выпитой бутылки зверел и был способен на все, несколько раз влетал по хулиганству и являл собой неутихающий вулкан. Каратист Брюс и его правая рука Башня, вымахавший с коломенскую версту, злобный и недалекий, были ближайшими корешами Хоши и считались ядром бригады. Ума они не имели и были прилично примороженными, пусть не такими, как Блин, но недалеко ушли от него. Армен — парень немногословный, с характером, успел повоевать в Карабахе, видом крови его не испугать. Иногда покуривал травку, но более тяжелымии наркотиками не баловался.

Еще прибилось несколько человек, но они пока были не при делах — ни про автобус, ни про налеты они были не в курсе, знали только, что Хоша и его команда занимаются серьезными делами, денег у них куры не клюют, поднялись они прилично, у них есть стволы и они готовы отодрать кого угодно. Эти ребята — шпана из Рудни. Там недостатка в таком человеческом материале сроду не было. Идешь по поселку — так везде мужички и пацаны на корточках сидят, за жизнь ба-зарят — это такая чисто зековская привычка. С детства они обирали прохожих, били шоблой людей в переулках, из дома не выходили без кастета и ножа и зубы им повыбивали в милиции. Они знали, как по понятиям жить. С ними проблем не будет, лишь бы они чувствовали в пахане силу.

Варвара и Галка были в команде с самого начала. Варвара участвовала еще во «вьетнамских войнах» — она милым голоском ворковала, что из жэка, и вьетнамцы открывали двери, после чего туда врывались «расисты». Варька поработала во время налета на торгаша — убедила его открыть дверь. Так что девки были проверенные. В общем, сложилась классическая шайка.

Надо отметить, что год Хоша потратил не зря. Успел землякам пустить пыль в глаза, и не только в Рудне его стали считать крутым. Он стал завоевывать авторитет, и к нему уже стала обращаться местная шпана, чтобы кого-то развел, на кого-то надавил. Споры между шантрапой и мелкими торгашами Хоша старался решать по справедливости, понимая, что сейчас зарабатывает себе авторитет.

Но разводить шелупонь и служить арбитром в спорах у сигаретных торгашей на плешке — это слишком убого. Нужно было искать выход на серьезных людей.

Как раз на этом перепутье и застал команду Художник по выходе из колонии.

— Работа нужна. Нужна работа, — тянул на сходняке в деревенском доме Хоша.

— Будет работа, — сказал дядя Леша.

И действительно, первый заказ он добыл, используя свои связи. Одни челноки задолжали другим за поездку некоторую сумму, отдавать отказывались, ссылаясь на то, что кредиторы тоже когда-то на чем-то их кинули. И обе стороны мерились два месяца матюгами и пустыми угрозами. У челнока, как правило, связей с преступным миром нет. С бандитами челнок общается редко. Обложить его данью трудно. Отстегивает н только в местах торговли, да и то не бандитам, а администрации рынка, которая в свою очередь платит бандитам. Так что обратиться обманутым было не к кому. Тут и подвернулся дядя Леша с предложением уладить этот спор.

Те кто не отдавал долги, были в недавнем прошлом из технической интеллигенции. В целом люди тихие, к грубому насилию не привыкшие, они таскали из Польши тюки по необходимости выжить в новых рыночных отношениях, когда на родном заводе не платят зарплату, а того, что платят, не хватает и собаке на достойную жизнь.

Хоша заказ взял. На обсуждении плана Художник сразу отмел дикие предложения типа — вывести должников в чащу и пытать паяльной лампой, пока те не отдадут деньги.

— Вы чего, кино пересмотрели? — спросил он. — Вы где живете?

Работа оказалась на редкость плевая. Один из руднянских шпанят, шестерящих на команду, просто втихаря проколол шины машины челнока и легонько ударил ломиком по лобовому и заднему стеклу, от чего по тем расползлись паутины трещин, и стекла надо было менять. Этого оказалось достаточно. Челноки решили, что на них натравили обещанных бандитов, перепугались вусмерть и на следующий день притащили деньги.

Долг был всего две с половиной тысячи баксов. Работы на полчаса, плата — тысяча баксов в карман. Прибыток не гигантский, но по тем временам, когда редкая зарплата была больше пятидесяти долларов, деньги очень немаленькие. Рубли перестали быть деньгами, в разгар гайдаровских безумств деревянный падал, как камень в колодец. За неделю цены вполне могли подняться на десять процентов. И увесистый бакс — это было ощущение уверенности в завтрашнем дне.

Потом был второй такой же заказ. Тоже невозвращенные деньги. Там было достаточно подойти к ребенку должника у колы и сказать, чтобы папа был поразумнее и думал бы больше о семье, чем о деньгах. Ну и тот же трюк с машиной. Деньги вернули очень быстро. И в определенных кругах начали расходиться слухи об отчаянных парнях, которые быстро решат любую проблему.

В третьем случае машину пришлось спалить. Вот там уж должника-азербайджанца доставили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Уже через много лет Художник, увидев по телевизору рекламу «Хорошо иметь домик в деревне», вдруг вспомнил об этом самом домике.

Вид паяльной лампы с язычком пламени, готовой лизнуть кожу и уже подпалившей обильную растительность на груди, быстро остудил упиравшегося азербайджанца. И деньги он вернул с приличными процентами.

— Ерунда, — талдычил Хоша. — Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель.

— А где бабки? — спрашивал дядя Леша.

— Надо обменные пункты валюты брать, — заявил Брюс. — Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.

Братва склонялась к этой мысли. И дяде Леше с Художником требовалось немало усилий и красноречия удержать ее от подобных попыток. Но слово Художника хоть и ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. Постепенно он находил к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил: «Нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин». С Брюсом вел другую игру — доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист что-то отпустил по его адресу. Брюс сдал назад, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу. Труднее всего было с Блином — совершенно неуправляемым, не имевшим вообще тормозов. Притом Блин в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. и парализовывал одним своим видом жертвы, когда надо было вышибить деньги. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, команда кончает плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.

— Тридцать тысяч, — разбрызгивал слюной каратист Брюс. Он становился все жаднее до денег, увешался золотыми цепями, мечтал о джипе и о восьмикомнатном доме красного кирпича. — А мы разводим лохов, долги возвращаем по мелочи.

— Постепенность — залог здоровья, — говорил дядя Леша устало.

— Постепенность? — саркастически хмыкал Хоша. — Много мы заработали постепенно? Фраеров разводим.

— Нарабатываем авторитет, — поддерживал дядю Лешу Художник.

— Где он, хваленый авторитет?

— Не сразу Ахтумск строился.

— А мне нужно сразу! — крикнул Хоша, привычно выходя из себя. — Уже почти полтора года херней маемся! Где она, очередь из плачущих банкиров и обобранных промышленников? Где они, миллионы зеленью, дядя Леша? Тысяча зелени за последнее дело — это куда? К нам идут только дешевки. Только дешевки, и может это тянуться сто лет.

— Нужен жмурик, — неожиданно сказал дядя Леша.

— Какой жмурик? — не понял Хоша.

— Пока кого-нибудь не замочим, так и будем мелочами промышлять. Нужно кого-то завалить — и тогда уже другие люди в очередь выстроятся…

— Да, точно, — кивнул Художник. — Кровь — лучшая реклама.

— Реклама — двигатель торговли, как говаривал Чингачгук, — кивнул Хоша.

Старший лейтенант Балабин сел на переднее сиденье «Жигулей», захлопнул резко дверцу, произнес:

— Привет.

— Здорово, служивый, — кивнул Влад. — Ты мне машину развалишь.

— Еще купишь. Ты теперь башлей мешок насшибаешь в свободном полете, — засмеялся Балабин.

— Грузовик зелени, — кивнул Влад.

У метро «Таганская» было полно народу.

— Как тебе отдыхается? — осведомился Балабин.

— Отлично. Уволился в рекордный срок. Не успел оглянуться, а уже приказ.

— Мафия всесильна.

— Уже соображаешь, — хмыкнул Влад.

— Ты даже отвальную не устроил.

— Не устроил, — кивнул Влад. — Не вижу повода для пьянки.

— Обижаешься, что не прикрыли тебя. Казанчев делал все, чтобы тебя вытащить. Но там сам знаешь — политика.

— Ты-то хоть не оправдывайся передо мной. Я все понимаю…

— Это хорошо, — вздохнул Балабин. — Ты меня как, по делу вызвал?

— По делу… Несколько вопросов на засыпку, Николя.

— Каких?

— Немного информации. По делу об убийстве семьи Гурьяновых.

Балабин помрачнел.

— Влад, ты теперь не в конторе. Ты не забыл?

— Не забыл… Я ничего не забываю. В том числе, как и тебя с того света вытащил в Чечне. Ты-то помнишь?

— Я все помню… Зачем тебе это все? В частные сыщики решил податься?

— Я похож на идиота?

— Тогда зачем?

— Начистоту?

— Желательно.

Влад устало потер виски пальцами.

— В общем, так. Брат погибшего Гурьянова — мой друг. Очень хороший друг. Я ему тоже жизнью обязан. Так что долг чести.

— Этому торгашу?

— Торгашу?

— Он же менеджер какой-то фирмы.

— Это важно, кто он?

— Ладно, — махнул рукой Балабин. — Что тебя интересует?

— Почему наша контора занялась этим убийством? Убийства — епархия угрозыска.

— Убийство явно заказное.

— Ну и что?

Балабин помолчал. Потом сказал:

— Помнишь, мы занимались перекидкой валютных средств в офшорные зоны за последние три года?

— Помню. Была перспективная информация.

— В этой афере светилась компания «КТВ».

— Где работал Константин Гурьянов?

— Точно.

— И разбор шел из-за тех денег?

— Тех или не тех. Похоже, это многоступенчатая система. Одним из колесиков была «КТВ».

— И Константин к этому делу привязан?

— Как небольшой передаточный механизм. Но лишь предположительно.

Влад задумчиво промолчал, потом осведомился:

— Что есть в деле по убийству?

— Описания бандитов. Составлены по свидетельским показаниям.

— Хорошие описания?

— Вот, — Балабин вытащил из кармана сложенную в несколько раз бумажку, на которой было три физиономии.

— И кого можно по этому фотороботу опознать? — скривился Влад.

— Не знаю. Может, и можно… Машину, на которой приезжали убийцы, нашли брошенной. Ее украли день назад, перекинули номера. Били из автоматов Калашникова.

— Опрос окрестных жителей, соседей?

— Несколько дней бились. Вчера я разговорил соседей по лестничной площадке. Старуха пялилась в глазок. Где-то за тридцать минут до выстрелов из квартиры убитых вышла девушка. Соседка видела в глазок. Но описать толком ее не смогла.

— Вообще не описывает?

— Говорит, та была в темном платье. И с папкой под мышкой.

— Что еще?

— Ничего… Пока ничего.

— Как думаешь, сыщик, это чистый глухарь?

— Да, дело глуховатое… Что твой приятель говорит? Он с нами был не особенно откровенен.

— Ничего он не может сказать. Он вообще ничего не знает про дела брата.

— Понятно… Влад, честно. Ты что, надеешься раскрутить это дело?

— Хотя бы разобраться.

— И что потом?

— А потом расскажу все тебе. И ты получишь орден.

— Сутулова третьей степени. С закруткой на спине…

— Тогда медаль… Вы записные книжки изъяли в квартире покойного?

— Изъяли.

— Была там такая Вика?

Балабин вынул свой толстый ежедневник, наполовину исписанный мелким, неразборчивым почерком, куда записывал план своих действий и основную информацию, которую необходимо отработать. Там был список телефонов из записной книжки Константина, которые он должен был проверить.

— Была, — он пролистнул книжку. — Вот. Виктория. Телефон 333-44-56.

— Вы ее проверяли?

— Нет. Не успели. Я адрес пробил, но по нему никого не было. В книжке — восемьдесят семь лиц.

— Адрес какой? Балабин помялся.

— Ну, Николя, не томи. И так уже все тайны, которые мог, выдал. Давай.

— Зачем она тебе?

— Так, хочу словечком перекинуться…

— Записывай…

Влад потянулся к прилепленной на пружинящем проводе к лобовому стеклу записной книжке с авторучкой. Балабин продиктовал адрес.

— Вы сколько раз осматривали квартиру? — поинтересовался Влад.

— Один.

— Точно?

— Точно. А что?

— Не могли еще следователь или муровцы наведаться?

— Нет. Сто процентов — не было никого.

Влад задумался. Гурьянов уверен, что в квартире кто-то был после осмотра. Полковнику можно не верить? Нельзя. Этого человека столько лет учили не забывать ничего и улавливать детали, тут никакой сыщик в подметки ему не годится. Так что если сказал — значит, так оно и есть. Значит, в квартиру кто-то заглядывал.

— Ключ у кого от квартиры был? — спросил Влад.

— У следака прокурорского.

— У следака, — кивнул Влад.

— Еще есть вопросы?

— Нет.

— Ну, я пошел?

— Давай. Только не говори никому о нашей встрече…

— Что я, похож на идиота? — пожал плечами старший лейтенант.

— Не похож.

— Пока, — Балабин вышел из машины. Влад видел, что его бывший сослуживец раздосадован. Он ощущал, что его выжали как губку. Ничего. Переживет.

Балабин по переходу перешел на другую сторону улицы, и Влад видел, как он садится в «Ниссан-Максиму». Машина была новая, тысяч за пятнадцать долларов.

«Хорошо живет», — подумал Влад, вид новой машины оперативника неприятно отозвался в нем. Опер не должен иметь дорогих машин. Но… У РУБОПа своя специфика, притом специфика эта не радовала Влада.

Ну что же, надо раскручивать клубок дальше. Ниточка потянулась. Встреча была не бесполезной, можно считать, прошла удачно.

Влад вытащил сотовый телефон. В свое время ему подарил и до последнего времени оплачивал его один из спонсоров. Ничего не попишешь, куда рубоповцу без спонсоров? Настучав номер Гурьянова, он произнес:

— Никита, я узнал, кто такая Вика. Она одна в книжке Кости.

— Кто?

— Фамилии не знаю. А телефон и адрес можешь записать. Живет недалеко от метро «Перово», — он продиктовал адрес. И Гурьянов воскликнул:

— Хорошо! Я к ней!

— Что ты собираешься делать?

— Присмотрюсь к адресу. Вечером мы встретимся и решим, как работать с ней.

— Давай.

Эх, если бы Влад только мог знать, куда посылает своего друга.

История была нередкая. Очередной дырявый шлюп потерпел катастрофу в море бизнеса. Коммерсант закупил большую партию сигарет, предварительно получив под это дело кредит. Его кинули, а липовая фирма тут же прекратила свое существование. Что с банкрота взять? Калькулятор, письменный стол и два компьютера.

Выходов у коммерсанта имелось несколько. Например, присмотреть по сходной цене веревку покрепче и повеситься в ванной. Можно еще было застрелиться. Или утопиться, отравиться, сбежать в Латинскую Америку… Или обратиться к бандитам.

Сумма была приличная — несколько десятков тысяч зелени. По тем временам просто гигантская. Хоше предложили за работу пятнадцать.

Команда взялась за работу. Сначала вежливо подкатили к должнику в офис, естественно, уже другой, такой же подставной фирмы. Мол, нехорошо ведешь себя, так жить — здоровью вредить. Кидала был из молодых, да ранний. Он посоветовал катиться к чертовой матери. А если что-то не нравится — обращайтесь к крыше.

Видимо, он считал, что крыша у него бетонная.

— Какая такая крыша, ты, фуфлыжник?! — взбесился Хоша.

— Саид. «Аккумуляторы», — сказал кидала.

— Кто-кто?

— Саид.

Самое смешное — с Саидом Хоша сидел в следственном изоляторе. Тот уже выходил.

Саид был главарем шпаны из Шилшинского района, где раскинулся аккумуляторный завод. Большой силы за ними не стояло, но была немереная наглость. Его поддерживал кое-кто из блатных авторитетов. И он самонадеянно полагал, что страшнее его и «аккумуляторов» зверей в сельве нет.

— Саид, твой фуфлыжник кинул хорошего человека, — сказал Хоша, набрав номер телефона, который дал ему фирмач.

— Среди моих корешей фуфлыжников не водится, — нахально ответил Саид.

Переговоров не получалось.

— Не нравится? — спросил Саид. — С каких это пор ты работать людям запрещаешь? Ну, кинул. Так это его право.

— Теперь уже нет, — сказал Хоша.

— Стрелку забиваем, там обсудим! — крикнул в трубку неожиданно взбесившийся Саид. — Перетрем слегонца!

— Перетрем так перетрем, — сказал Хоша. — Назначай место. Саид.

Место по обоюдному согласию определили у Бровинских болот — они раскинулись на север от города на десятки километров и пользовались дурной славой. Место было гнилое, запущенное и прекрасно подходило для разговоров с глазу на глаз.

Позже Бровинские болота стали излюбленным местом руднянской команды. Сколько с ними еще будет связано…

— Как с ними разбор чинить будем? — Хоша нервничал. Это было первое серьезное столкновение. И от него зависело очень много. Если они дадут слабину, то прощай светлое будущее. Расползутся поганые слухи, и о них будут говорить не иначе: «А, Рудня? Те, кого „аккумуляторы“ крапивой отстегали».

— Как? С пролетарской ненавистью, — Художник облизнул губы. — Предложение простое и доступное…

Хоша выслушал, покачал головой и неуверенно спросил:

— Ты всерьез, брателло?

— Всерьез. Только договорились, — я делаю все. Вы страхуете.

— Себя от холода страхуя, — привычно побалагурил Хоша, но без былой радости. — Ладно.

«Аккумуляторы» приехали на двух «Жигулях» и — закачаешься — мотоцикле «Урал» с коляской. «Быдло», — решил про себя Художник, разглядывая Саида, как экспонат в кунсткамере. Тот был весь в золоте, в вошедшем в ту пору в моду малиновом пиджаке. И пятеро его помощников под стать — на шеях цепи, руки в золоте, сами — в красных пиджаках или спорткостюмах. Пальцы, конечно, веером, челюсти, понятное дело, вперед выдвинуты, брови, естественно, сдвинуты и глазенки меряют собеседника недобрым прищуром — и все это, чтобы казаться круче. Обычно этими атрибутами прикрывается неуверенность и страх. Это как боевая раскраска дикарей, которые своим угрожающим видом хотят отпугнуть одних духов и притянуть внимание других, а заодно до смерти застращать врага.

При всей своей карикатурности — хоть сейчас на съемки фильма об отечественном рэкете — они были опасны, и Художник осознавал это.

Художник был в скромной просторной болоньевой курточке. Хоша, правда, принарядился тоже в зеленый пиджак, Блин натянул майку, обтягивающую рельефные мышцы, и накинул на плечи ветровку. Брюс бил по ладони сложенными нунчаками и метал молнии в сторону недругов. Армен скучал, сидя за рулем. Все это был маскарад, продуманный заранее.

Итак, «аккумуляторов» было шестеро. Руднянских — четверо. Саид рассчитывал на разговор.

— Ну чего, братаны, — крикнул он. — Некрасиво получается. Ведь…

Что «ведь» — так и осталось тайной.

Художник выдернул из-под курточки купленный три дня назад за полторы тысячи долларов у азербайджанца Надира и опробованный в лесочке укороченный «калаш»…

Он видел безмерное удивление на лице Саида, который считал, что дела так не делаются. Всегда было так — сперва базар, а если не договорятся — то стрельба. Иначе было не по правилам.

Один из «аккумуляторов» попытался выхватить заткнутый сзади за пояс пистолет «ТТ» — бандиты всегда так носили оружие, чтобы быстрее извлечь его. Он не успел. По ногам ему прошлась очередь, и он покатился по земле.

Второй «аккумулятор» отпрыгнул в сторону, выдернул обрез. Получил пулю и завизжал так, что кровь застыла в жилах, упал, начал скрести пальцами землю. Еще двое бросились в лес, и Художник хладнокровно расстрелял их.

Последний так и замер с разинутым ртом на заднем сиденье «жигуля», глядя на убийцу.

— Ну что, не привыкли так? — Художник махнул автоматом. Выщелкнул магазин. Прищелкнул другой. В это время Хоша и Блин целились в водителя. — На колени.

Последний «аккумулятор» выбрался из-за руля и послушно упал на колени.

— Брат, прости… Я ничего никому не скажу…

— Правильно. Это ты молодец, — Художник закинул на плечо автомат. Наклонился над парнем, похлопал его по щеке. Взял за волосы. — Не бойся.

Парень с надеждой, заискивающе улыбнулся.

В пальцах Художника возникла финка.

Это был его клык. Орудие настоящих мужчин.

— Получи, — лезвие прочертило шею. Художник оттолкнул от себя задергавшееся тело. Глаза парня стали мутными.

Художник огляделся на своих подельников. Те все остолбенели, кроме Армена. Тот сочувствующе усмехнулся.

Художник посмотрел на своих корешей. Протянул автомат Блину, переставив на одиночные выстрелы.

— Добивать надо, — сказал он.

Заставил каждого высадить хотя бы по пуле. Мертвый или не мертвый — кто потом разберется. Главное, что все стреляли. Все кровью повязаны. И не водкой с кровью, а кровью настоящей. Никто не скажет потом, что случайно попал в эту компанию и не знал, что они убивать будут..

Хоша подошел, пнул безжизненного Саида.

— Вот так, бля, будет со всеми! Победно взмыл его кулак вверх…

Шестнадцатиэтажный дом был скучно стандартный, обыденно серый, в мокрых потеках, с неопрятно заляпанными швами между плитами, с сушащимся на балконах бельем и самостройными, уродливыми конструкциями лоджий — возможность отвоевать так не хватающие русскому гражданину вожделенные квадратные метры. В этом доме якобы проживает таинственная Вика. И Гурьянов собирался это пока что голословное утверждение проверить.

Он поднялся на четырнадцатый этаж. Вышел из лифта, его встретила надпись, коряво исполненная на стене: «2000 год конец света!» Слева лестничную площадку перекрывала массивная дверь, оборонявшая сразу три квартиры. Справа открывался проход в короткий коридорчик, так что полковник подошел к металлической двери, обитой черным дерматином и с бронзовой табличкой «114». Он прислонил ухо к двери и чутко прислушался.

Присутствие дома хозяина всегда выдают какие-то звуки — радио, льющаяся вода, шаги, вздохи, пение под нос. Через минуту Гурьянов сделал вывод, что в квартире никого нет.

С удостоверением оперативника МУРа он отправился в ремонтно-эксплуатационное управление, где хранились данные на жильцов дома. Подобные документы прикрытия сотрудники Службы использовали для проведения мероприятие на территории Российской Федерации. Правда, работать внутри страны запрещалось, и правило это Служба, чтобы не, подставляться, нарушала весьма редко. Но иногда возникали нештатные ситуации.

— Здравствуйте, девочки, — сказал он, заходя в тесное помещение архива, где перебирали толстые книги две работницы РЭУ. — А как бы мне присоединиться к вам в вашем нeлегком труде? С детства люблю копаться в бумагах.

— Это с чего это? — подозрительно осведомилась старшая из них — сухая и строгая, лет сорока. У ее напарницы — молоденькой толстушки — в глазах проскользнул нескрываемый интерес при виде мощного, плечистого мужчины. Видно было сразу, что ее томят эти бумаги, томит компания из пьяных слесарей, дворников и назойливых посетителей.

— Уголовный розыск, — Гурьянов продемонстрировал свое удостоверение. — Нужно шестнадцатый дом просмотреть. Там у вас маньяки завелись.

— Правда?! — удивленно воскликнула старшая.

— Еще как, — засмеялся он. — Я только что от вашего начальника. Он разрешил.

Вскоре он копался в пыльных документах. Книжная пыль вызывала всегда у него чих. И поделать он с собой ничего не мог

Он нашел что искал. Виктория Евгеньевна Уранская жила одна в однокомнатной квартире, которую приобрела год назад.

— Спасибо, девочки. Вы самые верные союзники Московской Краснознаменной милиции, — Гурьянов одарил откровенным взором молоденькую, та зарделась и, когда он выходил, вздохнула, заработав суровый взор своей начальницы. Для оперативника — хоть милицейского, хоть Службы — необходимое качество — находить общий язык с людьми в несколько секунд, особенно с представительницами слабого пола, которые очень часто служат незаменимыми источниками информации.

Полковник отправился в местный отдел милиции. В паспортном столе отксерил форму один — данные на Викторию Евгеньевну Уранскую, а также фотографию. Посмотрел на фото — симпатичное лицо, немножко удлиненное, большие, наивные глаза. Гурьянов был уверен, что раньше никогда ее не видел. Лицо запоминающееся.

Потом он вернулся к шестнадцатиэтажке. Занял удобную позицию. И расслабился на лавочке наедине с бутылкой пива «Балтика».

Двор был почти пустой, не считая мамаши, прогуливавшей двух похожих на колобков, в одинаковых комбинезонах близнецов, да троих мужчин, с матюгами и прибаутками красивших крыло у ветхого «БМВ».

Сколько ему так сидеть? На часах без десяти четыре. Если эта Вика на работе, то ждать ее еще и ждать.

Затренькал телефон в кармане.

— Никита, ты где? — донесся в трубке голос Влада.

— Выставился под окнами Вики.

— Она действительно живет по адресу?

— Да. Я пробил ее через РЭУ и ОВД. Теперь сижу. Жду.

— Какие планы?

— Надо бы присмотреться к ней. Потом решу.

Гурьянов намеревался прощупать барышню — может быть, походить за ней денек, установить, кто она, где работает, какие контакты. Можно подработать соседей — провести установочку под легендированным предлогом. Заодно подключиться к телефону и установить жучок в квартире, благо доступ к такой технике он имел. Всеми подобными премудростями он владел в совершенстве. И при желании мог за пару часов соорудить любой жучок, заглянув в магазин электроники, а также подключиться к любому кроссовому телефонному щиту.

Правда, вести наблюдение в одиночку — занятие нелегкое. Но если поможет Влад — справятся. Гурьянову приходилось работать в куда более худших условиях. Например, проводить подобные мероприятия, когда тебя ищет полиция и служба безопасности страны заброски и твою морду показывают по телевидению. Было такое одиннадцать лет назад, в одной душной, диковатой, негостеприимной латиноамериканской стране, когда СССР уже шел ко дну, но по инерции вел еще войны на всех континентах с главным стратегическим противником…

— Сейчас дела, — сказал Влад. — Я к шести подъеду.

— Жду…

Впрочем, Влада дожидаться оказалось излишним. Вика появилась через пятнадцать минут. Она подъехала на малогабаритном словацком «Рено-Клио» яркого канареечного цвета, захлопнула дверцу и направилась к подъезду. Тоненькая, строгая, в тесном костюме с длинной юбкой и туфлях лодочках, не глазеющая по сторонам, устремленная вперед — деловая женщина, обремененная служебными заботами.

А Гурьянов понял, что карты все вдруг перемешались и что нужно действовать. Он поднялся со скамейки и быстрым шагом устремился вперед.

Он уже видел, что творится. Сработала отшлифованная за многие годы до совершенства способность видеть ситуацию в пространстве — на «шахматной доске» в целом, также представлять, как будут двигаться остальные фигуры. А фигур он пока разглядел четыре — он сам, Вика и двое типов, которые двинули за ней — они были заряжены агрессивной самоуверенностью, широкоплечие, лет по двадцать пять. Один сутулый, другой повыше его ростом, с бритой головой. Так выглядят люди, рванувшие в атаку.

Что будет дальше — Гурьянов прекрасно представлял. Где-то еще должна быть машина. Скорее всего за углом примыкающего к шестнадцатиэтажке пятиэтажного дома.

Также ясно как день, что минимум у одного из этих типов оружие — сзади за поясом у сутулого имелось характерное утолщение, прикрытое пиджаком. Это значит, сзади за поясом пистолет. Бандиты так засовывают пистолеты. У мента пистолет в подмышечной кобуре или сумке на поясе, притом на тренчике, пристегнутом к ремню, чтобы не потерять. А бандиту пистолет потерять не жаль. Бандиту нужно одно — чтобы быстрее выхватить оружие и разрядить его в соперника на разборке. И прожить еще чуть-чуть, до следующей разборки… Все произошло так, как просчитал полковник. Эти двое убыстрили шаг и настигли девицу, подхватили ее под руки. Бритоголовый что-то продемонстрировал ей — скорее всего нож. Пистолет женщине демонстрировать бесполезно. У женщин мышление конкретное. Она всерьез не воспримет, что пистолет способен выбить из человека душу в два счета, хотя и знает это. А вот нож с острым лезвием — она знает, как хорошо он проходит сквозь мясо.

Вика ойкнула, и сутулый саданул ей резко кулаком под дых.

Сейчас подъедет машина. Ага, вон она уже трогается. Мятый «Москвич», явно угнанный. Бандатва на таких машинах не ездит — это ниже их достоинства.

Сутулый оглянулся, мазанув взором по приближавшемуся Гурьянову.

Полковник качался из стороны в сторону, двигаясь неуверенной походкой пьяного человека.

— Э, пацаны, а закурить? — протянул он.

— Вали, гнида, — бросил сутулый.

— Ты чего? За гниду ответишь, — Гурьянов приблизился ближе.

— Отвали. Милиция, — кинул бритоголовый. Ха, милиция. Такие в милиции бывают только в наручниках. Но Гурьянов поддержал эту идею и пьяно икнул:

— Менты клятые.

Неважно, что говорить. Важно, что с каждой секундой он сближался с этими двоими.

А мятый «Москвич» уже подъезжал. И надо было действовать быстрее.

— А за гниду все равно ответишь, — Гурьянов шагнул, протянул разлаписто руки к бритоголовому. Естественно, тот отвлекся от Вики. Он действительно прижимал к боку девушки нож, а у нее был вид такой, будто ее только что зарезали.

— Получи, — он ударил с размаху ногой Гурьянова, небрежно, умело, рассчитывая снести с ног.

Это все дурь — кия, захваты. Это для татами или, в лучшем случае, для площадной потасовки. В пивной с такими фокусами можно сойти за крутого. Но не в поединке со спецом из «Бурана». У спеца главная задача — выход на рубеж атаки. А дальше — одно точное движение хоть рукой, хоть ногой, хоть зубами — чем придется. Главное, что после этого противник в отключке или мертв. Каждое движение для полковника в поединке было так же естественно, как зевнуть или прижмуриться. Он начал действовать, как действовал не раз.

Гурьянов ушел от удара и ударил бритоголового костяшками по шее, выключив дыхание. Сутулый, поняв, что им попался не обычный пьяный, отскочил и дернулся было за пистолетом. Гурьянов двинулся вперед, вошел в клинч с парнем, сделал резкое движение, а когда шагнул назад, сутулый рухнул на землю. Гурьянов раздавил ему кадык, размозжил шею, и теперь противнику не светило ничего.

Гурьянов видел, как «Москвич» рванул вперед, простуженно взревев мотором на весь двор, как гоночный кар. До подъезда было рукой подать.

— За мной! — Гурьянов схватил Вику за руку и повлек в подъезд.

И успел вовремя. Послышались громкие хлопки, которые не спутаешь ни с чем. Стреляли из пистолета Макарова.

— Быстрее! — он втолкнул ее в дверь подъезда. Она споткнулась, он рывком поднял ее на ноги. Положение у них было не ахти. О сопротивлении нечего и думать. В «Москвиче» — двое. У обоих оружие. У него же — ничего, кроме перепуганной девицы на шее. В такой позиции делают ноги — единственная возможность выжить.

Выход из подъезда с другой стороны был грубо закрыт на увесистый замок, и еще для верности заколочен.

— Не спи, — прикрикнул он снова замешкавшейся Вике. Они двинули на лестницу, на пролете между вторым и третьим этажами окно было выбито и заколочено картоном. Гурьянов ударил ногой и высадил картон.

— Туда, — крикнул он.

Девушка уперлась. Глаза распахнуты — по пять копеек.

— Не хочу! — крикнула она. — Отпусти! Отпусти! — рванулась от него.

Внизу хлопнула дверь подъезда. Это киллеры шли по их следам.

Он тряхнул ее, ударил по щеке и вытолкнул на козырек.

— Давай руку!

Взял ее за руку, спустил вниз, отпустил ее — Вика упала на мягкую землю.

Он как кошка спрыгнул следом, мягко, пружиняще приземлился.

— Вставай! — он поднял девчонку.

Тут им повезло. У ларька через дорогу стояла серая «Волга», парень пил «пепси», врубив на полную мощь динамики. Он наслаждался тем, что сидит на виду у всех в новой «Волге» с противотуманными фарами и слушает музыку. В такт новой песне «Мумия тролля» барабанил ладонью по рулевому колесу.

— Подвинься, сынок, — Гурьянов вышвырнул его с водительского кресла и кинул на газон, как надоевшего котенка.

— Э! — крикнул парень, приподнимаясь.

Гурьянов распахнул дверь, толкнул в салон девушку, ударил в грудь парню, пытавшемуся подняться с газона и вступиться за свою собственность.

Хлоп, хлоп — два выстрела из Макарова. С козырька дома стрелял парень в кожаной куртке.

Но он припозднился. Ключи были в замке зажигания. «Волга» рванула вперед.

Еще два выстрела.

Все, парень, свою добычу ты упустил.

Вика съежилась на заднем сиденье и только всхлипывала. Ее бил колотун. Зуб на зуб не попадал, как при морозе. Теперь это не была деловая, неприступная дама. Это была перепуганная девушка, которая отдалась на милость победителя.

— Бывали дни веселые, — улыбнувшись, пропел Гурьянов, выруливая на трассу перед носом трейлера и наддавая газу.

В зеркало заднего вида было видно, что Вика смотрит на него, как на привидение.

После того как расстреляли Саида, поползли смутные слухи, что появились новые крутые, которые могут решить разные вопросы. Дядя Леша был прав. Репутация в этом мире значит немало. К ним стали обращаться все чаще — выбить деньги, поставить конкурента на место. Потом начали предлагать взять фирму под покровительство и отшить жадных претедентов держать крышу.

Руднянские прибарахлились. Прикупили автомобили. И однажды, решив передохнуть от праведных трудов, всей командой укатили на Кипр. Через три месяца, к зиме, отправились покорять Таиланд, где опробовали хваленых таек. Художник с ними никуда не ездил. Он терпеть не мог таких колхозов. И, положа руку на сердце, терпеть не мог и своих корешей, про себя именуя их не иначе, как рвань и быдло.

Ему нравилось одиночество. Ему нравилось оставаться один на один с ватманом и тушью и выкликивать живущие в дне образы. А еще он пристрастился рисовать карикатуры. Онажды собрал их и отправился в газету «Вечерний Ахтумск». Странно, но, перешагивая через ее порог с папкой рисунков, он ощущал себя гораздо неувереннее, чем когда шеей пер на острие финки.

— Ну что ж, — кивнул редактор отдела иллюстраций. — Юмор у вас, молодой человек, немножко мрачный. Но сделано хорошо. Вы учились где-то на художника?

— Не пришлось.

— Но рука профессионала чувствуется. Будем сотрудничать.

Тем временем город раздирали мафиозные войны. Гремели, уже ставшие привычными взрывы. В реке находили трупы с привязанными на ноги гирями. Но руднянские умудрились, кроме пары разборов с мелкими шайками, не попадать в переделки. С самого начала порешили отстегивать в общак Балабану, смотрящему, поставленному на город для пополнения воровского блага — так именуют общак.

Хошу магнитом тянуло к воровским авторитетам, он млел, когда его вызывали на участие в сходняках, когда сам Балабан говорил, что Хоша — человек для воровского блага полезный. Художник же убеждал его не лезть в эти дела. Воры не находили согласия между собой и могли втянуть многих в свои междоусобные войны. Как раз начался разбор по понятиям между положением Балабаном и Васей Хилым, претендовавшим на эту же роль и утверждавшим, что нынешний положе-нец живет не так, как надлежит жить настоящему положенцу.

— Надо за Балабана подписаться, — говорил Хоша. — Он по понятиям живет. Закон знает. А Вася Хилый — козел. Настоящий козел. Кроме дури — никаких достоинств.

— Не лезь туда, Хоша, — посоветовал Художник.

— Как?

— Это не наше дело. Кто будет смотрящим, тому будем платить.

В отличие от Хоши, Художник никогда не восторгался тюремной романтикой, не переносил тюремные песни и жаргон. Он знал цену всему этому. Знал цену заверениям о справедливости воровского уклада. Законы на воле и за решеткой — примерно одни и те же, только на зоне они не прикрываются ложью и лицемерием, там просто и ясно написано — человек человеку волк. И ничего боле…

Начинался как раз большой разбор. Балабан пытался подключить руднянских к выяснению отношений с Хилым, заручиться их моральной, а то и физической поддержкой — хоть и небольшие авторитеты, а все-таки сила.

— Вот что, едем отдыхать на юг. В Крым, — сказал Художник, узнав обо всем. — Там сейчас лучшее время…

— Ты чего, в песок крымский зарыться предлагаешь, когда такие дела? — возмутился Хоша. — Да нас в городе зачморят после этого.

— А Художник ведь по делу говорит, — сказал дядя Леша. — Мне бы кости старые погреть слегка. И винца крымского отведать. Я-за…

Спорили долго. Наконец Хоша махнул рукой:

— Ну смотрите. Если что — ты, Художник, в ответе.

— А кто ж еще, — кивнул тот.

После разбора с Саидом в команде на Художника стали смотреть совершенно по-иному и его слово приобрело другой вес. Он не раз видел, что его стали бояться. У каждого осталось в памяти его лицо, когда он резал «аккумулятора». Но вместе с тем все чаще Художник ощущал, что у Хоши пробуждается ревностное чувство, что Хоша начинает видеть в нем конкурента. И поэтому главарь команды все сильнее приближал к себе каратиста Брюса и Башню — они были ядром команды и в случае чего готовы были подписаться друг за друга.

Хоша был сентиментален. Спьяну он всегда клялся в любви и дружбе кровным братьям, из которых главный — Художник, можно сказать, спасший его во время бунта в шестой колонии.

— Кореш. Вместе зону прошли, это не покупается и не продается, — в такие моменты Хоша вполне мог пустить слезу. Притом плакал совершенно искренне. — Я за братана жизнь отдам. Что такое жизнь — тьфу. А братан… Братан — это… Это…

Художник допускал, что Хоша может и отдать жизнь, если вожжа под хвост попадет. А если заскок найдет, может жизнь и забрать. Художник опасался психопатов. Их время кончается. Приходит время прагматиков и бухгалтеров.

Однажды чуть не дошло до крайности. На съемной квартире Галка затащила Художника в постель, когда Хоша дрых пьяный на раскладушке на кухне. Она так в порыве страсти орала, что он проснулся, потом заснул, а когда проснулся снова, уже не в дупель, а полупьяный, допер, что происходит. Тогда он налил еще стакан, хлопнул его, вытащил пистолет, запрятанный в тумбочке, и заявился в большую комнату, когда Галка сидела в ночной рубашке на коленях Художника впиваясь губами в его губы.

— Суки, за лоха держите, да? — Хоша качался, глаза eго были безумные. — Сука!

Галка ойкнула и откатилась в угол, испуганно глядя Хошу, поигрывавшего пистолетом Марголина — малокалиберным, но делающим дырки в теле так же надежно, как и «ТТ».

— Отворковали, голуби! — осклабился он и поднял пистолет.

Художник замер. Он понимал, что Хоша сейчас выстрелит. И упал на ковер.

Грохнул выстрел. Пуля разнесла стопку тарелок в серванте за его спиной.

— Да тише ты, — как можно спокойнее произнес Художник поднимаясь и глядя на трясущийся в руке Хоши пистолет — Сейчас менты прибегут.

— И ментов положу! Всех! К херам!!!

— Хоша, ты ж брат кровный мой… Как ты можешь? Из Хоши вдруг будто сдули воздух. Он сел за стол, отодвинул пистолет и жалобно произнес:

— Волки, что ж вы делаете со мной?

— А ты что, не знал, что Галка — блядина? — усмехнулся Художник.

— Знал… Но…

— Так чего с ума сходить?

Галка только всхлипнула, с ненавистью смотря на Художника, но тот, оглянувшись, заговорщически подмигнул ей.

— Так чего ж ты братана своего из-за нее… Хоша еще хлопнул водки. Потом еще. Расслюнявился вконец и полез обниматься к Художнику.

— Ну прости. Хочешь, застрели .меня… Хочешь, да… Стреляй, — он протянул пистолет Марголина. — Не хочу…

— А хочешь, я ее убью, — Хоша прицелился в так и сидя-щую ни живую ни мертвую Галку.

— А зачем?

— Зачем?.. Не знаю… Зачем? Зачем все, а? Зачем мы вообще, а?

Он так и не договорил, заснул. Так что отношения у них складывались волнами. В Крым они укатили на месяц. Пили хорошее вино, снимали доступных, недорогих крымских шлюх, купались в море, разбрасывали деньги. А когда вернулись в Ахтумск, узнали, в городе прошла бойня. На воровском сходе Хилый сделал едъяву Балабану о том, что тот сдал РУОПу предводителя и из группировок и троих заезжих из Питера бандитов.

И предъявил доказательства. При этом Хилый заручился поддержкой Вожатого — вора в законе, так что Балабана угрохали не отходя от кассы. А на следующий день в машине расстреляли и самого Васю Хилого, и вора в законе Вожатого. Потом прокатилась волна разборов. В результате место смотрящего освободилось.

Художник уберег команду от больших неприятностей. Участвовать в этих варфоломеевских днях и ночах было самоубийством. Так что крымский отдых пошел на пользу. После разборов освободилось несколько точек, и команда взяла под контроль рынок радиодеталей на юге Ахтумска.

Хоша сменил свою старую иномарку на новенькую «БМВ», приобрел целый гардероб из зеленых и красных пиджаков, но со временем среди них появился и нормальный серый костюм, поскольку время сопливого детства проходило. Надо было быстро взрослеть. Когда ты числишься коммерческим директором фирмы, когда встречаешься с коммерсантами, малиновый пиджак — это непристойно. И повсеместно братаны начали понимать это.

Между тем о руднянских пошел по среднерусской равнине шелест, как о тех, кто может взять на себя самые деликатные поручения. И однажды на них вышел председатель совета директоров ТОО «Антре-Т» — организации, державшей львиную долю в торговле продуктами на северо-востоке Ахтумска, — и поведал свою печальную историю.

Совладельцы ТОО однажды решили, что они разные люди и что они так много за последнее время надували друг друга на деньги, что им теперь под одной крышей не жить. А значит, кому-то из них не жить вообще.

— Десять штук — и чтобы этот выродок не мозолил мне глаза, — сказал заказчик.

— Годится, — переглянувшись с Художником, согласился Хоша.

Деньги были нормальные. Жертва ходила без охраны, брать ее можно было голыми руками.

Заказчик предоставил им полную информацию — куда уходит, откуда приходит жертва, с кем общается.

— Можно взорвать к едреной фене козла вонючего, — предложил с места в карьер на сходе Брюс.

— Звоним, заходим в комнату и кладем его, — напирал Блин. — Я его кулаком убью.

— В квартире жена и ребенок, — пытался остудить его Хоша.

— Еще два жмурика к одному — какие проблемы? Потом порешили жертву просто похитить. Когда приговоренный коммерсант выходил из машины. Блин подошел к нему и, ткнув в бок пистолетом, прошипел настолько зверски, насколько мог:

— Прокатимся… Не дергайся. Будешь тих — останешься жив.

Бедняга понял, что дело плохо. Он сел в машину, за рулем которой сидел Художник.

Художник прекрасно понимал, как точно надо просчитывать детали, и предварительно несколько раз прокатился по маршруту, чтобы понять, как выехать, где нет патрулей. Жертву вывезли на Бровинские болота, где уже ждал Хоша с Брюсом.

Блин тут же накинулся на коммерсанта, повалил на землю и стал обрабатывать ногами. Никакого смысла в этом не было — платили не за то, чтобы жертву колошматили, а чтобы ему втихаря выписали билет на лодку Харона.

— За что?.. Это Витюша, да? — Коммерсант называл имя своего компаньона. — Он, сука? Сколько заплатил?

— На «киндерсюрприз» хватит, — засмеялся Хоша.

— Больше двенадцати штук зелени не дал, — коммерсант выплюнул собравшуюся во рту кровь и, присел на землю. — Я дам пятнадцать… Двадцать, если отпустите и пришьете Витьку.

Хоша заколебался… Он посмотрел на сообщников и неуверенно спросил:

— Ну чего, казаки, какую думу думать будем?

— Ага, — кивнул Блин. — Мы его отпустим. А он в ментовую с заявой. Или к братанам. И нам по маслине вместо баксов.

— Я даже не знаю, где вас искать. Вы послушайте, — коммерсант поднялся на ноги и стоял, шатаясь, но воодушевляясь все больше. — Вы убираете Витюню. Дело достается мне. Я затеваю расширение, и нужна хорошая крыша. Сговоримся.

Говорил он убедительно и вызывал уважение у Художника. Да, этот парень умел бороться за жизнь до последнего И умел направлять ситуацию.

— Ну, Художник, что думаешь? — обернулся Хоша к нему

— Что думаю? — Художник пожал плечами, выдернул из-за пояса пистолет «ТТ» и всадил пулю в живот коммерсанта Тот отлетел на шаг, упал.

— Скоты, — застонал он. — Чтоб вы сдохли! Он стонал и плакал, как ребенок. Жизнь не оставляла его. Душа цеплялась за искалеченное тело.

Хоша тоже выдернул пистолет, направил на Художника с усмешкой смотревшего на умирающего коммерсанта.

— Ты чего, сука? — зашипел Хоша. — Кто тебе позволил? — Он налился кровью, у него начинался приступ бешенства. — Я тебя…

— Стреляй, — Художник спокойно засунул свой пистолет за пояс. — Стреляй своего братана кровного из-за какого-то козла. Давай, Хоша. Только потом напейся посильнее. Чтобы совесть не мучила.

— Ты много на себя берешь, — Хоша опустил пистолет.

— А что тебя смущает?

— Этот фуфел чистое дело базарил. Бабки, крыша. Кокнули бы того гаврика, в два раза в прибытке были бы.

— Хоша, не будь ребенком. Кроме его гнилого базара, никаких гарантий, что он не заплатит те же двадцать штук, чтобы нас поубивали. И потом — заказы надо выполнять. Нечестные исполнители долго не живут.

— Чего?

— Фирма должна давать гарантию. Только псы продаются за более жирный кусок колбасы. Если хочешь делать большие деньги, позаботься, чтобы имя было незапятнанно.

— Зачем нам честное имя у фраеров?

— Честное имя — гарантия…

— Ладно, — Хоша повернулся к Брюсу и Блину и произнес:

— Бросьте эту тушу в болото…

Где-то минут через пятнадцать Гурьянов решил бросить захваченную машину. Дальше колесить на ней опасно. Сейчас уже подъехала милиция. Киллера наверняка и след простыл. Владелец «Волги» ноет на сиденье патрульной машины и сказывает, как какой-то псих завладел его собственностью. И дежурный по городу сейчас объявит план «Перехват». Он свернул к железной дороге, за которой шли новостройки.

— Вылезай, — кивнул он Вике.

Девушка еще сильнее вдавилась в угол и смотрела на него кошкой, которую злобный барбос припер к глухому забору.

— Хватит, погоревали — и будет, — он взял ее за руку и вытащил из машины. Еще раз встряхнул так, что зубы лязгнули.

— Жить хочешь, дурочка? Тогда соберись и не елозь, как обваренная кипятком псина!

Как он и ожидал, его грубый тон возымел действие. Она посмотрела на него осмысленно.

— Вытри слезы, — велел он.

Она послушно вытащила из сумочки, которую умудрилась не обронить во время бегства, пудреницу с зеркальцем. Вытерла глаза платком. Припудрила лицо. Гурьянов ей не мешал, по практике зная, что женщины, совершая эти немудреные действия, быстрее приходят в себя и восстанавливают способность мыслить.

Пока она приводила себя в порядок, он тщательно вытер салон, все места, которые они могли облапать пальцами и оставить свои отпечатки. Взял пачку сигарет, лежащих в салоне, раздавил их и обильно рассыпал табак — это на случай, если милиция решит взять пробы запаха. Народное средство, должно помочь… Все, больше следов остаться не должно.

— Пошли, — он глянул на Вику.

— Куда?

— На кудыкину гору… Сейчас словим такси, и найду вам безопасное место.

— Оставьте меня! Что вы от меня хотите?

— Чуть убавь звук. Вика…

Она вздрогнула, когда он назвал ее по имени.

— Если моя компания тебе не нравится, я отвезу тебя к ребятам, которые стреляли в тебя. Это любители такой забавы — стрельба по бегущему человеку.

Она молчала.

— Кстати, это твои хорошие знакомые?

— Я их в первый раз видела! Меня с кем-то перепугали!

— Не думаю…

— Вы кто?

— Дед Мороз. Делаю подарки. Тебе подарил жизнь… Она кинула на него злой взгляд. И на миг Гурьянов залюбовался ею. Она была не то чтобы очень красива. Но в ней ощущалась порода. И злость в глазах только прибавила ей очарования.

«Не о том думаешь», — оборвал себя Гурьянов. Они перебрались через железнодорожное полотно, преодолели узкую лесополосу и выбрались на дорогу.

Он вытащил сотовый телефон из кармана и нащелкал номер.

— Еще раз я, — сказал он.

— Никита, чего у тебя там? — послышался голос Влада. — Присмотрелся?

— Присмотрелся. Охотники пытались трепетную лань захомутать. Так что мы теперь по тундре шлепаем. Оторвались… Понял?

— В общем, понял… Что дальше?

— Через час давай… Ну, например, у Коломенского. На старом месте.

— Решено…

Он положил телефон в карман и обернулся к Вике.

— Теперь можете взять меня под руку. Она взяла его под локоть, впившись наманикюренными ногтями в кожу.

— Ты решила меня разорвать на куски? — усмехнулся он.

Она не ответила.

Они пошли по узкому тротуару в сторону новостроек. Мимо них проносились машины. За светофором Гурьянов поймал замызганную «девятку».

— Докуда? — осведомился водитель.

— Метро Новокузнецкая.

— Сколько?

— Не обижу, — Гурьянов показал купюру.

— Тогда садитесь.

Вика молчала. Но Гурьянов знал, что она взбрыкнет. Она не могла не взбрыкнуть. И когда машина остановилась в людном месте у светофора, она потянулась к ручке и набрала в легкие воздуха, чтобы заорать.

Он был готов к такому повороту событий. И просто притянул ее к себе, обнял и впился губами в ее сладкие губы, тогда пальцы прошлись по ее шее, надавливая на биоактивную пчку. Она обмякла в его руках — конечно, не от избытка чувств, а лишившись на несколько секунд этих самых чувств.

Гурьянов погладил ее по пушистым роскошным волосам, изображая ласку. И краем глаза видел, как водитель улыбнулся с некоторой завистью.

Она начала приходить в себя. А Гурьянов прошептал ей на ухо:

— Не делай глупостей. Тебе же хуже…

Она оттолкнула его в грудь.

— Я тебя брошу. И ты достанешься бандитам или милиции, — снова пригнувшись, на ухо произнес он. — Я тебе плохого не сделаю…

Говорил он, не отпуская ее шеи. Она передернула плечами, стараясь скинуть руку, но он немножко сжал, так что дыхание перехватило.

Тут она угомонилась.

Вышли они из машины, не доезжая до Новокузнецкой, в одном из тихих переулков. Гурьянов сразу же поймал еще тачку, и через несколько минут они были у точки рандеву за Коломенским заповедником.

Вика вытащила из сумочки пачку сигарет. Жадно затянулась. Оглянулась. Место пустынное. Отличное место для встреч.

Влад опоздал на десять минут.

— Пробки, — развел могучими руками, вылезая из машины и с интересом глядя на девушку. Она же кинула на него затравленный взгляд. Оно понятно — внешне Влад весьма походил на бритозатылочного бандита.

— Вот она. Вика, — представил Гурьянов.

— Прекрасное юное создание, — оценил Влад, улыбнувшись открытой улыбкой, которая, впрочем, оптимизма Вике не добавила.

Узнав о происшедшем, он кивнул:

— Интересный компот получается… Прятать тебя, красавца, надо от злобных тварей.

— Кто вы такие? Объясните! — Она дрожащими руками прикурила еще одну сигарету и еще более жадно затянулась.

В общем-то, она владела собой для женщины не так у плохо. Другие в ее положении полностью бы обезумели. А она еще задает вопросы.

— Кто я? — Гурьянов посмотрел на нее внимательно. Я — брат Кости Гурьянова.

Она выронила сигарету из пальцев.

Девяносто третий-девяносто четвертый годы — время дикого передела собственности и самых горячих мафиозных войн, когда кровь лилась, как пиво в пивбаре, и конца-края этому не было видно. Бизнесмены и бандиты гибли один за другим или камнем шли на дно. Оставались на плаву или самые цепкие и живучие, или просто везунчики.

Ахтумск бурлил. Назревал очередной большой конфликт. В городе объявился Боксер — тот самый, который поднял на бунт шестую зону. Несмотря на многочисленные грехи, он вышел досрочно, и Художник понял, что хороший адвокат порой ценнее, чем бригада братвы с автоматами и киллер с оптической винтовкой. Пока Боксер сидел, его спортсменов стали немножко теснить. Выйдя, с привычным неистовством, жестокостью и энергией он начал наводить в Ахтумске свои порядки. А тут как раз подоспел разбор между положением Балабаном и его соперником Васей Хилым, после которого можно было спокойно перераспределять сферы влияния.

Боксер под горячую руку устроил пару добрых разборов. На улице Ворошилова взорвалась машина с тремя братанами. На Ахтумском валу расстреляли отморозков. И начали внаглую заграбастывать то, что по праву принадлежать им не должно.

Новым смотрящим стал Тимоха — тот самый, который сунул Художнику в руки финку, когда убивали Гогу. Казалось, что это было сто лет назад. Все изменилось. И Художник уже не тот щенок, которого водил с собой на сходянки Зима.

Тимохе Боксер заявил, что деньги в общак платить не собирается, поскольку платит в общак в Ростов, и на хрен ему никто не нужен. А если не нравится, то место для стрелки найти — это нетрудно.

Однажды интересы руднянских и спортсменов пересеклись.

Спор был о том, кто будет держать крышу только что отпоенного продовольственного магазина у железнодорожно вокзала. Хоша считал, что эта точка по праву принадлежит

Боксер лез туда без всяких оснований, просто потому, что взор его упал на этот магазин.

Боксер назначил встречу Хоше и Художнику не где-нибудь в укромном месте, а пригласил в ресторан «У Артура» напротив городского управления внутренних дел это была гарантия, что там стрелять не будут.

Боксер за последние годы сильно изменился — растолстел обрюзг, приобрел еще большее высокомерие, чем раньше. Говорил он с Художником, на Хошу внимания особо не обращая, чем приводил того в бешенство. Трюк это был обычный — разжечь у главарей конкурентов неприязнь друг к другу. Дешево, но обычно срабатывало. Кроме того, Боксер на самом деле считал Художника человеком куда более серьезным, чем Хошу.

— Художник, ты меня плохо знаешь? — осведомился Боксер.

— Нормально.

— Ты понимаешь, что эту точку я вам не отдам никогда. Не из-за бабок — они там далеко не ломовые. А только из принципа.

— Понимаю, — кивнул Художник.

— Тогда какие вопросы, ребята? В общем, с вас штраф пять тысяч зеленью.

— За что это? — опешил Хоша от такой наглости.

— За беспокойство. Чтобы не донимали всякими глупостями.

— Боксер, такой беспредел не пройдет, — воскликнул Хоша.

— А вы готовы воевать, молокососы?

— Не надо словами бросаться, — укоризненно покачал головой Художник. '

— Молодой еще мораль читать… Через неделю счетчик начнет щелкать. Будешь должен не пять, а шесть…

Пришлось ретироваться. И отдавать точку Боксеру.

— Мочить его надо! Мочить! — бешено кричал Хоша, мечась по хате. У него был приступ истерики. — Боксер! С И на зоне сукой был!

— Иди, мочи, — кивнул Художник. — У них — под сто стволов. Много навоюешь?

— А что делать?

— Нужно искать союзников…

Подумали, обсудили, и Хоша отправился к Тимохе с жалобой на наезд.

— Тимоха. Не в деньгах дело, я тебе их отдам, хочешь, на общак? Но не ему же!

— Утрясем, — пообещал Тимоха.

Со штрафом Боксер палку перегнул, и сам понимал это. Тимохе удалось этот вопрос утрясти. Понятно, что вся эта история авторитета руднянским не прибавила.

Между тем спортсмены достали еще многих в городе. Они неоднократно показывали, что на спорных территориях конкурентов терпеть не намерены. Грохнули между делом Татя — авторитета из Октябрьского района. Выяснили отношения с азербайджанской общиной, притом жестко и капитально. Чуть ли не под аплодисменты граждан организовали рейды по азербайджанским рынкам, переворачивая лотки и избивая торговцев. И начали прибирать к рукам самую выгодную отрасль — торговлю водкой и продуктами. Зарились и на автозаправочные станции. Открывали коммерческие магазины и фирмы. Благосостояние их росло. Они обрастали полезными людьми, адвокатами, специалистами разного профиля, финансистами. И не жалели денег на взятки. Боксер раздавал их мешками, зная, что большие деньги там, где власть.

И нещадно давили всех, кто вставал на пути.

Боксер стал непроходящей зубной болью для очень многих. И с каждым месяцем он набирал силу и становился все более недосягаемым.

Такая была обстановка в Ахтумске той поздней промозглой весной, когда Художник познакомился с Вовой Шайтаном. Встретились они в зале игровых автоматов — первом объекте, которому руднянские стали делать крышу.

Шайтан резался в автоматы самозабвенно. На нем был защитный бушлат. Щека его нервно дергалась. Он играл в игру-стрелялку, провалившись полностью в виртуальную реальность набирая рекордные очки. Лицо приняло жесткое, серьезное выражение. Когда он расстреливал компьютерных противников, глаза торжествующе прищуривались. Он будто сводил с ними давние счеты.

Что толкнуло Художника подойти к этому долговязому, жилистому, странному парню лет двадцати пяти на вид, он и сам не мог сказать.

Шайтан вытащил из кармана последнюю мелочь, потом махнул рукой, вышел, сел на скамейку у павильона и уставился куда-то вдаль, поверх плоских, с колючими кустами антенн крыш многоэтажных домов. Лицо было все такое же сосредоточенное, серьезное, задумчивое.

Художник присел рядом и спросил:

— Не помешаю?

Шайтан скосил на него глаз и неопределенно пожал плечами — то ли знак согласия, то ли безразличия.

— По пивку? — предложил Художник.

— Нет денег, — вяло ответил Шайтан.

— Угощаю. — Художник встал с лавки, отправился к ларьку и вскоре вернулся оттуда с несколькими банками импортного пива. — Меня зовут Художником, — сказал он.

— Вова. Кликуха — Шайтан, — ответил парень. — Восточный злой дух.

— Воевал? — спросил Художник, кивнув на иссеченные шрамами руки парня.

— Немножко.

— Карабах? Чечня?

— Всяко бывало.

— Десантник?

— Более веселая команда… Тоже воевал? — усмехнулся спецназовец, кивая на татуировку на руке собеседника и дергая щекой — тик был постоянный.

— Да. Тоже война, — кивнул Художник. — Каждого против каждого.

— Один против всех — куда хуже, — то ли улыбнулся, то и скалился бывший вояка.

— Чего мы тут сидим? — спросил Художник. — У меня хата неподалеку. Пошли посидим, дернем по рюмашечке за знакомство.

— Нет, это предел, — Шайтан показал на банку пива.

— Ну тогда хоть порубаем как положено. Варька нам мясца конкретный такой кусочек соорудит. Огурчики, помидорчики.

— Жена?

— Шалава.

— Все бабы — шалавы… Пошли.

Шайтан производил впечатление человека немного не в себе. Сознанием отлетавшего в какие-то другие сферы, но не от наркотиков, а какого-то глубокого внутреннего диссонанса. Какая-то темная неустроенность плескалась в нем.

Зачем Художник потащил его на хату? Сработало чувство — как любовь с первого взгляда — именно этот человек ему нужен.

— С работой как? — спросил Художник, когда Варька суетилась на кухне, разделывая мясо.

— Никак. Пенсия от государства. И комната в общаге.

— Противно?

— Что?

— Что ты жизнь клал за этих жирных свиней, которые сегодня тут всем заправляют. И за сопляков дешевых на иномарках, которые хрусты не считают.

— У самого-то тоже небось тачка не «Запорожец», — кинул Шайтан пронизывающий, мрачный взгляд на Художника.

— Э нет, Вова. Я — волк. У меня клыки есть. У меня по жизни правильное воспитание. И ты такой же.

— Ну и чего?

— А то, что сопляков и жирных боровов прессовать надо. Всех! И всеми способами! Чтобы они не чувствовали, что все вокруг принадлежит им. Каждая свинья должна знать, что в лесу рядом волк не дремлет.

Шайтан ничего не ответил, на лице не отразилось никаких чувств, только кивнул то ли в знак одобрения, то ли просто так. Только щека опять дернулась.

— Скажи, ты со мной согласный? — напирал Художник, пытаясь вызвать гостя на разговор.

— Знаешь, что такое в зиндане сидеть у моджахедов?

— Афган?

— Таджикистан. Наша группа пошла на обычную разведывательную вылазку рядом с границей. Не в первый раз. И, думали, не в последний. И напоролись… Дрались мы как бешеные. Меня контузило. Потом ничего не помню. Очнулся в тюрьме… Знаешь, Художник, а ведь там страшно. Очень страшно. Первое время. А потом освобождаешься от всего. Остается лишь твой чистый дух, да. Чистый дух. Потому что тело уже не принадлежит тебе. Тебе принадлежит только твоя воля. И желание жить. И смерти уже не боишься. Все уходит — страх, ожидание смерти. Остается только дух, — Шайтан говорил это медленно, растягивая слова, смотря на свои руки мутным взором.

— И ты выжил.

— Я выжил. Единственный из нашей группы.

— Обменяли?

— Почти, — сказал он таким тоном, что дальнейший разговор на эту тему становился бессмысленным.

Он замолчал. Это был единственный раз, когда Шайтан что-то рассказал о себе.

— Так как насчет того, чтобы помочь боровов давить? Чистый дух — конечно, хорошо, но с этой земли нас пока не попросили. И мы еще можем многое, а, Шайтан?

— И чего теперь?

— Работа есть. Не пыльная.

— Какая?

— Пока бабки собирать. А потом — посмотрим.

— А что, — задумчиво произнес Шайтан и широко улыбнулся — улыбка была жутковатая. И Художник понял, что этот человек — сам по себе оружие. И нужно обращаться с ним аккуратно. Если такой тип выйдет из-под контроля, он превратится в кобру, и остановить его будет нелегко — таких слишком хорошо учат выживать и убивать. — Попробуем.

Через два дня Художник привел Шайтана в команду и сказал, что отвечает за него головой. И Шайтана приняли.

Заявившись однажды в общагу к Шайтану, Художник еще раз убедился в том, что тот полный псих. Вся комната была завалена литературой по оккультизму: о переселении душ, об уровнях ментальности и кармических воплощениях. Сам Шайтан сидел в позе лотоса на раскладушке и медитировал.

А вскоре Художник в первый раз увидел Шайтана в деле.

Команда обмывала очередную удачную сделку в том деревенском доме, куда после выхода за порог зоны привезли Художника. Надрались, как всегда, прилично. Варька накурилась анаши и хохотала как сумасшедшая. Башня перепил водки, ему тоже было весело. И свое веселье он направил почему-то на Шайтана.

— Так ты в плену сидел? Шайтан пожал плечами.

— У черных, да?

Шайтан кивнул равнодушно, он весь вечер посасывал бутылку легкого столового вина, ему было скучно, но щека дергалась меньше обычного.

— Черные, — не отставал Башня. — Страшные, вонючие черные, да?

— Страшного ничего нет… Если не боишься, — зевнув, произнес Шайтан.

— Бывают… Такая чернота… Рэжут, да. Всех рэжут. И пленных тянут в зад, да, — Башня вызывающе ухмыльнулся, глядя на Шайтана.

Тот опять пожал плечами. И вдруг молнией рванулся вперед, захлестнул поясом от халата шею Башни и завалился с ним в угол, так, чтобы не дать другим помешать им. Художник, насмотревшийся немало, понял, что сейчас пояс просто перебьет Башне шею и ничего тому не поможет.

Каратист Брюс рванулся было на помощь другу. Тут Художник крикнул:

— Хва, пацаны!

Тут Шайтан отпустил шею противника, встал с пола и пообещал спокойно, только судорогой свело лицо:

— В следующий раз умрешь…

— Ты че… — Башня прокашлялся… — Ты чего? Больше Шайтан не обращал на него внимания, его не волновали яростные взгляды, которыми его буравили. Художник видел, что Шайтан совершенно не боится смерти. Он относится к ней, как к чему-то незначительному. Так ведут себя люди, которых уже раз похоронили.

Шайтан с самого начала слушался только Художника. Остальных не считал особо за людей и не задумался бы, чтобы удавить. Художник очень скоро понял, какое сокровище приобрел в лице бывшего сержанта группы спецназа, прошедшего через ад моджахедского плена и растерявшего там добрую часть своей души.

Вика сидела в продавленном кресле и опять дымила сигаретой. Пачка у нее кончалась.

Квартира была просторная, трехкомнатная, небрежно обставленная старой, растрескавшейся, сто лет не ремонтировавшейся мебелью. Гурьянов и Вика были в комнате вдвоем.

— Лена. Мы с ней познакомились в Хургаде четыре года назад. Как сейчас помню — шумный такой отель «Аладдин». Она была на редкость искренним и обаятельным человеком. И Костя, — Вика судорожно вздохнула.

— Я не помню вас среди знакомых Константина, — сказал устроившийся на диванчике с гнутыми ножками напротив нее Гурьянов.

— Зато я слышала о вас, — после вызволения девушки они перешли на «вы». — У вас ведь вечно что-то не ладилось в жизни.

— Это говорил Костя?

— Я это поняла из его оговорок. Он не очень любил говорить о вас. Я однажды спросила — кто его брат. Он так протянул с улыбкой: «О-о! Терминатор а-ля рус». А я… Я спросила: что, такой страшный? Он ответил — ничуть не страшный, но очень серьезный. Таким людям трудно.

— Трудно, — криво улыбнулся Гурьянов.

— Год назад мы ездили втроем отдыхать в Италию. Изумительный вечер. Мы сидели перед фонтаном Треви. Там было столпотворение туристов, и все кидали монеты. Монета, брошенная в фонтан Треви, приносит счастье. И почему-то разговор зашел о вас. Лена сказала: «Никита — человек, который может все и не имеет ничего. Не дай бог тебе такого мужа. Будешь гордая, но голодная».

С кухни появился Влад с подносом, на котором стоял кофейник с чашками. Он уселся поудобнее, налил себе кофе в чашку и спросил:

— Вика, что было в тот день, когда их расстреляли?

— Что было? — она пожала плечами. — Ничего особенного. Я проснулась пораньше. Села в машину. Заехала к Гурьяновым.

— Зачем?

— Лена обещала штуку долларов. Я шкаф-купе купила, и еще в ванной кое-что доделать надо было. Партнеры на фирму должны были деньги перечислить, но тянули.

— Что дальше?

— Я зашла в квартиру. Они собирались ехать куда-то всей семьей. Лена уже привела себя в порядок. Костя спросил: тебя подвезти? Я сказала, что на своем авто. Спустилась вниз. Сперва хотела подождать их. Но потом решила не ждать. Их пять минут — это два часа. Выезжая со двора, я видела этих.

— Киллеров?

— Да. Трое парней.

— Быки?

— Я бы не сказала. Блеклые. В блеклых одеждах. На блеклой машине — зеленом «Иж-Комби».

— Как вы узнали о произошедшем?

— Из «Дорожного патруля». Свидетельница описала киллеров, и я вспомнила, что видела их в том «Иже»… Один из них напал сейчас на меня во дворе.

— Вы их видели раньше?

— Нет. Никогда.

— Почему они пришли к вам?

— Не знаю. Я ничего не знаю, — она всхлипнула и смяла о пепельницу недокуренную сигарету. Она докуривала сигарету до половины, потом на нее накатывали воспоминания, она или разламывала сигарету, или давила ее с силой в пепельнице. Она вытащила очередную сигарету.

— Вы очень много курите, — сказал Влад. — Вредно для здоровья, поговаривают.

— Что? — Она непонимающе посмотрела на него. — Много курю я только последние дни… Вы не представляете, какой это удар. Я… Я не пошла на похороны. Я виновата, но я не могла… Я не могла, — ее опять стало трясти. — За что им такое? За что?

— Вам тот же вопрос — за что могли их убить?

— Не знаю. Я же ничего не знаю… У меня не было с Костей никаких общих коммерческих дел… Но в последнее время он был сам не свой.

— У вас были общие знакомые? — спросил Гурьянов.

— Было. Несколько человек. Но .какое это имеет отношение к делу?.. Однажды Костя разоткровенничался.

— И что?

— У него был минор. Он сказал: спешишь, хочешь взять все, участвуешь в забеге, где еще много бегунов. Разгоняешься, считаешь, что пришел первым, а финишная лента захлестывает тебя за шею.

— У него были какие-то неприятности на работе? — поинтересовался Влад.

— Мне казалось, он влез в какую-то историю. И стал дерганым. Знаете, у всех бывают черные полосы, когда все вдруг начинает идти наперекосяк. Он вошел в эту полосу неудач.

— Каких — не говорил?

— Я же не его секретарша! Почему вы не идете к нему на работу, не спрашиваете? Почему вы донимаете меня?! — Она вскочила, схватила со столика свою сумочку.

— Вы далеко? — поинтересовался Гурьянов.

— Домой! — воскликнула она.

— А, — кивнул Влад. — Там вас уже ждут. Один с топором и двое с носилками.

— Что?!

— Вы забыли?

Она упала в кресло и уткнула лицо в ладони. Потом откинула волосы.

— Я не знаю. Я ничего не знаю.

— А я знаю, — сказал Гурьянов. — Вас будут искать. Похоже, убийцам немало известно о вас. Родственники, близкие знакомые в Москве есть?

— Нет! Родители умерли в прошлом году! Знакомые, как у всех. А друзья… Лучших друзей я вот потеряла…

— Вы кем работаете?

— Коммерческий директор фирмы «Глобус». Рекламный бизнес.

— Большая фирма?

— Небольшая. Одиннадцать человек… Мне завтра по горло надо быть на работе.

— Вы так торопитесь на тот свет? — скучающе осведомился Влад.

— Что вы говорите?!

— Я бы на вашем месте воспользовался гостеприимством и пожил бы здесь…

— Но…

— Вика, жизнь дороже. И не выходите лучше из дома.

— Это что, тюрьма?

— Вас никто не задерживает. Но тогда я не отвечаю за вашу жизнь… Устраивайтесь, — махнул приглашающе рукой Гурьянов. — Вас не смутит мое общество? Но нам по комнате хватит.

— Ладно… Вы правы… Ладно…

— Располагайтесь. У нас еще дела, — Гурьянов встал. Они устроились в машине.

— У девчонки истерика, — сказал Влад.

— По-моему, она ничего не знает.

— Она может наделать глупостей.

— Не наделает, — отмахнулся Гурьянов. — Она уже взяла себя в руки. И теперь больше думает о своем здоровье…

— Я единственно не понимаю — кому она понадобилась? — покачал головой Влад. — Может, киллеры видели ее у дома? И теперь боятся, что она опознает их.

— Тогда почему они заявились к ней только сегодня, а не неделю назад?

— Только сейчас установили точно, кто она и где обитает.

— Да?.. Ерунда. Все-таки мне показалось, что она что-то недоговаривает… Зачем бандитам гоняться за ней? Или она что-то знает. Или что-то имеет, что им нужно, — Гурьянов вынул из кармана похожую на пейджер коробку. Нажал на кнопку.

— Это чего? — спросил Влад.

— Я микрофон прилепил в комнате. Посидим, послушаем, кому она будет названивать, пока нас нет. У нее в сумочке сотовый телефон.

Они просидели в машине с полчаса. Но микрофон доносил только всхлипы.

— Без толку. Она не собирается ни с кем созваниваться и ничего делать, — сказал Влад. — Она решила пока довериться нам.

Новый воровской положенец Тимоха и Боксер через некоторое время вцепились друг в друга. У обоих характер был бараний, они уперлись рогами и уступать другу другу не хотели. И началась война, первым в которой пал один из приближенных нового воровского положенца Кобзарь.

До этого Кобзарь пережил три покушения. Два раза выбирался из изрешеченной пулями машины. Он был везунчиком. Никогда не выходил из дома без охраны.

Но в тот день вышел из дома один. Сел в свой двухсотый «Мерседес». По дороге спустило колесо — уже при осмотре места происшествия выяснилось, что на дорогу доброжелатель выбросил несколько ежиков — спаянных острых гвоздей. Шина лопнула. «Мерседес» прижался к обочине. Кобзарь вылез переставлять колесо. Тут ему и уперся в затылок пистолет.

— Не дергайся, дядя, — услышал он голос Робота — одного из подручных Боксера.

Кобзарь поднял руки, демонстрируя, что не имеет злых намерений.

Когда его вывезли в лесок, он умолял оставить его в живых. По статистике, восемьдесят процентов жертв умоляют пощадить, обещают деньги и готовы отдать все, что угодно.

Пощады он не дождался. Произошло то, что должно было произойти, — несгибаемого и отчаянного Кобзаря расстреляли, как какого-то дешевого фраера, и утопили в реке…

Боксер знал, что предъявит при разборе. Чтобы откупиться от уголовного розыска, Кобзарь сдал ему двоих спортсменов. Но Боксер все меньше в последнее время нуждался в том, чтобы перед кем-то отчитываться, в том числе и перед Тимохой. Ахтумск все больше приобретал славу не воровского, а беспредельного града.

Потом началась борьба за ликеро-водочный комбинат — ТОО «Эльбрус». В процессе борьбы спортсмены зачистили еще троих человек, которым оказывал покровительство сам Тимоха. И у деляг, имеющих деньги на водке с «Эльбруса», появилась новая крыша в лице Боксера.

Помимо разборов, Боксер активно занялся общественно-политической и благотворительной деятельностью. Как-то стало забываться о его судимостях, теперь он был добропорядочным бизнесменом, соучредителем нескольких фирм. Он активно отстегивал деньги в детдома, серьезно поддержал молодежную школу бокса. Был у него такой бзик — он мечтал собрать сборную, которая возьмет золото на первенстве России. Заодно перепадали от него деньги и городскому драмтеатру, и инвалидам, и еще незнамо кому. Все эти гуманитарные подвиги активно освещались в местной и даже центральной прессе. Боксер в глубине души не считал себя бандитом. Он просто выстраивал свое дело, кропотливо, по тщательно разработанному плану. И останавливаться не собирался.

У руднянской команды дела медленно, с неторопливым упорством карабкающегося вверх автобуса, шли в гору. Деньги не то чтобы текли слишком полноводной рекой, но текли. Команда подмяла под себя вещевой рынок у северного порта, правда, не полностью — приходилось его делить с местной портовой братвой. Так же потихоньку окучивали оптовый продовольственный рынок, договорились, что азербайджанцы им платят и с оборота продуктов, и с оборота наркотиков — тогда героин еще не вошел в моду, и азеры торговали анашой в коробках из-под спичек. Кроме того, под руднянскими работали две фирмы по ознакомлению с достопримечательностями города и организации досуга — в переводе на русский разговорный — две конторы по поставке шлюх. Одной усадили руководить Галку, и в этом деле она вдруг проявила недюжинные организаторские способности, сумев договориться и об аренде помещения, и об отстежке местной милиции.

Ну и, конечно, не утихала работа по выбиванию долгов, как всегда, она приносила стабильную монету. Притом руднянские брали за содействие треть от долга, тогда как другие команды требовали половину. И они по возможности избегали блатных фокусов, когда человек должен рупь, его ставят на счетчик и накручивают ему уже червонец.

По доходам и расходы. Еще пару лет назад Художник не мог себе представить, куда можно ухнуть такую прорву денег. А теперь часто суммы, которых в былые времена ему хватило бы на год, пролетали за три дня. Машины, дорогая одежка, кабаки, отдых в дорогих странах — без этого крутого просто не поймут, решат, что ты скрытый маньяк. Заработал деньгу разбоем — тут же потрать, купи цепь с руку толщиной, краденый в Германии джип «Чероки», раздолбай его через неделю и купи новый. Сделай квартиру с евроремонтом. Тогда ты настоящий бандит. Однако часть того, что взял, — отдай. В общак отдай. Менту отдай, чтобы не донимал братву. Администрацию ненавязчиво подмажь, потому что ты уже не совсем бандит, ты уже учредитель посреднической фирмы, на тебе роскошный костюм и старательно начищенные, отполированные туфли, в которые можно смотреться, как в зеркало.

Постепенно за руднянскими закрепилась репутация шайки полублатной, полуотмороженной и достаточно сильной и решительной. Уже шпана и гопстопники, не имевшие к ней никакого отношения, но жившие в Рудне, гордо заявляли, что они из руднянской группировки и самого Хошу знают.

Благодаря связям дяди Леши, команда дорвалась до военных складов одной готовящейся к расформированию мотострелковой части. Прапорщик-алкаш готов был продать все, притом по вполне сносным ценам. Тут Шайтан и разгулялся. Он со знанием дела осматривал автомат или винтовку и кивал — берем. В общем, приспустил команду на восемнадцать тысяч зеленых — почти треть общака.

— Тебе зачем столько? — спросил Художник. Они ночью перебирали вооружение на складе — уже поддатый прапорщик умудрился протащить их прямо на территорию своей умирающей части.

— Мы воевать собираемся или как? — деловито осведомился Шайтан.

— Воевать, — хмыкнул Художник. — Вся наша жизнь — борьба.

— В войне побеждает тот, у кого превосходство в вооружении и подготовке личного состава. Не правда?

— Правда, — с кислой мордой кивнул Хоша.

— Тогда отстегивай хрусты, — махнул рукой Шайтан. Шайтана в команде твердо считали психом, но квалификации его доверяли. Он больше молчал, а если говорил, то чаще какую-то муть, которую ни один приличный братан не понимал. Но когда разрабатывали конкретные мероприятия, он преображался. Что-что, а голова у него варила — как на кого наехать и как кого наказать.

Между тем Художник получил известность не только в узких, но и в самых широких кругах. Его карикатуры, а потом и рисунки стали пользоваться популярностью и появились даже в центральной прессе.

Команда все разрасталась. Появлялись новые люди. Получатели, собиравшие дань с азеров, охранники, сторожившие порядок на рынках, коммерсанты. Столпотворение это Художнику не нравилось. Чем больше народу, тем больше возможностей, что внедрят засланного казачка. Дядя Леша, работавший одно время в уголовном розыске, прекрасно представлял методы и возможности оперативных служб. Поэтому он с первого дня настоял на беспрекословном соблюдении правила — каждый в команде должен знать только то, что ему положено знать, а положено ему знать только о тех делах, где он непосредственно участвует. Если ты обираешь ларечников и стрижешь с них купоны, тебе совершенно не обязательно загружать себя тем, что вчера утопили в болоте очередную жертву.

Ядро шайки лихорадило от пока еще скрытых в глубине, но готовых прорваться наверх и рвануть в полную силу конфликтов. Блин становился все более неуправляемым и поговаривал сначала втихаря, а потом все более громко о том, что отколется с корешами от Хоши и создаст свою бригаду, при этом, конечно, прибрав часть общего бизнеса — по справедливости. Он вел себя все наглее, после бутылки с ним вообще сладу не было.

Каратист Брюс и Башня уходили в такие загулы, от которых дрожал весь Ахтумск. Разнести кабак, потом снять на улице шлюху, избить и ее, и сутенера вместо оплаты — это у них вошло в привычку. Хошу это не волновало, а кроме Хоши, слушать они никого не желали.

Сам Хоша, становившийся все более жадным до денег, хотел иметь все.

— Не надо разевать слишком широко пасть. Челюсть заклинит, — говорил Художник. — Нельзя брать у человека все. Человек должен считать, что с ним поступили по справедливости.

— Справедливость — что за слово такое, Художник? — удивлялся Хоша. — Это вредный предрассудок, справедливость твоя. Вон, смотри, гурьевские. На спекулянта наехали, он на них фирму переписал, а там сотня тысяч зеленых. Сотня!

— Гурьевские — ишаки, — Художник терпеливо гнул свою линию. — Такие долго не живут…

Действительно, через две недели половину гурьевской братвы повязал РУОП — захватил и общак, и полученные откатом от автосалона «Вольво» машины, даже цепи золотые сорвали, так что бригада представляла из себя печальное зрелище. А через полгода гурьевского предводителя Тормоза грохнули в подворотне картечью из крупнокалиберного обреза — саданули в живот с двух стволов, так что одни ноги и плечи с головой остались.

Художник в который раз оказался прав, и это не нравилось Хоше. Ему не нравилось, что шли разговоры — если с руднянскими дело иметь, то только с Художником, а не с Хошей — тот заносчивый, жадный и трепливый. А Художник своему слову хозяин.

После новогодних, на 1995 год, праздников между компаньонами пробежала очередная черная кошка. Схлестнулись из-за ТОО «Пинта». Один деловой грузин открыл два магазинчика в городе. Руднянские решили на него наехать по классической рэкетирской схеме — вам не нужна защита? Развели Гурама по полной программе. Небольшой поджог магазина. Небольшое несчастье с автомобилем. Телефонные звонки в три часа ночи и молчание в трубке. Задергали грузина до того, что тот отлечился в клинике неврозов, а потом пошел на поклон к Художнику. Как раз один из местных коммерсантов (по наводке самого Художника) по секрету сообщил, что есть тут ушлые ребята, которые берут недорого, но за ними — как за каменной стеной.

— У нас места такие стремные, — сказал Художник, встретившись с грузином. — Как ты без друзей сюда полез?

— Я Гиви Сухумского знаю. Вор в законе такой. Уважаемый человек. Пусть придут, спросят меня, так нет — машину жгут.

— Сухумского?

— Гиви Сухумский.

— А здесь Ахтумск. Здесь другие орлы высоко летают. И Гиви тут… — Художник усмехнулся.

— Я понял. Сколько?

Художник назвал сумму. Сумму достаточно приличную, но при оборотах магазина не особенно обременительную.

— Что это за деньги? — пожал плечами Хоша, в очередной раз получая долю от прибыли. — За пацанов держит нас чернозадый этот. Деньги экскаватором гребет, а нам — возьмите кукиш с маслом.

— Брось, Хоша. Это нормально, — урезонивал его Художник.

— Ничего не нормально… Мне машину менять надо. Ворам в общак платить надо. Всем надо. А кто что дает? Черный этот дает? Ни хрена он не дает…

— Не прибедняйся. И грузин наших финансовых проблем не решит.

— Да, — поддержал Художника дядя Леша. — Грузин — мужик нервный. Еще глупостей наделает. А так — платит и платит. На хлебушек с маслицем нам хватает.

— Что за шелест у меня в ушах? — вперился Хоша глазами в помощников. — Не напрягайте меня. Не надо, — в его тоне звучала неприкрытая угроза.

— Не буду, — благодушно улыбнулся Художник.

— Не надо, — снова повторил главарь. — Батон и Труп с их уродами без дела. Знай только, с блядей своих бабки стригут. Пусть поработают.

Батон и Труп — год назад принятые в команду по рекомендации Брюса здоровенные быки — неплохо зарекомендовали себя полной отвязанностью. Они прикрывали интимные фирмы и точку на вещевом рынке.

Когда главарь ушел, дядя Леша хлебнул из горла виски — пил в последнее время только его, хотя благодаря усилиям нарколога был выведен из запоев и поэтому выглядеть стал куда лучше.

— Ох, Хоша, — покачал он головой. — Все хочет иметь, ничего не делая.

— Хочет, — кивнул Художник.

— Глупо.

Художник ничего не ответил, только внимательно посмотрел на дядю Лешу, тот не отвел глаза.

Между тем Батон и Труп заявились к грузину в офис ТОО «Пинта» со своим бухгалтером — старичком-одуванчиком, бывшим старшим ревизором облторга.

— Что это? — удивился грузин, глядя на явление своей крыши.

— Проверка финансовой деятельности, — хмыкнул Труп.

— Не договаривались так, — начал искренне возмущаться бизнесмен.

— Гурам, ребята просто посмотрят, — сказал Хоша, которому грузин прозвонил по телефону. — Мы же кореша не разлей вода. Неужели откажешь?

Грузин не отказал. Бухгалтер копался два дня в бумагах. После этого Труп заявился к Хоше и сказал:

— Вот заключение. Если по совести проценты вычислять, грузин должен нам двадцать восемь тысяч в зелени.

Хоша облизнул губы, услышав цифру, и сказал Трупу:

— Ну так заберите у него башли!

— С процентами?

— Нет. По другому сделаем… — Хоша позвонил грузину. — Гурам, тут ребята придут к тебе. Ты их знаешь, они с бухгалтером приходили. Доверяй им. Хоть горячие немного, но не подлые. Договаривайся с ними.

— Дорогой, надо встретиться! — в отчаянии воскликнул грузин.

— Нет, не надо. Занятый я слишком.

А Труп с вышибалами опять отправился в офис «Пинты». И представил опешившему грузину длинноволосого, хилого, с мордой, похожей на лисью, парня.

— Во, его Грузчик кличут, — Труп похлопал парня по плечу. — Будет заместителем у тебя работать.

— Что?! — не поверил своим ушам грузин.

— Надо, чтобы наши люди пристроены были. Хоша велел. Чтобы стаж на пенсию шел, — загыкал Брюс, искренне считая, что сказал что-то умное.

— Но…

— Трудовая книжка, — протянул Грузчик мятую серую книженцию.

— А насчет бабок, тех двадцати восьми тысяч зелени, ты не забудь, — порекомендовал Труп.

— Слушай, у нас так дела не делаются, — обиделся грузин, вполне созревший для нового посещения клиники неврозов.

— Ладно, потом базар будет. Сейчас дело.

Грузин, уже освоившийся в городе и много узнавший о руднянской группировке, оформил Грузчика своим замом. Но двадцать восемь тысяч долларов… Дела в фирме шли не так плохо, но столько свободных денег не было.

А Хоша, замкнувшийся на этой мысли, давил. Через месяц он позвонил грузину и сказал:

— Гурам, ты испытываешь терпение.

— Нет таких денег! Нет!

Тогда Труп и Батон вывезли его за город, отработали по полной программе: постреляли у ушей из пистолета, пообещали на кол усадить. В общем, грузин полностью созрел и был готов подписать все. С руднянскими был их штатный нотариус. Прямо на капоте машины он оформил документ, поставил печать и протянул Гураму:

— Подпишите, пожалуйста, здесь.

Хозяин фирмы дрожащей рукой отписал свое имущество на подставную фирму «Люкс-Сам», использовавшуюся командой для грязных дел.

— А ты боялся, — хмыкнул Труп, глядя на документы и пряча их в портфель. — Тебе повезло. Жить будешь. Это не каждому нашему пациенту светит.

На следующий день были маски-шоу. Толпа руоповцев в масках, пятнистых серых комбезах, с автоматами, вышибив двери «кувалдой-открывалкой», вломилась в офис фирмы интимных услуг «Елена», где обитал Труп и его парни. Братанов вдавили мордами в пол и отметелили так, что только косточки затрещали да кровушка хлынула. Потом путь известен: наручники — машина — камера — следователь. Тут же двоих из команды раскололи и на факт вымогательства, и на похищение директора ТОО «Пинта».

В этот же вечер те же ребята в пятнистых комбезах вышибли кувалдой дверь в квартиру Хоши, подработали дубинками и как бродячую дворнягу кинули в фургон.

— Ты кто по жизни? — спросил широкоплечий рубоповский оперативник у Хоши, лежавшего на полу тронувшегося с места фургона.

— Человек, — разбитыми губами прошепелявил Хоша.

— Ты говно по жизни. И место твое в канализации, — опер впечатал ему тяжелым башмаком в спину.

— Извините, я вела себя как идиотка, — последовало признание женщины, которая действительно вела себя как идиотка. Женщины очень часто ведут себя как идиотки. Но очень редко готовы признать это. — Вы очень помогли мне.

— Вы даже не представляете, насколько, — усмехнулся Гурьянов.

— Вы как метеор. Снесли их. Как…

— Черепашка Ниндзя, — поддакнул Гурьянов.

— Ну, почти… Приложили так, что, наверное, они сразу очухались…

— Не сразу, — согласился Гурьянов, не став продолжать мысль и уточнять, что один из них вряд ли очухался вообще.

Они сидели в большой комнате, пили чай с лимоном и убавили слегка запасы красного вина, которые хозяин квартиры держал в большом дощатом ящике в коридоре.

Эта квартира Владу досталась от его друга, известного театрального режиссера, укатившего на заработки в Америку. Свое жилье тот сдавать принципиально не желал — как и все люди искусства был с чудинкой — и доверил его Владу. Оперативник использовал это убежище достаточно активно — иногда по работе, но чаще, когда выдавался миг передышки от сумасшедшей гонки и когда он озирался окрест себя и неожиданно видел очередную девушку своей мечты.

— Вы похожи на Костю. Он был сильный человек, — на глазах Вики снова заблестели слезы.

— Да.

— Сильный. Из тех, кто способен взять, что ему нужно.

— Взять. Но не отдать.

— А вы?

— А я почему-то всегда рос с мыслью, что должен отдать, а не взять — время, силы, саму жизнь, если надо для дела.

— И что это за такое важное дело?

— Дела бывают разные, — уклончиво произнес Гурьянов. Действительно, вся жизнь прошла под давлением этого слова — надо. Пусть вокруг все рушится в тар-тарары, и никто не берет на себя ответственность, никто не думает о будущем, все думают только о себе и своем брюхе. Пусть корабль, на котором плывут люди, идет ко дну, капитан давно спился, боцман толкает по дешевке пассажирам такелаж и спасательные шлюпки. Но есть те, кто, слыша слово «надо», задраивает люки, заделывает бреши, управляется с парусами. И корабль, несмотря ни на что, плывет вперед, хотя плыть, кажется, уже невозможно. Надо. Пусть для других это пустой звук. Но ты — не другие. Ты знаешь цену этому слову. И ты знаешь цену другим словам — Родина, приказ, присяга, офицерская честь. Это волшебные слова. За ними стоит слишком много.,

Сыновья генерала Гурьянова должны были закончить Суворовское училище и потом служить Родине — в этом с детства у них не было сомнений. После восьмого класса школы — Суворовское училище. После него Костя поступил на факультет западных языков военного инъяза, но по окончании вдруг взбрыкнул, сумел уволиться из армии по здоровью и пошел работать во Внешторг — уже тогда любил красиво пожить. А с перестройкой он двинул в бизнес. Никита же сдал экзамены в Высшую школу КГБ и надел на четыре года военную форму со связистскими — для конспирации — эмблемами на черных петлицах.

По распределению он попал в Седьмое управление — гэбэшную службу наружного наблюдения. Для выпускника с красным дипломом — не ахти какое достижение. С другой стороны — живая работа. Все контрразведчики проходили через этот этап — службу топтуном. Так что он не жаловался, он вообще не знал такого слова.

Работа оказалась даже чересчур живая. Топтали за валютными ворами, за казнокрадами, за сотрудниками резидентур из московских посольств. Запомнилось, как брали агента ЦРУ, причинившего России гигантский ущерб. Тогда сплоховали оперативники Второго Главного управления КГБ, и тот успел проглотить ампулу с ядом.

«Фирма» работала как часы. Одного за другим выявляли западных агентов. КГБ держало под плотным колпаком противника. И противник уважал фирму. Американцы и англичане признавали, что работать в России крайне тяжело. Что в России лучшая контрразведка мира.

Тогда не обсуждали приказы. Тогда знали — приказ должен быть исполнен любой ценой.

Операм «семерки» приходилось выполнять самые различные поручения, участвовать в многоходовых комбинациях, целей которых они не знали, но которые были частью картины, нарисованной лубянскими живописцами.

Вот вызывает начальник отдела и дает вводную:

— Ваша задача провести ДТП с машиной секретаря посольства Англии, сотрудника резидентуры «Интеллидженс сервис», спровоцировать скандал и отправить его в больницу. Вопросы есть?

— Нет.

— Теперь детали…

И три бригады наружки пасут секретаря посольства. Гурьянов и Вася Мартынов врезаются в «Мерседес». Никита, изображая озверелого работягу, благо физиономию имеет рабоче-крестьянскую, начинает выяснять с «харей импортной», как он выражается в пылу спора, отношения и одним ударом ломает английскую челюсть — для КМСа по боксу и чемпиона «Вышки» по рукопашке это труда не составляет…

И вот новая вводная от начальника отдела:

— Сотрудница американского посольства получает пакет с документами от лица Н. Задача — сыграть пьяного грабителя, отобрать пакет. Только прошу учесть — ее характеризуют как мастера восточных единоборств, у-шу. Так что задача может оказаться нелегкой. Мартынов?

— Есть, — отвечает тот.

Мартынов — фанат единоборств, мечтает служить в секретном тогда спецподразделении «Альфа», у самого Карпова, человека с непоколебимым авторитетом — все знали, что он собственноручно пристрелил Амина при штурме дворца. Поэтому Мартынов с утра до вечера качается в спортзале и всячески подбивает клинья для перехода туда. Он знает, что у-шу — система серьезная и одолеть мастера в нем очень трудно, даже если это женщина. Готовится тщательно, отрабатывает каждое движение… Результат оказывается потрясающим. Подходит к американке, изображая пьяного, бьет мастера у-шу и отправляет ее с одного удара в реанимацию.

Эх, Васька, Васька. Он погиб позже. В Буденновске. При штурме захваченной Басаевым и его головорезами больницы. Командир группы перед штурмом сказал:

— Это не антитеррористическая акция. Завтра мы идем на смерть, и большинство стоящих здесь погибнут. Тот, кто к смерти не готов, может выйти из строя. Никаких претензий к ним не будет.

Из строя не вышел ни один человек. А на следующий день был штурм. И бойцы шли по пристрелянному открытому пространству, где невозможно было скрыться от сыплющихся пуль, и по ним били со всех окон из гранатометов, автоматов, крупнокалиберных пулеметов. По всей военной науке шансов у «альфовцев» не было. Но они прошли. И преодолели открытое пространство, где безраздельно правила смерть. И сделали невозможное — разминировали первый этаж, уничтожили пятьдесят басаевцев, готовы были идти дальше, но оказались привычно проданы политиканами, затеявшими переговоры с кровососами. Вася Мартынов и еще трое погибших «альфовцев» были из тех, кто знает цену слова «надо», они знали, что больше это делать некому, и закрыли пробоины в днище российского корабля своими телами. И Никита Гурьянов часто вспоминал его. Вспоминал и других, очень многих, кто стоил того, чтобы их поминали и пили за них за столом третий тост.

Через два года работы в наружке Гурьянову сделали предложение, от которого невозможно отказаться.

На спокойного, неторопливого, но преображавшегося на ринге и превращавшегося в необычайно эффективную боевую машину Никиту Гурьянова психолог отряда «Буран» обратил внимание, еще когда тот был на четвертом курсе ВШК. С первого взгляда Никита идеально психофизически подходил для оперативно-боевого отдела «Бурана». У него был необычайно устойчивый, сильный тип нервной системы — таким рекомендуется быть летчиками-испытателями и спецназовцами. Конечно, они не лишены страха, и в момент опасности сердце у них отчаянно барабанит в груди, гонит адреналин, но страх никогда не подавляет их. И они делают всегда именно то, что требует ситуация.

За Никитой Гурьяновым присматривали, как он покажет себя. И наконец решили — парень подходит. Прекрасное знание двух иностранных языков, красный диплом, отменные боевые качества. И верность делу, которому присягал. Выбирали на эту службу лучших. И Гурьянов был этим самым лучшим.

— Да, наверное, Лена была права, — задумчиво произнесла Вика, глядя на Гурьянова. — Вы из тех людей, которые могут все. Но…

— Но не имеют «Мерседеса-пятьсот», счета в банке и виллы на Гавайях, — сказал грустно Гурьянов.

Вика ничего не ответила. Обвела глазами комнату и кивнула на гитару:

— Ваша?

— Нет. У меня другая. Постарше раз в пять.

— Вы поете?

— Немного.

— Люблю бардовские песни. Это не Филя Киркоров. Споете?

— Попробуем.

В Латинской Америке восхищенные партизаны смотрели, как русский перебирает становящимися вдруг чуткими пальцами струны, и на волю вырывается испанская зажигательная музыка. И пел Гурьянов прекрасно — баритон эстрадный, мог бы спокойно выступать на сцене получше большинства кумиров. Сам сочинял песни, и позже их исполняли другие, две из них попали на пластинки «Мелодии Афгана». И гимн отряда «Буран» тоже сочинил он.

Гурьянов спел «Гори, гори, моя звезда». Вика восхищенно захлопала в ладоши.

— Никита, вы не похожи на Терминатора, — неожиданно сказала она.

— А на кого похож?

— На крепкого русского мужика. Таких уже почти не делают в наше время.

— А кого делают?

— Голубых. Или счетчиков долларов в инофирмах. Еще делают наркоманов. Компьютерных болванов. А крепких, обаятельных, надежных мужиков — тут секрет утерян.

— Делают. Только жить нам не дают, крепким русским мужикам…

— Спойте еще.

Он спел белогвардейскую песню:

Все теперь против нас,

Будто мы и креста не носили,

Будто аспиды мы басурманской крови.

Даже места нам нет

В ошалевшей от крови России.

И господь нас не слышит,

Зови не зови…

Вика помолчала задумчиво, а потом поинтересовалась:

— Никита, а почему вы пришли тогда ко мне?

— Задать вопросы.

— Но почему ко мне?

— Были причины.

— Вообще, что вы хотите?

— Найти убийц.

— А дальше? Я знаю, что бандитов больше прощают, чем судят. Судят чаще они сами.

— Не так страшен черт, как его малюют.

— Еще страшнее, Никита, — она с тоской и болью посмотрела на него.

Повинуясь неожиданному порыву, он отложил гитару и обнял девушку. И вспомнил, как целовал ее в машине, предварительно почти лишив сознания. Воспоминание было острым. И он снова поцеловал ее. На этот раз осторожно, готовый тут же отступить. Но она вдруг, тоже неожиданно для себя, ответила на этот поцелуй.

Тут послышался условный звонок в дверь. Потом дверь открылась.

— Здорово, беженцы, — сказал Влад, заходя в комнату и кидая на кресло сумку. — Переговорим? — Он поманил полковника в другую комнату — Вике не обязательно присутствовать при их совещаниях.

— Ну, что узнал? — Гурьянов плотно прикрыл дверь.

— Не много. По сводкам происшествий, стрельба у Викиного дома значится. Выезжала оперативная группа. Произвели осмотр места происшествия. Все как положено… Свидетели утверждают, что после перестрелки двое бандитов погрузили двоих своих бесчувственных корешей к себе в машину и скрылись.

— И сейчас одного из них закопали.

— Видимо. Но смерть никто не зафиксировал.

— Что о Викиной фирмой? Эти братаны могли заглянуть и туда.

— Пока я не совался. Пусть лучше Вика позвонит сама, спросит, не интересовался ли кто ею. — Попросим.

Вика согласилась. Она взяла трубку сотового телефона, позвонила к себе на работу и произнесла с наигранной бодростью:

— Нинок, я заболела. Меня никто тут не спрашивал?

— Из «Родоса» спрашивали. Они деньги перевели. И Алиханов.

— А еще?

— Но главное — милиция утром заходила.

— Кто?

— Из какого-то управления по организованной преступности.

— Чего хотели?

— Спрашивали тебя.

— Пусть опишет, какой он был из себя, — прошептал Гурьянов, тоже прислонивший ухо к трубке и слышавший разговор.

— Какой из себя?

Нинок достаточно четко описала приходившего.

— Это Лом, — узнал Гурьянов своего бывшего сослуживца.

— Кто еще появлялся? — спросила Вика Нину.

— Лешка. Говорит, что не может тебя найти. Дома трубку не берешь. Не звонишь. Он, видите ли, волнуется…

— Ладно, пока, — Вика выключила телефон и положила трубку на стол.

— Кто такой Леша? — спросил Гурьянов.

— Знакомый, — Вика вдруг покраснела.

Тут ее телефон зазвонил. Она приложила трубку к уху:

— Леша?.. Как куда пропала? Ничего не пропала.. Нет, пока не могу… Где нахожусь? Да тут, у… — она едва не вскрикнула, когда Гурьянов сжал ее руку. — В гостях у знакомых… Какая тебе разница где… Ладно, появлюсь. Целую…

— Тот самый Леша? — спросил Гурьянов.

— Да.

— Он всегда такой настойчивый?

— Как бешеный сегодня.

— Как бешеный. Ого-го… Влад, пошли, поговорим еще немножко с глазу на глаз.

— Поговорим…

— Жадность фраера сгубила. Надо выручать ублюдка, — сказал Художник дяде Леше сразу после задержания главаря, первый раз в открытую покрыв Хошу матюгами. На военном совете, проходившем на загородной базе, присутствовал еще и Шайтан.

— Надо, — кивнул дядя Леша. — Я справки наводил через старых знакомцев. Хоша пока молчит. Но если сломается — представляешь, что будет?

— Всем нам вилы, — Художник ткнул двумя пальцами себе в шею.

— Вилы.

— Может, грохнуть этого грузина? — задумчиво произнес Художник.

— Ты готов воевать с РУБОПом? — спросил дядя Леша. — Это дело их чести. Там ребята зацикленные. Если личное вклинится, будут давить, пока не додавят.

— Верно, — кивнул Художник. — Дядя Леша, ты же мент. Думай.

В такую ситуацию команда не попадала ни разу. Некоторые шестерки, которых понанимали из шпаны, попадали за хулиганство да уличные разбои за решетку. Команда отстегивала с общака, как положено, на адвоката, на передачки — и хватит. Напрягаться и вытаскивать залетчиков любой ценой никто не собирался, притом за дела, которые им никто не позволял делать. После того как одного из них выпустили. Художник вместе с парнями оттащил его в лесочек и устроил экзекуцию со словами:

— Ты работал на команду, а не на себя. И на блядские дела свои должен был разрешения спросить.

Принародно сорвали с провинившегося дуба златую цепь, кольцо, отняли ключи от машины и даже содрали малиновый пиджак — всю бандитскую экипировку.

— Тебе повезло, — сказал тогда Художник. — Легко отделался, козел.

Но сейчас дело другое — влетел главарь. И команда могла развалиться. Уже соседи по вещевому рынку у Северного порта начали косо посматривать и. намекать — мол, неплохо бы освободить место…

— Ну, — Художник пристально посмотрел на дядю Лешу.

— Надо искать подходы к следователю, — произнес тот.

— Как? Областное управление дело ведет, — досадливо произнес Художник.

— Областное? Ну и что, — небрежно махнул рукой дядя Леша. — Везде люди-человеки. Всем есть-пить надо… И адвокат хороший нужен как воздух.

— Какой хороший?

— Параграф.

Взяли адвоката того, кто получше, — бывшего судью по кличке Параграф. Бывшие судьи и прокуроры в адвокатах ценятся не из-за каких-то тайных юридических познаний, не ведомых никому другому, а из-за обширных связей. Иногда они просто знают, кому и сколько надо сунуть, чтобы прикрыть дело. И чаще просто вешают лапшу на уши, грузя клиента, что ему положено десять лет, и нужно дать взятку, чтобы столько не дали. Когда дают положенные пять, как обычно за такие преступления, адвокат приписывает это достижение на свой счет.

Но Параграф действительно знал, кому и как сунуть деньги.

— Исполнителей нам не вытащить. А вашего атамана разбойников, — усмехнулся он, посматривая хитро на Художника, — может, и удастся, — он замялся, опустил скромно глаза, ожидая продолжения.

— Сколько? — произнес Художник слово, которое было ключевым, и на лице адвоката опять появилась хитрая мина.

— Ну уж не тысячу баксов. Гораздо дороже, — и Параграф назвал сумму, от которой у Художника заломило зубы. Придется опустошать общак команды.

— Передачки слать будет дороже. Ибо по новым веяниям ему лет десять светит, — сказал адвокат.

— Ладно, — вздохнул Художник. — Давайте торговаться.

— Киса Воробьянинов говаривал — торг здесь неуместен, — усмехнулся адвокат.

— Еще как уместен.

Цену удалось сбить, но не слишком сильно. Договор об оказании юридических услуг был заключен. Задаток выплачен. Параграф встретился с томящимся в сизо Хошей. Переговорил с ним. Заключили договора и на защиту Трупа и его быков — защитников взяли из юридической конторы, которая работала на Параграфа, все это входило в оплату.

— Ну что, — изучив ситуацию, заключил веско Параграф. — Надо валить все на исполнителей.

— Свалим, — кивнул Художник.

Проблем не было. Виноват Труп и его братаны — заложили главаря. За это им можно устроить на зоне хорошую жизнь.

— И надо мириться с потерпевшим, — добавил Параграф.

— Как?

— Организовать встречу и переговорить, не давя. Отступить. Свет на нем клином же не сошелся. Но встречаться надо с учетом, что РУБОП его может пасти.

— Попробуем, — кивнул Художник. С Гурамом он встретился в ресторане «Зеленая опушка» на самой окраине города.

— Ну чего, Художник? — Бизнесмен был напуган. Художник насмешливо изучал его, и Гурам нервничал все больше и больше. Руки его тряслись, но в глазах застыло отчаяние зайца, которого загнали в угол и который готов бить волка лапами по морде.

— Гурам, давай без понтов дешевых, без наездов, без глупых упреков побазарим, как добрые приятели, — предложил Художник.

— Я уже базарил. В лесу… Меня за что так били? Меня развели, как лоха обычного. Я что, лох обычный? — Грузин уже кричал.

— Тише, люди смотрят… Нет, — сказал Художник, едва не добавив — не обычный. — Ты не лох.

— Так за что? Я по-честному… Мне от Боксера крышу предлагали. Боксер таких вещей не делает.

— Вот что, Гурам. Ребята погорячились. И ты погорячился.

— Погорячились, — грузин потрогал еще не зажившие. губы. Говорил он с трудом. — Погорячились, да?

— Именно. Теперь надо думать, как выбираться из той канализации, куда мы дружно залезли.

— Как?

— Хоша — в тюрьме. Пацаны — там же. Это не по-человечески. У них матери. У Батона жена ребенка ждет.

— Батон? Это который паяльной лампой меня хотел жечь?

— Работа такая, — хмыкнул Художник. — Это прошлое. Надо о будущем думать. А будущее таково. Я за Хошу подписываться не буду. Вендетту тебе устраивать не стану. Ты мне не враг. Я тебе ничего плохого не сделал. Но Хоша… Ты не понял главного?

— Что?

— Что он дурак. Отморозок. И память у него злая. И долгая. Дадут ему года три. Отсидит год. Выйдет и устроит тебе выжженную землю. Я ему мешать не буду.

— Я не боюсь вас.

— Боишься. Еще как боишься. И по делу боишься… Тебя-то ладно. О ребенке своем подумай. Гурама передернуло.

— Надо разводить ситуацию, — напирал Художник. — Мое слово — никто наезжать на тебя больше не будет. Крышу я тебе оставляю на старых условиях — если захочешь. Но наши условия выгодные… Кстати, я был против, чтобы с тобой так поступать. Поверь. Это все знают. Художник слову хозяин.

Гурам не ответил.

— В общем, так, стягиваем Хошу с нар. И забываем дружно об этом недоразумении.

Гурам продолжал колотить ногтем по бокалу, и руки его тряслись все больше.

— Ну, решай, — Художник постучал по двухсотбаксовым часам на руке. — Время идет. Да — так да. Нет — так нет. Мне, честно говоря, все равно.

— Ладно. Как только его вытащить? Я же не могу заявление забрать.

— Уж конечно… Но нет неразрешимых проблем. Тут тебе со знатоком крючкотворских премудростей надо говорить. — Художник встал и подошел к Параграфу, скучающему за столиком у окна. — Ваш выход, маэстро.

Адвокат пересел к ним за столик и потер руки:

— Итак, сынок, нет ничего легче, чем обмануть правосудие. Потому что правосудие — это игра. Нужно только знать, как играть в эти игры. Скажешь, я не прав?

— Что я должен делать? — процедил Гурам.

— Менять показания. Притапливаем тех молодых людей, которые жгли тебя паяльной лампой. И пишем невинный лик Хоши.

Через три недели Хоша вышел из следственного изолятора номер один и был встречен Параграфом и Художником.

Угощали главаря хорошо — дома, а не в кабаке, решив, что утомился от назойливого общества — тридцатиместной камеры. Наконец в комнате остались Хоша с Художником.

— Мочить, — истерично визжал Хоша, капризно молотя ладонью по полному деликатесов столу, когда гурьяновские обмывали его свободу.

— Кого? — спросил Художник.

— Гурама!

— Еще кого?

— И опера того, который меня колоть пытался.

— И следака?

— Следак — вообще сука позорная.

— Хоша, тебя еще на зоне учили, что оперов просто так не мочат.

— Мочат! Еще как мочат! Враги, — Хоша ударил кулаком по столу так, что тарелка упала на его брюки. Таким он еще никогда не был. Вскочил, отшвырнул тарелку, перевернул стул. — Падлы! Гниды! Всех под нож!!! Кто против? Ты? Ты?!

Художник пожал плечами:

— Я не возражаю…

Хоша чуть успокоился. Жадно выхлебал стакан минеральной воды.

Художник терпеливо подождал, пока у Хоши дыхание восстановится, и спокойно, размеренно произнес:

— Теперь слушай. Ты можешь мочить кого угодно. Но только без меня. Я ухожу.

— От нас не уходят.

— У нас длинные руки? Не грузи меня-то, — насмешливо произнес Художник. — Не надо… Ухожу и пацанов заберу. И долю с общака. Там не так много осталось — все на твою отмазку ушло. А ты руководи своими дуболомами… Только учти, тебя на вещевом рынке у порта видеть не хотят.

— Захотят.

— Вряд ли… Хоша, ты ведешь себя неумно. Мы только что чуть крупно не вляпались. Уродов наших на зону отправили. Надо затихнуть.

Хоша безумными глазами посмотрел на него.

— Хоша, ты же братан мой, кровный, — Художник присел рядом с ним, положил руку на плечо. — Куда нам друг без друга? А козлов мы всех рано или поздно замочим. Со всеми посчитаемся — и с ментами, и с Гурамом. Только надо выгадать время.

— Надо.

— Мы в гору идем. Да, медленно. Но верно. Споткнешься-и рядом вот она, пропасть. Не успел оглянуться — и ты уже жмурик. И тебя попы в церкви отпевают. Но мы-то умеем ходить по горам. Ты умеешь. Я знаю.

В общем, заболтал Художник его окончательно. Но с этого времени все чаще при обсуждении самых разных вопросов главарь обрывал его резко, с раздражением. И все чаще смотрел с ненавистью. Особенно когда Художник оказывался прав.

Из той истории вышли с наименьшими потерями. Батон, Труп и еще трое парней получили не слишком обременительные сроки и отправились топтать шестую зону. А руднянская команда продолжала существовать. Правда, конфликт с законом сильно подкосил общак. Хоша требовал, чтобы за все расплачивался Гурам, но Художник настоял, чтобы коммерсанта оставили в покое.

Истощившаяся казна нуждалась в пополнении. Тут и подвернулся один толстощекий, возбужденный новорусак — какой-то финансовый воротила местного масштаба. Он затравленно озирался, когда вечером в тихом дворике встречался с Художником.

— Его надо… — бизнесмен помялся, — умертвить, так скажем. В назидание другим, — он протянул фото и данные на человека, его адреса, место работы и прочее, по фильмам и детективам зная, что именно так договариваются с киллерами. И действительно так делалось. Но этих данных маловато.

— Это кто такой? — спросил Художник.

— Бывший компаньон. Вы бы знали, на какие бабки меня эта сука кинула.

— Вернуть бабки?

— Да хрен с ними, с бабками. Ничего не хочу. Хочу, чтобы его упокоили красиво, в назидание другим.

— Почему?

— Потому что он козел, — финансовый воротила выражений не выбирал. — И чтобы все знали — козлу так и положено кончить…

— Все упирается в оплату.

— А за ценой я не постою.

И действительно не постоял.

Упокоить в назидание — это значит с большим шумом. Чтобы по всему Ахтумску волна прокатилась. Тогда впервые показал себя Шайтан во всей красе. Пригодилась игрушка с военного склада.

Жертва вышла утром и уселась за руль своего джипа «Паджеро». Тут машину подбросило. Ухнуло так, что в доме стекла повылетали.

Когда место происшествия показывали по областному телевидению, Шайтан смотрел на догорающую машину с детской счастливой улыбкой.

— Нет! — воскликнула Вика. — Я никого не хочу впутывать в эту историю.

— Вы это называете историей? — приподнял бровь Влад. — Вы, считайте, на том свете побывали. И вам неудобно кого-то напрягать?

— Я не хочу!

— Вика, вы не имеете права капризничать, — напирал Влад мягко, но мощно.

— Леша ни при чем!

— Вот и выясним.

— Нет!

— Вика, мы ему ничего не сделаем. Мы просто проверим одну задумку. Это очень нужно, — вступил в разговор Гурьянов. — Пожалуйста.

Вику они все-таки додавили, и она согласилась на их план.

Они уселись в черную «Волгу» Гурьянова. В глухом дворике перекинули номерные знаки — у полковника имелось несколько номеров прикрытия.

Знакомый Вики жил у метро «Кантемировская» в многоэтажном, длинном, как крепостная стена, отделанном голубой плиткой доме.

— Вон его машина, — сказала Вика, показывая на не первой молодости «Тойоту».

— А чего он сегодня не работает? — спросил Влад.

— Приболел… Ну и как мне вас представить? — обернулась она к Гурьянову.

— Как кавалера.

— Вы смеетесь?

— Если он вам так дорог, можете сказать, что я ваш троюродный дядя.

— Опять смеетесь.

Они втроем поднялись на третий этаж. Остановились перед обитой дерматином дверью.

— Звоните, — велел Гурьянов Вике. Вика вжала кнопку звонка. Они простояли минуты две, прежде чем из-за двери мужской голос спросил:

— Кто?

— Я! — крикнула Вика. — Открывай.

Дверь открылась. На пороге появился Леша — эдакий плэйбой метр девяносто ростом, с широкими плечами, накачанными бицепсами и открытым красивым лицом. Он был в тапочках на босу ногу, спортивных шароварах и красной спортивной майке. Он напряженно посмотрел на Вику. И отшатнулся, заметив Гурьянова.

— Привет, — дружелюбно произнес тот, нутром чуя, что его подозрения оправдывались. И стало на миг противно. Тошнотно, как бывает всегда, когда сталкиваешься с человеческой низостью.

— Это кто? — спросил Леша.

— Компаньон из фирмы «Панда». Я его попросила меня проводить… Ты нас пригласишь?

— Конечно, — хозяин квартиры отступил, вызывающе и зло посмотрев на Гурьянова. Тот ответил ему обезоруживающей, широкой, обаятельной улыбкой. Влад тем временем сидел на подоконнике между этажами и слушал в наушники, что ловит микрофон, который был у полковника.

— Спасибо, — кивнул Гурьянов.

В квартире была стерильная чистота. Все разложено по своим полкам. Богатый ремонт, новая мебель, стол с мощным компьютером. Полка с книгами — какими-то философскими трудами, ни разу не читанными, и длинной чередой детективов. Живет в этой квартире аккуратист-зануда, болезненно обожающий себя и свой мирок с евроремонтом, сразу определил Гурьянов. Квартиры никогда не таят характер своих хозяев.

— Ты не представляешь, на меня напали какие-то сумасшедшие! — Вика плюхнулась в кресло — она чувствовала в этой квартире себя как дома, и Гурьянов ощутил что-то вроде укола ревности и тут же обругал себя за идиотские мысли. — Они пытались меня похитить.

— Ты на работе не появляешься! Я волнуюсь! крикнул Леша.

— Что ты орешь на меня?!

— Я ору?!.

— Да!

— Да, я ору, — кивнул Леша. — У меня неприятности.

— Какие?

— Ты не поймешь. И не устраивай сцены при посторонних, — прошептал он ей на ухо. — Пойдем, переговорим. Они вышли в соседнюю комнату.

— Чего он с тобой приперся? — услышал Гурьянов голос хозяина квартиры.

— А думаешь, мне приятно шататься одной по улице, когда на тебя нападают? Я боюсь!

— Боишься, да, — рассеянно произнес Леша.

— Ты чего меня искал?

— Из «Омикса» звонили. Они хотели тебя видеть. Заказ наклевывается. А ты срываешь. А там и мои комиссионные.

— Из-за этого вся сцена?

— Ну… Я волновался… — он поцеловал ее.

— Давай бумаги по «Омиксу».

— Сейчас, — Гурьянов видел в стекле двери отражение — хозяин квартиры полез в сервант, вытащил папку. — На.

— Ладно, Леша, нам пора, — сказала Вика, проходя в комнату, где ждал Гурьянов.

— Куда это? — нахмурился Леша.

— Еще дела.

— Подожди. Я думал, ты останешься.

— Нет, — резко произнесла она. — Пошли, — она демонстративно взяла под локоть Гурьянова и заработала злой взгляд Леши.

Они спустились вниз по узкой лестнице, прихватив по дороге Влада.

— Как он вам глянулся? — спросил Гурьянов девушку.

— Не знаю… Он будто пьяный… Но вы же должны были убедиться, что он ни при чем. Он искал меня из-за сделки. Давно обсуждали это с ним, — говорила Вика, будто пытаясь убедить себя. — Поэтому и нервничает.

— Посмотрим, — Гурьянов распахнул дверцу машины. Сел и взял у Влада приемник. Вдавил в клавишу. Послышалось шуршание и какие-то звуки.

— Работает, — заверил Влад. — Когда вы там были, он ловил все ясно.

— Вот блядь, — неожиданно донесся из приемника чистый голос. — Тварь подзаборная, — в голосе, который явно принадлежал Леше, слышалось отчаяние.

— Это что? — расширила глаза Вика.

— Это ваш благоверный так о вас отзывается, оставшись наедине с собой, — объяснил Влад.

— Под монастырь подвела, проститутка, — не унимаясь, гундосил Алексей.

— Как это вы сделали? — ничего не понимая, спросила Вика.

— Оставил микрофон рядом с его телефоном, — сказал полковник. — Посмотрим, что он будет делать…

— Это непорядочно! — крикнула Вика.

— Да? — деланно удивился Гурьянов. Минуты три Леша честно терзался сомнениями. А потом послышалось щелканье.

— Набирает телефон, — подирижировал пальцами Влад. — И вот — момент истины…

— Але, Виктор?.. — донеслось из динамика. — Она была у меня. Как я ее мог задержать? Пришла с каким-то уродом… Откуда знаю, с каким уродом… Сказала, еще зайдет… Ты обещал, что с ней ничего не случится… Я все помню, но ты обещал…

— Заботится о вас, — хмыкнул Влад.

Вика сидела белая как снег.

Хрясь — это Леша бросил телефонную трубку.

— Вот твари, — всхлипнул снова приемник.

— Пошли, — сказал Гурьянов, распахивая дверь.

— Куда? — недоуменно произнесла Вика.

— Вы же там забыли косметичку.

— Я?

— Да. Посмотрите…

Косметичку Гурьянов незаметно для нее вынул из ее сумки и оставил в прихожей.

Она открыла сумочку и удивленно произнесла:

— Правда.

— Пошли, — Гурьянов взял ее за руку и повлек к подъезду. Влад устремился за ними.

Они снова поднялись на третий этаж. И перед дверью Гурьянов велел:

— Звоните.

Вика послушно позвонила.

— Кто? — В голосе Леши звучали истерические нотки.

— Это я. Забыла косметичку.

Дверь открылась. Гурьянов вошел в прихожую, отодвигая хозяина, кивнул Владу:

— Подождите с девушкой внизу…

Леша было рванул животом вперед на нарушителя его спокойствия, желая, похоже, вытолкать из дверей, но Гурьянов, несмотря на то, что хозяин квартиры весил не меньше, легко отбросил его к стене.

Вика пыталась протестовать, но Влад настойчиво повлек ее вниз.

— Что вам надо? — визгливо воскликнул Леша, сжимая руки в кулаки.

— Ничего, — Гурьянов резко ударил его пальцем под дых, отключил дыхание и поволок в комнату на подкашивающихся ногах. Уложил на пол. Склонился над ним и осведомился через пару минут:

— Ну, продышался?

— Ты… Ты что…

— Кричать не надо. Будет хуже… Ты мне сейчас все расскажешь. И не будешь врать. По какому телефону они просили тебя позвонить?

— Кто?

— У меня нет времени, Леха. Время — деньги. Если я сейчас не услышу правдивого ответа, я тебе сломаю палец. Потом руку, — он сжал его шею так, что хозяин квартиры начал закатывать глаза. — Ты мне все равно все скажешь, только тогда тебя придется кончать.

— Вон, — Леха глазами показал на тумбочку, где лежала записная книжка. — На букву В посмотри.

— Лежи тихо, — погрозил пальцем Гурьянов.

Он подошел к тумбочке, взял записную книжку, открыл на букве В.

— Какой номер?

— Последний… Они сказали мне не записывать.

— Но ты очень боялся забыть. Когда они пришли?

— Вчера вечером. Двое в кожанках.

— Вику искали?

— Да… Да, они ее искали.

— А ты?

— А что я? Я же не знал, куда она подевалась.

— Обещали пришить, — Гурьянов нагнулся и провел пальцем по шее хозяина квартиры, прямо по длинной царапине. — Их работа?

— Это он ногтем прочертил. Ноготь такой длинный, желтый… Очень больно… И я… Ну боюсь я их. Ну и что?

— И ты обещал им прозвонить, если твоя возлюбленная появится.

— Обещал, — Леша присел на ковре и держался рукой за горло. И по щекам текли слезы.

— Опиши их.

— Один на какого-то сурка похож, здоровый такой. Его. Витей зовут. Другой выше меня будет. А рожа… Гнусная такая пачка!

— Зачем им Вика?

— Они сказали — просто поговорить. Она обещала им что-то и исчезла. Теперь ищут.

— И ты ее отдал бандитам.

— Они… Они из милиции.

— Да? И как ты это понял?

— Удостоверение.

— На Олимпийском можно купить любое удостоверение. Например, удостоверение свиньи. Прикупи, пригодится.

— Оскорбляете?

— Тебя? Ты этого не заслуживаешь. Ты просто кусок дерьма, и больше никто, поэтому оскорблять толка нет. Будешь делать, что тебе говорят…

Леша всхлипнул:

— Я не хотел. Вика… Она…

— Но своя шкура ближе к телу. Так?

— Нет, не так.

— Ладно, коммерсант. Не гунди. Ты ведь быстро понял, что это не ментовка, а обычная банда. И ты отдал им девушку, поскольку они пообещали тебе вскрыть брюхо. Твое брюхо-с одной стороны. А с другой — Вика, пусть она и неплоха в постели, но сколько их еще таких будет. А если не сдашь ее — то уж тогда не будет ни одной. Правда ведь?

— Нет!

— Ладно. Мораль читать тебе без толку, — Гурьянов взял рацию с блоком засекреченной связи. — Влад, мы тут договорились с Лешей. И вариант нарисовался… Поднимайся.

Влад поднялся в квартиру. Гурьянов объяснил ему все. Влад кивнул:

— Может сработать.

— На, — Гурьянов взял трубку радиотелефона и протянул хозяину квартиры.

— Что?

— Побеспокоишь своих новых корешей, — пояснил Влад.

— Зачем?

— Скажешь текст по бумажке. И если запнешься, то считай, что тебе не повезло.

— Нет!

— Тогда я тебя убью, — Гурьянов ударил его по лицу — не слишком сильно, но так, что из глаз брызнули звезды.

— Ладно. Хорошо.

Гурьянов проинструктировал Лешу. Нажал на кнопку громкоговорящей связи. Настучал номер.

— Витя, это опять я… Она снова объявилась, — произнес заученно Леша. — Она сказала, что приедет сегодня еще… У нее какие-то дела, но она будет. Я тогда прозвоню…

Когда Леша дал отбой, Гурьянов потрепал его по щеке:

— Вот и молодец.

— А что будет?

— А ничего.

Гурьянов вытащил из подмышечной кобуры пистолет. Передернул затвор. Поставил на предохранитель. И спросил:

— Пиво есть?

— В холодильнике, — угодливо закивал Леша. — Ящик «Хейникен».

— Мой друг — любитель… Сходи, — кивнул он Владу. — Скрасим ожидание.