"Наследники" - читать интересную книгу автора (Роббинс Гарольд)

Глава 16

Мы отказались от предложения подвезти нас до дома и пошли пешком, наслаждаясь теплой летней ночью. Пересекли Пятую авеню, постояли у витрин Сакса. Ярко освещенных, наполненных спортивными товарами. Я повернулся к Барбаре.

— Неплохо посидели, правда?

— Да, — рассеянно ответила она, занятая собственными мыслями.

Мы двинулись дальше. Она молчала, пока мы не повернули на Сорок девятую улицу.

— Зачем он тебе нужен?

— Художественные фильмы. Снятые для показа в кинотеатрах. Он как никто умеет раздобывать их.

— А в чем, собственно, проблема? Их же полным-полно.

— Их много, я согласен. Но неиссякаемым их поток не назовешь. А телевидение за неделю показывает больше фильмов, чем Голливуд выпускает за год..

— Так почему вы не снимаете их сами?

— Будем снимать. Но сейчас это экономически невыгодно. Поэтому телевещательные компании пытаются перехватить фильмы друг у друга, и я должен быть уверен, что не переплачиваю.

— Ас чего ты взял, что он не берет с тебя лишку? Он из тех, что не забывает себя.

Я с уважением посмотрел на нее. Чувствовались отцовские гены.

— Ты права. Но мы ему нужны. Он честолюбив. Хочет создать собственную кинокомпанию. И мы можем ему в этом помочь. Так что наши отношения взаимовыгодны.

За разговорами мы дошли до нашего подъезда. Пересекли вестибюль, направляясь к лифту. В кабине Барбара раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но искоса глянула на лифтера и промолчала.

В квартире она буквально рухнула в кресло.

— Какое счастье, что существует система кондиционирования. Ты представить себе не можешь, как тяжело таскать в жару такой живот.

— Ты хотела что-то сказать в лифте.

— О, — она закурила. — На твоем месте я бы ему не Доверяла.

— И на чем основано твое недоверие к нему?

— Естественно, на мелочах. Мне не понравилось, как он себя ведет, — она затушила сигарету. — Не табак, а сырая солома.

— Договаривай, раз начала.

— Я считаю, у него нет чувства верности. Вспомни, как он третировал сегодня своего свояка. В первый раз, когда мы встречались с ним, он относился к Роджеру, как к полноправному партнеру. Роджер то, Роджер это, что ты думаешь, Роджер. Я не могла понять, в чем дело, пока ты не сказал мне, что Роджер финансировал его все эти годы.

— И что?

— Ты видел, что на этот раз все было иначе. Создавалось впечатление, будто Роджер — его лакей или вообще для него не существует. Малейший успех, и он относится к Роджеру с презрением. Каждый раз, когда Роджер начинал что-то говорить, Сэм затыкал ему рот, так что весь вечер тот молчал словно глухонемой.

— Сэму есть чему радоваться. Он вправе похорохориться. Не всякая картина приносит три миллиона долларов за двенадцать недель.

— Конечно, вправе, — кивнула Барбара. — Но не за счет человека, который полжизни поддерживал его.

— Я уверен, что ты преувеличиваешь. Ты же видела новый «линкольн», который он купил Роджеру.

— Видела, — подтвердила Барбара. — Но отдал ли он деньги, которые брал у Роджера в долг? — она тяжело поднялась. — Я вся в поту. Пойду приму душ и лягу спать.

Я подумал, что на этом разговор закончится, но она еще смотрела телевизор, когда я лег рядом с ней двумя часами позже.

— Мне он все равно не нравится.

К тому времени я и думать забыл о Сэме. Эти два часа я провел в гостиной, переключаясь с канала на канал.

Мы все еще не могли найти оптимальную программу на вторник.

— Кто?

— Сэм, — она повернулась на бок, не отрывая глаз от экрана. — Помассируй мне спину.

Круговыми движениями я начал массировать ей середину спины.

— Ниже, — я подчинился. — Так лучше, — она помолчала. — А ты видел, как он вытаскивал сто долларов из-за пазухи актрисы. Засунул руку так глубоко, словно хотел вместе с деньгами выставить на всеобщее обозрение и ее груди. А ей, похоже, нравилось, что все уставились на ее сокровища.

Я рассмеялся.

— Если его влечет женская грудь, то ему следовало подобрать другой объект внимания.

— Ты тоже вылупился на них. Я видела, какое выражение появилось на твоем лице. На всех ваших лицах. Вы хотели ее трахнуть. Сомневаться в этом не приходится.

— Да ты ревнуешь!

— Да, черт побери, ревную! Ты, должно быть, принимаешь меня за сумасшедшую, если думаешь, что мне нравится, как все эти шлюхи разве что не заголяются перед тобой, всем своим видом показывая, что отказа не будет, только намекни.

— Меня это не интересует. И потом, она охотилась не за мной, а за Сэмом.

— Это точно, — Барбара хихикнула. — Он такой вульгарный. В какой-то момент он решил, что на него никто не смотрит, взял ее руку и положил под столом на свою ногу. По его лицу я поняла, что его это возбуждает.

Я рассмеялся, продолжая массировать ей спину.

— Остается только позавидовать ему.

Она затихла, и я убрал руку.

— Не останавливайся. Мне так приятно.

— Так это хорошо.

Она вытянула руку и ухватила меня за давно вставший конец.

— Эй, да тебе тоже неплохо.

И начала поворачиваться ко мне.

— Не надо, — остановил я ее, притянул к себе, осторожно ввел член.

Она ахнула.

— Мне нечем дышать. Ты достал мне до горла!

Я рассмеялся и обхватил ладонями груди Барбары, начал целовать в шею. Ее крепкие упругие ягодицы прижимались к моим ногам. В телевизоре что-то загрохотало. Непроизвольно я посмотрел на экран.

Аккурат в то самое мгновение Барбара повернулась ко мне.

— Черт! Я знала, что так оно и будет, — голос ее сочился теплотой и удовлетворенностью. — Чувствовала, что ты найдешь способ работать и трахаться одновременно.

— Ваша жена очень плоха. Она потеряла много крови до того, как ее нашли. Вероятно, кровотечение началось еще во сне, а проснулась она уже от схваток. Попыталась выбраться из кровати, чтобы позвать на помощь, но потеряла сознание. Полагаю, она пролежала на полу три часа.

Просто чудо, что ее доставили сюда живой.

Двери лифта открылись и мы зашагали к ее палате.

Остановились у двери.

— Каковы ее шансы? — я не узнал своего голоса.

— Мы делаем все, что в наших силах. Нам пришлось почти полностью заменить ей кровь, — он посмотрел мне в глаза. — Я взял на себя смелость пригласить священника. На случай, что она католичка.

— Нет, она принадлежит к англиканской церкви, — и я прошел в палату.

Медицинская сестра через плечо глянула на нас и отступила от кровати. Барбара лежала белая, как полотно.

Ни у кого я не видел такой белой кожи. Трубочки от капельниц тянулись одна — к ее ноздре, вторая — к локтевому сгибу. Я приблизился, взял Барбару за руку.

Мгновение спустя она почувствовала мое присутствие. Веки ее дрогнули, глаза открылись. Шевельнулись губы, но я не расслышал ни слова, Я нагнулся к ней.

— Не пытайся говорить, Барбара. Все будет хорошо.

Наши взгляды встретились. В какой уж раз меня поразила синева ее глаз.

— Стив, — выдохнула она. — Так жаль ребенка.

— Неважно. У нас будут другие.

— Правда?

— Конечно. Как только ты выберешься отсюда и немного окрепнешь.

Она чуть улыбнулась одними глазами.

— Я тебя люблю.

— И я люблю тебя, — от моих слов губы ее разошлись в улыбке. — Я всегда любил тебя. Ты это знаешь.

Но ответа не последовало. Возможно, она уже и не услышала моей последней фразы. Ибо я понял, что она умерла, лишь когда подошедший доктор осторожно высвободил руку Барбары из моей.

После похорон я заперся в квартире. Я ни с кем не хотел говорить, никого не хотел видеть.

Первые пару дней телефон звонил, не переставая. Но я не снимал трубку и дал команду швейцару никого ко мне не пускать. На третий день звонки прекратились. Даже с работы никто меня не беспокоил.

Я, словно призрак, слонялся по комнатам. Она все еще зримо присутствовала в квартире. Запахом духов в постели, одеждой в шкафу, косметикой в ванной.

Телевизор работал, но я даже не взглянул на экран.

На четвертые сутки непрерывной работы трубка перегорела, но заменять ее я не стал. Вот тут наступили тишина и покой. Мертвая тишина Как в могиле. Там, где лежала Барбара.

В тот же четвертый день звякнул дверной звонок. Я сидел на диване. Позвонят и уйдут. Но звон не прекращался.

Я встал, подошел к двери.

— Кто тут?

— Сэм Бенджамин.

— Уходи. Я не хочу тебя видеть..

— А я хочу, — проорал он. — Откроешь сам или мне выламывать дверь?

Я открыл дверь.

— Ты меня увидел, — и начал закрывать ее.

Но он уже вставил ногу в щель и навалился на дверь своими двумястами фунтами. Я отлетел назад вместе с дверью.

— Так-то лучше, — отдуваясь, он переступил порог, захлопнул за собой дверь.

— Что тебе надо? — пробурчал я.

— Пора тебе сбросить траур.

Я вернулся к дивану, сел. Он последовал за мной.

— Почему бы тебе не оставить меня в покое?

— Надо бы. В принципе, мне нет до тебя дела.

— Вот и хорошо.

— Но ты мне все еще нужен.

— Именно это и сказала мне Барбара.

— Правда? — он сощурился. — Она была умнее, чем мне казалось, — он прошелся по комнате, глянул на остатки еды на тарелках. — Когда ты ел в последний раз?

Я пожал плечами.

— Не помню. Если мне хочется есть, я звоню в бюро обслуживания.

— А выпивка у тебя есть?

— В баре. Наливай, сколько хочешь.

Он шагнул к бару, достал бутылку шотландского, наполнил до краев два стакана. Протянул один мне.

— Держи. Тебе надо выпить.

— Не хочу.

Он поставил один стакан на стол, вновь закружил по комнате, изредка прикладываясь к своему. А потом скрылся в спальне. Оттуда донесся какой-то шум. Я не сдвинулся с места. Но четверть часа спустя не выдержал и последовал за ним.

На полу лежала груда одежды. Сэм появился из ее гардеробной и добавил еще охапку платьев.

— Что ты делаешь? — завопил я. — Это же одежда Барбары!

— Я знаю, — он тяжело дышал, непривычный к физическим усилиям. — Но зачем они тебе? Или ты собираешься их носить?

Я наклонился и начал собирать юбки, блузки, платья.

Сэм вырвал их у меня из рук и грубо толкнул. Я попытался ударить его, но он перехватил мои руки, сначала одну, потом — вторую, и крепко зажал в своих.

— Она умерла! Умерла, и ты должен с этим смириться. Умерла, и тебе не вернуть ее к жизни. Так что незачем пытаться лечь рядом с ней в могилу.

— Ее убил я! Если б я не отослал ее, она бы не умерла.

Я был бы рядом с ней, когда это случилось.

— Возможно, ты ничего не смог бы изменить. Умирают все, каждый в положенное ему время.

— И это тебе известно, — с горечью бросил я. — Вы, евреи, похоже, знаете все на свете. Даже о смерти.

— Да. Даже о смерти, — голос его помягчел. Он выпустил мои руки. — Мы, евреи, общаемся со смертью шесть тысяч лет. И научились жить рядом с ней. Пришлось.

— И как же вы с ней живете?

— Мы плачем.

— Я забыл, как это делается. Последний раз я плакал в далеком детстве. Теперь я вырос.

— Попробуй, — упорствовал Сэм. — Тебе это поможет.

— Тебе придется научить меня.

— Я научу.

Он открыл дверь моей гардеробной, заглянул внутрь, взял шляпу, надел, повернулся ко мне.

Такой нелепый в шляпе, едва держащейся на макушке, с блестящим от пота, мясистым лицом, в очках в черной роговой оправе. Я едва не рассмеялся, но что-то остановило меня.

Передо мной стоял другой человек.

— На каждых похоронах и раз в год, на Йом-Киппур[18], День всепрощения, мы произносим особую молитву. Она называется Каддиш.

— И она заставляет вас плакать?

— Да, — кивнул он — Потому что молитва эта не только о твоих мертвых, но и о всех тех, кто умер со времен оных, — он взял меня за руку. — А теперь повторяй за мной: Yisgadal, v'yiskadash…

Он подождал, пока я повторю.

— Yisgadal, v'yiskadash…

Я увидел слезы, выступившие за стеклами очков. Он открыл рот, чтобы продолжить, но голос изменил ему.

— Sh'may rabbo…

Я почувствовал наворачивающиеся на глаза слезы.

Закрыл лицо руками.

— Барбара! — воскликнул я.

И разрыдался.

Я рыдал.

Рыдал.

Рыдал…