"Американская готика" - читать интересную книгу автора (Блох Роберт Альберт)Глава 8Любовь с первого взгляда встречалась в популярных песенках, но Женевьеве не верилось, что так бывает в реальной жизни. Вначале она даже не поняла, что происходит. Женевьева чувствовала волнение и неловкость, охватившие ее в кабинете Грэгга при виде внушительных дипломов и прочих вещиц, развешенных на стенах. Она едва могла отвечать на вопросы. Он сидел за столом, разглядывая карточку, выданную ей в Гарландском бизнес-колледже. – Итак, вы, юная леди, желаете здесь работать, – произнес он. – Вы умеете печатать на машинке? – Да. – А вы когда-нибудь работали секретаршей, мисс?.. – Болтон. – Она слегка охрипла от волнения и торопливо глотнула. – Женевьева Болтон. Он живо поднял на нее глаза. Может быть, это случилось в тот миг, когда она увидела их – темные, теплые и чудесные глаза. У нее ослабели колени. – Пожалуйста, сядьте, мисс Болтон, – пригласил он. – Не нужно нервничать. Какое облегчение она испытала, погрузившись в кресло возле стола. Кажется, Грэгг замечал все. Он что-то налил из графина в хрустальный бокал, поднял его и принялся разглядывать на свет. – Видите, что это такое? Женевьева кивнула, слегка озадаченная вопросом. – Бокал с водой. – Приглядитесь как следует. Женевьева пристально следила за бокалом, вращавшимся в его пальцах так, что хрустальные грани искрились на ярком свету. – Посмотрите, как он сияет, – сказал Грэгг. Бокал светился, и она хотела было мигнуть. Но голос Грэгга приказал смотреть, пока Женевьева не постигнет чистоту и силу электромагнитной энергии. Она никогда не слыхала об «Электрическом Эликсире», и он начал рассказывать о чудесных исцеляющих свойствах электрических сил. Очевидно, тут это и случилось, когда он подал ей бокал и рукой случайно коснулся ее руки. Или когда она выпила «Эликсир» и прохлада напитка успокаивающе разлилась по всему телу. И Женевьева вдруг поняла, что напряженность ушла и осталась лишь бодрящая живость. Теперь она могла с легкостью отвечать на все его вопросы. А когда он улыбнулся, то и вопросы показались ненужными. Она машинально принялась рассказывать о себе все, что ему хотелось знать. Впрочем, рассказ был недолгим: «Выросла на ферме, неподалеку от Канзас-Сити, отправилась жить в город к дядюшке Фреду после смерти родителей – они умерли во время эпидемии тифа. Приехала сюда, в Чикаго, для учебы в бизнес-колледже после смерти дядюшки Фреда». Разве могли подобные вещи занимать доктора Грэгга? Но они Да, теперь он был для нее «Гордон», а не доктор Грэгг. Но когда это случилось? Женевьева помнила; как ее приняли на работу, как она нашла меблированную комнату и стала ходить в контору. Но все уже расплылось и ушло на второй план; в фокусе остался лишь Гордон, его глаза, улыбающиеся ей, когда он диктует, и мягкий меланхоличный голос, рассказывающий о своем горе и одиночестве. Наверно, именно тогда она перестала воспринимать его как импозантного и важного доктора Грэгга и начала замечать за титулами и степенями облик нежного, печального человека, благодетеля человечества, который сам нуждался в утешении и сострадании. С первых дней они проводили вместе много времени. Женевьева едва замечала аптеку, в глубине которой помещалась его контора, и людей, что там работали. Ее жизнь проходила в этом кабинете, с Гордоном, и в комнате наверху. Вначале мысль об обеде наедине с мужчиной в его личных апартаментах слегка тревожила ее. Но поскольку поток корреспонденции был велик, к тому же, сами по себе апартаменты очень милы и роскошно обставлены, – гораздо приятнее оказалось работать здесь, а не в конторе, где им часто мешали посетители. Здесь они с Гордоном могли побыть наедине, спокойно завтракая или обедая готовыми блюдами, за которыми он посылал в ресторан неподалеку. Хотя она и писала для него письма, это больше напоминало супружескую жизнь с Гордоном, а не настоящую работу. Полностью она осознала глубину своего чувства в тот день, когда он извинился и провел больше двух часов в смотровом кабинете с миссис Харрис. Конечно, он врач и должен заниматься с пациентами, а молодость и красота вдовы Харрис отнюдь не лишают ее права на его услуги. Но Женевьеве это не понравилось, и когда он вернулся в контору, чтобы продолжить работу, она все еще дулась. Мысленно она возвращалась к прочим случаям, когда он покидал ее, чтобы заняться с пациентами или побеседовать с посетителями, желавшими снять комнату на втором этаже. Теперь гостей, снующих туда-сюда, прибавилось, потому что многие меблированные комнаты сдавались туристам, приехавшим на Ярмарку. Большинство пациентов и пансионеров были женщины. Молодые и привлекательные, как миссис Харрис, снявшая комнату ему надо было взглянуть, сколько туристов абонировали на ночь комнаты на втором этаже. После этого он направился в смотровой кабинет, чтобы заняться дневным приемом. Женевьева надеялась, что миссис Харрис сегодня не появится. Впрочем, она уже не слишком беспокоилась насчет миссис Харрис. Гордон успокоил ее, сказав, что вскоре она их покинет. И если его слова звучали недостаточно убедительно, то его поведение было безупречным. Женевьева чувствовала дрожь, водя пером по страничке делового блокнота: Почему так официально? Почему не просто «Гордон и Женевьева»? Вздрогнув при звуке его голоса, она подняла Глаза, и увидела его рядом. Он улыбался. – Извини, – произнесла она. – Кажется, я замечталась. – В такой час? Уже больше шести. И верно. Женевьева удивилась, что уже совсем стемнело. Улыбаясь, Гордон зажег свет. – Ты закончила эти письма? – Вот они. – Она подала ему пачку. – Хорошо. – Прочитав, он одобрительно кивнул и склонился над столом, чтобы подписать их. Пока она сортировала послания, раскладывая их по конвертам, он пошел в аптеку пожелать доброй ночи минеру Хикею и клеркам. Затем из ресторана прибыли подносы с ужином, и пришла пора подняться наверх. Женевьева рада была, что Хикей и юноши ушли раньше, чем прибыл официант с блюдами. До сих пор она была уверена, что они не подозревают об их с Гордоном ужинах. И они наверняка не подозревали о чем-то ином. Гордон позаботился об этом с присущей ему предусмотрительностью. Женевьеву поражали с способы, с помощью которых он ухитрялся разделять различные аспекты своей деятельности. Женевьеву изумляло, насколько мало Хикей знал о его медицинской практике, сдаче внаем комнат или о том, чем она занималась здесь в конторе. Впрочем, что касалось аптечного дела – она тоже почти не разбиралась в нем. – Так лучше, – заметил за ужином Гордон. – Меньше неразберихи, когда каждый занимается своим делом. – Но как тебе удается следить за всем? – Организация – вот в чем секрет. Плюс регулярный прием «Эликсира» для восполнения энергии. – Он встал и подошел к сервировочному столику. – Кстати, юная леди, – пора принять вашу дневную дозу. Он повернулся, протягивая ей бокал. Женевьева быстро выпила, морща нос от едкого запаха. Забавно, как действовал на нее «Эликсир». Временами он напоминал по вкусу обычную воду, но изредка казался горьковатым. Она сказала об этом Гордону, и тот объяснил, что все дело в химии тела. Горечь была заметна в большей степени, когда человек слишком уставал. И действительно, Женевьева почти всегда чувствовала себя усталой, если у «Эликсира» оказывался горький привкус. Очевидно, она не обладала неутомимой выдержкой Гордона. Но сегодня она была так взволнована, так взбудоражена! Возможно, волнение истощило ее бодрость. – А теперь отправляйся, – сказал Гордон. – Так скоро? – Уже начало десятого. У тебя был долгий день. – Он проводил ее к маленькому личному кабинету в самом конце коридора и открыл дверь встроенного в стену сейфа. Только это был не сейф, а всего лишь ложная лицевая панель, поставленная им, чтобы обмануть грабителей, – так объяснил ей Гордон – хотя, разве могли грабители найти сюда дорогу, через все эти лестницы и коридоры? Впрочем, с его стороны было весьма разумно придумать способ незаметно входить и выходить из своей комнаты: за дверью находилась маленькая лестница, ведущая на второй этаж. Женевьева пользовалась этим маршрутом, возвращаясь в свою комнату после ночи, проведенной наверху. Но сегодня этого не удастся сделать, и ее разочарование смягчалось лишь тем, что Гордон был прав: она в самом деле страшно устала. Спускаясь вниз по лестнице, она едва не спотыкалась, и Гордон взял ее под руку и не отпускал, пока они не пошли по нижнему коридору и не оказались перед дверью ее комнаты. Она принялась искать у себя ключ, но он уже вставлял в замок свой. – Ну вот, – пробормотал он, толкая дверь, и шагнул в сторону, давая ей пройти. Когда он вошел следом за ней в комнату, она повернулась и упала в его объятья, но он нежно поддержал ее за плечи и, улыбаясь, покачал головой. – Тебе нужно отдохнуть. – А как же ты? – Не беспокойся. У меня еще полно дел. – Его глаза пристально всматривались ей в лицо. – Бедняжка, ты совершенно ослабла. Женевьеву действительно охватил внезапный приступ сонливости, и его лицо расплывалось перед глазами. Колени подгибались, и она испугалась, что не хватит сил раздеться. Похоже, Грэгг прочитал ее мысли – его руки скользнули ниже по ее талии, и она почувствовала, как ее поднимают и несут к постели. – Ну вот, позволь уложить тебя. – Его лицо находилось в тени, но сквозь щель в двери веером падал луч света из коридора, и она видела его глаза – серьезные, нежные и, как всегда, яркие. Потом он разгладил подушку у нее под головой и накрыл девушку одеялом. Голос расплывался, приходя откуда-то издалека, издалека… Глаза Гордона исчезали. – Теперь ты заснешь. Спи и отдыхай, спи и отдыхай. Может быть, он добавил еще что-то, но она уже не слышала. А когда он склонился над ней, она почувствовала лишь легкое прикосновение. А потом увидела тень, скользнувшую прочь, тихо, бесшумно закрывшую за собой дверь и оставившую ее одну во тьме. Наедине с собственной тенью, спящей и видящей сон. Сон о глазах Гордона, о его лице и ласкающих ее тело руках, и о других руках, пишущих Нет. Тени не кричат. И она не была тенью: она бодрствовала, сидя прямо в своей постели. Не вскрикнула, но слышала крик. Затем комната погрузилась в тишину. Ни малейшего эха, лишь звук ее хриплого дыхания. Женевьева тряхнула головой. Кошмарный сон. Вот что это было: ей приснился кошмар. Вскрикнула ли она, или слышала крик – не имело значения, потому что это плод ее воображения. Затем послышался стук. И он не был воображаемым, она уже не спала и слышала его. Один-единственный глухой удар, донесшийся прямо сверху. Над ней располагалась спальня Гордона… Сон как рукой сняло, но когда Женевьева спустила ноги с постели, чтобы встать, то едва не рухнула на пол из-за слабости в коленях. А когда на ощупь побрела к двери, голову ее будто окутывал туман. Она царапала ногтями дверь, но едва ощущала поверхность дерева. Пальцы казались чужими, ноги тоже, и лишь страх принадлежал ей, он жил в ее сердце, бушевал там, когда она выбралась, едва не падая, в пустой коридор, где газовый рожок мигал, словно горящий кончик свечи, словно глаза из ее сна, глаза Гордона, приказывающего ей спать… Страх обрел голос, страх придал ей сил, и она двинулась по коридору к потайной двери без номера, ведущей на лестницу. Лестница встретила ее тьмой, где царили тени, и на миг Женевьева тоже стала тенью: ей так хотелось отдаться сну и тишине. Опасность на верхней площадке лестницы… Опасность за дверью, надежной и невидимой, которая находится здесь, на площадке… Женевьева помедлила перед ней, пытаясь прислушаться. Кажется, сдавленный вздох. Вздох и шуршание. На миг она застыла в ужасе – пока не поняла, что дышит она сама, а шуршит ее пеньюар. Воспрянув, Женевьева шагнула вперед и принялась нажимать на скрытые уголки потайной двери, пока не открылся маленький освещенный кабинет. Не входя, она оглядела комнату, но та была пуста. Девушка медленно вошла и Красно-голубой кошмар… освежеванное тело мужчины – правда, лишь его изображение в натуральную величину. Это оказался цветной анатомический атлас на стене, который слегка покачивался от сквозняка из дверного проема. На миг Женевьеве показалось, будто не паутина артерий и вен, а извивающиеся змеи опутывают тело. Пустые глазницы зло уставились на нее, лишенное плоти лицо ухмылялось. Девушка отвернулась и пошла дальше, в другую комнату. За находившимся в нише дверным проемом открылась роскошная гостиная с пушистым ковром, пляшущими в камине языками пламени и картинами в резных рамах на стенах. Смеющиеся кавалеры, пьющие за здоровье своих дам из золоченых кубков… Женевьева увидела на столе бокалы из-под вина. Два наполовину пустых бокала, искрящиеся хрусталем в отблесках каминного огня. Но комната была пуста. Однако… Звуки, услышанные ею во сне, доносились из комнаты точно над ее головой. Она пересекла кроваво-красный ковер, миновала камин, где потрескивало и угрожающе шипело пламя, и подошла к открытой двери в спальню. И увидела там, в полутьме, гротескную, дрожащую фигуру с вытаращенными глазами, – карикатуру на саму себя. Это она с разинутым ртом уставилась на смятые простыни и на платье из зеленого атласа, – это было всего лишь отражение в зеркале. Перед глазами мелькнул знакомый образ: высокое, смеющееся создание с карими глазами, щебечущее о своих планах посещения Ярмарки, и Гордон, сопровождающий девушку в комнату на втором этаже. Создание, навестившее его позже для медицинской «консультации», в том самом платье. Тряхнув головой, она прогнала воспоминание. Комната была пуста, а виденное ею – лишь бред больного воображения. Реальным было то, что она услыхала. Не смех, а вопль. Глаза Женевьевы обежали окутанные тенью уголки комнаты. Она повернулась, и вместе с ней повернулась комната. «Кружится голова, – сказала она себе. – Сейчас ты упадешь в обморок». Но она глубоко вздохнула, и головокружение прекратилось. Она не должна сдаться сейчас, когда Гордон в опасности. Женевьева, спотыкаясь, двинулась вдоль стены. Никаких дверей, по крайней мере, видимых глазу, – стена казалась сплошной под дрожащим прикосновением онемевших пальцев. Потом широкое гладкое пространство зеркала, в котором маячило испуганное лицо с разинутым в мучительном изумлении ртом. Сбоку от зеркала – открытая дверь в ванную. Она ощутила вьющийся вокруг лодыжек холод сквозняка и почувствовала, что дует из черного квадрата на полу, позади свернутого коврика. Это был открытый люк. Она заставила себя шагнуть вперед, встала, покачиваясь, над большой дырой, напоминающей разверстую могилу. Но могилы не имеют квадратной формы, и оттуда не дуют сквозняки. Девушка посмотрела через край, превозмогая приступ головокружения, и различила слабые очертания деревянных ступеней, ведущих вниз, во тьму глубокого колодца. И на верхней ступени этой лестницы лежал один белый глаз, уставившийся на нее снизу вверх. Мгновение спустя он оказался жемчужной серьгой, похожей на мигающее, манящее око. Будто глаз Гордона, приказывающий ей заснуть. Она хотела бы этого, потому что даже кошмарный сон был лучше реальности. Кошмары унеслись вниз, в холодную таинственную темноту. Снова накатили волны головокружения и тошноты, но она пересилила их и, вцепившись в ледяные железные перильца по сторонам ступеней, начала спускаться во тьму – осторожно и медленно, ища устойчивую опору для ног. Всматриваясь вниз, Женевьева увидела где-то вдалеке тусклый свет. Вот он приблизился, вот он уже в нескольких шагах. Пол коридора казался прочным. Тени дробил на куски мигающий свет одинокого газового рожка. Наконец стали видны очертания длинного, узкого, перегороженного грубыми досками пространства. Она подумала, что похожа на что похожа на сомнамбулу: чувствовались мягкие объятия сна, отяжеляющего руки и ноги и обволакивающего тело ватным коконом, теплым и мягким. Как хорошо погрузиться в это тепло… Гордон хотел, чтобы она спала и «Эликсир» действовал. Может, она и впрямь спит, и это лишь продолжение сна? Приглушенный звон слабо донесся издалека. Но она услышала его. Нет, она не спит: звук был реальным и пришел из-за двери. Рука взметнулась и толкнула некрашеные доски. Дверь распахнулась, открывая каменную лестницу, залитую резким желтоватым светом, идущим снизу. Снова к ней метнулось эхо короткого звона. Женевьева спускалась, чувствуя под ногами твердость камня. Спуск давался легче, хотя головокружение возвращалось все более широкими волнами, заставляя ее постоянно моргать, разгоняя тени перед глазами. Горло пересохло, она вдыхала холодный воздух. Все стихло, остался лишь шорох ее шагов. Как много ступеней. Наверное, она опустилась довольно глубоко – должно быть, в погреб. Но где же тогда печь, бочка с углем, трубы? А может, люк служит входом в тоннель? Но это лишь одни догадки. А перед Женевьевой оказался тоннель с каменными стенами, окаймленный пляшущими желтыми огоньками газовых рожков, с тяжелой дубовой дверью в конце. Голова кружилась так, что ей не под силу было подняться по лестнице, а затем пройти по коридору к другой лестнице, чтобы выйти, наконец, в свою пустую спальню. Это невозможно, Женевьева уже зашла слишком далеко – теперь она должна узнать. Язычки пламени мигали, едва не умирая, и возрождались вновь, когда она проходила мимо, касаясь вытянутой рукой стены коридора. Еще несколько шагов, и она окажется у двери. Женевьева тряхнула головой, глянув под ноги. Тени вдруг рассеялись. Впереди растекался по полу свет, пробиваясь из-под дубовой двери в конце коридора. Там было тихо и пусто. Лишь луч света из-под дверной щели – он успокаивал и притягивал ее. Глубоко вздохнув, Женевьева протянула руку и открыла дверь. |
||
|