"Расчудесный Хуливуд" - читать интересную книгу автора (Кемпбелл Роберт)

Глава восемнадцатая

Шарон Аллагэш никогда не танцевала в обнаженном виде, никогда не раздевалась – медленно, целеустремленно и сладострастно – на глазах у оравы мужчин или хотя бы у одного мужика, который не был бы ее любовником.

Ей было прекрасно известно про Олененка в лакированных туфельках и с пробритым лобком, про двадцать проституток, обмакнутых в бассейн и умащенных благовониями, про лесбийские игрища, которые наверняка затеет с кем-то из них, а может, и с несколькими сразу Ева Шойрен, одна из главных городских развратниц. И она не имела ничего против того, чтобы Хобби еще разок напоследок вывалялся во всей этой грязи, прежде чем он угомонится окончательно.

Но на Мэй Свифт – а ей все было известно и про Мэй Свифт – ее терпимость не распространялась. Она внесла в свой деловой блокнот соответствующую пометку. Среди дел, которыми необходимо было заняться. Среди дел, от которых необходимо было избавиться. Избавиться было необходимо именно от Мэй Свифт. Шарон не потерпит, чтобы ее мужу вечно отсасывала профессиональная проститутка, не позволит, чтобы она в черных чулочках давала ему на столе, удовлетворяя потребность Хобби в акробатических изысках.

Он должен принадлежать ей всецело. И она вовсе не собиралась заражаться СПИДом, участвуя в любовном треугольнике.

Ему нравилось называть ее Ледяной Девой в полуночной тьме, когда она неподвижно и бестрепетно лежала на спине под тяжестью его поросшего шерстью тела, позволяя этой грубой скотине насиловать свою безукоризненную, холодную и сладкую плоть.

И дело заключалось вовсе не в том, что она испытывала перед ним робость или страх. Просто она отказывалась от каких бы то ни было попыток возбудить или подстегнуть его. Такова была игра, в которую она играла и с ним, и с самой собой. Играла совершенно сознательно. Она прекрасно понимала, что невозмутимость, с которой она, например, раздевается, воспламеняет его куда сильнее любого профессионального стриптиза.

Он сидел на кровати, а она, отвернувшись от него, снимала одну за другой туфли, потом чулки, как бы невзначай сдвинув поясок так, чтобы приобнажить ягодицы.

Звук расстегиваемой молнии на юбке напоминал шорох разрываемого пополам листа бумаги. Она спустила юбку, перешагнула через нее, потом аккуратно повесила ее на спинку стула. Сняла узкие трусики и осталась в блузке, галстуке, жилетке и кофте.

Иногда, в игривом настроении, он говорил ей что-нибудь вроде "Ну-ка, покажи мне свою мохнатку", а когда она подчеркнуто пропускала это мимо ушей, торопливо добавлял: "Ну, ладно-ладно, я пошутил".

Иногда она с недоумением думала о том, как такому глупцу, как он, удается зарабатывать кучу денег, но в конце концов пришла к следующему выводу: в мире глупцов только глупец и может по-настоящему разбогатеть. Ведь присказка, согласно которой кривой непременно становится королем в царстве слепых, не верна в принципе. Слепцы изобличают одноглазого и убивают его, потому что само его существование представляет для них страшную опасность. Иного не дано!

Трусики, больше похожие на два тополиных листа, она смяла в комок и бросила на ночной столик.

Он зарабатывал столько денег, что, когда они только познакомились, это сердило и обижало ее. Он спросил у нее, сколько она сама зарабатывает, и, услышав о ста пятидесяти тысячах в год, насмешливо улыбнулся и сказал, что это просто замечательно. Но сказал это с откровенной издевкой. И она поняла, что, каких бы профессиональных вершин ни достигла, ее доходы ни за что не сравняются с его доходами. Не исключено, что в конце концов ей еще придется наниматься к нему на службу.

Она расстегнула единственную пуговицу на своей мужского фасона куртке, сняла ее и повесила поверх юбки. Иногда он забирал у нее одежду и вешал в шкаф, делая вид, будто находится у нее в услужении. Но сейчас он просто сидел на кровати и смотрел на нее словно бы ничего не видящими глазами.

Конечно, он устал после вчерашней оргии, подумала она. Подобное мальчишество с его стороны ее даже забавляло.

Она подошла к шкафу и развесила одежду сама.

Большую часть гардероба она по-прежнему держала в своей квартирке. А здесь, в Брентвуд-Хаусе, у нее было шесть костюмов – по одному на каждый будний день плюс один сверх того на случай, если ей предстоит деловая встреча в субботу. Она надевала их в строго определенной последовательности и, если не происходило ничего чрезвычайного, раз в шесть недель отправляла в чистку, заменяя шестью другими.

Она вернулась к кровати, собравшись начать представление.

С жилеткой она управилась быстро, а с блузкой спешить не стала.

Галстук – разумеется, от братьев Брукс, за пятьдесят два доллара, – зазмеившись, соскользнул с шеи. Хобби не шевельнулся; он сидел, уставившись на светлые и тонкие волосы, которыми было покрыто ее лоно. Она сделала вид, будто не замечает его взгляда. Расстегнула блузку, приспустила ее по плечам, встала перед ним во весь рост, полностью обнаженная (лифчика она не носила, да и груди у нее практически не было). Ее тело было белым и гладким, как алебастр. Безупречная жертвенная овечка – так ее однажды окрестила Ева Шойрен.

Единственным способом по-настоящему разбогатеть – к такому выводу пришла в конце концов Шарон – было замужество. Таким образом ей удастся приблизиться к цели, к осуществлению которой она стремится уже, как минимум, двадцать лет.

Она приблизилась к кровати.

Он наконец соизволил обратить на нее внимание.

– Трудный был денек?

Она посмотрела ему между ног и не увидела ничего мало-мальски обнадеживающего.

– Нет, но, судя по всему, у тебя была трудная ночь.

Он вяло усмехнулся.

– Перед смертью не надышишься.

Она смахнула с кровати лежащую поверх простыней газету. Та опустилась на пол, в полутьме мелькнул рисунок, изображающий Дюйма Янгера.

– Ну, а теперь, деточка, не расскажешь ли мамочке, в чем дело?