"Дракон и роза" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

ГЛАВА 3

Корабль содрогался и стонал, взлетал вверх и опускался вниз, в снастях завывал ветер. Абсолютная темнота и потоки дождя ослепляли глаза. Ничего не было видно – черные волны сливались с черным небом. Яма, крен, подъем, крен. Генрих лежал лицом вниз на бухте, обвязавшись канатом, чтобы его не выбросило за борт и не смыло перекатывающимися через палубу волнами. Он не чувствовал, как канат натирает его тело. Он не боялся. В краткие моменты просветления он молился только о том, чтобы утонуть, умереть.

Еще один спазм сухой рвоты потряс его тело. Ему уже нечем было рвать. Непрекращающаяся шесть дней морская болезнь иссушила его. Цепляясь руками за канаты, которыми был обвязан, и чередуя молитвы с ругательствами, над ним склонился Джаспер. Если шторм скоро не прекратится, мальчик умрет. Услышав неразборчивые выкрики капитана и топот матросов по палубе, Джаспер еще ближе придвинулся к нему. Откинув пропитанные влагой плащи, которыми был укрыт Генрих, Джаспер прижался к племяннику. Может быть, он немного согреет его через свою промокшую одежду.

Если бы корабль так не качало, они могли бы раздеться. Теперь он не решался ослабить канаты на Генрихе. Раньше он боялся снимать одежду, в которой были спрятаны деньги и драгоценности. Но что значат деньги и драгоценности? Генрих умирал.

Несколько часов спустя при новом толчке Джаспер снова ударился головой о перила. Он вскочил и увидел угрюмое небо, мутнозеленые волны с белыми гребешками и прямо впереди – землю. Они были спасены. Генрих! Мальчик не двигался. Умер? Нет, он был теплый и дышал. Дождь прекратился. Джаспер накрыл Генриха верхним плащом, который был почти сухим, и, шатаясь, пошел к капитану.

– Где мы?

– Не уверен. Может быть в Бретани.

– Ты обещал отвезти нас во Францию.

На усталом лице капитана появилось раздражение.

– Бог управляет погодой и ветром. Я только пытаюсь не дать им потопить мой корабль. Перед отплытием я говорил вам, что надвигается шторм.

– Но сейчас погода улучшилась. Ты бы мог плыть во Францию?

– Мог бы. Нам хватит и недели, чтобы добраться туда, если мы вообще доберемся на этой дырявой посудине. А как быть с мальчиком? Вы думаете, он протянет еще неделю?

Джаспер, забыв о дерзости капитана, оглянулся на Генриха. Спит ли он или находится в коме, предшествующей смерти?

– Тогда – земля! Плыви к земле как можно быстрее.

Он не осмелился трогать мальчика. Если Генрих спал, было бы жестоко будить его. Наконец они причалили. Джаспер освободил мальчика от пут и взял его на руки, чтобы снести на берег.

– Дядя, я хочу идти.

Джаспера захлестнуло чувство облегчения и восхищения своим мужественным маленьким племянником. Похоже, что Генрих больше всего нуждался в твердой почве под ногами, хотя его по-прежнему била дрожь. Он охватил взглядом захолустный городок, серые облака, море.

– Это Франция, дядя?

– Нет, Бретань. Я куплю лошадей, и мы поедем во Францию.

– Мы должны ехать? – голос Генриха выдавал его слабость.

– Не сейчас, мальчик, – ответил Джаспер, сжимая его крепче. – Отдохни и согрейся. Ты должен набраться сил.

– Я не имел в виду сейчас, дядя. Я имел в виду… Может быть, мы поищем пристанища здесь? Бретонцы похожи на уэльсцев. Я… я не люблю Францию.

– Я тоже, но ты имеешь право на помощь французского короля и не можешь рассчитывать на поддержку Франциска Бретонского. Что помешает ему продать тебя обратно Эдварду?

Однако выбор был не за ними. Хозяин гостиницы, не поверив тому, что они – семья торговцев, послал за местным дворянином и задерживал их под разными предлогами до приезда своего хозяина. Джентльмен сразу узнает джентльмена. Он был не только добрым и учтивым, но и расторопным. Через несколько дней Генрих и Джаспер уже были представлены герцогу Бретани.

Франциск II был крупным мужчиной в летах, с добрым, проницательным лицом. Генрих, как только взглянул на него, сразу же почувствовал себя спокойнее. Глубоким, приветливым голосом он поприветствовал двух странников и расспросил о новостях из Англии. Джаспер рассказал правду. Они – бедные изгнанники, спасающиеся бегством.

– Да, лорд Пембрук, я могу понять, чем вы не угодили Эдварду, но вы, молодой человек, – Франциск повернулся к Генриху, – какое преступление совершили вы?

– Я родился. – Ученически правильный французский Генриха скрыл быструю работу его мыслей. Он мог притвориться несведущим или попытаться скрыть, насколько он важен для Эдварда II. И все же, чем дольше Франциску придется оценивать его, тем выше поднимется за него цена. А чем выше цена, тем дольше торговля. Каждый день вне досягаемости Эдварда был выигранным днем, днем, события которого могли послужить им на пользу.

– Сейчас я ближайший из живых родственников Генриха IV.

– Бедный малыш, – вздохнула герцогиня, которая сидела рядом с Франциском.

Ясные глаза Генриха остановились на жене Франциска. Он улыбнулся, позволив своим губам задрожать. Лишний союзник никогда не помешает, а герцог Франциск, похоже, был увлечен своей женой.

– И что же вы хотите от меня, джентльмены? – Франциск все еще улыбался над замечанием герцогини.

Джаспер колебался. Франция казалась ему более безопасным местом и, хотя Франциск и Луи сейчас были в мире, до этого они долгое время враждовали.

– Я бы хотел остаться здесь. – Генрих продолжал смотреть на герцогиню, – но, конечно, моему дяде виднее и ему решать.

– Франциск, ты не можешь отправить ребенка обратно, – попросила герцогиня, взяв мужа за руку.

Взгляд герцога встретился со взглядом Джаспера, и он широко улыбнулся.

– У меня нет намерения делать это, дорогая. Сейчас вы здесь в полной безопасности, лорд Пембрук, – добавил он. – Я надеюсь, вы тоже захотите здесь остаться.

– Вне всякого сомнения, мой господин, – самым искренним и сердечным тоном произнес Джаспер, отметив про себя, что для своего заверения Франциск использовал форму настоящего времени.


Маргрит сидела, сложив руки и потупив взор. Хотя плечи ее сотрясались от плача, она была необычайно красива. Генрих Стаффорд на мгновение задался вопросом, почему он раньше столь редко пользовался своими правами мужа. Он отбросил эту мысль и попытался сосредоточиться на более неотложных делах.

– Ты должна догадываться, куда он поехал. Ты должна. Ты давно знаешь Джаспера Тюдора. Подумай! Где он обычно скрывается?

Две блестящие слезы медленно скатились по щекам Маргрит, но ее похожий на шепот голос не дрогнул.

– Я же сказала тебе, – устало произнесла она. – Он писал мне из Ирландии. Больше я ничего не знаю. Он никогда не писал, где находится, или кто его друзья, на случай, если его послание попадет в руки тех, кого он боялся. – Маргрит подняла глаза. – Джаспер хотел получать новости от меня. Он не слал мне никаких известий.

В этом была своя логика, но Стаффорд чувствовал себя неуютно. Он сделал несколько быстрых шагов в сторону, а затем вернулся назад. Говорящая тихим голосом, кротка, ни в чем не перечащая, никогда не отказывающаяся отвечать, Маргрит, тем не менее вызывала у него чувство неудобства.

– Ты отдала ему своего сына. Ты хочешь сказать, что не спросила, куда он везет его? Уверяю тебя, что для Генриха гораздо опаснее бредни Джаспера, которые он вкладывает ему в голову, чем наш справедливый и милосердный король.

На мгновение губы Маргрит бесшумно задвигались, и Стаффорд зашипел от негодования. Она снова молилась.

– Я не отдавала ему своего сына, – сказала она. – Я поклялась в этом своей душой. Неужели ты думаешь, что я хочу навлечь на себя проклятие?

Стаффорд нетерпеливо затряс головой. Если бы речь шла о чем-то другом, на этом замечании разговор бы и закончился. Маргрит верила в Бога и в проклятие больше, чем некоторые священники или прелаты, но ее муж был далеко не уверен в том, что она попытается избежать проклятия, если вообразит, что ее вечное пребывание в аду послужит на пользу ее сыну. Он горько пожалел, что так редко прибегал к своим супружеским правам. Не только потому, что эта женщина была столь желанна, но и потому, что если бы она снова забеременела и родила второго ребенка, ее самозабвенная любовь была бы разделена. Теперь же он был безоружен перед нею.

Он не осмелился бы прибегнуть к физическим методам. Она была так слаба и умрет, если с ней плохо обращаться. А если она умрет, ее поместья отойдут короне, поскольку ее сын был лишен права на наследство. Стаффорд отдавал себе отчет в том, что король не передаст ему эти обширные земли. Он может получить лишь их небольшую часть, а алчущая родня королевы Вудвилл вцепится в львиную долю, стараясь вырвать все, что только можно из когтей другого хищника – Георга Клэренса, брата короля.

Больше всего в этой истории его раздражало то, что он мучит Маргрит, хотя верит, что она говорит правду. Возможно, она не знала, куда Джаспер повез мальчика. Вполне возможно также, что она не хотела его отпускать. Она не была ни умной, ни сильной женщиной, и души не чаяла в своем ребенке.

Эта мысль заставила Стаффорда вновь взглянуть на жену. Его брат продолжал настаивать на том, чтобы он ее допросил. Бэкингем не разделял его мнение об уме и воле Маргрит. Он считал, что она умна и дьявольски хитра. Чепуха! Маргрит никогда не перечила ему. Малейшее давление на нее вызывало у нее слезы. И она всегда думала только о своем мальчике, о своем Боге и о своих нарядах. Когда он рассказывал ей о дворе, она, казалось, слушала, но когда он спрашивал ее мнение, она отвечала:

– Это нечестиво, – или, – правда ли, что королева носит вуаль на головном уборе?

Жаль, что она не знала, куда Джаспер забрал Генриха.

Если бы она знала, агенты короля уже поджидали бы его там. Конечно, местонахождение мальчика нельзя будет долго держать в секрете.

Кто бы не держал его, он скоро начнет переговоры. В любом случае лучше всего привезти Маргрит ко двору сейчас. Тот факт, что она до сих пор не заверила королеву в своем почтении и так уже давно вызывает ненужные разговоры. Стаффорд стиснул зубы. Вудвиллы намекали, что Маргрит отказалась приехать ко двору. Они рассчитывали сплести вокруг нее достаточно крепкую паутину лжи и обвинить ее в измене для того, чтобы король мог конфисковать ее собственность.

– Отлично, – сказал Стаффорд, – не знаешь, так не знаешь. Я еще раз говорю тебе, что Генриху было бы безопаснее находиться здесь, чем умирать, прячась по кустам. Если получишь от него известие, сообщи мне. Теперь вот еще что. Королева желает видеть тебя при дворе.

Несколько мгновений Маргрит не поднимала глаз. Она не хотела, чтобы Стаффорд увидел в нем блеск удовлетворения. Затем она подняла голову и кротко спросила:

– Это огорчает вас, мой господин?

– Огорчает меня? Нет, нет. Конечно, это не огорчает меня.

– Не хватало только, – подумал Стаффорд, – чтобы его безмозглая супруга повторила то же самое на людях. Тогда у него точно конфискуют имения.

– Почему твоя поездка ко двору должна огорчать меня? Меня просто немного беспокоят твои манеры, которые могут принести тебе неприятности. Перед королевой нужно будет склониться очень низко, как можно ниже.

Лицо Маргрит приняло выражение испуга.

– Неужели я настолько погрязла в греховной гордыне? – спросила она взволнованно. – Ты считаешь, что я слишком высоко себя ставлю?

– Нет, Маргрит, Бога ради, не терзай душу излишними покаяниями. Я не говорил, что ты заносчива. По мне, твое поведение безупречно. Просто тебе нужно помнить о том, что королева вышла из не очень знатного рода. Ее тщеславие нуждается в постоянной поддержке. Ты знаешь, что она потребовала, чтобы ее мать и сестра короля, родная сестра короля, служили ей на коленях. Однажды ее мать упала в обморок, прежде чем ей разрешили встать.

– Ты должен чтить отца своего и мать свою, – пробормотала Маргрит.

– Ну, вот, – с сильным раздражением воскликнул Стаффорд, – как раз от этого я и хотел предостеречь тебя. Ты не должна говорить ничего подобного королеве.

– Не я придумала эти слова, мой господин. Это заповеди Господа, обращенные ко всему человечеству.

– Не будь такой глупой! – закричал Стаффорд. – Какое отношение Божественные заповеди имеют к королеве? Оставь ее душу ее капеллану.

– Да, мой господин.

Маргрит слегка отпрянула назад, как будто ее испугала его грубость. Стаффорд подошел к ней и нежно погладил ее по лицу. Маргрит изо всех сил пыталась сдержать дрожь. Это было бы жестоко и, насколько она понимала, неверно.

Только тогда, когда страх перед королевой полностью раскрыл его слабый характер, Маргрит почувствовала, что она презирает Стаффорда. Но она не имела права жаловаться. Она сама выбрала его как раз из-за тех качеств, которые теперь отталкивали ее. «Джаспер, – подумала Маргрит, – о, Джаспер».

Несколькими неделями позже Маргрит показалось, что ее сердце криком отзывается на резкий голос королевы.

– Джаспер! Джаспер! Похоже, у тебя нет другого ответа на наши расспросы. Неужели ты никогда не думала и не планировала самостоятельно?

Маргрит взглянула в это надменное, все еще красивое лицо. Большие, слегка выпуклые миндалевидные глаза, тонкий прямой нос, изящный рот. Только дерзкий наклон губ королевы Элизабет портил прелесть этого совершенного овального лица, обрамленного копной золотистых волос.

– Что мне было планировать, Ваша Светлость? – прошептала Маргрит. – Когда мой муж умер, я была отдана под опеку Пем… прошу прощения, Джаспера Тюдора. Он оставил сына при мне. О чем мне было беспокоиться, кроме, конечно, как о спасении души?

– Ты глупая женщина, но не настолько же. Мы думаем, Джаспер Тюдор проводил немало времени в вашей компании, и вы с готовностью принимали его.

Маргрит неожиданно поняла истинный смысл слов королевы. Сейчас Элизабет не пыталась выяснить политические новости о Генрихе и Джаспере, которые, как стало известно, находились при дворе Франциска Бретани. Волна краски залила ее лицо и шею. Ее глаза расширились от ужаса.

– Кровосмешение! – задыхаясь, вымолвила она. – Вы обвиняете меня в кровосмешении? Он был братом моего мужа. Такому греху нет прощения, только ад!

Королева раздраженно хмыкнула. Она считала, что между ними что-то должно было быть. Что еще могло удерживать Маргрит в Пембрукском замке все эти годы, когда у нее был прекрасный муж и постоянное приглашение ко двору? Может быть, она зарделась из-за чувства вины? Однако теперь даже извращенный ум королевы с трудом верил в это.

– Нет такого греха, который нельзя было бы искупить, особенно дорогим, золотым приношением, – цинично и с самодовольством заметила она.

Она посмотрела вниз на Маргрит, которая вот уже полчаса стояла перед ней на коленях. Глупая женщина, но безобидная и в некотором роде хорошее приобретение для двора. Ее набожность может оказать благоприятное влияние на дам и, кто знает, возможно, даже образумит их и короля и отвратит от открытого распутства. Кроме того, Маргрит была очень красива. Если Эдвард захочет ее соблазнить и получит отказ, это может подтолкнуть его к конфискации ее состояния. А если она не откажет ему, – поджав губы и прищурив глаза, подумала королева, – она сама и вся ее хваленая святость будут посрамлены.

– Ты еще слишком мало прожила на этом свете, – сказала королева. – Мы считаем, что тебе будет полезно послужить при дворе в качестве одной из наших дам. Как тебе нравится такое предложение, Маргрит?

– Я всегда с радостью готова подчиниться Вашей Светлости, – покорно пробормотала Маргрит.

Королева протянула ей руку, и Маргрит слегка подползла, чтобы поцеловать ее. Странно, – подумала она, – супругу Генриха VI ненавидели за ее высокомерие, но она никогда не требовала от своих дам, чтобы те ползали перед ней по полу или вели с ней беседы, стоя на коленях. Несмотря на все недостатки своего характера, Маргрит Анжуйская была из знатного и благородного рода. Только такие выскочки, как Элизабет Вудвилл, могут помыкать своими подданными. Еще одна мысль заставила Маргрит улыбнуться. Одна ее набожность, столь презираемая королевой, уже облегчит ей службу при дворе. В отличие от других придворных дам, которые часто плакали от боли в коленях, закаленной в молитвах Маргрит это было нипочем, и она могла часами стоять на коленях перед королевой.


Если первоначальным намерением Франциска было обменять Пембрука и Генриха на поддержку Эдварда в войне против Франции, то вскоре его планы изменились. Его бездетная герцогиня приняла Генриха со всей свой отрытой душой. Сам Франциск также проникся глубокой симпатией к этому смышленому мальчику. Проходили недели, месяцы и годы и его симпатия перерастала в восхищение.

В Англии Эдвард был слишком занят укреплением своей власти в королевстве, чтобы интересоваться Генрихом. Когда он все-таки попытался выкупить его, было уже слишком поздно. Отношение Франциска к беженцу переросло в отцовское чувство, а Джаспер оказался весьма полезным в сражениях за приютившую его страну. Тем не менее Франциск был достаточно осторожен, чтобы прямо не отказать Эдварду. Он попросил астрономическую сумму за голову Генриха и получал удовольствие от изумления посланников Эдварда и их попыток сбить цену.

Когда Генриху исполнилось восемнадцать, от короля Эдварда прибыла новая группа посланников. Главный союзник Генриха – герцогиня – умерла за несколько месяцев до этого, и Эдвард предлагал теперь Франциску нечто более привлекательное, чем деньги.

Король Англии предложил войну против Франции в качестве цены за Генриха, заодно пообещав, что с молодым Тюдором будут обращаться благородно. Если бы решение оставалось только за Франциском, вопрос о безопасности Генриха просто не стоял бы. Однако герцог слишком открыто проявлял свое расположение к Генриху, и теперь многие из его аристократов хотели бы избиваться от юноши. Франциск не мог позволить себе оттолкнуть высшее дворянство в то время, когда Эдвард собирал за Ла-Маншем армию. Если вместо Франции английский король высадился бы в Бретани и заявил, что сделал это из-за Генриха, недовольная знать вполне могла отказаться защищать своего герцога.

Франциск принял предложение Эдварда, но настоял на том, что он лично привезет Генриха к Эдварду сразу же после начала войны с Францией. К счастью для Тюдора, распутство все глубже и глубже засасывало Эдварда и разрушало его организм. Он собрал лишь небольшую часть обещанной армии, и Франциск получил основание не соблюдать соглашение. Между тем Генрих прилагал все усилия для упрочения своего положения при бретонском дворе. Он использовал всю силу своего убеждения, чтобы уговорить Франциска взять новую жену. Этот шаг был достаточно дальновидным, и когда в 1477 году новая герцогиня родила здорового ребенка, бретонцы успокоились. Их опасения относительно Генриха начали рассеиваться, и хотя родившийся ребенок был девочкой, в следующий раз мог родиться мальчик.

В последующие два года Генрих часто отлучался от двора. Он не хотел вызвать ненависть у новой герцогини, соревнуясь с нею и ее дочерью за благосклонность Франциска. Выезжая с Джаспером в поле, он овладевал военным искусством, а Джаспер изумлялся необыкновенной способности своего племянника разбираться в людях. Конечно, это было хорошее качество, но что случилось с Генрихом? Любой, самый обычный разговор приобретал значимость. Одного замечания о погоде перед схваткой Генриху было достаточно, чтобы судить о человеке. Он заставлял своих людей пить с ним, хотя сам пил мало, а все больше сидел и наблюдал, наблюдал. Он мог сказать Джасперу:

– Этому человеку доверять нельзя.

Сам Генрих Тюдор не доверял никому.

Это были очень тяжелые годы, особенно для Генриха. Джаспер давно свыкся с жизнью солдата, и она ему нравилась. Ему не нужно было ни балансировать между благосклонностью герцога и завистью высшего дворянства, ни постоянно показываться при дворе, не имея дохода.

Ни один агент Эдварда ни разу не пытался вонзить ему нож между ребер. Солдаты Джаспера видели его достоинства и любили его, тогда как к Генриху его спутники по двору относились кто с легкой неприязнью, а кто и с острой завистью и ненавистью. Генрих все больше замыкался в себе. Он не потерял былой сердечности, как и раньше любил шутки, забавные истории, музыку и веселые танцы, но за ним стоял его ангел-хранитель, и этот ангел-хранитель не участвовал в забавах.

С присущей ему проницательностью Генрих не мог не видеть, что его боятся даже те, кто любит его. Даже Джаспер, который берег его как собственного ребенка, боялся, когда любовь в глазах Генриха заслонял пронизывающий душу взгляд этого ангела-хранителя, который, раз появившись, уже не мог быть изгнан.

Генрих рос сам по себе, но он видел и власть, данную ему над людьми. Если солдаты Джаспера сражались потому, что любили его, то солдаты Генриха были готовы умереть за него потому, что боялись его больше смерти. Однако у него был мягкий характер и он не любил драться. У него, действительно, было недостойное мужчины отвращение к кровопролитию.

Когда у Франциска родился второй ребенок, Генрих и Джаспер отправились ко двору отмечать это событие. Празднества были изысканны, церемонии изумительны, не было только энтузиазма.

Второй ребенок тоже был девочкой, а родить еще одного герцогиня вряд ли была способна. Когда Генрих подошел поцеловать руку своего покровителя, он заметил холодные взгляды. Франциск по-отечески тепло обнял его, а герцогиня предложила ему руку, а затем щеку для поцелуя. Она не была врагом, но своим видом показывала, что не собирается всю свою жизнь помогать ему.

– Вы же не оставите герцога снова, Генрих, не так ли? – слабым голосом произнесла она.

– Нет, если он пожелает, чтобы я остался, госпожа, но от меня мало пользы.

– Вы приносите ему утешение, – герцогиня вздохнула, – а потребность в утешении может скоро у него появиться.

Ее ожидания весьма близко совпадали с собственными опасениями Генриха, и он перевел беседу в более веселое русло, и вскоре на ее бледных губах появилась улыбка.

– Видите, – сказала она, когда он откланивался, – вы обоим нам доставили радость.

Себе он принес мало радости, внушив Франциску любовь к себе, – подумал Генрих, избегая мрачных взглядов бретонских аристократов.

Когда из Англии вновь приехали посланники, Франциск разрешил им забрать Генриха с собой. Возможно, что он и не дал бы своего согласия, не будь предложение Эдварда столь благовидным. Король Англии утверждая, что в королевстве все тихо и спокойно, и что он больше не опасается мятежа. Настало время положить конец долгой ссоре между Йорками и Ланкастерами. Он отдаст свою старшую дочь Элизабет в невесты Генриху.

Только по чистой случайности Франциск узнал о переговорах и о помолвке Элизабет и дофина Франции. Опасаясь предательства и фатального для Бретани альянса, он приказал своим людям догнать посланников и привезти Генриха назад.

Люди Франциска обнаружили, что Генрих все еще в Бретани. Он прибег к своим детским уловкам и притворился больным. Английские посланники не решились перечить Генриху, пока тот все еще находился в герцогстве Франциска и разрешили ему поискать врача. Этого ему было достаточно, чтобы укрыться в церкви и попросить там права на убежище. Это был не первый и не последний раз, когда смекалка Генриха спасала его от смерти.

Когда они воссоединились, Франциск рассказал Генриху, что заставило его изменить свою волю.

– Конечно, у Эдварда было еще две дочери, но я могу биться об заклад, что ни одна из них не предназначалась тебе.

Генрих пожал плечами.

– Даже если бы это было и не так, они бы следили за каждым моим шагом и словом. Я был бы пленником в позолоченной клетке. Вы не понимаете, что он никогда не доверил бы мне места ни в армии, ни в правительстве.

– Нет, я полагаю, нет. Генрих, ты ищешь такое место?

– Я не пустой фат.

– Это так. Ты скучаешь по Англии, мой сын?

– Мой господин, разве вы никогда не оглядывались на свое детство и оно не казалось вам безоблачным и радостным? Хотя, вы, должно быть, знаете, что счастливые дети страдают больше всех. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что Англия была сладкой страной с молочными берегами, и я мечтаю. Но, очнувшись, я понимаю, что это не так. Я люблю свою мечту, хотя знаю, что это только мечта. Я не думаю, что это возможно. По правде говоря, я не скучаю по Англии. – Да простит меня Бог, – подумал Генрих.

– Это хорошо, так как, по-моему, тебе нет там места… и никогда не будет. Это будет потерей для Англии и огромным приобретением для меня, поскольку ты рожден, чтобы править, Генрих.

Генрих нервно отступил назад. Если Франциск заподозрит у него нездоровые амбиции, его положение станет отчаянным.

– Да, моя первая жена, да защитит милосердный господь ее душу, видела это, когда ты был еще ребенком, а я видел, как это росло в тебе. Ты знаешь о том, что моя первая герцогиня просила меня найти способ сделать тебя моим наследником?

– Мой господин! – Ровный характер Генриха никогда не выдавал удивления, но столь дикий план начисто лишил его свойственного ему хладнокровия.

Франциск сдавленно рассмеялся.

– Да, она была хорошей женщиной и прислушивалась к голосу своего сердца. Я знал, что тогда было невозможно сделать тебя бароном, поскольку нас не связывали никакие кровные узы. Однако теперь у нас есть возможность породниться. Что ты скажешь о том, чтобы стать моим сыном через брак, Генрих?

На мгновение Генрих застыл в изумлении, а затем упал на колени.

– У меня нет таких слов, чтобы выразить вам свою благодарность. То, что у вас просто возникла мысль о таком союзе, доставляет мне больше радости, чем…

– Прибереги свои красивые речи, мой сын. Тебе понадобится твой золотой язык, чтобы растрогать других, а не меня. Имей в виду, что я люблю тебя, но я придумал этот план исходя не только из твоих интересов. – Франциск позволил Генриху поцеловать его руку, а затем поднял его с колен. – Любой другой человек достаточно высокого происхождения едва ли захочет покинуть свою родину, а если и захочет, то Бретань всегда будет оставаться ему чужой.

– Мой господин, я не ненавижу Англию, но вы можете быть уверены, что я никогда не поставлю интересы Эдварда выше интересов Бретани, – четко произнес Генрих.

– Я думал над этим, – сказал Франциск со смехом. – Ты любишь меня, Генрих, и, живя здесь, ты можешь завоевать любовь Анны и сделать ее счастливой, заботясь о родной ей земле.

– Я попытаюсь… но мне двадцать два года, мой господин, а она всего лишь ребенок. К тому же, я знаю мужчин, но женщины – это совсем другое дело.

– Ты должен больше заниматься их изучением, – усмехнулся Франциск, который слышал, что Генрих благочестиво скромен в отношениях с женщинами.

– Я, конечно же, постараюсь лучше узнать ее. – Он слегка покраснел. – Я сделаю для нее все, что смогу, чтобы осчастливить ее.

Франциск покачал головой и улыбнулся.

– Я думаю, ей понравится мой выбор, но сейчас более важно найти способ, чтобы это понравилось моим вассалам. К счастью, у нас есть время. Анне всего два года и обручить ее пока еще рано. Этот план должен остаться нашей тайной до тех пор, пока мы не убедим моих лордов в том, что лучше иметь благородного правителя, который любит Бретань, чем какого-нибудь бретонца, который неподобающим образом возвысит свою родню и будет дурно управлять страной.

В то время, когда Генрих с интересом знакомился с одним ребенком, Маргрит интересовалась другим. В первые годы своего пребывания при дворе она надеялась, что родня королевы и короля снова начнут делить страну и дадут Генриху шанс. Этого не произошло, хотя казалось, что Глостер, Клэренс и Вудвиллы жили в постоянном состоянии вражды. Теперь Маргрит считала, что баланс сил сохранится и связывала шансы Генриха на возвращение в Англию из безденежного забвения с предложением ему руки одной из дочерей короля. Эдвард становился все более и более спокойным, поскольку видел, что народ по-прежнему любит его. Ему прощали его мотовство, пьянство и распутство, алчность его придворных, все, ради его доброты к простым людям и заинтересованности в финансовом процветании страны.

По сути дела, Маргрит не была уверена в неискренности предложений, сделанных Эдвардом Генриху. Она знала о переговорах с Францией, но надежд на заключение подобного соглашения было мало с самого начала. Кроме того, была еще одна принцесса, всего на год младше Элизабет. Конечно, Элизабет подошла бы больше.

Маргрит окинула взглядом приемные покои королевы, где четырнадцатилетняя девочка играла на верджинеле и тихо напевала.

Если бы женитьба состоялась, это было бы совсем неплохо. Своей красотой девочка могла поспорить с матерью и даже превосходила ее, поскольку в ее чертах не было той заостренности, которая выдавала низкое происхождение матери. Возможно, овал ее лица не был столь совершенен, а нос слегка коротковат, но зато ее крупный и благородный рот с поднятыми уголками губ, выдававшем готовность принцессы смеяться, был гораздо привлекательнее. У нее также были более мягкие голубые глаза, в глубине которых светилась радость.

Королева, которую не интересовала ни музыка, ни тем более собственная дочь, чья привлекательность уже соперничала с ее красотой, громко выразила свое нетерпение, поднялась и вышла. Присутствующие застыли в полном молчании. Руки Элизабет приросли к клавиатуре.

Прошло пять минут, десять. Через комнату пробежал паж, его ухо в том месте, где его жестоко драли, было ярко-красного цвета.

Прошло еще десять минут и дверь отворилась, чтобы впустить братьев королевы – Риверса и Грея. По комнате пробежал легкий вздох. Дяди Элизабет поцеловали племяннице руку и прошли во внутренние покои королевы. Живая картина из дам, которые застыли у стен, занавешенных тонкой арабской материей, распалась, как только Риверс и Грей исчезли. Какое-то время королева будет занята ими. Несмотря на легкую нервозность, желание узнать, кого они планируют уничтожить на этот раз, отсутствие королевы рождало чувство облегчения.

Маргрит переступила через красный ковер, обратив внимание, как резко он контрастирует с голубым парчовым платьем наряда принцессы.

– Ваша игра необычайно улучшилась, леди, – заметила она.

Элизабет улыбнулась. Она любила Маргрит несмотря на то, что многие дамы смеялись над ее благочестивым, чопорным образом жизни. По крайней мере Маргрит не изрекала правил приличия, а потом спала с отцом Элизабет, как это делали половина других придворных дам. Было удивительно, что, несмотря на ее красоту, которая, как казалось принцессе, осталась неизменной с первого дня, как она увидела ее, король никогда не смотрел на леди Маргрит иначе как с уважением.

– Спасибо, – ответила Элизабет. – Я нежно люблю музыку. – Затем в ее глазах промелькнула тень. – Но мне не следовало бы забывать, что других она волнует гораздо меньше.

На это замечание Маргрит не могла ответить, поскольку лицом, не любившим музыку, или, по крайней мере, не любившем внимание, которое оказывали ее дочери, когда та играла, была королева. Маргрит мягко заметила о пользе чтения, которое также является большим утешением. Она подумала, что чем раньше Элизабет выйдет замуж и выскользнет из-под башмака своей матери, тем лучшая из нее получится женщина. Ей не нравилась эта тень страха в глазах Элизабет, хотя Элизабет не была трусихой. Маргрит видела, как ее пороли за какой-то проступок. Лучше бы мать постыдилась так унижать своего ребенка на людях. Она ни кричала, ни умоляла пожалеть ее. Это был другой страх, скорей не от боли, а от несогласия.

В Элизабет была чувственность, которая ей досталась не от отца и не от матери. Может быть, от старых графа или графини Йорков… да, скорее, от них, ведь у Ричарда и Глостера она тоже есть.

– Мой сын тоже любит музыку, – сказала Маргрит. – Он пишет мне, что это его главное удовольствие.

Что-то сверкнуло в глазах Элизабет. Маргрит неожиданно захотела узнать, знает ли девочка, что ее имя использовалось, чтобы выманить Генриха назад в Англию. Если это так, то одобрила ли она это? Можно ли уговорить ее надавить на отца, чтобы тот выдал ее замуж за Генриха? Эдвард очень любит свою старшую дочь, очень любит… любит, возможно, так, что готов был бы выдать ее за мужчину, который не увезет ее. Но если Элизабет что-нибудь знает, она знает и то, как не выдать себя.

– Вам, наверное, очень не хватает его, – тихо сказала принцесса. – Грустно, что он не вернется домой.

– Он не вернется домой без своего дяди.

Маргрит привела оправдание, которое часто использовала в последнее время для объяснения отказов Генриха на самые заманчивые предложения.

– Я написала ему, что ему ничего не угрожает, и я думаю, что он верит в это. Но если Генрих кого-то любит, то любит очень сильно. Он не променяет свою любовь на свою выгоду.

Элизабет отвела взгляд. Ее прекрасное личико слегка залилось краской.

– Это просто восхитительно, – прошептала она.

– Полагаю, что это так, – согласилась Маргрит с легким смехом, – но сейчас я хотела бы ошибаться в этом, лишь бы увидеть его снова.

Дальше продолжать было опасно и неуместно. Хотя Элизабет была молода, она не была глупой. Маргрит сказала достаточно, чтобы девочке было о чем с удовольствием подумать.