"Каштановый омут" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

12

За время отсутствия Адама произошло гораздо больше событий, чем он мог ожидать. Его отряд окончательно оторвался от погони и благополучно прибыл в Тарринг, сохранив три четверти с таким трудом доставшейся добычи. Джиллиан только позавтракала и занималась тем, что разбирала доставленные с французского судна товары, выбирая материал для платья и бормоча проклятия на голову женщины, отнявшей у нее Адама, когда в комнату ворвался слуга и доложил, что едет хозяин. На мгновение Джиллиан будто парализовало от радости и облегчения. Очнувшись, она побежала переодеваться. Никогда больше она не позволит себе показываться перед Адамом в одежде, больше подходящей служанке, чем госпоже. Джиллиан не только ревновала, она уже начала осознавать собственную значительность.

Однако любовь в Джиллиан оказалась сильнее гордости. Хотя она уговаривала себя, что ей следует с достоинством дождаться Адама в зале, эта попытка дисциплинировать себя была безуспешной. Влекомая какой-то неудержимой силой, она чуть ли не прыжками пересекла зал и спустилась во двор в тот самый момент, когда Адам соскочил с седла. Увидев его, она забыла все, о чем столько передумала, и бросилась вперед обнять его, а он встретил ее такой силы толчком, что она отскочила футов на пять и, едва не упав, оказалась в крепких руках подоспевшего конюха.

Джиллиан вскрикнула и, вырвавшись, бросилась назад, не смея оглянуться. Она слышала за спиной какие-то звуки и чуть не умерла от стыда. Адам смеялся! Сильнее ошибиться было нельзя. Адам скорее выругался бы, если бы у него не перехватило дыхание. Он изо всех сил вцепился в поводья жеребца, чтобы тот не убил кого-нибудь, и от чрезмерных усилий из его горла вырвался нечленораздельный звук. По несчастной случайности Джиллиан приблизилась именно в тот момент, когда Адам соскочил с седла, что включило все защитные инстинкты животного. Адам едва успел оттолкнуть Джиллиан в сторону, не дав боевому коню разделаться с возникшей на его пути помехой.

Он был в очень невыгодном положении, так как, спрыгивая на землю, ослабил натяжение поводьев в левой руке. Жеребец устал, а прислуга достаточно хорошо знала его крутой нрав и приближалась к нему только по сигналу Адама. Таким образом, Адам был не готов к внезапному выпаду лошади. Теперь он сам оказался в опасности – не то чтобы конь, который знал его запах, мог умышленно наброситься и на него тоже, но Адам мог пострадать случайно от его копыт, которыми тот гневно брыкался во все стороны. Он мог, конечно, отпустить жеребца совсем, но тот тогда начнет носиться по двору и наверняка нанесет увечья многим, прежде чем его поймают и усмирят.

Прошли страшные пятнадцать минут, пока Адам, повиснув на поводьях, накручивал их на руку, укорачивая их и притягивая голову жеребца к себе. Периодически он хватался за уздечку правой рукой, мыча от боли в боку, где, он чувствовал, что-то рвалось, и затем разлившееся тепло подсказало ему, что открылась рана. Наконец, благодаря в равной мере везению и умению, ему удалось ухватиться рукой за губу коня и притянуть его голову к себе, чтобы он не мог вставать на дыбы. Конюхи, которые с ужасом беспомощно наблюдали за всем этим со стороны, тут же бросились вперед и навалились общей массой. Затаив дыхание, Адам принялся гладить коня, ласково разговаривая с ним, пока, наконец, животное не успокоилось в достаточной мере, чтобы можно было ослабить подпругу и снять седло.

На этом происшествие закончилось. Жеребец, носящий имя Гнев, успокоился совершенно, но теперь гнев охватил самого Адама.

– Идиотка! – завопил он, устремляясь в башню. Его нисколько не успокоило то, что нигде на главном этаже он не нашел Джиллиан, и никто не вызвался помочь ему снять доспехи. Джиллиан сказала служанкам, что берет эту работу на себя, и никто из прислуги не мог понять, что случилось.

– Джиллиан! – заорал Адам, сорвав с себя меховой плащ и в ярости швырнув его на скамью. – Где твоя хозяйка? – рявкнул он затем на съежившуюся служанку.

Естественно, та в ответ только испуганно трясла головой. Никто из прислуги не видел прежде Адама в таком состоянии, и зал пустел, как по волшебству, словно магия делала только что бывших здесь людей невидимыми.

– Кто-нибудь, приведите ее ко мне! – крикнул он. – Если вы заставите меня ждать, я взыщу штраф с каждого из вас за каждую минуту.

Девушка упорхнула. Все остальные исчезли тоже, даже самые храбрые, которые до сих пор мешкали, надеясь, что гроза быстро пройдет. Повернувшись, чтобы попросить кого-нибудь подать вина, Адам обнаружил, что остался совсем один. Никогда такое не случалось с ним прежде. Его слуги и слуги его матери были привычны к вспышкам гнева, и, хотя им порой доводилось прижиматься поближе к стенам и исполнять свою работу как можно бесшумно и незаметно, они никогда не убегали. Они знали: самое худшее, что может обрушиться на них, это пощечина или грубое слово.

Как бы ни жилось слугам при Невилле, полгода пребывания в замке Саэра нагнали на них настоящий страх. Мужчин и женщин калечили, пытали и убивали только из-за того, что у хозяина было плохое настроение. Теперь все решили, что прежний кошмар возвращается. Кто-то должен был пострадать, но каждый надеялся, что, пока настанет его или ее очередь, под горячую руку попадется кто-нибудь другой, и гнев господина поостынет.

Когда в ее комнату влетела бледная и трясущаяся служанка, сообщившая, заикаясь, о повелении и угрозах хозяина, Джиллиан поднялась со скамьи и направилась с лицом и походкой лунатика к лестнице, по которой спустилась в зал.

– Что происходит с вами и вашей прислугой в этом несчастном доме? – воскликнул Адам, как только увидел ее.

– Они боятся, – со спокойствием отчаяния ответила Джиллиан.

– Боятся чего? – взревел Адам. – Я научу их бояться, если еще раз вернусь после недельного похода и не найду ни малейшего гостеприимства. Неужели никто не может помочь мне раздеться? Неужели я должен ходить голодный и грязный?

– Чего вы желаете в первую очередь, милорд, раздеться или поесть? – спросила Джиллиан, гадая, не прибьет ли он ее до смерти, когда она подойдет к нему на расстояние вытянутой руки.

– О Боже, да снимите же с меня эти проклятые доспехи, – сказал Адам, все еще раздраженно, но уже более-менее нормальным голосом. – Я пробыл в них целую неделю и скоро сгнию в собственном поту.

Как бы ни безразличен был дух к самой худшей судьбе, плоть инстинктивно бежит от нее. Джиллиан, едва волоча ноги, приближалась к Адаму, и, когда он заговорил о пище, надежда пробудилась в ней. Если он отправит ее накрывать на стол, она еще может избежать наказания. Требование раздеть его убило в ней эту надежду, и теперь Джиллиан уже не понимала, что он говорит, хотя и слышала какие-то слова. В безнадежности Джиллиан захотелось поскорее избавиться от своей муки. Она ускорила шаг, и в этот момент Адам повернулся к ней лицом. В глаза ей сразу бросилось влажное пятно свежей крови.

– Милорд, – прошептала она, – вы ранены… Ярость снова охватила Адама.

– Это чудо, что я не умер, и половина жителей замка вместе со мной, – отрезал он с побагровевшим лицом. – Если я когда и видел большую идиотку, чем вы, то припомнить не могу. Разве вы не знаете, что нельзя подбегать к жеребцу спереди?

Ни слова эти, ни тон не произвели на Джиллиан никакого впечатления. Она забыла обиду и боль. Все потонуло в страхе за Адама.

– Дайте мне посмотреть! – запричитала она. Утихомиренный реакцией Джиллиан, Адам сказал:

– Ничего страшного. Укол. Только я не пойму, почему так кровоточит.

Джиллиан отстегнула шлем и бросила на пол. Адам поморщился.

– Осторожнее, – начал, было, он, но Джиллиан уже расстегивала завязки капюшона, а затем нагнулась, чтобы задрать кольчугу.

– Сядьте, – приказала она, пододвигая ногой скамью. Адам повиновался. Ярость его улетучилась, и вместе с ней его покинули все силы; он почувствовал себя изможденным, к обычной усталости добавилась еще и потеря крови. Джиллиан стащила ему через голову кольчугу и бесцеремонно швырнула ее на пол.

– Джиллиан! – возмутился Адам.

– Я сделала вам больно? – воскликнула она.

– Нет, но сначала вы швырнули шлем, а теперь – кольчугу. Таким людям, как я, кольчуги дешево не даются. Кроме того, она принадлежала моему отцу и… – но Джиллиан не слушала. Она расстегивала ему тунику. Адам перехватил ее проворные руки. – Джиллиан, – усмехнулся он, – вы собираетесь раздеть меня прямо здесь? Холодно и… не слишком-то прилично разгуливать голым по залу.

Джиллиан силилась выдернуть руки, повторяя:

– Дайте мне осмотреть вашу рану. Дайте осмотреть. Было совершенно ясно, что любовь заставляла ее видеть его рану словно в увеличительном стекле, и Адама наполнила нежность при мысли, что ее страсть к нему способна настолько затмить здравомыслие. Он взял обе ее руки одной ладонью, притянул девушку к себе и, усмехаясь ее нелепым страхам, поцеловал. Джиллиан застыла. Смех в сочетании с поцелуем пронзил ее, как нож. Сила рук Адама и то, как крепко он прижал ее к себе, говорили сами за себя. Он был ранен, да, но не так уж серьезно. Испытывая головокружение от стыда, Джиллиан оторвалась от его губ и взмолилась:

– Пустите меня. Адаму показалось, что он понял. Сейчас действительно не время и не место.

– Ладно, – уступил он, – но только если вы будете поумнее. А то я тоже могу поглупеть. Даже если целоваться в эту минуту – не самое умное, я предпочту заняться именно этим, чем предоставлять себя в качестве манекена для обучения зашиванию ран.

Он был такой сердитый, но этот голос опять был голосом ее грез, низкий, ласковый рокот, мягкий, задушевный и страстный. В первый раз после его приезда Джиллиан осмелилась посмотреть ему в глаза. Выражение их крайне смутило ее, так как не было там ни высокомерия, ни безразличия. Напротив, они явно светились желанием. Однако, когда она выбежала встретить его, он оттолкнул ее и посмеялся над ней. Почему? Вот мужчины! Джиллиан вздрогнула и потупилась. Адам отпустил ее. Она на мгновение закрыла лицо руками, а потом вновь подняла голову.

– Мы вас не ждали, милорд, – сказала она. – Комната не согрета и не подготовлена для вас. Может быть, вы подниметесь в мою спальню, где разожжен камин? Вы сможете дойти туда?

Адам улыбнулся.

– Если вы позволите мне опереться на вас, то мне не придется ползти по ступенькам.

Он был рад. Приглашение в женские покои казалось ему многозначительным событием. Адаму не могло прийти в голову, что де Серей не удостаивали своих женщин правом уединяться. В доме его матери без особой причины наверх не поднимался ни один мужчина, кроме Иэна. Таким образом, по мнению Адама, такое приглашение могло только означать, что ее желание возобладало над страхом. Ему такое отношение к мужчине, который вернулся раненым, показалось вполне естественным. Продолжая усмехаться тому, что Джиллиан своей безалаберностью вынудила его меряться силой с обезумевшим жеребцом, а потом спрашивает, достаточно ли он силен, чтобы подняться по лестнице, он обнял ее за талию. Она сделала то же самое, крепко ухватившись за его бедро и подставив плечо ему под мышку, чтобы поддержать его. Адам наклонил голову и поцеловал свою помощницу в платок на голове. Он и не подозревал, что Джиллиан восприняла его шутку насчет того, что ему нужна помощь, всерьез, и, не видя ее лица, предположил, что она тесно прижалась к нему в ответной страсти.

Для Джиллиан то, что она предложила ему свою спальню, не означало ничего иного, как заботу об удобствах. Если бы Саэру или Осберту захотелось тепла, и они обнаружили, что в ее комнате разожжен огонь, а она не упомянула об этом, она была бы за это избита. Джиллиан совершенно не вкладывала какого-то другого смысла в свои слова. Ее мысли были полностью заняты тем, что Адам не переставал смеяться над ней. Она задыхалась от горя. Лучше бы он избил ее, чем так откровенно демонстрировать свое презрение. Однако он не выглядел высокомерным и не говорил жестоких слов, он только целовал ее и смеялся.

Служанки, заслышав шаги, сбились в кучу, вцепившись друг в дружку, и дрожали от страха. Но, увидев хозяйку в объятиях господина и жизнерадостную улыбку на его лице, они быстро пришли в себя и, когда Джиллиан велела одной принести воды, другой – ее ящичек с целебными мазями, а третьей – поискать чистые тряпки для перевязки, разнесли по всему дому весть, что хозяин теперь доволен. Джиллиан ввела Адама в свою комнату и, когда они приблизились к скамье, отпустила его. Адам, однако, не захотел так легко расстаться с ней и развернул к себе лицом.

– Нет! – тихо вскрикнула Джиллиан, отводя голову от потянувшихся к ней губ.

– Почему же? – жалобно спросил он, но уже сам понял, почему.

Она собиралась заняться лечением, и в любой момент могли войти служанки. Джиллиан сообразительнее его, со вздохом признал он и позволил усадить себя на скамью. Прежде чем он успел додумать свою мысль, Джиллиан уже была возле него, держа в руке деревянный кубок. Адам снова удовлетворенно вздохнул, когда она молча протянула ему подогретое, приправленное пряностями вино. Он даже не смел взглянуть на нее. Второй такой совершенной женщины никогда не существовало. Она была безукоризненна в своей красоте, она не ворчала и не впадала в ярость, как его мать, она выказывала свою любовь откровеннее, чем его сдержанная сестра, по уму она ничем не уступала ни одной из этих милых сварливых женщин, она даже понимала, когда мужчину нужно обслужить в молчании.

Когда он, наконец, поднял голову, чтобы поблагодарить ее, она уже отвернулась, чтобы взять у служанки шкатулку с мазями и порошками. Адам поморщился и закрыл глаза. Он не знал, что его ждет, но придется это перетерпеть, и чем раньше мучение начнется, тем скорее кончится. Он услышал, как Джиллиан встала над ним, и сказал:

– Делайте все, что нужно.

Руки коснулись его туники и потянули ее вверх, но вместе с нею задралась рубашка, и Адам застонал от боли. И верхняя, и нижняя ткань крепко присохли к ране. Натяжение сразу же ослабло.

– Не бойтесь, тяните. Я знаю, что это должно быть сделано. Я не буду злиться, – это уверение отнюдь не было лишним: обычное дело для мужчины ударить того, кто лечит его, если ему сделали больно.

– Боюсь, что от этого будет больше вреда, – сказала Джиллиан. – Насколько я понимаю, кожа оторвана от мяса, и тянуть – значило бы отрывать ее еще больше.

– Так вот почему она так кровоточила, – заметил Адам, удовлетворенным тоном и открыл глаза. – Я знал, что копье едва коснулось меня, и никак не мог понять, откуда столько крови.

– Вам все еще холодно? – спросила Джиллиан. – Если вы согласитесь помокнуть в ванне, ткань скоро отстанет.

Странно так легко говорить о таких обычных вещах, думала она. Кто бы мог поверить, что это тот самый человек, который так высокомерно оттолкнул ее, когда она осмелилась приблизиться к нему в присутствии воинов? Почему он теперь вдруг стал таким веселым и терпеливым, если она недостойна даже того, чтобы он удержался от насмешек над ней на виду у простых солдат? Она услышала, как он с удовольствием согласился принять ванну, посмеявшись над тем, что она ему так необходима. Она ответила что-то ради приличия и поспешила распорядиться, чтобы доставили ванну и воду. Адам посмотрел ей вслед и улыбнулся. Она была чертовски умной женщиной, куда сообразительнее его. Она добьется всех своих целей одним ударом – промоет его рану, разденет его и сделает ароматно пахнущим любовником, и все это без малейшего намека на нескромность.

Когда Джиллиан вернулась в сопровождении группы слуг, которые тащили ванну и ведра с горячей и холодной водой, Адам подмигнул ей. Когда она встала на колени, чтобы снять с него обувь, он усмехнулся. Стаскивая с него штаны, она смотрела в сторону, и Адам рассмеялся вслух. Смех его прерывался лишь охами от боли, пока она мыла его, отрывала размокшую ткань от раны и пришивала на место задравшийся треугольник кожи. Джиллиан почти не разговаривала, даже когда Адам задавал ей свои полные лукавства вопросы, и не смотрела на него, но щеки ее горели ярким пламенем. Это развеселило Адама еще больше. Вот же ведьма, она знала, что разоблачена. Все это милое хитроумие радовало и забавляло его.

Точно по подсказке, покончив с раной, Джиллиан спросила:

– Может быть, вы ляжете в кровать и отдохнете немного, милорд? Постель для вас подогрета и готова.

Адам чуть не задохнулся. Джиллиан точно знала, чего хотела, и избрала самую прямую дорогу, чтобы добиться этого. Он перед этим гадал, каким образом средь бела дня она затащит его из ванны в постель, но до такой простой уловки, как напрямую спросить, не хочет ли он отдохнуть, не додумался.

– Пожалуй, я отдохну немного, – ответил он хрипло и очень задумчиво, не давая обойти себя в осторожности и проницательности, – если вы поможете мне добраться до постели.

Джиллиан с готовностью выступила вперед, хотя была абсолютно уверена, что, когда Адам навалится на нее своей массой, она непременно упадет. Она находилась в такой тревоге и замешательстве, что тело ее начинало поддаваться душевным волнениям. Ей было ясно, что она выдала себя, выдала тот факт, что ее вожделение победило и гордость, и стыд. С той секунды, когда Адам согласился принять ванну, лихорадка желания разбушевалась в ней с такой силой, что плоть ее зудела, а грудь налилась, словно Адам уже сжимал ее.

Когда она предложила отмочить его рану, у нее и в мыслях не было ничего, кроме желания по возможности избавить Адама от мучительной боли. Однако, выйдя распорядиться насчет ванны, она поняла, что не сможет держать его в воде одетым в рубашку и тунику. Ткань промокнет и остынет. Придется разрезать его одежду, оставив лишь присохший к ране кусок. С этого и пошло. Вид обнаженного Адама распалил в ней огонь. Она подавляла свое желание, отрицала его, но Адам все сразу понял. Подмигнув ей, он показал, что видит насквозь ее похотливость, чувствует, как растет в ней жар, знает, что каждый раз, когда она прикасается к нему, снимая с него обувь, подвязки, через ее тело пробегают волны желания. Как он смеялся, когда она отвернулась от его налившейся кровью плоти, но даже, невзирая на этот смех, звеневший в ее ушах, она едва удерживалась, чтобы не наброситься на него.

Как он мог так жестоко смеяться? Ясно, что она его не волновала, но он был источником ее желания. Должен же он знать, что тело – такая вещь, которой не прикажешь. Зашив рану Адама, она отошла в дальний угол комнаты. Она собиралась вообще уйти, но обнаружила, что не может заставить себя покинуть комнату. Притворившись, что занята поисками одежды, она попыталась восстановить контроль, над своими чувствами, но вместо этого поняла, что больше не выдержит прикосновения к его голому телу. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову, чтобы отсрочить момент, когда придется одевать его. Если только Адам ляжет и поспит час-другой, может быть, за это время она сумеет справиться со сжигавшим ее желанием. Две минуты, сказала она себе, подходя к нему, чтобы помочь дойти до кровати. Если она сумеет выдержать две минуты, он уляжется, и она освободится от этого наваждения.

Рука Адама, обвившая Джиллиан за талию, гораздо в большей степени поддерживала ее, чем опиралась на нее. Прикоснувшись к ней, он почувствовал, как сильно она дрожит, и смех угас в нем. Он должен был бы успокоить ее ласковым словом, но в горле у него вдруг пересохло от смеси желания и нежности, и он повел ее в спальню молча, задержавшись лишь на мгновение, чтобы захлопнуть ногой дверь, и затем повернулся обнять ее. Звук хлопнувшей двери внезапно пробудил в ней осознание того, что она делает; она попыталась вырваться, сопротивляться, но было уже слишком поздно.

За короткое время перехода из прихожей в спальню Адам пришел к твердому убеждению, что он сейчас должен овладеть Джиллиан, а потом жениться на ней, как только сумеет отыскать и убить Осберта де Серей. Он понимал, что дрожь Джиллиан может означать не только желание, но и страх, но также полагал, что это тот самый страх, который заставил Джиллиан умолять его спасти ее от нее самой на прошлой неделе. Теперь, однако, у Адама не было больше причин сомневаться в себе. Он прекрасно понимал, что у него с Джиллиан могут быть разные мысли и цели, и знал, что у него еще не раз будут возникать сомнения, действительно ли она любит его или просто хочет использовать в своих интересах. Он знал также и то, что это не имело никакого значения. Он должен обладать ею не только физически, хотя этого ему хотелось тоже, он должен иметь эту женщину спутницей жизни.

Адам знал, что хитрости, которые сейчас так веселили его, в будущем могут разбить его сердце. Он понимал, что вполне может оказаться, что ее вовсе не интересовал он сам, что она просто пользовалась своим телом в попытке подчинить его волю. Разница состояла в том, что теперь он начал понимать, что это может ранить только его. Это никак не изменит его отношения к ней. А что до остального, что ж, он имел право рискнуть страданием в будущем ради радости в настоящем. Адам чувствовал напряжение в Джиллиан, ее попытки отстраниться, однако не отпускал ее. Держа Джиллиан одной рукой, другой рукой он приподнял ее лицо и поцеловал. Она сопротивлялась, делая последнее конвульсивное усилие отстраниться, но создавалось впечатление, что он даже не ощущал этих ее отчаянных попыток спасти свою честь. Невзирая на все ее попытки, он неумолимо продолжал прижимать ее к себе, их губы и тела сливались в одно целое. Он прижимал ее, пока не почувствовал, что она поддалась, пока губы ее не ответили его губам, пропуская его язык, пока руки ее, отталкивавшие его, не обвили его шею, чтобы прижать к себе еще сильнее.

Потом их долгое первое объятие сменилось поцелуями в глаза и нос, он принялся щекотать ее горло – платок, который мешал этому, был бесцеремонно отброшен в сторону. Короткая передышка в их любовной игре тут же заполнилась причитаниями Джиллиан: «Пожалуйста…», но Адам не обращал внимания, вытаскивая заколки из ее волос, которые ослепительным каштановым каскадом упали к ее бедрам, целуя мочки ее ушей, когда она повернула голову, и ее затылок, когда она попыталась спрятать лицо у него на груди.

Огонь с губ Джиллиан разлился по всему ее телу. Постепенно и смутно в ее мозг пробилась мысль, что терять ей, в общем-то, нечего. Адам и так уже понял, какая она есть, и ничто не могло еще больше принизить ее в собственных глазах. Зачем же она так яростно борется сама с собой, заставляя противиться ему? Почему бы ей не получить удовольствие, раз она уже заплатила за него самую страшную цену? Она подняла голову, чтобы встретить его губы, уже сама без принуждения его руки, которая в это время сосредоточенно расстегивала ее платье.

Адам был рад тому, что символическое сопротивление Джиллиан закончилось достаточно быстро. У него был опыт уламывания кокетливой неприступности, которое зачастую длилось гораздо дольше, но у него и мысли не было, что и Джиллиан играет в эту игру. Она отдала себя в его распоряжение, и было бы глупо и неестественно жеманничать, когда, по его мнению, он принял на себя всю ответственность за ее честь и ее счастье. Адам никогда не считал жеманство – даже откровенно показное – стимулирующей формой любовной игры. Он всегда хотел, чтобы его женщина открыто демонстрировала свой голод, вроде того, что разгорался в глазах его матери, когда она смотрела на своего мужа.

Он получил то, что хотел, в полной мере, даже с избытком. Джиллиан сама сорвала с себя одежду, беспорядочно разбрасывая ее, пока они целовались и ласкали друг друга по пути к постели. Когда оставался последний шаг, Адам поднял ее на руки и, положив на кровать, прижался губами к ее груди. Джиллиан застонала и вцепилась в его голову, потом руки ее лихорадочно побежали по его спине и плечам, притягивая его к себе, желая, чтобы он накрыл ее тело своим.

Теперь сопротивлялся уже Адам. Подсознательно он понимал, что слишком утомлен, чтобы начать снова, после того, как закончит. Джиллиан нужно удовлетворить с одного раза, чтобы ей не хотелось второго, по крайней мере, пока он не поспит немного. Он лег в постель, но рядом с ней. Руки его гладили ее живот, пробираясь между раздвинувшихся бедер. Она слепо искала его ртом, но, к радости Адама, похоже, не знала, как обращаться с мужчиной, чтобы усилить его страсть. Очевидно, несмотря на то, что Джиллиан уже дважды была замужем, она не слишком преуспела в искусстве любви.

– Не торопись, любимая, не торопись, – шептал Адам. – Так удовольствие будет сильнее.

Джиллиан была способной ученицей. Когда Адам заговорил с ней, глаза ее раскрылись. Она боялась смотреть ему в лицо, боялась, что увидит нечто противоречащее дрожащей нежности его голоса. Взгляд ее уперся в его тело, и она затаила дыхание от его великолепия – тугой линии мускулов, опоясывавших его руки, грудь, живот и бедра, сверкания белой кожи под спутанным клубком черных вьющихся волос. То тут, то там виднелись белые рубцы от старых ран, но они не имели ничего общего с уродствами Гилберта.

– Вы так прекрасны, – вздохнула Джиллиан. – Я никогда не видела такого красивого мужчины.

Такой комплимент Адам получал не первый раз, но это был первый, которому он поверил. Он знал, что другие женщины, которые льстили ему, точно так же превозносили мужчин до него и будут превозносить после. До этого момента он никогда не любил и не делил ложе с женщиной, которая действительно любила его.

Он не отвечал словами, но губами и руками дарил блаженство той, которая боготворила его. Очарование тела Адама притянуло к себе пальцы и губы Джиллиан. Ее первые прикосновения были осторожными, но стоны и вздохи ее любимого, то, как он тянулся к ней, доказали ей истинную ценность таких ласк. И скоро она чуть не рыдала, снова в истоме прося: «Пожалуйста… Пожалуйста…», но теперь слова эти имели совершенно иной смысл.