"Каштановый омут" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

5

Спустя примерно неделю с того дня, когда Саэр оказался окружен объединенной армией Адама, Иэна и Джеффри и встретил свою смерть, Джиллиан смотрела на ту же самую армию со стены замка Тарринг. Лицо ее было абсолютно спокойным, голос, когда она говорила, тихим и ровным. В замке Тарринг не было уже ни одного мужчины или женщины, которые знали бы Джиллиан достаточно хорошо, чтобы понять, что ее прекрасные большие глаза были пусты.

Джиллиан пережила крайнюю степень страха и ужаса. У нее больше не было ни надежд, ни ожиданий. Оставалось лишь крохотное желание сделать что-нибудь для обитателей замка, которые всегда относились к ней с уважением, были послушны, а иногда даже добры.

Через два дня после того, как могучая рука Адама разрубила Саэра от шеи до грудной клетки, окровавленные, обезумевшие от страха остатки его войска вернулись в Тарринг. Они пришли ночью, испытывая такой ужас перед монстром, который мог погнаться за ними, что осмеливались передвигаться только в темноте, днем прячась, даже когда стало ясно, что Адам не собирается их преследовать. Они рассказали обо всем Осберту – больше рассказать было некому. Прежде всего, его волновало, чтобы они дали гарантию, полную гарантию, что Лемань не идет по их следам. Обретя уверенность в этом, он отпустил людей, доставивших ему весть о смерти отца, с самодовольной ухмылкой.

Как только воины вышли за дверь, Осберт встал и поманил к себе двух слуг, которые спали в его комнате и были по-настоящему его слугами. Осберт перепробовал многих, пока нашел этих двоих, абсолютно им доверял, и, наверное, не зря. Все трое имели родственные души. Верность Пьера и Жана подкреплялась не только щедростью, с какой им платил Осберт, но и тем, что они разделяли извращенные наклонности Осберта и искренне им радовались. Они восхищались им, хотя знали, что он, в отличие от них, труслив. Осберт обладал тем, чего недоставало им, – пылким воображением. Именно он изобрел «маленькие забавы», которые так радовали их. Никто из них не додумался бы, например, насиловать женщину, связанную по рукам и ногам, чтобы она не могла сопротивляться, в то время как ей вырывали ногти. Ее конвульсии придавали неповторимую прелесть процессу. То, что приказал им Осберт сейчас, не было связано с наслаждениями, но всегда доставляло удовольствие пугать беззащитную жертву, а то, что этот террор закончится убийством, лишь добавляло пикантности.

В ту ночь Джиллиан спала спокойно. Ее жалоба сэру Ричарду оказалась не напрасной. Он остался в замке на несколько дней и дал ясно понять Осберту, что он и другие люди Невилля подумают, если произойдет какое-либо ухудшение в состоянии Гилберта. Этого оказалось достаточно, чтобы Осберт на некоторое время прекратил свои пакости, а когда он уже набрался смелости «забыть» скрытую угрозу Ричарда, в замок явился другой вассал, заявивший, что он прослышал об улучшении здоровья господина и приехал убедиться, что ничто не мешает этому. Он тоже намекнул Осберту, что если с Гилбертом что-нибудь случится – хоть что-нибудь, в этом обвинят Осберта. Пока Осберт был в замке, Джиллиан оставалось только держаться подальше от него, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности от преследований. Поэтому она спала в ту ночь, как дитя, не зная, что ее прежняя жизнь подходит к концу.

Ее не разбудил скрип замка в двери спальни. Теперь, когда Саэр уехал, служанки, приставленные надзирать за ней, из вежливости стали закрывать ее дверь. Так что стук защелки мог лишь углубить сон Джиллиан, поскольку был неотделим от ощущения безопасности и уединенности.

И все-таки она проснулась – от дикого крика Гилберта и почувствовала, как ее обхватили чьи-то грубые руки и заткнули рот.

В комнате горела лишь ночная свечка, но глаза Джиллиан различали все. Она не пропустила ни единого отчаянного движения ее калеки-мужа, боровшегося против Осберта и Пьера, которые вытащили Гилберта из постели и вытолкали в окно. После первого крика рот ему заткнули, как и рот Джиллиан, – но она слышала тихий вой, пока он падал, а потом ужасный, выворачивающий душу стук, когда он ударился об утоптанную землю и умер. Ужас ее был настолько велик, что она в тот момент не почувствовала страха. Охваченная жалостью и скорбью, она почти желала, чтобы и ее выбросили вслед за Гилбертом. К счастью, ей не дали времени переварить то, что произошло.

– Ты теперь вдова, – прошептал Осберт, усмехаясь, – но ненадолго. Завтра ты снова будешь новобрачной.

Рука, сжимавшая ей рот, придавила ее к кровати так сильно, что Джиллиан не могла не только ответить, но вообще пошевелиться. И все же Осберт сумел прочесть ответ в ее глазах. Она уже переступила грань страха. Он может забить ее до смерти, но не заставит ее дать согласие. По ее глазам он понял, что Джиллиан предпочла бы ему даже калеку-идиота. В том положении, в каком она лежала, придавленная его верным слугой, Осберт не мог ударить или лягнуть ее. Он вытащил нож, но тут же вспомнил, что с ее смертью погибнут также и надежды унаследовать посредством брака владения Невилля. Вместо того, чтобы вонзить лезвие ей в горло, он ударил ее рукояткой по голове со всей силой своей ярости и ненависти.

В течение последующих пяти дней Джиллиан лежала без памяти. Несколько раз к ней возвращалось сознание, но прежде, чем Джиллиан успевала по-настоящему прийти в себя, чтобы двигаться и говорить, сурового вида женщина, которой она не узнавала, вливала ей в рот очередную порцию горького настоя, и силы опять покидали ее. Она смутно осознавала, что ее кормили. А однажды одели и поставили на ноги, еще она припоминала, как ее взяли за руку и что-то вложили в нее, а пальцы обхватили этот предмет, как голова ее приподнялась и опустилась в знак согласия, но все это было бессмыслицей. Был еще навязчивый кошмар, как на нее взваливается какой-то мужчина и жестоко насилует ее. Она пыталась отбиваться от этого видения, но руки и ноги ее не слушались, а безвольный язык не мог произнести ничего, кроме бессвязных, невнятных звуков.

Когда, наконец, окружающий мир вернулся на свое место, Джиллиан обнаружила себя привязанной к кровати с кляпом во рту. Над ней стоял Осберт и смотрел на нее. Чувства вернулись к ней, и от ненависти глаза ее расширились и засверкали. Осберт засмеялся.

– Мне нужно рассказать тебе кое-что, моя любимая женушка, ведь ты теперь моя жена. Вот наш брачный договор, – он показал ей свиток пергамента и бросил его к ней в постель, вновь рассмеявшись тому, как ее глаза проследили за полетом. – Это твой экземпляр. Ты можешь уничтожить его, если хочешь, но это тебе не поможет. У меня тоже есть копия, и, кроме того, такие экземпляры хранятся под семью замками в Лондонском епископате и в местной церкви. Мы обвенчаны самым настоящим образом, и твой значок, должным образом засвидетельствованный, стоит на всех копиях. Помимо этого, есть неоспоримые свидетели того факта, что мы не только обвенчались, но и провели брачную ночь, так что ты не сможешь освободиться от меня, утверждая, что я не выполнял супружеский долг.

Слезы бессильной ярости затуманили глаза Джиллиан, и она несколько минут тщетно пыталась вырваться из державших ее пут. Затем, сообразив, что этим она лишь доставляет Осберту удовольствие, она проглотила слезы и застыла, натянув на лицо бесстрастную маску.

– Я предложил бы тебе прочитать этот контракт, прежде чем порвать его. И обнаружишь там, что от безмерной любви ко мне проявила необыкновенную щедрость. Ты отдала в мое пожизненное управление все свои владения и, разумеется, объявила меня своим наследником.

Это сообщение не произвело на Джиллиан ни малейшего впечатления. Она и так никогда не владела своей собственностью и никогда не рассчитывала на это, даже когда питала надежду, что сумеет сдаться на милость короля Джона. На самом деле она испытала даже нечто вроде удовлетворения. Осберт был глуп. Если бы он обходился повежливее с сэром Ричардом и остальными вассалами Невилля, возможно, его замысел удался бы. Однако он по своей глупости сделал все, что мог, чтобы эти люди возненавидели его. Джиллиан знала, что, выживет она или умрет, Осберт не получит земель Невилля. Возможно, удовольствие отразилось и на ее лице, так как Осберт снова рассмеялся.

– Если думаешь, сэр Ричард помешает мне, то ты ошибаешься. Я заставлю его преклонить колени, ползать передо мной и молить о милости. И не надейся обвинить меня в убийстве и тем самым избавиться от меня, – продолжал Осберт. – Никто, кроме тебя, не видел меня и моих людей здесь, перед тем как этот идиот выпал из окна. Стражник, прибежавший доложить, что Невилля обнаружили мертвым во внутреннем дворе, нашел меня в постели. Все пребывают в уверенности, что у него случился внезапный припадок безумия, и он решил покончить с собой. У окна нашли его костыль и тебя рядом с разбитой головой, словно он тебя ударил этим костылем. Если ты придержишь язык, будет считаться, что ты пыталась спасти его от самоубийства. Если же ты начнешь кричать об убийстве… что ж, кто же еще толкнул его в окно, если не ты? Здесь никого, кроме тебя, не было. Он мог ударить тебя, обороняясь.

Джиллиан продолжала безучастно смотреть в потолок, но пульс ее участился. Кричать об убийстве? Чтобы кричать об убийстве, нужно быть живой. Если Осберт предостерегает ее не болтать, значит, он не собирается ее убивать – пока не собирается. Она не позволила глазам смотреть на него, она не осмеливалась даже моргнуть, чтобы не выдать внезапное пламя надежды, которое вспыхнуло в ней. Если удастся выжить, то когда-нибудь она сможет найти способ отомстить за несчастного Гилберта и за себя.

– И не думай, что мой папаша осерчает на меня за это, – рявкнул Осберт, снова заметив что-то в выражении лица Джиллиан, несмотря на ее отчаянное усилие скрыть свои чувства. – Мой отец погиб от руки монстра, который разбил его раньше в Телси. Солдаты говорят, что в нем восемь футов роста, и он рассекает человека в полном снаряжении так же легко, как отрезает кусок сыра. Он не знает пощады. Перебиты были все, кому не удалось бежать.

В голосе Осберта слышалось такое наслаждение, что Джиллиан не удержалась от того, чтобы мельком покоситься на него. Ее не удивила радость Осберта из-за смерти отца, но наслаждение, с каким он расписывал его убийцу, показалось ей загадочным. Ей казалось, что Осберт должен быть напуган, поскольку человек, о котором он говорил, весьма вероятно, мог попытаться развить свой успех и атаковать владения Саэра, убив хозяина.

Поймав ее взгляд прежде, чем она успела отвести глаза, Осберт кивнул, злобно ухмыляясь.

– О, я знаю: ты надеешься, что это чудовище не остановится на моем отце, а расправится и со мной тоже. Но я слишком умен, чтобы пытаться остановить поток. Я отправляюсь к принцу Людовику получить подтверждение, что земли принадлежат мне. Он, без сомнения, раздавит этого Леманя, который, как осел, трубит на всю округу, что он человек короля Генриха. А моя дорогая супруга тем временем защитит замок для меня.

Не в силах справиться со своими эмоциями, Джиллиан покачала головой. Осберт снова кивнул, и глаза его блеснули злобным огоньком.

– О, да, ты отстоишь замок или хотя бы попытаешься. Я уже сказал тебе: Лемань не знает пощады. Если ты сдашься, он убьет тебя. А как только ты умрешь, он сможет править здесь, вернее, он думает, что сможет. Но если ты не сдашься, у тебя останется шанс выжить. Тарринг – крепкий орешек. Он выдержит самый яростный штурм с небольшим числом защитников. Солдаты будут сражаться изо всех сил, потому что они слышали, что такое Лемань, от тех, кому удалось вырваться из его объятий. Тебе нужно будет продержаться несколько недель. К тому времени я вернусь. Людовик поможет нам, и потом, моя любовь, мы заживем счастливо.

Возможно, если бы он не сказал этого, Джиллиан подумала бы над тем, как ей попытаться спасти свою жизнь. Однако последние слова Осберта раскрыли ей глаза на то, что либо она умрет, когда он вернется с принцем Людовиком, либо, что еще хуже, она останется женой Осберта. В прошлом, когда он намечался ей в мужья, Джиллиан время от времени подумывала об самоубийстве. Теперь, когда всякая надежда была потеряна, поскольку она уже стала женой Осберта, лучше умереть, чем оставаться ею, а если она найдет свою смерть от руки Леманя, то, искупив свои грехи, обретет вечный покой и радость перед лицом Господа.

Через некоторое время свет ночной свечи начал бледнеть по мере того, как восходящее солнце озаряло небо. Осберт посмотрел в окно, и Джиллиан осознала, что в комнате стало светлее. Испугавшись, что Осберт прочтет решимость в ее глазах, она опустила веки. И почти сразу же боль огромным заревом вспыхнула в ее голове, и ее опять поглотила полная тьма. Первое, что почувствовала Джиллиан, выйдя через какое-то время из забытья, была все та же боль в голове, хотя это уже больше походило на тупую мигрень, чем на взрыв. Затем она услышала рыдания женщины. Сначала Джиллиан подумала, не сама ли она рыдает. Много раз случалось, что она просыпалась, разбуженная своими собственными рыданиями. Но вскоре стало ясно, что плакал кто-то другой. Джиллиан нерешительно потянулась рукой к раскалывающейся голове.

Этот жест сразу же напомнил ей Осберта и его речи – руки ее были свободны. Джиллиан медленно открыла глаза и взглянула на рыдавшую женщину. Это была не та незнакомка, которая насильно поила ее отвратительным зельем, а ее личная служанка Кэтрин. Джиллиан настороженно оглядела комнату, насколько могла повернуть голову. Она поняла, что было уже утро и что, кроме Кэтрин, в комнате вроде бы никого нет. Невзирая на боль, Джиллиан приподняла голову, чтобы осмотреться более основательно. Она была одна, если не считать служанки. Осберт ушел. Не успев вздохнуть с облегчением, она вспомнила все, что он сказал.

– Наши враги уже здесь? – спросила она у Кэтрин. Та, затаив дыхание, подняла голову и уставилась на хозяйку.

– Госпожа! – прошептала она. – Госпожа, вам лучше?

– Голова болит, – вздохнула Джиллиан и затем спросила: – Что ты имеешь в виду под словом «лучше»? Я была больна?

– Очень. С тех пор, как последний хозяин сошел с ума и ударил вас и… и… – голос ее сорвался, и она снова заплакала.

– Успокойся, Кэтрин, – прошептала Джиллиан. – Я не была больна. Я была одурманена. Где та женщина, что «ухаживала» за мной?

– Умерла. Лорд Осберт рассердился на нее вчера. Он кричал, что она не выполнила своего обещания вылечить вас, что вам стало хуже, а потом дал знак своему человеку, который внезапно вытащил меч и ударил ее.

Джиллиан вздрогнула. Слова Кэтрин подтверждали, что Осберт оставил ее в живых только для того, чтобы сохранить за собой замок. Так же, как он уничтожил орудие, с помощью которого принудил Джиллиан стать его женой, он уничтожит саму Джиллиан, когда она исполнит отведенную ей роль. Осберт намекнул, что Людовик поддержит его в любом случае, будет захвачен Тарринг или нет. Джиллиан не была так уверена в справедливости его предположений, но знала, что любое войско, оказавшееся в клещах между враждебным замком и вражеской армией, имело бы гораздо меньше шансов, чем то же войско, укрывшееся в стенах Тарринга. Лемань, может быть, действительно чудовище, еще один Осберт, но с силой и храбростью Саэра, однако ей он ничего не сделает. Если хоть что-то можно предпринять, чтобы усложнить жизнь Осберту и увеличить опасность для него, Джиллиан пойдет на это.

– Люди Осберта, – спросила Джиллиан, – где они?

– Уехали с ним и еще около тридцати воинов.

– Кто остался с нами?

– Раненые из армии лорда Саэра и те, кто не ушел с лордом Осбертом.

– Ты хочешь сказать, он предоставил им выбор, и некоторые не ушли?

Девушка пожала плечами, осторожно взглянув на хозяйку, затем ответила:

– Катберт сказал, что предпочитает испытать судьбу в сражении с Леманем, чем служить лорду Осберту. И еще он сказал, что стыдно мужчине оставлять в беде такую милую хозяйку и что он будет защищать ее до последнего вздоха.

Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Она не могла теперь приказать своим людям просто открыть ворота перед врагом, который, возможно, перережет их, как овец. Она должна попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти их. Однако она была еще слишком слаба, чтобы придумать что-либо конкретное. Может быть, если она умоется и поест, самочувствие ее улучшится и головокружение пройдет? С помощью Кэтрин она сделала то, что намеревалась, но это так утомило ее, что, не доев, она упала на кровать и проспала остаток дня.

Когда она проснулась, почувствовав голод, ее охватила такая паника и скорбь, что она отослала женщин, боясь заразить их своим отчаянием. Она поплакала, помолилась и, утомившись, снова уснула.

На следующее утро Джиллиан проснулась спокойной. Наконец-то она обрела душевный покой. Она встала, оделась и сошла вниз позавтракать в большом зале. Радость, с какой ее встретили, едва не расстроила ее безмятежность. Жизнь действительно могла быть сладкой, если бы не существовал Осберт. Затем она позвала Катберта, с которым обсудила имевшиеся в их распоряжении варианты действий, если они подвергнутся нападению Адама Леманя. Начальник гарнизона не очень помог ей. Он уверял Джиллиан, что люди будут защищать ее всеми силами, но признался, что не годится на роль командующего обороной замка. Он не мог судить, откуда начнется штурм, и что лучше – выехать навстречу и атаковать нападающих или выжидать за стенами. Людей у них было совсем немного. Самое лучшее, что он мог сказать, – это что они сумеют продержаться несколько недель, если атакующая армия не будет слишком велика. Если лорд Осберт вовремя приведет подмогу, они еще могут спастись.

Джиллиан пристально посмотрела в глаза наемника.

– Я скажу вам откровенно, – произнесла она, – что скорее предпочла бы отдать этот замок в руки Леманя, чем возвращать этому… – она остановила себя. Слова Осберта о том, что ей не следует пытаться обвинить его в убийстве, были разумны. Будет безопаснее не вбивать в головы посторонних людей мысль об убийстве. Да, она не скажет об этом, но даст ясно понять, как ненавидит Осберта. – Он женился на мне силой, я никогда этого не хотела. Он был жесток по отношению к бедному Гилберту. Что бы ни случилось со мной, если я смогу хоть что-то сделать, Осберт не воспользуется ни мною, ни доходами с земель Гилберта.

Катберт кивнул. Если на его лице и можно было прочитать какое-то выражение, то это было облегчение.

– Мы будем рады защищать вас от него так же, как и от Леманя, но без подмоги мы не сможем держать замок вечно.

– Не вечно, даже не долго, – сказала Джиллиан. – Я думаю, что, как бы ни был жесток Лемань, он предпочел бы взять Тарринг меньшей ценой, чем утопив в крови. Если они придут, я попытаюсь договориться с ним, чтобы он дал вам и остальным спокойно уйти с оружием.

– А вы, миледи?

– Мне он не может причинить вреда, – спокойно ответила Джиллиан.

И это было правдой. Она могла всего лишь умереть, и это было бы счастливым освобождением от жизни, которая казалась ей сплошным ужасом. Катберт неправильно понял отчаянное спокойствие своей госпожи. Он предположил, что она останется невредимой, потому что, являясь владелицей большого состояния, сможет откупиться. Они обсудили возможные условия сдачи, которые снизили бы вероятность предательского удара в спину, и Катберт покинул хозяйку с легким сердцем. Несмотря на огромный риск, он внял голосу совести, и теперь ему, возможно, удастся сохранить жизнь и честь, а также получить и некоторую выгоду. Освободившись от контракта с Саэром, он вместе с остальными наемниками может пойти на службу к новому хозяину.

Проснувшись на следующее утро, Джиллиан сразу же поняла, что замок окружен. Вот и конец. Она встала, оделась и даже неспешно перекусила. Она не испытывала страха, она вообще ничего не чувствовала. Когда пришел человек и сказал ей, что к стене подъехал герольд, Джиллиан спокойно поднялась и последовала за ним на башню. Там она услышала то, что ожидала услышать. Замок должен сдаться, лорд Гилберт де Невилль должен быть выдан осаждающим.

– Скажите им, – обратилась Джиллиан к Катберту, – что лорд Гилберт умер, и теперь замком владеет леди Джиллиан, жена и наследница лорда Гилберта.

Это сообщение прокричали вниз. Герольд застыл в безмолвии на несколько минут, словно смущенный таким ответом, а затем, ничего не ответив, пришпорил коня и быстро поскакал обратно в лагерь. Со стены Джиллиан увидела окруживших его трех мужчин. Даже с такого расстояния было заметно, что двое из них выделялись огромным ростом. Третий был поменьше. После короткого разговора все трое направились к башне, где стояла Джиллиан.

Адаму, Иэну и Джеффри не понадобилось много времени, чтобы решить, что подвергать женщину опасности быть захваченной в плен одним из людей Людовика, было бы так же нехорошо, как и оставлять без помощи слабоумного калеку. Кроме того, женщины бывают разные. Казалось весьма подозрительным, что Невилль умер так удачно и так скоро после гибели Саэра. В любом случае, независимо от того, беззащитна ли вдова Невилля или виновна в убийстве и заслуживает наказания, Тарринг должен быть взят. Однако они были слегка растеряны – никому из троих не улыбалась перспектива угрожать женщине.

– Передайте вашей госпоже, – крикнул Адам, выбранный делегатом за хорошо поставленный голос, – что ради ее собственной безопасности и защиты она должна сдаться нам! Если в замке есть кто-нибудь, разбирающийся в военных вопросах, дайте ему взглянуть на наши силы и наши боевые машины, и он сразу поймет, что мы победим. Мы пришли сюда не ради грабежа или возмездия, а чтобы обеспечить будущую безопасность наших собственных земель. Таким образом, мы не можем удовлетвориться данью. Замок должен быть сдан!

Глубокий бас, смягченный расстоянием, заставил Джиллиан затаить дыхание. За что же, подумалось ей, она так проклята Богом? Зачем отбирать у нее последнюю усладу ее жизни – память о голосе отца? Почему случилось так, что человек, который убьет ее, разговаривает голосом ее отца? Узкие бойницы башни мешали нормальному обзору, и она через дверь вышла на стену, сопровождаемая обеспокоенным Катбертом. Через зубцы стены Джиллиан глянула вниз. Из-за большого расстояния и надвинутого шлема она не смогла различить лицо говорившего человека, заметив только, что он был гладко выбрит и велик ростом.

– Я не враг никому! – крикнула она. – Если вы оставите меня в покое, я не причиню вам вреда.

Слова были бесполезны. Джиллиан знала, что слова не заставят этих людей отказаться от своих намерений. Да и заговорила она только потому, что ей непреодолимо захотелось еще раз услышать этот голос. Адам откинул голову назад и поднес к глазам ладонь, чтобы прикрыться от яркого утреннего солнца. Он не разглядел почти ничего, кроме нежно-розовой расцветки платья женщины.

– Леди Джиллиан? – обратился он.

– Да, это я. Вы приехали и сказали: «Сдавайтесь». А зачем мне сдаваться? Если мы должны умереть, мы умрем, защищаясь. Вы ничего мне не предлагаете, чтобы я согласилась на ваше вторжение.

– Если вы сдадитесь, никто не умрет, – тут же ответил Адам, – а вы получите самое достойное обхождение, какое подобает вашему положению.

– Это легко говорится, – зло парировала Джиллиан. – Легко давать взятые с неба обещания. Я…

– Ко мне это не относится! – гордо возразил Адам. – Я не обещаю, если не могу исполнить!

Джиллиан увидела, как второй гигант быстро коснулся рукой его плеча, а третий, поменьше, взволнованно произнес что-то слишком тихо, чтобы Джиллиан могла услышать. Сердце ее облилось кровью. Они готовят какую-то хитрость. Она должна строго придерживаться того, о чем договорилась с Катбертом. Мужчины поговорили еще немного, затем гигант пожал плечами и снова поднял голову.

– Каких гарантий вы хотите? – спросил он уже более суровым и сердитым голосом.

То крохотное нежное тепло, которое Джиллиан пронесла через всю жизнь, которое поддерживало ее силы в вечном состоянии страха, одиночества и физической боли, начало замерзать и сжиматься в ничто. Спокойная от абсолютного отчаяния и безнадежности, Джиллиан изложила свой план спасения гарнизона замка. Заручившись согласием противника, она перечислила гарантии безопасности слуг. Она не слишком много могла сделать для них, кроме как связать Леманя, который уже представился, обещанием обращаться с ними по-человечески. Если бы это было возможно, Джиллиан отослала бы вместе с наемниками и прислугу, но им некуда идти. Никто не возьмет их к себе. Они умрут от голода, если оборвут связи с привычным местом и хозяевами.

Для себя она не требовала ничего. Она понимала, что любое соглашение на ее счет будет нарушено, – Осберт ясно изложил ей ее судьбу, и лед в этом голосе, который когда-то олицетворял для нее любовь и надежность, подтверждал, что теперь для нее все кончено. И все-таки она надеялась, что тот факт, что она не требовала никакого обещания в отношении себя лично, а значит, что бы они ни решили сотворить с ней, это не будет нарушением клятвы, побудит этих людей исполнить в точности хотя бы то, в чем они поклялись и что стоило им так недорого.

Чтобы обеспечить Катберту и его людям наилучшие условия, Джиллиан растянула переговоры на два дня. Она не осмеливалась оттягивать их дольше отчасти потому, что чувствовала растущую подозрительность и нетерпение врагов, отчасти потому, что не имела ни малейшего представления, насколько быстро Людовик отреагирует на жалобу Осберта. Что бы ни грозило ей, Джиллиан хотела, чтобы эти чужаки успели хорошо подготовиться к обороне, прежде чем вернется Осберт с помощью. На третий день после мессы, когда Катберт и его люди благополучно ушли, Джиллиан приказала опустить мост и поднять решетку. Затем она прошла в большой зал и уселась в кресло с высокой спинкой, занимать которое имел право лишь хозяин замка. Она не чувствовала страха, лишь какую-то легкую дрожь в груди. В руке она держала договор о браке с Осбертом. Она не надеялась, что это может спасти ее, но хотела быть уверена в том, что, если ей суждено умереть и Лемань будет править землями Невилля, Осберт станет его следующей жертвой.

Адам, Иэн и Джеффри наблюдали за открытием ворот замка настороженно. Все это выглядело подозрительно. В некотором смысле это было, конечно, разумно. Если Невилль умер, казалось весьма сомнительным, что вассалы и кастеляны возьмут на себя труд защищать вдову, особенно, если они подозревали ее в убийстве мужа. Таким образом, эта женщина должна понимать, что у нее нет шансов продержаться достаточно долго. С другой стороны, они привыкли к женщинам вроде Элинор и Джоанны, которые никогда не уступили бы и дюйма земли, тем более замок, ни под какой угрозой. К тому же то, что она отправила из замка воинов, казалось им очень странным. Это могло быть сделано для отвода глаз. Вполне вероятно, что гораздо большие силы поджидали их в замке, готовые наброситься, когда они войдут, а потом ушедший отряд вернется на помощь. Если они пройдут через ворота всей армией, то окажутся в западне между самим замком и стенами, и силы защитников, подкрепленные теми, кто якобы ушел, ударят им в спину.

– Но в чем проблема? – спросил Адам Иэна, который излагал эти опасения. – Я войду со своими людьми. Вы с Джеффри подождете снаружи. Первым делом я возьму под контроль подъемный мост и…

– Нет! – в один голос воскликнули Иэн и Джеффри.

Адам посмотрел на них, и раздражение на его лице смешалось с признательностью. Для Иэна он был «сыночком», а для Джеффри – «братиком». Они не могли допустить и мысли, что он попадется в ловушку, хотя каждый из них охотно и, не раздумывая, занял бы его место.

– Боже, дай мне терпения, – вздохнул Адам, улыбаясь. – Я не младенец и буду наименьшей потерей из всех нас. У вас обоих жены…

– У меня не будет жены, как только Джоанна услышит, что я отпустил тебя одного в мышеловку, – возразил Джеффри.

– И твоя мать в любом случае останется вдовой, – добавил Иэн, – потому что убьет меня за это.

– О, нет, – засмеялся Адам. – Так мы далеко не уйдем. Вы тоже не можете оставить меня предстать перед матерью и сестрой с известием, что вы ранены или убиты, захватывая для меня добычу. Если вы достаточно безумны, чтобы совать в петлю сразу все три головы, можете пойти со мной, но я пойду обязательно и, по правде говоря, без вашей компании чувствовал бы себя увереннее. Уже одно то, что мы, догадываясь о ловушке, а основные наши силы останутся в безопасности и будут готовы к возмездию, не позволим ловушке захлопнуться вообще.

Хотя они продолжали препираться и спорить, всем становилось ясно, что доводы Адама справедливы, так что Иэн и Джеффри, наконец, уступили. Они устроили в качестве предупреждения мощную демонстрацию силы и готовности к штурму, показав штурмовые лестницы и средства для преодоления рва. Однако, насколько они могли видеть, на стенах ничто не шевельнулось. Мост лежал спокойно, решетка не дрожала, как было бы, если бы ее придерживали наверху только для того, чтобы неожиданно опустить. Адам въехал внутрь во главе своих людей. Они держали щиты наготове, мечи были обнажены.

Встретила их неземная тишина. Во дворе даже не видно ни одного слуги. Ни один голос не обратился к ним. Оказавшись во дворе, воины соскочили с лошадей и бросились в башни, где находились механизмы управления мостом и решеткой. Двери открылись от простого толчка. В башнях никого не было. Поднявшись по лестницам, они обошли стены. Тоже никого.

Когда отряд из левой башни встретился, обойдя кругом, с отрядом из правой башни, вниз отправился посыльный сообщить Адаму, что все чисто. Тот тем временем осмотрел с третьей группой вход в башню. Здесь тоже дверь была не заперта и никого не было. Адам вернулся во двор, испытывая неприятное предчувствие. Это было похоже на чертог смерти или скорее на заколдованный замок. Где-то в загоне на заднем дворе негромко мычала скотина. Из кухонного дворика слышалось потрескивание огня в печи, но ни один человеческий голос или звук шагов, кроме их собственных, не доносился до них. Он отправил человека за Иэном и Джеффри. Если и было чего бояться в этом замке, то только не внезапной атаки.

После того как гонец Адама пересказал все, что видел, Иэн и Джеффри оставили свои войска снаружи и пересекли ворота вдвоем. Так как отряд Адама контролировал башни и стены, их люди смогут попасть в замок в любое время. К тому времени, как Иэн и Джеффри въехали во двор, волшебная пустота успела произвести гнетущее впечатление на всех. Люди Адама, не выпуская из рук оружие, настороженно искали по сторонам сами не зная что; голоса их притихли, повинуясь окружающему безмолвию.

Иэн и Джеффри спешились и в сопровождении Адама и нескольких воинов вошли в башню, поднялись по наружной лестнице и оказались в большом зале. Там они остановились и огляделись. Зал был пуст, как и остальной замок. Совершенно одинокая, в большом кресле у огня сидела молодая девушка. Настолько пораженные, что даже забыли убрать оружие, трое мужчин быстро направились к ней. Она неторопливо встала поприветствовать их, одной рукой грациозно опираясь на подлокотник, а в другой сжимая тугой свиток пергамента.

– Какого черта вы делаете в таком месте совершенно одна? – взревел Адам, спеша к ней.

Он никогда в жизни не испытывал такой оторопи, как за полчаса, проведенные в пустом дворе. Ему стало ясно, что силой, породившей такую тишину, была эта женщина, и он злился на себя, что едва не спятил от страха из-за какой-то девчонки.

– Адам, успокойся, – резко произнес Иэн. – Бедняжке и без твоего крика пришлось столько перенести.

Тут Адам заметил, что рука девушки, лежавшая на кресле, сжимала подлокотник так крепко, что костяшки ее пальцев побелели, а пергамент шелестел об ее юбку, выдавая дрожь. Увидев ее страх, Адам почувствовал сострадание, но бдительность не потерял.

– Прошу прощения, леди Джиллиан, – произнес он уже потише, а потом с сомнением добавил: – Ведь вы леди Джиллиан?

– Да, я, – голос ее был тихий, но дрожал только чуть-чуть.

– Наверное, мне не следовало выражаться так резко, – продолжал Адам, – но я хотел бы все же получить ответ на свой вопрос. Где вся прислуга? Почему вы одни?

– Я здесь одна потому, что вы можете делать со мной все, что хотите, и вам не понадобится затыкать слугам рты, чтобы сохранить свои секреты. Вы можете сказать им, что меня взяли в плен ради выкупа или что сами сочтете нужным, и они будут охотно и безбоязненно служить вам.

– Почему вы думаете, что мы собираемся что-то делать с вами? – завопил Адам, вновь выходя из себя.

– Бедное дитя, – ласково произнес Иэн, делая шаг к ней. Тут он остановился, сообразив, что до сих пор держит в руке обнаженный меч, и торопливо спрятал его в ножны. – Вы в полной безопасности, и вы лично, и ваша честь. Уверяю вас.

Но глаза Джиллиан не повернулись навстречу человеку, который так тепло обнадеживал ее. Она неотрывно смотрела на обладателя голоса, который жил в ее памяти как символ любви, а теперь изрыгал угрозы.

– Сядьте же, леди Джиллиан, – вмешался Джеффри, также спрятав свой меч и хлопнув по руке Адама, все еще сжимавшей оружие, чтобы привлечь его внимание.

Джеффри умел быть вежливым, но был не столь мягкосердечен, как Иэн, и желал убедиться, что перед ним не хитрая мужеубийца, прежде чем обещать ей безопасность и поддержку.

Адам тоже убрал меч и неловко прокашлялся. Он вдруг осознал, как молода и красива Джиллиан.

– Я еще раз прошу прощения, – пробормотал он, – но мне не нравится, когда меня считают лжецом. Я дал слово, что с вами будут обращаться по законам чести. Почему вы решили, что мы собирались обидеть вас?

Естественно, Джиллиан не могла ответить, что вся ее жизнь научила ее не доверять никому. И потому она вообще не ответила, продолжая пристально рассматривать его. Чувствуя себя очень неуютно под этим пристальным взглядом, Адам снял шлем и стянул капюшон. Джиллиан вытаращила глаза, увидев, насколько он молод и красив. Она поняла, что он был вовсе не чудовищем – это был рыцарь ее грез, гигант с могучим голосом – и вечно недостижимый. Он считал ее своим врагом. Он был чудовищем для тех, кто держал ее всю жизнь в рабстве, кто сделал Адама Леманя ее врагом. Он был чудовищем для того, кто стал ее мужем, и который уверил ее, что Адам убьет ее.

До этого мгновения Джиллиан была фактически без сознания. Когда человек направляет все свои силы только на то, чтобы не сойти с ума от ужаса, такие мелочи, как складки на платье или прыщ на носу, кажутся не имеющими никакого значения. Перед лицом смерти хорошие манеры становятся пустяком. Хватило бы силы сохранить хотя бы гордость. Мозг Джиллиан внезапно озарился пониманием того простого факта, что она не умрет – во всяком случае, не сейчас. И с этим пониманием застывшее отчаяние, блокировавшее все другие чувства, растаяло. Тут же голову ее наполнила гигантская путаница мыслей, которые она бессознательно подавляла, большей частью удивительно глупых. Джиллиан вспомнила вдруг с неприятным сосущим чувством в животе, что забыла причесаться этим утром и, что еще хуже, не распорядилась насчет обеда.