"Песнь сирены" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава 17

Удар, нанесенный Моджером Эмме, предназначался Элизабет. Он и в самом деле вначале намеревался крепко побить свою жену. На время, перестав обдумывать убийство Раймонда, он переключился на нее. Не должно быть ничего, наводящего на подозрения, что у него плохие отношения с Элизабет накануне ее смерти и его повторной женитьбы. Наоборот, все должны видеть – она окружена нежной заботой. Поэтому Моджер бесшумно поднялся по лестнице в комнату жены, но не рассчитал и хлопнул дверью, закрывая ее за собой. Элизабет поднялась со стула, не в силах унять дрожь.

– Стой там, – мягко сказал Моджер. – Не поворачивайся. Оставайся на месте.

Он сказал это необычно мягким голосом, столь отличным от того, который ждала Элизабет, поэтому она выполнила все, как он сказал. Элизабет стояла совсем неподвижно, ее глаза были широко раскрыты от изумления, но пристально смотрели вперед. Моджер усмехнулся, обходя жену, и нанес ей резкий удар по затылку около левого уха. Не издав ни звука, Элизабет упала вперед. Но даже если бы она и вскрикнула, ее голос потонул бы в вопле Моджера, которым тот хотел заглушить возможный крик своей жертвы.

– Элизабет! – закричал он. – Что с тобой?

Моджер бросился к двери и рывком широко распахнул ее, с удовлетворением заметив, что к комнате спешат несколько служанок.

– Подойдите к своей госпоже, – приказал он. Затем встал на колени рядом с Элизабет и поднял ее, обхватив руками. – Вы, грязные дуры, – прорычал он, – разве не видите, вашей госпоже плохо? Она поднялась со стула и упала в обморок у моих ног. Скажите Эгберту, чтобы он послал за лекарем в Марлоу, – приказал Моджер, неся Элизабет к кровати. – Где ее служанка? – спросил он, а когда вошла Мод, приказал ей раздеть госпожу.

– Бедная леди! – бормотала Мод, всхлипывая и раздевая Элизабет. – Моя бедная леди! Я видела, она была нездорова, вернувшись домой. Она была уставшей до предела, такая тоненькая и дрожащая. О, моя бедная леди, моя бедная леди! Но она не отправилась спать, сказав, что хорошо себя чувствует. Поговорите со мной, дорогая, скажите что-нибудь вашей Мод…

– Прекрати это слабоумное нытье! – с раздражением сказал Моджер, хотя ему следовало бы расцеловать эту женщину не только потому, что она так восприняла обморок Элизабет, но и как того требовалось понимала его причину. И все же он должен был избавиться от нее до того, как жена придет в себя. – Довольно представлять здорового больным. Пошла прочь! Я присмотрю за своей женой.

Если Мод и была удивлена таким знаком внимания, то только до определенной степени. Элизабет никогда не делилась со своей служанкой семейными секретами, как это делали другие женщины, однако Мод все же не могла не знать, что Моджер не делил постель с женой. С другой стороны, никогда и ничто не указывало, будто между ними плохие отношения. Они никогда не ссорились, и Моджер, казалось, отдал управление хозяйством в руки Элизабет. Он мог предпочесть переспать с этой глупой замарашкой Эммой, нопонимал, что пропадет без хорошей хозяйки. Должно быть, подумала Мод, выходя из комнаты, именно Элизабет виновата в том, что Моджер не выполняет свои супружеские обязанности. Она бросила взгляд через плечо и увидела выражение тревоги на лице хозяина.

– Закрой дверь! – сказал он ей вслед. – Я не хочу, чтобы Элизабет потревожил шум, поднятый тобой.

Мод облегченно вздохнула. Наверное, господин присмотрит за леди. Ему не следовало было выгонять ее, леди привыкла, когда она ухаживает за ней, но все образуется.

Тревога Моджера была вызвана опасением, что Мод не успеет закрыть дверь до того, как Элизабет придет в сознание. И это опасение не было напрасным. Как только защелка двери опустилась, Элизабет поднесла трясущуюся руку к голове и застонала. Не обращая внимания на стоны жены, он встряхнул ее, приводя в чувство, и гадко улыбнулся, увидев, что она узнает его.

– Моджер… – прошептала она.

– А ты ждала Вильяма? – спросил он. – Глупая шлюха! Ты думаешь, я не знаю?

Элизабет молчала. Последнее, что она помнила, – это предостережения Эммы. Должно быть, подумала она, муж ударил ее, так как голова раскалывалась от боли. Для нее ужасным потрясением стало понимание: она недооценила Моджера. И все же, ошеломленная и смущенная, Элизабет осознавала, что не отважится открыть ему свою тайну. Спасительный путь выхода из этого ужасного положения – продолжать изображать перед Моджером пришибленную.

Выведенный из себя бессмысленным взглядом Элизабет, Моджер дал ей пощечину.

– Идиотка! – сказал он злобно, но тихо, чтобы его не было слышно за закрытой дверью. – Разве я не говорил тебе, Элис и этот наемник не должны видеть друг друга? Ты разрушила все. Ты знала, я не позволил бы тебе ухаживать за этим глупым ханжой…

– Но, Моджер, – прошептала Элизабет, – ты всегда настаивал, чтобы я была хорошей соседкой. Когда Мэри была больна, ты посылал меня ухаживать за ней. Насколько я догадываюсь…

Возразив, она заработала новую пощечину.

– Ты глупа, но не настолько же. Я хотел, чтобы Мэриосталась жить, тогда Вильям не смог бы снова жениться, и некому было бы подарить ему наследника. Ты знала: я намеревался завладеть Марлоу, но для этого Вильям должен был умереть.

– Нет!

Моджер засмеялся.

– Ты действительно глупа! Неужели считала, что я намерен ждать, пока он не умрет от старости? – Его смех перешел в хохот. – Неужели ты никогда не догадывалась, чем вызвана безвременная смерть твоих братьев…

Задыхаясь от ужаса, Элизабет попыталась вырваться от мужа, но он оттолкнул ее и затем схватил, закрыв ей рукой рот и нос, так что она не могла ни кричать, ни дышать. Перед глазами поплыла красная пелена, Элизабет все слабее сопротивлялась. Наконец Моджер оставил ее нос в покое.

– Лежи тихо, – прорычал он, – не то наброшу на тебя подушку и заплачу из-за того, что ты умрешь на моих глазах, а я не смогу оказать тебе помощь.

Он мог так поступить. Мысль о том, что она связана брачными узами с чудовищем, которое виновато в смерти братьев и в течение многих лет замышляло убийство Вильяма, вызвала в ней чувства брезгливости и отвращения к мужу. Она готова была умереть от сознания собственной слепоты и самоуверенности. Много лет смеясь над тупостью Моджера, она, оказывается, смеялась над собой. Теперь Элизабет узнала, на что способен муж, и это было единственным, поддерживавшим в ней спокойствие и вынуждающим повиноваться. Возможно, если не умрет, она сможет послать кого-нибудь с предостережением в Марлоу.

– Теперь слушай, и слушай внимательно, Элизабет. Твоя служанка, а следовательно, и все здесь считают, что ты внезапно упала в обморок и я послал за лекарем в город. Он скажет будто ты больна, и слух об этом распространится очень быстро. Я разрешу прийти сюда твоей служанке, и ты сама ей все расскажешь. Ты также скажешь ей, что никто не должен находиться рядом с тобой, ни она, ни кто-либо из слуг. Я сам буду твоей «нянькой», а поможет мне Эмма. И если ты не сделаешь все по-моему, мне придется убить твою служанку. Получится так, словно она решила принести себя в жертву, надеясь тем самым спасти тебя. Поняла?

Элизабет закрыла глаза и лишь кивнула головой. У нее не было сомнений, что Моджер сделает все, о чем сказал. Слезы потекли по щекам несчастной. Моджер подозрительно наблюдал за ней, затем убрал руку от ее рта. Элизабет лежала тихо, с закрытыми глазами. Моджер осторожно отступил назад, продолжая наблюдать за ней. Ему и в самом деле нечего было бояться, если она закричит, – он готов был объяснить это тем, будто его жена потеряла рассудок. Основное, что занимало его мысли, – насколько жена готова покориться ему.

Так прошло несколько часов. Супруги молчали; тишину изредка нарушали лишь тихие рыдания Элизабет, страдающей от боли и страха. Тем не менее каждый из них был занят своими мыслями, пока не вернулся Эгберт с «лекарем». Прибывший был одет в длинную темную мантию, на голове у него был меховой колпак, свидетельствующий о его профессии, а выражение лица вполне соответствовало этим мрачным одеяниям. Оно было жестоким и казалось злым, а взгляд был оскорбительным для любой женщины. Элизабет содрогнулась от страха: вряд ли можно надеяться на сочувствие такого человека.

– Вам нужно лекарство, чтобы избавиться от нее? – спросил «лекарь».

Моджер закачал было отрицательно головой, но затем кивнул утвердительно. Его первая реакция объяснялась нежеланием иметь лишних свидетелей своего преступления. Но тут же Моджер решил, что об этом не стоит беспокоиться. Никаких осложнений не возникнет, если, например, использовать в данном случае яд. Может быть, это «сделает» Эмма. Все в крепости испытывали неприязнь к маленькой шлюхе. Если начнут выяснять, отчего умерла Элизабет, то можно представить дело так, будто ревнивица отравила жену своего любовника.

– И от какой болезни должна наступить смерть? – спросил «лекарь».

– От любой, которая начинается с обморока… но я нехочу, чтобы леди умерла, – сказал Моджер, отчетливовыделив голосом последние слова. – Достаточным будет, если она просто успокоится, затихнет на некоторое время. Однако неповиновение безусловно повлечет за собой смерть.

– Понятно. – В глазах негодяя загорелся тусклый огонек. Он надеялся сразу получить за работу, но, похоже, в ближайшее время ему ничего не обломится. Неудовольствие еще больше ожесточило его лицо. – Мне надо осмотреть леди. Состояние больной подскажет мне, какие недуги ее терзают.

– Нет! – вскрикнула Элизабет.

Моджер засмеялся и снял с нее одеяло, схватив за руки и не давая возможности сопротивляться.

– Шлюха, – прошипел он, – ты немного запоздала со своей скромностью.

Широко раскрыв глаза, Элизабет не двигалась, пока «лекарь» не склонился над ней. Тогда она ударила его ногами в грудь и лицо с такой силой, что тот зашатался и тяжело упал. Чувство удовлетворения было недолгим. Моджер нанес ей удар в висок, и Элизабет вновь окутал мрак. На этот раз она надолго потеряла сознание; когда оно вернулось, в комнате был только Моджер. Мысли путались в голове, но Элизабет ясно осознавала, что лишила мужа возможности насладиться ее позором.

Увидев, как дрогнули веки жены, Моджер подошел ближе.

– Сейчас я позову твою служанку. Расскажи ей все так, как я сказал, иначе вы обе умрете. Если ты убедишь ее и не разозлишь меня снова, то, возможно, останешься жить.

Элизабет знала – это ложь, но решила притвориться, будто верит ему. Она не могла понять, почему Моджер решил на время сохранить ей жизнь. Тем не менее осознавала, что, если понадобиться, он тут же убьет не только ее, Но и без колебаний покончит с Мод. Время… Будь у нее хотя бы немного времени… Моджер подвел служанку к кровати. Мод хотела чем-нибудь помочь госпоже и уже протянула руки, чтобы убрать волосы с лица Элизабет, но Моджер удержал ее. Его глаза смотрели на жену холодно и угрожающе.

– Не прикасайся ко мне, – прошептала Элизабет, – ты заразишься.

– Я не боюсь! – воскликнула Мод. – Я здорова и буду заботиться о вас, миледи.

– Нет, – ответила Элизабет, – нет. Я не могу рисковать тобой, Мод. Ты должна присматривать за женщинами. Кроме тебя, никто этого не сделает. Ты обязана следить, чтобы в доме был порядок.

– Но кто же к вам подойдет? – запричитала Мод. – Я всегда была при вас, миледи.

– Все, что мне понадобится, может сделать Эмма, – едва дыша, вымолвила Элизабет, увидев, что рука Моджера уже готова зажать рот служанке.

– Ведь ничего и не требуется, кроме как принести горшок и умыть меня, а это ей больше подходит, чем тебе. Да к тому же она самое бесполезное создание. Она самая свободная из всех женщин.

Слабая улыбка на лице Мод принесла Элизабет облегчение. Она сказала первое, что пришло в голову, и весьма удачно. Теперь Мод будет считать, будто Элизабет использует свою болезнь для мести любовнице мужа, заставляя ту делать работу, предназначенную для грубых, неотесанных женщин. Сама Мод никогда не выносила горшки и не заботилась о воде для умывания.

– Теперь уходи и дай отдохнуть своей госпоже! – набросился на служанку Моджер.

Мод не стала возражать и ушла. По ее мнению, Элизабет была не так уж и больна. Служанка не без удовольствия наблюдала, как побледнела, став похожей на привидение, Эмма, когда ее послали в комнату Элизабет. Напускного высокомерия шлюхи как не бывало. Бедняжка дрожала словно мышка, попавшая в лапы кота, плакала и трепетала от страха. А когда Моджер опустил засов, запирая за ней дверь, его любовница едва не упала в обморок. Только пощечина Моджера (не настолько сильная, чтобы она свалилась, но достаточно чувствительная, чтобы причинить ей боль), а также его предупреждающее рычание не позволили ей дать волю своим чувствам. В противном случае он позаботился бы о настоящем обмороке – в этом сомневаться не приходилось.

– Моя жена оскорбила меня, – сказал Моджер. – Она неверна мне, и я решил ее наказать. Ты будешь ее тюремщицей, останешься в этой комнате вместе с ней и не станешь пускать никого, кроме меня. Понимаешь? Во время моего отсутствия дверь всегда должна быть заперта на засов. Я не желаю, чтобы эта любопытная сучка Мод или кто-нибудь еще приходили сюда и тем самым доставляли удовольствие моей шлюхе жене.

Не в состоянии вымолвить ни слова, Эмма уставилась на любовника. Она дрожала от ужаса. Моджер не сомневался в том, что она будет повиноваться, но сомневался, сможет ли выполнить все правильно.

– Иди и поройся в сундуках, – приказал он. – Принеси мне несколько шарфов и тонких платков. Из-за твоей глупости я не рискну оставить без внимания и самой малости.

Когда Эмма принесла все, что он просил, Моджер связал руки и ноги Элизабет и вставил ей кляп в рот. Потом перевел взгляд с одной женщины на другую, и тут его осенила идея, доставившая удовольствие воображению. Он поднял Элизабет с кровати и бросил на пол.

– Разденься! – приказал он любовнице.

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потом на Элизабет. Он ударил Эмму по лицу, но не сильно, а желая только напомнить, кто ее хозяин. Из глаз любовницы брызнули слезы, но она повиновалась. До сих пор с ней не случалось ничего подобного. Эмма всячески избегала священников, твердивших ей о порочности ее поведения и осуждавших то, что она считала своим предназначением. Поэтому она не могла уяснить, отчего совокупление с мужчиной, с которым не состояла в браке, – грех. Эмма и в самом деле никогда не считала себя грешницей ине испытывала стыда. Но сейчас ее впервые охватило такое отвращение, что она пришла в ужас от одной только мысли о половом акте.

– Теперь раздень меня, – приказал Моджер.

Плача и дрожа, любовница повиновалась. Ему обычно не нравились покорные женщины, но сейчас Моджер наслаждался горем Эммы. Ее явно неохотное повиновение смягчило разочарование, угнетавшее его в течение нескольких месяцев. Пока она раздевала Моджера, тот, бормоча грубые непристойности, пощипывал соски и гладил ее, а когда встала на колени, намереваясь снять с него башмаки и подвязки, он согнулся над ней и стал покусывать ей шею и уши.

Моджер счел ситуацию настолько возбуждающей – всего в нескольких футах от него лежит его обнаженная и связанная жена с кляпом во рту, а его нагая любовница стоит на коленях у ног, – что не захотел больше ждать.

– Возьми меня в рот, – сказал он, тяжело дыша и притягивая Эмму к себе за волосы. – Соси!

Полученное сексуальное удовлетворение было столь полным, что Моджер навалился на Эмму. Он сознавал: в немалой степени этому способствовало присутствие беспомощной Элизабет. Эмма не в счет, любая женщина могла сыграть ее роль. Именно падение Элизабет вынудило его имйти за рамки обычного сексуального поведения. Он повернулся к жене и, увидев ее глаза плотно закрытыми, рассмеялся.

– Тощая, безобразная сучка! Ты не можешь закрыть своих ушей!

Моджера тотчас осенила другая идея, но он настолько пыдохся, что не смог сразу приступить к ее осуществлению. Он опять взглянул на Эмму, скорчившуюся, старающуюся унять дрожь в теле.

– Поднимись и подай мне одежду, да побыстрей! – приказал он.

Только одевшись, Моджер заметил, что жена замерзла и ее бьет сильная дрожь. Он собрался было уходить, но тут же понял: Элизабет может действительно заболеть, а этого допускать было нельзя. Он хотел сделать ее свидетельницей своих сексуальных удовольствий. В жару же она ничего не воспримет. Моджер поднял жену и бросил на кровать. Потом приказал Эмме закрыть за ним дверь на засов, но не пытаться заговаривать с Элизабет или прикасаться к ней. Затем, удовлетворенный, почти освободившийся от ощущения своего бессилия и неудач, постигших его в последнее время, Моджер сошел вниз, чтобы потребовать на ужин жареных пирогов, хлеба и сыра, а также выслушать сообщение Эгберта о том, как идет подготовка к убийству Раймонда.

Жаль, что минут за пятнадцать до того, как Моджер спустился с лестницы, покинув комнату Элизабет, он не присутствовал в Марлоу, а то, бы стал свидетелем сцены, не на шутку разъярившей бы его.

Раймонд дошел уже до конца списка грузов, когда Элис, перестав посмеиваться над тем, как он произносит названия товаров, скатала лист пергамента и поднялась. Последние искорки смеха пропали в ее глазах, когда она взглянула на отца. Теперь Элис уже не забавляло это немое страдание, скрываемое им под маской задумчивости.

– Тебе надо вернуться в постель, папа, – тихо произнесла она.

Вильям даже не пошевелился. Дочь тронула его за руку. Он вздрогнул, посмотрел на нее и улыбнулся.

– Прости, задумался. Ты что-то сказала, любовь моя?

– Прошло уже много времени, как ты встал, поэтому тебе надо вернуться в постель.

Опять в постель… Туда, где простыни и одеяла еще сохраняли слабый запах духов Элизабет. Сколько времени пройдет, прежде чем этот запах снова станет свежим? Когда он сможет окунуть лицо в распущенные волосы любимой и ощутить на губах тепло ее тела? Он опустил глаза, чтобы Элис не смогла их увидеть. На какое-то время Вильям, казалось, отрешился от всего, но затем встрепенулся, вспомнив о свитке в руках дочери.

– Я скоро уйду. Что у тебя на сегодня со счетами, Раймонд?

Но ответила ему Элис, так как уже подсчитала суммарный итог. И они тут же приступили к обсуждению городских торговцев, нечистых на руку.

– Не стоит расстраиваться, папа, – предостерегла Элис, когда обнаружилось, что торговцы ловчили и с пошлиной, и со стоимостью товаров. Она старалась не заострять внимание отца на фактах воровства, хотя предпочла бы видеть его разгневанным, чем печальным.

Он бросил на нее раздраженный взгляд и тотчас рассмеялся, поняв, что она только дразнит его.

– Ты три дня спускался утром вниз по реке, так? – спросил он Раймонда.

– Да, сэр. И я думаю…

– Ставлю золотую монету против медного гроша, – прервал его Вильям, – что движение торговых судов уже не то, каким было поначалу. Теперь самое время разослать сообщения вверх и вниз по реке. Пусть все знают – мой агент охраняет доки каждое утро. Мы попытаемся немного отступить от наших правил. Завтра ты отправишься вниз не утром, а после обеда и то же сделаешь послезавтра. Затем пропустишь несколько дней – нам все же надо закончить набор рекрутов, а я не хочу посылать одного Диккона. Он выбирает их не по желанию, а скорее по росту и телосложению. Потом один из нас сможет совершать поездки по нечетным дням. Через неделю я скорее всего буду достаточно здоров и смогу выезжать сам.

Элис отрицательно покачала головой.

– Сначала нужно выздороветь. Но ты не поправишься, если вместо отдыха будешь сидеть здесь и рассказывать Раймонду то, что он и сам прекрасно знает.

– Ладно, я иду, – сказал Вильям.

Он обрадовался той готовности, с какой Раймонд поспешил помочь ему подняться со стула и, подставив плечо, проводил в спальню.

Как только они ушли, появился Диккон с сообщением о состоянии людей, вернувшихся с Моджером. Элис вздохнула с облегчением, довольная, что вовремя выпроводила отца. Услышав эти новости, он стал бы неистово добиваться ответа, отчего Моджер вернулся домой и что происходит в Хьюэрли. Больше всего, и Элис знала это, он не хотел отпускать Элизабет; они часто ссорились, когда та настаивала на своем желании уехать.

Она боялась, что отец захочет отправиться в Хьюэрли, желая убедиться в безопасности Элизабет. Элис не могла понять, какая опасность могла ей угрожать, и ничего не знала о странном поведении Моджера. Диккон же, полагая, что Моджер разговаривал с Вильямом, вообще не упомянул о нем Элис. Если она скажет отцу о возвращении Моджера, он не будет спать всю ночь.

Усаживаясь поудобнее в своем кресле, Элис решила ничего не говорить отцу. Но если каким-то образом до него дойдет весть о возвращении Моджера, то она скажет правду… уже слишком поздно наносить визит и интересоваться новостями о кампании, а только это может оправдать посещение отца, которое и без того будет выглядеть неприличным. Надо полагать, а так оно и есть, человек, возвратившийся после двухмесячного отсутствия, может побыть наедине со своей женой. Да, думала Элис, на сегодня есть вполне убедительные оправдания, но как ей предотвратить поездку отца завтра?

Ответ нашелся быстро – поехать самой. Тогда она не погрешила бы против истины: могла признаться, что скрыла известие о прибытии Моджера ради отца, удержав его от поездки в Хьюэрли. Только полный идиот (а Моджер не дурак) мог подумать, будто человек с полузалеченными ранами вскочил с постели лишь для того, чтобы услышать новости, которые ему мог доставить в собственную крепость командир его латников. Однако Элис должна поехать, не вызвав ни в ком подозрений. Желание поговорить с Элизабет о выздоровлении отца будет выглядеть вполне естественным, а пока она выяснит, стоит ли просить Моджера самому приехать в Марлоу с новостями. Она могла бы даже попросить взять с собой Элизабет, чтобы обсудить с ней, как идет выздоровление отца.

На следующее утро Вильям наконец написал небольшое письмо Ричарду. Он сообщал о случившемся с ним, о том, что он почти выздоровел, советовал Ричарду, когда тому прекратить наблюдение за писарем, спрашивал о новостях относительно переговоров с шотландцами. Вильям мог только надеяться, что Ричард не догадается о его более тяжелом состоянии, чем излагалось в письме. Он ограничился лишь описанием простых фактов, так как боялся: его письмо посчитают просьбой о помощи.

Это занятие так утомило его, что, съев в одиночестве свой завтрак, он снова лег в постель. Элис не могла поверить в свою удачу. Все утро она испытывала мучения: сможет ли скрыть от отца полученное известие, или же слуга случайно проговорится о прибытии отряда из Уэльса. Пока все шло в соответствии с ее планами. Однако радость Элис была недолгой, так как поведение отца навело на мысль об ухудшении его здоровья. Она захлопотала вокруг него: проверяла, нет ли жара, спрашивала о самочувствии и почему он выглядит таким утомленным, а потом потребовала сменить повязки, желая убедиться в нормальном заживлении ран. Последнее заставило Вильяма прорычать, чтобы она убиралась прочь, оставила его одного и дала ему поспать.

Категоричность и жесткий тон приказа убедили Элис – с ним все в порядке. Теперь она могла избегать отца без малейших на то подозрений с его стороны. Более того, Элис могла отправиться в Хьюэрли, не сказав ему о возвращении Моджера. Если она оставит записку о том, что поехала проведать Элизабет, то отец, без сомнения, посчитает это проявлением ее заботы о его здоровье.

Они с Раймондом наскоро пообедали. Юноша мог в любое время перекусить в городе, а Элис намеревалась привезти оттуда лакомый кусочек своему отцу. Тогда-то она и признается, сказав ему, что Моджер вместе с Элизабет вскоре навестят его. Молодые люди были поглощены новыми заботами, а Раймонд находил свои даже необычайно приятыми. Он был занят мыслями, но тем не менее не забывал поддерживать разговор и делать комплименты единственной леди в доме. Элис определенно была самой восхитительной женщиной, она настолько же приспособлена к жизни, как и прекрасна.

Раймонд помчался в город, охваченный радужными мечтами о будущем. Возможно, сэр Вильям разгневался бы, услышав его откровения. Однако Раймонд уже не боялся, что тот не согласится на его брак с Элис. Последние два дня показали: дела устроились, хотя ничего особенного и не произошло. Юноша почувствовал облегчение. Когда сэр Вильям поправится (к тому времени у него будет возможность поставить в известность Ричарда о своих намерениях), он поговорит с ним об этом. Раймонд надеялся, что письмо, отправленное Ричарду Корнуолльскому этим утром, содержит все новости.

Подъехав к пристани, Раймонд спрыгнул с коня и выслушал доклады оставленных здесь латников. Сэр Вильям был прав относительно движения торговых судов в утреннее время: к пристани с низовий реки шло только одно судно. Раймонд пошел к сараю, который сделал своей штаб-квартирой, чтобы укрыться от дождя, моросившего уже много дней с небольшими перерывами. Там он сел и стал ждать подхода судна. Мысли опять вернулись к предстоящей помолвке.